Я очнулся под деревом, когда меня лизнул Чико. Рыжий пёс попенял мне за неосторожность и рассказал последние новости. Я был так огорчён, что осада ещё не закончена! Чико тоже вздохнул, но прибавил:
— Защитников нашей Сегильи так просто не напугаешь.
— О да! Дон Себастьян непременно что-нибудь придумает.
— Не знаю насчёт его новых придумок, но он не позволит нам пасть духом и сдаться.
— Где он сейчас?
— Поди догони! Ночевал в госпитале.
— Неужели он ранен?!
— Царапина, но очень устал. Уже к вечеру зашёл в монастырь навестить раненых, да там и остался. Утром — опять на ногах, проверял караулы, проводил совещания, всё как обычно.
— Я к нему!
— Наверное, в комендатуру.
***
Меня, как обычно, к дону Себастьяну пустили. Он был один, изучал бумаги. Был серьёзен, но мне, как всегда, улыбнулся.
— Здравствуй, Негрито! Что-то я никак не найду ни малейшего следа, кто мог убить дона Бернардо. Вот, пожалуйста, его архив, здесь протоколы допросов свидетелей, и никакого намёка, кого, мне неизвестного, он мог лично впустить.
Я строго муркнул: пора отдыхать, а мой друг снова мне улыбнулся. Его сильные пальцы утонули в моей чёрной шерсти. Дон Себастьян взял меня на руки, подошёл к окну и посмотрел на Сегилью.
— Чудный город. Красив, был беспечен, а теперь нам с тобою нужно его спасти. У Сегильи немало защитников, почти все сражаются не только за город, но и за свои семьи, своих близких, тех, кто им дорог. Я здесь пришелец. Как мне сказал отец Николас, мне только ты здесь по-настоящему дорог. Он не прав. Прав, что дорог мне ты, но не знает, что мне дорога твоя молодая хозяйка.
Он вздохнул и снова погладил меня.
— Ты, Негрито, наверное, колдовской кот. Приходишь, когда ты мне нужен. Можешь промурлыкать Инес, что Сегилью вчера я защищал ради долга, а сегодня — ради неё? Промяукай, что я люблю её. Может быть, с первого взгляда, или с первого смеха, улыбки, или когда я услышал о ней разговор. Не знаю, неважно. У меня мало свободных минут, и каждую эту минуту я хочу разделить с Инес. Промяукаешь ей? Знаю, не сможешь. Я сам ей это скажу после осады, если останусь в живых.
Мой друг ещё недолго смотрел в окно, потом решительно сложил бумаги, убрал их в стол и собрался спать. Я поскрёбся в дверь, и он меня выпустил, напоследок погладив.
***
Я побежал в монастырь. Юркнул в каморку Инес. Она сегодня здесь оказалась одна. Напросился к ней на руки, а она залилась вдруг слезами.
— Негрито, малыш… Ты ведь никому не расскажешь? О чём я, это знают все, кому интересно… Он не знает, наш комендант, и зачем ему знать, что к множеству влюблённых в него женщин добавилась Инес из Хетафе…
Я мяукал в ответ своей драгоценной хозяйке — я видел его, и мой друг велел передать: сколько бы ни было влюблено в него женщин, ему нужна лишь Инес из Хетафе. Инес не поняла и снова заплакала. Я мяукал, мурчал, тёрся о её руки. Она всё равно не поняла, но улыбнулась:
— Довольно. Подумать страшно, на кого я похожа. Умоюсь сейчас, и Хосефу сменю на дежурстве. Никому не должно быть дела, что я влюблена.