Европейская поэзия XVII века - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 9

ИСПАНИЯ

ЛУИС ДЕ ГОНГОРА

* * *

Ты, что целишься так метко,Озорной слепец-стрелок,Ты, меня продавший в рабство,Древний маленький божок,Мстишь за мать свою, богиню,Что должна была свой тронУступить моей любимой?Пощади! Услышь мой стон:«Не терзай меня, не мучай,Купидон!»Преданно тебе служил я,А какой был в этом толк?Ветреный военачальник,Покидаю я твой полк.Хоть давно завербовалсяЯ под сень твоих знамен,—До сих пор ничем за службуНе был я вознагражден.«Не терзай меня, не мучай,Купидон!»Войско горемык влюбленныхВерит в разум твой и мощь,Но беда солдату, еслиУ него незрячий вождь.Где у полководца стойкость,Если с крылышками он?И как с голого получишьСвой солдатский рацион?«Не терзай меня, не мучай,Купидон!»Труженик любовной нивы,Жил я только для нее,Десять лучших лет ей отдал,Все имение свое.Я пахал морские волны,Засевал песчаный склон —Урожай стыда и скорбиЯ собрать был обречен.«Не терзай меня, не мучай,Купидон!»Башню в пустоте возвел яИз неисполнимых снов —Кончилось, как с Вавилоном,—Страшной путаницей слов:Стала желчь там зваться «медом»,«Стрекозою» — скорпион,Зло преобразилось в «благо»,Беззаконие — в «закон»…«Не терзай меня, пе мучай,Купидон!»

* * *

Где башня Кордовы гордой,по пояс в реке и в небе,купает в Гвадалквивирекороны гранитной гребень,там правит в стремнине синейчелном Алкион влюбленный,пуская в пучину неводи ввысь испуская стоны.А нимфа с надменным взглядомтерзаньям страдальца рада.И в жадном пожаре страстисгорают жалкие стоны,а тонкие сети с плескомв бездонном затоне тонут.Как весла взрезают воду,так душу стенанья режут,и частые вздохи чащетончайших рыбачьих мрежей.А нимфа с надменным взглядомтерзаньям страдальца рада.Так близко глядят с утесаглаза ее злым укором,но так далека свобода,плененная этим взором.Весло Алкиона рубитволны голубые грани,и сам он лучистой мукойлазурных очей изранен.А нимфа с надменным взглядомтерзаньям страдальца рада.И он, из сил выбиваясь,торопится к ней, как будтовзметнулись над сердцем крыльяи парус над лодкой утлой.А нимфа ничуть не дальше,а нимфа ничуть не ближе…В пяти шагах недоступна,она его песню слышит:«Разверзнись, прими, пучина,меня и мою кручину.Взвиваясь на крыльях ветра,взгляните, стенанья, сверху,как вами пронзает смертныйнебес голубую сферу.Ступайте, милые сети,на дно голубого плеса,где вас в тишине отыщутстрадальца скупые слезы.Разверзнись, прими, пучина,меня и мою кручину.И тем отомсти жестокой,к которой взывал я тщетно,хотя и служил всем сердцемей верно и беззаветно.У вас узелков так много,мои любимые сети,и все же отныне большепричин у меня для смерти.Разверзнись, прими, пучина,меня и мою кручину».

ПАСХА ДЕВУШКАМ МИЛА, ДА ПРОШЛА!

Хохотуньи, попрыгуньииз квартала моего,бойтесь Времени — юницамтолько горе от него.Как бы вас не усыпилапышной молодости лесть!Из цветов увядших Времяноровит гирлянды плесть.Пасха девушкам мила,да прошла!Годы легкие несутся,простирают к нам крыла, —словно гарпии, уносятнаши яства со стола.Не на это ли пеняетароматный чудоцвет,растерявший на закатето, что дал ему рассвет?Пасха девушкам мила,да прошла!Вам заутреней казалсявешней жизни перезвон,а уже вечерним звономдушу вам печалит он,—обесцветил ваши щечки,отнял блеск и легкий шаг,срок пришел, и ветхость вашавас лишает юных благ.Пасха девушкам мила,да прошла!Та, чьи очи голубели,а коса златой была,нынче злится, желтолица,не глядится в зеркала,потому что лоб атласныйи младая кожа щек,как епископская ряса —в складках вдоль и поперек.Пасха девушкам мила,да прошла!А другая, у которойлишь один остался зуб(да и этому могилойстал намедни жидкий суп),так воскликнула, рыдая:«Мой единственный зубок!Ты ли белизной жемчужнойженихов ко мне не влек!»Пасха девушкам мила,да прошла!И поэтому, глупышки,прежде, чем придет пораразменять златые косына кудель из серебра,—любят вас — и вы любите,навострите зоркий глаз:иль не видите, что рядомкое-кто проворней вас?Пасха девушкам мила,да прошла!

ИСПАНЕЦ ИЗ ОРАНА

Из коней из мавританских,Что, утративши владельцев,Средь кровавых лун искалиНезатоптаниую зелень,Выбрал дворянин испанскийСкакуна, — своих собратьевЗаглушал он громким ржаньем,Затмевал могучей статью.И того коня испанецНагрузил двойною ношей:Сел с ним вместе им плененныйМавр, начальник конной сотни.Всадники четыре шпорыСкакуну в бока вонзили,И ретивый конь понессяПтицею четверокрылой.Мавру скрыть не удавалось,Что тоской он злой измучен:Ноет грудь от жарких вздохов,Слепнет взор от слез горючих.И, оглядываясь часто,В изумленье был испанец:Тот, кто столь бесстрашно бился,Ныне жалостно так плачет.И тогда спросил у мавраОн с участием учтивым:Может быть, для этой скорбиЕсть особые причины?Тронутый его участьем,Не отнекивался пленник,И такими он словамиВопрошавшему ответил:«Доблестный военачальник!Столь же добр ты, сколь отважен;И мечом и добротою —Покорил меня ты дважды.Я рожден, — в тот год, в которомБерберийцы вас разбили,—От воинственного туркаИ от знатной берберийки.Вождь флотилии корсарской,Мой отец погиб в сраженье;С матерью, с ее роднымиРос я и мужал в Тлемсене.И жила в соседстве с нами —Мне, видать, для муки смертнойДевушка, чьи предки былиЗнатные мелионезцы.Отличалась и красою,И жестокостью своеюДочь песчаной той долины,Где всегда плодятся змеи.Так была она прекрасна,Так уста ее алели,Что цветущий луг весноюБыл гвоздиками беднее.Стоило в лицо ей глянуть —Мнилось мне, что вижу солнце,Волосы же обрамляли,Как лучи, лик светоносный.Так росли мы с нею вместе,И Амур нас в детстве раннемУязвил стрелой, — однакоНас по-разному он ранил.Золотой стрелой во мне онВерность породил и нежность,В ней, свинцового стрелою, —Гордость и пренебреженье.Все призвал я красноречье,Весь свой разум к соучастью,Чтоб разжалобить жестокость,С красотой прийти к согласью.Но едва лишь я заметил,Что смягчился нрав змеиный,Как, тобою полоненный,Должен кинуть край родимый.Горьких слез моих причинуЗнаешь ты теперь, испанец;Можно ли не плакать, ставшиЖертвой стольких испытаний?»Был испанец тронут этойЗлой печалью, мукой смертной,Шаг он скакуна умерил,—Так бы мавра скорбь умерить.

Караваджо. Лютнист.

«Храбрый мавр, — сказал он, — еслиОдержим такой ты страстью,Уязвлен такой любовью,В горести самой ты счастлив.Ты столь яростно сражался, —Разве мог бы кто поверить,Что в груди твоей могучейБьется любящее сердце?Если пленник ты Амура,Я тебя держать не буду:Покушаться недостойноНа добычу на чужую.За тебя у твоей милойВыкупа просить не стану:Драгоценной кошенилиИ ковров узорнотканых.Бог с тобой, живи и стражди,Счастлив будь нелегкой долей,А как свидишься с любимой,Обо мне добром ты вспомни».Тут коня остановил он,И освобожденный пленник,Спрыгнув, на песке простерся,Всаднику целуя стремя.«Тыщу лет живи, — он молвил,—Доблестный военачальник,Ты возьмешь великодушьемБольше, чем мечом разящим.Пусть Аллах всегда победуШлет тебе на поле брани,Дабы ты и дальше множилСлавные свои деянья!»

