Казался хмурым он и строгим
В минуты эти, в этот час.
Остановившись на пороге,
Спросил его я как-то раз:
"Что в этой книжке, в буквах этих,
О чем ты, дедушка, поешь?"
"Здесь мудрость мира - он ответил
Но ты пока что не поймешь.
Я стар, осталось мне немного,
И тут вздыхай иль не вздыхай,
А скоро дальняя дорога,
Но помни: Ам Исраэль хай!"
И я, мальчишка местечковый,
В недоумении застыв,
Не понял, что старик суровый
Сказал мне, что народ мой жив.
То было в тягостную пору,
Не дай нам Бог вернуться к ней,
И хуже не было укора,
Чем слово "жид" или "еврей".
Еще война кровавой раной
И болью в памяти жива,
А новый враг в потуге рьяной
На судьбы предъявил права.
Еще все слезы не излиты
По сгинувшим из глаз живых,
Но уж кричат: "Космополиты!"
Уста усердных и слепых.
И снова страшно так и больно,
Что хоть ложись и подыхай,
А тот старик: "Мне жить довольно,
Но помни: Ам Исраэль хай!"
Прошли те дни, тревогой полны,
И злой тиран повержен в прах,
А вечности нетленной волны
Все катят вдаль в тех трех словах.
В них и надежды воплощенье,
И память горестных потерь,
И те нелегкие решенья,
Что принимаем мы теперь.
Живет народ мой жизнью новой,
Кто в это чудо верить мог,
Ужель и впрямь в судьбе суровой
Ему помог извечный Бог.
Отвергнув горькие сомненья
И злых врагов бессильный лай,
Он божьим жив благословеньем,
Народ мой, Ам Исраэль хай!
Библейские мотивы