ЕВГЕНІЙ ОНѢГИНЪ. - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

ЕВГЕНІЙ ОНѢГИНЪ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

И жить торопится и чувствовать спѣшитъ.

К. Вяземскій.

I.

«Мой дядя самыхъ честныхъ правилъ,«Когда не вшутку занемогъ,«Онъ уважать себя заставилъ,«И лучше выдумать не могъ;«Его примѣръ другимъ наука:«Но, Боже мой, какая скука«Съ больнымъ сидѣть и день, и ночь,«Не отходя ни шагу прочь!«Какое низкое коварство«Полуживаго забавлять,«Ему подушки поправлять,«Печально подносить лѣкарство,«Вздыхать и думать про себя:«Когда же чортъ возметъ тебя!»

II.

Такъ думалъ молодой повѣса,Летя въ пыли на почтовыхъ,Всевышней волею ЗевесаНаслѣдникъ всѣхъ своихъ родныхъ. —Друзья Людмилы и Руслана!Съ героемъ моего романаБезъ предисловій сей же часъПозвольте познакомить васъ:Онѣгинъ, добрый мой пріятель,Родился на брегахъ Невы,Гдѣ, можетъ быть, родились вы,Или блистали, мой читатель!Тамъ нѣкогда гулялъ и я:Но вреденъ сѣверъ для меня¹.

III.

Служивъ отлично, благородно,Долгами жилъ его отецъ;Давалъ три бала ежегодно,И промотался наконецъ.Судьба Евгенія хранила:Сперва Madame за нимъ ходила,Потомъ Monsieur ее смѣнилъ.Ребенокъ былъ рѣзовъ, но милъ.Monsieur l’Abbé, Французъ убогой,Чтобъ не измучилось дитя,Училъ его всему, шутя,Не докучалъ моралью строгой;Слегка за шалости бранилъ,И въ Лѣтній садъ гулять водилъ.

IV.

Когда же юности мятежнойПришла Евгенію пора,Пора надеждъ и грусти нѣжной:Monsieur прогнали со двора.Вотъ мой Онѣгинъ на свободѣ;Остриженъ по послѣдней модѣ;Какъ Dandy² Лондонскій, одѣтъ:И наконецъ увидѣлъ свѣтъ.Онъ по-Французски совершенноМогъ изъясняться и писалъ;Легко мазурку танцовалъ,И кланялся не принужденно:Чего жъ вамъ больше? Свѣтъ рѣшилъ,Что онъ уменъ и очень милъ.

V.

Мы всѣ учились понемногу,Чему нибудь и какъ нибудь:Такъ воспитаньемъ, слава Богу,У насъ немудрено блеснуть.Онѣгинъ былъ, по мнѣнью многихъ(Судей рѣшительныхъ и строгихъ),Ученый малый, но педантъ.Имѣлъ онъ счастливый талантъБезъ принужденья въ разговорѣКоснуться до всего слегка,Съ ученымъ видомъ знатокаХранить молчанье въ важномъ спорѣ,И возбуждать улыбку дамъОгнемъ нежданыхъ эпиграммъ.

VI.

Латынь изъ моды вышла нынѣ:Такъ, если правду вамъ сказать,Онъ зналъ довольно по-латынѣ,Чтобъ эпиграфы разбирать,Потолковать объ Ювеналѣ,Въ концѣ письма поставить vale,Да помнилъ, хоть не безъ грѣха,Изъ Энеиды два стиха.Онъ рыться не имѣлъ охотыВъ хронологической пылиБытописанія земли:Но дней минувшихъ анекдоты,Отъ Ромула до нашихъ дней,Хранилъ онъ въ памяти своей.

VII.

Высокой страсти не имѣяДля звуковъ жизни не щадить,Не могъ онъ ямба отъ хорея,Какъ мы ни бились, отличить.Бранилъ Гомера, Ѳеокрита;За то читалъ Адама Смита,И былъ глубокій экономъ,То есть, умѣлъ судить о томъ,Какъ государство богатѣетъ,И чѣмъ живетъ, и почемуНе нужно золота ему,Когда простой продуктъ имѣетъ.Отецъ понять его не могъ,И земли отдавалъ въ залогъ.

VIII.

Всего, что зналъ еще Евгеній,Пересказать мнѣ недосугъ;Но въ чемъ онъ истинный былъ геній,Что зналъ онъ тверже всѣхъ наукъ,Что было для него измладаИ трудъ, и мука, и отрада,Что занимало цѣлый деньЕго тоскующую лѣнь, —Была наука страсти нѣжной,Которую воспѣлъ Назонъ,За что страдальцемъ кончилъ онъСвой вѣкъ блестящій и мятежнойВъ Молдавіи, въ глуши степей,Вдали Италіи своей.

IX.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

X.

Какъ рано могъ онъ лицемѣрить,Таить надежду, ревновать,Разувѣрять, заставить вѣрить,Казаться мрачнымъ, изнывать,Являться гордымъ и послушнымъ,Внимательнымъ, иль равнодушнымъ!Какъ томно былъ онъ молчаливъ,Какъ пламенно краснорѣчивъ,Въ сердечныхъ письмахъ какъ небреженъ!Однимъ дыша, одно любя,Какъ онъ умѣлъ забыть себя!Какъ взоръ его былъ быстръ и нѣженъ,Стыдливъ и дерзокъ, а поройБлисталъ послушною слезой!

XI.

Какъ онъ умѣлъ казаться новымъ,Шутя невинность изумлять,Пугать отчаяньемъ готовымъ,Пріятной лестью забавлять,Ловить минуту умиленья,Невинныхъ лѣтъ предубѣжденьяУмомъ и страстью побѣждать,Невольной ласки ожидать,Молить и требовать признанья,Подслушать сердца первый звукъ,Преслѣдовать любовь — и вдругъДобиться тайнаго свиданья,И послѣ ей наединѣДавать уроки въ тишинѣ!

XII.

Какъ рано могъ ужъ онъ тревожитьСердца кокетокъ записныхъ!Когда жъ хотѣлось уничтожитьЕму соперниковъ своихъ,Какъ онъ язвительно злословилъ!Какія сѣти имъ готовилъ!Но вы, блаженные мужья,Съ нимъ оставались вы друзья:Его ласкалъ супругъ лукавый,Фобласа давній ученикъ,И недовѣрчивый старикъ,И рогоносецъ величавый,Всегда довольный самъ собой,Своимъ обѣдомъ и женой.

XIII. XIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XV.

Бывало, онъ еще въ постелѣ:Къ нему записочки несутъ.Что? Приглашенья? Въ самомъ дѣлѣ,Три дома на вечеръ зовутъ:Тамъ будетъ балъ, тамъ дѣтскій праздникъ.Куда жъ поскачетъ мой проказникъ?Съ кого начнетъ онъ? Все равно:Вездѣ поспѣть немудрено.Покамѣстъ, въ утреннемъ уборѣ,Надѣвъ широкій боливаръ³,Онѣгинъ ѣдетъ на бульваръ,И тамъ гуляетъ на просторѣ,Пока недремлющій БрегетъНе прозвонитъ ему обѣдъ.

XVI.

Ужъ темно: въ санки онъ садится.«Поди! поди!» раздался крикъ;Морозной пылью серебритсяЕго бобровый воротникъ.Къ Talon⁴ помчался: онъ увѣренъ,Что тамъ ужъ ждетъ его ***.Вошелъ: и пробка въ потолокъ,Вина кометы брызнулъ токъ,Предъ нимъ Rost-beef окровавленный,И трюфли — роскошь юныхъ лѣтъ,Французской кухни лучшій цвѣтъ, —И Стразбурга пирогъ нетлѣнныйМежъ сыромъ Лимбургскимъ живымъИ ананасомъ золотымъ.

XVII.

Еще бокаловъ жажда проситъЗалить горячій жиръ котлетъ;Но звонъ Брегета имъ доноситъ,Что новый начался балетъ.Театра злой законодатель,Непостоянный обожательОчаровательныхъ актрисъ,Почетный гражданинъ кулисъ,Онѣгинъ полетѣлъ къ театру,Гдѣ каждый, критикой дыша,Готовъ охлопать Entrechat,Обшикать Федру, Клеопатру,Моину вызвать для того,Чтобъ только слышали его.

XVIII.

Волшебный край! Тамъ въ стары годы,Сатиры смѣлой властелинъ,Блисталъ Фонвизинъ, другъ свободы,И переимчивый Княжнинъ;Тамъ Озеровъ невольны даниНародныхъ слезъ, рукоплесканійСъ младой Семеновой дѣлилъ;Тамъ нашъ Катенинъ воскресилъКорнеля геній величавой;Тамъ вывелъ колкій ШаховскойСвоихъ комедій шумный рой;Тамъ и Дидло вѣнчался славой:Тамъ, тамъ, подъ сѣнію кулисъ,Младыя дни мои неслись.

XIX.

Мои богини! Что вы? Гдѣ вы?Внемлите мой печальный гласъ:Всѣ тѣ же ль вы? Другія ль дѣвы,Смѣнивъ не замѣнили васъ?Услышу ль вновь я ваши хоры?Узрю ли Русской ТерпсихорыДушой исполненный полетъ?Иль взоръ унылый не найдетъЗнакомыхъ лицъ на сценѣ скучной,И, устремивъ на чуждый свѣтъРазочарованный лорнетъ,Веселья зритель равнодушной,Безмолвно буду я зѣватьИ о быломъ воспоминать?

XX.

Театръ ужъ полонъ; ложи блещутъ;Партеръ и кресла, все кипитъ;Въ райкѣ нетерпѣливо плещутъ,И, взвившись, занавѣсъ шумитъ.Блистательна, полувоздушна,Смычку волшебному послушна,Толпою нимфъ окружена,Стоитъ Истомина; она,Одной ногой касаясь пола,Другою медленно кружитъ,И вдругъ прыжокъ, и вдругъ летитъ,Летитъ, какъ пухъ отъ устъ Эола;То станъ совьетъ, то разовьетъ,И быстрой ножкой ножку бьетъ.

XXI.

Все хлопаетъ. Онѣгинъ входитъ:Идетъ межъ креселъ по ногамъ,Двойной лорнетъ, скосясь, наводитъНа ложи незнакомыхъ дамъ;Всѣ ярусы окинулъ взоромъ,Все видѣлъ: лицами, уборомъУжасно недоволенъ онъ;Съ мужчинами со всѣхъ сторонъРаскланялся, потомъ на сценуВъ большомъ разсѣяньи взглянулъ,Отворотился, и зѣвнулъ,И молвилъ: «всѣхъ пора на смѣну;Балеты долго я терпѣлъ,Но и Дидло мнѣ надоѣлъ»⁵.

XXII.

Еще амуры, черти, змѣиНа сценѣ скачутъ и шумятъ,Еще усталые лакеиНа шубахъ у подъѣзда спятъ;Еще не перестали топать,Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;Еще снаружи и внутриВездѣ блистаютъ фонари;Еще, прозябнувъ, бьются кони,Наскуча упряжью своей,И кучера, вокругъ огней,Бранятъ господъ и бьютъ въ ладони:А ужъ Онѣгинъ вышелъ вонъ;Домой одѣться ѣдетъ онъ.

XXIII.

Изображу ль въ картинѣ вѣрнойУединенный кабинетъ,Гдѣ модъ воспитанникъ примѣрнойОдѣтъ, раздѣтъ и вновь одѣтъ?Все, чѣмъ для прихоти обильнойТоргуетъ Лондонъ щепетильнойИ по Балтическимъ волнамъЗа лѣсъ и сало возитъ намъ,Все, что въ Парижѣ вкусъ голодной,Полезный промыселъ избравъ,Изобрѣтаетъ для забавъ,Для роскоши, для нѣги модной, —Все украшало кабинетъФилософа въ осмнадцать лѣтъ.

XXIV.

Янтарь на трубкахъ Цареграда.Фарфоръ и бронза на столѣ,И, чувствъ изнѣженныхъ отрада,Духи въ граненомъ хрусталѣ;Гребенки, пилочки стальныя,Прямыя ножницы, кривыя,И щетки тридцати родовъ —И для ногтей, и для зубовъ.Руссо (замѣчу мимоходомъ)Не могъ понять, какъ важный ГримъСмѣлъ чистить ногти передъ нимъ,Краснорѣчивымъ сумасбродомъ⁶:Защитникъ вольности и правъВъ семъ случаѣ совсѣмъ неправъ.

XXV.

Быть можно дѣльнымъ человѣкомъИ думать о красѣ ногтей:Къ чему безплодно спорить съ вѣкомъ?Обычай деспотъ межъ людей.Второй ***, мой Евгеній,Боясь ревнивыхъ осужденій,Въ своей одеждѣ былъ педантъИ то, что мы назвали франтъ.Онъ три часа, по крайней мѣрѣ,Предъ зеркалами проводилъ,И изъ уборной выходилъПодобный вѣтренной Венерѣ,Когда, надѣвъ мужской нарядъ,Богиня ѣдетъ въ маскарадъ.

XXVI.

Въ послѣднемъ вкусѣ туалетомъЗанявъ вашъ любопытный взглядъ,Я могъ бы предъ ученымъ свѣтомъЗдѣсь описать его нарядъ;Конечно бъ это было смѣло,Описывать мое же дѣло:Но панталоны, фракъ, жилетъ,Всѣхъ этихъ словъ на Русскомъ нѣтъ;А вижу я, винюсь предъ вами,Что ужъ и такъ мой бѣдный слогъПестрѣть гораздо меньше бъ могъИноплеменными словами,Хоть и заглядывалъ я встарьВъ Академическій Словарь.

XXVII.

У насъ теперь не то въ предметѣ:Мы лучше поспѣшимъ на балъ,Куда стремглавъ въ ямской каретѣУжъ мой Онѣгинъ поскакалъ.Передъ померкшими домамиВдоль сонной улицы рядамиДвойные фонари каретъВеселый изливаютъ свѣтъ,И радуги на снѣгъ наводятъ;Усѣянъ плошками кругомъ,Блеститъ великолѣпный домъ;По цѣльнымъ окнамъ тѣни ходятъ,Мелькаютъ профили головъИ дамъ, и модныхъ чудаковъ.

XXVIII.

Вотъ нашъ герой подъѣхалъ къ сѣнямъ;Швейцара мимо, онъ стрѣлойВзлетѣлъ по мраморнымъ ступенямъ,Расправилъ волоса рукой,Вошелъ. Полна народу зала;Музыка ужъ гремѣть устала;Толпа мазуркой занята;Кругомъ и шумъ, и тѣснота;Брянчатъ кавалергарда шпоры;Летаютъ ножки милыхъ дамъ;По ихъ плѣнительнымъ слѣдамъЛетаютъ пламенные взоры,И ревомъ скрыпокъ заглушенъРевнивый шопотъ модныхъ женъ.

XXIX.

Во дни веселій и желанійЯ былъ отъ баловъ безъ ума:Вѣрнѣй нѣтъ мѣста для признанійИ для врученія письма.О вы, почтенные супруги!Вамъ предложу свои услуги;Прошу мою замѣтить рѣчь:Я васъ хочу предостеречь.Вы также, маменьки, построжеЗа дочерьми смотрите вслѣдъ:Держите прямо свой лорнетъ!Не то... не то избави, Боже!Я это потому пишу,Что ужъ давно я не грѣшу.

XXX.

Увы, на разныя забавыЯ много жизни погубилъ!Но если бъ не страдали нравы,Я балы бъ до сихъ поръ любилъ.Люблю я бѣшеную младость,И тѣсноту, и блескъ, и радость,И дамъ обдуманный нарядъ;Люблю ихъ ножки: только врядъНайдете вы въ Россіи цѣлойТри пары стройныхъ женскихъ ногъ.Ахъ, долго я забыть не могъДвѣ ножки!... Грустный, охладѣлой,Я все ихъ помню, и во снѣОнѣ тревожатъ сердце мнѣ.

XXXI.

Когда жъ, и гдѣ, въ какой пустынѣ,Безумецъ, ихъ забудешь ты?Ахъ, ножки, ножки! Гдѣ вы нынѣ?Гдѣ мнете вешніе цвѣты?Взлелѣяны въ восточной нѣгѣ,На сѣверномъ, печальномъ снѣгѣВы не оставили слѣдовъ:Любили мягкихъ вы ковровъРоскошное прикосновенье.Давноль для васъ я забывалъИ жажду славы, и похвалъ,И край отцевъ, и заточенье?Исчезло счастье юныхъ лѣтъ —Какъ на лугахъ вашъ легкій слѣдъ.

XXXII.

Діаны грудь, ланиты ФлорыПрелестны, милые друзья!Однако ножка ТерпсихорыПрелестнѣй чѣмъ-то для меня.Она, пророчествуя взглядуНеоцѣненную награду,Влечетъ условною красойЖеланій своевольный рой.Люблю ее, мой другъ Эльвина,Подъ длинной скатертью столовъ,Весной на муравѣ луговъ,Зимой на чугунѣ камина,На зеркальномъ паркетѣ залъ,У моря на гранитѣ скалъ.

XXXIII.

Я помню море предъ грозою:Какъ я завидовалъ волнамъ,Бѣгущимъ бурной чередоюСъ любовью лечь къ ея ногамъ!Какъ я желалъ тогда съ волнамиКоснуться милыхъ ногъ устами!Нѣтъ, никогда средь пылкихъ днейКипящей младости моейЯ не желалъ съ такимъ мученьемъЛобзать уста младыхъ Армидъ,Иль розы пламенныхъ ланитъ,Иль перси, полныя томленьемъ;Нѣтъ, никогда порывъ страстейТакъ не терзалъ души моей!

XXXIV.

Мнѣ памятно другое время:Въ завѣтныхъ иногда мечтахъДержу я счастливое стремя,И ножку чувствую въ рукахъ;Опять кипитъ воображенье,Опять ея прикосновеньеЗажгло въ увядшемъ сердцѣ кровь,Опять тоска, опять любовь...Но полно прославлять надменныхъБолтливой лирою своей:Онѣ не стоятъ ни страстей,Ни пѣсенъ, ими вдохновенныхъ;Слова и взоръ волшебницъ сихъОбманчивы какъ ножки ихъ.

XXXV.

Что жъ мой Онѣгинъ? ПолусонныйВъ постелю съ бала ѣдетъ онъ:А Петербургъ неугомонныйУжъ барабаномъ пробуждёнъ.Встаетъ купецъ, идетъ разнощикъ,На биржу тянется извощикъ,Съ кувшиномъ Охтенка спѣшитъ,Подъ ней снѣгъ утренній хруститъ.Проснулся утра шумъ пріятный,Открыты ставни, трубный дымъСтолбомъ восходитъ голубымъ,И хлѣбникъ, Нѣмецъ акуратный,Въ бумажномъ колпакѣ, не разъУжъ отворялъ свой васисдасъ.

XXXVI.

Но шумомъ бала утомленной,И утро въ полночь обратя,Спокойно спитъ въ тѣни блаженнойЗабавъ и роскоши дитя.Проснется за полдень, и сноваДо утра жизнь его готова,Однообразна и пестра,И завтра тоже, что вчера.Но былъ ли счастливъ мой Евгеній,Свободный, въ цвѣтѣ лучшихъ лѣтъ,Среди блистательныхъ побѣдъ,Среди вседневныхъ наслажденій?Вотще ли былъ онъ средь пировъНеостороженъ и здоровъ?

XXXVII.

Нѣтъ: рано чувства въ немъ остыли;Ему наскучилъ свѣта шумъ;Красавицы не долго былиПредметъ его привычныхъ думъ:Измѣны утомить успѣли;Друзья и дружба надоѣли,Затѣмъ, что не всегда же могъBeef-steaks и Стразбургскій пирогъШампанской обливать бутылкойИ сыпать острыя слова,Когда болѣла голова:И хоть онъ былъ повѣса пылкой,Но разлюбилъ онъ наконецъИ брань, и саблю, и свинецъ.

XXXVIII.

Недугъ, котораго причинуДавно бы отыскать пора,Подобный Англійскому сплину,Короче: Русская хандраИмъ овладѣла по немногу;Онъ застрѣлиться, слава Богу,Попробовать не захотѣлъ:Но къ жизни вовсе охладѣлъ.Какъ Child-Horald, угрюмый, томныйВъ гостиныхъ появлялся онъ;Ни сплетни свѣта, ни бостонъ,Ни милый взглядъ, ни вздохъ нескромный,Ничто не трогало его,Не замѣчалъ онъ ничего.

XXXIX. XL. XLI.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XLII.

Причудницы большаго свѣта!Всѣхъ прежде васъ оставилъ онъ.И правда то, что въ наши лѣтаДовольно скученъ высшій тонъ.Хоть, можетъ быть, иная дамаТолкуетъ Сея и Бентама;Но вообще ихъ разговоръНесносный, хоть невинный вздоръ.Къ тому жъ онѣ такъ непорочны,Такъ величавы, такъ умны,Такъ благочестія полны,Такъ осмотрительны, такъ точны,Такъ неприступны для мужчинъ,Что видъ ихъ ужъ раждаетъ сплинъ⁷.

XLIII.

И вы, красотки молодыя,Которыхъ позднею поройУносятъ дрожки удалыяПо Петербургской мостовой,И васъ покинулъ мой Евгеній.Отступникъ бурныхъ наслажденій,Онѣгинъ дома заперся,Зѣвая, за перо взялся,Хотѣлъ писать: но трудъ упорныйЕму былъ тошенъ; ничегоНе вышло изъ пера его,И не попалъ онъ въ цехъ задорныйЛюдей, о коихъ не сужу,Затѣмъ, что къ нимъ принадлежу.

XLIV.

И снова преданный бездѣлью,Томясь душевной пустотойУсѣлся онъ съ похвальной цѣльюСебѣ присвоить умъ чужой;Отрядомъ книгъ уставилъ полку,Читалъ, читалъ, а все безъ толку:Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ;Въ томъ совѣсти, въ томъ смысла нѣтъ;На всѣхъ различныя вериги;И устарѣла старина,И старымъ бредитъ новизна.Какъ женщинъ, онъ оставилъ книги,И полку, съ пыльной ихъ семьей,Задернулъ траурной тафтой.

XLV.

Условій свѣта свергнувъ бремя,Какъ онъ отставъ отъ суеты,Съ нимъ подружился я въ то время.Мнѣ нравились его черты,Мечтамъ невольная преданность,Неподражательная странностьИ рѣзкій, охлажденный умъ.Я былъ озлобленъ, онъ угрюмъ;Страстей игру мы знали оба:Томила жизнь обоихъ насъ;Въ обоихъ сердца жаръ погасъ;Обоихъ ожидала злобаСлѣпой Фортуны и людейНа самомъ утрѣ нашихъ дней.

XLVI.

Кто жилъ и мыслилъ, тотъ не можетъВъ душѣ не презирать людей;Кто чувствовалъ, того тревожитъПризракъ не возвратимыхъ дней:Тому ужъ нѣтъ очарованій,Того змія воспоминаній,Того раскаянье грызетъ.Все это часто придаетъБольшую прелесть разговору.Сперва Онѣгина языкъМеня смущалъ; но я привыкъКъ его язвительному спору,И къ шуткѣ, съ желчью пополамъ,И злости мрачныхъ эпиграммъ.

XLVII.

Какъ часто лѣтнею порою,Когда прозрачно и свѣтлоНочное небо надъ Невою⁸,И водъ веселое стеклоНе отражаетъ ликъ Діаны,Воспомня прежнихъ лѣтъ романы,Воспомня прежнюю любовь,Чувствительны, безпечны вновь,Дыханьемъ ночи благосклоннойБезмолвно упивались мы!Какъ въ лѣсъ зеленый изъ тюрьмыПеренесенъ колодникъ соннойТакъ уносились мы мечтойКъ началу жизни молодой.

XLVIII.

Съ душою, полной сожалѣній,И опершися на гранитъ,Стоялъ задумчиво Евгеній,Какъ описалъ себя Піитъ⁹.Все было тихо; лишь ночныеПерекликались часовые;Да дрожекъ отдаленный стукъСъ Мильонной раздавался вдругъ;Лишь лодка, веслами махая,Плыла по дремлющей рѣкѣ:И насъ плѣняли вдалекѣРожекъ и пѣсня удалая.Но слаще, средь ночныхъ забавъ,Напѣвъ Торкватовыхъ октавъ!

XLIX.

Адріатическія волны,О, Брента! нѣтъ, увижу васъ,И, вдохновенья снова полный,Услышу вашъ волшебный гласъ!Онъ святъ для внуковъ Аполлона;По гордой лирѣ АльбіонаОнъ мнѣ знакомъ, онъ мнѣ родной.Ночей Италіи златойЯ нѣгой наслажусь на волѣ;Съ Венеціянкою младой,То говорливой, то нѣмой,Плывя въ таинственной гондолѣ, —Съ ней обрѣтутъ уста моиЯзыкъ Петрарки и любви.

L.

Придетъ ли часъ моей свободы?Пора, пора! — взываю къ ней;Брожу надъ моремъ¹⁰, жду погоды,Маню вѣтрила кораблей.Подъ ризой бурь, съ волнами споря,По вольному распутью моряКогдажъ начну я вольный бѣгъ?Пора покинуть скучный брегъМнѣ непріязненной стихіи,И средь полуденныхъ зыбей,Подъ небомъ Африки моей¹¹,Вздыхать о сумрачной Россіи,Гдѣ я страдалъ, гдѣ я любилъ,Гдѣ сердце я похоронилъ.

LI.

Онѣгинъ былъ готовъ со мноюУвидѣть чуждыя страны;Но скоро были мы судьбоюНа долгій срокъ разведены.Отецъ его тогда скончался.Передъ Онѣгинымъ собралсяЗаимодавцевъ жадный полкъ.У каждаго свой умъ и толкъ:Евгеній, тяжбы ненавидя,Довольный жребіемъ своимъ,Наслѣдство предоставилъ имъ,Большой потери въ томъ не видя,Иль предузнавъ изъ далекаКончину дяди старика.

LII.

Вдругъ получилъ онъ въ самомъ дѣлѣОтъ управителя докладъ,Что дядя при смерти въ постелѣИ съ нимъ проститься былъ бы радъ.Прочтя печальное посланье,Евгеній тотчасъ на свиданьеСтремглавъ по почтѣ поскакалъИ ужъ заранѣе зѣвалъ,Приготовляясь, денегъ ради,На вздохи, скуку и обманъ(И тѣмъ я началъ мой романъ);Но, прилетѣвъ въ деревню дяди,Его нашелъ ужъ на столѣ,Какъ дань, готовую землѣ.

LIII.

Нашелъ онъ полонъ дворъ услуги;Къ покойному со всѣхъ сторонъСъѣзжались недруги и други,Охотники до похоронъ.Покойника похоронили.Попы и гости ѣли, пили,И послѣ важно разошлись,Какъ будто дѣломъ занялись.Вотъ нашъ Онѣгинъ сельскій житель,Заводовъ, водъ, лѣсовъ, земельХозяинъ полный, а досельПорядка врагъ и расточитель,И очень радъ, что прежній путьПеремѣнилъ на что нибудь.