РОМАНС ОБ АНХЕЛИКЕ И МЕДОРО

В бедной хижине пастушьей,чьи война простила стены(то ли их дубы укрыли,то ли были столь презренны),где пастуший мир в овчинегонит в предрассветной ранив горы с поля козье стадоили в поле с гор — баранье,—гостем отрок, чья удача —излеченье от увечий,и кого Амур сподобилне стрелой, а доброй встречей:жилы, в коих крови мало,очи, в коих ночи много,в поле узрила младаяучасть племени мужского.Знать не зная сарацина,сходит наземь с иноходца,видя, сколькими цветамисвежей крови воздается.Гладит лик его и чуетжар Амура в розах кожи,чьи от смертного дыханьялепестки на снег похожи.В розах он затем таится,чтоб стрела его литаяюной кровью благороднойдоняла алмаз Катая.И уже — божок проворный —взор ей дарит, душу тронувжаркой жалостью, рожденнойсреди нежных скорпионов.Так ее кремень рассыпал,ощутив удар нежданно,искры влажные — о жалость,дочь измены и обмана!Язвы травами врачует,пусть пока и без успеха,кои в этих дивных дланях —ранам лестная утеха.Ей Амур повязку дарит,но она, порвав одежды,раны юноше бинтует:прикрывает Солнце вежды!..Был последний узел стянутв миг, когда — хвала Зевесу!селянин на лошаденкепоявляется из лесу.И ему препоной сталодевы горькое стенанье —оторопь стволов могучихи глухих камней вниманье.Та, для чьих копыт уместнейлес, чем площади дворцовы,добротою отвечаетна отчаянные зовы.Селянин на лошадь робкопомещает иноверца,в коем стало крови мало,но взамен нее — два сердца,и тропу (хотя Светилои рассталось с окоемом)к дому ищет, не по стрелке —по дымку над милым домом,где учтивая селянканезнакомцев приютила(в нем два сердца еле живы,слепы два ее светила).Не пером, а мягким сеномровно устилает ложе —не оно ли для счастливцабрачным сделается позже?Пальцы, божества земные,в ту же ночь легко и споро,силы юные удвоив,возвращают жизнь Медорои вручают с целым царствомкрасоту, стократ милеепервой страсти Адонисаи второй тщеты Арея.И уже бесстыдным роемкупидончики над кровомразжужжались, точно пчелыу дупла в стволе дубовом.(Сто узлов завяжет Завистьна хвосте змеи для счета:сосчитать все поцелуиголубей — ее забота,но Любовь исхлещет Зависть,как бичом, хвостом змеиным,дабы грязь не приставалак белым перьям голубиным!)От его одежд струитсядивное благоуханье,он забросил лук и стрелы,позабыл о ятагане.Он теперь не трубам внемлет,—а призывным птичьим стонам,шарф кисейный Афродиты —вместо стяга над влюбленным.А у девы грудь открыта,и на ней — волос лавина(брошь нужна — сорвет гвоздику,шпилька — веточку жасмина).Пав к ее ногам, колосьяснег ее обули в злато,дабы ноги не исчезлипод лучами супостата.Поутру раскрыт над нимивеер стаи быстрокрылой,ветерки им слух ласкаютлестью или сплетней милой.Нивы им ковер подносят,лес — прохладные палаты,ключ поющий — сновиденья,соловьи — свои кантаты,а деревья имена ихна кору свою стяжалив пику мраморной колонне,к сраму бронзовой скрижали.Каждый ясень, каждый тополь —их имен лесная веха,клич «Анхелика» кочуетпо долинам, словно эхо.Даже гроты, где безмолвьемраку не уступит бездны,их объятьями обжиты,коим страхи неизвестны…Дом, чье ложе стало брачным,вы, селяне-хлебосолы,воздух, ключ, дубы и нивы,птицы, луч, цветы и долы,ясень, тополь, гроты, кручи,—этой неги очевидцы, —да хранит вас Громовержецот Орландовой десницы!..

* * *

Поет Алкиной — и плачет.И плач потому так горек,что радости скоротечны,зато вековечно горе.Поет Орфей Гвадианы;рокочут на цитре струны,и в лад им вершины тают,и стынет поток бурунный.Как сладко он славит счастье!Как горько клянет невзгоды!И слушают завороженновершины его и воды.«И брезжит надежда, да время не ждет:Добро за горами, а смерть у ворот…»Добро — цветок однодневка;распустится он под утро,да в полдень уже увянет,совсем и не цвел как будто.А горе могучим дубомупрямо вздымает крону;его бороды зеленойвека сединой не тронут.Жизнь мчится, как лань-подранок,а смерть ей под сердце метит…Удача ползет улиткой,—успеть ли ей раньше смерти?«И брезжит надежда, да время не ждет:Добро за горами, а смерть — у ворот…»

* * *

Девица, и статьюи ликом красна,вдова не вдоваи жена не жена,свой светоч в слезахпровожая на рать,пеняла, печальная,глядя на мать:«Пойду на откос,ослепну от слез!За что мне, родная,в поре молодой,не ведая счастья,познаться с бедойи с тем обручиться,кто за семь морейувозит ключиот свободы моей!Пойду на откос,ослепну от слез!Слезами застлалоочей торжество,лишилась я радостивидеть его,зачем мне глаза,раз ушел на войнумой мир ненаглядный,—оставил одну!Пойду на откос,ослепну от слез!Корите вы ту,что несчастнее всех,я плачу, но развестрадание — грех?Добра мне желая,не делайте зла,я слез не лила бы,когда б умерла!Пойду на откос,ослепну от слез!Будь сердце холодным,да хоть из кремня,—кто плакать не станет,взглянув на меня,—не горько ли видеть,как вянет живьемпунцовая розав расцвете своем!Пойду на откос,ослепну от слез!Так сгиньте же ночи,в которых нет глаз,чей свет и в моихдо рассвета не гас!Как жить мне, что делатьс моей однотой,в постели с однойполовиной пустой!Пойду на откос,ослепну от слез!»

ФОРТУНА

Фортуна дарыраздает как придется:когда улыбнется,когда отвернется.По-быстрому делит,и все шито-крыто:кому — куча денег,кому — санбенито.Дает и не знает,кого награждает:и верно, и скверно,и всяко бывает.Лишит козопасаи стада и крова,захочет — с лихвоювернет ему снова.С лихвой — не с лихвой,а такое случится:у хромой козыдва козленка родится.Дает и не знает,когда награждает!и густо, и пусто,и всяко бывает.Бродяга яйцоиз курятника свистнет,и вот он, как персик,на солнышке виснет.А этот — почищелюбого бандита—ворует и грабит,и все — шито-крыто.Фортуна на этоглядит как придется;когда улыбнется,когда отвернется.

ЛЕТРИЛЬЯ

(Фрагмент)

Что скорлупки заменилитуфли моднице Мингилье,—что ж,но что Менга без помогив два корыта вгонит ноги,—ложь.Что женился дон Бездельникна красавице без денег,—что ж,но что он не пустит смелокрасоту супруги в дело,—ложь…Что нарядов у красоткитьма и муж отменно кроткий,—что ж,но что муж не знает, скаред,кто жене обновы дарит,—ложь.Что старик седым ложится,а наутро — как лисица,—что ж,но что луковый отварецна себя не вылил старец,—ложь.Что клянется дон Подонокбудто вкусным был цыпленок,—что ж,но что мы от зубочистки не узнали о редиске,—ложь…Что для бледности невиннойдама лакомится глиной,—что ж,но поверить, что сеньоране страдает от запора,—ложь.Что, молясь о сыне в храме,дева сохнет над свечами,—что ж,но не знать, какая свечкапринесет ей человечка,—ложь…Что внимает серенадеМенга со слезой во взгляде,—что ж,Но что ей не снится прозавроде денежного воза,—ложь…Что гитара до рассветаможет тренькать то да это,—что ж,но что нас не доконалиупражнения канальи,—ложь…Что от скромного поэтапо два года ждут сонета,—что ж,но что чванный нескладехав день не сложит двух и плохо,ложь…Что дублоны к скупердягеприплывают по сотняге,—что ж,но что сын, гуляка тонкий,их не спустит по тысчонке,—ложь.Что Нарцисс главой своеючто ии день в раю по шею,—что ж,но что зад его прекрасныйне терзает ад ужасный,—ложь.

* * *

Рыдала девица,стирая белье:ее ненаглядныйоставил ее.В ту пору ей былочетырнадцать лет;но весны проходят,а милого нет.Сияет ли солнце,горит ли луна,о горькой изменевсе плачет она.И множит ей памятиедкая сольна слезную мукусердечную боль.Милая, плачь:вылечит плач.Но мать ее просит:«Дочурка моя,утешься, иначене выдержу я»,—а та отвечает:«Ах, матушка, нет,мне горя не выплакатьза десять лет.Не хватит очей мне,не хватит и слез —такую обидумне милый нанес.Пусть слезы струятсясоленым ручьем,смывая с души моейпамять о нем.Я петь разучилась,а если пою,зовут все рыданиемпесню мою.Мой милый с собоюмой голос унес,оставив молчание,полное слез».Милая, плачь;вылечит плач.

БЫЛ БЫ В СЫТОСТИ ЖИВОТ, А МОЛВА НЕ В СЧЕТ

Про монархов рассуждаем,про раздел всея земли,а меня — не обделимаслом, свежим караваем,дай зимой варенья с чаем,водки, чтоб согреть живот,а молва не в счет.Пусть на серебре и златепринц снедает целый кульпозолоченных пилюль,—чтобы трапезу прияти,мне и шкварки будут кстати:прямо с противня да в рот,а молва не в счет.В январе, когда на склоныснег покровом хладным лег,—мне бы жаркий камелек,да орешки раскалены,да про дни седые оныпоскладнее анекдот,а молва не в счет.У купца к монетам рвенье,—чтоб звенели в кошелю,я же поутру люблюблеск ракушек в белой пенеи внимаю Филоменетам, где ива воду пьет,а молва не в счет.Юный грек в порыве смеломк жрице Геро ночью плыл,а меня в давильню пылк струям гонит алым, белым,где блажен душой и теломпосреди пьянящих вод,а молва не в счет.Тисба и Пирам влюбленныйострым венчаны мечом,кровью, хлынувшей ручьем;мне по сердцу — торт слоеный,мой резец, в него вонзенный,поострей меча сечет,а молва не в счет.

