— Good night! — сказал он мне с какой-то особенной лаской и пытаясь говорить с русским акцентом.
Вернувшись в кровать, я еще долго вспоминала, на кого же он похож. И так и уснула.
Утром я проснулась раньше моей соседки и сразу же, умывшись, отправилась на веранду делать зарядку. Но то, что я там увидела, было для меня полной неожиданностью. У края веранды лежал огромный букет из диких роз и лесного папоротника. Это было очень красиво и со вкусом составлено. Я сразу подумала, что нужно не забыть поблагодарить Рому за столь приятный сюрприз. Над Гаграми вставала молодая заря, а в море уже кто-то плавал. У меня зрение не ахти, но, но-моему, это был иностранец, которого поселили под нами. Я поставила букет в вазе с водой в тени, чтобы он подольше сохранился, уж больно он мне понравился.
Утром за завтраком в столовой я поблагодарила Романа за утренний подарок, в ответ на что Рома тихо ответил — «Пожалуйста» и уставился на меня удивленно из-под очков. После завтрака я, как это и полагается, пошла на пляж.
На пляже было очень много народу, несмотря на ранний час. С трудом отыскав место, искупалась и с удовольствием улеглась загорать. Какая-то назойливая мошка не давала мне покоя и все время ползала у меня по щеке. Раз пять я ее отгоняла, но на шестой раз мое терпение лопнуло. Я открыла глаза, поднялась, и меня ослепил блеск знакомых очков и зубов. Он, то есть Роман, щекотал меня травинкой, а теперь стоял и улыбался. Он расположился рядом со мной, и мы, таким образом, провалялись за разговорами весь день и даже в столовую не пошли, решили худеть (хотя Роману было уже некуда). Как выяснилось, букет этот собрал мне не Роман, а вообще неизвестно кто. И тут я поняла, что начинаются мои приключения. Кто же? Для меня оставалось загадкой.
Вечером, вернувшись домой, мы с Ромой стали рассматривать свой загар. Я, благодаря предварительному московскому загару, темнела равномерно, но что касается Романа, он, увлекшись болтовней, сгорел неимоверно, был как помидор, и чуть ли не дымился, как только что сваренная сосиска. Было его жаль, но в то же время в душе радовалась, что больше он не пойдет со мной на пляж и не будет докучать своими разговорами. Но не тут-то было. На следующее утро, после столовой, он снова шел за мной по дороге на пляж. Я его отсылала домой, ссылаясь на то, что он сгорел. Но все бесполезно. Он шел за мной как упрямое, ничего не понимающее животное. И я начала уже сердиться.
Рома был таким человеком, на которого бесполезно сердиться и ругаться. Он все равно сделает по-своему. И он действительно делал все по-своему, ходил за мной, лез с разговорами и даже в воде не давал покоя. Это начинало меня бесить. Пользуясь тем, чему я научилась на медицинском профиле школьного производственного обучения, я стала запугивать Романа различными степенями солнечных ударов и ожогов. Но, как уже говорила, все бес-но-лез-но. Итак, день был снова испорчен. Всю ночь из соседнего номера раздавались стоны. Это Роман мучился со своей кожей. Во-первых, я не могу видеть человеческих страданий, во-вторых, он мне не давал спать. Я нашла в холодильнике бутылочку кефира, вошла в их номер и дотронулась осторожно до плеча Ромы. Он в страхе откинулся к стене и испуганно замахал руками. Но когда я напялила ему на нос очки, он расплылся в ангельской улыбке. Я смазала его до ужаса сожженную кожу, после чего он успокоился и с улыбкой на губах, как младенец, заснул. Вернувшись к себе, я все-таки не могла уснуть при мысли о том, что мною же спасенный Роман, завтра от меня же и не отстанет. Но я вспомнила лозунг, который писала на практике по УПК — «Спеши делать людям добро. Будь добр, чуток и милосерден». Осмыслив это, я провалилась в сон.
Мне снилось, как Надеждин и Рома дерутся на шпагах, а я в средневековом платье пытаюсь их разнять. И вдруг шпага Ромы случайно вонзается мне в самое сердце. Оттого, что я схватилась за сердце, мне стало еще больнее, и от боли я проснулась. Было еще темно, но уже начинало светать. К груди я прижимала огромную розу, которая испускала благоухание, шипом вонзившись мне в кожу. Сначала я подумала, что эта роза выпала из вазы и прямо на меня. Но ваза стояла в другом конце комнаты, да и роз там было прежнее количество.