LIV.

Два дня ему казались новыУединенныя поля,Прохлада сумрачной дубровы,Журчанье тихаго ручья;На третій, роща, холмъ и полеЕго не занимали болѣ,Потомъ ужъ наводили сонъ;Потомъ увидѣлъ ясно онъ,Что и въ деревнѣ скука та же,Хоть нѣтъ ни улицъ, ни дворцовъ,Ни картъ, ни баловъ, ни стиховъ.Хандра ждала его на стражѣИ бѣгала за нимъ она,Какъ тѣнь, иль вѣрная жена.

LV.

Я былъ рожденъ для жизни мирной,Для деревенской тишины:Въ глуши звучнѣе голосъ лирной,Живѣе творческіе сны.Досугамъ посвятясь невиннымъ,Брожу надъ озеромъ пустыннымъ,И far nіente мой законъ.Я каждымъ утромъ пробуждёнъДля сладкой нѣги и свободы:Читаю мало, много сплю,Летучей славы не ловлю.Не такъ ли я въ былые годыПровелъ въ бездѣйствіи, въ тишиМои счастливѣйшіе дни?

LVI.

Цвѣты, любовь, деревня, праздность,Поля! я преданъ вамъ душой.Всегда я радъ замѣтить разностьМежду Онѣгинымъ и мной,Чтобы насмѣшливый читатель,Или какой нибудь издательЗамысловатой клеветы,Сличая здѣсь мои черты,Не повторялъ потомъ безбожно,Что намаралъ я свой портретъ,Какъ Байронъ, гордости поэтъ, —Какъ будто намъ ужъ невозможноПисать поэмы о другомъ,Какъ только о себѣ самомъ?

LVII.

Замѣчу кстати: всѣ поэты —Любви мечтательной друзья.Бывало, милые предметыМнѣ снились, и душа мояИхъ образъ тайный сохранила;Ихъ послѣ Муза оживила:Такъ я, безпеченъ, воспѣвалъИ дѣву горъ, мой идеалъ,И плѣнницъ береговъ Салгира.Теперь отъ васъ, мои друзья,Вопросъ не рѣдко слышу я:«О комъ твоя вздыхаетъ лира?«Кому, въ толпѣ ревнивыхъ дѣвъ,«Ты посвятилъ ея напѣвъ?

LVIII.

«Чей взоръ, волнуя вдохновенье,«Умильной лаской наградилъ«Твое задумчивое пѣнье?«Кого твой стихъ боготворилъ?» —И, други, никого, ей Богу!Любви безумную тревогуЯ безотрадно испыталъ.Блаженъ, кто съ нею сочеталъГорячку рифмъ: онъ тѣмъ удвоилъПоэзіи священный бредъ,Петраркѣ шествуя во слѣдъ,А муки сердца успокоилъ,Поймалъ и славу между тѣмъ;Но я, любя, былъ глупъ и нѣмъ.

LIX.

Прошла любовь, явилась Муза,И прояснился темный умъ.Свободенъ, вновь ищу союзаВолшебныхъ звуковъ, чувствъ и думъ;Пишу, и сердце не тоскуетъ;Перо, забывшись, не рисуетъ,Близъ неоконченныхъ стиховъ,Ни женскихъ ножекъ, ни головъ;Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,Я все грущу; но слезъ ужъ нѣтъ,И скоро, скоро бури слѣдъВъ душѣ моей совсѣмъ утихнетъ:Тогда-то я начну писатьПоэму, пѣсенъ въ двадцать пять.

LX.

Я думалъ ужъ о формѣ плана,И какъ героя назову.Покамѣсть моего романаЯ кончилъ первую главу;Пересмотрѣлъ все это строго:Противорѣчій очень много,Но ихъ исправить не хочу.Ценсурѣ долгъ свой заплачу,И журналистамъ на съѣденьеПлоды трудовъ моихъ отдамъ:Иди же къ Невскимъ берегамъ,Новорожденное творенье!И заслужи мнѣ славы дань —Кривые толки, шумъ и брань.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

O rus!

Hor.

О Русь!

I.

Деревня, гдѣ скучалъ Евгеній,Была прелестный уголокъ;Тамъ другъ невинныхъ наслажденійБлагословить бы Небо могъ.Господскій домъ, уединенный,Горой отъ вѣтровъ огражденный,Стоялъ надъ рѣчкою; вдалиПредъ нимъ пестрѣли и цвѣлиЛуга и нивы золотыя.Мелькали села здѣсь и тамъ,Стада бродили по лугамъИ сѣни расширялъ густыяОгромный, запущенный садъ,Пріютъ задумчивыхъ Дріадъ.

II.

Почтенный за́мокъ былъ построенъ,Какъ за́мки строиться должны:Отмѣнно проченъ и спокоенъ,Во вкусѣ умной старины.Вездѣ высокіе покои,Въ гостиной штофные обои,Портреты дѣдовъ на стѣнахъ,И печи въ пестрыхъ израсцахъ.Все это нынѣ обветшало,Не знаю, право, почему:Да впрочемъ другу моемуВъ томъ нужды было очень мало,Затѣмъ, что онъ равно зѣвалъСредь модныхъ и старинныхъ залъ.

III.

Онъ въ томъ покоѣ поселился,Гдѣ деревенскій старожилъЛѣтъ сорокъ съ ключницей бранился,Въ окно смотрѣлъ и мухъ давилъ.Все было просто: полъ дубовый,Два шкафа, столъ, диванъ пуховый,Нигдѣ ни пятнышка чернилъ.Онѣгинъ шкафы отворилъ:Въ одномъ нашелъ тетрадь расхода,Въ другомъ наливокъ цѣлый строй,Кувшины съ яблочной водой,И календарь осьмаго года;Старикъ, имѣя много дѣлъ,Въ иныя книги не глядѣлъ.

IV.

Одинъ среди своихъ владѣній,Чтобъ только время проводитьСперва задумалъ нашъ ЕвгенійПорядокъ новый учредить.Въ своей глуши мудрецъ пустынный,Яремъ онъ барщины стариннойОброкомъ легкимъ замѣнилъ;Мужикъ судьбу благословилъ.За то въ углу своемъ надулся,Увидя въ этомъ страшный вредъ,Его расчетливый сосѣдъ.Другой лукаво улыбнулся,И въ голосъ всѣ рѣшили такъ:Что онъ опаснѣйшій чудакъ.

V.

Сначала всѣ къ нему ѣзжали,Но такъ какъ съ задняго крыльцаОбыкновенно подавалиЕму Донскаго жеребца,Лишь только вдоль большой дорогиЗаслышатъ ихъ домашни дроги: —Поступкомъ оскорбясь такимъ,Всѣ дружбу прекратили съ нимъ.«Сосѣдъ нашъ неучъ, сумасбродитъ,«Онъ фармасонъ; онъ пьетъ одно«Стаканомъ красное вино;«Онъ дамамъ къ ручкѣ не подходитъ;«Все да, да нѣтъ, не скажетъ да-съ«Иль нѣтъ-съ.» Таковъ былъ общій гласъ.

VI.

Въ свою деревню въ ту же поруПомѣщикъ новый прискакалъ,И столь же строгому разборуВъ сосѣдствѣ поводъ подавалъ.По имени Владиміръ Ленскій,Съ душою прямо Геттингенской,Красавецъ, въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ,Поклонникъ Канта и поэтъ.Онъ изъ Германіи туманнойПривезъ учености плоды:Вольнолюбивыя мечты,Духъ пылкій и довольно странный,Всегда восторженную рѣчьИ кудри черныя до плечъ.

VII.

Отъ хладнаго разврата свѣтаЕще увянуть не успѣвъ,Его душа была согрѣтаПривѣтомъ друга, лаской дѣвъ.Онъ сердцемъ милый былъ невѣжда;Его лелѣяла надежда,И міра новый блескъ и шумъЕще плѣняли юный умъ.Онъ забавлялъ мечтою сладкойСомнѣнья сердца своего.Цѣль жизни нашей для негоБыла заманчивой загадкой;Надъ ней онъ голову ломалъ,И чудеса подозрѣвалъ.

VIII.

Онъ вѣрилъ, что душа роднаяСоединиться съ нимъ должна;Что, безотрадно изнывая,Его вседневно ждетъ она;Онъ вѣрилъ, что друзья готовыЗа честь его принять оковы,И что не дрогнетъ ихъ рукаРазбить сосудъ клеветника;Что есть избранныя судьбою. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

IX.

Негодованье, сожалѣнье,Ко благу чистая любовь,И славы сладкое мученьеВъ немъ рано волновали кровь.Онъ съ лирой странствовалъ на свѣтѣ;Подъ небомъ Шиллера и Гете,Ихъ поэтическимъ огнемъДуша воспламенилась въ немъ.И Музъ возвышенныхъ искуства,Счастливецъ, онъ не постыдилъ;Онъ въ пѣсняхъ гордо сохранилъВсегда возвышенныя чувства,Порывы дѣвственной мечтыИ прелесть важной простоты.

X.

Онъ пѣлъ любовь, любви послушный,И пѣснь его была ясна,Какъ мысли дѣвы простодушной,Какъ сонъ младенца, какъ лунаВъ пустыняхъ неба безмятежныхъ,Богиня тайнъ и вздоховъ нѣжныхъ.Онъ пѣлъ разлуку и печаль,И нѣчто, и туманну даль,И романтическія розы;Онъ пѣлъ тѣ дальныя страны,Гдѣ долго въ лоно тишиныЛились его живыя слёзы;Онъ пѣлъ поблеклый жизни цвѣтъ,Безъ малаго въ осьмнадцать лѣтъ.

XI.

Въ пустынѣ, гдѣ одинъ ЕвгенійМогъ оцѣнить его дары,Господъ сосѣдственныхъ селенійЕму не нравились пиры;Бѣжалъ онъ ихъ бесѣды шумной.Ихъ разговоръ благоразумнойО сѣнокосѣ, о винѣ,О псарнѣ, о своей роднѣ,Конечно не блисталъ ни чувствомъ,Ни поэтическимъ огнёмъ,Ни остротою, ни умомъ,Ни общежитія искуствомъ;Но разговоръ ихъ милыхъ женъГораздо меньше былъ уменъ.

XII.

Богатъ, хорошъ собою, ЛенскійВездѣ былъ принятъ какъ женихъ:Таковъ обычай деревенскій;Всѣ дочекъ прочили своихъЗа полурусскаго сосѣда;Взойдетъ ли онъ — тотчасъ бесѣдаЗаводитъ слово сторонойО скукѣ жизни холостой;Зовутъ сосѣда къ самовару,А Дуня разливаетъ чай,Ей шепчутъ: «Дуня, примѣчай!»Потомъ приносятъ и гитару:И запищитъ она (Богъ мой!):Приди въ чертогъ ко мнѣ златой!...¹²

XIII.

Но Ленскій, не имѣвъ конечноОхоты узы брака несть,Съ Онѣгинымъ желалъ сердечноЗнакомство покороче свесть.Они сошлись: волна и камень,Стихи и проза, ледъ и пламеньНе столь различны межъ собой.Сперва взаимной разнотойОни другъ другу были скучны;Потомъ понравились; потомъСъѣзжались каждый день верхомъ,И скоро стали неразлучны.Такъ люди — первый каюсь я —Отъ дѣлать нечего — друзья.

XIV.

Но дружбы нѣтъ и той межъ нами;Всѣ предразсудки истребя,Мы почитаемъ всѣхъ — нулями,А единицами — себя;Мы всѣ глядимъ въ Наполеоны;Двуногихъ тварей милліоныДля насъ орудіе одно;Намъ чувство дико и смѣшно.Сноснѣе многихъ былъ Евгеній;Хоть онъ людей конечно зналъ,И вообще ихъ презиралъ;Но правилъ нѣтъ безъ исключеній:Иныхъ онъ очень отличалъ,И вчужѣ чувство уважалъ.

XV.

Онъ слушалъ Ленскаго съ улыбкой:Поэта пылкій разговоръ,И умъ, еще въ сужденьяхъ зыбкой,И вѣчно вдохновенный взоръ —Онѣгину все было ново;Онъ охладительное словоВъ устахъ старался удержать,И думалъ: глупо мнѣ мѣшатьЕго минутному блаженству;И безъ меня пора придетъ;Пускай покамѣстъ онъ живетъДа вѣритъ міра совершенству;Простимъ горячкѣ юныхъ лѣтъИ юный жаръ, и юный бредъ.

XVI.

Межъ ними все раждало спорыИ къ размышленію влекло:Племенъ минувшихъ договоры,Плоды наукъ, добро и зло,И предразсудки вѣковые,И гроба тайны роковыя,Судьба и жизнь въ свою чреду,Все подвергалось ихъ суду.Поэтъ въ жару своихъ сужденійЧиталъ, забывшись, между тѣмъОтрывки сѣверныхъ поэмъ;И снисходительный Евгеній,Хоть ихъ не много понималъ,Прилѣжно юношѣ внималъ.

XVII.

Но чаще занимали страстиУмы пустынниковъ моихъ.Ушедъ отъ ихъ мятежной власти,Онѣгинъ говорилъ объ нихъСъ невольнымъ вздохомъ сожалѣнья.Блаженъ, кто вѣдалъ ихъ волненьяИ наконецъ отъ нихъ отсталъ;Блаженнѣй тотъ, кто ихъ не зналъ,Кто охлаждалъ любовь разлукой,Вражду злословіемъ; поройЗѣвалъ съ друзьями и женой,Ревнивой не тревожась мукой,И дѣдовъ вѣрный капиталъКоварной двойкѣ не ввѣрялъ!

XVIII.

Когда прибѣгнемъ мы подъ знамяБлагоразумной тишины,Когда страстей угаснетъ пламя,И намъ становятся смѣшныИхъ своевольство, иль порывыИ запоздалые отзывы: —Смиренные не безъ труда,Мы любимъ слушать иногдаСтрастей чужихъ языкъ мятежныйИ намъ онъ сердце шевелитъ;Такъ точно старый инвалидъОхотно клонитъ слухъ прилѣжныйРасказамъ юныхъ усачей,Забытый въ хижинѣ своей.

XIX.

За то и пламенная младостьНе можетъ ничего скрывать:Вражду, любовь, печаль и радость,Она готова разболтать.Въ любви считаясь инвалидомъ,Онѣгинъ слушалъ съ важнымъ видомъ,Какъ, сердца исповѣдь любя,Поэтъ высказывалъ себя;Свою довѣрчивую совѣстьОнъ простодушно обнажалъ.Евгеній безъ труда узналъЕго любви младую повѣсть,Обильный чувствами расказъ.Давно не новыми для насъ.

XX.

Ахъ, онъ любилъ, какъ въ наши лѣтаУже не любятъ; какъ однаБезумная душа поэтаЕще любить осуждена:Всегда, вездѣ одно мечтанье,Одно привычное желанье,Одна привычная печаль!Ни охлаждающая даль,Ни долгія лѣта разлуки,Ни музамъ данные часы,Ни чужеземныя красы,Ни шумъ веселій, ни наукиДуши не измѣнили въ немъ,Согрѣтой дѣвственнымъ огнемъ.

XXI.

Чуть отрокъ, Ольгою плѣненный,Сердечныхъ мукъ еще не знавъ,Онъ былъ свидѣтель умиленныйЕя младенческихъ забавъ;Въ тѣни хранительной дубравыОнъ раздѣлялъ ея забавы,И дѣтямъ прочили вѣнцыДрузья-сосѣди, ихъ отцы.Въ глуши, подъ сѣнію смиренной,Невинной прелести полна,Въ глазахъ родителей, онаЦвѣла какъ ландышъ потаенный,Незнаемый въ травѣ глухой,Ни мотыльками, ни пчелой.

XXII.

Она поэту подарилаМладыхъ восторговъ первый сонъ,И мысль объ ней одушевилаЕго цѣвницы первый стонъ.Простите, игры золотыя!Онъ рощи полюбилъ густыя,Уединенье, тишину,И ночь, и звѣзды, и луну —Луну, небесную лампаду,Которой посвящали мыПрогулки средь вечерней тмы,И слезы, тайныхъ мукъ отраду....Но нынѣ видимъ только въ нейЗамѣну тусклыхъ фонарей.

XXIII.

Всегда скромна, всегда послушна,Всегда какъ утро весела,Какъ жизнь поэта простодушна,Какъ поцѣлуй любви мила,Глаза какъ небо голубые,Улыбка, локоны льняные,Движенья, голосъ, легкій станъ,Все въ Ольгѣ.... но любой романъВозмите, и найдете вѣрноЕя портретъ: онъ очень милъ;Я прежде самъ его любилъ,Но надоѣлъ онъ мнѣ безмѣрно.Позвольте мнѣ, читатель мой,Заняться старшею сестрой.

XXIV.

Ея сестра звалась Татьяна....¹³Впервые именемъ такимъСтраницы нѣжныя романаМы своевольно освятимъ.И что жъ? оно пріятно, звучно,Но съ нимъ, я знаю, неразлучноВоспоминанье стариныИль дѣвичьей. Мы всѣ должныПризнаться, вкуса очень малоУ насъ и въ нашихъ именахъ(Не говоримъ ужъ о стихахъ);Намъ просвѣщенье не пристало,И намъ досталось отъ негоЖеманство — больше ничего.

XXV.

И такъ она звалась Татьяной.Ни красотой сестры своей,Ни свѣжестью ея румяной,Не привлекла бъ она очей.Дика, печальна, молчалива,Какъ лань лѣсная боязлива,Она въ семьѣ своей роднойКазалась дѣвочкой чужой.Она ласкаться не умѣлаКъ отцу, ни къ матери своей;Дитя сама, въ толпѣ дѣтейИграть и прыгать не хотѣла,И часто, цѣлый день одна,Сидѣла молча у окна.

XXVI.

Задумчивость, ея подругаОтъ самыхъ колыбельныхъ дней,Теченье сельскаго досугаМечтами украшала ей.Ея изнѣженные пальцыНе знали иглъ; склонясь на пяльцы,Узоромъ шелковымъ онаНе оживляла полотна.Охоты властвовать примѣта:Съ послушной куклою, дитяПриготовляется шутяКъ приличію, закону свѣта,И важно повторяетъ ейУроки маменьки своей.

XXVII.

Но куклы, даже въ эти годы,Татьяна въ руки не брала;Про вѣсти города, про модыБесѣды съ нею не вела.И были дѣтскія проказыЕй чужды; странные расказыЗимою, въ темнотѣ ночей,Плѣняли больше сердце ей.Когда же няня собиралаДля Ольги, на широкій лугъ,Всѣхъ маленькихъ ея подругъ,Она въ горѣлки не играла,Ей скученъ былъ и звонкій смѣхъ,И шумъ ихъ вѣтренныхъ утѣхъ.

XXVIII.

Она любила на балконѣПредупреждать зари восходъ,Когда на блѣдномъ небосклонѣЗвѣздъ исчезаетъ хороводъ,И тихо край земли свѣтлѣетъ,И вѣстникъ утра, вѣтеръ вѣетъ,И всходитъ постепенно день.Зимой, когда ночная тѣньПолміромъ долѣ обладаетъ,И долѣ въ праздной тишинѣ,При отуманенной лунѣ,Востокъ лѣнивый почиваетъ,Въ привычный часъ пробуждена,Вставала при свѣчахъ она.

XXIX.

Ей рано нравились романы;Они ей замѣняли всё;Она влюбилася въ обманыИ Ричардсона и Руссо.Отецъ ея былъ добрый малый,Въ прошедшемъ вѣкѣ запоздалый;Но въ книгахъ не видалъ вреда;Онъ, не читая никогда,Ихъ почиталъ пустой игрушкой,И не заботился о томъ,Какой у дочки тайный томъДремалъ до утра подъ подушкой,Жена жъ его была самаОтъ Ричардсона безъ ума.

XXX.

Она любила Ричардсона,Не потому, чтобы прочла,Не потому, чтобъ ГрандисонаОна Ловласу предпочла;¹⁴Но встарину, Княжна Алина,Ея Московская кузина,Твердила часто ей объ нихъ.Въ то время былъ еще женихъЕя супругъ; но по неволѣ;Она вздыхала по другомъ,Который сердцемъ и умомъЕй нравился гораздо болѣ;Сей Грандисонъ былъ славный франтъ,Игрокъ и гвардіи сержантъ.

XXXI.

Какъ онъ, она была одѣта,Всегда по модѣ и къ лицу.Но не спросясь ея совѣта,Дѣвицу повезли къ вѣнцу,И чтобъ ея разсѣять горе,Разумный мужъ уѣхалъ вскорѣВъ свою деревню, гдѣ она,Богъ знаетъ кѣмъ окружена,Рвалась и плакала сначала,Съ супругомъ чуть не развелась;Потомъ хозяйствомъ занялась,Привыкла и довольна стала.Привычка свыше намъ дана:Замѣна счастію она.¹⁵

XXXII.

Привычка усладила горе,Неотразимое ничѣмъ;Открытіе большое вскорѣЕе утѣшило совсѣмъ.Она межъ дѣломъ и досугомъОткрыла тайну, какъ супругомъЕдиновластно управлять,И все тогда пошло на стать.Она ѣзжала по работамъ,Солила на зиму грибы,Вела расходы, брила лбы,Ходила въ баню по субботамъ,Служанокъ била осердясь —Все это мужа не спросясь.

XXXIII.

Бывало писывала кровьюОна въ альбомы нѣжныхъ дѣвъ,Звала Полиною Прасковью,И говорила на распѣвъ;Корсетъ носила очень узкій,И Руской Н какъ N ФранцузскійПроизносить умѣла въ носъ;Но скоро все перевелось:Корсетъ, альбомъ, Княжну Полину,Стишковъ чувствительныхъ тетрадьОна забыла — стала зватьАкулькой прежнюю Селину,И обновила наконецъНа ватѣ шлафоръ и чепецъ.

XXXIV.

Но мужъ любилъ ее сердечно,Въ ея затѣи не входилъ,Во всемъ ей вѣровалъ безпечно,А самъ въ халатѣ ѣлъ и пилъ.Покойно жизнь его катилась;Подъ вечеръ иногда сходиласьСосѣдей добрая семья,Нецеремонные друзья,И потужить, и позлословить,И посмѣяться кой о чемъ.Проходитъ время; между тѣмъПрикажутъ Ольгѣ чай готовить;Тамъ ужинъ, тамъ и спать пора,И гости ѣдутъ со двора.

XXXV.

Они хранили въ жизни мирнойПривычки милой старины;У нихъ на масляницѣ жирнойВодились Русскіе блины.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Имъ квасъ, какъ воздухъ былъ потребенъИ за столомъ у нихъ гостямъНосили блюда по чинамъ.

XXXVI.

И такъ они старѣли оба.И отворились наконецъПередъ супругомъ двери гроба,И новый онъ пріялъ вѣнецъ.Онъ умеръ въ часъ передъ обѣдомъ,Оплаканный своимъ сосѣдомъ,Дѣтьми и вѣрною женой,Чистосердечнѣй чѣмъ иной.Онъ былъ простой и добрый баринъ,И тамъ, гдѣ прахъ его лежитъ,Надгробный памятникъ гласитъ:Смиренный грѣшникъ, Дмитрій Ларинъ,Господній рабъ и бригадиръПодъ камнемъ симъ вкушаетъ миръ.

XXXVII.

Своимъ пенатамъ возвращенный,Владиміръ Ленскій посѣтилъСосѣда памятникъ смиренный,И вздохъ онъ пеплу посвятилъ;И долго сердцу грустно было.«Poor Yorick!¹⁶ молвилъ онъ уныло,«Онъ на рукахъ меня держалъ.«Какъ часто въ дѣтствѣ я игралъ«Его Очаковской медалью!«Онъ Ольгу прочилъ за меня,«Онъ говорилъ: дождусь ли дня?...»И полный искренней печалью,Владиміръ тутъ же начерталъЕму надгробный мадригалъ.

XXXVIII.

И тамъ же надписью печальнойОтца и матери, въ слезахъ,Почтилъ онъ прахъ патріархальной....Увы! на жизненныхъ браздахъМгновенной жатвой, поколѣнья,По тайной волѣ Провидѣнья,Восходятъ, зрѣютъ и падутъ;Другія имъ во слѣдъ идутъ....Такъ наше вѣтренное племяРастетъ, волнуется, кипитъИ къ гробу прадѣдовъ тѣснитъ.Придетъ, придетъ и наше время,И наши внуки въ добрый часъИзъ міра вытѣснятъ и насъ!

XXXIX.

Покамѣстъ упивайтесь ею,Сей легкой жизнію, друзья!Ея ничтожность разумѣю,И мало къ ней привязанъ я;Для призраковъ закрылъ я вѣжды;Но отдаленныя надеждыТревожатъ сердце иногда:Безъ непримѣтнаго слѣдаМнѣ было бъ грустно міръ оставить.Живу, пишу не для похвалъ;Но я бы, кажется, желалъПечальный жребій свой прославить,Чтобъ обо мнѣ, какъ вѣрный другъ,Напомнилъ хоть единый звукъ.

XL.

И чье нибудь онъ сердце тронетъ;И сохраненная судьбой,Быть можетъ, въ Летѣ не потонетъСтрофа, слагаемая мной;Быть можетъ — лестная надежда! —Укажетъ будущій невѣждаНа мой прославленный портретъ,И молвитъ: то-то былъ Поэтъ!Прими жъ мое благодаренье,Поклонникъ мирныхъ Аонидъ,О ты, чья память сохранитъМои летучія творенья,Чья благосклонная рукаПотреплетъ лавры старика!

ГЛАВА ТРЕТІЯ.

Elle étoit fille, elle étoit amoureuse.

Malfilatre.

I.

— «Куда? Ужъ эти мнѣ поэты!»— «Прощай, Онѣгинъ, мнѣ пора.»— «Я не держу тебя; но гдѣ тыСвои проводишь вечера?»— «У Лариныхъ.» — «Вотъ это чудно.Помилуй! и тебѣ не трудноТакъ каждый вечеръ убивать!»— «Ни мало.» — «Не могу понять.Отселѣ вижу, что такое:Во-первыхъ — слушай, правъ ли я? —Простая, Русская семья,Къ гостямъ усердіе большое,Варенье, вѣчный разговоръПро дождь, про ленъ, про скотный дворъ...»

II.

— «Я тутъ еще бѣды не вижу.»— «Да скука, вотъ бѣда, мой другъ.»— «Я модный свѣтъ вашъ ненавижу;Милѣе мнѣ домашній кругъ,Гдѣ я могу....» — «Опять эклога!Да полно, милый, ради Бога.Ну что жъ? ты ѣдешь: очень жаль.Ахъ, слушай, Ленской, да не льзя льУвидѣть мнѣ Филлиду эту,Предметъ и мыслей, и пера,И слезъ, и рифмъ et cetera?Представь меня.» — «Ты шутишь.» — «Нѣту.»— «Я радъ.» — «Когда же?» — «Хоть сей часъ.Онѣ съ охотой примутъ насъ.

