Новый год Саша отпраздновал очень хорошо, просто замечательно, хотя я не сторонница таких праздников. Конечно, было очень весело, но вряд ли Саша что-либо запомнил, может, только то, что праздник был. И все! Память будто стерлась сама собой, непроизвольно. И Александр, конечно, забыл о своем письме, которое лежало в ящике стола и тосковало по своему адресату. И только по истечении десяти дней после праздника, когда герой чьего-то романа «очухался» в полном смысле этого слова, да простит меня мой добрый читатель, он за чем-то полез в ящик стола и случайно наткнулся на сложенный вчетверо лист бумаги. Заинтересовался, что бы это могло быть? Развернув лист, он так и обомлел. Ну, как можно было забыть, Саша?! Ведь она ждет этого письма, «написанного сердцем и посланного из души» в кавычках, как ни жаль! Сейчас же беги вниз и купи в ближайшем ларьке конверт!
Вот и настала та самая крайняя ситуация, когда понадобилась моя помощь! Вот я уже вижу его из окна, покупает конверт. Побежал домой… Честно говоря, я не люблю прибегать к таким насильственным методам рассказа. Мне не нравится, когда писатель, пользуясь своей силой, управляет своими героями как марионетками. Я всегда стараюсь давать как можно больше свободы герою. Но в этом случае я просто вынуждена была вмешаться, иначе он положил бы письмо обратно в ящик, посчитав его отправку пустой затеей.
Сейчас, после долгих поисков обратного адреса, Саша пишет его на своем конверте. Сегодня вечером он отправит письмо. А через два дня письмо придет к тому, кто его так долго ждал.
Отправив письмо, Саша вспоминал эту историю с улыбкой. Он был уверен, что этого имени больше никогда не услышит и не увидит. Уверен, что по оставленному телефону она не позвонит, побоится связываться с ним напрямую. Обратного нового адреса своего он не написал, так что все пути отрезаны. Он свое дело сделал: написал вежливое, что-то обещающее письмо. Как это обычно делают журналисты: наговорил много, но на самом деле ничего не сказал. Ведь так? И теперь он живет спокойно, в полной уверенности, что, несмотря на свои шерлокхолмсовские данные, Лена все же не сможет его найти. На место прежнего жительства он перестал ездить, в то время как там зазвонил телефон, и некая Лена оставила номер телефона и попросила передать его Саше. Ей пообещали это сделать, но Саша больше не появлялся на старой квартире.
22 февраля Саша сидел за своим рабочим столом у окна и думал, о чем писать. На улице такой снежок падает, уже стемнело, несмотря на то, что еще так мало времени, всего шесть часов. А я опять сижу как пень в этой конуре и пишу, пишу что-то. Ну вот взять хотя бы этих двух девчонок, что идут сейчас по улице… Что это они? А еще говорят телепатии нет! Словно услышали меня, посмотрели сюда. Надо же! Вот идут себе по сторонам смотрят, без забот, без хлопот, а мне — попробуй, отвлекись, тут же слетишь со своего рабочего места. Вот, пожалуйста, сели в трамвайчик и поехали!
А я? Эх! «После заседания Совета Министров СССР, в своем выступлении тов. Рыжков заявил, что…»
На следующий день Саша достал из почтового ящика кроме газет поздравление с 23 Февраля. И кто бы вы думали его поздравил? Лена! На открытке было краткое «Поздравляю!», но у Саши было такое недоумение на лице, что трудно передать словами. А я была откровенно рада за эту девушку, что ей все же удалось разыскать свою любовь и доказать, что юная душа не бессильна! Тщетно Саша пытался выяснить, кто сообщил его адрес! Он этого никогда не узнает. Это на всю оставшуюся жизнь для него будет загадкой.
