Раиса доплелась до кровати и рухнула на постель, не раздеваясь.
Разум погрузился в черную бездну, где не осталось места ни для ярких сновидений, ни для бурных, полных боли, воспоминаний.
Просто темное, бесформенное, нечто.
Оно затягивало все глубже и глубже, превращаясь в темное озеро с большими и постепенно исчезающими кругами.
— Нет, она не умерла, она просто спит. Но это такой страшный сон…
“Васенька?..”
И тут всплыли недавние события: радиологическое отделение, столица, погруженная в хаос, любимый муж, покрытый ожогами и чудовищными язвами, медленно превращающийся в ходячий труп.
И бездонные синие глаза маленькой девочки, смотрящие на еле живого пожарного через пленку барокамеры.
Раиса пришла в себя через трое суток.
— О господь благочестивий, наконец-то ты пришла в себя!.. — охнула матушка, всплеснув руками. — Я уж думала, ты умерла, господь милосердний, отче наш, нехай освятиться iм`я твоє…![1]
— К сожалению, я еще жива. — Девушка встала и огляделась вокруг. — Мне до сих пор не верится, что все это произошло на самом деле. Моего Васеньки больше нет!.. Я потеряла всякий смысл жить. У нас осталась только Наташенька… у меня только она осталась. — Она приложила руку к животу.
— Грех так говорить, доченька! Бог не дает испытаний, что нам не по силам!
— Тогда почему Бог все это допустил? Почему Он не смог ничего остановить? Изменить?! Почему Он ничего не сделал, что мы с тобой не страдали?!
— Не гневи Бога, доченька. Все самое страшное позади.
— Сомневаюсь.
Однажды во сне к Раисе пришла умершая пару лет назад бабушка. Она наряжала новогоднюю елку и насвистывала веселую песенку, вешая красивые и блестящие шары.
— Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас только лето!
— Так надо. Скоро Васенька ко мне придет. И Наташенька тоже.
Раиса попыталась ухватиться за остатки уходящего сна, но, открыв глаза, перевернулась на другой бок, и, уткнувшись носом в подушку, тихонько заплакала.
Сердце щемило, душу терзала острая боль, будто кошки когтями прошлись. Или грудь изрезали кинжалами, и алая кровь сочилась из ран, окропляя землю.
— Доброе утро, Раечка.
— Доброе утро, маменька.
— Ты выглядишь еще хуже, чем вчера. Не терзай себя, доченька! Мы не в силах ничего изменить. Лучше сходи в церковь поставь свечку, помолись за душу Васенькину, пусть будет небо ему в облаках.
— Вася приходит ко мне во сне, зовет Наташеньку. А она такая большая уже!.. — девушка смахнула слезы кулаком. — И она еще не родилась, и… такая красивая девочка, с длинными волнистыми, как у Васеньки, волосами, и я…
О мой бог!
— вскакивает и подходит к окну —
Как же я люблю его, маменька, ты не представляешь, как!.. Никто так не любит, как я его люблю!..
— уже спокойнее —
Васенька, весь в белом, и наша еще не родившаяся дочка, Наташенька, такая большая. Они смеются, и Вася весело подкидывает Наташу… и…
— замолкает, тяжело вздыхая —
И я понимаю, что счастье это так… просто…
Так просто!..
— снова плачет —
Потом я долго бродила с ним по воде. Долго-долго.
“Ты не плачь, пожалуйста”, сказал он мне.
А я не могу! Я чувствую, как мое сердце разрывается на куски, как мне тяжело осознавать, что я похоронила любимого мужа, что мне придется растить нашу дочь одну, что мне придется все ей рассказать… как все было…
И мне снова хочется плакать.
Спустя два месяца Раиса приехала в Москву и прямо с вокзала направилась на кладбище.
“Кто нам возместит ущерб, кто?! Кто вернет нам наших мужей, отцов, сыновей? Стоит ли ваш чертов атом жизней наших близких?!”
Рая присела перед могилой мужа и вдохнула хвойного воздуха, принесенного порывами ветра.
Искусственные цветы наравне с живыми бутонами склонились к могилке, подчиняясь законам природы.
Небольшая ладанка давно погасла.
По щеке потекла слеза.
Рая дрожащей рукой провела по гранитной, гладкой, поверхности, собирая в ладонь мелкие капельки воды.
— Почему же ты оставил меня? Неужели нам не суждено быть вместе?
Откуда-то подул ветер, растрепав кудрявые волосы. Тщательно собранные пряди рассыпались по плечам, а плотная резинка спала на землю.