III.

Поѣдемъ.» — Поскакали други,Явились; имъ расточеныПорой тяжелыя услугиГостепріимной старины.Обрядъ извѣстный угощенья:Несутъ на блюдечкахъ варенья,На столикъ ставятъ вощанойКувшинъ съ брусничною водой.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

IV.

Они дорогой самой краткойДомой летятъ во весь опоръ.¹⁷Теперь подслушаемъ украдкойГероевъ нашихъ разговоръ.— «Ну что жъ, Онѣгинъ? ты зѣваешь.»— «Привычка, Ленскій.» — «Но скучаешьТы какъ-то больше.» — «Нѣтъ, равно.Однако въ полѣ ужъ темно;Скорѣй! пошолъ, пошолъ, Андрюшка!Какія глупыя мѣста!А, кстати: Ларина проста,Но очень милая старушка;Боюсь: брусничная водаМнѣ не надѣлала бъ вреда.

V.

Скажи: которая Татьяна?»— «Да та, которая, грустнаИ молчалива какъ Свѣтлана,Вошла и сѣла у окна.»— «Не ужъ-то ты влюбленъ въ меньшую?»— «А что?» — «Я выбралъ бы другую,Когда бъ я былъ какъ ты поэтъ.Въ чертахъ у Ольги жизни нѣтъ,Точь въ точь въ Вандиковой Мадонѣ:Кругла, красна лицомъ она,Какъ эта глупая лунаНа этомъ глупомъ небосклонѣ.» —Владиміръ сухо отвѣчалъИ послѣ во весь путь молчалъ.

VI.

Межъ тѣмъ Онѣгина явленьеУ Лариныхъ произвелоНа всѣхъ большое впечатлѣньеИ всѣхъ сосѣдей развлекло.Пошла догадка за догадкой.Всѣ стали толковать украдкой,Шутить, судить не безъ грѣха,Татьянѣ прочить жениха;Иные даже утверждали,Что свадьба слажена совсѣмъ,Но остановлена затѣмъ,Что модныхъ колецъ не достали.О свадьбѣ Ленскаго давноУ нихъ ужъ было рѣшено.

VII.

Татьяна слушала съ досадойТакія сплетни; но тайкомъСъ неизъяснимою отрадойНевольно думала о томъ;И въ сердце дума заронилась;Пора пришла, она влюбилась.Такъ въ землю падшее зерноВесны огнемъ оживлено.Давно ея воображенье,Сгарая нѣгой и тоской,Алкало пищи роковой;Давно сердечное томленьеТѣснило ей младую грудь;Душа ждала... кого нибудь,

VIII.

И дождалась. Открылись очи;Она сказала: это онъ!Увы! теперь и дни, и ночи,И жаркій, одинокій сонъ,Все полно имъ; все дѣвѣ милойБезъ умолку волшебной силойТвердитъ о немъ. Докучны ейИ звуки ласковыхъ рѣчей,И взоръ заботливой прислуги.Въ уныніе погружена,Гостей не слушаетъ она,И проклинаетъ ихъ досуги,Ихъ неожиданный пріѣздъИ продолжительный присѣстъ.

IX.

Теперь съ какимъ она вниманьемъЧитаетъ сладостный романъ,Съ какимъ живымъ очарованьемъПьетъ обольстительный обманъ!Счастливой силою мечтаньяОдушевленныя созданья,Любовникъ Юліи Вольмаръ,Малекъ-Адель и де Линаръ,И Вертеръ, мученикъ мятежной,И безподобный Грандисонъ,¹⁸Который намъ наводитъ сонъ,Всѣ для мечтательницы нѣжнойВъ единый образъ облеклись,Въ одномъ Онѣгинѣ слились.

X.

Воображаясь героинейСвоихъ возлюбленныхъ творцовъ,Кларисой, Юліей, Дельфиной,Татьяна въ тишинѣ лѣсовъОдна съ опасной книгой бродитъ,Она въ ней ищетъ и находитъСвой тайный жаръ, свои мечты,Плоды сердечной полноты,Вздыхаетъ, и себѣ присвояЧужой восторгъ, чужую грусть,Въ забвеньи шепчетъ наизустьПисьмо для милаго героя....Но нашъ герой, кто бъ ни былъ онъ,Ужъ вѣрно былъ не Грандисонъ.

XI.

Свой слогъ на важный ладъ настроя,Бывало, пламенный творецъЯвлялъ намъ своего герояКакъ совершенства образецъ.Онъ одарялъ предметъ любимый,Всегда неправедно гонимый,Душой чувствительной, умомъИ привлекательнымъ лицомъ.Питая жаръ чистѣйшей страсти,Всегда восторженный геройГотовъ былъ жертвовать собой,И при концѣ послѣдней частиВсегда наказанъ былъ порокъ,Добру достойный былъ вѣнокъ.

XII.

А нынче всѣ умы въ туманѣ,Мораль на насъ наводитъ сонъ,Порокъ любезенъ и въ романѣ,И тамъ ужъ торжествуетъ онъ.Британской музы небылицыТревожатъ сонъ отроковицы,И сталъ теперь ея кумиръИли задумчивый Вампиръ,Или Мельмотъ, бродяга мрачной,Иль вѣчный жидъ, или Корсаръ,Или таинственный Сбогаръ.¹⁹Лордъ Байронъ прихотью удачнойОблекъ въ унылый романтизмъИ безнадежный эгоизмъ.

XIII.

Друзья мои, что жъ толку въ этомъ?Быть можетъ, волею Небесъ,Я перестану быть поэтомъ,Въ меня вселится новый бѣсъ,И, Фебовы презрѣвъ угрозы,Унижусь до смиренной прозы:Тогда романъ на старый ладъЗайметъ веселый мой закатъ.Не муки тайныя злодѣйстваЯ грозно въ немъ изображу,Но просто вамъ перескажуПреданья Русскаго семейства,Любви плѣнительные сны,Да нравы нашей старины.

XIV.

Перескажу простыя рѣчиОтца иль дяди старика,Дѣтей условленныя встрѣчиУ старыхъ липъ, у ручейка;Несчастной ревности мученья,Разлуку, слезы примиренья,Поссорю вновь, и наконецъЯ поведу ихъ подъ вѣнецъ...Я вспомню рѣчи нѣги страстной,Слова тоскующей любви,Которыя въ минувши дниУ ногъ любовницы прекраснойМнѣ приходили на языкъ,Отъ коихъ я теперь отвыкъ.

XV.

Татьяна, милая Татьяна!Съ тобой теперь я слезы лью;Ты въ руки моднаго тиранаУжъ отдала судьбу свою.Погибнешь, милая; но преждеТы въ ослѣпительной надеждѣБлаженство темное зовешь,Ты нѣгу жизни узнаешь,Ты пьешь волшебный ядъ желаній,Тебя преслѣдуютъ мечты:Вездѣ воображаешь тыПріюты счастливыхъ свиданій;Вездѣ, вездѣ передъ тобойТвой искуситель роковой.

XVI.

Тоска любви Татьяну гонитъ,И въ садъ идетъ она грустить,И вдругъ недвижны очи клонитъ,И лѣнь ей далѣе ступить:Приподнялася грудь, ланитыМгновеннымъ пламенемъ покрыты,Дыханье замерло въ устахъ,И въ слухѣ шумъ, и блескъ въ очахъ...Настанетъ ночь; луна обходитъДозоромъ дальный сводъ небесъ,И соловей во мглѣ древесъНапѣвы звучные заводитъ.Татьяна въ темнотѣ не спитъИ тихо съ няней говоритъ:

XVII.

— «Не спится, няня: здѣсь такъ душно!Открой окно, да сядь ко мнѣ.»— «Что, Таня, что съ тобой?» — «Мнѣ скучно,Поговоримъ о старинѣ.»— «О чемъ же, Таня! Я, бывало,Хранила въ памяти не малоСтаринныхъ былей, небылицъПро злыхъ духовъ и про дѣвицъ;А нынѣ все мнѣ темно, Таня:Что знала, то забыла. Да,Пришла худая череда!Зашибло......» — «Разскажи мнѣ, няня,Про ваши старые года:Была ты влюблена тогда?»

XVIII.

— «И, полно, Таня! Въ эти лѣтаМы не слыхали про любовь;А то бы согнала со свѣтаМеня покойница свекровь.»— «Да какъ же ты вѣнчалась, няня?»— «Такъ, видно, Богъ велѣлъ. Мой ВаняМоложе былъ меня, мой свѣтъ,А было мнѣ тринадцать лѣтъ.Недѣли двѣ ходила свахаКъ моей роднѣ, и наконецъБлагословилъ меня отецъ.Я горько плакала со страха;Мнѣ съ плачемъ косу расплели,Да съ пѣньемъ въ церковь повели.

XIX.

И вотъ ввели въ семью чужую....Да ты не слушаешь меня...»— «Ахъ, няня, няня, я тоскую,Мнѣ тошно, милая моя:Я плакать, я рыдать готова!....»— «Дитя мое, ты нездорова;Господь помилуй и спаси!Чего ты хочешь, попроси....Дай окроплю святой водою,Ты вся горишь...» — «Я не больна;Я... знаешь, няня,... влюблена.»— «Дитя мое, Господь съ тобою!» —И няня дѣвушку съ мольбойКрестила дряхлою рукой.

XX.

— «Я влюблена,» шептала сноваСтарушкѣ съ горестью она.— «Сердечный другъ, ты нездорова.— «Оставь меня: я влюблена.» —И между тѣмъ луна сіялаИ темнымъ свѣтомъ озарялаТатьяны блѣдныя красы,И распущенные власы,И капли слезъ, и на скамейкѣПредъ героиней молодой,Съ платкомъ на головѣ сѣдой,Старушка въ длинной тѣлогрѣйкѣ;И все дремало въ тишинѣПри вдохновительной лунѣ.

XXI.

И сердцемъ далеко носиласьТатьяна, смотря на луну....Вдругъ мысль въ умѣ ея родилась....— «Поди, оставь меня одну.Дай, няня, мнѣ перо, бумагу,Да столъ подвинь: я скоро лягу;Прости.» И вотъ она одна.Все тихо. Свѣтитъ ей луна.Облокотясь, Татьяна пишетъ,И все Евгеній на умѣ,И въ необдуманномъ письмѣЛюбовь невинной дѣвы дышетъ.Письмо готово, сложено...Татьяна! для кого жъ оно?

XXII.

Я зналъ красавицъ недоступныхъ,Холодныхъ, чистыхъ какъ зима;Неумолимыхъ, неподкупныхъ,Непостижимыхъ для ума;Дивился я ихъ спѣси модной,Ихъ добродѣтели природной,И признаюсь, отъ нихъ бѣжалъ,И, мнится, съ ужасомъ читалъНадъ ихъ бровями надпись ада:Оставь надежду навсегда.²⁰Внушать любовь для нихъ бѣда,Пугать людей для нихъ отрада.Быть можетъ, на брегахъ НевыПодобныхъ дамъ видали вы.

XXIII.

Среди поклонниковъ послушныхъДругихъ причудницъ я видалъ,Самолюбиво равнодушныхъДля вздоховъ страстныхъ и похвалъ.И что жъ нашелъ я съ изумленьемъ?Онѣ суровымъ поведеньемъПугая робкую любовь,Ее привлечь умѣли вновь,По крайней мѣрѣ, сожалѣньемъ,По крайней мѣрѣ, звукъ рѣчейКазался иногда важней,И съ легковѣрнымъ ослѣпленьемъОпять любовникъ молодойБѣжалъ за милой суетой.

XXIV.

За что жъ виновнѣе Татьяна?За то ль, что въ милой простотѣОна не вѣдаетъ обманаИ вѣритъ избранной мечтѣ?За то ль, что любитъ безъ искусства,Послушная влеченью чувства,Что такъ довѣрчива она,Что отъ Небесъ одаренаВоображеніемъ мятежнымъ,Умомъ и волею живой,И своенравной головой,И сердцемъ пламеннымъ и нѣжнымъ?Ужели не простите ейВы легкомыслія страстей?

XXV.

Кокетка судитъ хладнокровно,Татьяна любитъ не шутяИ предается безусловноЛюбви, какъ милое дитя.Не говоритъ она: отложимъ —Любви мы цѣну тѣмъ умножимъ,Вѣрнѣе въ сѣти заведемъ;Сперва тщеславіе кольнемъНадеждой, тамъ недоумѣньемъИзмучимъ сердце, а потомъРевнивымъ оживимъ огнёмъ;А то, скучая наслажденьемъ,Невольникъ хитрый изъ оковъВсечасно вырваться готовъ.

XXVI.

Еще предвижу затрудненье:Родной земли спасая честь,Я долженъ буду, безъ сомнѣнья,Письмо Татьяны перевесть.Она по-Руски плохо знала,Журналовъ нашихъ не читала,И выражалася съ трудомъНа языкѣ своемъ родномъ,И такъ писала по-Французски...Что дѣлать! повторяю вновь:Донынѣ дамская любовьНе изъяснялася по-Русски,Донынѣ гордый нашъ языкъКъ почтовой прозѣ не привыкъ.

XXVII.

Я знаю: дамъ хотятъ заставитьЧитать по-Руски. Право, страхъ!Могу ли ихъ себѣ представитьСъ Благонамѣреннымъ²¹ въ рукахъ!Я шлюсь на насъ, мои поэты,Не правда ль: милые предметы,Которымъ, за свои грѣхи,Писали втайнѣ вы стихи,Которымъ сердце посвящали,Не всѣ ли, Русскимъ языкомъВладѣя слабо и съ трудомъ,Его такъ мило искажали,И въ ихъ устахъ языкъ чужойНе обратился ли въ родной?

XXVIII.

Не дай мнѣ Богъ сойтись на балѣИль при разъѣздѣ на крыльцѣСъ семинаристомъ въ желтой шалѣИль съ Академикомъ въ чепцѣ!Какъ устъ румяныхъ безъ улыбки,Безъ грамматической ошибкиЯ Русской рѣчи не люблю.Быть можетъ, на бѣду мою,Красавицъ новыхъ поколѣнье,Журналовъ внявъ молящій гласъ,Къ Грамматикѣ пріучитъ насъ;Стихи введутъ въ употребленье:Но я....какое дѣло мнѣ?Я вѣренъ буду старинѣ.

XXIX.

Неправильный, небрежный лепетъ,Неточный выговоръ рѣчей,По прежнему сердечный трепетъПроизведутъ въ груди моей;Раскаяться во мнѣ нѣтъ силы,Мнѣ галлицизмы будутъ милы,Какъ прошлой юности грѣхи,Какъ Богдановича стихи.Но полно. Мнѣ пора занятьсяПисьмомъ красавицы моей;Я слово далъ, и что жъ? ей ейТеперь готовъ ужъ отказаться.Я знаю: нѣжнаго ПарниПеро не въ модѣ въ наши дни.

XXX.

Пѣвецъ Пировъ и грусти томной,²²Когда бъ еще ты былъ со мной,Я сталъ бы просьбою нескромнойТебя тревожить, милый мой:Чтобъ на волшебные напѣвыПереложилъ ты страстной дѣвыИноплеменныя слова.Гдѣ ты? приди: свои праваПередаю тебѣ съ поклономъ....Но посреди печальныхъ скалъ,Отвыкнувъ сердцемъ отъ похвалъ,Одинъ, подъ Финскимъ небосклономъ,Онъ бродитъ, и душа егоНе слышитъ горя моего.

XXXI.

Письмо Татьяны предо мною;Его я свято берегу,Читаю съ тайною тоскоюИ начитаться не могу.Кто ей внушалъ и эту нѣжность,И словъ любезную небрежность?Кто ей внушалъ умильный взоръ,Безумный сердца разговоръИ увлекательный, и вредный?Я не могу понять. Но вотъНеполный, слабый переводъ,Съ живой картины списокъ блѣдный,Или разыгранный ФрейшицъПерстами робкихъ ученицъ:

Письмо Татьяны къ Онѣгину.

«Я къ вамъ пишу — чего же болѣ?Что я могу еще сказать?Теперь, я знаю, въ вашей волѣМеня презрѣньемъ наказать.Но вы, къ моей несчастной долѣХоть каплю жалости храня,Вы не оставите меня.Сначала я молчать хотѣла;Повѣрьте: моего стыдаВы не узнали бъ никогда,Когда бъ надежду я имѣлаХоть рѣдко, хоть въ недѣлю разъВъ деревнѣ нашей видѣть васъ,Чтобъ только слышать ваши рѣчи,Вамъ слово молвить, и потомъВсе думать, думать объ одномъИ день и ночь до новой встрѣчи.Но говорятъ, вы нелюдимъ;Въ глуши, въ деревнѣ все вамъ скучно,А мы.... ничѣмъ мы не блестимъ,Хоть вамъ и рады простодушно.«Зачѣмъ вы посѣтили насъ?Въ глуши забытаго селенья,Я никогда не знала бъ васъ,Не знала бъ горькаго мученья.Души неопытной волненьяСмиривъ со временемъ (какъ знать?),По сердцу я нашла бы друга,Была бы вѣрная супругаИ добродѣтельная мать.«Другой!... Нѣтъ, никому на свѣтѣНе отдала бы сердца я!То въ высшемъ суждено совѣтѣ...Но воля Неба: я твоя;Вся жизнь моя была залогомъСвиданья вѣрнаго съ тобой;Я знаю, ты мнѣ посланъ Богомъ,До гроба ты хранитель мой...Ты въ сновидѣньяхъ мнѣ являлся,Незримый, ты мнѣ былъ ужъ милъ,Твой чудный взглядъ меня томилъ,Въ душѣ твой голосъ раздавалсяДавно... нѣтъ, это былъ не сонъ!Ты чуть вошелъ, я вмигъ узнала,Вся обомлѣла, запылалаИ въ мысляхъ молвила: вотъ онъ!Не правда ль? я тебя слыхала:Ты говорилъ со мной въ тиши,Когда я бѣднымъ помогала,Или молитвой услаждалаТоску волнуемой души?И въ это самое мгновеньеНе ты ли, милое видѣнье,Въ прозрачной темнотѣ мелкнулъ,Приникнулъ тихо къ изголовью!Не ты ль, съ отравой и любовью,Слова надежды мнѣ шепнулъ?Кто ты: мой Ангелъ ли хранитель,Или коварный искуситель?Мои сомнѣнья разрѣши.Быть можетъ, это все пустое,Обманъ неопытной души!И суждено совсѣмъ иное....Но такъ и быть! Судьбу моюОтнынѣ я тебѣ вручаю,Передъ тобою слезы лью,Твоей защиты умоляю....Вообрази: я здѣсь одна,Никто меня не понимаетъ,Разсудокъ мой изнемогаетъ,И, молча, гибнуть я должна.Я жду тебя: единымъ взоромъНадежды сердца оживи,Иль сонъ тяжелый перерви,Увы, заслуженнымъ укоромъ!«Кончаю! страшно перечесть....Стыдомъ и страхомъ замираю....Но мнѣ порукой ваша честь,И смѣло ей себя ввѣряю..,» —

XXXII.

Татьяна то вздохнетъ, то охнетъ;Письмо дрожитъ въ ея рукѣ;Облатка розовая сохнетъНа воспаленномъ языкѣ.Къ плечу головушкой склонилась.Сорочка легкая спустиласьСъ ея прелестнаго плеча.Но вотъ ужъ луннаго лучаСіянье гаснетъ. Тамъ долинаСквозь паръ яснѣетъ. Тамъ потокъЗасеребрился; тамъ рожокъПастушій будитъ селянина.Вотъ утро; встали всѣ давно:Моей Татьянѣ все равно.

XXXIII.

Она зари не замѣчаетъ,Сидитъ съ поникшею главойИ на письмо не напираетъСвоей печати вырѣзной.Но, дверь тихонько отпирая,Ужъ ей Филатьевна сѣдаяПриноситъ на подносѣ чай.— «Пора, дитя мое, вставай:Да ты, красавица, готова!О, пташка ранняя моя!Вечоръ ужъ какъ боялась я!Да, слава Богу, ты здорова!Тоски ночной и слѣду нѣтъ,Лице твое какъ маковъ цвѣтъ.»

XXXIV.

— «Ахъ! няня, сдѣлай одолженье....»— «Изволь, родная, прикажи.»— «Не думай... право... подозрѣнье..,Но видишь... Ахъ! не откажи.»— «Мой другъ, вотъ Богъ тебѣ порука.»— «И такъ пошли тихонько внукаСъ запиской этой къ О.... къ тому...Къ сосѣду.... да велѣть ему —Чтобъ онъ не говорилъ ни слова,Чтобъ онъ не называлъ меня...»— «Кому-же, милая моя?Я нынче стала безтолкова.Кругомъ сосѣдей много есть —Куда мнѣ ихъ и перечесть.»

XXXV.

— «Какъ недогадлива ты, няня!»— «Сердечный другъ, ужъ я стара,Стара; тупѣетъ разумъ, Таня;А то, бывало, я востра:Бывало, слово барской воли...»— «Ахъ, няня, няня! до того ли?Что нужды мнѣ въ твоемъ умѣ?Ты видишь, дѣло о письмѣКъ Онѣгину.» — «Ну дѣло, дѣло.Не гнѣвайся, душа моя,Ты знаешь, непонятна я...Да что жъ ты снова поблѣднѣла?»— «Такъ, няня, право ничего.Пошли же внука своего.» —

XXXVI.

Но день протекъ, и нѣтъ отвѣта.Другой насталъ: все нѣтъ, какъ нѣтъ.Блѣдна какъ тѣнь, съ утра одѣта,Татьяна ждетъ: когда жъ отвѣтъ?Пріѣхалъ Ольгинъ обожатель.— «Скажите: гдѣ же вашъ пріятель?»Ему вопросъ хозяйки былъ:«Онъ что-то насъ совсѣмъ забылъ.»Татьяна, вспыхнувъ, задрожала.— «Сегодня быть онъ обѣщалъ,»Старушкѣ Ленской отвѣчалъ:«Да, видно, почта задержала.» —Татьяна потупила взоръ,Какъ будто слыша злой укоръ.

XXXVII.

Смеркалось; на столѣ, блистая,Шипѣлъ вечерній самоваръ,Китайскій чайникъ нагрѣвая;Подъ нимъ клубился легкій паръ.Разлитый Ольгиной рукою,По чашкамъ темною струеюУже душистый чай бѣжалъ,И сливки мальчикъ подавалъ;Татьяна предъ окномъ стояла,На стекла хладныя дыша,Задумавшись, моя душа,Прелестнымъ пальчикомъ писалаНа отуманенномъ стеклѣЗавѣтный вензель: О да Е.

XXXVIII.

И между тѣмъ, душа въ ней ныла,И слезъ былъ полонъ томный взоръ.Вдругъ топотъ!... кровь ея застыла,Вотъ ближе! скачутъ,.. и на дворъЕвгеній! «Ахъ!» — и легче тѣниТатьяна прыгъ въ другія сѣниСъ крыльца на дворъ, и прямо въ садъ;Летитъ, летитъ; взглянуть назадъНе смѣетъ; мигомъ обѣжалаКуртины, мостики, лужокъ,Аллею къ озеру, лѣсокъ,Кусты сирень переломала,По цвѣтникамъ летя къ ручьюИ задыхаясь, на скамью

XXXIX.

Упала... «Здѣсь онъ! здѣсь Евгеній!О Боже! что подумалъ онъ!» —Въ ней сердце; полное мученій,Хранитъ надежды темный сонъ;Она дрожитъ и жаромъ пышитъ,И ждетъ: нейдетъ ли? Но не слышитъ.Въ саду служанки, на грядахъ,Сбирали ягоды въ кустахъИ хоромъ по наказу пѣли(Наказъ, основанный на томъ,Чтобъ барской ягоды тайкомъУста лукавыя не ѣли,И пѣньемъ были заняты:Затѣя сельской остроты!)

Пѣсня дѣвушекъ.

«Дѣвицы, красавицы, Душеньки, подруженьки, Разыграйтесь, дѣвицы, Разгуляйтесь, милыя! Затяните пѣсенку, Пѣсенку завѣтную, Заманите молодца Къ хороводу нашему. Какъ заманимъ молодца, Какъ завидимъ издали, Разбѣжимтесь, милыя, Закидаемъ вишеньемъ, Вишеньемъ, малиною, Красною смородиной. Не ходи подслушивать Пѣсенки завѣтныя, Не ходи подсматривать Игры наши дѣвичьи.» —

XL.

Онѣ поютъ, и съ небреженьемъВнимая звонкій голосъ ихъ,Ждала Татьяна съ нетерпѣньемъ,Чтобъ трепетъ сердца въ ней затихъ,Чтобы прошло ланитъ пыланье.Но въ персяхъ то же трепетанье,И не проходитъ жаръ ланитъ,Но ярче, ярче лишь горитъ.Такъ бѣдный мотылекъ и блещетъ,И бьется радужнымъ крыломъ,Плѣненный школьнымъ шалуномъ;Такъ зайчикъ въ озими трепещетъ,Увидя вдругъ издалекаВъ кусты припадшаго стрѣлка.

XLI.

Но наконецъ она вздохнулаИ встала со скамьи своей;Пошла, но только повернулаВъ аллею; — прямо передъ ней,Блистая взорами, ЕвгенійСтоитъ подобно грозной тѣни,И какъ огнемъ обожженаОстановилася она.Но слѣдствія нежданой встрѣчиСегодня, милые друзья,Пересказать не въ силахъ я;Мнѣ должно послѣ долгой рѣчиИ погулять и отдохнуть:Докончу послѣ какъ нибудь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

La morale est dans la nature des choses.

Necker.

I. II. III. IV. V. VI.VII.

Чѣмъ меньше женщину мы любимъ,Тѣмъ легче нравимся мы ей,И тѣмъ ее вѣрнѣе губимъСредь обольстительныхъ сѣтей.Развратъ, бывало, хладнокровнойНаукой славился любовной,Самъ о себѣ вездѣ трубя,И наслаждаясь не любя.Но эта важная забаваДостойна старыхъ обезьянъХваленыхъ дѣдовскихъ времянъ:Ловласовъ обветшала славаСо славой красныхъ каблуковъИ величавыхъ париковъ.

VIII.

Кому не скучно лицемѣрить,Различно повторять одно;Стараться важно въ томъ увѣрить,Въ чемъ всѣ увѣрены давно;Все тѣ же слышать возраженья;Уничтожать предразсужденья,Которыхъ не было и нѣтъУ дѣвочки въ тринадцать лѣтъ!Кого не утомятъ угрозы,Моленья, клятвы, мнимый страхъ,Записки на шести листахъ,Обманы, сплетни, кольца, слезы,Надзоры тетокъ, матерей,И дружба тяжкая мужей!

IX.