* * *

Куль я видел у менялы,полный спелых фиг и дуль.Разошелся быстро куль:знать, на дули спрос немалый.«Но тебе, — сказал он, — малый,буде в чем соврешь хоть раз,дулю я одну припас!»Начинаю. Есть в Мадриде дурень.Он и вам знаком;тлю узрит в глазу чужом,у себя слона не видя!Чтобы не был он в обиде,я бы дал ему за дурьпару дуль.Старый хрыч, собою горд,под венец идет с девицей.Простофиле и не снится,что невеста — первый сорт:трижды делала аборт.Поделом его надули!Три дули.Вышел порох весь в расходу преклонного супруга,а исправная супругакаждый год дает приплод.Может быть, она даеткак предписано ей браком?Дуля с маком!Дон Безродный ходит франтом,самомнением томим:дескать, обращайтесь с ним,словно он рожден инфантом,хоть по крови маркитант он,по уму же — круглый нуль.Пять дуль.Хвастал дон Бахвал досужийзубочисткою с утра:мол, фазана ел вчера.По усам же обнаружиля, что дичь ему на ужинпоставляет зеленщик.Шесть фиг.Спеленал себя шелкамихлыщ, собравшийся на рать,так что и не разобрать,ратник это или знамя,и куда идет он: к даме,на бульвар ли, на войну ль?Семь дуль.Расфуфыренные хватыразодеты в прах и дым:предков, мол, не посрамим.Те и впрямь аристократы,но носили чаще латы,чем крахмальный воротник.Восемь фиг.В битве с одного ударусей храбрец сражает трех.Только этот пустобрехбрешет с винного угару:мастер петь он под гитару,но не слышал пенья пуль.Девять дуль.Дон Обманутый Вздыхательне получит ни черта.Вроде б истина проста,но не внемлет ей мечтатель.Незадаром, знать, приятельзаработал целый кульдуль.

* * *

Над рекой горянки пляшутсреди сосен поутру,Хукар на камнях играет,ветер — на ветвях в бору.Не из водной колыбелистая белая наяди не спутницы Дианы,коим лес покорный рад,—а горянки, свет Куэнки,чье подножье среди травдве реки целуют нежно,ноги им поцеловав.Как венок, сплели веселыйхоровод из белых рук,чтобы переменой в танцене порушить дружный круг.Славно пляшут поутрудевушки в бору!Аравийским златом блещут,множат Фебовы лучикосы их, — всех роз пышнее,ослепительней парчи.Их Куэнка облачилав цвет небес и цвет надежд —ни сапфирам, ни смарагдамне унизить их одежд.Ножка (если только юбкаотворит лазок для глаз)на снегу жемчужно-беломбантом очарует вас —так в круженье соразмерном,скромной копией колони,на нежнейшем пьедесталестолп хрустальный вознесен.Славно пляшут поутрудевушки в бору!Черноту агатов звонкихранит пальцев белизна,—инструмент слоновой кости,что и Муз лишает сна:молкнут птицы, стынут листья,и река смиряет ход,чтоб услышать, как юницапоутру в бору поет:«Горянки с гор Куэнкив бору чаруют вас,те — собирая шишки,а те — пускаясь в пляс».Бьют шишкою о шишку,орешки шелушат,а то и жемчугамиих вылущить спешат,смеются, отвергаялюбовных стрел алмаз,те — собирая шишки,а те — пускаясь в пляс.Слепой божок у Солнцаглаза занять бы рад,чтоб улучить горянок,которые летятпо Солнцу, что под ногиим стелет сотни глаз, —те — собирая шишки,а те — пускаясь в пляс.

* * *

О влага светоносного ручья,бегущего текучим блеском в травы!Там, где в узорчатой тени дубравызвенит струной серебряной струя,в ней отразилась ты, любовь моя!рубины губ твоих в снегу оправы…Лик исцеленья — лик моей отравыстремит родник в безвестные края.Но нет, не медли, ключ! Не расслабляйтугих поводьев быстрины студеной.Любимый образ до морских пучиннеси неколебимо, и пускайпред ним замрет коленопреклоненныйс трезубцем в длани мрачный властелин.

* * *

Как зерна хрусталя на лепесткахпунцовой розы в миг рассветной рании как пролившийся по алой тканиискристый жемчуг, светлый и впотьмах,так у моей пастушки на щеках,замешанных на снеге и тюльпане,сверкали слезы, очи ей туманя,и всхлипы солонили на устах;уста же были горячи как пламеньи столь искусно исторгали вздохи,что камень бы, наверно, их не снес.А раз уж их не снес бы даже камень,мои дела и вовсе были плохи:я — воск перед лицом девичьих слез.

* * *

От горьких вздохов и от слез смущенных,исторгнутых душой, лишенной сна,влажны стволы, листва сотрясенаседых дерев, Алкиду посвященных.Но заговором ветров возмущенныхлиства от гнета вздохов спасена,и влага слез в стволах потаена —уже ни слез, ни вздохов укрощенных.Мой нежный лик и тот расстался с даньюочей моих — она бесплотной дланьютьмы — или ветра — стерта потому,что ангелица, дьявольски земная,не верит мне: горька тщета двойная —вздыхать на ветер и рыдать во тьму!

* * *

Я пал к рукам хрустальным; я склонилсяк ее лилейной шее; я приросгубами к золоту ее волос,чей блеск на приисках любви родился;я слышал: в жемчугах ручей струилсяи мне признанья сладостные нес;я обрывал бутоны алых розс прекрасных уст и терний не страшился,когда, завистливое солнце, ты,кладя конец любви моей и счастью,разящим светом ранило мой взор;за сыном вслед пусть небо с высотытебя низринет, если прежней властьюоно располагает до сих пор!

* * *

Пока руно волос твоих течет,как золото в лучистой филиграни,и не светлей хрусталь в изломе грани,чем нежной шеи лебединый взлет,пока соцветье губ твоих цвететблагоуханнее гвоздики раннейи тщетно снежной лилии стараньезатмить чела чистейший снег и лед,спеши изведать наслажденье в силе,сокрытой в коже, в локоне, в устах,пока букет твоих гвоздик и лилийне только сам бесславно не зачах,но годы и тебя не обратилив золу и в землю, в пепел, дым и прах.

* * *

В озерах, в небе и в ущельях горзверь, рыба или птица — тварь любая,заслышав плач мой, внемлет, сострадая,беде, меня томящей с давних пор,и даже если горе и укорвверяю я ветрам, когда сухаяжара придет, всю живность увлекаяв тень рощ, в глубины рек, в прохладу нор,то всякий зверь, в окрестности живущий,бредет за мной, дыханье затая,оставив лоно вод, луга и кущи,как будто эти слезы лил не я,а сам Орфей — настолько всемогущиего печаль и нега, боль моя.

* * *

Кость Ганга, мрамор Пароса, блестящийэбен и золотую филигрань,сапфир, с Востока привезенный в дань,мельчайший бисер и рубин горящий,диковинный янтарь, хрусталь слепящийи тонкую серебряную сканьесли бы взял в божественную дланьваятель, в благодатный век творящий,и, воедино сплавив их, достигнеслыханных красот в своем дерзанье,то разве б он сумел их сплавить так,чтоб, как под солнцем воск, не сникло вмигпод взглядом глаз твоих его созданье,о Клори дивная, мой сладкий враг?

* * *

Зовущих уст, которых слаще нет,их влаги, обрамленной жемчугами,пьянящей, как нектар, что за пирамиЮпитеру подносит Ганимед,страшитесь, если мил вам белый свет:точно змея меж яркими цветамитаится между алыми губамилюбовь, чей яд — источник многих бед.Огонь пурпурных роз, благоуханьеих бисерной росы, что будто палас сосцов самой Авроры, — все обман;не розы это — яблоки Тантала,они нам дарят, распалив ягеланье,лишь горький яд, лишь тягостный дурман.

* * *

Не столь смятенно обойти утесспешит корабль на пасмурном рассвете,не столь поспешно из-под тесной сетина дерево пичугу страх вознес,не столь — о Нимфа! — тот, кто вышел бос,стремглав бежит, забыв про все на светеот луга, что в зеленом разноцветьеему змею гремучую поднес,—чем я, Любовь, от взбалмошной шалуньи,от дивных кос и глаз ее желаяспастись, стопам препоручив испуг,бегу от той, кого воспел я втуне.Пускай с тобой пребудут, Нимфа злая,утес, златая сеть, веселый луг!

* * *

Вы, о деревья, что, над Фаэтономеще при жизни столько слез пролив,теперь, как ветви пальм или олив,ложитесь на чело венком зеленым,—пусть в жаркий день к тенистым вашим кронамльнут нимфы любострастные, забывпрохладный дол, где, прячась под обрыв,бьет ключ, и шелестит трава по склонам,пусть вам целует (зною вопреки)стволы (тела девические прежде)теченье этой вспененной реки;оплачьте же (лишь вам дано судьбойлить слезы о несбыточной надежде)мою любовь, порыв безумный мой.

* * *

О Кордова! Стобашенный чертог!Тебя венчали слава и отвага.Гвадалквивир! Серебряная влага,закованная в золотой песок.О эти нивы, изобилья рог!О солнце, источающее благо!О родина! Твои перо и шпагазавоевали Запад и Восток.И если здесь, где средь чужого краятечет Хениль, руины омывая,хотя б на миг забыть тебя я смог,пусть грех мой тяжко покарает рок:пускай вовеки не узрю тебя я,Испании торжественный цветок!

* * *

Величественные слоны — вельможи,прожорливые волки — богачи,гербы и позлащенные ключиу тех, что так с лакейским сбродом схожи,полки девиц — ни кожи и ни рожи,отряды вдов в нарядах из парчи,военные, священники, врачи, судейские,—от них спаси нас, боже! —кареты о восьмерке жеребцов(считая и везомых и везущих),тьмы завидущих глаз, рук загребущихи веющее с четырех концовужасное зловонье… Вот — столица.Желаю вам успеха в ней добиться!

НА ХРИСТОВО РОЖДЕНИЕ

Повиснуть на кресте, раскинув длани,лоб в терниях, кровоточащий бок,во славу нашу выплатить оброкстраданьями — великое деянье!Но и твое рождение — страданьетам, где, великий преподав урок —откуда и куда нисходит бог,—закут не застил крышей мирозданье!Ужель сей подвиг не велик, господь?Отнюдь не тем, что холод поборотьсмогло дитя, приняв небес опеку,—кровь проливать трудней! Не в этом суть:стократ от человека к смерти путькороче, чем от бога к человеку!