А где-то на другом конце Москвы Она вот уже скоро год ждет Его звонка. А Он не звонит, и может так случиться, не позвонит никогда, а Она ждет и будет ждать Его звонка вечно. Конечно, Она выйдет замуж, у нее будут дети, муж, но Она будет ждать. Об этом никому не дано будет знать, кроме одного человека, но оставим этого человека в тени. Пусть здесь будут только двое, Он и Она. Он такой серьезный и веселый, занятой и взрослый, и Она — нежная и ранимая, добрая и гордая. Она будет звонить ему, но не скажет ни слова, будет молчать. Он будет слушать ее молчание, догадываться кто это, но ни слова не проронит. И так будет ВЕЧНО! Кто этому не верит, пусть закроет эту книгу. Эта история в некотором роде о Мастерс и Маргарите. А потому я хочу прибегнуть к помощи Булгакова и поместить в нее его великие слова: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»
И, как в великом романе о любви, Они должны будут встретиться. А если это не произойдет, спросите вы. Что ж, может, это лучше? Она навсегда останется для Него тайной незнакомкой, Его идеалом. А Он никогда не испортит о себе впечатление в Ее глазах и будет Ее идеалом мужчины. Но будем Верить в лучшее и Ждать. А вдруг…
Плывут облака… Плывут, а куда плывут? Плывут туда, куда ветер подует. А куда ветер подует? Это знают только в Гидрометцентре СССР. Ждут люди… Ждут, а чего ждут и почему ждут? Верят люди… Верят, а зачем верят? Этого не знает никто. Никто нам об этом не скажет, хотя даже этот «никто» где-то в душе сам верит и ждет. Значит, Это зачем-то нужно, значит, Это кому-то нужно! Иногда можно одной верой и ожиданием всего добиться! Так давайте Ждать, Верить и Надеяться на то, что что-то должно произойти. И это Что-то обязательно произойдет!!!
P.S.
А пока, на той самой улице изредка звонит телефон в той самой квартире. И холодный, мертвый бесчувственный голос автоответчика, говорящего голосом своего хозяина, постоянно отвечает той, которая все еще чего-то ждет… Ждет чуда, счастья…
«Работает автоответчик. После гудка оставьте информацию и ваш телефонный номер», далее тот же текст, но на английском языке.
И, как всегда, дослушав текст до конца, Она повесит трубку…
За чтением этой тетради незаметно прошла неделя. Точнее, конечно не только за чтением, но и размышлениями о мироустройстве, людях, любви… О прекрасных созданиях, которые своим появлением, своей красотой вносят яркие краски в серые наши будни — о женщинах. О наших сердцах, сердцах мужчин, которые, отзываясь, возвращают в мир эмоции, прекрасные поступки, великие свершения, делающие наше существование Жизнью.
Когда в тетради я дошел до места, где впервые появилось имя Лена, я невольно задумался над тем, совпадение ли это, одна и та же ли эта героиня, в разные ли это происходит годы, или в разных мирах, или это просто случайность, допущенная автором.
В анапских просторах разгулялся ветер. Страницы тетрадки то и дело засыпало песком. Прервав свои размышления и перечитав еще раз, словно в надежде найти ответ, строки про Лену, я сорвал колосок травинки, пожелтевшей на солнцепеке, и сделал из него закладку в тетрадь.
Невдалеке, на одном из песчаных барханов два ребенка запускали малинового цвета воздушного змея. Он, трепеща на ветру, казалось, пытался вырваться из их рук и удрать в небо. Было необычайно трогательно и красиво — малиновое на фоне небесной синевы, звон детского смеха сквозь порывы ветра, а в душе был трепет, как когда-то в детстве, когда и я это делал вместе с отцом, любимым отцом и сестрой.
Отдыхающие играли в волейбол. Мяч с методичным постоянством взмывал вверх под стремительно бегущие облака, словно пытаясь до них достать и там остаться, и падал вниз на фоне покрытого пенными волнами в преддверии непогоды моря. Неожиданно мяч снесло ветром и он, подпрыгнув пару раз на песке, подкатился ко мне. За ним, смеясь, бежала одна из уже виденных мной ранее девушек-хохотушек. Она, похоже, тоже меня узнала и приветливо махнула рукой. Мне повода трижды давать не надо. Улыбнувшись в ответ, я вскочил и, сделав подачу, присоединился к играющим.
Та ли эта героиня Лена или нет, годами ль раньше эти события истории Антолы или вообще это разные люди… я оставлю эти размышления при себе… пусть каждый решит сам. Меня в этот момент интересовала действительность.
