Перспектива: Кахваджи Кхандо, человек в гармонии с окружением
Я так понимаю, мир устроен вот как: то про меня все забывают на несколько месяцев, а то всем всё и сразу подавай. Сначала Степной Волк — ему вынь да положь какого-то непонятного проповедника. И ладно бы хоть проповедник вообще существовал, так нет, Острый с ребятами с бодуна пошли на опохмел стрелять и встретили что-то среднее между тушканом и майцом. По-моему, история тут простая как водка с Батрачки: сначала ты ловишь белку, а потом белка — тебя, но Волк так не думает. Как будто он вообще думать умеет, подпивасник шерстяной.
И теперь вот опять: недели не прошло, заваливается новый городской комиссар в обнимку с Фероновской, гхм, гетерой и спрашивает: а где это у вас тут, гражданин городовой, дикие бомбисты водятся, а то руки чешутся пристрелить кого-нибудь. Благородные, мать их неудобью сказывай. И когда только нового комиссара назначили вообще?
Перспектива: агент Ликвидатор, локальный идентификатор «Pa-233»
Улица встретила нас стеной из совершенно ледяной мороси. Джин в один приём собрала эфирный зонт, спугнув жирного ворона, меланхолично созерцавшего арку входа.
— Серьёзный птиц, — задумчиво прищурившись, заметила Ферон.
— Идём, — одёрнул я её. — Этот треклятый дождь, кажется, пытается растворить мою кожу.
Шли молча. Почти все обитатели Биржи забились по своим норам: за весь путь от площади до улицы Гравёров я увидел только одно совершенно голое и весьма косматое нечто, сосредоточенно обмазывающееся содержимым кучи помоев. Уже перед самой сторожкой городового Джин поймала меня за руку:
— Насчёт Кахваджи…
— Я весь внимание, — я решил не прятать саркастичного тона.
— Гениальные мысли вообще-то постоянно преследуют его. Но Гаев одеколон пока что позволяет Кахваджи оставаться быстрее.
— Ага…
Да, такое положение вещей вполне объясняло желание Ферон пойти к кому угодно, кроме городового. Но я привык ставить интересы службы выше личных симпатий. Короткий стук, скрип двери и укол сожаления о том, что не послушал доброго совета старшей коллеги. Казалось, что стены изнутри специально поливали вёдрами одеколона. Нотки отвергнутого пищеварительной системой обеда и задубевших от пота портянок завершали композицию боевого отравляющего вещества. А я, помнится, ещё думал, что на Бирже воздух не вполне свеж…
— Я справлюсь. Можешь подождать снаружи, — предложил я Джин, чтобы хотя бы один следователь в паре сохранял трезвость ума.
Она слегка улыбнулась, покачала головой и сплела воздушный фильтр. Я поднял собственную защиту лёгких, и мы шагнули в сумрак.
— Гражданин Кандо? — позвал я, осознав, что никаких признаков разумной жизни в сторожке не наблюдается.
Из горы лежащего у стены тряпья самого подозрительного вида показалась голова. Голова обвела комнату блуждающим взглядом и спряталась назад. Я уже набрал воздуха, чтобы корректно, но твёрдо выразить неудовольствие неуставным видом контрагента, но Ферон меня опередила:
— Эй, алкашня, подъём! — рявкнула она, отвесив куче пинок с разбега.
Голова снова поднялась над уровнем ткани, промычала нечто нечленораздельное и попыталсь нырнуть назад. Именно в этот момент я понял: примат эффективности над гуманизмом — семейный принцип Феронов. Джин просто и незатейливо ухватила Кахваджи Кандо за ухо и, периодически срываясь на змеиное шипение, выдала чрезвычайно мотивирующую речь:
— Слушай сюда, кривоухая ты гряземорда! Либо ты сейчас же встаёшь и отвечаешь на вопросы гражданина комиссара, либо…
Далее городового одним рывком взяли на болевой. И на ещё один. И снова…
— Джин, — голос лишённого убежища Кахваджи сорвался на писк, — отпусти, больно же…
— Ты. Меня. Понял?
— Понял, понял, только не оторви!
Ферон фыркнула и разжала пальцы. Кандо кулём осел на пол, убаюкивая растянутое ухо обеими ладонями.
