Перспектива: Кахваджи Кхандо, человек в гармонии с окружением
Не уметь опохмеляться — это прекрасно. Почти. Не совсем. Совсем не? Кажется, вчера ко мне приходила Джин. Наверное, она была не одна. Так или иначе, ухо горит до сих пор. Значит, Джин точно приходила. А второй мог и примерещиться. Хотя почём я уверен, что мне не мерещится моё ухо? Есть ли у меня вообще уши? Вдруг никакой Джин не было, а ухо растянул себе я?
Но зачем мне тягать себя за ухи? Я тягач? Нет, я лежач. Лежуч. Жучел. Трюфель. Тьфу, вставать пора. На улицу идти. Обход там, все дела. Когда я последний раз обход делал? Вчера я точно не вставал. А вот позавчера… Помнится, тогда я ходил. Да, точно. Тогда ещё в кладовке дверь развалилась. Хата была уничтожена. Кем? Наверное, не стоило хранить там три ящика пива. На чернейший из темнейших дней, когда мучения станут невыносимы, да-да-да. Конечно. Алкоголик не тот, кто употребляет, а тот, кто опохмеляется. Так-то.
Перспектива: агент Ликвидатор, локальный идентификатор «Pa-233»
В начале был йогурт. И имел этот йогурт вкус тунца. Я открыл глаза. В комнате пусто. Выполненные под золото линии потолочного плинтуса чисты и прямы. Я повернулся на бок. Стена в норме. На другой. В комнате всё в порядке. Никаких намёков на двери в иные измерения. Проверил эфир. Никаких возмущений. Сплюнул в руку. Наверное, йогурт мне просто примерещился. Надо бы провериться у Элетроймы. Интересно, ассистентам дают скидку на медобслуживание?
Я встал и начал утреннюю разминку-диагностику. Во-первых, шея. Расслабился я. Смерть — не повод терять физическую форму. Во-вторых, плечевой пояс и руки. Ну что это такое? «Господа комбатанты, помогите кто чем может, я тут не местный совсем, родни нема». Жалкое зрелище. В-третьих, грудной отдел. Нет, так дела не делаются. Пора уже брать руки в ноги — и отвоёвывать себе место под солнцем. Ферону спасибо, конечно, и расплачусь я с ним как положено, но не всё ж с подачек жить. В-четвёртых, пояснично-крестцовый. О, лёгок на помине. В дверях возник Гай. Открылась фляжка. Гай сделал пару глотков и сказал:
— Это ты хорошо придумал, Тит Кузьмич.
— Что именно?
— В целом. Генерально.
Я молча перешёл к махам ногами. С полминуты тишину нарушал только свист воздуха вокруг меня. Наконец Гай спросил:
— Что вчера выяснили?
— Пусто. Почти. Тоуро связан с местными комми. Можно пошарить по типографиям, сетям распространения, но это тупик, как по мне.
— Комми? — Гай вопросительно поднял бровь.
— Коммунисты.
— Я не про то. Ты уверен, что с комми?
— В вещдоках по делу глянь. Полный комплект агиток.
— Допустим. Почему считаешь тупиком?
— У людей, встроенных в террористические ячейки, несколько иной набор макулатуры дома валяется. Да и агитаторы и боевики — как правило, разные люди.
Гай стал задумчиво изучать рельеф фляжки. Я закончил с разогревом и начал силовую тренировку. Спустя ещё минуту Гай спросил:
— Рекомендации?
— Потрясти Плитку ещё раз. Темнит баба. Может, и ничего серьёзного, но других зацепок пока не вижу.
— Хорошо, — Гай улыбнулся и кинул в меня небольшим звонким мешочком. — Твоё жалование за вчера. Шестьсот марок ровно. Сегодня для тебя задач нет, отдыхай, акклиматизируйся, чувствуй себя как дома. Мы с Джин проверим кой-чего по своей части. И помни: стиль — ар-деко, завтрак — на кухне, Клор — нам за мать, смерть — неизбежна.
Гай ушёл, оставив за собой шлейф тройного назального армагеддона. Я закончил упражнения. Резюме: агент Ликвидатор полностью функционален и готов к несению службы. В выходной. Да, вот умеет же Гай настроение испортить.
Сорок две минуты спустя я стоял у стойки «Забоя». Помимо вчерашней одиннадцатиглазой компашки в зале сидела только пара мутноватых личностей. Любопытно, почему данное заведение не пользуется особой популярностью. Казалось бы: никаких мордоворотов у входа — залетай, кому денег хватит. Цены, опять же, гуманные вполне. Что-то я упускаю… Впрочем, об этом и после подумать можно.