НА ПОГРЕБЕНИЕ ГЕРЦОГИНИ ЛЕРМСКОЙ

Вчера богиня, ныне прах земной,там блещущий алтарь, здесь погребенье.И царственной орлицы оперенье —всего лишь перья, согласись со мной.Останки, скованные тишиной,когда б не фимиама воскуренье,нам рассказали бы о смертном тлене,—о разум, створы мрамора открой!Там Феникс (не Аравии далекой,а Лермы) — червь среди золы жестокой —взывает к нам из смертного яшлья.И если тонут корабли большие,что делать лодкам в роковой стихии?Спешить к земле, ведь человек — земля.

* * *

Вальядолид. Застава. Суматоха!К досмотру все: от шляпы до штиблет.Ту опись я храню, как амулет:от дона Дьего снова жду подвоха.Поосмотревшись, не сдержал я вздоха:придворных — тьма. Двора же нет как нет.Обедня бедным — завтрак и обед.Аскетом стал последний выпивоха.Нашел я тут любезности в загоне;любовь без веры и без дураков:ее залогом — звонкая монета…Чего здесь нет, в испанском Вавилоне,где как в аптеке — пропасть ярлыкови этикеток, но не этикета!

ПОСЛАНИЕ ЛОПЕ ДЕ БЕГА

Брат Лопе, погоди писать коме…:и так известно всем, какой ты вру…Зачем берешь Евангелие в ру…?Ведь ты же в этой книге ни бельме…И вот тебе еще один нака…:когда не хочешь выглядеть крети…,«Анхелику» спали как ерети…,и разорви в клочки свою «Арка…»От «Драгонтеи» впору околе…Добро еще, что мягкая бума…!На четырех наречьях околе…несешь ты, а тебе и горя ма…Намедни, говорят, ты написа…шестнадцать книг, одна другой скучне…и озаглавил их «Иеруса…»Назвал бы лучше честно: «Ахине…!»

* * *

В могилы сирые и в мавзолеивникай, мой взор, превозмогая страх —туда, где времени секирный взмахвмиг уравнял монарха и плебея.Нарушь покой гробницы, не жалеяостанки, догоревшие впотьмах;они давно сотлели в стылый прах:увы! бальзам — напрасная затея.Обрушься в бездну, пламенем объят,где стонут души в адской круговерти,скрипят тиски и жертвы голосят;проникни в пекло сквозь огонь и чад:лишь в смерти избавление от смерти,и только адом истребляют ад!

НАДПИСЬ НА МОГИЛУ ДОМЕНИКО ГРЕКО

Сей дивный — из порфира — гробовойзатвор сокрыл в суровом царстве тенейкисть нежную, от чьих прикосновенийхолст наливался силою живой.Сколь ни прославлен трубною Молвой,а все ж достоин вящей славы гений,чье имя блещет с мраморных ступеней.Почти его и путь продолжи свой.Почиет Грек. Он завещал Природеискусство, а Искусству труд, ИридеПалитру, тень Морфею, Фебу свет.Сколь склеп ни мал, — рыданий многоводьеон пьет, даруя вечной панихидекуренье древа савского в ответ.

* * *

Сеньора тетя! Мы стоим на стражев Маморе. К счастью, я покуда цел.Вчера, в тумане, видел сквозь прицелрать мавров. Бьются против силы вражьейкастильцы, андалузцы. Их плюмажидрожат вокруг. Они ведут обстрел —затычками из фляжек. Каждый смел —пьют залпом, не закусывая даже.Один герой в бою кровавом слег —и богатырским сном уснул. Бессменнодругой всю ночь точил кинжал и пику —чтобы разделать утренний паек,А что до крепости, она отменна —у здешних вин. Мамора. Хуанико.

* * *

Доверив кудри ветру, у стволагустого лавра Филис в дреме сладкойна миг забылась; золотистой складкойволна волос ей плечи оплела;и алая гвоздика расцвелав устах, сомкнув их тишиною краткой,чьей свежести вкусить решил украдкойсатир, обвивший плющ вокруг чела,но не успел — нежданно появиласьпчела, и в нежный, пурпурный цветокпронзительное жало погрузилось;был посрамлен бесстыдный полубог:прекрасная пастушка пробудиласьи он настичь ее уже не смог.

О СТАРЧЕСКОМ ИЗМОЖДЕНИИ, КОГДА БЛИЗИТСЯ КОНЕЦ, СТОЛЬ ВОЖДЕЛЕННЫЙ ДЛЯ КАТОЛИКА

На склоне жизни, Лидий, не забудь,сколь грозно семилетий оскуденье,когда любой неверный шаг — паденье,любое из падений — в бездну путь.Дряхлеет шаг? Зато яснее суть.И все же, ощутив земли гуденье,не верит дом, что пыль — предупрежденьеруин, в которых он готов уснуть.Змея не только сбрасывает кожу,но с кожей — оболочку лет, в отличьеот человека. Слеп его поход!Блажен кто, тяжкую оставив ношуна стылом камне, легкое обличьенебесному сапфиру отдает!

НАИСИЯТЕЛЬНЕЙШЕМУ ГРАФУ-ГЕРЦОГУ

В часовне я, как смертник осужденный,собрался в путь, пришел и мой черед.Причина мне обидней, чем исход,—я голодаю, словно осажденный.Несчастен я, судьбою обойденный,но робким быть — невзгода из невзгод.Лишь этот грех сейчас меня гнетет,лишь в нем я каюсь, узник изможденный.Уже сошлись у горла острия,и, словно высочайшей благостыни,я жду спасения из ваших рук.Была немой застенчивость моя,так пусть хоть эти строки станут нынемольбою из четырнадцати мук!

О ДОЛГОЖДАННОЙ ПЕНСИИ

Свинец в ногах у пенсии моей,а я одной ногой ступил в могилу.О беды, вы мне придаете пылу!Наваррец — наилучший из друзей!В рагу я брошу лук и сельдерей!Мне даже фига возвращает силу!Мой ветхий челн доверю я кормилу!Мне спится славный Пирр, царь из царей!Худые башмаки, зола в печурке,—неужто дуба дам, дубовой чуркине раздобыв, чтобы разжечь очаг!Не медли то, о чем я так мечтаю!Сказать по чести, я предпочитаюуспеть поесть — успенью натощак.

ТЩЕСЛАВНАЯ РОЗА

Вчера родившись, завтра ты умрешь,Не ведая сегодня, в миг расцвета,В наряд свой алый пышно разодета,Что на свою погибель ты цветешь.Ты красоты своей познаешь ложь,В ней — твоего злосчастия примета:Твоей кичливой пышностью задета,Уж чья-то алчность точит острый нож…Увы, тебя недрогнувшей рукойБез промедленья срежут, чтоб гордитьсяТобой, лишенной жизни и души…Не расцветай: палач так близко твой,Чтоб жизнь продлить — не торопись родиться,И жизнью смерть ускорить не спеши.

КРИСТОБАЛЬ ДЕ МЕСА

* * *

Гонясь за счастьем, уделил я преждепустой придворной жизни много лет,в которой правдолюбцу места нет,но дверь открыта чванному невежде,где фаворит в сверкающей одеждероскошеством своим прельщает свет,где познает немало горьких бедпростак, наивно верящий надежде;пускай смеется чернь, но во сто кратблаженней тот, кто на клочке земли,хваля судьбу, живет себе в усладу,кто мир вкушает, кто покою радот балагана этого вдали,от мерзости его, подобной аду.

БАРТОЛОМЕ ЛЕОНАРДО ДЕ АРХЕНСОЛА

* * *

Вот, Нуньо, двух философов портреты:один рыдал и хохотал второйнад бренною житейскою игрой,чьи всюду и во всем видны приметы.Когда бы я решил искать ответывдали от этой мудрости и той —чье мненье мне служило бы звездой?Из двух — какая сторона монеты?Ты, видящий повсюду только горе,мне говоришь, что в трагедийном хорепролить слезу — утеха из утех.Но, зная, что слезами не поможешьдобру и зла вовек не изничтожишь,—я, не колеблясь, выбираю смех.

* * *

Сотри румяна, Лаис, непрестанноих кислый запах выдает обман.А если въелся в щеки слой румян,потри их мелом — и сойдут румяна.Хотя природа и в руках тиранаи сталь кромсает сад, где сплошь бурьян,но разве хоть один найдешь изъянв глухом лесу, чья прелесть первозданна?И если Небо коже подарилоправдивых роз румяна и белила,зачем же пальцем в щеки грим втирать?Красавица моя, приди же в чувство!Для совершенной красоты — искусствоне в том ли, чтоб искусство презирать?

ХУАН ДЕ АРГИХО

ВРЕМЕНА ГОДА

Рассыпав щедро в чистоте просторасвой свет и блеск, весиа приходит к нам;полянам зелень, радость пастухамза долгое терпенье дарит Флора;но солнце переменчиво, и скорооно сместится, оказавшись там,где жгучий Рак погибель шлет цветам,лишая землю яркого убора;и вот уж осень мокрая, онаплодами Вакха скрасит свой приход,а после зимний холод воцарится;чередованье, смена, новизна —какой страдалец горький вас не ждет?Какой счастливец гордый не страшится?

* * *

Карают боги гнусного Тантала,чья низость на пиру ввела их в гнев.Своим обманом мудрость их презрев,изведал он, что значит их опала:к воде ладони тянет он устало,почти касается рукой дерев,но Эридан уходит, обмелев,и дерево ему плода не дало.Ты удивлен, страдальцу сострадая,что плод, в его уста не попадая,приманкой служит для его очей?Ну что ж, окинь округу трезвым взглядом,и ты увидишь сто Танталов рядом —несчастных, средь богатства, богачей.