Был слякотный, солнечный день. Один из таких дней, какие обычно бывают ранней весной. Меня зовут Лена. Мне уже 16 лет. Именно этой ранней весной, я, как это обычно бывает у многих, влюбилась. Влюбилась не просто так, как все, а, можно сказать, с первого взгляда. А влюбилась я в ведущего одной известной телевизионной программы, Александра Надеждина. Еще фамилия-то какая! Полностью импонирует моему чувству. Короче говоря, я совсем обалдела — не пропускаю ни одной его передачи, не теряю ни одного взгляда в кинокамеру. И постоянно, от сознания, что идет прямой эфир, мною овладевает желание позвонить или прийти туда, в ту студию, где идет съемка. Ведь он сейчас во время передачи сидит там, сидит так же, как я вот сейчас в этом кресле, и так же хочет спать, но он сидит и не спит, а развлекает меня. И, может быть, все прошло бы постепенно, если бы однажды на вечере в МГИМО, куда я попала по милости моей подружки, я не встретила ЕГО. Он окинул меня взором своих прекрасных глаз, дождался своего товарища и исчез, так же внезапно, как и появился. И с тех пор я потеряла покой окончательно. Хожу сама не своя, рисую портреты, пишу ему стихи, сочиняю песни о нем, и все впустую.
И вот в этот, как я уже говорила, слякотный, солнечный день, я стою недалеко от будки справочного бюро. Ну, наконец, я решилась! Разбежавшись для храбрости, смело подошла к будке и закричала так, будто кричу с одного берега реки на другой: «Дайте мне адрес Надеждина Александра!!! Я его двоюродная сестра, приехала в гости, потеряла адрес и не могу найти!» Эта заученная и постоянно повторяемая фраза вылетела из меня, как пуля из давно не стрелявшего ружья, и вонзилась в уши сидевшей в будке женщины. Она уставилась на меня как на что-то ужасное. Ее рука сама по себе, непроизвольно, потянулась к справочнику, а глаза смотрели на меня не отрываясь, так, будто бы я в любой момент, когда она отвернется, стукну ее чем-нибудь тяжелым по голове. Но все обошлось благополучно. К счастью, Надеждиных А. оказалось всего четверо. Я отправилась по ближайшему адресу.
Я шла быстрым шагом и почему-то была полностью уверена в том, что именно по этому адресу нужный абонент не проживает. Но все-таки шла. Лифт, конечно же, как это всегда бывает в экстренных случаях, не работал, и мне пришлось «дряпаться» на восьмой этаж в шестьдесят первую квартиру. Я долго и упорно звонила, пока за дверью наконец послышались лениво шаркающие шаги. Дверь открыла маленькая дряхлая старушонка. Увидев меня, она страшно обрадовалась, схватила за руки и втащила к себе в квартиру. Я, честно говоря, немного удивилась такому приему. Старушка хоть была и дряхленькая, но еще довольно бойкая. Стащив с меня пальто, усадила в жесткое старинное ободранное по своей старости кресло. Эта старуха, похожая на серенький мятый комочек, засуетилась по комнате, приговаривая: «А я вас давно жду! Как раз чай закипел, и вы пришли. Одну секундочку…» Она укатилась на кухню, это было понятно по звону посуды. Я ничего не поняла, но сидела молча и старалась сообразить, за кого меня здесь принимают. Окинув взглядом комнату, я увидела старомодный интерьер. На маленькой шифоньерке у окна стояла статуэтка Амура, с которой уже несколько лет не стирали пыль. В дальнем углу за кустиком пальмы, высоко раскинувшей свои ветви-веера, одинокий клавикорд. На маленьком старинном подобии сервантика стояли малюсенькие статуэтки из керамики, а между ними — фотография пожилого мужчины с черной ленточкой на уголке. На стене над диваном висели четыре фотографии совсем юных парней в военной форме, и все четыре с траурной лентой. Посреди комнаты стоял большой круглый толстоногий стол, накрытый белой застиранной скатертью. Над столом низко висел абажур. В комнате было сухо, тепло, как у камина, и пахло стариной.
