— Кто? — не глядя на меня отозвался Шут.
— Разбойники.
Воин покосился через плечо.
— Ты со страху ума лишилась, ведьма? У тебя оберег на шее, а ты такие вопросы задаёшь.
Вот ведь… Пристыдил…
Я вздохнула, сжала коготь под платьем и покачала головой.
И в самом деле, как маленькая, сама себя напугала.
Холодный оберег.
И Джастер спокойно едет…
Чего переживать?
К обеду небо над головой собрало тучи и заморосило.
Джастер не стал пережидать непогоду, и мы шагом ехали по лесу вдоль дороги. Густые кроны прикрывали от мелкой мороси, и мы не так промокли, как могли бы на открытом месте.
В сером мареве иногда появлялись голубые просветы чистого неба и выглядывало солнце, но мой плащ не успевал даже обсохнуть, как над головой снова заволакивало тучами.
Ближе к вечеру Джастер выехал на дорогу.
- Слишком медленно едем. Так до этих Чернецов и к ночи не доберёмся, придётся на мокрой земле спать. Ладно, дорога вроде не слякотная. Не отставай, Янига.
Огонёк пошёл рысью и я поторопила Ласточку.
Запах дыма мы почуяли издалека.
Только вот дым был не обычным печным, когда готовят ужин или топят бани. В этом запахе была горечь.
Сильная горечь. А ещё горе и кровь.
Изнутри птицей толкнулось пониманием: вот она, бусина…
Вместо Чернецов мы выехали к пепелищу.
Освещённые закатным солнцем остовы сгоревших домов жутко чернели на фоне умытого леса и кое-где ещё дымились, притушенные недавним дождём. Обрушенные кладки труб указывали в небо, словно костистые пальцы. Пронзительно пахло горечью и чем-то таким, о чём я не хотела даже думать.
Меня трясло от тяжёлого удушающего чувства смерти многих людей. Даже на поляне при первой встрече с Шутом ничего подобного не было.
Неужели это опять мой дар?
Джастер же нахмурился, и шагом мы въехали в бывшую деревню.
Среди сгоревших и дотлевающих остовов убитые были повсюду. Старики, женщины, дети. Все жестоко порублены, заколоты, подняты на вилы. Я никогда такого не видела. Конечно, Джастер убивал, но он это делал для защиты, а не вот так… Для забавы.
В том, что здесь убивали ради забавы — я не сомневалась.
Повсюду стоял удушающий запах горелой плоти.
С простыми жителями расправились очень жестоко. Даже детей не пощадили…
Разве люди способны на такое?!
Мне было плохо, на глаза наворачивались слёзы, но я закрыла нос и рот рукавом, сдерживая чувства.
Слезами тут не поможешь…
— Эй, люди! — вдруг громко крикнул Джастер. — Есть кто живой?!
Кто живой? Да тут же…
— Тс! — он прижал палец к губам, напряжённо прислушиваясь, а затем спешился, кинул мне повод, сунул в руки лютню и поспешил к одному из домов.
Крыша дома сгорела полностью, матица и бревенчатые стены обгорели и обрушились внутрь. Дерево ещё тлело, от горечи и дыма на глаза наворачивались слёзы, а в горле сильно першило. Здесь же нет никого…
Но Шут метнулся в развалины.
— Не разбойники, не… Нечись лесная с мертвяками, — шамкала старуха. — Куды ж людям таку страсть сотворить…
На ночлег вместо тёплых постелей мы устроились в уцелевшей лачуге на краю леса и в стороне от деревни. Точнее, это был покосившийся заброшенный сарай о трёх стенах, державшийся на честном слове. Видимо, потому напавшие разбойники его не тронули.
Стреноженные, Ласточка с Огоньком стояли в одном углу сарая, а в другом расположились спасённые.
Три женщины, старуха с дедом, пятеро ребятишек, да мужичок, тягостно вздыхавший при взгляде на родную деревню. Почти всех их нашёл или вытащил из-под завалов Джастер.
— Что за нечисть, сколько? — хмурый Джастер осматривал мужичка, Керика. Голова у него была окровавлена, правая рука висела плетью. Кто-то из женщин принёс воду в найденном ведре, и мы отмывали ребятишек, заодно осматривая их. К счастью, отделались они только синяками да ссадинами.
А может, Джастер тоже их… возвращал к жизни?
Спрашивать я не стала.
— Хто б те ответил, трубадур… — судорожно вздохнул Керик под уверенными и сильными пальцами. — Налетели под утро, перед первыми петухами… Морды звериные да хари мёртвые, сами в шкурах, молнии мечут, огнём жгут… Никого не щадили…
— Вот как. — Джастер нахмурился. — И скотину тоже?
— Скотину свели, изверги. — подал голос дед. Им с бабкой досталось меньше всего. — Сожруть, не иначе…
— И не брали больше ничего? Ни добра, ни богатства какого?
— Как же не брали, ты шо?! — отозвалась одна из женщин, Агила. — И добро брали, и девонек моих малых… — она всхлипнула, вытирая слёзы. — Глумились, убивцы… И мужа с сыночкой…