О ТЕСЕЕ И АРИАДНЕ

«Кому пожаловаться на обман?Молчат деревья, слез пе понимая,здесь небо слепо, а земля чужая,любовь обманна, как морской тумап.Уплыл — один — любви моей тиран,и плачу я, тоски не утоляя,надеюсь исцелиться, понимая,что исцеленья нет от этих ран!О боги, если кто-нибудь когда-товас холодностью ранил, — пусть расплатана моего обидчика падет!»Так Ариадна небо молит в горе,а слезы между тем уносит море,а ветер вздохи горькие крадет.

* * *

Покорная напевам Амфиона,сама росла Троянская стена,его хранила нежная струнав подземном царстве ужаса и стона.Не от ее ли отворялись звонаалмазные врата, дабы онаспасала, волшебством наделена,страдальцев из жестокого полона?И если столь волшебно лиры пенье,смиряющее бурных рек кипеньеи самых необузданных зверей,—то тщетны почему мои старанья,и то, что всех спасает от страданья,лишь миожит тяготы души моей?

РОДРИГО КАРО

РУИНАМ ИТАЛИКИ

Оплачем, Фабьо, сей, застывший сонно,увядший холм, среди полей пустынных —Италикой в иные времена,колонией победной Сципионабыла сия, сокрытая в руинах,суровая и славная стена,так сделалась онареликвией слепою.Печальною тропоюгерои в царство теней отошли,их даже память видеть перестала.Здесь храм стоял, там площадь клокотала,чей контур еле различим в пыли.Гимназия искрошена веками,от дивных терм остались только камни,а шпили башен, ранившие высь,ее покою вечному сдались.Амфитеатра рухнувшие стены,богов жестоких славившие ране,унизил беспощадно желтый дрок.В безмолвии трагической ареныструится время, как напоминанье,сколь жалок давней пышности итог.Все поглотил песок.Умолк народ великий,в столетьях стихли крики.Где тот, который на голодных львовшел обнаженным? Где атлет могучий?Здесь превращен судьбою неминучейв безмолвие многоголосый рев.Но до сих пор являют нам руиныбылых ристаний страшные картины,и чудится душе в седых камняхпредсмертный хрип, звучавший в давних днях.Здесь был рожден сын молнии военной —Траян, отец испанского народа,воитель доблестный и честь страны,пред кем земля была рабой смиреннойот колыбели алого восходадо побежденной кадиксской волны.О славные сыны,—здесь Адриан и Силий,и Теодосий былидетьми: слоновая сияла костьна колыбелях, облаченных в злато,жасмин и лавр венчали их когда-тотам, где былье глухое разрослось.Дом, сложенный для Кесаря, — глядите,—сегодня гнусных ящериц укрытье.Исчезли кесари, дома, садыи камни, и на них имен следы.Коль ты не плачешь, Фабьо, — долгим взглядомокинь умерших улиц вереницы,разбитый мрамор арок, алтарей,останки статуй, ставших жалким сором,все — жертва Немезидовой десницытам, где безмолвье погребло царейв столетней тьме своей.Так Троя предо мноювстает с ее стеною,

Рембрандт ван Рейн. Фауст.

и Рим, чье имя только и живет(где божества его и властелины?!),и плод Минервы — мудрые Афины(помог ли им законов честных свод?!).Вчера — веков соперничество, ныне —ленивый прах в безропотной пустыне:ни смерть не пощадила их, ни рок —и мощь, и разум спят в пыли дорог.Но почему фантазии нейметсяискать в былом пример для состраданья?И нынешних не счесть: то там, то тутзаблещет огонек, дымок пробьется,то отголосок прозвучит рыданья:душа — видений призрачных приют —томит окрестный люд,который изумленновдруг слышит отзвук стонав ночи немой — немолчный хор кричит:«Прощай, Италика!», и эхо плачет:«Италика!», и слово это прячетв листве, но и в листве опо звучит:«Италика!» — так имя дорогоеИталики, не ведая покоя,в руинах повторяет теней хор…Им сострадают люди до сих пор!Гость благодарный, — этим славным тенямя краткий плач смиренно посвящаю,Италика, простертая во сне!И если благосклонпы к этим пенямостанки жалкие, чьи различаюследы в стократ печальной тишине,—открой за это мнев любезной благостынетаящийся в руинеприют Геронсия, — направь мой шагк могиле мученика и прелата,пусть я — слезами горестного брата —открою этот славный саркофаг!Но тщетно я хочу разжиться частьюбогатств, присвоенных небесной властью.Владей своим богатством, дивный храм,на зависть всем созвездьям и мирам!

АНТОНИО МИРА ДЕ АМЕСКУА

ПЕСНЬ

Веселый, беззаботный и влюбленный,щегол уселся на сучок дубовыйи крылья отряхнул, собой гордясь:над белой грудкой клюв его точеныйсверкал, как иней на кости слоновой,желтела, в перья нежные вплетясь,соломенная вязь;и, облекая в сладостные звукилюбовь свою и муки,защебетала птичка: все вокругвнимало ей — цветы, деревья, луг…Но вдруг, ее руладыпрервав, охотник вышел из засады,и острая стрелапронзила сердце бедного щегла —замолкший, бездыханный,упал певец на луг благоуханный…Ах, жизнь его — портретмоих счастливых дней и тяжких бед!Стремясь в луга, в раздольные просторы,шалун ягненок вырвался на волюиз-под родного крова, променявживительный и чистый сок, которымего вспоила мать, любя и холя,на запахи цветов и свежесть трав,на множество забавв долинах пышных, где светлы и новывесенние покровы,где можно мять зеленый шелк полей,вкушая сладость молодых стеблей.Но счастье так недолго!..И вот уже ягненок в пасти волка,чьи хищные клыкиего порвали в мелкие куски,и, кровью залитая,пурпурной стала шерстка золотая.Как высока ценатех радостей, что дарит нам весна!Кичась своим роскошным опереньем,задумала напыщенная цаплядостичь досель невиданных высот,и распластала крылья с упоеньем,и взмыла вверх, и в блеске звезд, как сабля,сияет хохолок ее; и вот,под самый небосводвзлетев, она в безудержной гордынерешила стать отныпецарицей птиц и рвется дальше ввысь,где не страшна ей никакая рысь.Но недреманным окомузрел ее на облаке высокоморел, и в небо вмигвспарил, и птицу гордую настиг;остались пух и перьяот цапли и ее высокомерья.Ах, горький сей исход —портрет моих несчастий и невзгод!Гудит тугая кожа барабана,поют призывно боевые горны,построен эскадрон за рядом ряд;пришпоренный красавцем капитаном,храпя, летит галопом конь проворныйи увлекает за собой отряд;уже рога трубятжеланный клич к началу наступленья,вперед без промедленьяотважный капитан ведет войска:победа, мыслит он, уже близка…Но что там? Строй расколот!Был капитан неопытен и молоди вел на бой солдатбез должного порядка, наугад;и в схватке той кровавойпростился он и с жизнью и со славой.О, как изменчив лик фортуны, чью вражду и я постиг!Красотка дама в зеркало глядитсяи мнит себя Венерой в упоенье;безмолвное стекло — искусный льстец;но впрямь не зря прелестница гордится;в игре любовной, в сладостном сраженьенемало ею пленено сердец;и старец и юнецпод взглядом глаз ее прекрасных млеет,и перед пей бледнеетсамой Дианы девственной краса,за что кокетка хвалит небеса…Но ах! — какое горе:откуда ни возьмись — недуги, хвори,нет больше красоты,искажены прелестные черты,и на лице у дамысплошь оспины, рубцы, морщины, шрамы.О, горестный итог —сник луч, затмился свет, увял цветок!Влекомый ветром, парусник крылатыйскользит, качаясь, по равнине пенной;на судне том, своей добычей горд,из Индии плывет купец богатый,тростник бенгальский, перламутр бесценный,духи и жемчуг погрузив на борт;родной испанский портблеснул вдали — корабль уже у цели,все флаги ввысь взлетели,и щедрые дары купец раздалтем, кто отчизну первым увидал.Но… рулевой небрежный,в тумане не приметив риф прибрежный,наткнулся на утес,который в щепу парусник разнес,п поглотили водыкупца, его надежды и доходы.Все кануло на дно,где счастье и мое погребено!К вершинам ваших совершенств, сеньора,веселый, беззаботный и влюбленныймечты моей заоблачный полетпобедой славной был увенчан скоро —ей удалось, любовью окрыленной,развеяв холод и расплавив лед,достигнуть тех высот, где красоты слепящее светиломне душу озарило,и радостный потокпонес по морю страсти мой челнок…Ах, в этот миг победныйя, как щегол и как ягненок бедный,как цапля в вышине,как капитан на резвом скакуне,как дама и как судно,играл своей удачей безрассудно.Так, жизнь сгубив себе,я сплавил судьбы их в своей судьбе.Та прочная колонна,что жизнь мою держала неуклонно,подточена, и вотлишь женщина — последний мой оплот.Судьбы моей твердыня,ты на песке построена отныне!