— Какая же ты всё-таки бессердечная непечатница, — прохныкал Кахваджи. — Видишь же: вокруг меня весь мир — жижа, а внутри совсем сухо. Как жить прикажете, когда такое творится с белым светом?
— Алкаш обыкновенный, — Джин решила провести для меня развёрнутое представление городового. — Ни чести, ни уважения, ни даже простого пива!
— Пусть пиво всякие Волки позорные хлещут! — едва ли Кандо мог выбрать менее удачный момент для защиты своего доброго имени. — А мы стоим на страже города! Да! Мы бойцы незримой войны!
— Войны с мировым заговором парфюмеров разве что, — устало проворчала Ферон. — Слушай, Тит Кузьмич, спрашивай быстрее, чего хотел, и пойдём уже отсюда подальше.
Честно говоря, я чувствовал себя при этой почти семейной сцене несколько лишним. Интуиция подсказывала, что пикировки вроде этой не раз случались в прошлом и, скорее всего, многократно повторятся в будущем. Фокусировка внимания на интересах службы потребовала заметного ментального усилия.
— Гражданин городовой, — голосом несколько более твёрдым, чем требовали соображения заботы о коллеге в тяжёлом состоянии, начал я, — Силы Превентивной Городской Самообороны просят вашего содействия в расследовании террористического акта, имевшего место неделю назад.
— Чё? — реакция Кахваджи явно показала, что я сильно переоценил концентрацию крови в его внутривенном спирте.
— Тоуро Соплю помнишь?
— Каво?
— То-у-ро, — по слогам отчеканил я, присев на корточки перед собеседником.
— Соплю-то?
— Его самого.
— Помню, конечно. А чего с ним? Опять на уважаемых людей кляузы строчит, подстилка имперская?
Я переглянулся с Джин. Она пожала плечами. Я продолжил по биту выуживать из тела городового информацию:
— Мы ищем его. Ты знаешь, где он живёт?
— Тоуро?
— Да, Сопля.
Лоб Кандо сморщился от интенсивной мыслительной деятельности, как пересушенная изюмина. Спустя полминуты Ферон демонстративно подпёрла стену и начала насвистывать какой-то незнакомый мне мотив. Через минуту я аккуратно начал прощупывать Кахваджи диагностирующими заклинаниями. Две минуты спустя лицо городового просветлело, и он на одном дыхании выдал:
— Шестая по Лампадке, там вниз раковальня, а галерейку Плитка держит — она ещё Арти отстёгивает. У Сопли конура в северном углу, на него ещё сосисочные всё жалуются, что он по утрам горшок в окно выплёскивает, им на лотки.
Я хотел получить комментарии практически к каждому слову, но Джин уже развернулась на выход.
— Спасибо, гражданин городовой, ваш вклад неоценим, — прокряхтел я, возвращая обмякшее тело в пригретую берлогу.
Едва я вышел наружу, Ферон быстрым шагом направилась вглубь Биржи.
— Ты, кажется, поняла, что сказал Кандо? — спросил я, подстраиваясь под не вполне подходящий серьёзным людям темп движения.
Джин коротко кивнула и добавила:
— Кхандо.
— Что, прости?
— Его фамилия — Кхандо. «Ка» аспирированное. Кандо живут в Деновее, в Клоре ты ни одного не встретишь после той истории в конце войны за независимость.
Несколько метров я осмысливал полученную информацию. База данных Талоса утверждала, что Кандо и Кхандо — одна семья, и вся разница в том, каким диалектом синтана мы пользуемся. В клорском Лён Ньол верная форма — Кхандо, в аксиотском Риэн Мар — Кандо. Пока я размышлял о роли шибболета в политической самоидентификации, Ферон поинтересовалась:
— Тит Кузьмич, почему ты со вспомогательными заклинаниями так сильно тупишь? С боевыми, кстати, тоже, хотя и не столь критично.
— Что, прости? — суть вопроса дошла до меня не сразу.
— Вот, например, открыв дверь в нужник Кахваджи, почему ты сразу отсечку на запахи не поставил? Или когда мы после теракта встретились — у тебя была тысяча и одна возможность пробить блокировку пространства, но ты решил тупо и храбро рубить всё клинками.