— Изотоник на вынос есть? — спросил я бармена, который, кажется, так со вчерашнего дня никуда и не отходил.
— Три хвоста, — даже игнорировала меня эта морда кабацкая так же, как и вчера.
Я сверился с базой и выложил требуемое. Хвост — жаргонное имя для монетки в форме глаза, номинал — шесть марок. Вообще, создатель клорского монетного ряда руководствовался чем угодно, кроме удобства использования получившегося монстра.
На стойку встала пузатая стеклянная поллитровка. Я закинул её в сумку, кивнул бармену и пошёл на выход. На улице приятного было маловато. После лившего дня три дождя небо наконец распогодилось. Однако для Биржи облегчения это особого не принесло. Заполнившая все понижения далёкого от ровности рельефа вода возвращалась в атмосферу в виде вездесущих зловонных облаков пара. Я тяжело вздохнул, покачал головой и отправился в путь.
Сторожка городового напоминала теперь очень грустное норное животное, потерявшее кожу при попытке протиснуться домой. Склизкие чёрные рёбра-брёвна от отсутствия иных идей потихоньку стекали бурыми лужами на землю. Я обновил воздушный фильтр, собрался с духом и открыл дверь. Дверь закрылась. Я открыл её снова. Тот же результат. После третьей итерации этого увлекательного действа изнутри послышался голос Кахваджи:
— Постучаться не судьба?
Я вошёл. Кхандо сидел на кровати и раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками. Я молча поставил изотоник на стол.
— Вот каждый бы глюк как ты… — проворчал городовой. — Я буду звать тебя Водянчик.
— Это с чего ещё? — я решил на месте опротестовать столь возмутительное нарушение права галлюцинаций на самоопределение.
— А как же иначе? Приносил бы волю к жизни — был бы Воланчиком.
Я подошёл к Кахваджи и отвесил ему пощёчину средней тяжести.
— Э, чё? — возмутился Кхандо.
— Не рыпайся, — посоветовал я.
Я решил действовать тупо и храбро: в пару заклинаний сконцентрировать спиртягу и прочие неуместные продукты метаболизма, ещё в пару телепортировать всё это непотребство куда-нибудь за пределы поля зрения и, что гораздо важнее, обоняния, а потом залечить повреждения от предыдущих этапов и восстановить солевой баланс изотоником. Не самый, прямо скажем, гуманный путь, зато эффективный.
И разумеется, Кахваджи дёргался, сбивая мне фокусировку заклинаний, отчего огребал и дёргался ещё больше. Только пару минут спустя я догадался кинуть общий паралич. Работа сразу пошла веселее, хотя сохранившие работоспособность глазные мышцы городового весьма красноречиво говорили, кого он считает моей ближайшей роднёй. Четверть часа спустя трезвый и злой Кхандо сидел передо мной и потягивал изотоник.
— Я это… — мысли как-то подозрительно расползлись по тёмным углам. — Чего хотел-то…
— Вот-вот, — огрызнулся Кахваджи, — и что получил?
— Получил что хотел. Нет, — в сделал глубокий вдох и медленный выдох. — Прощения за вчерашнее попросить хотел.
— Странный ты способ выбрал, гражданин комиссар.
— Ну, я подумал, что стоит тебе с похмельем помочь…
Городовой зажмурился, вылил последний глоток из бутылки себе на макушку и фыркнул.
— Джин вчера сказала… — начал было я.
— Ни слова об этой бешеной непечатнице, — на правую сторону лица Кахваджи как гирю повесили.
— Ладно.
— И спасибо.
— А? — я малость завис.
— Мне уже лучше. Но ты, конечно, тот ещё хрукт, проказа.
Некоторое время мы просто молчали.
— Так что ты там расследовал-то? — нарушил тишину Кхандо.
— Тоуро. Неделю назад подорвался в лапшичной у Фарика Белогуса.
— А, этот филистер…
— Который из двух?
— Оба, — городовой встал и начал одеваться. — Я давненько уже Волку говорил, что с Соплёй проблемы будут. И Белогусу говорил тоже.
— И что они?
— Во-о-от! — городовой поднял палец. — Это, комиссар, правильный вопрос! В том и дело, что ничего. А я всегда говорю: сегодня они не уважают Кахваджи Кхандо, а завтра не уважают полицейских!
Я пару секунд обдумывал это гениальное умозаключение. Кахваджи же, выдержав театральную паузу и не уловив ожидаемой ажитации аудитории, продолжил:
— Так что там с Соплёй-то?
— Взорвался.
— Что, совсем?