Такъ точно думалъ мой Евгеній.Онъ въ первой юности своейБылъ жертвой бурныхъ заблужденійИ необузданныхъ страстей.Привычкой жизни избалованъ,Однимъ навремя очарованъ,Разочарованный другимъ,Желаньемъ медленно томимъ,Томимъ и вѣтреннымъ успѣхомъ,Внимая въ шумѣ и въ тишиРоптанье вѣчное души,Зѣвоту подавляя смѣхомъ:Вотъ, какъ убилъ онъ восемь лѣтъ,Утратя жизни лучшій цвѣтъ.

X.

Въ красавицъ онъ ужъ не влюблялся,А волочился какъ нибудь;Откажутъ — мигомъ утѣшался;Измѣнятъ — радъ былъ отдохнуть.Онъ ихъ искалъ безъ упоенья,А оставлялъ безъ сожалѣнья,Чуть помня ихъ любовь и злость.Такъ точно равнодушный гостьНа вистъ вечерній пріѣзжаетъ,Садится; кончилась игра:Онъ уѣзжаетъ со двора,Спокойно дома засыпаетъ,И самъ не знаетъ поутру,Куда поѣдетъ ввечеру.

XI.

Но, получивъ посланье Тани,Онѣгинъ живо тронутъ былъ:Языкъ дѣвическихъ мечтанійВъ немъ думы роемъ возмутилъ;И вспомнилъ онъ Татьяны милойИ блѣдный цвѣтъ, и видъ унылой;И въ сладостный, безгрѣшный сонъДушею погрузился онъ.Быть можетъ, чувствій пылъ стариннойИмъ на минуту овладѣлъ;Но обмануть онъ не хотѣлъДовѣрчивость души невинной.Теперь мы въ садъ перелетимъ,Гдѣ встрѣтилась Татьяна съ нимъ.

XII.

Минуты двѣ они молчали,Но къ ней Онѣгинъ подошелъИ молвилъ: — «Вы ко мнѣ писали,Не отпирайтесь. Я прочелъДуши довѣрчивой признанья,Любви невинной изліянья;Мнѣ ваша искренность мила;Она въ волненье привелаДавно умолкнувшія чувства;Но васъ хвалить я не хочу;Я за нее вамъ отплачуПризнаньемъ также безъ искусства;Примите исповѣдь мою:Себя на судъ вамъ отдаю.

XIII.

«Когда бы жизнь домашнимъ кругомъЯ ограничить захотѣлъ;Когда бъ мнѣ быть отцемъ, супругомъПріятный жребій повелѣлъ;Когда бъ семейственной картинойПлѣнился я хоть мигъ единой:То, вѣрно бъ, кромѣ васъ одной,Невѣсты не искалъ иной.Скажу безъ блестокъ мадригальныхъ:Нашедъ мой прежній идеалъ,Я вѣрно бъ васъ одну избралъВъ подруги дней моихъ печальныхъ,Всего прекраснаго въ залогъ,И былъ бы счастливъ...сколько могъ!

XIV.

«Но я не созданъ для блаженства:Ему чужда душа моя;Напрасны ваши совершенства:Ихъ вовсе недостоинъ я.Повѣрьте (совѣсть въ томъ порукой),Супружество намъ будетъ мукой.Я, сколько ни любилъ бы васъ,Привыкнувъ, разлюблю тотчасъ;Начнете плакать: ваши слезыНе тронутъ сердца моего,А будутъ лишь бѣсить его.Судите жъ вы, какія розыНамъ заготовитъ ГименейИ, можетъ быть, на много дней!

XV.

«Что́ можетъ быть на свѣтѣ хужеСемьи, гдѣ бѣдная женаГруститъ о недостойномъ мужѣ,И днемъ и вечеромъ одна;Гдѣ скучный мужъ, ей цѣну зная(Судьбу однако жъ проклиная),Всегда нахмуренъ, молчаливъ,Сердитъ и холодно-ревнивъ!Таковъ я. И того ль искалиВы чистой пламенной душой,Когда съ такою простотой,Съ такимъ умомъ ко мнѣ писали?Ужели жребій вамъ такойНазначенъ строгою судьбой?

XVI.

«Мечтамъ и годамъ нѣтъ возврата;Не обновлю души моей...Я васъ люблю любовью братаИ, можетъ быть, еще нѣжнѣй.Послушайте жъ меня безъ гнѣва:Смѣнитъ не разъ младая дѣваМечтами легкія мечты;Такъ деревцо свои листыМѣняетъ съ каждою весною.Такъ видно Небомъ суждено.Полюбите вы снова: но...Учитесь властвовать собою,Не всякой васъ, какъ я, пойметъ;Къ бѣдѣ неопытность ведетъ.» —

XVII.

Такъ проповѣдывалъ Евгеній.Сквозь слезъ не видя ничего,Едва дыша, безъ возраженій,Татьяна слушала его.Онъ подалъ руку ей. Печально(Какъ говорится, машинально)Татьяна, молча, оперлась;Головкой томною склонясь,Пошла домой вкругъ огорода;Явились вмѣстѣ, и никтоНе вздумалъ имъ пѣнять на то:Имѣетъ сельская свободаСвои счастливыя права,Какъ и надменная Москва.

XVIII.

Вы согласитесь, мой читатель,Что очень мило поступилъСъ печальной Таней нашъ пріятель;Не въ первый разъ онъ тутъ явилъДуши прямое благородство,Хотя людей недоброхотствоВъ немъ не щадило ничего:Враги его, друзья его(Что, можетъ быть, одно и тоже)Его честили такъ и сякъ.Враговъ имѣетъ въ мірѣ всякъ.Но отъ друзей спаси насъ, Боже!Ужъ эти мнѣ друзья, друзья!Объ нихъ недаромъ вспомнилъ я.

XIX.

А что? Да такъ. Я усыпляюПустыя, черныя мечты;Я только въ скобкахъ замѣчаю,Что нѣтъ презрѣнной клеветы,На чердакѣ вралемъ рожденной,И свѣтской чернью ободренной,Что нѣтъ нелѣпицы такой,Ни эпиграмы площадной,Которой бы вашъ другъ съ улыбкой,Въ кругу порядочныхъ людей,Безъ всякой злобы и затѣй,Не повторилъ стократъ ошибкой;А впрочемъ онъ за васъ горой:Онъ васъ такъ любитъ...какъ родной!

XX.

Гм! гм! Читатель благородной,Здорова ль ваша вся родня?Позвольте: можетъ быть, угодноТеперь узнать вамъ отъ меня,Что значитъ именно родные.Родные люди вотъ какіе:Мы ихъ обязаны ласкать,Любить, душевно уважатьИ, по обычаю народа,О Рождествѣ ихъ навѣщать,Или по почтѣ поздравлять,Чтобъ остальное время годаНе думали о насъ они...И такъ дай, Богъ, имъ долги дни!

XXI.

За то любовь красавицъ нѣжныхъНадежнѣй дружбы и родства:Надъ нею и средь бурь мятежныхъВы сохраняете права.Конечно такъ. Но вихорь моды,Но своенравіе природы,Но мнѣнья свѣтскаго потокъ...А милый полъ, какъ пухъ, легокъ.Къ тому жъ и мнѣнія супругаДля добродѣтельной женыВсегда почтенны быть должны;Такъ ваша вѣрная подругаБываетъ вмигъ увлечена:Любовью шутитъ сатана.

XXII.

Кого жъ любить? Кому же вѣрить?Кто не измѣнитъ намъ одинъ?Кто всѣ дѣла, всѣ рѣчи мѣритъУслужливо на нашъ аршинъ?Кто клеветы про насъ не сѣетъ?Кто насъ заботливо лелѣетъ?Кому порокъ нашъ не бѣда?Кто не наскучитъ никогда?Призрака суетный искатель,Трудовъ напрасно не губя,Любите самаго себя,Достопочтенный мой читатель!Предметъ достойный: ничегоЛюбезнѣй вѣрно нѣтъ его.

XXIII.

Что было слѣдствіемъ свиданья?Увы, не трудно угадать!Любви безумныя страданьяНе перестали волноватьМладой души, печали жадной;Нѣтъ, пуще страстью безотраднойТатьяна бѣдная горитъ;Ея постели сонъ бѣжитъ;Здоровье, жизни цвѣтъ и сладость,Улыбка, дѣвственный покой,Пропало все, что звукъ пустой,И меркнетъ милой Тани младость:Такъ одѣваетъ бури тѣньЕдва раждающійся день.

XXIV.

Увы, Татьяна, увядаетъ;Блѣднѣетъ, гаснетъ и молчитъ!Ничто ее не занимаетъ,Ея души не шевелитъ.Качая важно головою,Сосѣды шепчутъ межъ собою:Пора, пора бы замужъ ей;...Но полно. Надо мнѣ скорѣйРазвеселить воображеньеКартиной счастливой любви.Невольно, милые мои,Меня стѣсняетъ сожалѣнье;Простите мнѣ: я такъ люблюТатьяну милую мою!

XXV.

Часъ отъ часу плѣненный болѣКрасами Ольги молодойВладиміръ сладостной неволѣПредался полною душой.Онъ вѣчно съ ней. Въ ея покоѣОни сидятъ впотемкахъ двое;Они въ саду, рука съ рукой,Гуляютъ утренней порой;И что жъ? Любовью упоенный,Въ смятеньи нѣжнаго стыда,Онъ только смѣетъ иногда,Улыбкой Ольги одобренный,Развитымъ локономъ играть,Иль край одежды цѣловать.

XXVI.

Онъ иногда читаетъ ОлѣНравоучительный романъ,Въ которомъ авторъ знаетъ болѣПрироду, чѣмъ Шатобріанъ,А между тѣмъ двѣ, три страницы(Пустыя бредни, небылицы,Опасныя для сердца дѣвъ)Онъ пропускаетъ, покраснѣвъ.Уединясь отъ всѣхъ далёко,Они надъ шахматной доской,На столъ облокотясь, поройСидятъ, задумавшись глубоко,И Ленскій пѣшкою ладьюБеретъ въ разсѣяньи свою.

XXVII.

Поѣдетъ ли домой; и домаОнъ занятъ Ольгою своей.Летучіе листки альбомаПрилежно украшаетъ ей:То въ нихъ рисуетъ сельски виды,Надгробный камень, храмъ Киприды,Или на лирѣ голубкаПеромъ и красками слегка;То на листкахъ воспоминанья,Пониже подписи другихъ,Онъ оставляетъ нѣжный стихъ,Безмолвный памятникъ мечтанья,Мгновенной думы легкій слѣдъ,Все тотъ же послѣ многихъ лѣтъ.

XXVIII.

Конечно, вы не разъ видалиУѣздной барышни альбомъ,Что всѣ подружки измаралиСъ конца, съ начала и кругомъ.Сюда, на зло правописанью,Стихи безъ мѣры, по преданью,Въ знакъ дружбы вѣрно внесены,Уменьшены, продолжены.На первомъ листикѣ встрѣчаешьQu’écrirez vous sur ces tablettes;И подпись: t. à. v. Annette;А на послѣднемъ прочитаешь:«Кто любитъ болѣе тебя,«Пусть пишетъ далѣе меня.»

XXIX.

Тутъ непремѣнно вы найдетеДва сердца, факелъ и цвѣтки;Тутъ вѣрно клятвы вы прочтете:Въ любви до гробовой доски;Какой нибудь піитъ армейскойТутъ подмахнулъ стишокъ злодѣйской.Въ такой альбомъ, мои друзья,Признаться, радъ писать и я,Увѣренъ будучи душою,Что всякой мой усердный вздоръЗаслужитъ благосклонный взоръ,И что потомъ съ улыбкой злоюНе станутъ важно разбирать,Остро, иль нѣтъ я могъ соврать.

XXX.

Но вы, разрозненные томыИзъ библіотеки чертей,Великолѣпные альбомы,Мученье модныхъ риѳмачей,Вы, украшенные проворноТолстова кистью чудотворной,Иль Баратынскаго перомъ,Пускай сожжетъ васъ Божій громъКогда блистательная дамаМнѣ свой іn-quarto подаетъ,И дрожь и злость меня беретъ,И шевелится эпиграмаВо глубинѣ моей души,А мадригалы имъ пиши!

XXXI.

Не мадригалы Ленскій пишетъВъ альбомѣ Ольги молодой;Его перо любовью дышетъ,Не хладно блещетъ остротой;Что ни замѣтитъ, ни услышитъОбъ Ольгѣ, онъ про то и пишетъ:И полны истины живойТекутъ элегіи рѣкой.Такъ ты, Языковъ вдохновенный,Въ порывахъ сердца своего,Поешь, Богъ вѣдаетъ, кого,И сводъ элегій драгоцѣнныйПредставитъ нѣкогда тебѣВсю повѣсть о твоей судьбѣ.

XXXII.

Но тише! Слышишь? Критикъ строгойПовелѣваетъ сбросить намъЭлегіи вѣнокъ убогой,И нашей братьѣ риѳмачамъКричитъ: «да перестаньте плакать,«И все одно и то же квакать,«Жалѣть о прежнемъ, о быломъ:«Довольно, — пойте о другомъ!»— Ты правъ, и вѣрно намъ укажешьТрубу, личину и кинжалъ,И мыслей мертвый капиталъОтвсюду воскресить прикажешь:Не такъ ли, другъ? Ни чуть. Куда!«Пишите оды, господа:

XXXIII.

«Какъ ихъ писали въ мощны годы,«Какъ было встарь заведено...»— Однѣ торжественныя оды!И, полно, другъ; не все ль равно?Припомни, что сказалъ сатирикъ!Чужаго толка хитрый лирикъУжели для тебя сноснѣйУнылыхъ нашихъ риѳмачей? —«Но все въ элегіи ничтожно;«Пустая цѣль ея жалка;«Межъ тѣмъ цѣль оды высока«И благородна...» Тутъ бы можноПоспорить намъ, но я молчу:Два вѣка ссорить не хочу.

XXXIV.

Поклонникъ славы и свободы,Въ волненьи бурныхъ думъ своихъ,Владиміръ и писалъ бы оды,Да Ольга не читала ихъ.Случалось ли поэтамъ слезнымъЧитать въ глаза своимъ любезнымъСвои творенья? Говорятъ,Что въ мірѣ выше нѣтъ наградъ.И впрямъ, блаженъ любовникъ скромной,Читающій мечты своиПредмету пѣсенъ и любви,Красавицѣ пріятно-томной!Блаженъ...хоть, можетъ быть, онаСовсѣмъ инымъ развлечена.

XXXV.

Но я плоды моихъ мечтанійИ гармоническихъ затѣйЧитаю только старой няни,Подруги юности моейДа послѣ скучнаго обѣдаКо мнѣ забредшаго сосѣда,Поймавъ неждано за полу,Душу трагедіей въ углу,Или (но это кромѣ шутокъ),Тоской и риѳмами томимъ,Бродя надъ озеромъ моимъ,Пугаю стадо дикихъ утокъ:Внявъ пѣнью сладкозвучныхъ строфъ,Онѣ слетаютъ съ береговъ.

XXXVI. XXXVII.

А что жъ Онѣгинъ? Кстати, братья!Терпѣнья вашего прошу:Его вседневныя занятьяЯ вамъ подробно опишу.Онѣгинъ жилъ Анахоретомъ;Въ седьмомъ часу вставалъ онъ лѣтомъИ отправлялся налегкѣКъ бѣгущей подъ горой рѣкѣ;Пѣвцу Гюльнары подражая,Сей Геллеспонтъ переплывалъ,Потомъ свой кофе выпивалъ,Плохой журналъ перебирая,И одѣвался:

XXXVIII. XXXIX.

Прогулки, чтенье, сонъ глубокой,Лѣсная тѣнь, журчанье струй,Порой бѣлянки черноокойМладой и свѣжій поцѣлуй,Уздѣ послушный конь ретивый,Обѣдъ довольно прихотливый,Бутылка свѣтлаго вина,Уединенье, тишина:Вотъ жизнь Онѣгина святая;И нечувствительно онъ ейПредался, красныхъ лѣтнихъ днейВъ безпечной нѣгѣ не считая,Забывъ и городъ и друзейИ скуку праздничныхъ затѣй.

XL.

Но наше сѣверное лѣто,Каррикатура южныхъ зимъ,Мелькнетъ и нѣтъ: извѣстно это,Хоть мы признаться не хотимъ.Ужъ небо осенью дышало,Ужъ рѣже солнышко блистало,Короче становился день,Лѣсовъ таинственная сѣньСъ печальнымъ шумомъ обнажалась,Ложился на поля туманъ,Гусей крикливыхъ караванъТянулся къ югу: приближаласьДовольно скучная пора;Стоялъ Ноябрь ужъ у двора.

XLI.

Встаетъ заря во мглѣ холодной;На нивахъ шумъ работъ умолкъ;Съ своей волчихою голоднойВыходитъ на дорогу волкъ;Его почуя, конь дорожныйХрапитъ — и путникъ осторожныйНесется въ гору во весь духъ;На утренней зарѣ пастухъНе гонитъ ужъ коровъ изъ хлѣва,И въ часъ полуденный въ кружокъИхъ не зоветъ его рожокъ;Въ избушкѣ распѣвая, дѣва²³Прядетъ, и, зимнихъ другъ ночей,Трещитъ лучинка передъ ней.

XLII.

И вотъ уже трещатъ морозыИ серебрятся средь полей...(Читатель ждетъ ужъ риѳмы розы:На, вотъ возьми ее скорѣй!)Опрятнѣй моднаго паркета,Блистаетъ рѣчка, льдомъ одѣта.Мальчишекъ радостный народъ²⁴Коньками звучно рѣжетъ лёдъ;На красныхъ лапкахъ гусь тяжелый,Задумавъ плыть по лону водъ,Ступаетъ бережно на ледъ,Скользитъ и падаетъ; веселыйМелькаетъ, вьется первый снѣгъ,Звѣздами падая на брегъ.

XLIII.

Въ глуши что дѣлать въ эту пору?Гулять? Деревня той поройНевольно докучаетъ взоруОднообразной наготой.Скакать верхомъ въ степи суровой?Но конь, притупленной подковойНевѣрный зацѣпляя ледъ,Того и жди, что упадетъ.Сиди подъ кровлею пустынной,Читай: вотъ Прадтъ, вотъ W. Scott!Не хочешь? Повѣряй расходъ,Сердись, иль пей, и вечеръ длиннойКой-какъ пройдетъ, а завтра тожъ,И славно зиму проведешь.

XLIV.

Прямымъ Онѣгинъ Чильдъ ГарольдомъВдался въ задумчивую лѣнь:Со сна садится въ ванну со льдомъ,И послѣ, дома цѣлый день,Одинъ, въ расчеты погруженный,Тупымъ кіемъ вооруженный,Онъ на бильярдѣ въ два шараИграетъ съ самаго утра.Настанетъ вечеръ деревенскій:Бильярдъ оставленъ, кій забытъ,Передъ каминомъ столъ накрытъ,Евгеній ждетъ: вотъ ѣдетъ ЛенскійНа тройкѣ чалыхъ лошадей:Давай обѣдать поскорѣй!

XLV.

Вдовы Клико или МоэтаБлагословенное виноВъ бутылкѣ мерзлой для поэтаНа столъ тотчасъ принесено.Оно сверкаетъ Ипокреной;²⁵Оно своей игрой и пѣной(Подобіемъ того-сего)Меня плѣняло: за негоПослѣдній бѣдный лептъ, бывало,Давалъ я, помните ль, друзья?Его волшебная струяРаждала глупостей не мало,А сколько шутокъ, и стиховъ,И споровъ, и веселыхъ сновъ!

XLVI.

Но измѣняетъ пѣной шумнойОно желудку моему,И я Бордо благоразумнойУжъ ныньче предпочелъ ему.Къ Аи я больше не способенъ;Аи любовницѣ подобенъБлестящей, вѣтреной, живой,И своенравной, и пустой...Но ты, Бордо, подобенъ другу,Который, въ горѣ и въ бѣдѣ,Товарищъ завсегда, вездѣ,Готовъ намъ оказать услугу,Иль тихой раздѣлить досугъ.Да здравствуетъ Бордо, нашъ другъ!

XLVII.

Огонь потухъ; едва золоюПодернутъ уголь золотой;Едва замѣтною струеюВіется паръ, и теплотойКаминъ чутьдышетъ. Дымъ изъ трубокъВъ трубу уходитъ. Свѣтлый кубокъЕще шипитъ среди стола.Вечерняя находитъ мгла...(Люблю я дружескія вракиИ дружескій бакалъ винаПорою той, что названаПора межъ волка и собаки,А почему, не вижу я.)Теперь бесѣдуютъ друзья:

XLVIII.

— «Ну, что сосѣдки? Что Татьяна?Что Ольга рѣзвая твоя?»— «Налей еще мнѣ полстакана...Довольно, милый... Вся семьяЗдорова; кланяться велѣли.Ахъ, милый, какъ похорошѣлиУ Ольги плечи, что за грудь!Что за душа!... Когда нибудьЗаѣдемъ къ нимъ; ты ихъ обяжешь;А то, мой другъ, суди ты самъ:Два раза заглянулъ, а тамъУжъ къ нимъ и носу не покажешь.Да вотъ... какой же я болванъ!Ты къ нимъ на той недѣлѣ званъ.»

XLIX.

— «Я?» — «Да, Татьяны имяниныВъ субботу. Олинька и матьВелѣли звать, и нѣтъ причиныТебѣ на зовъ не пріѣзжать.»«Но куча будетъ тамъ народуИ всякаго такого сброду...»— «И, никого, увѣренъ я!Кто будетъ тамъ? своя семья.Поѣдемъ, сдѣлай одолженье!Ну чтожъ?» — «Согласенъ.» — Какъ ты милъ!При сихъ словахъ онъ осушилъСтаканъ, сосѣдкѣ приношенье,Потомъ разговорился вновьПро Ольгу: такова любовь!

L.

Онъ веселъ былъ. Чрезъ двѣ недѣлиНазначенъ былъ счастливый срокъ.И тайна брачныя постелиИ сладостной любви вѣнокъЕго восторговъ ожидали.Гимена хлопоты, печали,Зѣвоты хладная чредаЕму не снились никогда.Межъ тѣмъ какъ мы, враги Гимена,Въ домашней жизни зримъ одинъРядъ утомительныхъ картинъ,Романъ во вкусѣ Лафонтена....²⁶Мой бѣдный Ленскій, сердцемъ онъДля оной жизни былъ рожденъ.

LI.

Онъ былъ любимъ... по крайней мѣрѣТакъ думалъ онъ, и былъ счастливъ.Стократъ блаженъ, кто преданъ вѣрѣ,Кто хладный умъ угомонивъ,Покоится въ сердечной нѣгѣ,Какъ пьяный путникъ на ночлегѣ,Или, нѣжнѣй, какъ мотылекъ,Въ весенній впившійся цвѣтокъ;Но жалокъ тотъ, кто все предвидитъ,Чья не кружится голова,Кто всѣ движенья, всѣ словаВъ ихъ переводѣ ненавидитъ,Чье сердце опытъ остудилъИ забываться запретилъ!

ГЛАВА ПЯТАЯ.

О, не знай сихъ страшныхъ сновъ, Ты, моя Свѣтлана!

Жуковскій.

I.

Въ тотъ годъ осенняя погодаСтояла долго на дворѣ,Зимы ждала, ждала природа.Снѣгъ выпалъ только въ ЯнварѣНа третье въ ночь. Проснувшись рано,Въ окно увидѣла ТатьянаПоутру побѣлѣвшій дворъ,Куртины, кровли и заборъ;На стеклахъ легкіе узоры,Деревья въ зимнемъ серебрѣ,Сорокъ веселыхъ на дворѣИ мягко устланныя горыЗимы блистательнымъ ковромъ.Все ярко, все бѣло кругомъ.

II.

Зима!... Крестьянинъ, торжествуя,На дровняхъ обновляетъ путь;Его лошадка, снѣгъ почуя,Плетется рысью какъ нибудь;Бразды пушистыя взрывая,Летитъ кибитка удалая;Ямщикъ сидитъ на облучкѣВъ тулупѣ, въ красномъ кушакѣ.Вотъ бѣгаетъ дворовый мальчикъ,Въ салазки жучку посадивъ,Себя въ коня преобразивъ;Шалунъ ужъ заморозилъ пальчикъ:Ему и больно и смѣшно,А мать грозитъ ему въ окно...

III.

Но, можетъ быть, такого родаКартины васъ не привлекутъ;Все это низкая природа;Изящнаго не много тутъ.Согрѣтый вдохновенья богомъ,Другой поэтъ роскошнымъ слогомъЖивописалъ намъ первый снѣгъИ всѣ оттѣнки зимнихъ нѣгъ:²⁷Онъ васъ плѣнитъ, я въ томъ увѣренъ,Рисуя въ пламенныхъ стихахъПрогулки тайныя въ саняхъ;Но я бороться не намѣренъНи съ нимъ покамѣстъ, ни съ тобой,Пѣвецъ Финляндки молодой!²⁸

IV.

Татьяна (Русская душою,Сама не зная почему.)Съ ея холодною красоюЛюбила Русскую зиму,На солнцѣ иній въ день морозной,И сани, и зарею позднойСіянье розовыхъ снѣговъ,И мглу Крещенскихъ вечеровъ.По старинѣ торжествовалиВъ ихъ домѣ эти вечера:Служанки со всего двораПро барышень своихъ гадалиИ имъ сулили каждый годъ,Мужьевъ военныхъ и походъ.

V.

Татьяна вѣрила преданьямъПростонародной старинѣ,И снамъ, и карточнымъ гаданьямъ,И предсказаніямъ луны.Ее тревожили примѣты;Таинственно ей всѣ предметыПровозглашали что нибудь,Предчувствія тѣснили грудь.Жеманный котъ, на печкѣ сидя,Мурлыча, лапкой рыльцо мылъ:То несомнѣнный знакъ ей былъ,Что ѣдутъ гости. Вдругъ увидяМладой двурогой ликъ луныНа небѣ съ лѣвой стороны:

VI.

Она дрожала и блѣднѣла.Когда жъ падучая звѣздаПо небу темному летѣлаИ разсыпалася; тогдаВъ смятеньи Таня торопилась,Пока звѣзда еще катилась,Желанье сердца ей шепнуть.Когда случалось гдѣ нибудьЕй встрѣтить чернаго монаха,Иль быстрый заяцъ межъ полейПеребѣгалъ дорогу ей;Не зная, что́ начать со страха,Предчувствій горестныхъ полна,Ждала несчастья ужъ она.

VII.

Что жъ? Тайну прелесть находилаИ въ самомъ ужасѣ она:Такъ насъ природа сотворила,Къ противорѣчію склонна.Настали святки. То-то радость!Гадаетъ вѣтренная младость,Которой ничего не жаль,Передъ которой жизни дальЛежитъ свѣтла, необозрима,Гадаетъ старость сквозь очкиУ гробовой своей доски,Все потерявъ невозвратимо;И все равно: надежда имъЛжетъ дѣтскимъ лепетомъ своимъ.

VIII.