Я начала судорожно соображать, чьи же это проделки. Татьяна Александровна бегать по ночам в лес за букетом не могла. Муж ее тоже — не солидно. Оставалось два варианта: или это Рома, или это я — лунатик и по ночам хожу в лес. То, что я не лунатик, у меня и сомнений не было. Насчет Ромы у меня были кое-какие сомнения. Это, бесспорно, он, но зачем было врать. Заснуть я уже не могла, не могла понять, кто же этот мой тайный поклонник. Я вышла на веранду и увидела, что смуглый сосед тоже не спит. Он стоял и курил.
— Why don’t you sleeping? — спросила я его.
— I don’t want it, — сказал он.
— You smoke too much. This is very bad.
— Well, good night!
— Good morning!
Я была удивлена моему такому свободному общению с иностранцем. Так и до Надеждина недалеко, подумала я. Мне стало холодно на веранде, и я решила идти спать.
Завтрак я, конечно же, проспала. Когда проснулась, до его конца оставалось 15 минут. Моментально вскочила, привела себя в порядок, собралась и вышла из пансионата, пока не вернулся Роман.
По дороге на пляж я все время оглядывалась, и неожиданно решила пойти и найти безлюдное, дикое место, где Роман не смог бы меня разыскать.
Такое место было за скалами, я его помнила еще с прошлого отдыха. На этом месте, окруженном скалами из гладкого белого камня и чайками на вершинах, сидела уже какая-то семья. Но тем лучше, подумала я, никто не пристанет. Здесь и расположилась.
Солнце уже припекло и разжарило меня, когда я услышала стук камня. Я слегка приоткрыла тяжелые от жары веки и увидела ноги иностранного соседа. Он тоже шел на это место.
Продолжая лежать с полузакрытыми глазами, я могла видеть только его ноги. Через несколько минут шум повторился. Приоткрыв глаза, увидела чьи-то красные ноги, приближавшиеся ко мне. Я в ужасном ожидании подняла голову и тут же, обессилевшая от гнева, опустила ее. Возвышаясь надо мной, стоял, обвешанный рубашками, полотенцами и влажной панамкой, Роман. Из-под полотенца и панамки на голове торчал только красный облупленный нос с очками. Все остальное — сплошные занавески. Это было невыносимо.
Жара и Рома довели меня до изнеможения. Я встала, стерла полотенцем пот с лица, разбежалась и с самого высокого края скалы прыгнула в море. Волны приятно, щекотно сразу обняли мое разгоряченное тело. Плыла под водой, пока хватало дыхания. За это время я успела разглядеть всю эту красоту, скрытую от внешнего мира. Тут была святая тишина, божественный сумрак и простор. Изредка проплывали отдельные рыбки и медузы. Здесь, под самой скалой, на дне лежал огромный ее осколок. И я подумала, не дай бог неудачно нырнуть и напороться на него — верная смерть. И для себя подметила, что нужно посильнее отталкиваться и нырять подальше. На этом мой запас воздуха иссяк. Когда я вынырнула наружу и посмотрела на берег, который был довольно-таки далеко, я увидела, что иностранец сидит рядом с занавешенным Романом и о чем-то говорит. И, как мне показалось издалека, Рома с ним легко общается. Вот что значит МГИМОшник, — подумала я, — только на втором курсе, а уже так шпарит. Но идти к ним мне все же не хотелось. Выйдя на берег, я залезла на ту скалу, с которой прыгала в воду, подошла к самому краю и села на белый гладкий камень. Со стороны можно было подумать, что я любительница острых ощущений. Сидеть и болтать ножками в пропасти со скалы высотой не меньше 20 метров, а то и больше — не каждому по душе. Но мне было все равно где, лишь бы не с этой «занавеской».
