Дионисовы дифирамбы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3
В кругу дочерей пустыни[4]{2}
1
«Не уходи от нас! — сказал тут странник, который называл себя тенью Заратустры, — останься с нами, не то снова найдёт на нас былая мрачная унылость.
Уже дал нам вкусить этот старый кудесник наихудшее из благ твоих, и вот, взгляни, уже у доброго благочестивого папы слёзы в глазах, и он уж совсем было собрался поплыть по морю тоски-уныния.
Пусть эти короли надевают на себя личину веселья перед нами: но не будь здесь свидетелей, бьюсь об заклад, и у них возобновилась бы былая недобрая игра,
— недобрая игра волочащихся облаков, влажной унылости, хмурого неба, украденных солнц, завывающих осенних ветров,
— недобрая игра нашего завывания и крика в беде о помощи: останься с нами, Заратустра! Здесь много скрытого отчаянья, оно хочет высказаться, много вечернего сумрака, много облачности, много спёртого воздуха!
Ты накормил нас ядрёной мужней пищей и крутыми речениями: не допусти же, чтобы на нас под конец трапезы опять напали изнеженные женственные духи!
Только ты делаешь воздух вокруг себя ядрёным и ясным! Встречался ли мне когда на земле столь здоровый воздух, как у тебя в берлоге?
А видел я немало всяких стран, мой нос научился исследовать и оценивать всяческий воздух: но у тебя пьют мои ноздри свою высшую усладу!
Разве только, — о разве только, — о прости мне одно давнее воспоминание! Прости мне одну давнюю застольную песнь, которую некогда сочинил я среди дочерей пустыни.
И у них был такой же здоровый светлый восточно-утренний воздух; там был я наиболее отдалён от облачной влажной уныло-тоскливой Старой Европы!
Тогда любил я таких дев востока и иные, лазурные небеса, над которыми не нависают ни тучи, ни думы.
Вы не поверите, как они мило сидели, когда не плясали, глубокие, но безмысленные, словно маленькие тайны, словно лентами увитые загадки, словно орехи к застолью, —
правда, пёстрые и чуждые! Но безоблачные: загадки, которые не трудно разгадать. Из любви к таким девам сочинил я тогда застольный псалом».
Так говорил странник, называвший себя тенью Заратустры; и прежде чем успел кто ответить ему, он уже ухватил арфу старого кудесника, скрестил ноги и оглядел всех важно и мудро: — ноздрями же он вопросительно-медленно втягивал воздух, как тот, кто в новых странах пробует новый воздух. Затем, подвывая, начал он петь.
2
Растёт пустыня вширь: увы тому, кто затаил пустыни!..
3
— Торжественно!Да, да, торжественно!Достойный приступ!Торжественно по-африкански!Достойно льваили моральной обезьяны-ревуна...— но ничто для вас,о вы, прелестные подруги,у ваших ножек мне,европейцу, у подножья пальмсидеть позволено. Селя́.{3}И впрямь чудесно!Так вот сижу я,к пустыне близко и опятьтак далеко от пустыни,сам унесён в пустынность:то есть проглоченныйвот этой крошкой-оазисом— она как раз зеваяразинула рот свой,благоуханнейший ротик:туда я упал,пропал, проник — прямо к вам,о вы, прелестные подруги! Селя́.Хвала, хвала тому киту,если благоденствовал так жегость его! — Ясен вамсей мой намёк от учёности?Хвала его брюху,если былостоль же миленьким оазисом-брюхомоно, как это: что беру под сомненье.Потому и прибыл я из Европы:она же мнительнее всех прочих дамочек.{4}Да спасёт её Бог!Аминь!Так вот сижу яв этом малом оазисе,словно финик я,бурый, сахарный, золотой, бухлый,так алча кротко рта красотки,а больше — зубок красотки-девы,тех льдистых, острых, белоснежныхкусачек; каждый горячийфиник сердцем по ним сгорает. Селя́.Вот с такими плодамисходный, слишком сходный,Лежу я здесь, жучкамикрылатымиороен, обжужжен.Равно и теми точечными,глупенькими, грешненькимииз вздоров и затей, —и вами осаждён,о вы, немые, чающиекрасотки-кошки,Дуду и Зулейка,— осфинксен — так-то в словомного чувств вложил я(да простит мне Богсловоковерканье!..)— здесь сижу и лучший воздух нюхаю,впрямь, райский воздух,светлый, лёгкий воздух, злато-полосный,воздух, какой в кои векиронял на землю месяц, —пусть случайно,иль то случилось от своеволия,если верить древним поэтам?Я ж усомнившийся и здесь —я сомневаюсь,потому и прибыл я из Европы,она же мнительнее всех прочих дамочек.Да спасёт её Бог!Аминь!Прекрасный воздух впиваяи ноздри раздув бокалом,Без грядущего, без воспоминанийСижу я здесь, весь,о вы, прелестные подруги,И вот на пальму смотрю,Как она танцоркой вдругстан согнёт, разогнёт и бедром качнёт— самому не утерпеть, коль долго смотреть —ах, танцоркой она, как мне кажется,всегда, всегда, так долго, долговсё стояла только на одной ноге?Так забыла, стоймя, как мне кажется,О другой ноге?По крайней мере ятщетно искал утрату —где же клад-близнец,где вторая нога —в том священном соседствееё премиленькой, прехорошенькойвеерно-взлётной и блестковой юбочки?Да, коль вы мне, о, красотки-подруги,Готовы верить сполна:она потеряла её...Ах, нет её!Не будет её!Другой ноги!О, как мне жаль прелестной другой ноги!Куда бы ей деться и грустить позабытой?Ноге одинокой?Быть может, в страхе передзлобным белокурымльвом-зверюгой? — А вдруг онаобгрызена, обглодана —о жуть! Увы! Увы! обглодана! Селя́.Не плачьте же,Вы, мягкие сердца!Не плачьте, вы,О, финики-сердца!Сосцы молочные!Сердца-лакрицы-сумочки.Будь мужем, Зулейка!Мужайся! мужайся!Не плачь же больше,бледная Дуду!— Иль уместно здесьподкрепительное,душекрепительное?Елейная притча?Торжественная треба?..Эй, сюда! важность!Дуй же, дуй же снова,раздувальный мехдобродетелей!Эй!Ещё раз рыкнём,Морально рыкнём!Словно моральный лев,пред лицом дочерей пустыни рыкнём!— Ибо вой добродетели,вы, прелестные девушки,куда там большежара души европейца,жадной тоски европейца!Вот стою я уже,как европеец,не могу иначе,{5}да поможет мне Бог!Аминь!* * *
Пустыня ширится, увы тому, в ком затаилась и растёт пустыня!Крошится камень, становясь песком; пустыня всё поглотит, всё в ней сгинет.Пылает смерти чёрный горизонт,и смерть жуёт, — лишь так она живёт...Не забывай средь похотливой суеты:Пустыня, камень, смерть — всё это ты...[5]{6}
Последних 6 строк в «Так говорил Заратустра» нет, они добавлены позднее. Приводятся в пер. И. Эбаноидзе.