Очередной порыв больно ударил по лицу.
Девушка в спешке, подобрав с земли резинку, принялась приводить себя в порядок.
— Это ты, ты, воспитал такого сына! — Раиса невольно обернулась, услышав неподалеку ругательства. — Это все он, он, взорвал эту чертову станцию! Если бы не он, мы бы и дальше жили спокойно, motherfuckers[2]!
Пожилой мужчина в ответ лишь горько вздыхал и буравил взглядом могилу сына — такого же молодого человека, как и ее Васенька: они лежали вместе в радиологическом отделении и умерли почти в один день.
Раю возмутило поведение прохожих, что тыкали в несчастного старика пальцем и называли его последними словами, да еще какими, иностранными!
— Прекратите, это некрасиво!
Раиса вскочила, намереваясь отогнать невоспитанную молодежь, но резкая боль пронзила ее насквозь, заставляя согнуться в три погибели. Она рухнула на колени, приложив руки к животу, и едва не ударилась лбом об асфальт, когда тот самый пожилой мужчина не подхватил ее под руки и не понес в сторону автомобиля.
— Рожать приезжай к нам!
— А куда я такая еще поеду?!
Рая неохотно вынырнула из глубин собственного разума.
Перед глазами бегали белые “мошки”, картинка плыла, покрываясь мутными всполохами и грозя оборваться в любую секунду. Слабыми руками она схватилась за обрывающуюся нить и попыталась “вынырнуть”, жадно глотая ртом воздух и цепляясь пальцами за ускользающее сознание.
— Она теряет сознание! В реанимацию, живо!
— Мамочка?..
— Что…? Кто ты?
Кое-как разлепив веки, она увидела посреди болотистой местности темный силуэт, напоминающий фигурку маленькой девочки.
И как малышке удалось попасть в столь отвратительное место, кишащее черной липкой жидкостью и отвратительным, больно ударившим в нос, запахом азота?..
Раиса лежала на вонючей земле, опершись локтями, и растерянно наблюдала, как силуэт медленно приближался к ней.
Мрак отступился, вырисовывая всполохами утонченную фигурку девочки в школьной форме.
— Кто ты…?
Девчонка присела на корточки и внимательно вгляделась в бледное лицо девушки, изучая мелкие детали через узенькие щелочки глаз.
— Ты меня не интересуешь, — через некоторое время ответила девочка. — Ты — слабачка, не умеешь бороться с обстоятельствами. Хм, хотя, откуда мне знать, — выпрямившись, она встала, — я ведь всего лишь ребенок, верно?
— Я… Я… А что я здесь делаю?
На бледном детском личике появилась усмешка:
— Уже ничего.
Раиса прикрыла веки, пока глаза не привыкли к свету. Потом вновь распахнула их и вгляделась в белоснежный потолок, пытаясь понять, где находится. Покрутив головой, она вспомнила, что лежит в радиологическом отделении, одна, среди пустых коек, слушая раздающиеся за дверью крики.
В голове все еще отчетливо раздавалось хлюпанье болотистой воды.
— Проснулась, наконец! Радуйся, мамаша, у тебя родилась девочка!
— Наташенька…
— Она самая.
Ей в руки вложили маленький сверточек.
Красное личико покрылось тонкой корочкой.
Малышка прерывисто дышала.
— Значит так, слушай внимательно, у твоей дочери куча проблем. У нее цирроз печени и врожденный порок сердца.
В одной только печени двадцать восемь рентген!..
— Да что вы все врете!.. — возмущенно воскликнула Раиса. — Это абсолютно здоровый ребенок, зачем вы на нее наговариваете?!
— Можешь не верить, дело твое. Но девочка не жилец.
Рая готова была разреветься, но, наткнувшись на суровый взгляд заведующей, лишь поджала губы.
Когда новорожденную отнесли, Раиса, перевернувшись на другой бок, крепко заснула, погрузившись в сон без сновидений.
В последнее время ей пришлось совсем несладко: иногда просыпаясь, она подолгу сидела на краю кровати и не понимала, зачем в очередной раз открыла глаза, зачем ее снова вернули в суровую действительность, полную боли и отчаяния.
Дурная мысль заставила проснуться и судорожно искать среди белоснежных стен люльки или нечто похожее на детскую кроватку: Раиса приподнялась, осмотрелась и, не обнаружив свою малышку, тут же вскочила и, тихонько приоткрыв двери, вышла в коридор.
Босые ноги осторожно ступили по холодному бетонному полу.