Здесь было так замечательно, как на небе. Абсолютно никого и только море внизу, небо сверху и чайки наравне с тобой. Я сидела, подставив лицо солнцу, которое беспощадно рисовало на мне веснушки и выбеливало волосы. А за закрытыми веками на синем фоне вновь был он, Надеждин. Он улыбался мне и звал с собой куда-то вдаль, в границу между морем и небом. Он протягивал ко мне руки и звал по имени, он говорил: «Лена, Лена»! Я чувствовала, как приятно по мне стекали капельки морской воды, которая еще не обсохла. И тут я явственно услышала над собой голос: «Лена»! Сердце оборвалось, я резко оглянулась, увидела его, попыталась встать, поскользнулась на мокром камне и стремительно полетела вниз головой со скалы. И в этот момент только промелькнуло: «Ну, вот и я как чайка. 20 метров. Камень». Удар!!! Какой-то туман, ничего не видно, легкие наполняются чем-то холодным, наверное, это вода… ну вот я и сама становлюсь частичкой этой святой тишины, божественного сумрака и простора. Что-то непонятное у меня в голове, какие-то мысли и… все!
Уже был поздний вечер, когда я почувствовала пудовую тяжесть на веках, в руках и ногах. Что-то ужасно тяжелое давило на меня. С трудом приоткрыв глаза, я в маленькую смутную щелочку между ресниц увидела белые стены, белый потолок, белые лампы и черные дырки окон с белыми занавесками. Я попыталась поднять свинцовую руку, но она бессильно упала, как не моя. И вдруг кто-то своей горячей рукой взял мою холодную и поднес к теплым, как парное молоко, губам. Я подняла воспаленные веки и увидела его, моего соседа иностранца. Я тут же поняла, кого он мне напоминал. Теперь я видела, что не напоминал, а был тем, кого я так ждала, искала и в кого так верила. Загар ему очень был к лицу. Он улыбался, но глаза его были полны слез. Я не понимала, почему он плачет. Ведь я нашла его, нашла. Он снова со мной. Я растянула сухие воспаленные губы в улыбку. Не знаю, какой она получилась, но у меня почему-то тоже против воли, сами собой потекли слезы. Я не хотела плакать, потому что за слезами я ничего не видела, но стереть их не могла. Руки вновь были непослушны и тяжелы.
За дверями были еле слышны голоса медсестер. Где-то далеко звучала тихая грустная музыка.
Все, чем я могла выразить свои чувства, это слезы, улыбка и слово, которое я сказала с трудом. Это слово «Саша».
— Молчи, — сказал он и положил рядом со мной букет из диких роз и лесного папоротника. Боже, что после этого творилось у меня в душе, теперь я понимала, кто каждую ночь взбирался ко мне на балкон и приносил такие великолепные букеты. Я не могла на него насмотреться, но чувствовала жуткую усталость, боль в спине, голове, глазах. Мои веки тяжелели, глаза закрывались.
— Тебе нужно отдохнуть. Закрой глаза и спи.
— Ты больше никогда не уйдешь? Ты всегда будешь рядом со мной?
— Я не уйду, я всегда буду с тобой, — сказал он. — Спокойной ночи!
Я закрыла глаза и стала проваливаться в бездну сна. А в голове еще повторялась эта фраза, которая когда-то произносилась им с телеэкрана, была для меня символом разлуки и которая теперь была сказана так тепло и проникала в самое сердце. И я засыпала с мыслью о том, что он теперь всегда рядом. Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи…
Спокойной ночи… Вместе с тетрадью закончился и мой отдых в Анапе. Наутро мне в Москву. Я опять вспоминал то лето, когда мы всей семьей отдыхали в Абхазии, в живописном месте под названием Холодная речка. Белые скалы, вековые сосны, теплое море, гостеприимные жители республики. Особенно вспоминалась та скала, с которой мы часто ныряли с сестрой. С нее почти всегда в солнечную погоду было видно дно… но дно далекое, а на дне красивая раковина. Как ни старались сестра и я, разрывая легкие и не щадя барабанные перепонки, как мы ни пытались, но не могли донырнуть до дна… все было тщетно. Слишком глубоко. Но однажды, придя рано утром, чтобы никто не видел, я забрался чуть выше «разумного», скользя мокрыми ногами по гладкой белой поверхности скалы, таща с собой увесистый валун, я рисковал сорваться каждую секунду. Взобравшись высоко, насколько мог, и оттолкнувшись сильнее, ушел в глубь воды вслед за тяжестью камня в ладонях… Раковина, подаренная в тот же солнечный день сестренке, теперь как свидетельство того прекрасного времени лежит в коробке вместе с ее тетрадями, а на дне… На дне морском остался только огромный обломок той белой скалы.