Татьяна любопытнымъ взоромъНа воскъ потопленый глядитъ:Онъ чудно-вылитымъ узоромъЕй что-то чудное гласитъ;Изъ блюда, полнаго водою,Выходятъ кольца чередою;И вынулось колечко ейПодъ пѣсенку старинныхъ дней:«Тамъ мужички-то все богаты;«Гребутъ лопатой серебро;«Кому поемъ, тому добро«И слава!» Но сулитъ утратыСей пѣсни жалостный напѣвъ;Милѣй кошурка сердцу дѣвъ.²⁹

IX.

Морозна ночь; все небо ясно;Свѣтилъ небесныхъ дивный хоръТечетъ такъ тихо, такъ согласно...Татьяна на широкій дворъВъ открытомъ платьицѣ выходитъ,На мѣсяцъ зеркало наводитъ;Но въ темномъ зеркалѣ однаДрожитъ печальная луна...Чу... снѣгъ хруститъ... прохожій; дѣваКъ нему на цыпочкахъ летитъИ голосокъ ея звучитъНѣжнѣй свирельнаго напѣва:Какъ ваше имя?³⁰ Смотритъ онъИ отвѣчаетъ: Агаѳонъ.

X.

Татьяна, по совѣту няни,Сбираясь ночью ворожить,Тихонько приказала въ баниНа два прибора столъ накрыть;Но стало страшно вдругъ Татьянѣ...И я — при мысли о СвѣтланѣМнѣ стало страшно — такъ и быть...Съ Татьяной намъ не во́рожитьТатьяна поясокъ шелковойСняла, раздѣлась и въ постельЛегла. Надъ нею вьется Лель,А подъ подушкою пуховойДѣвичье зеркало лежитъ.Утихло все. Татьяна спитъ.

XI.

И снится чудный сонъ Татьянѣ.Ей снится, будто бы онаИдетъ по снѣговой полянѣ,Печальной мглой окружена;Въ сугробахъ снѣжныхъ передъ неюШумитъ, клубитъ волной своеюКипучій, темный и сѣдойПотокъ, не скованный зимой;Двѣ жердочки, склеены льдиной,Дрожащій, гибельный мостокъ,Положены черезъ потокъ:И предъ шумящею пучиной,Недоумѣнія полна,Остановилася она.

XII.

Какъ на досадную разлуку,Татьяна ропщетъ на ручей;Не видитъ никого, кто рукуСъ той стороны подалъ бы ей;Но вдругъ сугробъ зашевелился,И кто жъ изъ подъ-него явился?Большой взъерошенный медвѣдь;Татьяна ахъ! а онъ ревѣть,И лапу съ острыми когтямиЕй протянулъ: она, скрѣпясь,Дрожащей ручкой оперласьИ боязливыми шагамиПеребралась черезъ ручей;Пошла — и что жъ? медвѣдь за ней.

XIII.

Она, взглянуть назадъ не смѣя,Поспѣшный ускоряетъ шагъ;Но отъ косматаго лакеяНе можетъ убѣжать никакъ;Кряхтя, валитъ медвѣдь несносный,Предъ ними лѣсъ; недвижны сосныВъ своей нахмуренной красѣ;Отягчены ихъ вѣтви всѣКлоками снѣга; сквозь вершиныОсинъ, березъ и липъ нагихъСіяетъ лучъ свѣтилъ ночныхъ;Дороги нѣтъ; кусты, стремниныМятелью всѣ занесены,Глубоко въ снѣгъ погружены.

XIV.

Татьяна въ лѣсъ; медвѣдь за нею;Снѣгъ рыхлой по колѣно ей;То длинный сукъ ее за шеюЗацѣпитъ вдругъ, то изъ ушейЗлатыя серьги вырветъ силой;То въ хрупкомъ снѣгѣ съ ножки милойУвязнетъ мокрой башмачокъ;То выронитъ она платокъ;Поднять ей нѣкогда; боится,Медвѣдя слышитъ за собой,И даже трепетной рукойОдежды край поднять стыдится;Она бѣжитъ, онъ все во слѣдъ:И силъ уже бѣжать ей нѣтъ.

XV.

Упала въ снѣгъ; медвѣдь проворноЕе хватаетъ и несетъ;Она безчувственно-покорна,Не шевелится, не дохнетъ;Онъ мчитъ ее лѣсной дорогой:Вдругъ межъ деревъ шалашъ убогой;Кругомъ все глушь; отвсюду онъПустыннымъ снѣгомъ занесёнъ,И ярко свѣтится окошко,И въ шалашѣ и крикъ, и шумъ;Медвѣдь примолвилъ: здѣсь мой кумъ:Погрѣйся у него немножко!И въ сѣни прямо онъ идетъ,И на порогъ ее кладетъ.

XVI.

Опомнилась, глядитъ Татьяна:Медвѣдя нѣтъ; она въ сѣняхъ;За дверью крикъ и звонъ стакана,Какъ на большихъ похоронахъ;Не видя тутъ ни капли толку,Глядитъ она тихонько въ щелку,И что же! видитъ... за столомъСидятъ чудовища кругомъ;Одинъ въ рогахъ съ собачьей мордой,Другой съ пѣтушьей головой,Здѣсь вѣдьма съ козьей бородой,Тутъ остовъ чопорный и гордой,Тамъ карла съ хвостикомъ, а вотъПолу-журавль и полу-котъ.

XVII.

Еще страшнѣй, еще чуднѣе:Вотъ ракъ верхомъ на паукѣ,Вотъ черепъ на гусиной шеѣ,Вертится въ красномъ колпакѣ,Вотъ мельница въ присядку пляшетъИ крыльями трещитъ и машетъ;Лай, хохотъ, пѣнье, свистъ и хлопъ,Людская молвь и конскій топъ!³¹Но что́ подумала Татьяна,Когда узнала межъ гостейТого, кто милъ и страшенъ ей —Героя нашего романа!Онѣгинъ за столомъ сидитъИ въ дверь украдкою глядитъ.

XVIII.

Онъ знакъ подастъ: и всѣ хлопочутъ;Онъ пьетъ: всѣ пьютъ и всѣ кричатъ;Онъ засмѣется: всѣ хохочутъ;Нахмуритъ брови: всѣ молчатъ;Онъ тамъ хозяинъ, это ясно:И Танѣ ужъ не такъ ужасно,И любопытная теперьНе много растворила дверь...Вдругъ вѣтеръ дунулъ, загашаяОгонь свѣтильниковъ ночныхъ:Смутилась шайка домовыхъ;Онѣгинъ, взорами сверкая,Изъ-за стола гремя встаетъ;Всѣ встали: онъ къ дверямъ идетъ.

XIX.

И страшно ей; и торопливоТатьяна силится бѣжать:Не льзя никакъ; нетерпѣливоМетаясь, хочетъ закричать:Не можетъ; дверь толкнулъ Евгеній:И взорамъ адскихъ привидѣнійЯвилась дѣва; ярый смѣхъРаздался дико; очи всѣхъ,Копыта, хоботы кривые,Хвосты хохлатые, клыки,Усы, кровавы языки,Рога и пальцы костяные,Все указуетъ на нее,И всѣ кричатъ: мое! мое!

XX.

Мое! сказалъ Евгеній грозно,И шайка вся сокрылась вдругъ;Осталася во тмѣ морознойМладая дѣва съ нимъ самъ-другъ;Онѣгинъ тихо увлекаетъ³²Татьяну въ уголъ и слагаетъЕе на шаткую скамьюИ клонитъ голову своюКъ ней на плечо; вдругъ Ольга входитъ,За нею Ленской; свѣтъ блеснулъ;Онѣгинъ руку замахнулъИ дико онъ очами бродитъ,И незванныхъ гостей бранитъ:Татьяна чуть жива лежитъ.

XXI.

Споръ громче, громче: вдругъ ЕвгенійХватаетъ длинный ножъ, и вмигъПоверженъ Ленскій; страшно тѣниСгустились; нестерпимый крикъРаздался... хижина шатнулась...И Таня въ ужасѣ проснулась....Глядитъ, ужъ въ комнатѣ свѣтло;Въ окнѣ сквозь мерзлое стеклоЗари багрянный лучъ играетъ;Дверь отворилась. Ольга къ ней,Авроры сѣверной алѣйИ легче ласточки, влетаетъ;Ну, говоритъ: «Скажи жъ ты мнѣ,Кого ты видѣла во снѣ?»

XXII.

Но та, сестры не замѣчая,Въ постелѣ съ книгою лежитъ,За листомъ листъ перебирая,И ничего не говоритъ.Хоть не являла книга этаНи сладкихъ вымысловъ поэта,Ни мудрыхъ истинъ, ни картинъ;Но ни Виргилій, ни Расинъ,Ни Скоттъ, ни Байронъ, ни Сенека,Ни даже Дамскихъ Модъ ЖурналъТакъ никого не занималъ:То былъ, друзья, Мартынъ Задека,³³Глава халдейскихъ мудрецовъ,Гадатель, толкователь сновъ.

XXIII.

Сіе глубокое твореньеЗавезъ кочующій купецъОднажды къ нимъ въ уединенье,И для Татьяны наконецъЕго съ разрозненной МальвинойОнъ уступилъ за три съ полтиной,Въ придачу взявъ еще за нихъСобранье басенъ площадныхъ,Грамматику, двѣ Петріады,Да Мармонтеля третій томъ.Мартынъ Задека сталъ потомъЛюбимецъ Тани... Онъ отрадыВо всѣхъ печаляхъ ей даритъ,И безотлучно съ нею спитъ.

XXIV.

Ее тревожитъ сновидѣнье.Не зная, какъ его понять,Мечтанья страшнаго значеньеТатьяна хочетъ отыскать.Татьяна въ оглавленьи краткомъНаходитъ азбучнымъ порядкомъСлова: боръ, буря, воронъ, ель,Ежъ, мракъ, мостокъ, медвѣдь, метель,И прочая. Ея сомнѣнійМартынъ Задека не рѣшитъ;Но сонъ зловѣщій ей сулитъПечальныхъ много приключеній.Дней нѣсколько она потомъВсе безпокоилась о томъ.

XXV.

Но вотъ багряною рукою³⁴Заря отъ утреннихъ долинъВыводитъ съ солнцемъ за собоюВеселый праздникъ имянинъ.Съ утра домъ Лариной гостямиВесь полонъ; цѣлыми семьямиСосѣды съѣхались въ возкахъ,Въ кибиткахъ, въ бричкахъ и въ саняхъ.Въ передней толкотня, тревога;Въ гостиной встрѣча новыхъ лицъ,Лай мосекъ, чмоканье дѣвицъ,Шумъ, хохотъ, давка у порога,Поклоны, шарканье гостей,Кормилицъ крикъ и плачъ дѣтей.

XXVI.

Съ своей супругою дороднойПріѣхалъ толстый Пустяковъ;Гвоздинъ, хозяинъ превосходной,Владѣлецъ нищихъ мужиковъ;Скотинины, чета сѣдая,Съ дѣтьми всѣхъ возрастовъ, считаяОтъ тридцати до двухъ годовъ;Уѣздный франтикъ Пѣтушковъ;Мой братъ двоюродный, Буяновъ,Въ пуху, въ картузѣ съ козырькомъ³⁵(Какъ вамъ, конечно, онъ знакомъ),И отставной Совѣтникъ Фляновъ,Тяжелый сплетникъ, старый плутъ,Обжора, взяточникъ и шутъ.

XXVII.

Съ семьей Панфила ХорликоваПріѣхалъ и мосье Трике,Острякъ, недавно изъ Тамбова,Въ очкахъ и въ рыжемъ парикѣ.Какъ истинный Французъ, въ карманѣТрикѣ привезъ куплетъ ТатьянѣНа голосъ, знаемый дѣтьми:Reveillez vous, belle endormie.Межъ ветхихъ пѣсенъ альманахаБылъ напечатанъ сей куплетъ;Трике, догадливый поэтъ,Его на свѣтъ явилъ изъ праха,И смѣло — вмѣсто belle Nina —Поставилъ belle Tatiana.

XXVIII.

И вотъ изъ ближняго посадаСозрѣвшихъ барышенъ кумиръ,Уѣздныхъ матушекъ отрада,Пріѣхалъ ротный командиръ;Вошелъ... Ахъ, новость, да какая!Музыка будетъ полковая!Полковникъ самъ ее послалъ.Какая радость: будетъ балъ!Дѣвчонки прыгаютъ заранѣ;³⁶Но кушать подали. ЧетойИдутъ за столъ рука съ рукой.Тѣснятся барышни къ Татьянѣ;Мужчины противъ: и, крестясь,Толпа жужжитъ, за столъ садясь.

XXIX.

На мигъ умолкли разговоры;Уста жуютъ. Со всѣхъ сторонъГремятъ тарелки и приборы,Да рюмокъ раздается звонъ.Но вскорѣ гости понемногуПодъемлютъ общую тревогу.Никто не слушаетъ, кричатъ,Смѣются, спорятъ и пищатъ.Вдругъ двери настежъ. Ленскій входитъИ съ нимъ Онѣгинъ. — «Ахъ, Творецъ!»Кричитъ хозяйка: «наконецъ!» —Тѣснятся гости, всякъ отводитъПриборы, стулья поскорѣй;Зовутъ, сажаютъ двухъ друзей.

XXX.

Сажаютъ прямо противъ Тани,И, утренней луны блѣднѣйИ трепетнѣй гонимой лани,Она темнѣющихъ очейНе подымаетъ: пышетъ бурноВъ ней страстный жаръ; ей душно, дурно;Она привѣтствій двухъ друзейНе слышитъ; слезы изъ очейХотятъ ужъ капать; ужъ готоваБѣдняжка въ обморокъ упасть:Но воля и разсудка влястьПревозмогли. Она два словаСквозь зубы молвила тишкомъИ усидѣла за столомъ.

XXXI.

Траги-нервическихъ явленій,Дѣвичьихъ обмороковъ, слезъДавно терпѣть не могъ Евгеній:Довольно ихъ онъ перенесъ.Чудакъ, попавъ на пиръ огромной,Ужъ былъ сердитъ. Но, дѣвы томнойЗамѣтя трепетный порывъ,Съ досады взоры опустивъ,Надулся онъ, и негодуяПоклялся Ленскаго взбѣситьИ ужъ порядкомъ отомстить.Теперь, заранѣ торжествуя,Онъ сталъ чертить въ душѣ своейКаррикатуры всѣхъ гостей.

XXXII.

Конечно не одинъ ЕвгенійСмятенье Тани видѣть могъ;Но цѣлью взоровъ и сужденійВъ то время жирный былъ пирогъ(Къ несчастію, пересоленой);Да вотъ въ бутылкѣ засмоленой,Между жаркимъ и блан-манже,Цимлянское несутъ уже;За нимъ строй рюмокъ узкихъ, длинныхъ,Подобныхъ таліи твоей,Зизи, кристалъ души моей,Предметъ стиховъ моихъ невинныхъ,Любви приманчивый фіялъ,Ты, отъ кого я пьянъ бывалъ!

XXXIII.

Освободясь отъ пробки влажной,Бутылка хлопнула; виноШипитъ, и вотъ съ осанкой важной,Куплетомъ мучимый давно,Трике встаетъ; предъ нимъ собраньеХранитъ глубокое молчанье.Татьяна чуть жива; Трике,Къ ней обратясь съ листкомъ въ рукѣ,Запѣлъ, фальшивя. Плески, кликиЕго привѣтствуютъ. ОнаПѣвцу присѣсть принуждена;Поэтъ же скромный, хоть великій,Ея здоровье первый пьетъИ ей куплетъ передаетъ.

XXXIV.

Пошли привѣты, поздравленья;Татьяна всѣхъ благодаритъ.Когда же дѣло до ЕвгеньяДошло; то дѣвы томный видъ,Ея смущеніе, усталостьВъ его души родили жалость:Онъ, молча, поклонился ей,Но какъ-то взоръ его очейБылъ чудно нѣженъ. Отъ того ли,Что онъ и вправду тронутъ былъ,Иль онъ, кокетствуя, шалилъ,Невольно ль! иль изъ доброй воли;Но взоръ сей нѣжность изъявилъ:Онъ сердце Тани оживилъ.

XXXV.

Гремятъ отдвинутые стулья;Толпа въ гостиную валитъ:Такъ пчелъ изъ лакомаго ульяНа ниву шумный рой летитъ.Довольный праздничнымъ обѣдомъ,Сосѣдъ сопитъ передъ сосѣдомъ;Подсѣли дамы къ комельку:Дѣвицы шепчутъ въ уголку;Столы зеленые раскрыты:Зовутъ задорныхъ игроковъБостонъ и ломберъ стариковъ,И вистъ, донынѣ знаменитый,Однообразная семья,Всѣ жадной скуки сыновья.

XXXVI.

Ужъ восемь робертовъ сыгралиГерои виста; восемь разъОни мѣста перемѣняли;И чай несутъ. Люблю я часъОпредѣлять обѣдомъ, чаемъИ ужиномъ. Мы время знаемъВъ деревнѣ безъ большихъ суетъ:Желудокъ — вѣрный нашъ Брегетъ;И, кстати, я замѣчу въ скобкахъ,Что рѣчь веду въ моихъ строфахъЯ столь же часто о пирахъ,О разныхъ кушаньяхъ и пробкахъ,Какъ ты, божественный Омиръ,Ты, тридцати вѣковъ кумиръ!

XXXVII. XXXVIII. XXXIX.

Но чай несутъ: дѣвицы чинноЕдва за блюдечки взялись,Вдругъ изъ-за двери въ залѣ длиннойФаготъ и флейта раздались.Обрадованъ музыки громомъ,Оставя чашку чаю съ ромомъ,Парисъ окружныхъ городковъ,Подходитъ къ Ольгѣ Пѣтушковъ,Къ Татьянѣ Ленскій, Харликову,Невѣсту переспѣлыхъ лѣтъ,Беретъ Тамбовскій мой поэтъ,Умчалъ Буяновъ Пустякову,И въ залу высыпали всѣ,И балъ блеститъ во всей красѣ.

XL.

Въ началѣ моего романа(Смотрите первую тетрадь)Хотѣлось въ родѣ мнѣ АльбанаБалъ Петербургскій описать;Но, развлеченъ пустымъ мечтаньемъ,Я занялся воспоминаньемъО ножкахъ мнѣ знакомыхъ дамъ.По вашимъ узенькимъ слѣдамъ,О ножки, полно заблуждаться!Съ измѣной юности моейПора мнѣ сдѣлаться умнѣй,Въ дѣлахъ и въ слогѣ поправляться,И эту пятую тетрадьОтъ отступленій очищать.

XLI.

Однообразный и безумный,Какъ вихорь жизни молодой,Кружится вальса вихорь шумный;Чета мелькаетъ за четой.Къ минутѣ мщенья приближаясь,Онѣгинъ, втайнѣ усмѣхаясь,Подходитъ къ Ольгѣ. Быстро съ нейВертится около гостей,Потомъ на стулъ ее сажаетъ,Заводитъ рѣчь о томъ, о семъ:Спустя минуты двѣ, потомъВновь съ нею вальсъ онъ продолжаетъ;Всѣ въ изумленьи. Ленскій самъНе вѣритъ собственнымъ глазамъ.

XLII.

Мазурка раздалась. Бывало,Когда гремѣлъ мазурки громъ,Въ огромномъ залѣ все дрожало,Паркетъ трещалъ подъ каблукомъ,Тряслися, дребезжали рамы;Теперь не то: и мы, какъ дамы,Скользимъ по лаковымъ доскамъ.Но въ городахъ, по деревнямъ,Еще мазурка сохранилаПервоначальныя красы:Припрыжки, каблуки, усыВсе тѣ же; ихъ не измѣнилаЛихая мода, нашъ тиранъ,Недугъ новѣйшихъ Россіянъ.

XLIII. XLIV.

Буяновъ, братецъ мой задорный,Къ герою нашему подвелъТатьяну съ Ольгою: проворныйОнѣгинъ съ Ольгою пошелъ;Ведетъ ее, скользя небрежно,И, наклонясь, ей шепчетъ нѣжноКакой-то пошлый мадригалъ,И руку жметъ — и запылалъВъ ея лицѣ самолюбивомъРумянецъ ярче. Ленскій мойВсе видѣлъ: вспыхнулъ, самъ не свой;Въ негодованіи ревнивомъПоэтъ конца мазурки ждетъИ въ котильонъ ее зоветъ.

XLV.

Но ей не льзя. Не льзя? Но что же?Да Ольга слово ужъ далаОнѣгину. О, Боже, Боже!Что слышитъ онъ? Она могла...Возможно ль? Чуть лишь изъ пеленокъ,Кокетка, вѣтренный ребенокъ!Ужъ хитрость вѣдаетъ она,Ужъ измѣнять научена!Не въ силахъ Ленскій снесть удара;Проказы женскія кляня,Выходитъ, требуетъ коняИ скачетъ. Пистолетовъ пара,Двѣ пули — больше ничего —Вдругъ разрѣшатъ судьбу его.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

La sotto giorni nubilosi e breviNasce una gente a cui l'morir non dole.

Petr.

I.

Замѣтивъ, что Владиміръ скрылся,Онѣгинъ, скукой вновь гонимъ,Близъ Ольги въ думу погрузился,Довольный мщеніемъ своимъ.За нимъ и Олинька зѣвала,Глазами Ленскаго искала,И безконечный котильонъЕе томилъ, какъ тяжкій сонъ.Но конченъ онъ. Идутъ за ужинъ.Постели стелютъ; для гостейНочлегъ отводятъ отъ сѣнейДо самой дѣвичьи. Всѣмъ нуженъПокойный сонъ. Онѣгинъ мойОдинъ уѣхалъ спать домой.

II.

Все успокоилось: въ гостинойХрапитъ тяжелый ПустяковъСъ своей тажелой половиной.Гвоздинъ, Буяновъ, ПѣтушковъИ Фляновъ, не совсѣмъ здоровой,На стульяхъ улеглись въ столовой,А на полу мосье Трике,Въ фуфайкѣ, въ старомъ колпакѣ.Дѣвицы въ комнатахъ ТатьяныИ Ольги всѣ объяты сномъ.Одна, печально подъ окномъОзарена лучемъ Діаны,Татьяна бѣдная не спитъИ въ поле темное глядитъ.

III.

Его нежданнымъ появленьемъ,Мгновенной нѣжностью очейИ страннымъ съ Ольгой поведеньемъДо глубины души своейОна проникнута; не можетъНикакъ понять его; тревожитъЕе ревнивая тоска,Какъ будто хладная рукаЕй сердце жметъ, какъ будто безднаПодъ ней чернѣетъ и шумитъ...«Погибну,» Таня говоритъ:«Но гибель отъ него любезна.«Я не ропщу: зачѣмъ роптать?«Не можетъ онъ мнѣ счастья дать.» —

IV.

Впередъ, впередъ, моя исторья!Лице насъ новое зоветъ.Въ пяти верстахъ отъ Красногорья,Деревни Ленскаго, живетъИ здравствуетъ еще донынѣВъ философической пустынѣЗарѣцкій, нѣкогда буянъ,Картежной шайки атаманъ,Глава повѣсъ, трибунъ трактирный,Теперь же добрый и простойОтецъ семейства холостой,Надежный другъ, помѣщикъ мирныйИ даже честный человѣкъ:Такъ исправляется нашъ вѣкъ!

V.

Бывало, льстивый голосъ свѣтаВъ немъ злую храбрость выхвалялъ:Онъ, правда, въ тузъ изъ пистолетаВъ пяти саженяхъ попадалъ,И то сказать, что и въ сраженьиРазъ въ настоящемъ упоеньиОнъ отличился, смѣло въ грязьСъ коня Калмыцаго свалясь,Какъ зюзя пьяный, и ФранцузамъДостался въ плѣнъ: драгой залогъ!Новѣйшій Регулъ, чести богъ,Готовый вновь предаться узамъ,Чтобъ каждымъ утромъ у Вери³⁷Въ долгъ осушать бутылки три.

VI.

Бывало, онъ трунилъ забавно,Умѣлъ морочить дуракаИ умнаго дурачить славно,Иль явно, иль исподтишка,Хоть и ему иныя штукиНе проходили безъ науки,Хоть иногда и самъ въ просакъОнъ попадался, какъ простакъ.Умѣлъ онъ весело поспорить,Остро и тупо отвѣчать,Порой расчетливо смолчать,Порой расчетливо повздорить,Друзей поссорить молодыхъИ на барьеръ поставить ихъ,

VII.

Иль помириться ихъ заставить,Дабы позавтракать втроемъ,И послѣ тайно обезславитьВеселой шуткою, враньемъ,Sed alia tempora! Удалость(Какъ сонъ любви, другая шалость)Проходитъ съ юностью живой.Какъ я сказалъ, Зарѣцкій мой,Подъ сѣнь черемухъ и акаційОтъ бурь укрывшись наконецъ,Живетъ, какъ истинный мудрецъ,Капусту садитъ, какъ Горацій,Разводитъ утокъ и гусейИ учитъ азбукѣ дѣтей.

VIII.

Онъ былъ не глупъ; и мой Евгеній,Не уважая сердца въ немъ,Любилъ и духъ его сужденій,И здравый толкъ о томъ, о семъ.Онъ съ удовольствіемъ, бывало,Видался съ нимъ, и такъ нималоПоутру не былъ удивленъ,Когда его увидѣлъ онъ.Тотъ послѣ перваго привѣта,Прервавъ начатый разговоръ,Онѣгину, осклабя взоръ,Вручилъ записку отъ поэта.Къ окну Онѣгинъ подошелъИ про себя ее прочелъ.

IX.

То былъ пріятный, благородный,Короткій вызовъ иль картель:Учтиво, съ ясностью холоднойЗвалъ друга Ленскій на дуэль.Онѣгинъ съ перваго движенья,Къ послу такого порученьяОборотясь, безъ лишнихъ словъСказалъ, что онъ всегда готовъ.Зарѣцкій всталъ безъ объясненій;Остаться долѣ не хотѣлъ,Имѣя дома много дѣлъ,И тотчасъ вышелъ; но ЕвгенійНаединѣ съ своей душойБылъ недоволенъ самъ собой.

X.

И подѣломъ: въ разборѣ строгомъ,На тайный судъ себя призвавъ,Онъ обвинялъ себя во многомъ:Во-первыхъ, онъ ужъ былъ неправъ,Что надъ любовью робкой, нѣжнойТакъ подшутилъ вечоръ небрежно.А во-вторыхъ: пускай поэтъДурачится; въ осмнадцать лѣтъОно простительно: Евгеній,Всѣмъ сердцемъ юношу любя,Былъ долженъ оказать себяНе мячикомъ предразсужденій,Не пылкимъ мальчикомъ, бойцомъ,Но мужемъ съ честью и съ умомъ.

XI.