— А, ты об этом… — я откровенно завис. Такие вопросы попросту не приходили мне в голову. — Наверное, слишком привык к эфирному голоду. В благословенные времена ООН нам выдавали полсотни капсул эфирного конденсата — по декачару каждая — на весь отдел на год.
— Интересно…
— А разве в Конторе Глобального Бесилова было иначе? Союз, конечно, даже отец не застал, но и Федерация до Третьей особо не славилась маготехникой вроде как.
Джин смерила меня долгим изучающим взглядом, как будто видела впервые, и спросила:
— А с чего ты решил, что мы из Конторы?
Передо мной вновь раскрылась перспектива очередной пересборки картины мира. Хотя, конечно, нужно отдать должное Гаю: образ русского офицера сидел на нём безупречно. Но в то, что он просто забыл сказать Джин об их легенде, не верилось совершенно. Значит, никакой легенды нет. Следовательно, Гай шпарит одеколон из довольно редкого артефакта просто из любви к искусству. Итого: что вообще происходит?
Альтернатива: всё идёт по плану, и Джин кормит народ байками про то, что Конторы не существует. Плюс образ Гая: для того, чтобы играть на таком уровне, нужно быть профессионалом высшей пробы. То есть Гай так и так выходит гэбэшно-нелегальным персонажем. Только что проку выдавать себя за Бурильщика в мире, где никто не слышал про Контору? Не заради меня одного, в самом-то деле. Тем не менее, такое положение вещей выглядело значительно менее противоречиво. Его я и решил придерживаться.
— Так, гражданин комиссар, — сказала Джин, когда мы дошли до чего-то, что напоминало бы перекрёсток, если бы сквозной проход не был перегорожен дециметровыми осадочными отложениями, — добро пожаловать на краткий курс ориентирования в Бирже. Сейчас мы сворачиваем на Лампадку — на архитектурном плане она отмечена как Проектируемый проезд номер двадцать два — и начинаем считать все проходы внутрь, кхм, зданий.
— Так, погоди, — я решил сразу расставить все точки в конце голосовых, — а если бы мы шли с другой стороны?
— Лампадка тупиковая.
— Она же проектируемый проезд?
— Да.
— Тупиковый? — а ведь ещё поутру мне казалось, что я неплохо ориентируюсь в этом районе.
— Именно. Привыкай, — Джин послала мне сочувствующий взгляд. — Здесь бал правит исторический принцип. Не ищи логики. Сколько проходов прошли?
Я задумался. Эльёдовый портал у перекрёстка, круглый зелёный лючок, нечто смутно прямоугольное, перекрытое массивной шторой цвета грязи с мостовой и кособокое чудовище с кое-как подогнанной деревянной дверцей, итого:
— Четыре.
— Пять, вообще-то. Дай-ка угадаю: ты пропустил дыру от раскрошившегося известняка?
— Но туда же разве что ребёнок протиснется…
— Каждый проход означает каждый проход, понял? — Ферон наставительно подняла палец. — Без исключений. Даже собачьи дверцы.
— А как быть со скрытыми?
— Ты их не увидишь всё равно, так что расслабься.
Мы остановились около массивного железного люка, наклонившего потёки ржавчины под сорок пять градусов к горизонту.
— Знаешь, если бы мне приходилось каждый день спускаться в этакую нору, то я бы тоже, наверное, хотел разнести весь мир к чертям, — задумчиво прокряхтел я, преодолевая сопротивление надсадно скрипящих петель.
— К галерее Плитки вообще-то есть нормальный путь, но Кахваджи с похмелья вспомнил самый короткий, — флегматично бросила Джин, никоим образом не содействуя моей борьбе. — А может, из принципа решил устроить тебе это развлечение. Он, вообще-то, мужик сообразительный, просто одеколонится уже с неделю.
— Так, постой, — я резко распрямился, и люк вернулся к естественному состоянию, спугнув грохотом нескольких воронов. — С этого момента поподробнее.
Ферон кивнула.
— То есть мы могли просто зайти внутрь как нормальные люди, а не будить полквартала?
— Могли. Но тогда ты бы остался без курса ориентирования на местности.
— И Кахваджи можно было не мучить?
— Не, это, прости, святое, — Джин грустно усмехнулась. — Нечего на Гаевы разводки вестись. И, к вопросу о, ты мог его от этого избавить одним заклинанием на вытрезвление.