В надвигающихся сумерках где-то недалеко звонили колокола церкви и звали прихожан к вечерне. Я с сожалением закрыл тетрадь, и, бросив прощальный взгляд на пролив, побрел по пустынным и пыльным улочкам старого города. Шел и думал о своей жизни. Было очень тихо, и даже лая собак, так привычного для маленьких городков, почему-то не было слышно. Людей не было видно, и только запахи жареной рыбы, украинских борщей на чесноке, которыми тянуло из-за перекосившихся калиток, выдавали их существование. У меня внутри было какое-то щемящее чувство. Я его объяснить не мог, что было в его основе? То ли мысли о судьбе Лермонтова, рано погибшего и не дописавшего свою прозу, то ли мысли о Печорине и девушках, которых он любил, то ли незримость их присутствия, которая была в каждом дуновении ветерка, в тенях отбрасываемых деревьями в лучах уходящего солнца, то ли мысли о сестре и о том, что никогда она уже не закончит свои повести, не споет нам новую песню, то ли некое необъяснимое чувство незавершенности моей поездки, легкое разочарование, что мечты так и остались мечтами, и я не встретил свой мираж… а может ощущение непостижимости красоты Жизни и ее невозвратности в уходящем дне.
Во рту давно пересохло от жары, от пыли дорог, хотелось пить. Я встречал по пути колодцы, но проходил мимо с рассеянностью горожанина. А сейчас… Я заметил невдалеке водную колонку. Устало опершись на ее грубо покрашенную голубой краской маковку, я стал качать воду. Она показалась мне прекрасной — лилась, сверкая в последних отблесках дня голубо-багряными огоньками, и главное — она была холодная. Холодная настолько, что заломило зубы. Напившись вдоволь… а потом еще попив, я вдруг почувствовал как устал, как натружено гудят ноги. Захотелось покоя и отдыха. Может, остаться здесь на ночь, может, постучаться сейчас в первую попавшуюся дверь и напроситься на постой? Постучаться и… дверь откроет босоногий мальчик, проведет внутрь дома, а в углу светлой мазанки будет сидеть глухая старуха. Остаться на ночь, и полностью ощутить себя Печориным. Но из неспешного потока мыслей меня вывел звонок мобильного, и мир вернулся на свое место. Ошиблись… Наверное, ошибся и я… Скорей… Пока не стемнело, в путь, в реальный мир, на скрипучем автобусе по пыльным, уставшим от жаркого дня, дорогам Тамани в Анапу, и потом домой в Москву.
Самолет через Шереметьево вернул меня опять в столицу. Четвертая тетрадь была прочитана мной позже в суете московских будней и как нельзя больше соответствовала по духу и настроению миру, который меня окружал: суета, мимолетность встреч, событий, незапоминающиеся лица, такие же разговоры и дела… Дела, опять дела. Вернее, даже не дела, а хлопоты… Суета… Туман воспоминаний и вчерашних событий, асфальт перед глазами взамен яркому небу. Такая она столичная жизнь. Итак, тетрадь четвертая… «Три дня холостяка», или «Заплатите штраф». Ждут ли меня в ней Стужин, Александр, Антола или Лена?.. Пока не знаю…
Самолет приземлился в аэропорту «Шереметьево». Саша ступил на родную землю и облегченно вздохнул. Он сошел с трапа, еле сдерживая радость возвращения. На его глазах выступили слезы. Шутка ли, полгода в Штатах. Впервые за несколько месяцев он почувствовал себя счастливым. Он шел по нагретому московским солнцем асфальту. Здесь даже воздух был родным, здесь было все близко его сердцу…. Но там осталась Катарина. «Господи, ведь только благодаря ей моя жизнь там была хоть чем-то скрашена. Если бы не она, я вряд ли вернулся обратно таким, каким меня знали все. Единственное, о чем я жалею, — это Катарина. Возможно, я никогда больше не увижу ее. Жаль. Но она американка, и у себя дома, а я… Только здесь я личность, только здесь меня знают и уважают, только здесь я поистине живу. Скоро я буду дома, скоро. И опять, не успеешь передохнуть, за работу. Снова интервью, репортажи, прямой эфир…» — такие мысли крутились в голове у молодого журналиста-международника, ехавшего в трамвае домой.