Вот, наконец, вернулась старушка с огромным самоваром в руках. Она уговорила меня сесть за стол и стала рассказывать о своей жизни. Оказалось, что во время войны она потеряла четверых своих сыновей — Дмитрия, Николая, Александра и Алексея. А вот совсем недавно, неделю назад, скончался ее муж Михаил Митрофанович Надеждин. И к ней никто за эту неделю не пришел, не навестил. И эта бедная старушка, этот несчастный комочек, каждый день и каждый час грела самовар в надежде на какого-ни-будь гостя. И тут появилась я. Мне было неудобно уходить и просто-напросто жаль одинокую старую женщину, которой не с кем даже поговорить. Я посидела, поговорила, потеряла час времени, но не пожалела об этом, потому что серенькой старушке теперь есть что вспомнить и о чем подумать, и чему порадоваться. И у меня с этого момента в душе что-то переключилось. Я стала смотреть на чужое горе как бы с другой стороны. Не с внешней, как обычно, а с внутренней. Нужно постараться заглянуть в душу человека, особенно старого, не считать его разговоры нелепостью и сумасбродием, как это часто бывает, а дать человеку открыть тебе душу, выложить все, что наболело. Ведь иногда душе некому довериться и поэтому надо суметь помочь ей.
Вот с такими мыслями я ехала в автобусе, набитом битком людьми, едущими домой с работы. Вот наконец остановились, конечная. Я вышла в какой-то подозрительной местности. Дома прижались друг к дружке, нахохлились, кругом одни закоулки и подворотни. Даже немного страшно стало.
Уже постепенно стал спускаться вечер, и я стала немного замерзать. Как назло, именно в этом закоулке, в котором я шла, не было ни души. И я ускорила шаг, чтоб было не так страшно, и, стуча от озноба зубами, стала напевать себе под нос песенку. Так незаметно, я наконец дошла до нужного мне дома № 59. Дверь подъезда оказалась закрытой на код. Я очень долго перебирала цифры, пока наконец не нашла правильный набор «8.4.7.» Когда я открыла дверь, на меня пахнуло спертым воздухом, в котором были перемешаны запахи кошачьих и мышиных лежбищ и пригоревшего молока. В коридоре назойливо мигала лампочка, и жужжали счетчики. Все это действовало удручающе, и я не стала дожидаться лифта, а пошла пешком по грязной, исписанной по стенам разными гадостями лестнице. Добежав до третьего этажа, повернула направо. В коридоре стоял какой-то очень неприятный, весь пропитой тип и курил. На руке у него была наколка «Миша». Я старалась не обращать на него внимания и позвонила в дверь № 24. В ответ тишина. Я еще раз нажала на кнопку. Ответа снова не последовало. Когда протянула руку, чтобы позвонить в третий раз, меня прервал хриплый, басовитый и довольно неприятный голос.
— Тебе кого?
— А… Мне нужна квартира Надеждиных.
— Ну, я Надеждин, — отвечал бас в дыму курева.
— Вы?! — вдруг вырвалось у меня.
— Да, я! А что, девочка увлекается свободной любовью? Ну, проходи, я к твоим услугам.
Этот мрачный тип надвинулся на меня и дыхнул перегаром. Я не помня себя рванулась из сумрачного коридора. Даже не помню, как миновала три этажа, как дышала мерзкими запахами. Оказавшись на улице, с облегчением наполнила легкие свежим морозным воздухом. Я и не подозревала, что под такой прекрасной фамилией может проживать аморальный тип. Я направилась к остановке. Несколько раз чуть не упала, потому что лужи к вечеру подморозились и превратились в лед. Кое-как дошла до остановки, села в полупустой троллейбус. За окошком мелькали редкие прохожие, полурастаявший, подмороженный грязный снег уныло лежал на обочинах, через две остановки я вышла. Настроение у меня было испорчено, шла медленно, глядя себе под ноги. Где-то недалеко играла веселая музыка. Я абсолютно не знала, куда идти, и мне пришлось спросить первого встречного, где дом № 48, корпус 3. Мне указали в сторону звучавшей музыки. По мере моего приближения к дому музыка становилась все громче и громче. Я уже стала различать беспорядочные голоса. Наконец, я подошла к дому, возле которого собралась толпа старушек. Я зачем-то спросила у них, что здесь за веселье. Они очень весело и радостно ответили: «Это у Надеждиных свадьба!» И вдруг ни с того ни с сего заорали частушки. Честно говоря, когда услышала эти слова «Надеждины» и «свадьба» мне стало немного не по себе. Сразу представилась вся нелепость моего поступка. Зачем идти к человеку, который тебя абсолютно не знает и знать не хочет. Мало того, человек живет своей мирной жизнью, никого не трогает, спрашивается, зачем ты ему нужна? Подумав это, внезапно остановилась перед дверью нужной мне квартиры, за которой гремела музыка. У меня неприятно больно сжалось сердце, комок подкатился к горлу. Я уже было решила уйти, как вдруг дверь распахнулась и двое молодых людей, собиравшиеся выйти, увидев меня, остановились, их раскрасневшиеся лица засияли. Они подхватили меня под руки, затащили в квартиру, раздели, причесали и привели в комнату, где царило веселье.