Я попытался просверлить Ферон взглядом. Она лишь широко улыбнулась, прикрыла веки и подставила лицо струям дождя. С десяток секунд мы слушали стук капель. Я понимал, что Джин совершенно права, а я на самом деле порядком затупил. Там нужно было, конечно, немного больше одного заклинания, да и в медицинских я никогда не был силён, полагаясь больше на достижения науки, но по фактам всё сходилось. Однако это понимание ничуть не унимало пытающейся прожечь грудь ненависти. Я процедил сквозь зубы:
— А Кахваджи-то прав был.
— В самом деле? — Ферон не то что не повернулась ко мне — даже глаз не открыла. — Идея идти мучить Кахваджи — целиком и полностью твоя, между прочим.
— Во-первых, я про Кахваджи не знал, а во-вторых, я спрашивал про другие варианты! Это ты только один назвала! Откуда бы мы ещё узнали про комнату Тоуро? И так, для справки: квартировладельцы в подобных ситуациях стараются как можно быстрее нового жильца найти, так что ждать нам никак нельзя было!
— Ты спрашивал про линейную полицию, а не про жилище Тоуро. Спросил бы про Тоуро — я бы тебе сразу ответила, Гай это ещё вчера выяснил. У того же самого Кахваджи, кстати, в процессе абсорбции спиртосодержащих веществ.
— Непечатница ты бессердечная.
Джин звонко расхохоталась абсолютно счастливым, невинным смехом человека, услышавшего пушистую новость о прекрасных котятах. Я же чувствовал себя совершенно опустошённым и оболваненным. Пустота в груди нашёптывала, призывала, требовала наполнить её. Например, в компании Гая и городового. Джин же тем временем отсмеялась, повернула ко мне сияющее незамутнённой благостностью лицо и только что не пропела:
— Ты только при Гае такое не ляпни. Он за оскорбление дома может и сатисфакции потребовать.
Я остался молчалив и недвижен.
— Ладно тебе, Тит Кузьмич, чего надулся как дирижабль в стратосфере? — Ферон изобразила выражение вселенского сочувствия и принятия и протянула ко мне раскрытые ладони.
Иногда логическая цепочка складывается сама собой — нужно лишь накопить достаточный объём данных. Будто при взблеске молнии увидел я, как глупо просчитался, и понял все расчёты своих, да простит меня за такое отец, сослуживцев. Фероны — действительно гениальные актёры. Они могут сыграть что угодно, даже ненавидящего любые дурманящие вещества клорского контрразведчика, изображающего имперского шпиона, притворяющегося агентом КГБ с алкогольной зависимостью. Верить нельзя ничему из того, что они показывают. А гадать о том, есть ли хоть что-то настоящее под масками, скрытыми за другими масками, — самое неблагодарное дело на свете.
— Итого: мы потратили полтора часа на, прости, что? — мой голос стал ровен и бесстрастен.
— На обучение хронического боевика азам оперативной работы, не подразумевающей ломания лиц. И командному слаживанию, разумеется, — Джин продолжала освещать пасмурную хмарь лёгкой полуулыбкой.
— Если так, то эффект скорее отрицательный.
— Но он есть. Главное — не стагнировать.
Я покачал головой и тяжело вздохнул. Слишком сильно я привык доверять напарникам — в боевых заданиях иначе нельзя. А обманутое доверие — пусть и профессиональное — чувство крайне паршивое. Ферон была права на все двести процентов. Да, я тупой боевик. Да, я привык к работе в команде других специалистов. Да, с собственно расследованиями и анализом данных я был знаком только благодаря стандартной интерполовской подготовке. И всё это в сумме не отменяло того факта, что Ферон — бессердечная непечатница.
Я встретился взглядом с чрезвычайно упитанным вороном, чистившим перья метрах в десяти от нас. Шестое чувство кольнуло сознание смутной тревогой, но я был слишком погружён в проработку нового понимания границ доверия при взаимодействии с Силами Превентивной Городской Самообороны, чтобы обратить на это внимание.
— Так и будешь ждать, пока дождь растворит все вещдоки? — спросила Джин, одновременно запуская ускоритель коррозии.
Люк бесшумно осыпался кучей ржавой пыли, немедленно подхваченной ручейками, устремившимися вниз по открывшимся ступеням.