И вот он дома. Все спокойно и тихо, за окном весна в самом разгаре. Саша сел в кресло и его обдало пылью. Он прокашлялся, встал, подошел к окну и распахнул его. Свежий прохладный ветер ворвался в долго пустовавшую комнату. Бумаги и газеты, лежавшие на столе, разлетелись, как мотыльки, давно стосковавшиеся по полету. Он смотрел на них и думал, что завтра суббота, потом воскресенье, в понедельник работа, а с ней старые друзья. Ну, а сегодня пятница. Сегодня ребята без него выходят в эфир, а он будет сидеть перед своим новеньким телевизором и оценивать сюжеты, подготовленные для передачи.
Саша взглянул на улицу, там солнце щедро разливало золото по ручьям, весело звенящим по дорогам. Какой-то мальчуган упорно запускал бумажный кораблик, который то и дело переворачивался на бок, не в силах справиться с ручьем. Саша смотрел на паренька и вспоминал себя. Когда-то в детстве он тоже, представляя себя капитаном дальнего плавания, мастерил из клетчатых тетрадных листов кораблики и отправлял их по весенним водам в «кругосветное» плавание. Как это было чудесно. Но судьба сложилась по-иному. Он посмотрел на свою жизнь со стороны: «Ну что: окончил МГИМО, работаю на телевидении, а толку никакого. Ведь уже двадцать восемь лет, а нет ни жены, ни детей, ни перспективы. А ведь Кэт говорила, что любит меня…» Вдруг в дверь позвонили.
Кто это может быть?! Господи, когда это прекратится. Не успеешь приехать, как тут же к тебе нагрянут непрошеные гости. Шаркая по полу тапочками, осторожно переступая через бумаги, Саша пошел открывать. Подойдя к двери, он было открыл рот, чтобы спросить «кто там», но тут же представил со стороны, как здоровенный дядя боится открыть дверь. Ему стало стыдно за себя, и он, преодолев ряд замков, засовов и цепочек, открыл. На пороге стоял Димка. Вид у него был довольно странный. Голубая куртка была жутко истрепана и кое-где даже разошлась по шву, брюки и ботинки перепачканы в грязи. Он держал в руках оправу очков с выбитыми стеклами и смотрел на Сашу красными, жалобными и в то же время злыми близорукими глазами. С ним рядом стояла девушка лет двадцати. В руках она держала изломанный букет нарциссов.
— Санек! Ты дома?! Боже, какая удача! Ты нас не приютишь на часок? — говорил Димка, перешагивая через порог. — Как ты доехал? Все в порядке, без приключений?
— Я нормально, с тобой-то что?! Ты на себя не похож!
— Я тебе сейчас все подробно расскажу. Хотя чего особенно-то рассказывать? Ты что, наш транспорт не знаешь?! Вот решил машину дома оставить и проехаться к тебе на метро, а там на этом злосчастном трамвае, — Дима рассматривал остатки прежних очков, близко поднося их к глазам, — прямо звери какие-то! Ты посмотри, что с очками сделали?!
— Дим, ты хоть меня со своей очаровательной спутницей познакомь, — тихим голосом произнес Саша.
Спутница Димы действительно была очаровательна. Густые волосы были жутко растрепаны, две пуговицы на плаще беспомощно висели на длинных нитках, черные туфли выглядели так, будто в них недели две бродили по самым грязным местам Подмосковья. Дима растерянно посмотрел на девушку.
— Честно говоря, мы не знакомы.
— Лена, — смущенно представилась девушка, — вы извините, мне пора, я пойду.
— Куда же вы в таком виде пойдете, Леночка?! Не стесняйтесь. Вы можете остаться. Приведете себя в порядок, тогда и пойдете, — засуетился Саша. Девушка ему очень понравилась, и он хотел с ней познакомиться поближе. Он проводил густо покрасневшую девушку в ванную комнату, чтобы она привела себя в порядок, а сам вернулся к другу.
— Где ты ее откопал, Димон?
— Да в трамвае вместе ехали и вышли на одной остановке. Просто жалко девчонку стало, ну я и предложил ей зайти к одному моему товарищу. Вот мы и зашли.
— Понято…. Пойду, чай поставлю. — Саша удалился на кухню. Ему было слышно, как в ванной комнате плещется вода.