— Наташ! Она пришла все-таки! — крикнули ребята. Девушка в ослепительно белом платье и фате оглянулась, прищурилась, надела очки и сказала:
— Это же не она!
Все разразились громким, радостным смехом. Я хотела уйти. Но меня насильно усадили за стол и стали пичкать пирожными, лимонадом, апельсинами, яблоками и прочими вкусными вещами. Вдруг все замерли и крикнули: «Горько! Горько! Горько!» И тут наконец удалось посмотреть на молодоженов. К великому счастью, жених не был тем, кого ищу. Рядом со мной сидела девушка со жгучими черными глазами.
— Скажите, — пробормотала я, — а кто из них Надеждин?
— Это Наташка, у нее отец у нас в вузе на кафедре преподает.
Я хотела еще что-то спросить, но тут мне в рот воткнули пирожное, которое я поспешно прожевала, чтобы наконец сказать то, что хотела, но тут же мне в рот влили целый бокал лимонада. Пока я его медленно проглатывала, все стали собираться гулять на улицу. Когда толпа вывалилась из квартиры, я успела захватить пальто, хотя все были раздеты. На улице было уже совсем темно. Посмотрев на часы, я ужаснулась — 11 часов, но тут же успокоилась, вспомнив, что брат на турбазе на целую неделю, а родители на два дня уехали в дом отдыха под Москвой. И я отправилась дальше с мыслью и желанием во что бы то ни стало отыскать свою любовь.
Итак, мне остался всего один адрес. Я ехала в автобусе и вспоминала все приключения, случившиеся со мной за день. Вспомнила и старушку — маленький, серенький, мятый комок, и наглые глаза подозрительного типа в подъезде, и веселых, жизнерадостных ребят-студентов на свадьбе. Я ехала и думала, что все-таки есть на земле добрые и простые люди, которые, тебя совсем не зная, кто ты и что ты, вот так просто могут усадить рядом с собой за стол, накормить и развеселить. Я смотрела в темноту за окном, где мелькали оранжевые фонари, мимо бесшумно проплывали полупустые автобусы и такси, и тут поймала себя на том, что улыбаюсь. В этот момент почему-то вдруг действительно осознала, что остался всего один адрес. Это пробудило во мне надежду и в то же время некоторое чувство страха перед будущими событиями. Как я позвоню в дверь? Как я загляну в глаза хозяина той квартиры? Это для меня было сейчас неразрешимой проблемой.
Вот наконец дом, подъезд, лифт, третий этаж и… дверь. Та самая дверь, которую я так долго искала. Я на мгновение остановилась перед ней, как перед входом в святилище. Дрожащими кончиками пальцев легонько и осторожно дотронулась до ручки двери, она не шелохнулась. Я оглядела дверь снизу доверху. Она была обита черной кожей цвета воронова крыла. Подняв руку выше, позвонила и тут же отскочила. Звонок залился свирелью и за дверью послышался лай собаки. Никто не открыл. Позвонила еще раз, только уже более робко. Снова залаяла собака — и никого. Я, уже обессилевшая за день, присела на корточки, облокотившись спиной на удивительно мягкую дверь. Я не могла поверить. Ведь уже не было сомнений, что именно за этой дверью живет тот, кого мне так не хватает, тот, по кому уже изболелась моя душа, и вдруг — на тебе… Никого нет дома. Никого нет дома… стучало у меня в голове. Глаза мои застлал туман, и вдруг вижу, из лифта выходит Он. В таком же сером плаще, в каком я его себе представляла, и с огромным букетом алых гвоздик. И я встаю ему навстречу в белом платье, сверкающем блестками, и мы танцуем, танцуем, кружимся в медленном танце. Мы танцуем под тишину, под музыку любви. У меня уже кружится голова, но мы все кружимся, кружимся и кружимся. И перед моими глазами только его темные добрые глаза, полные любви и слез. Да, слез, но это слезы счастья, и они делают глаза и без того притягательные, еще более прекрасными. Он что-то говорил мне, но я ничего не слышала, я была оглушена тишиной нашего танца, тишиной наших чувств. Вдруг что-то ярко ослепило меня, и я очнулась.