Онъ могъ бы чувства обнаружить,А не щетиниться, какъ звѣрь?Онъ долженъ былъ обезоружитьМладое сердце. «Но теперьУжъ поздно; время улетѣло...Къ тому жъ—онъ мыслитъ—въ это дѣлоВмѣшался старый дуэлистъ;Онъ золъ, онъ сплетникъ, онъ рѣчистъ...Конечно: быть должно презрѣньеЦѣной его забавныхъ словъ;Но шопотъ, хохотня глупцовъ...»И вотъ общественное мнѣнье!³⁸Пружина чести, нашъ кумиръ!И вотъ, на чемъ вертится міръ!

XII.

Кипя враждой нетерпѣливой,Отвѣта дома ждетъ поэтъ;И вотъ сосѣдъ велерѣчивойПривезъ торжественно отвѣтъ.Теперь ревнивцу то-то праздникъ!Онъ все боялся: чтобъ проказникъНе отшутился какъ нибудь,Уловку выдумавъ и грудьОтворотивъ отъ пистолета.Теперь сомнѣнья рѣшены:Они на мельницу должныПріѣхать завтра до разсвѣта,Взвести другъ на друга курокъИ мѣтить въ ляжку иль въ високъ.

XIII.

Рѣшась кокетку ненавидѣть,Кипящій Ленскій не хотѣлъПредъ поединкомъ Ольгу видѣть,На солнце, на часы смотрѣлъ,Махнулъ рукою напослѣдокъ —И очутился у сосѣдокъ.Онъ думалъ Олиньку смутить,Своимъ пріѣздомъ поразить;Не тутъ-то было: какъ и прежде,На встрѣчу бѣднаго пѣвцаПрыгнула Олинька съ крыльца,Подобна вѣтреной надеждѣ,Рѣзва, безпечна, весела,Ну точно та же, какъ была.

XIV.

«Зачѣмъ вечоръ такъ рано скрылись?Былъ первый Олинькинъ вопросъ.Всѣ чувства въ Ленскомъ помутились,И, молча, онъ повѣсилъ носъ.Исчезла ревность и досадаПредъ этой ясностію взгляда,Предъ этой нѣжной простотой,Предъ этой рѣзвою душой!...Онъ смотритъ въ сладкомъ умиленьѣ;Онъ видитъ: онъ еще любимъ!Ужъ онъ, раскаяньемъ томимъ,Готовъ просить у ней прощенье,Трепещетъ, не находитъ словъ:Онъ счастливъ, онъ почти здоровъ...

XV. XVI. XVII.

И вновь задумчивый, унылыйПредъ милой Ольгою своей,Владиміръ не имѣетъ силыВчерашній день напомнить ей;Онъ мыслитъ: «буду ей спаситель.Не потерплю, чтобъ развратительОгнемъ и вздоховъ и похвалъМладое сердце искушалъ;Чтобъ червь презрѣнный, ядовитыйТочилъ лилеи стебелекъ;Чтобы двухутренній цвѣтокъУвялъ еще полураскрытый.»Все это значило, друзья:Съ пріятелемъ стрѣляюсь я.

XVIII.

Когда бъ онъ зналъ, какая ранаМоей Татьяны сердце жгла!Когда бы вѣдала Татьяна,Когда бы знать она могла,Что завтра Ленскій и ЕвгенійЗаспорятъ о могильной сѣни:Ахъ, можетъ быть, ея любовьДрузей соединила бъ вновь!Но этой страсти и случайноЕще никто не открывалъ.Онѣгинъ обо всемъ молчалъ;Татьяна изнывала тайно;Одна бы няня знать могла,Да недогадлива была.

XIX.

Весь вечеръ Ленскій былъ разсѣянъ,То молчаливъ, то веселъ вновь;Но тотъ, кто музою взлелѣянъ,Всегда таковъ: нахмуря бровь,Садился онъ за клавикорды,И бралъ на нихъ одни аккорды;То, къ Ольгѣ взоры устремивъ,Шепталъ: не правда ль? я счастливъ.Но поздно; время ѣхать. СжалосьВъ немъ сердце, полное тоской;Прощаясь съ дѣвой молодой,Оно какъ будто разрывалось.Она глядитъ ему въ лицо.— «Что съ вами? — «Такъ» И на крыльцо.

XX.

Домой пріѣхавъ, пистолетыОнъ осмотрѣлъ, потомъ вложилъОпять ихъ въ ящикъ, и, раздѣтый,При свѣчкѣ, Шиллера открылъ;Но мысль одна его объемлетъ;Въ немъ сердце грустное не дремлетъ:Съ неизъяснимою красойОнъ видитъ Ольгу предъ собой.Владиміръ книгу закрываетъ,Беретъ перо; его стихи,Полны любовной чепухи,Звучатъ и льются. Ихъ читаетъОнъ вслухъ, въ лирическомъ жару,Какъ Д. пьяный на пиру.

XXI.

Стихи на случай сохранились;Я ихъ имѣю; вотъ они:«Куда, куда вы удалились,«Весны моей златые дни?«Что день грядущій мнѣ готовитъ?«Его мой взоръ напрасно ловитъ,«Въ глубокой мглѣ таится онъ.«Нѣтъ нужды; правъ судьбы законъ.«Паду ли я, стрѣлой пронзенный,«Иль мимо пролетитъ она,«Все благо: бдѣнія и сна«Приходитъ часъ опредѣленный;«Благословенъ и день заботъ,«Благословенъ и тмы приходъ!

XXII.

«Блеснетъ заутра лучъ денницы«И заиграетъ яркій день;«А я — быть можетъ, я гробницы«Сойду въ таинственную сѣнь,«И память юнаго поэта«Поглотитъ медленная Лета,«Забудетъ міръ меня; но ты«Придешь ли, дѣва красоты!«Слезу пролить надъ ранней урной«И думать: онъ меня любилъ,«Онъ мнѣ единой посвятилъ«Разсвѣтъ печальный жизни бурной!...«Сердечный другъ, желанный другъ,«Приди, приди: я твой супругъ!...»

XXIII.

Такъ онъ писалъ темно и вяло(Что романтизмомъ мы зовёмъ,Хоть романтизма тутъ ни малоНе вижу я; да что намъ въ томъ?)И наконецъ передъ зарёю,Склонясь усталой головою,На модномъ словѣ идеалъТихонько Ленскій задремалъ;Но только соннымъ обаяньемъОнъ позабылся, ужъ сосѣдъВъ безмолвный входитъ кабинетъИ будитъ Ленскаго воззваньемъ:«Пора вставать: седьмой ужъ часъ.«Онѣгинъ вѣрно ждетъ ужъ насъ.»

XXIV.

Но ошибался онъ: ЕвгенійСпалъ въ это время мертвымъ сномъ.Уже рѣдѣютъ ночи тѣниИ встрѣченъ Весперъ пѣтухомъ;Онѣгинъ спитъ себѣ глубоко.Ужъ солнце катится высокоИ перелетная мятельБлеститъ и вьется; но постельЕще Евгеній не покинулъ,Еще надъ нимъ летаетъ сонъ.Вотъ наконецъ проснулся онъИ полы завѣса раздвинулъ;Глядитъ — и видитъ, что пораДавно ужъ ѣхать со двора.

XXV.

Онъ поскорѣй звонитъ. ВбѣгаетъКъ нему слуга Французъ Гильо,Халатъ и туфли предлагаетъИ подаетъ ему бѣльё.Спѣшитъ Онѣгинъ одѣваться,Слугѣ велитъ приготовлятьсяСъ нимъ вмѣстѣ ѣхать и съ собойВзять также ящикъ боевой.Готовы санки бѣговыя.Онъ сѣлъ, на мельницу летитъ.Примчались. Онъ слугѣ велитъЛепажа³⁹ стволы роковыеНести за нимъ, а лошадямъОтъѣхать въ поле къ двумъ дубкамъ.

XXVI.

Опершись на плотину, ЛенскійДавно нетерпѣливо ждалъ;Мѣжъ тѣмъ, механикъ деревенскій,Зарѣцкій жорновъ осуждалъ.Идетъ Онѣгинъ съ извиненьемъ.«Но гдѣ же, молвилъ съ изумленьемъЗарѣцкій, гдѣ вашъ секундантъ?Въ дуэляхъ классикъ и педантъ,Любилъ методу онъ изъ чувства,И человѣка растянутьОнъ позволялъ — не какъ нибудь,Но въ строгихъ правилахъ искусства,По всѣмъ преданьямъ старины(Что похвалить мы въ немъ должны).

XXVII.

— «Мой секундантъ?» сказалъ Евгеній:«Вотъ онъ: мой другъ, monsіeur Guіllot.Я не предвижу возраженійНа представленіе мое:Хоть человѣкъ онъ неизвѣстный,Но ужъ конечно малый честный.» —Зарѣцкій губу закусилъ.Онѣгинъ Ленскаго спросилъ:«— Чтожъ, начинать?»—«Начнемъ: пожалуй,»Сказалъ Владиміръ. И пошлиЗа мельницу. Пока вдалиЗарѣцкій нашъ и честный малыйВступили въ важный договоръ,Враги стоятъ, потупя взоръ.

XXVIII.

Враги! Давно ли другъ отъ другаИхъ жажда крови отвела?Давно ль они часы досуга,Трапезу, мысли и дѣлаДѣлили дружно? Нынѣ злобно,Врагамъ наслѣдственнымъ подобно,Какъ въ страшномъ, непонятномъ снѣ,Они другъ другу въ тишинѣГотовятъ гибель хладнокровно...Не засмѣяться ль имъ, покаНе обагрилась ихъ рука,Не разойтиться ль полюбовно?...Но дико свѣтская враждаБоится ложнаго стыда.

XXIX.

Вотъ пистолеты ужъ блеснули.Гремитъ о шомполъ молотокъ.Въ граненый стволъ уходятъ пулиИ щелкнулъ въ первый разъ курокъ.Вотъ порохъ струйкой сѣроватойНа полку сыплется. Зубчатый,Надежно ввинченный кременьВзведенъ еще. За ближній пеньСтановится Гильо смущенный.Плащи бросаютъ два врага.Зарѣцкій тридцать два шагаОтмѣрялъ съ точностью отмѣнной,Друзей развелъ по крайній слѣдъ,И каждый взялъ свой пистолетъ.

XXX.

«Теперь сходитесь.» Хладнокровно,Еще не цѣля, два врагаПоходкой твердой, тихо, ровноЧетыре перешли шага,Четыре смертныя ступени.Свой пистолетъ тогда Евгеній,Не преставая наступать,Сталъ первый тихо подымать.Вотъ пять шаговъ еще ступили,И Ленскій, жмуря лѣвый глазъ,Сталъ также цѣлить — но какъ разъОнѣгинъ выстрѣлилъ... ПробилиЧасы урочные: поэтъРоняетъ, молча, пистолетъ,

XXXI.

На грудь кладетъ тихонько рукуИ падаетъ. Туманный взоръИзображаетъ смерть, не муку.Такъ медленно по скату горъ,На солнцѣ искрами блистая,Спадаетъ глыба снѣговая.Мгновеннымъ холодомъ облитъ,Онѣгинъ къ юношѣ спѣшитъ,Глядитъ, зоветъ его... напрасно:Его ужъ нѣтъ. Младой пѣвецъНашелъ безвременный конецъ!Дохнула буря, цвѣтъ прекраснойУвялъ на утренней зарѣ,Потухъ огонь на алтарѣ!...

XXXII.

Недвижимъ онъ лежалъ, и страненъБылъ томный миръ его чела.Подъ грудь онъ былъ на вылетъ раненъ;Дымясь, изъ раны кровь текла.Тому назадъ одно мгновенье,Въ семъ сердцѣ билось вдохновенье,Вражда, надежда и любовь,Играла жизнь, кипѣла кровь:Теперь какъ въ домѣ опустѣломъ,Все въ немъ и тихо, и темно;Замолкло навсегда оно.Закрыты ставни, окны мѣломъЗабѣлены. Хозяйки нѣтъ.А гдѣ, Богъ вѣсть. Пропалъ и слѣдъ.

XXXIII.

Пріятно дерзкой эпиграммойВзбѣсить оплошнаго врага;Пріятно зрѣть, какъ онъ, упрямоСклонивъ бодливые рога,Невольно въ зеркало глядитсяИ узнавать себя стыдится;Пріятнѣй, если онъ, друзья,Завоетъ сдуру: это я!Еще пріятнѣе въ молчаньиЕму готовить честный гробъИ тихо цѣлить въ блѣдный лобъНа благородномъ разстояньи;Но отослать его къ отцамъЕдва ль пріятно будетъ вамъ?

XXXIV.

Что жъ, если вашимъ пистолетомъСраженъ пріятель молодой,Нескромнымъ взглядомъ, иль отвѣтомъ,Или бездѣлицей инойВасъ оскорбившій за бутылкой,Иль даже самъ въ досадѣ пылкойВасъ гордо вызвавшій на бой,Скажите: вашею душойКакое чувство овладѣетъ,Когда недвижимъ, на землѣПредъ вами съ смертью на челѣ,Онъ постепенно костенѣетъ;Когда онъ глухъ и молчаливъНа вашъ отчаянный призывъ?

XXXV.

Въ тоскѣ сердечныхъ угрызеній,Рукою стиснувъ пистолетъ,Глядитъ на Ленскаго Евгеній.«Ну, что жъ? убитъ,» рѣшилъ сосѣдъ.Убитъ!... Симъ страшнымъ восклицаньемъСраженъ, Онѣгинъ съ содроганьемъОтходитъ и людей зоветъ.Зарѣцкій бережно кладетъНа сани трупъ оледенѣлый;Домой везетъ онъ страшный кладъ.Почуя мертваго, храпятъИ бьются кони, пѣной бѣлойСтальныя мочатъ удила,И полетѣли, какъ стрѣла.

XXXVI.

Друзья мои, вамъ жаль поэта;Во цвѣтѣ радостныхъ надеждъ,Ихъ не свершивъ еще для свѣта,Чуть изъ младенческихъ одеждъ,Увялъ! гдѣ жаркое волненье,Гдѣ благородное стремленьеИ чувствъ и мыслей молодыхъ,Высокихъ, нѣжныхъ, удалыхъ?Гдѣ бурныя любви желанья,И жажда знаній и труда:И страхъ порока и стыда,И вы, завѣтныя мечтанья,Вы, призракъ жизни неземной,Вы, сны поэзіи святой!

XXXVII.

Быть можетъ, онъ для блага міра,Иль хоть для славы былъ рожденъ;Его умолкнувшая лираГремучій, непрерывный звонъВъ вѣкахъ поднять могла. Поэта,Быть можетъ, на ступеняхъ свѣтаЖдала высокая ступень.Его страдальческая тѣнь,Быть можетъ, унесла съ собоюСвятую тайну, и для насъПогибъ животворящій гласъ,И за могильною чертоюКъ ней не домчится гимнъ племенъ,Благословеніе временъ.

XXXVIII. XXXIX.

А можетъ быть и то: поэтаОбыкновенный ждалъ удѣлъ.Прошли бы юношества лѣта:Въ немъ пылъ души бы охладѣлъ.Во многомъ онъ бы измѣнился,Разстался бъ съ музами, женился,Въ деревнѣ, счастливъ и рогатъ,Носилъ бы стеганый халатъ;Узналъ бы жизнь на самомъ дѣлѣ,Подагру бъ въ сорокъ лѣтъ имѣлъ,Пилъ, ѣлъ, скучалъ, толстѣлъ, хирѣлъ,И наконецъ въ своей постелѣСкончался бъ посреди дѣтей,Плаксивыхъ бабъ и лекарей.

XL.

Но что бы ни было; читатель,Увы, любовникъ молодой,Поэтъ, задумчивый мечтатель,Убитъ пріятельской рукой!Есть мѣсто: влѣво отъ селенья,Гдѣ жилъ питомецъ вдохновенья,Двѣ сосны корнями срослись;Подъ ними струйки извилисьРучья сосѣдственной долины.Тамъ пахарь любитъ отдыхать,И жницы въ волны погружатьПриходятъ звонкіе кувшины;Тамъ у ручья въ тѣни густойПоставленъ памятникъ простой.

XLI.

Подъ нимъ (какъ начинаетъ капатьВесенній дождь на злакъ полей)Пастухъ, плетя свой пестрый лапоть,Поетъ про Волжскихъ рыбарей;И горожанка молодая,Въ деревнѣ лѣто провождая,Когда стремглавъ верхомъ онаНесется по полямъ одна,Коня предъ нимъ остановляетъ,Ремянный поводъ натянувъ,И, флеръ отъ шляпы отвернувъ,Глазами бѣглыми читаетъПростую надпись — и слезаТуманитъ нѣжные глаза.

XLII.

И шагомъ ѣдетъ въ чистомъ полѣ,Въ мечтанье погрузясь, она;Душа въ ней долго поневолѣСудьбою Ленскаго полна;И мыслитъ: «что-то съ Ольгой стало?Въ ней сердце долго ли страдало,Иль скоро слезъ прошла пора?И гдѣ теперь ея сестра?И гдѣ жъ бѣглецъ людей и свѣта,Красавицъ модныхъ модный врагъ,Гдѣ этотъ пасмурный чудакъ,Убійца юнаго поэта?»Современемъ отчетъ я вамъПодробно обо всемъ отдамъ;

XLIII.

Но не теперь. Хоть я сердечноЛюблю героя моего,Хоть возвращусь къ нему конечно,Но мнѣ теперь не до него.Лѣта къ суровой прозѣ клонятъ,Лѣта шалунью риѳму гонятъ,И я — со вздохомъ признаюсь —За ней лѣнивѣй волочусь.Перу старинной нѣтъ охотыМарать летучіе листы;Другія, хладныя мечты,Другія, строгія заботыИ въ шумѣ свѣта и въ тишиТревожатъ сонъ моей души.

XLIV.

Позналъ я гласъ иныхъ желаній,Позналъ я новую печаль;Для первыхъ нѣтъ мнѣ упованій,А старой мнѣ печали жаль.Мечты, мечты! гдѣ ваша сладость?Гдѣ, вѣчная къ ней риѳма, младость?Ужель и вправду наконецъУвялъ, увялъ ея вѣнецъ?Ужель и впрямъ и въ самомъ дѣлѣ,Безъ элегическихъ затѣй,Весна моихъ промчалась дней(Что я, шутя, твердилъ доселѣ)?И ей ужель возврата нѣтъ?Ужель мнѣ скоро тридцать лѣтъ?

XLV.

Такъ, полдень мой насталъ, и нужноМнѣ въ томъ сознаться, вижу я.Но, такъ и быть, простимся дружно,О юность легкая моя!Благодарю за наслажденья,За грусть, за милыя мученья,За шумъ, за бури, за пиры,За всѣ, за всѣ твои дары;Благодарю тебя. Тобою,Среди тревогъ и въ тишинѣ,Я насладился... и вполнѣ;Довольно! Съ ясною душоюПускаюсь нынѣ въ новый путьОтъ жизни прошлой отдохнуть.

XLVI.

Дай оглянусь. Простите жъ, сѣни,Гдѣ дни мои текли въ глуши,Исполненны страстей и лѣниИ сновъ задумчивой души.А ты младое вдохновенье,Волнуй мое воображенье,Дремоту сердца оживляй,Въ мой уголъ чаще прилетай,Не дай остыть душѣ поэта,Ожесточиться, очерствѣть,И наконецъ окаменѣтьВъ мертвящемъ упоеньи свѣта,Въ семъ омутѣ, гдѣ съ вами яКупаюсь, милые друзья!⁴⁰

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Москва, Россіи дочь любима,Гдѣ равную тебѣ сыскать?

Дмитріевъ.

Какъ не любить родной Москвы?

Баратынскій.

Гоненье на Москву! что значитъ видѣть свѣтъ! Гдѣ жъ лучше? Гдѣ насъ нѣтъ.

Грибоѣдовъ.

I.

Гонимы вешними лучами,Съ окрестныхъ горъ уже снѣгаСбѣжали мутными ручьямиНа потопленные луга.Улыбкой ясною природаСквозь сонъ встрѣчаетъ утро года;Синѣя, блещутъ небеса.Еще прозрачные, лѣсаКакъ будто пухомъ зеленѣютъ.Пчела за данью полевойЛетитъ изъ кельи восковой.Долины сохнутъ и пестрѣютъ;Стада шумятъ, и соловейУжъ пѣлъ въ безмолвіи ночей.

II.

Какъ грустно мнѣ твое явленье,Весна, весна! пора любви!Какое темное волненьеВъ моей душѣ, въ моей крови!Съ какимъ тяжелымъ умиленьемъЯ наслаждаюсь дуновеньемъВъ лице мнѣ вѣющей весны,На лонѣ сельской тишины!Или мнѣ чуждо наслажденье,И все, что радуетъ, живитъ,Все, что ликуетъ и блеститъ,Наводитъ скуку и томленьеНа душу мертвую давно,И все ей кажется темно?

III.

Или, не радуясь возвратуПогибшихъ осенью листовъ,Мы помнимъ горькую утрату,Внимая новый шумъ лѣсовъ;Или, съ природой оживленнойСближаемъ думою смущеннойМы увяданье нашихъ лѣтъ,Которымъ возрожденья нѣтъ?Быть можетъ, въ мысли намъ приходитъСредь поэтическаго снаИная, старая весна,И въ трепетъ сердце намъ приводитъМечтой о дальней сторонѣ,О чудной ночи, о лунѣ.....

IV.

Вотъ время: добрые лѣнивцы,Эпикурейцы-мудрецы,Вы, равнодушные счастливцы,Вы, школы Левшина⁴¹ птенцы,Вы, деревенскіе Пріамы,И вы, чувствительныя дамы,Весна въ деревню васъ зоветъ,Пора тепла, цвѣтовъ, работъ,Пора гуляній вдохновенныхъИ соблазнительныхъ ночей.Въ поля, друзья! скорѣй, скорѣй,Въ каретахъ, тяжко нагруженныхъ,На долгихъ иль на почтовыхъТянитесь изъ заставъ градскихъ.

V.

И вы, читатель благосклонный,Въ своей коляскѣ выписной,Оставьте градъ неугомонный,Гдѣ веселились вы зимой;Съ моею музой своенравнойПойдемте слушать шумъ дубравнойНадъ безъименною рѣкой,Въ деревнѣ, гдѣ Евгеній мой,Отшельникъ праздный и унылой,Еще недавно жилъ зимойВъ сосѣдствѣ Тани молодой,Моей мечтательницы милой;Но гдѣ его теперь ужъ нѣтъ...Гдѣ грустный онъ оставилъ слѣдъ.

VI.

Межъ горъ, лежащихъ полукругомъ,Пойдемъ туда, гдѣ ручеекъ,Віясь, бѣжитъ зеленымъ лугомъКъ рѣкѣ сквозь липовый лѣсокъ.Тамъ соловей, весны любовникъ,Всю ночь поетъ; цвѣтетъ шиповникъ,И слышенъ говоръ ключевой —Тамъ видѣнъ камень гробовойВъ тѣни двухъ сосенъ устарѣлыхъ.Пришельцу надпись говоритъ:«Владиміръ Ленской здѣсь лежитъ,«Погибшій рано смертью смѣлыхъ,«Въ такой-то годъ, такихъ-то лѣтъ.«Покойся, юноша-поэтъ!»

VII.

На вѣтви сосны приклоненной,Бывало, ранній вѣтерокъНадъ этой урною смиреннойКачалъ таинственный вѣнокъ;Бывало, въ поздніе досугиСюда ходили двѣ подруги,И на могилѣ при лунѣ,Обнявшись, плакали онѣ.Но нынѣ... памятникъ унылойЗабытъ. Къ нему привычный слѣдъЗаглохъ. Вѣнка на вѣтви нѣтъ;Одинъ, надъ нимъ, сѣдой и хилойПастухъ по прежнему поетъИ обувь бѣдную плететъ.

VIII. IX. X.

Мой бѣдный Ленской! изнывая,Не долго плакала она.Увы! невѣста молодаяСвоей печали не вѣрна.Другой увлекъ ея вниманье,Другой успѣлъ ея страданьеЛюбовной лестью усыпить,Уланъ умѣлъ ее плѣнить,Уланъ любимъ ея душою...И вотъ ужъ съ нимъ предъ алтаремъОна стыдливо подъ вѣнцомъСтоитъ съ поникшей головою,Съ огнемъ въ потупленныхъ очахъ,Съ улыбкой легкой на устахъ.

XI.

Мой бѣдный Ленской! за могилой,Въ предѣлахъ вѣчности глухой,Смутился ли, пѣвецъ унылой,Измѣны вѣстью роковой,Или надъ Летой усыпленнойПоэтъ, безчувствіемъ блаженной,Ужъ не смущается ничѣмъ,И міръ ему закрытъ и нѣмъ?...Такъ! равнодушное забвеньеЗа гробомъ ожидаетъ насъ.Враговъ, друзей, любовницъ гласъВдругъ молкнетъ. Про одно имѣньеНаслѣдниковъ сердитый хоръЗаводитъ непристойный споръ.

XII.

И скоро звонкій голосъ ОлиВъ семействѣ Лариныхъ умолкъ.Уланъ, своей невольникъ доли,Былъ долженъ ѣхать съ нею въ полкъ.Слезами горько обливаясь,Старушка, съ дочерью прощаясь,Казалось, чуть жива была,Но Таня плакать не могла;Лишь смертной блѣдностью покрылосьЕя печальное лицо.Когда всѣ вышли на крыльцо,И все, прощаясь, суетилосьВокругъ кареты молодыхъ,Татьяна проводила ихъ.

XIII.

И долго, будто сквозь тумана,Она глядѣла имъ во слѣдъ....И вотъ одна, одна Татьяна!Увы! подруга столькихъ лѣтъ,Ея голубка молодая,Ея наперстница родная,Судьбою вдаль занесена,Съ ней навсегда разлучена.Какъ тѣнь, она безъ цѣли бродитъ;То смотритъ въ опустѣлый садъ....Нигдѣ, ни въ чемъ ей нѣтъ отрадъ,И облегченья не находитъОна подавленнымъ слезамъ —И сердце рвется пополамъ.

XIV.

И въ одиночествѣ жестокомъСильнѣе страсть ея горитъ,И объ Онѣгинѣ далекомъЕй сердце громче говоритъ.Она его не будетъ видѣть;Она должна въ немъ ненавидѣтьУбійцу брата своего;Поэтъ погибъ... но ужъ егоНикто не помнитъ, ужъ другомуЕго невѣста отдалась.Поэта память пронесласьКакъ дымъ по небу голубому,О немъ два сердца, можетъ быть,Еще грустятъ... На что грустить?

XV.

Былъ вечеръ. Небо меркло. ВодыСтруились тихо. Жукъ жужжалъ.Ужъ расходились хороводы;Ужъ за рѣкой, дымясь, пылалъОгонь рыбачій. Въ полѣ чистомъ,Луны при свѣтѣ серебристомъ,Въ свои мечты погруженаТатьяна долго шла одна.Шла, шла. И вдругъ передъ собоюСъ холма господскій видитъ домъ,Селенье, рощу подъ холмомъИ садъ надъ свѣтлою рѣкою.Она глядитъ — и сердце въ нейЗабилось чаще и сильнѣй.