ОРТЕНСИО ПАРАВИСИНО

ПОСЛАНИЕ ЧЕРНЫМ ОЧАМ

О дивные черные очи!Ваш раб, нарушая молчанья смиренный обычай,Мысль, сердце, а молвить короче —Себя целиком объявляющий вашей добычей,Почтет за безмерное счастье,Коль встретит у вас он к его вдохновенью участье.Подобные звездам лучистым,Что вкраплены в черную неба ночного порфиру,Мерцаньем высоким и чистым,Сулящим бессмертие света померкшему миру,Вы блещете, дивные очи,Похитив сиянье у дня, цвет похитив у ночи.Два зеркала — верх совершенства(Любовь да послужит для вас драгоценной оправой),Смягчите бальзамом блаженстваСтраданья мои, причиненные сладкой отравой;Надеяться небо велит нам,—Иль могут быть очи хрустальными, сердце гранитным?О вы, ледяные озера,Где тонет мой дух, захлебнувшись бездонною жутью!Точь-в-точь как в забаву для взораСтекло покрывают с изнанки сверкающей ртутью,Так вас небеса зачернили,Дабы там свой образ узреть в полной славе и силе.Из Индии нам мореходыПривозят алмазы и жемчуга скатного груды,Лишенья терпя и невзгоды,Везут из Китая песок золотой, изумруды,Однако в их грузе богатомСокровищ нет равных двум этим бесценным агатам.Вы, очи, две черные шпаги,Подобны клинкам вороненым толедской работы,—Коль метите в сердце бедняге,Спасения нет ему, с жизнью покончены счеты,И, черным покорствуя чарам,Он падает, насмерть поверженный первым ударом.Любуюсь я, сколь грациозноВрага вы слепите каскадами выпадов ложных;Оружие ваше столь грозно,Что ранит смертельно оно и тогда, когда в ножнах,А раненый враг поневолеСкрывает свое упоенье от сладостной боли.Как жизнь холодна и бесцветнаДля тех, кому сердце не жжет ваше черное пламя;Неволю сношу безответно,Не ропщет мой дух, он простерся во прахе пред вами,Но жду я с терпеньем упорным:Любовь да воздаст мне за все этим счастием черным.

ФРАНСИСКО ДЕ КЕВЕДО

НА ТОГО ЖЕ ГОНГОРУ

Брат Гонгора, из года в год все то ж:бог побоку, за церковь — дом игорный,священник сонный, а игрок проворный,игра большая, веры ни на грош.Ты не поклоны бьешь, а карту бьешь,не требник теребишь, ругатель вздорный,а те же карты, христьянин притворный,тебя влечет не служба, а картеж.Твою обнюхав музу через силу,—могильщики поставят нечто вродедоски надгробной в пору похорон:«Здесь капеллан трефовый лег в могилу,родился в Кордове, почил в Колоде,и с картою козырной погребен».

РЕПЛИКА КЕВЕДО ДОНУ ЛУИСУ ДЕ ГОНГОРЕ

Сатиры ваши, трубные стишата,дошли, бедовый кордовец, до нас—друзья мне принесли в недобрый частворений ваших кипы в два обхвата.Наверное, у вас ума палата,раз их коснулось столько рук и глаз,хоть и замечу, что грязца как развся стерлась, не достигнув адресата.Я не решился их читать, страшасьне остроты, — нужна была отвага,чтобы руками трогать вашу грязь.Но стерлась грязь, и я почту за благо,когда мою чувствительную частьсия обслужит чистая бумага.

ЭПИГРАММА НА ГОНГОРУ

Я слышал, будто дон Луисомнаписан на меня сонет:сонет, быть может, и написан,но разве рождено на светто, что постигнуть мочи нет?Иных и черт не разберет,напишут что-нибудь — и вотсебя поэтами считают.Увы, еще не пишет тот,кто пишет то, что не читают.

ЛИКОВАНИЕ ДУШИ, ПЛЫВУЩЕЙ ПО ЗОЛОТЫМ ВОЛНАМ ВОЛОС ВОЗЛЮБЛЕННОЙ ЛИСИ

По золоту клубящихся волосплыву, сражаясь с пламенной пучиной,слепым рабом твоей красы невинной,твоих на волю выпущенных кос.Леандром новым в огненный хаосбросаюсь, опаленный гривой львиной.Икар, довольный славною кончиной,—я крылья в золотой пожар понес!Как Феникс, чьи надежды стали прахом,наперекор сомнениям и страхам,из пепла я живым хотел бы встать.Бедняк, разбогатевший небывало,Мидас, познавший горести Тантала,Тантал — Мидасу глупому под стать.

ПОСТОЯНСТВО В ЛЮБВИ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Пусть веки мне сомкнет последний сон,Лишив меня сиянья небосвода,И пусть душе желанную свободуВ блаженный час навек подарит он.Мне не забыть и за чертой временВ огне и муке прожитые годы,И пламень мой сквозь ледяные водыПройдет, презрев суровый их закон.Душа, покорная верховной воле,Кровь, страстью пламеневшая безмерной,Земной состав, дотла испепеленныйИзбавятся от плоти, не от боли;В персть перейдут, но будут перстью верной;Развеются во прах, но прах влюбленный.

ПРИМЕР ТОГО, КАК ВСЕ ВОКРУГ ГОВОРИТ О СМЕРТИ

Я стены оглядел земли родной,которые распались постепенно,их утомила лет неспешных смена,и доблесть их давно в поре иной.Я в поле вышел: реки выпил зной,сбежавшие из ледяного плена,и жалко ропщет стадо среди тленав горах, чьи тени застят свет денной.Я в дом вошел: он обветшал, бедняга,и комната — вся в рухляди и хламе,и посох высох, стал старей стократ,от дряхлости совсем погнулась шпага,и что бы я ни вопросил глазами —все вещи лишь о смерти говорят.

О ВСЕСИЛИИ ВРЕМЕНИ И НЕУМОЛИМОСТИ СМЕРТИ

О жизнь моя, мне душу леденя,Как ты скользишь из рук! И нет преградыШагам твоим, о смерть! Ты без пощадыНеслышною стопой сотрешь меня.Ты наступаешь, молодость тесня,Все туже с каждым днем кольцо осады,Все ближе тень кладбищенской ограды,Отлет последнего земного дня.Жить, умирая, — горше нет удела:Торопит новый день моя мечта,Но с каждым днем мое стареет тело…И каждый миг — могильная плитаНад кем-то, кто уже достиг предела,—Мне говорит, что жизнь — тлен и тщета.

О ДЕЛИКАТНОСТИ, С КОЕЙ ПРИХОДИТ СМЕРТЬ, ПОЛАГАЯ УВЕРИТЬСЯ В УМЕСТНОСТИ СВОЕГО ПРИХОДА, ДАБЫ РАСПОРЯДИТЬСЯ ЭТИМ

Уже мой смертный день звучит во мнеманящим и пугающим призывом,и час последний сумраком тоскливымраспространяется в моем окне.Но если смерть — покой в нежнейшем сне,и счесть ее участие учтивым,—зачем бледнеть перед ее наплывом?Нет, не печаль, а нега в этом дне.К чему страшиться вкрадчивого шагатой, что приходит вызволить из пленадух, изнуренный нищетой земной?Прииди званной вестницею блага,не проклята — стократ благословенна,открой мне вечность, век похитив мой.

ОБМАННАЯ ВИДИМОСТЬ И ПРАВДИВАЯ СУЩНОСТЬ

Смотри, как тучен грозный исполин,как тяжело ступает он и чинно.А что внутри? Лишь тряпки да мякина.Ему опорою — простолюдин.Его трудами жив он, господин,суровая и пышная махина.Но сумрачная отвращает минаот пышности и стати в миг един.Вот мнимое величие тиранов,мираж обманных голубых кровей,холодный пепел огненных вулканов.Их мантий алых не сыскать алей,в алмазных перстнях руки великанов.Внутри — лишь гниль, скудель и скоп червей.

ИСТОЧАЯ СКОРБНЫЕ ЖАЛОБЫ, ВЛЮБЛЕННЫЙ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ ЛИСИ, ЧТО ЕЕ РАСКАЯНИЕ БУДЕТ НАПРАСНЫМ, КОГДА ЕЕ КРАСОТА УВЯНЕТ

О смерти я давно судьбу молю:Жизнь, Лисида, мне смерти тяжелее.Любимым не был я, но не жалею,Что без надежд любил я и люблю.Сирена, я твой нежный взгляд ловлю!Чем бездна сумрачней, тем он светлее…Меня напрасно привязали к рее —Ты напоешь погибель кораблю.Погибну я. Но каждое мгновеньеТвою весну пятнает поступь дней.Когда же не оставит разрушеньеИ памяти от красоты твоей,Тогда былое возвратить цветеньеНичья любовь уже не сможет ей.

ПУСТЬ ВСЕ УЗНАЮТ, СКОЛЬ ПОСТОЯННА МОЯ ЛЮБОВЬ

Излиться дайте муке бессловесной —Так долго скорбь моя была нема!О, дайте, дайте мне сойти с ума:Любовь с рассудком здравым несовместны.Грызу решетку я темницы тесной —Жестокости твоей мала тюрьма,Когда глаза мне застилает тьмаИ снова прохожу я путь свой крестный.Ни в чем не знал я счастья никогда:И жизнь я прожил невознагражденным,И смерть принять я должен без суда.Но той, чье сердце было непреклонным,Скажите ей, хоть жалость ей чужда,Что умер я, как жил, в нее влюбленным.

ОБРЕЧЕННЫЙ СТРАДАТЬ БЕЗ ОТДЫХА И СРОКА

Еще зимы с весной не кончен спор:То град, то снег летнт из тучи чернойНа лес и луг, но их апрель упорныйУже в зеленый облачил убор.Из берегов стремится на просторРека, став по-апрельски непокорной,И, галькой рот набив, ручей проворныйВедет с веселым ветром разговор.Спор завершен прощальным снегопадом:По-зимнему снег на вершинах бел,Миндаль весенним хвастает нарядом…И лишь в душе моей не запестрелЦветами луг, любовным выбит градом,А лес от молний ревности сгорел.