Это был теплый луч утреннего весеннего солнца. Я сладко потянулась в постели и стала вспоминать то, что мне приснилось. Вспомнила этот великолепный, очаровательный, манящий сон. И вдруг меня как будто ударило током: «Где я?!» Я мгновенно вскочила с кровати.
Вокруг была совершенно незнакомая мне квартира. Огромное светлое окно было раскрыто, и в комнату врывался сладкий, томный запах весеннего мира. Я быстро оделась и прошла по квартире. Здесь было всего две комнаты и кухня. В прихожей сидела огромная собака породы «колли» и смотрела на меня ласковыми, дружелюбными, словно человеческими глазами, и словно говорила: «Не бойся».
Во всей квартире царила тишина и приятный запах «Бурбона». Сразу стало ясно, что здесь никого нет, и, став посмелей, я прошла на кухню. Здесь все было подобранно с тонким вкусом. На окне мягкими складками свисали занавески кофейного цвета. На стенах висели шкафчики и полочки, заставленные всевозможными баночками и скляночками разных цветов. Обои на кухне были под цвет занавесок. Между тем в раковине лежала груда немытой посуды. Я машинально подошла и взялась ее перемывать. Вымыв всю посуду и аккуратно расположив ее в шкафчике, я взяла веник и стала подметать. Выметая крошки из-под стола, я заметила на краю него лист бумаги, на котором было что-то нацарапано корявым почерком. Взяв записку, я прочитала следующее: «Простите, что не разбудил Вас. Располагайтесь поудобнее. Завтрак (извините, что не приготовил) приготовьте сами, продукты в холодильнике. Собаки не бойтесь, он не кусается. Зовите его Джимми. Будьте как дома. Я приду часов в двенадцать. Саша.
P.S. Большая просьба! Не уходите, пожалуйста, до моего прихода. Мне очень нужно с вами поговорить. Не уходите, дождитесь меня!»
Я стояла, еле дыша, ошарашенная таким посланием. Мало ли какой Саша здесь живет, и откуда он меня знает, что так просит остаться. И как он вообще оставил меня одну в своем доме. А может быть, я жулик или вор какой-нибудь. Встречаются же такие люди доверчивые. Мне даже не верилось, что так бывает. И тем не менее. Я посмотрела на свои «фирменные» часы «ZARIA», которые, конечно же, стояли. Меня очень взволновало то, что я даже не знаю, сколько времени. Оглянулась вокруг, здесь часов не было. Вбежав в комнату в поисках часов, тут же в дверях остановилась. Я только сейчас увидела всю прелесть этой светлой просторной гостиной. Огромное, широченное окно во всю стену, занавешенное по бокам темно-коричневыми шторами и воздушной, снежно-белой гардиной. Справа вдоль стены стояла стенка современного стиля, на полу был мягкий палас цвета какао с молоком. В центре комнаты располагался приземистый матовый журнальный столик, на котором небрежно лежали западногерманские журналы мод (словно угадал мое желание, подумала я). Возле стола стояли два низких, глубоких кресла из мягкой кожи, такого же цвета, как столик, стенка и шторы. Слева у стены с темными обоями находился огромный кожаный диван, с лежащими на нем двумя маленькими подушечками из коричневого атласа, расшитые шелковыми золотистыми нитками.