XVI.

Ее сомнѣнія смущаютъ:«Пойду ль впередъ, пойду ль назадъ?...Его здѣсь нѣтъ. Меня не знаютъ...Взгляну на домъ, на этотъ садъ.»И вотъ съ холма Татьяна сходитъ,Едва дыша; кругомъ обводитъНедоумѣнья полный взоръ....И входитъ на пустынный дворъ.Къ ней, лая, кинулись собаки.На крикъ испуганный еяРебятъ дворовая семьяСбѣжалась шумно. Не безъ дракиМальчишки разогнали псовъ,Взявъ барыню подъ свой покровъ.

XVII.

«Увидѣть барской домъ не льзя ли?»Спросила Таня. ПоскорѣйКъ Анисьѣ дѣти побѣжали,У ней ключи взять отъ сѣней;Анисья тотчасъ къ ней явиласьИ дверь предъ ними отворилась,И Таня входитъ въ домъ пустой,Гдѣ жилъ недавно нашъ герой.Она глядитъ: забытый въ залѣКій на бильярдѣ отдыхалъ,На смятомъ канапе лежалъМанежный хлыстикъ. Таня далѣ;Старушка ей: — «а вотъ каминъ;Здѣсь баринъ сиживалъ одинъ.

XVIII.

«Здѣсь съ нимъ обѣдывалъ зимоюПокойный Ленскій, нашъ сосѣдъ.Сюда пожалуйте, за мною.Вотъ это барскій кабинетъ;Здѣсь почивалъ онъ, кофе кушалъ,Прикащика доклады слушалъИ книжку по утру читалъ....И старый баринъ здѣсь живалъ;Со мной, бывало, въ воскресенье,Здѣсь подъ окномъ, надѣвъ очки,Играть изволилъ въ дурачки.Дай Богъ душѣ его спасенье,А косточкамъ его покойВъ могилѣ, въ мать-землѣ сырой!» —

XIX.

Татьяна взоромъ умиленнымъВокругъ себя на все глядитъ,И все ей кажется безцѣннымъ,Все душу томную живитъПолумучительной отрадой:И столъ съ померкшею лампадой,И груда книгъ, и подъ окномъКровать, покрытая ковромъ,И видъ въ окно сквозь сумракъ лунной,И этотъ блѣдный полусвѣтъ,И Лорда Байрона портретъ,И столбикъ съ куклою чугуннойПодъ шляпой съ пасмурнымъ челомъ,Съ руками, сжатыми крестомъ.

XX.

Татьяна долго въ кельѣ моднойКакъ очарована стоитъ.Но поздно. Вѣтеръ всталъ холодной.Темно въ долинѣ. Роща спитъНадъ отуманенной рѣкою;Луна сокрылась за горою,И пилигримкѣ молодойПора, давно пора домой.И Таня, скрывъ свое волненье,Не безъ того, чтобъ не вздохнуть,Пускается въ обратный путь.Но прежде проситъ позволеньяПустынный за́мокъ навѣщать,Чтобъ книжки здѣсь одной читать.

XXI.

Татьяна съ ключницей простиласьЗа воротами. Черезъ деньУжъ утромъ рано вновь явиласьОна въ оставленную сѣнь,И въ молчаливомъ кабинетѣЗабывъ на время все на свѣтѣ,Осталась наконецъ одна,И долго плакала она.Потомъ за книги принялася.Сперва ей было не до нихъ,Но показался выборъ ихъЕй страненъ. Чтенью предаласяТатьяна жадною душой;И ей открылся міръ иной.

XXII.

Хотя мы знаемъ, что Евгеній,Издавна чтенья разлюбилъ,Однако жъ нѣсколько творенійОнъ изъ опалы исключилъ:Пѣвца Гяура и Жуана,Да съ нимъ еще два-три романа,Въ которыхъ отразился вѣкъ,И современный человѣкъИзображенъ довольно вѣрноСъ его безнравственной душой,Себялюбивой и сухой,Мечтанью преданной безмѣрно,Съ его озлобленнымъ умомъ,Кипящимъ въ дѣйствіи пустомъ.

XXIII.

Хранили многія страницыОтмѣтку рѣзкую ногтей;Глаза внимательной дѣвицыУстремлены на нихъ живѣй.Татьяна видитъ съ трепетаньемъ,Какою мыслью, замѣчаньемъ,Бывалъ Онѣгинъ пораженъ,Въ чемъ молча соглашался онъ.На ихъ поляхъ она встрѣчаетъЧерты его карандаша.Вездѣ Онѣгина душаСебя невольно выражаетъ,То краткимъ словомъ, то крестомъ,То вопросительнымъ крючкомъ.

XXIV.

И начинаетъ понемногуМоя Татьяна пониматьТеперь яснѣе — слава Богу —Того, по комъ она вздыхатьОсуждена судьбою властной:Чудакъ печальный и опасный,Созданье ада иль небесъ,Сей ангелъ, сей надменный бѣсъ,Что жъ онъ? Ужели подражанье,Ничтожный призракъ, иль ещеМосквичъ въ Гарольдовомъ плащѣ,Чужихъ причудъ истолкованье,Словъ модныхъ полный лексиконъ?...Ужъ не пародія ли онъ?

XXV.

Ужель загадку разрѣшила?Ужели слово найдено?Часы бѣгутъ; она забыла,Что дома ждутъ ее давно,Гдѣ собралися два сосѣдаИ гдѣ объ ней идетъ бесѣда.«Какъ быть? Татьяна не дитя,»Старушка молвила крехтя.«Вѣдь Олинька ея моложе.Пристроить дѣвушку, ей-ей,Пора; а что мнѣ дѣлать съ ней?Всѣмъ наотрѣзъ одно и то же:Нейду. И все груститъ она,Да бродитъ по лѣсамъ одна.

XXVI.

«Не влюблена ль она? Въ кого же?Буяновъ сватался: отказъ.Ивану Пѣтушкову — тоже.Гусаръ Пыхтинъ гостилъ у насъ;Ужъ какъ онъ Танею прельщался,Какъ мелкимъ бѣсомъ разсыпался!Я думала: пойдетъ авось;Куда! и снова дѣло врозь.»— «Что жъ, матушка? за чѣмъ же стало?Въ Москву, на ярмарку невѣстъ!Тамъ, слышно, много праздныхъ мѣстъ.»— «Охъ, мой отецъ! доходу мало.»— «Довольно для одной зимы,Не то ужъ дамъ хоть я въ займы.» —

XXVII.

Старушка очень полюбилаСовѣтъ разумный и благой;Сочлась — и тутъ же положилаВъ Москву отправиться зимой —И Таня слышитъ новость эту.На судъ взыскательному свѣтуПредставить ясныя чертыПровинціяльной простоты,И запоздалые наряды,И запоздалый складъ рѣчей;Московскихъ франтовъ и цирцейПривлечь насмѣшливые взгляды!...О, страхъ! нѣтъ, лучше и вѣрнѣйВъ глуши лѣсовъ остаться ей.

XXVIII.

Вставая съ первыми лучами,Теперь она въ поля спѣшитъИ, умиленными очамиИхъ озирая, говоритъ:«Простите, мирныя долины,И вы, знакомыхъ горъ вершины,И вы, знакомые лѣса!Прости, небесная краса,Прости, веселая природа!Мѣняю милый, тихій свѣтъНа шумъ блистательныхъ суетъ!...Прости жъ и ты, моя свобода!Куда, зачѣмъ стремлюся я?Что мнѣ сулитъ судьба моя?» —

XXIX.

Ея прогулки длятся долѣ.Теперь то холмикъ, то ручейОстановляютъ поневолѣТатьяну прелестью своей.Она, какъ съ давними друзьями,Съ своими рощами, лугамиЕще бѣсѣдовать спѣшитъ,Но лѣто быстрое летитъ,Настала осень золотая.Природа трепетна, блѣдна,Какъ жертва, пышно убрана...Вотъ сѣверъ, тучи нагоняя,Дохнулъ, завылъ — и вотъ самаИдетъ волшебница Зима.

XXX.

Пришла, разсыпалась; клокамиПовисла на сукахъ дубовъ;Легла волнистыми коврамиСреди полей, вокругъ холмовъ;Брега съ недвижною рѣкоюСравняла пухлой пеленою;Блеснулъ морозъ. И рады мыПроказамъ матушки Зимы.Не радо ей лишь сердце Тани.Нейдетъ она зиму встрѣчать,Морозной пылью подышатьИ первымъ снѣгомъ съ кровли баниУмыть лицо, плеча и грудь:Татьянѣ страшенъ зимній путь.

XXXI.

Отъѣзда день давно просроченъ,Проходитъ и послѣдній срокъ.Осмотрѣнъ, вновь обитъ, упроченъЗабвенью брошенный возокъ.Обозъ обычный, три кибиткиВезутъ домашніе пожитки,Кастрюльки, стулья, сундуки,Варенье въ банкахъ, тюфяки,Перины, клѣтки съ пѣтухами,Горшки, тазы et cetera,Ну, много всякаго добра.И вотъ въ избѣ между слугамиПоднялся шумъ, прощальный плачъ:Ведутъ на дворъ осмнадцать клячъ,

XXXII.

Въ возокъ боярскій ихъ впрягаютъ,Готовятъ завтракъ повора,Горой кибитки нагружаютъ,Бранятся бабы, кучера.На клячѣ тощей и косматойСидитъ форрейторъ бородатый.Сбѣжалась челядь у воротъПрощаться съ барами. И вотъУсѣлись, и возокъ почтенный,Скользя, ползетъ за ворота.«Простите, мирныя мѣста!«Прости, пріютъ уединенный!«Увижу ль васъ?....» И слезъ ручейУ Тани льется изъ очей.

XXXIII.

Когда благому просвѣщеньюОтдвинемъ болѣе границъ,Современемъ (по расчисленьюФилософическихъ таблицъ,Лѣтъ чрезъ пять сотъ) дороги вѣрноУ насъ измѣнятся безмѣрно:Шоссе Россію здѣсь и тутъ,Соединивъ, пересѣкутъ.Мосты чугунные чрезъ водыШагнутъ широкою дугой,Раздвинемъ горы, подъ водойПророемъ дерзостные своды,И заведетъ крещеный міръНа каждой станціи трактиръ.

XXXIV.

Теперь у насъ дороги плохи⁴²,Мосты забытые гніютъ,На станціяхъ клопы да блохиЗаснуть минуты не даютъ;Трактировъ нѣтъ. Въ избѣ холоднойВысокопарный, но голоднойДля виду прейскурантъ виситъИ тщетный дразнитъ апетитъ,Межъ тѣмъ, какъ сельскіе циклопыПередъ медлительнымъ огнемъРоссійскимъ лечатъ молоткомъИздѣлье легкое Европы,Благословляя колеиИ рвы отеческой земли.

XXXV.

За то зимы порой холоднойѢзда пріятна и легка.Какъ стихъ безъ мысли въ пѣснѣ модной —Дорога зимняя гладка.Автомедоны наши бойки,Неутомимы наши тройки,И версты, тѣша праздный взоръ,Въ глазахъ мелькаютъ какъ заборъ.⁴³Къ несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогоновъ дорогихъ;Не на почтовыхъ, на своихъ,И наша дѣва насладиласьДорожной скукою вполнѣ:Семь сутокъ ѣхали онѣ.

XXXVI.

Но вотъ ужъ близко. Передъ нимиУжъ бѣлокаменной Москвы,Какъ жаръ крестами золотымиГорятъ старинныя главы.Ахъ, братцы! какъ я былъ доволенъ,Когда церквей и колоколенъ,Садовъ, чертоговъ полукругъОткрылся предо мною вдругъ!Какъ часто въ горестной разлукѣ,Въ моей блуждающей судьбѣ,Москва, я думалъ о тебѣ!Москва.... какъ много въ этомъ звукѣДля сердца Русскаго слилось!Какъ много въ немъ отозвалось!

XXXVII.

Вотъ, окруженъ своей дубравой,Петровскій за́мокъ. Мрачно онъНедавнею гордится славой.Напрасно ждалъ Наполеонъ,Послѣднимъ счастьемъ упоенной,Москвы колѣнопреклоненнойСъ ключами стараго Кремля:Нѣтъ, не пошла Москва мояКъ нему съ повинной головою.Не праздникъ, не пріемный даръ,Она готовила пожаръНетерпѣливому герою.Отселѣ, въ думу погружёнъ,Глядѣлъ на грозный пламень онъ.

XXXVIII.

Прощай, свидѣтель падшей славы,Петровскій за́мокъ. Ну! не стой,Пошолъ! Уже столпы заставыБѣлѣютъ: вотъ ужъ по ТверскойВозокъ несется чрезъ ухабы.Мелькаютъ мимо бутки, бабы,Мальчишки, лавки, фонари,Дворцы, сады, монастыри,Бухарцы, сани, огороды,Купцы, лачужки, мужики,Бульвары, башни, казаки,Аптеки, магазины моды,Балконы, львы на воротахъ.И стаи галокъ на крестахъ.

XXXIX. XL.

Въ сей утомительной прогулкѣПроходитъ часъ, другой, и вотъУ Харитонья въ переулкѣВозокъ предъ домомъ у воротъОстановился. Къ старой теткѣ,Четвертый годъ больной въ чахоткѣ,Онѣ пріѣхали теперь.Имъ настежь отворяетъ дверьВъ очкахъ, въ изорванномъ кафтанѣ,Съ чулкомъ въ рукѣ, сѣдой Калмыкъ.Встрѣчаетъ ихъ въ гостиной крикъКняжны, простертой на диванѣ.Старушки съ плачемъ обнялись,И восклицанья полились.

XLI.

Княжна, mon ange! — Pachette! — Алина!— Кто бъ могъ подумать? — Какъ давно!На долго ль? — Милая! Кузина!Садись — какъ это мудрено!Ей Богу, сцена изъ романа...— А это дочь моя, Татьяна. —Ахъ, Таня! подойди ко мнѣ —Какъ будто брежу я во снѣ....Кузина, помнишь Грандисона? —Какъ, Грандисонъ?... а, Грандисонъ!Да, помню, помню. Гдѣ же онъ? —«Въ Москвѣ, живетъ у Симеона;Меня въ сочельникъ навѣстилъ:Недавно сына онъ женилъ.

XLII.

А тотъ... но послѣ все раскажемъ.Не правда ль? Всей ея роднѣМы Таню завтра же покажемъ.Жаль, разъѣзжать нѣтъ мочи мнѣ;Едва, едва таскаю ноги.Но вы замучены съ дороги;Пойдемте вмѣстѣ отдохнуть...Охъ, силы нѣтъ...устала грудь...Мнѣ тяжела теперь и радость,Не только грусть...душа моя,Ужъ никуда не годна я...Подъ старость жизнь такая гадость...»И тутъ, совсѣмъ утомлена,Въ слезахъ раскашлялась она.

XLIII.

Больной и ласки и весельеТатьяну трогаютъ; но ейНе хорошо на новосельѣ,Привыкшей къ горницѣ своей.Подъ занавѣскою шелковойНе спится ей въ постелѣ новой,И ранній звонъ колоколовъ,Предтеча утреннихъ трудовъ,Ее съ постели подымаетъ.Садится Таня у окна.Рѣдѣетъ сумракъ, но онаСвоихъ полей не различаетъ:Предъ нею незнакомый дворъ,Конюшня, кухня и заборъ.

XLIV.

И вотъ: по родственнымъ обѣдамъРазвозятъ Таню каждый деньПредставить бабушкамъ и дѣдамъЕя разсѣянную лѣнь.Роднѣ, прибывшей издалеча,Повсюду ласковая встрѣча,И восклицанья, и хлѣбъ-соль.«Какъ Таня выросла! Давно льЯ, кажется, тебя крестила?А я такъ на руки брала!А я такъ за уши драла!А я такъ пряникомъ кормила!»И хоромъ бабушки твердятъ:«Какъ наши годы-то летятъ!»

XLV.

Но въ нихъ не видно перемѣны;Все въ нихъ на старый образецъ:У тетушки Княжны ЕленыВсе тотъ же тюлевый чепецъ;Все бѣлится Лукерья Львовна,Все то же лжетъ Любовь Петровна,Иванъ Петровичъ также глупъ,Семенъ Петровичъ также скупъ,У Пелагѣи НиколавныВсе тотъ же другъ, мосье Финмушъ,И тотъ же шпицъ, и тотъ же мужъ;А онъ, все клуба членъ исправный,Все также смиренъ, также глухъ,И также ѣстъ и пьетъ за двухъ.

XLVI.

Ихъ дочки Таню обнимаютъ.Младыя граціи МосквыСначала молча озираютъТатьяну съ ногъ до головы;Ее находятъ что-то странной,Провинціяльной и жеманной,И что-то блѣдной и худой,А впрочемъ очень недурной;Потомъ, покорствуя природѣ,Дружатся съ ней, къ себѣ ведутъ,Цѣлуютъ, нѣжно руки жмутъ,Взбиваютъ кудри ей по модѣ,И повѣряютъ нараспѣвъСердечны тайны, тайны дѣвъ,

XLVII.

Чужія и свои побѣды,Надежды, шалости, мечты.Текутъ невинныя бесѣдыСъ прикрасой легкой клеветы.Потомъ, въ отплату лепетанья,Ея сердечнаго признаньяУмильно требуютъ онѣ.Но Таня, точно какъ во снѣ,Ихъ рѣчи слышитъ безъ участья,Не понимаетъ ничего,И тайну сердца своего,Завѣтный кладъ и слезъ и счастья,Хранитъ безмолвно между тѣмъ,И имъ не дѣлится ни съ кѣмъ.

XLVIII.

Татьяна вслушаться желаетъВъ бесѣды, въ общій разговоръ:Но всѣхъ въ гостиной занимаетъТакой безсвязный, пошлый вздоръ,Все въ нихъ такъ блѣдно, равнодушно;Они клевещутъ даже скучно;Въ безплодной сухости рѣчей,Распросовъ, сплетенъ и вѣстей,Не вспыхнетъ мысли въ цѣлы сутки,Хоть невзначай, хоть наобумъ;Не улыбнется томный умъ,Не дрогнетъ сердце хоть для шутки.И даже глупости смѣшнойВъ тебѣ не встрѣтишь, свѣтъ пустой!

XLIX.

Архивны юноши толпоюНа Таню чопорно глядятъ,И про нее между собоюНеблагосклонно говорятъ.Одинъ, какой-то шутъ печальнойЕе находитъ идеальной,И, прислонившись у дверей,Элегію готовитъ ей.У скучной тетки Таню встрѣтя,Къ ней какъ-то В.... подсѣлъИ душу ей занять успѣлъ.И близъ него ее замѣтя,Объ ней, поправя свой парикъ,Освѣдомляется старикъ.

L.

Но тамъ, гдѣ Мельпомены бурнойПротяжный раздается вой,Гдѣ машетъ мантіей мишурнойОна предъ хладною толпой,Гдѣ Талія тихонько дремлетъИ плескамъ дружескимъ не внемлетъ,Гдѣ Терпсихорѣ лишь однойДивится зритель молодой(Что было также въ прежни лѣты,Во время ваше и мое)Не обратились на нееНи дамъ ревнивые лорнеты,Ни трубки модныхъ знатоковъИзъ ложъ и кресельныхъ рядовъ.

LI.

Ее привозятъ и въ Собранье.Тамъ тѣснота, волненье, жаръ,Музыки грохотъ, свѣчъ блистанье,Мельканье, вихорь быстрыхъ паръ,Красавицъ легкіе уборы,Людьми пестрѣющіе хо́ры,Невѣстъ обширный полукругъ,Всѣ чувства поражаетъ вдругъ.Здѣсь кажутъ франты записныеСвое нахальство, свой жилетъИ невнимательный лорнетъ.Сюда гусары отпускныеСпѣшатъ явиться, прогремѣть,Блеснуть, плѣнить и улетѣть.

LII.

У ночи много звѣздъ прелестныхъ,Красавицъ много на Москвѣ.Но ярче всѣхъ подругъ небесныхъЛуна въ воздушной синевѣ.Но та, которую не смѣюТревожить лирою моею,Какъ величавая лунаСредь женъ и дѣвъ блеститъ одна.Съ какою гордостью небеснойЗемли касается она!Какъ нѣгой грудь ея полна!Какъ томенъ взоръ ея чудесной!....Но полно, полно; перестань:Ты заплатилъ безумству дань.

LIII.

Шумъ, хохотъ, бѣготня, поклоны,Галопъ, мазурка, вальсъ.... Межъ тѣмъ,Между двухъ тетокъ, у колонны,Не замѣчаема никѣмъ,Татьяна смотритъ и не видитъ,Волненье свѣта ненавидитъ;Ей душно здѣсь.... она мечтойСтремится къ жизни полевой,Въ деревню, къ бѣднымъ поселянамъ,Въ уединенный уголокъ,Гдѣ льется свѣтлый ручеёкъ;Къ своимъ цвѣтамъ, къ своимъ романамъИ въ сумракъ липовыхъ аллей,Туда, гдѣ онъ являлся ей.

LIV.

Такъ мысль ея далече бродитъ:Забытъ и свѣтъ, и шумный балъ,А глазъ межъ тѣмъ съ нея не сводитъКакой-то важный Генералъ.Другъ другу тетушки мигнули,И локтемъ Таню вразъ толкнули,И каждая шепнула ей:— «Взгляни на лѣво поскорѣй.»— «На лѣво? гдѣ? что тамъ такое?»— «Ну, что бы ни было, гляди...Въ той кучкѣ; видишь? впереди,Тамъ, гдѣ еще въ мундирахъ двое...Вотъ отошелъ... вотъ бокомъ сталъ...»— «Кто? толстый этотъ Генералъ?» —

LV.

Но здѣсь съ побѣдою поздравимъТатьяну милую мою.И въ сторону свой путь направимъ,Чтобъ не забыть, о комъ пою...Да кстати, здѣсь о томъ два слова:Пою пріятеля младоваИ множество его причудъ.Благослови мой долгій трудъ,О ты, эпическая Муза!И вѣрный посохъ мнѣ вручивъ,Не дай блуждать мнѣ вкось и въ кривь,Довольно. Съ плечь долой обуза!Я классицизму отдалъ честь:Хоть поздно, а вступленье есть.

ГЛАВА ОСЬМАЯ.

Fare thee well, and if for everStill for ever fare thee well.

Buron.

I.

Въ тѣ дни, когда въ садахъ ЛицеяЯ безмятежно расцвѣталъ,Читалъ охотно Апулея,А Цицерона не читалъ,Въ тѣ дни, въ таинственныхъ долинахъ,Весной, при кликахъ лебединыхъ,Близъ водъ, сіявшихъ въ тишинѣ,Являться Муза стала мнѣ.Моя студенческая кельяВдругъ озарилась: Муза въ нейОткрыла пиръ младыхъ затѣй,Воспѣла дѣтскія веселья,И славу нашей старины,И сердца трепетные сны.

II.

И свѣтъ ее съ улыбкой встрѣтилъ;Успѣхъ насъ первый окрылилъ;Старикъ Державинъ насъ замѣтилъИ, въ гробъ сходя, благословилъ.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

III.

И я, въ законъ себѣ вмѣняяСтрастей единый произволъ,Съ толпою чувства раздѣляя,Я Музу рѣзвую привёлъНа шумъ пировъ и буйныхъ споровъ,Грозы полуночныхъ дозоровъ:И къ нимъ въ безумные пирыОна несла свои дары,И какъ Вакханочка рѣзвилась,За чашей пѣла для гостей,И молодежъ минувшихъ днейЗа нею буйно волочилась —А я гордился межъ друзейПодругой вѣтреной моей.

IV.

Но я отсталъ отъ ихъ союзаИ вдаль бѣжалъ... она за мной.Какъ часто ласковая МузаМнѣ услаждала путь нѣмойВолшебствомъ тайнаго разсказа!Какъ часто, по скаламъ Кавказа,Она Ленорой, при лунѣ,Со мной скакала на конѣ!Какъ часто по брегамъ ТавридыОна меня во мглѣ ночнойВодила слушать шумъ морской,Немолчный шопотъ Нереиды,Глубокій, вѣчный хоръ валовъ,Хвалебный гимнъ Отцу міровъ.

V.

И позабывъ столицы дальнойИ блескъ, и шумные пиры,Въ глуши Молдавіи печальнойОна смиренные шатрыПлеменъ бродящихъ посѣщала,И между ними одичала,И позабыла рѣчь боговъДля скудныхъ странныхъ языковъ,Для пѣсенъ степи ей любезной...Вдругъ измѣнилось все кругомъ:И вотъ она въ саду моёмъЯвилась барышней уѣздной,Съ печальной думою въ очахъ,Съ Французской книжкою въ рукахъ.

VI.

И нынѣ Музу я впервыяНа свѣтскій раутъ⁴⁴ привожу;На прелести ея степныяСъ ревнивой робостью гляжу.Сквозь тѣсный рядъ Аристократовъ,Военныхъ франтовъ, дипломатовъИ гордыхъ дамъ она скользитъ,Вотъ сѣла тихо и глядитъ,Любуясь шумной тѣснотою,Мельканьемъ платьевъ и рѣчей,Явленьемъ медленныхъ гостейПередъ хозяйкой молодою,И темной рамою мужчинъВкругъ дамъ, какъ около картинъ.

VII.

Ей нравится порядокъ стройнойОлигархическихъ бесѣдъ,И холодъ гордости спокойной,И эта смѣсь чиновъ и лѣтъ.Но это кто въ толпѣ избраннойСтоитъ безмолвный и туманной?Для всѣхъ онъ кажется чужимъ.Мелькаютъ лица передъ нимъ,Какъ рядъ докучныхъ привидѣній?Что, сплинъ иль страждущая спѣсьВъ его лицѣ? Зачѣмъ онъ здѣсь?Кто онъ таковъ? Уже ль Евгеній?Уже ли онъ?... Такъ, точно онъ.— Давно ли къ намъ онъ занесёнъ?

VIII.

Все тотъ же ль онъ иль усмирился?Иль корчитъ также чудака?Скажите, чѣмъ онъ возвратился?Что намъ представитъ онъ пока?Чѣмъ нынѣ явится? Мельмотомъ,Космополитомъ, патріотомъ,Гарольдомъ, квакеромъ, ханжёй,Иль маской щегольнетъ иной.Иль просто будетъ добрый малой,Какъ вы да я, какъ цѣлый свѣтъ?По крайней мѣрѣ мой совѣтъ:Отстать отъ моды обветшалой.Довольно онъ морочилъ свѣтъ...— Знакомъ онъ вамъ? — И да и нѣтъ.

IX.

— Зачѣмъ же такъ неблагосклонноВы отзываетесь о немъ?За то ль, что мы неугомонноХлопочемъ, судимъ обо всемъ,Что пылкихъ душъ неосторожностьСамолюбивую ничтожностьИль оскорбляетъ иль смѣшитъ,Что умъ, любя просторъ, тѣснитъ,Что слишкомъ часто разговорыПринять мы рады за дѣла,Что глупость вѣтрена и зла,Что важнымъ людямъ важны вздорыИ что посредственность однаНамъ по плечу и не странна?