АКТЕОН И ДИАНА

Эфесская охотница ронялав лесной купальне свой жемчужный потв ту пору, когда знойный небосводна Пса направил солнечные жала.Она глядела, как Нарцисс, в зерцало,рисуя свой портрет на глади вод.Но нимфы, чуя чужака приход,ей из воды соткали покрывало.Они слепят водою Актеона,но на богиню он глядит влюбленно,—не слепнет тот, кто этот свет следит.Уже украшен он рогами зверя,и псы бегут к оленю, зубы щеря,но пыл его сильней ее обид.

* * *

Слова твои, Херонимо, — обман!С Хинесой сделал ты меня рогатым?Нет, не рогатым — сытым и богатымя стал, благодаря тебе, болван.Ты лоб украсил мне? В сырой туманты дом украсил мне ковром мохнатым.Рогами стан мой отягчен? Куда там!Скорей деньгами отягчен карман.Поэтому смешны твои попыткипрозвать меня рогатым, да к тому жты мной обобран до последней нитки.Не тот рогатый, кто срывает куш,а тот, кто рад платить, неся убытки,за те объедки, что оставил муж.

СРАВНЕНИЕ ЛЮБОВНОЙ РЕЧИ С РЕЧЬЮ РУЧЬЯ

Изменчив, звонок, витьеват и юн,ты меж цветов крадешься по полянам,от зноя прячась в беге неустанном,златой — посеребренный пеной — вьюн.Алмазами соря, пернатых струнсвоим касаясь влажным плектром пьяным,ты кружишь голову младым селянам,но злит меня смешливый твой бурун!Звеня стеклом в своем порыве льстивом,ты обмираешь над крутым обрывом —седеешь от предчувствия беды!..Не так ли кровь, горячая вначале,охладевает в омуте печали?..О, смех самонадеянной воды!

ДРУГУ, КОТОРЫЙ, ПОКИНУВ ДВОР ЮНОШЕЙ, ВОШЕЛ В ПРЕКЛОННЫЙ ВОЗРАСТ

От юности до старости, дышачистейшим воздухом, в лачуге милойты жил, где колыбелью и могилой —кров из соломы, пол из камыша.В тиши спокойной солнце не спешатебя целебной наделяет силой,здесь день просторней темноты постылой,и прозревает в немоте душа.Ты не по консулам считаешь годы,твой календарь — весенних пашен всходы,от веку благостны твои края.Здесь воздержанье служит к пользе поздней,и если нет наград, то нет и козней,и чем скромней, тем ярче жизнь твоя.

О КРАТКОСТИ ЖИЗНИ И О ТОМ, НАСКОЛЬКО НИЧТОЖНЫМ КАЖЕТСЯ ТО, ЧТО ПРОЖИТО

Кто скажет, что такое жизнь?.. Молчат!Оглядываю лет моих пожитки,истаяли времен счастливых слитки,сгорели дни мои — остался чад.Зачем сосуд часов моих почат?Здоровье, возраст — тоньше тонкой нитки,избыта жизнь, прожитое — в избытке,в душе моей все бедствия кричат!Вчера — ушло, а Завтра — не настало,Сегодня — мчать в былое не устало,Кто я?.. Дон Был, Дон Буду, Дон Истлел…Вчера, Сегодня, Завтра, — в них единыпеленки и посмертные холстины.Наследовать успенье — мой удел.

О ПРЕЛЕСТЯХ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ ПРИЧИНОЙ ЖИЗНИ И СМЕРТИ В ОДНО И ТО ЖЕ ВРЕМЯ

Лилейной кожи розовый налет,и гордый взгляд, лучащийся забавой,рисунок смелый шеи величавой,рубиновый — жемчужин полный — рот,рук алебастровых спокойный гнет,смиряющий врага Любви лукавойсвоею полновластною управой,освобожденьем от иных забот,вся эта пышность на пиру весеннем,которой не послужит оскорбленьемни ветер своенравный, ни дожди,—мое существованье и кончина,начало и конец, судьба, причина,утеха чувству нежному в груди.

МСТИТЕЛЬНЫЙ СОНЕТ В ФОРМЕ СО BETA КРАСАВИЦЕ, УТРАТИВШЕЙ БЫЛУЮ ПРЕЛЕСТЬ[5]

Какая тягостная тишинатеперь, Лаура, под твоим балконом,где так недавно голосам влюбленнымгитары томной вторила струна!Но что поделать? Бурная веснавпадает в осень, и по всем законаммертвеет свет зари в стекле оконном,а кровь и кудри метит седина.Препоручи же зеркало Венере,красавица, сводившая с ума,и не сходи теперь с ума сама,разглядывая в нем свои потери,—увы, весна ушла, и ныне в дверистучит не осень даже, а зима.

САТИРИЧЕСКИЙ РОМАНС

Я пришел к вам нынче сватом,Анхела де Мондракон.Скажем прямо: предостойныйкабальеро в вас влюблен.По порядку опишу вам,что за птица ваш жених.Он, во-первых, добрый малый,добрый лекарь — во-вторых.Добрый, ибо врачеваньемнажил множество добра(всем известно, как добреютна хворобах доктора).Ну, а ваш-то в этом делев самом деле молодец:если он вошел к больному,то больной уж не жилец.Люди врут, что трусоват он,но не верьте вы вранью:истребил он больше смертных,чем воитель Сид в бою.Из любого вынет душумановеньем он руки.Рядом с этим эскулапомостальные — сопляки.Всем известно: раз в деревнебольше мертвых, чем живых,значит, там бушует оспаили… лечит ваш жених.Вот таких бы костоправовда в гвардейский эскадрон!То-то был бы супостатусокрушительный урон!Ну, а если по оплошкевыживает вдруг больной,ваш жених просчет исправитдозой снадобья двойной.И кого б ни отпевали,под рыданья хороня,лекарь наш в тетради пишет:«Он лечился у меня…»Ни один больной доселеу него не умирал:не дает он им усопнуть —убивает наповал.Сколько раз судью просил он:«Не платите палачу!Лучше висельников вашихя задаром полечу!»Дон-Погибелъ — так в народев основном его зовут,но иные не согласны:он-де — Доктор-Страшный-Суд.Душегуб по убежденью,не проглотит он куска,не воскликнув перед этим:«Заморю-ка червячка!»Он лишь из любви к убийствуубивает время затем, что мечет кости — илирежет правду за глаза.Я портрет его рисуювам, ей-богу, без прикрас.Что же сей любитель смертинасмерть вдруг влюбился в вас?Он узнал, что красотоювы разите наповал,и сказал: «Как раз такуюпару я себе искал!»Что ж! Идите замуж смело,и ручаюсь головой,что, поскольку смерть бессмертна,вам вовек не быть вдовой.Ну, а если не по нравувсе же вам такой жених,то пе знайтесь с докторами —и останетесь в живых.

ЛИРИЧЕСКАЯ ЛЕТРИЛЬЯ

Будь кумиром у толпы,но и в миг апофеозапомни: то, что нынче — роза,завтра — голые шипы.Роза, ты ли не красна?Только что ж красой кичиться;ведь она едва родится,как уже обречена.Так какого же рожнахвастать тем, что утром рановсех румяней в мире ты,коль с приходом темнотыосыпаются румяна,как осколки скорлупы?!Будь кумиром у толпы,но и в миг апофеозапомни: то, что нынче — роза,завтра — голые шипы.И какой, скажи, резонпохваляться в час рассвета,что пришла пора расцветаи раскрылся твой бутон?Тем скорей увянет он!Помни, чванная дуреха;за зарей грядет закат;краше розы во сто кратстанет куст чертополохапо капризу злой судьбы.Будь кумиром у толпы,но и в миг апофеозапомни: то, что нынче роза,завтра — голые шипы.

ЛУИС КАРРИЛЬО ДЕ СОТОМАЙОР

ОБ ОСТАНКАХ ДЕРЕВА, ИСПЕПЕЛЕННОГО ЮПИТЕРОМ

Смотри, как ствол могуч и величав,он горд — сторукий! — молодым цветеньем,и, даже рухнув, он глядит с презреньемна небо, распростертый среди трав.Но Громовержец, гордеца поправ,уже карает дерево смиреньем:цветение унижено гниеньем —где гордой кроны непокорный нрав?Смотри, что сотворяет луч разящий,подумай о Юпитеровой власти,о том, как ствол печально наземь лег.Умерь гордыню и для пользы вящейоткрой глаза, чтоб на чужом несчастьеусвоить жизни горестный урок.

ПРИМЕР ТОГО, КАК ИСЧЕЗАЕТ ТО, ЧТО БЫЛО

Тот, кто Пегасом был во время оно,покорно сносит гнев хозяйских рук,дрожит, едва заслышит окрик слуг,уже на нем дырявая попона.Он, попиравший злато, смотрит сонно,состарившись в ярме, на все вокруг,униженный — тяжелый тянет плуг,снося удары плети удрученно.Когда-то пролетал он ветром быстрым,с дыханьем состязаясь норовистым,а ныне — самый дряхлый из коней.Он гордым был в свое младое время,но на его хребет легло, как бремя,седое время, всех времен сильней.

ЛЕГКОСТИ ВРЕМЕНИ И ЕГО УТРАТЕ

О суетное время, ты как птица,как молодая лань среди полян,ты дней моих и радостей тиран,судьбой моей вершит твоя десница!Поймать ли то, что так привольно мчится,лукаво ускользает, как туман?Приманка дивная, чья суть — обман!Мой свет, в конце которого темница!Твой гнев изведав, я смирился разом,сбирая крохи за косой твоею,—о просветленье, горькое стократ!Я был слепцом, стал Аргусом стоглазым,я вижу, как ты мчишь — и цепенею!Как таешь ты, утрата из утрат!