— Совсем взорвался.
— Вот прям…
— Да, Тоуро разорвало! — я не выдержал. — На куски! Этот официант мёртв!
— Знаешь, Гай на днях точь-в-точь говорил… И слова те же были. Только голос Гаев, а не твой.
Я начал подозревать, что повредил несчастному алкоголику кульминальный ганглий — мозг явно погиб задолго до моего вмешательства, — когда разговор внезапно свернул в исключительно продуктивное русло всего за один вопрос:
— Так, гражданин комиссар, давай по порядку. Что тебе известно о самом происшествии?
— Мы с Хо Орнагом и Силисиком Серехом…
— Си — не Серех.
— Что?
— Неважно, продолжай.
Через ещё пять минут конструктивного диалога Кахваджи задумчиво пробормотал:
— Оранжевый с чёрным, чёрный на оражевом… Что там в образах, говоришь, было? Овощ, хелицеровые, ассасины, архитектура, классическая музыка?
Я кивнул.
— Идём к Волку. Сейчас же.
— Чего? — резкое исчезновение тупящего городового вызывало у меня некоторые нехорошие мысли.
— В «Забой». А то наш кутёнок чего-то совсем мышей не ловит.
— Пояснить не хочешь?
Уже наполовину вылезший наружу Кхандо резко крутанулся на месте и стал вышагивать по сторожке:
— Кто-то — не буду пока показывать пальцем, но вариантов тут толком нет — продал, а скорее, просто слил эмоционально нестабильному идиоту «Алую щель».
Я поперхнулся вставшим в горле смехом. Кахваджи бросил в меня раздражённый взгляд:
— Нечего ржать, эта отрыжка Бездны запрещена к хранению и использованию во всём цивилизованном мире.
— Производство забыл.
— Не забыл. Их не производят. Их собирают. Сталкеры. А потом упаковывают в оболочки в Эстер Рефо. И Волк — по идее — должен следить за нелегальным товарооборотом. Именно для того, шерстяную его породительницу снепотребничать, чтобы не допускать такой вот похабщины!
— Последний вопрос.
Кахваджи, кажется, готов был меня уже проглотить, но в итоге только встал на месте и кивнул.
— Кто такой Волк? Уже в который раз прозвище слышу, но как-то всё без нормального контекста.
— Вот и познакомитесь, — усмехнулся Кхандо.
Мы вышли на улицу и направились — в который уже раз за последние дни — к Батрачке. Я анализировал наличную информацию. По ощущению, данных у меня было уже в избытке — не хватало понимания контекста, в котором они существуют. Разве что… Я развеял чары воздушного фильтра. Нюх — это важно. Нюх — это то, что может обнаружить чужой срам и спасти твой.
Где-то на полпути до меня дошёл очень интересный факт.
— Кахваджи, сколько солнц на небе? — спросил я, останавливаясь.
— Два, — раздражённо бросил Кхандо, даже не оторвав взгляда от земли.
— Я серьёзно. Посмотри, пожалуйста, на небо и ответь.
Городовой посмотрел на меня как на идиота, потом демонстративно запрокинул голову и сплюнул:
— Два. Идём уже.
И мы пошли. Жирный чёрный ворон проводил нас насмешливым «кар-р-р-р!». Я был абсолютно уверен в том, что видел. А видел я четыре солнца. И если рубиновое и ультрамариновое уже встречались мне раньше, то обозначений для цветов ещё двух не существовало ни в одном человеческом языке.
— К Волку? — спросил бармен. Он всё так же тёр стойку всё той же тряпкой.
— К нему самому, — огрызнулся Кахваджи.
— Вижу, сам всё знаешь, — пожал плечами бармен.
Мы поднялись на пять этажей и вышли в оранжерею, разбитую прямо на крыше. Нос мгновенно наполнили запахи чёрной почвы, кремовых цветов и чего-то цитрусового. Кахваджи уверенно маневрировал промеж лиан и гигантских листьев в направлении стеклянного купола, опирающегося на самый край карниза. Вплотную к куполу стоял высокий человек в кофейной жилетке поверх молочной рубашки-поло и белоснежных гетрах.
— Вы прибыли, как я и ожидал, — голос его был мягок на ощупь, но твёрд внутри. Жутковатое сочетание. Память мгновенно подкинула образ товарища Суртова.
— Ты всегда ожидаешь, так что не надо тут антимонию разводить, — связки Кхандо вибрировали, озвончая, кажется, даже гласные.
Человек повернулся. Я узнал его. Последние два дня я стабильно видел его пивничающим на первом этаже «Забоя». Одноглазый во главе стола.