На посту медсестры не оказалось.
За окном стояла глубокая ночь. Царила такая непроглядная темень, словно все звезды на небе заодно с полумесяцем внезапно погасли.
Здесь, в столице, чернобыльский свет был недосягаем — электростанция питала лишь украинские города.
Но — то ли от отчаяния, то ли от постоянно присутствующего страха, — казалось, заверни ты за угол, как тут же на тебя нахлынет длящийся больше трех месяцев кошмар.
Неожиданное запустение привело обескураженную девушку в панику.
Она судорожно замотала головой и прерывисто задышала, чувствуя, как когти неподдельного страха впивались в ее шею, погружая в бесформенный ужас и заставляя обливаться потом.
“Наташа!.. Где Наташа…?”
— Что…? — Раиса испуганно отскочила, когда посреди коридора появилась полуобнаженная девушка.
Незнакомка была ничуть не выше новоиспеченной матери, с пронзительными синими глазами и такими черными волосами, словно сама летняя ночь.
Груди и другие интимные места прикрывали лохмотья, напоминающие купальник.
Руки и ноги были скованы кожаными ремнями, на конце которых висели железные скобы.
Размытым движением девица приблизилась к испуганной девушке.
Раиса побледнела, смотря в бездонные, украшенные небесной синевой, глаза. Черные, как угольки, зрачки впивались в лицо, изучая каждую морщинку, мелкое пятнышко или прыщик, стараясь запомнить испуганное выражение до мельчайших подробностей.
— Ты не создана быть сильной. Ты слабачка. С тобой даже скучно. — Незнакомка склонила голову на бок. — Единственное, чем ты сможешь меня привлечь, это своим отчаянием. Ты недавно похоронила мужа. Он лежал там, где ты сейчас сама… лежишь, — девчонка облизала пересохшие губы.
— Я… Я помню тебя…
— И тебе понравился мой сюрприз?
Издевательская насмешка заставила Раю побледнеть еще сильнее.
— Ты послужишь мне прикормом, легкой добычей, чьи боль и отчаяние будут питать меня на протяжении многих лет. Это поможет мне выйти на новый уровень, чтобы уничтожить вас всех.
Я ненавижу вас всех!..
— Что…? Что с моей девочкой?
Раиса с трудом отыскала заведующую.
Она босиком бежала по коридору, не обращая внимания на обжигающий стопы холод, ни на недавнее видение.
Ее интересовало лишь одно — маленькая новорожденная дочка.
Даже боль, что сковала тело и долгое время не отпускала, отступила.
— Ангелина Васильевна…!
Врач подняла на прерывисто дышащую девушку глаза и вновь опустила их.
— Твоей дочки больше нет. Умерла она.
Рая отказывалась верить своим ушам:
— Не-е-ет… Этого… этого… этого просто не может быть!! С ней все в порядке, вы все врете!!
— Четыре часа назад малышка умерла…
— Отдайте мне ее! Я ее сама похороню!
— Увы, но твоя девочка останется здесь.
— Как это?!
— Для науки.
— Для какой-такой науки?! Я ненавижу вашу науку, ненавижу! Она сначала забрала моего Васеньку, а теперь еще ждет… ждет… — Раиса кричала наперевес рыданиям, всхлипывая и подвывая, как волчица, потерявшая своих детей. — Не отдам! — уже решительнее добавила она. — Я похороню ее сама! Рядом с ним…
Через полчаса принесли деревянную коробочку.
— Она — там.
Раиса осторожно заглянула внутрь и увидела побледневшего младенца, закутанного в пеленки.
Рыдания нахлынули с новой силой. Боль сковала тело в очередной раз, надолго не выпуская из своих объятий.
Казалось, все беды мира свалились на голову молоденькой девушки, которая никак не ожидала, что нечто подобное случится в ее жизни.
Жизнь шла мирно, счастливо, и в один миг все рухнуло, как карточный домик.
Рая отдала коробку со словами:
— Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька.
— Что, наконец-то едем домой?
Тимофей усмехнулся:
— Нам дали два месяца, чтобы мы с заданием справились, а мы его выполнили за полтора. Мы молодцы, что сказать, заслуживаем наконец-то поехать домой, увидеть близких, увидеть наших, рассказать, что да как. Они, небось, думают, что нас на каторгу отправили.
— Это намного хуже…
— Да ладно тебе! Мы выполняли правительственное задание, спасали Родину, и, надеюсь, рано или поздно, она спасет нас. Выше нос! Бывало и хуже, вспомни ту же Великую Отечественную, сорок первый вспомни, без оружия, почти что с голыми руками, боролись с немцами и победили…
— То немцы, а это радиация. Хрен увидишь.