Я прошла, утопая ногами в мягком паласе, к стенке, где стояли часы. На электронных часах было ровно одиннадцать. Ну, и горазда же я спать! Да еще в чужой квартире! В центре стенки, в глубоком проеме, стоял телевизор с видеомагнитофоном, рядом лежали видеокассеты. На одной я прочла надпись «Savage in the train between USSR and USA», «To Night». На другой стороне: «Моя первая передача». Между кассет я нашла открытку «С Новым годом» и прочла ее: «Дорогой, любимый сынок! Поздравляем тебя с Новым годом! Желаем тебе успехов в твоей беспокойной работе, мирного неба над твоей головой, а главное, здоровья и счастья, счастья и еще раз счастья в новом году. Ты писал, что никак не можешь найти свою единственную и неповторимую. Так вот, мы с напой желаем тебе встретить свою большую и светлую любовь именно в этом счастливом году. Извини, что не смогли с напой приехать, ему предстоит очень много работы, и он перенес свой отпуск на лето, и тогда мы точно приедем, ведь у тебя отпуск в июне. Может быть, съездим к морю, куда-нибудь. Целуем, обнимаем тебя, не скучай. Мама, папа».
На конверте был адрес, а под ним — адресовано Надеждину А. Меня прямо в пот бросило. Значит, точно! Сразу всплыла в памяти надпись на кассете «Моя первая передача». Но почему? Этого не может быть! Нет, это невозможно! Почему просьба остаться? Это какое-то недоразумение! Эта записка, наверное, не мне! Но ведь в квартире больше никого нет! Не может же он записки писать собаке, он ведь не сумасшедший. Я побежала в спальню, открыла ящики в тумбочке — ни одной женской принадлежности. Одни бумаги и листы со сценариями и программами. Среди них лежала тоненькая, совсем новенькая тетрадочка с надписью «Только тебе». Боже мой! Сплошные загадки. Что же это значит? Я открыла тетрадь. На первой же странице мне бросилось в глаза какое-то стихотворение без названия, написанное красными чернилами. Мне стало очень интересно, но тут я с ужасом заметила, что я даже постель не застелила, а ведь он может вот-вот прийти. Быстро застелив кровать, я уселась на нее и стала читать стихотворение.
Да… Вот же повезло какой-то. А? Даже завидно стало. Нет, мне таких стихов никогда никто не напишет, а тем более он, мой… то есть уже не мой Надеждин. «Без меня тебе, любимый мой, земля мала как остров, без меня те…» Что это за скрип в прихожей. Ой, мамочки, это же он пришел, дверь ключом открывает. Мгновенно тетрадь оказалась на своем месте в ящике. Я выглянула в прихожую, а там — никого. Только собака об досточку когти точит. Тьфу ты, напугал. — Джимми, Джимми! — сказала я как можно ласковее. Пес подошел ко мне и лизнул в протянутую к нему ладонь, взглянул на меня умными, немного грустно-тоскливыми глазами и ушел обратно, поняв, что мне от него ничего не нужно. Я решила последовать содержанию записки и пошла на кухню готовить завтрак. Когда я открыла холодильник, особых продуктов я там не нашла. Достав колбасу, сыр, масло и зелень, сделала несколько бутербродов с копченой колбасой и украсила зеленью. Сварила кофе и сделала бутерброды с маслом и сыром. Только я успела поставить тарелки на стол, как раздался звонок в дверь. Все та же свирель и лай Джимми. Поправив волосы, я побежала открывать. Но пока справлялась с замками, мои волосы опять растрепались, а Джимми вертелся вокруг меня, не в силах ничем помочь и только ворчал от злости. Наконец дверь распахнулась. На пороге стоял он, в сером плаще нараспашку. В этот момент его глаза показались мне особенно большими и блестяще-черными. Его смуглое лицо стало мертвенно-бледным. Он смотрел на меня, не сводя глаз. В этих глазах сейчас были совмещены радость и надежда.
— Какое счастье, — тихо произнес он, — Вы… вы все-таки остались. Я шел и надеялся, что вы не ушли. Ведь у меня есть ключ от двери, а я позвонил. Я так мечтал, что в один прекрасный, счастливый день эту дверь откроете мне вы. — Он говорил очень тихо и взволнованно. ОН был очень не похож на того Надеждина на КВНе, серьезного, озабоченного чем-то. Сейчас он был какой-то настоящий, естественный и, главное, такой близкий. Он зашел в прихожую, не спуская с меня глаз, снял и повесил на вешалку плащ и шарф. Он взял мою руку в свои большие, загорелые и сильные ладони.