X.

Блаженъ, кто съ молоду былъ молодъ,Блаженъ, кто во́время созрѣлъ,Кто постепенно жизни холодъСъ лѣтами вытерпѣть умѣлъ,Кто страннымъ снамъ не предавался,Кто черни свѣтской не чуждался,Кто въ двадцать лѣтъ былъ франтъ иль хватъ,А въ тридцать выгодно женатъ;Кто въ пятьдесятъ освободилсяОтъ частныхъ и другихъ долговъ,Кто славы, денегъ и чиновъСпокойно въ очередь добился,О комъ твердили цѣлый вѣкъ:N. N. прекрасный человѣкъ.

XI.

Но грустно думать, что напрасноБыла намъ молодость дана,Что измѣняли ей всечасно,Что обманула насъ она;Что наши лучшія желанья,Что наши свѣжія мечтаньяИстлѣли быстрой чередой,Какъ листья осенью гнилой.Несносно видѣть предъ собоюОднихъ обѣдовъ длинный рядъ,Глядѣть на жизнь, какъ на обрядъ,И вслѣдъ за чинною толпоюИтти, не раздѣляя съ нейНи общихъ мнѣній, ни страстей.

XII.

Предметомъ ставъ сужденій шумныхъ,Несносно (согласитесь въ томъ)Между людей благоразумныхъПрослыть притворнымъ чудакомъ,Или печальнымъ сумасбродомъ,Иль сатаническимъ уродомъ,Иль даже Демономъ моимъ.Онѣгинъ (вновь займуся имъ),Убивъ на поединкѣ друга,Доживъ безъ цѣли, безъ трудовъДо двадцати шести годовъ,Томясь въ бездѣйствіи досугаБезъ службы, безъ жены, безъ дѣлъ,Ничѣмъ заняться не умѣлъ.

XIII.

Имъ овладѣло безпокойство,Охота къ перемѣнѣ мѣстъ(Весьма мучительное свойство,Немногихъ добровольный крестъ).Оставилъ онъ свое селенье,Лѣсовъ и нивъ уединенье,Гдѣ окровавленная тѣньЕму являлась каждый день,И началъ странствія безъ цѣлиДоступный чувству одному;И путешествія ему,Какъ все на свѣтѣ, надоѣли;Онъ возвратился и попалъ,Какъ Чацкій, съ корабля на балъ.

XIV.

Но вотъ толпа заколебалась,По залѣ шопотъ пробѣжалъ...Къ хозяйкѣ дома приближалась,За нею важный Генералъ.Она была не тороплива,Не холодна, не говорлива,Безъ взора наглаго для всѣхъ,Безъ притязаній на успѣхъ,Безъ этихъ маленькихъ ужимокъ,Безъ подражательныхъ затѣй...Все тихо, просто было въ ней.Она казалась вѣрный снимокъDu comme il faut.... ****, прости:Не знаю, какъ перевести.

XV.

Къ ней дамы подвигались ближе;Старушки улыбались ей;Мужчины кланялися ниже,Ловили взоръ ея очей;Дѣвицы проходили тишеПредъ ней по залѣ: и всѣхъ вышеИ носъ и плеча подымалъВошедшій съ нею Генералъ.Никто бъ не могъ ее прекраснойНазвать; но съ головы до ногъНикто бы въ ней найти не могъТого, что модой самовластнойВъ высокомъ, Лондонскомъ кругуЗовется vulgar. Не могу...

XVI.

Люблю я очень это слово,Но не могу перевести:Оно у насъ покамѣстъ ново,И врядъ ли быть ему въ чести.Оно бъ годилось въ эпиграммѣ...Но обращаюсь къ нашей дамѣ.Безпечной прелестью мила,Она сидѣла у столаСъ блестящей Ниной Воронскою,Сей Клеопатрою Невы:И вѣрно бъ согласились вы,Что Нина мраморной красоюЗатмить сосѣдку не могла,Хоть ослѣпительна была.

XVII.

«Уже ли,» думаетъ Евгеній:«Ужель она? Но точно... Нѣтъ...Какъ! изъ глуши степныхъ селеній...»И неотвязчивый лорнетъОнъ обращаетъ поминутноНа ту, чей видъ напомнилъ смутноЕму забытыя черты.«Скажи мнѣ, Князь, не знаешь ты,Кто тамъ въ малиновомъ беретѣСъ Посломъ Испанскимъ говоритъ?»Князь на Онѣгина глядитъ.— «Ага! давно жъ ты не былъ въ свѣтѣ.Постой, тебя представлю я.»— «Да кто жъ она?» — «Жена моя.»

XVIII.

— «Такъ ты женатъ! не зналъ я ранѣ!Давно ли?» — «Около двухъ лѣтъ.»— «На комъ?» — «На Лариной.» — «Татьянѣ!»— «Ты ей знакомъ?» — «Я имъ сосѣдъ.»— «О, такъ пойдемъ же.» — Князь подходитъКъ своей женѣ, и ей подводитъРодню и друга своего.Княгиня смотритъ на него...И что ей душу ни смутило,Какъ сильно ни была онаУдивлена, поражена,Но ей ничто не измѣнило:Въ ней сохранился тотъ же тонъ,Былъ также тихъ ея поклонъ.

XIX.

Ей-ей! не то, чтобъ содрогнулась,Иль стала вдругъ блѣдна, красна...У ней и бровь не шевельнулась;Не сжала даже губъ она.Хоть онъ глядѣлъ нельзя прилѣжнѣй,Но и слѣдовъ Татьяны прежнейНе могъ Онѣгинъ обрести.Съ ней рѣчь хотѣлъ онъ завестиИ — и не могъ. Она спросила,Давно ль онъ здѣсь, откуда онъИ не изъ ихъ ли ужъ сторонъ?Потомъ къ супругу обратилаУсталый взглядъ; скользнула вонъ...И недвижимъ остался онъ.

XX.

Уже ль та самая Татьяна,Которой онъ наединѣ,Въ началѣ нашего романа,Въ глухой, далекой сторонѣ,Въ благомъ пылу нравоученья,Читалъ когда-то наставленья, —Та, отъ которой онъ хранитъПисьмо, гдѣ сердце говоритъ,Гдѣ все наружѣ, все на волѣ,Та дѣвочка... иль это сонъ?...Та дѣвочка, которой онъПренебрегалъ въ смиренной долѣ,Уже ли съ нимъ сей часъ былаТакъ равнодушна, такъ смѣла?

XXI.

Онъ оставляетъ раутъ тѣсный,Домой задумчивъ ѣдетъ онъ;Мечтойто грустной, то прелестнойЕго встревоженъ первый сонъ.Проснулся онъ: ему приносятъПисьмо: Князь N покорно проситъЕго на вечеръ. — «Боже! къ ней!...О буду, буду!» — и скорѣйМараетъ онъ отвѣтъ учтивый.Что съ нимъ? въ какомъ онъ странномъ снѣ!Что шевельнулось въ глубинѣДуши холодной и лѣнивой?Досада? суетность? иль вновьЗабота юности — любовь?

XXII.

Онѣгинъ вновь часы считаетъ,Вновь не дождется дню конца.Но десять бьетъ; онъ выѣзжаетъ,Онъ полетѣлъ, онъ у крыльца,Онъ съ трепетомъ къ Княгинѣ входитъ;Татьяну онъ одну находитъИ вмѣстѣ нѣсколько минутъОни сидятъ. Слова нейдутъИзъ устъ Онѣгина. Угрюмой,Неловкій, онъ едва, едваЕй отвѣчаетъ. ГоловаЕго полна упрямой думой.Упрямо смотритъ онъ: онаСидитъ покойна и вольна.

XXIII.

Приходитъ мужъ. Онъ прерываетъСей непріятный tête à tête;Съ Онѣгинымъ онъ вспоминаетъПроказы, шутки прежнихъ лѣтъ.Они смѣются. Входятъ гости.Вотъ крупной солью свѣтской злостиСталъ оживляться разговоръ;Передъ хозяйкой легкій вздоръСверкалъ безъ глупаго жеманства,И прерывалъ его межъ тѣмъРазумный толкъ безъ пошлыхъ темъ,Безъ вѣчныхъ истинъ, безъ педанства,И не пугалъ ни чьихъ ушейСвободной живостью своей.

XXIV.

Тутъ былъ однако цвѣтъ столицы,И знать и моды образцы,Вездѣ встрѣчаемыя лицы,Необходимые глупцы;Тутъ были дамы пожилыяВъ чепцахъ и въ розахъ, свиду злыя;Тутъ было нѣсколько дѣвицъ,Не улыбающихся лицъ;Тутъ былъ Посланникъ, говорившійО государственныхъ дѣлахъ;Тутъ былъ въ душистыхъ сѣдинахъСтарикъ, постарому шутившій,Отмѣнно тонко и умно,Что нынче нѣсколько смѣшно.

XXV.

Тутъ былъ на эпиграммы падкій,На все сердитый господинъ:На чай хозяйскій слишкомъ сладкій,На плоскость дамъ, на тонъ мужчинъ,На толки про романъ туманный,На вензель, двумъ сестрицамъ данный,На ложъ журналовъ, на войну,На снѣгъ и на свою жену.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXVI.

Тутъ былъ ***, заслужившійИзвѣстность низостью души,Во всѣхъ альбомахъ притупившій,St.-P**, твои карандаши;Въ дверяхъ другой диктаторъ бальнойСтоялъ картинкою журнальной,Румянъ — какъ вербный херувимъ.Затянутъ, нѣмъ и недвижимъ,И путешественникъ залётной,Перекрахмаленный нахалъ,Въ гостяхъ улыбку возбуждалъСвоей осанкою заботной,И молча обмѣненный взоръЕму былъ общій приговоръ.

XXVII.

Но мой Онѣгинъ вечеръ цѣлойТатьяной занятъ былъ одной,Не этой дѣвочкой несмѣлой,Влюбленной, бѣдной и простой,Но равнодушною Княгиней,Но неприступною богинейРоскошной, царственной Невы.О, люди! всѣ похожи выНа прародительницу Эву:Что вамъ дано, то не влечетъ;Васъ непрестанно змій зоветъКъ себѣ, къ таинственному древу:Запретный плодъ вамъ подавай,А безъ того вамъ рай не рай.

XXVIII.

Какъ измѣнилася Татьяна!Какъ твердо въ роль свою вошла!Какъ утѣснительнаго санаПріемы скоро приняла!Кто бъ смѣлъ искать дѣвчонки нѣжнойВъ сей величавой, въ сей небрежнойЗаконодательницѣ залъ?И онъ ей сердце волновалъ!Объ немъ она во мракѣ ночи,Пока морѳей не прилетитъ,Бывало, дѣвственно груститъ,Къ лунѣ подъемлетъ томны очи,Мечтая съ нимъ, когда нибудьСвершить смиренный жизни путь!

XXIX.

Любви всѣ возрасты покорны;Но юнымъ, дѣвственнымъ сердцамъЕя порывы благотворны,Какъ бури вешнія полямъ.Въ дождѣ страстей они свѣжѣютъ,И обновляются, и зрѣютъ —И жизнь могущая даетъИ пышный цвѣтъ, и сладкій плодъ.Но въ возрастъ поздній и безплодной,На поворотѣ нашихъ лѣтъ,Печаленъ страсти мертвой слѣдъ:Такъ бури осени холоднойВъ болото обращаютъ лугъИ обнажаютъ лѣсъ вокругъ.

XXX.

Сомнѣнья нѣтъ: увы! ЕвгенійВъ Татьяну какъ дитя влюбленъ;Въ тоскѣ любовныхъ помышленійИ день и ночь проводитъ онъ.Ума не внемля строгимъ пѣнямъ,Къ ея крыльцу, стекляннымъ сѣнямъОнъ подъѣзжаетъ каждый день;За ней онъ гонится какъ тѣнь;Онъ счастливъ, если ей накинетъБоа пушистый на плечо,Или коснется горячоЕя руки, или раздвинетъПредъ нею пестрый полкъ ливрей,Или платокъ подыметъ ей.

XXXI.

Она его не замѣчаетъ,Какъ онъ ни бейся, хоть умри.Свободно дома принимаетъ,Въ гостяхъ съ нимъ молвитъ слова три,Порой однимъ поклономъ встрѣтитъ,Порою вовсе не замѣтитъ:Кокетства въ ней ни капли нѣтъ —Его не терпитъ высшій свѣтъ.Блѣднѣть Онѣгинъ начинаетъ:Ей иль не видно, иль не жаль;Онѣгинъ сохнетъ, и едва льУжъ не чахоткою страдаетъ.Всѣ шлютъ Онѣгина къ врачамъ,Тѣ хоромъ шлютъ его къ водамъ.

XXXII.

А онъ не ѣдетъ; онъ заранѣПисать ко прадѣдамъ готовъО скорой встрѣчѣ; а ТатьянѣИ дѣла нѣтъ (ихъ полъ таковъ);А онъ упрямъ, отстать не хочетъ,Еще надѣется, хлопочетъ;Смѣлѣй здороваго, больнойКнягинѣ слабою рукойОнъ пишетъ страстное посланье.Хоть толку мало вообщеОнъ въ письмахъ видѣлъ не вотще;Но, знать, сердечное страданьеУже пришло ему не въ мочь.Вотъ вамъ письмо его точь въ точь.

Письмо Онѣгина къ Татьянѣ.

«Предвижу все; васъ оскорбитъПечальной тайны объясненье.Какое горькое презрѣньеВашъ гордый взглядъ изобразитъ!Чего хочу? съ какою цѣльюОткрою душу вамъ свою?Какому злобному веселью,Быть можетъ, поводъ подаю! «Случайно васъ когда-то встрѣтя,Въ васъ искру нѣжности замѣтя,Я ей повѣрить не посмѣлъ:Привычкѣ милой не далъ ходу;Свою постылую свободуЯ потерять не захотѣлъ.Еще одно насъ разлучило....Несчастной жертвой Ленскій палъ....Ото всего, что сердцу мило,Тогда я сердце оторвалъ;Чужой для всѣхъ, ничѣмъ не связанъ,Я думалъ: вольность и покойЗамѣна счастью. Боже мой!Какъ я ошибся, какъ наказанъ! «Нѣтъ, поминутно видѣть васъ,Повсюду слѣдовать за вами,Улыбку устъ, движенье глазъЛовить влюбленными глазами,Внимать вамъ долго, пониматьДушой все ваше совершенство,Предъ вами въ мукахъ замирать,Блѣднѣть и гаснуть... вотъ блаженство! «И я лишенъ того: для васъТащусь повсюду наудачу;Мнѣ дорогъ день, мнѣ дорогъ часъ:А я въ напрасной скукѣ трачуСудьбой отсчитанные дни.И такъ ужъ тягостны они.Я знаю: вѣкъ ужъ мой измѣренъ;Но, чтобъ продлилась жизнь моя,Я утромъ долженъ быть увѣренъ,Что съ вами днемъ увижусь я.... «Боюсь: въ мольбѣ моей смиреннойУвидѣтъ вашъ суровый взоръЗатѣи хитрости презрѣнной —И слышу гнѣвный вашъ укоръ.Когда бъ вы знали, какъ ужасноТомиться жаждою любви,Пылать — и разумомъ всечасноСмирять волненіе въ крови;Желать обнять у васъ колѣни,И, зарыдавъ, у вашихъ ногъИзлить мольбы, признанья, пѣни,Все, все, что́ выразить бы могъ,А между тѣмъ притворнымъ хладомъВооружать и рѣчь и взоръ,Вести спокойный разговоръ,Глядѣть на васъ веселымъ взглядомъ!... «Но такъ и быть: я самъ себѣПротивиться не въ силахъ болѣ;Все рѣшено: я въ вашей волѣ,И предаюсь моей судьбѣ.» —

XXXIII.

Отвѣта нѣтъ. Онъ вновь посланье:Второму, третьему письмуОтвѣта нѣтъ. Въ одно собраньеОнъ ѣдетъ; лишь вошелъ... емуОна на встрѣчу. Какъ сурова!Его не видятъ, съ нимъ ни слова;У! какъ теперь окруженаКрещенскимъ холодомъ она!Какъ удержать негодованьеУста упрямыя хотятъ!Вперилъ Онѣгинъ зоркій взглядъ:Гдѣ, гдѣ смятенье, состраданье?Гдѣ пятна слезъ?... Ихъ нѣтъ, ихъ нѣтъ!На семъ лицѣ лишь гнѣва слѣдъ...

XXXIV.

Да, можетъ быть, боязни тайной,Чтобъ мужъ иль свѣтъ не угадалъПроказы, слабости случайной....Всего, что́ мой Онѣгинъ зналъ....Надежды нѣтъ! Онъ уѣзжаетъ,Свое безумство проклинаетъ —И, въ немъ глубоко погруженъ,Отъ свѣта вновь отрекся онъ.И въ молчаливомъ кабинетѣЕму припомнилась пора,Когда жестокая хандраЗа нимъ гналася въ шумномъ свѣтѣ,Поймала, за́ воротъ взялаИ въ темный уголъ заперла.

XXXV.

Сталъ вновь читать онъ безъ разбора.Прочелъ онъ Гиббона, Руссо,Манзони, Гердера, Шамфора,Madame de Stael, Биша, Тиссо,Прочелъ скептическаго Беля,Прочелъ творенья Фонтенеля,Прочелъ изъ нашихъ кой-кого,Не отвергая ничего:И альманахи, и журналы,Гдѣ поученья намъ твердятъ,Гдѣ нынче такъ меня бранятъ,А гдѣ такіе мадригалыСебѣ встрѣчалъ я иногда,E sempre bene, господа.

XXXVI.

И что жъ? Глаза его читали,Но мысли были далеко;Мечты, желанія, печалиТѣснились въ душу глубоко.Онъ межъ печатными строкамиЧиталъ духовными глазамиДругія строки. Въ нихъ-то онъБылъ совершенно углублёнъ.То были тайныя преданьяСердечной, темной старины,Ни съ чѣмъ несвязанные сны,Угрозы, толки, предсказанья,Ильдлинной сказки вздоръ живой,Иль письма дѣвы молодой.

XXXVII.

И постепенно въ усыпленьеИ чувствъ и думъ впадаетъ онъ,А передъ нимъ ВоображеньеСвой пестрый мечетъ фараонъ.То видитъ онъ: на таломъ снѣгѣКакъ будто спящій на ночлегѣ,Недвижимъ юноша лежитъ,И слышитъ голосъ: что жъ? убитъ!То видитъ онъ враговъ забвенныхъ,Клеветниковъ, и трусовъ злыхъ,И рой измѣнницъ молодыхъ,И кругъ товарищей презрѣнныхъ,То сельскій домъ — и у окнаСидитъ она... и все она!...

XXXVIII.

Онъ такъ привыкъ теряться въ этомъ,Что чуть съ ума не своротилъИли не сдѣлался поэтомъ.Признаться: то-то бъ одолжилъ!А точно: силой магнетизмаСтиховъ Россійскихъ механизмаЕдва въ то время не постигъМой безтолковый ученикъ.Какъ походилъ онъ на поэта,Когда въ углу сидѣлъ одинъ,И передъ нимъ пылалъ каминъ,И онъ мурлыкалъ: BenedettaИль Idol mio, и ронялъВъ огонь то туфлю, то журналъ.

XXXIX.

Дни мчались; въ воздухѣ нагрѣтомъУжъ разрѣшалася зима;И онъ не сдѣлался поэтомъ,Не умеръ, не сошелъ съ ума.Весна живитъ его: впервыеСвои покои запертые,Гдѣ зимовалъ онъ какъ сурокъ,Двойныя окна, камелекъОнъ яснымъ утромъ оставляетъ,Несется вдоль Невы въ саняхъ.На синихъ, изсѣченныхъ льдахъИграетъ солнце; грязно таетъНа улицахъ разрытый снѣгъ.Куда по немъ свой быстрый бѣгъ

XL.

Стремитъ Онѣгинъ? Вы заранѣУжъ угадали; точно такъ:Примчался къ ней, къ своей ТатьянѣМой неисправленный чудакъ.Идетъ, на мертвеца похожій.Нѣтъ ни одной души въ прихожей.Онъ въ залу; дальше: никого.Дверь отворилъ онъ. Что жъ егоСъ такою силой поражаетъ?Княгиня передъ нимъ, одна,Сидитъ, не убрана, блѣдна,Письмо какое-то читаетъИ тихо слезы льетъ рѣкой,Опершись на руку щекой.

XLI.

О, кто бъ нѣмыхъ ея страданійВъ сей быстрый мигъ не прочиталъ!Кто прежней Тани, бѣдной ТаниТеперь въ Княгинѣ бъ не узналъ!Въ тоскѣ безумныхъ сожалѣнійКъ ея ногамъ упалъ Евгеній;Она вздрогнула, и молчитъ;И на Онѣгина глядитъБезъ удивленія, безъ гнѣва...Его больной, угасшій взоръ,Молящій видъ, нѣмой укоръ,Ей внятно все. Простая дѣва,Съ мечтами, сердцемъ прежнихъ дней,Теперь опять воскресла въ ней.

XLII.

Она его не подымаетъ,И, не сводя съ него очей,Отъ жадныхъ устъ не отымаетъБезчувственной руки своей....О чемъ теперь ея мечтанье?...Проходитъ долгое молчанье,И тихо наконецъ она:«Довольно; встаньте. Я должнаВамъ объясниться откровенно.Онѣгинъ, помните ль тотъ часъ,Когда въ саду, въ аллеѣ насъСудьба свела, и такъ смиренноУрокъ вашъ выслушала я?Сего дня очередь моя.

XLIII.

«Онѣгинъ, я тогда моложе,Я лучше, кажется, была,И я любила васъ; и что же?Что́ въ сердцѣ вашемъ я нашла?Какой отвѣтъ? одну суровость.Не правда ль? Вамъ была не новостьСмиренной дѣвочки любовь?И нынче — Боже! — стынетъ кровь,Какъ только вспомню взглядъ холоднойИ эту проповѣдь... Но васъЯ не виню: въ тотъ страшный часъВы поступили благородно,Вы были правы предомной:Я благодарна всей душой....

XLIV.

«Тогда — не правда ли? — въ пустынѣ,Вдали отъ суетной Молвы,Я вамъ не нравилась... Что жъ нынѣМеня преслѣдуете вы?Зачѣмъ у васъ я на примѣтѣ?Не потому ль, что въ высшемъ свѣтѣТеперь являться я должна;Что я богата и знатна;Что мужъ въ сраженьяхъ изувѣченъ;Что насъ за то ласкаетъ Дворъ?Не потому ль, что мой позоръТеперь бы всѣми былъ замѣченъ,И могъ бы въ обществѣ принестьВамъ соблазнительную честь?

XLV.

«Я плачу... если вашей ТаниВы не забыли до сихъ поръ,То знайте: колкость вашей брани,Холодный, строгій разговоръ,Когда бъ въ моей лишь было власти,Я предпочла бъ обидной страстиИ этимъ письмамъ и слезамъ.Къ моимъ младенческимъ мечтамъТогда имѣли вы хоть жалость,Хоть уваженіе къ лѣтамъ...А нынче! — что къ моимъ ногамъВасъ привело? какая малость!Какъ съ вашимъ сердцемъ и умомъБыть чувства мелкаго рабомъ?

XLVI.

«А мнѣ, Онѣгинъ, пышность эта,Постылой жизни мишура,Мои успѣхи въ вихрѣ свѣта,Мой модный домъ и вечера́,Что въ нихъ? Сейчасъ отдать я радаВсю эту ветошь маскарада,Весь этотъ блескъ, и шумъ, и чадъЗа полку книгъ, за дикій садъ,За наше бѣдное жилище,За тѣ мѣста, гдѣ въ первый разъ,Онѣгинъ, видѣла я васъ,Да за смиренное кладбище,Гдѣ нынче крестъ и тѣнь вѣтвейНадъ бѣдной нянею моей...

XLVII.

«А счастье было такъ возможно,Такъ близко!... Но судьба мояУжъ рѣшена. Неосторожно,Быть можетъ, поступила я:Меня съ слезами заклинанійМолила мать; для бѣдной ТаниВсѣ были жребіи равны...Я вышла замужъ. Вы должны,Я васъ прошу, меня оставить;Я знаю: въ вашемъ сердцѣ естьИ гордость, и прямая честь.Я васъ люблю (къ чему лукавить?),Но я другому отдана;Я буду вѣкъ ему вѣрна.» —

XLVIII.

Она ушла. Стоитъ Евгеній,Какъ будто громомъ пораженъ.Въ какую бурю ощущенійТеперь онъ сердцемъ погруженъ!Но шпоръ незапный звонъ раздался,И мужъ Татьянинъ показался,И здѣсь героя моего,Въ минуту злую для него,Читатель, мы теперь оставимъ,Надолго... навсегда. За нимъДовольно мы путемъ однимъБродили по́ свѣту. ПоздравимъДругъ друга съ берегомъ. Ура!Давно бъ (неправда ли?) пора!

XLIX.

Кто бъ ни былъ ты, о мой читатель,Другъ, недругъ, я хочу съ тобойРазстаться нынче какъ пріятель.Прости. Чего бы ты за мнойЗдѣсь ни искалъ въ строфахъ небрежныхъ,Воспоминаній ли мятежныхъ,Отдохновенья ль отъ трудовъ,Живыхъ картинъ, иль острыхъ словъ,Иль грамматическихъ ошибокъ,Дай Богъ, чтобъ въ этой книжкѣ тыДля развлеченья, для мечты,Для сердца, для журнальныхъ сшибокъ,Хотя крупицу могъ найти.Засимъ разстанемся, прости!

L.

Прости жъ и ты, мой спутникъ странный,И ты, мой вѣрный идеалъ,И ты, живой и постоянный,Хоть малый трудъ. Я съ вами зналъВсе, что́ завидно для поэта:Забвенье жизни въ буряхъ свѣта,Бесѣду сладкую друзей.Промчалось много, много днейСъ тѣхъ поръ, какъ юная ТатьянаИ съ ней Онѣгинъ въ смутномъ снѣЯвилися въ первые мнѣ —И даль свободнаго романаЯ сквозь магическій кристалъЕще не ясно различалъ.

LI.

Но тѣ, которымъ въ дружной встрѣчѣЯ строфы первыя читалъ...Иныхъ ужъ нѣтъ, а тѣ далече,Какъ Сади нѣкогда сказалъ.Безъ нихъ Онѣгинъ дорисованъ.А та, съ которой образованъТатьяны милый идеалъ...О, много, много рокъ отъялъ!Блаженъ, кто праздникъ жизни раноОставилъ, не допивъ до днаБокала полнаго вина,Кто не дочелъ ея романаИ вдругъ умѣлъ разстаться съ нимъ,Какъ я съ Онѣгинымъ моимъ.