Тимофей отвернулся к окну:
— Да-а-а, что есть, то есть…
— Ты какой-то растерянный. Что-то случилось?
Он усмехнулся, но ничего не сказал.
За полтора месяца кропотливой и адской работы, в условиях невыносимой жары, в перерывах между сменами, Тимофей писал письма, наполненные любовью и тоской, своей единственной, что ждала его в нескольких километрах отсюда. Он думал о мелочах: вырос ли у нее живот, что она сейчас ест, чем занимается, какие мысли ее заботят, пока его рядом нет.
Неподалеку от Чернобыля находился почтовый ящик, через который военные вместе с шахтерами вели переписки со своими родными и близкими.
Но ни одного ответного письма Тимофей не получил.
“Не дай боже, если с ней что-то произошло…”
“Нет, с ней все хорошо!”
“Но почему она тогда не отвечает?!”
— Чувствую, скоро наша жизнь изменится, даже моргнуть не успеешь.
— С чего это? — Тимофей позволил себе усмешку.
— Не нравится мне все это! Не пройдет это бесследно, вот увидишь!
— Ты просто переволновался. Так бывает.
— Ты не понимаешь…
“Что-то подсказывает мне, что он прав”
“Но тогда почему я это отрицаю?”
Самолет из Киева вылетел ранним вечером.
“Дорогой Тимоша!
Я пишу это письмо в надежде, что рано или поздно ты его прочтешь. Мне сложно представить, какие чувства могут вызвать ниже описанные мною строки, но я должна — нет, обязана! — тебе все объяснить. Держать тебя в неведении не имеет смысла. Да и мне самой станет легче. Не сейчас, когда я приняла твердое решение, о котором, скорее всего пожалею, но спустя какое-то время.
Не хочу больше никого обманывать. Мне надоело жить в страхе за себя и своего [зачеркнуто] нашего ребенка.
Вчера мы с мамой обсудили ситуацию, что складывается в нашей — ПОКА ЕЩЕ — семье: ты вернешься оттуда, полный смертельной радиации, наш будущий ребенок, да и я в том числе, подвергнутся заражению, и тогда возникает закономерный вопрос — кого мы родим с тобой, Тимоша?
Физического урода? Пожизненного инвалида?
Я не хочу обременять себя подобными заботами, да и тебя тоже.
Я знаю, что с мамой вы не особо ладили, вы совершенно разные люди. Но передо мной стоял непростой выбор — мама или муж, зараженный радиацией. Я понимаю, насколько это смешно сейчас прозвучало, я даже рассмеялась — ну что за глупость я пишу? Что это — влияние маминых слов или токсикоз?
Впрочем, неважно.
Ты знаешь, насколько бывает убедительна моя мать. Ее друзья и знакомые, те самые эвакуированные беженцы из Чернобыля, рассказывали нам немыслимые вещи. Я слушала их и не хотела в это верить, но понимала, что все сказанное ими — самая настоящая и самая суровая правда.
Каждый из нас привык жертвовать собой в угоду другому, пусть этот другой — наша общая с тобой страна.
Но я все равно считаю лишним бездумно жертвовать собой даже ради страны!
Особенно когда есть… или будет… семья и дети.
Мы, молодые, в нас течет горячая кровь, и некоторые превратности жизни познаешь лишь в глубокой старости.
Я тебя утомила, верно?
Я всего лишь хочу донести до тебя то, что с нами произошло. Мне пришлось принять непростое решение: наша семья, если ее можно так назвать, существовать больше не будет. Ей не суждено быть.
Радиация хуже чумы, она съедает все на своем пути.
Она съела нас с тобой. И нашего будущего малыша.
Ты скажешь глупости, но…
Мама…
Она была убедительна, как и ее друзья.
Я согласилась с ними.
И подала на развод.
Мы с тобой отныне чужие люди.
Я боюсь радиации, я боюсь Чернобыля в своем доме, мне не нужно, чтобы в меня и моего ребенка тыкали пальцем, я этого не заслуживаю!
И еще…
Я сделала аборт.
Мне пришлось!..
Радиация…
Заканчивая это письмо, хочу сказать: будь счастлив. Не жалей ни о чем. Ты поступил правильно, хоть и погубил нашу семью.
С любовью,
Твоя Люся.
[1] Отче наш, да освятится имя твое…! (укр. яз.)
[2] Ублюдки! (англ. яз.)