— Господин комиссар. Господин городовой, — человек кивнул каждому из нас. — Полагаю, вы из-за небольшого недоразумения недельной давности?
— Да, чтоб огнежужелиц тебе в ноздрю, из-за него! — интересно, почему Кахваджи так уверенно костерил этого явно мафиозного персонажа посреди его же — эта гипотеза объясняла все наблюдения — бара?
— Осмелюсь заметить, что господин городовой на тот момент изволили пребывать в состоянии возвышенной спиртуозности. Я счёл, что господин городовой сможет ознакомиться с делом и позднее.
— Счёл ты, срамословник… Нашёл чего хоть?
Степной Волк — в том, что это именно он, сомнений у меня не осталось — с выражением глубокого сожаления склонил голову и сказал:
— Увы, внутреннее расследование столкнулось с непредвиденными… сложностями.
— Я те сложности! — Кхандо в сердцах пнул кадушку с чем-то фикусообразным.
— Я вполне осознаю серьёзность ситуации. Смею вас заверить, Народная Милиция Клора самым суровым образом покарает виновных.
— Я на это очень, — Кахваджи особо выделил это слово, — надеюсь. И требую отчёта по текущему состоянию расследования.
— Не считаю возможным ответить.
— Анус пса своего посчитай!
— Господин городовой.
— Я уже семь лет как господин городовой, дорогуша. Отчёт. Живо.
В дуэли взглядов у Волка не было шансов с самого начала: его единственный глаз был стремительно охвачен с флангов и принуждён к колебанию.
— Мокрец вёз партию «Щелей» в Хелькрай, — обволакивающая мягкость из голоса Волка пропала. — Заказ Компании, детали под неразглашением. Одну штуку у него свистнули. Вот и всё, господин городовой. Это всё, что мы узнали к текущему часу.
— Вот, молодец, — Кахваджи расплылся в ободряющем оскале. — Клор благодарит тебя. Идём, гражданин комиссар.
— Минуту, — Волк вернулся к своему обычному тону. — Господин комиссар, мы, кажется, не были представлены.
— Сехем. Тит Кузьмич. А вы?
— Меня зовут Степным Волком.
— Приятно познакомиться с культурным человеком.
— Взаимно. Прежде чем ваш спутник вынесет вас отсюда на руках, позвольте поинтересоваться, Тит Кузьмич: сколько солнц вы видите сегодня?
— Четыре. А вы?
— Три. Так странно… Позвольте предположить: третье одновременно невыносимо белое и как будто бы иссиня-фиалковое в тот же самый момент, верно?
— Именно.
— Не смею больше задерживать.
Волк кивнул на прощание и отвернулся к стеклу, отделяющему нас от пустоты над городом. Кахваджи к этому моменту уже скрылся в листве. Я спустился на первый этаж и обнаружил городового за угловым столиком. Я сел рядом.
— Наболтались, граждане упоротые? — усмехнулся Кхандо.
— О чём ты? — я упал рядом.
— Солнц два сегодня. Можешь в календаре посмотреть. Сине-красный день отмечен.
— У Волка на целом глазу искусственный хрусталик стоит.
— Чего?
— Хрусталик…
— Искусственный, это я слышал. Ты объяснить толком можешь?
Я опёрся локтями о стол и положил подбородок на замок из ладоней:
— Нет. Не уверен, что могу объяснить.
— Уж уважь нас, тупых.
— Волк… Просто он он видит немного больше, чем остальные люди. Третье солнце вот сегодня видит, например.
— Вот и я говорю: упоролись вы, — Кахваджи прищурился. — По делу идеи есть? Говорю сразу: копать на Мокреца — глушняк. Закопают нас.
— Как вы с Волком вообще в одном районе уживаетесь?
— Ну, меня тут все знают. Не сказать, чтобы уважают сильно, но слушают. Если кто совсем берега путает — я таких на место ставлю. Но вообще стараюсь без нужды не лезть. Ну, народ мне тем же и платит. И Волк в их числе. Просто все знают, кому, что, где и когда можно.
— Забавно…
Мысли потихоньку блуждали в оттенках хвойного аромата. Пусть не для всего Клора, но хотя бы для Биржи контекст определённо складывался.
— Так что делать-то будем? — честно говоря, энтузиазм Кахваджи вызывал подозрения.
— Мне нужно пять литров воды, пара ложек соли и несколько шлангов.
— Упорот?
— Нет, просто мы идём к Плитке. Пожрать перед работой хочешь?
— Неплохо было бы.
— Бармен, — окликнул я. — Пару обедов поплотнее.