О ПРИГОВОРЕ, ВЫНЕСЕННОМ САМСОНУ СУДЬЯМИ

На путы в удивленье зрит Самсон,и путы в удивлении: что сталос тем, кто, как нити, их срывал, бывало?Они дрожат, но ведь дрожит и он.Тот, что врата вознес на горный склон,гигант, неистощимых сил зерцало,—перед врагами клонится устало,коварно взятый хитростью в полон.Судья жестокий входит, обрекаяего глаза на смерть, а он, вникаяв обман, с улыбкой молвит палачам:«Коль я не мог увидеть, что Далиламеня, могучего, перехитрила,—я сам проклятье шлю моим очам!»

К БЕТИСУ, С ПРОСЬБОЙ ПОМОЧЬ В ПЛАВАНЬЕ

О светлый Бетис, весла пощади,не будь хрустальной кораблю препоной,остепенись, приют в тиши зеленойдай путнику и гавань для ладьи.Поющий у Леванта на груди(он скуп на злато в щедрости хваленой),—чело укрась коралловой коронойи бисерной росою остуди.Но только, царь с трезубцем, сделай милость —не сдерживай ладью, чтобы сравниласьс крылатою стрелою на ветру!Коль ты не внял моей мольбе унылой,царь седовласый, внемли зову милой:он и моря смиряет поутру.

МОЛЬБА К АМУРУ О МИЛОСЕРДИИ

Амур, покинь меня! Да пропадетдней череда, истраченных на страсти,когда, страдая от слепой напасти,душа в слезах явленья милой ждет.Пусть выжгло мне глаза огнем забот,пусть я все слезы истощил в несчастье,пусть сердце разрывается на части,не вынеся любовной пытки гнет,—лишь дай восстать душе испепеленнойиз пепла, мальчик со стрелой перенной,все остальное — унеси с собой!Дитя Амур, услышь мой голос слабый,я знаю, ты бы мне помог, когда быменя увидеть мог!.. Но ты слепой…

ВЯЗУ, В УТЕШЕНИЕ

Когда-то, полноводный Эбро зля,ты возвышался гордым исполином —под кружевным зеленым балдахиномты нежил Бетис и его поля.Но время сокрушило короля,и плачешь ты на берегу пустынном,и горько плачет, разлученный с сыном,широкий Бетис и его земля.Грозила небу вздыбленная крона,но и тебя земли сокроет лоно —и в этом так похожи мы с тобой.Тебя оплакивает Бетис ясный,но кто оплачет мой удел злосчастный?Я даже в этом обойден судьбой.

* * *

На побелевший Тисба смотрит ликлюбимого, сраженного судьбиной,она в слезах — любовь тому причиной,а он в крови — слепой любви должникИ меч в себя вонзает в тот же мигнесчастная, сочтя себя повинной,но боль не чувствует: с его кончинойиссяк обильных чувств ее родник.Она упала, кровь ее струитсяк его, остывшей, — так отроковицав объятия любимого легла.Так смерть свела два стылых тела властнокоторые любовь, трудясь напрасно,соединить живыми не смогла.

ХУАН ДЕ ТАССИС-И-ПЕРАЛЬТА, ГРАФ ВИЛЬЯМЕДИAHA

ПОКИДАЯ ПРИДВОРНУЮ СУЕТУ СУЕТ

Коль есть святой среди тщеты оплот,—пусть будет им души покой смиренныйв уединении, где дух согбенный —добыча мудрости, а не забот.Пускай в ладони алчные течетметалла золотого ливень бренный,и лестью тешится глупец надменныйсреди дворцовых суетных щедрот.Тщета манит сиреной лицедея:ключами от его души владея,она замкнет все чувства на замок.А я у тихих волн, под птичьи трели,свободные от льстивой канители,остыну от печали и тревог.

ХУАН ДЕ ХАУРЕГИ

О ВРЕМЕНАХ ГОДА

В блаженном детстве, принимая в дармхи, травы и цветы, земля оделав их блеск и свежесть девственное тело,украсив лоб ярчайшей из тиар.Став женщиной, она познала жарбезбрежной страсти неба и, несмелоприльнув к нему, в его объятьях млела,и плыл, как вздохи, над лугами пар.Потом она плодами разрешилась,отверзли чрево щедрые долины,стал нрав ее суровей и грубей.И вот она морщинами покрылась,увяла, в кудрях — снежные седины:все губит время в ярости своей.

О РАЗБИТОМ СУДНЕ, ВЫБРОШЕННОМ НА БЕРЕГ

Погиб корабль, который не пугалини Эвр, ни Нот, ни штормы, ни туман;с презреньем созерцает океанего обломки, полные печали.Он грезил о сверкающем металле,раб кормчего, гордыней обуян,везя сокровища индейских странв Иберию сквозь пенистые дали.Он сгнил, с родимой рощей разлучен,где мог бы зелень сохранять и ныневерней, чем сохранить богатства смог.Кто алчен и наживой увлечен,погибнет точно так же на чужбине,отвергнут всеми, нищ и одинок.

ДИАЛОГ ПРИРОДЫ, ЖИВОПИСИ И СКУЛЬПТУРЫ, В КОЕМ ОСПАРИВАЮТСЯ И ОПРЕДЕЛЯЮТСЯ ДОСТОИНСТВА ДВУХ ИСКУССТВ

(Фрагменты)

Посвящается практикам

и теоретикам этих искусств

Скульптура

Ты, наставница и генийВсех искусств и всех творений,Мы две дочери твои,Будь же нам взамен судьи —Кто из нас всех совершенней?Возникая из сумбура,Хочет Живопись, чтоб ейПоклонялся род людей.

Живопись

Превзошла меня СкульптураТолько тем, что тяжелей.Но граненый монолитМатерьялен лишь на вид.Во сто раз хитрей работа —Превратить Ничто во Что-то,Чем мой труд и знаменит.

Скульптура

Пусть в начале бытияИдолов творила я,—Ныне же резцами строгоСотворяет образ богаДлань умелая моя!Ты — обманный облик в раме,Я — объем, живая стать.И различье между нами —Суть различье меж словами«Быть» и лишь «Напоминать».

Живопись

Но главнейшее уменье —В подражанье естеству.А твои, увы, твореньяЯ лишь камнем назову.На моих холстах родитсяИз тончайших красок лес.А попробуй ты, сестрица,Чтобы воспарила птица,Гром с небес метал Зевес!

Скульптура

Все же мой резец умелей:И без красок может онПередать объем и тонВоскресающих моделей,Так что зритель потрясен.Грубый камень нежным чувствомСердце скульптора ожег,Этот миф — тебе упрек:Ты холста с таким искусствомНе напишешь, видит бог.

Природа

Я хотела бы унятьВаши яростные споры,Не обидев вас, сеньоры;Мастер истинный принятьМожет правду и без ссоры.Раз уж я вам за судью,То обеим вам даюПервенство в главнейшем деле:В том, как служите вы цели —Сущность отражать мою.Но, о средствах говоря,Мастерице светотени —Живописи — предпочтеньеЯ отдам (Скульптура зряСмотрит на меня в смятенье).Ибо в мире все подряд,Что увидеть может взгляд,Совершенным колоритомИ умением маститымТолько кисти повторят.Краски, в тонком сочетанье,На эскиз, готовый ране,Мой пейзаж наносят так,Что в него поверит всяк,Не подумав об обмане.А резец создаст едва лиНа природном матерьялеЛуч, огонь костра, волну,Звезды, полевые дали,Небо, солнце и луну.Но и труд повыше есть —Человека превознесть,Чей прообраз — сам Создатель:И художник и ваятельБорются за эту честь.Живопись сильна и в этом,Удается цветом ейИ обличив людейПередать, и тем же цветом —Мир их мыслей и страстей.Разве сердцу не отрада —Живость благородных лиц,Кожа нежная девиц,Блеск потупленного взглядаИ живая тень ресниц?Живопись и тем славна,Что придумывать должнаТо, чего и нет порою,Что единственно игроюГения творит она.Если ж скульптор скажет мне,Будто устает втройне,Значит, труд его от века —Труд жнеца иль дровосека,И в такой же он цене.Это значит, что работаКисти и резца — всего-тоПлод физических потуг,Дело не души, а рук,Грубый труд, лишенный взлета.Но главнейшее уменьеИ важнейшая чертаВ этом деле — вдохновенье,Ликов мира сотвореньеИз гранита и холста.В миг высокого порываСкульптор, в рвении своем,В грубой массе, всем на диво,Форму обнажит правдиво,И движенье, и объем.А художник — ни движенье,Ни объем не передаст,—Он потерпит пораженье,Если кисть его предастИ покинет вдохновенье.Все останется мертво:Ни обмер, ни глаз, ни руки,—А чутье спасет его,Мастера лишь мастерствоОхранит от смертной муки.Живописец перспективойМожет делать чудеса:Чистой ложью, в миг счастливый.Он вместит в пейзаж правдивыйДальний лес и небеса.Этим овладев секретом,Может тенью он и цветомВ редком ракурсе предметПоказать, в уменье этомПоразив ученый свет.Скульпторы таких заботЗнать не знают, что даетВсем художникам по правуПальму первенства, почетИ немеркнущую славу.Изучивши беспристрастноВсе, что истинно прекрасно,Кто из вас велик и чем,—Вас обеих громогласноЯ хвалю пред миром всем.

ФРАНСИСКО ДЕ РИОXА

* * *

Я полон самым чистым из огней,какой способна страсть разжечь, пылая,и безутешен — тщится зависть злаяпокончить с мукой сладостной моей.Но хоть вражда и ярость все сильнейлюбовь мою преследуют, желая,чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я,душа не хочет расставаться с ней.Твой облик — этот снег и розы эти —зажег во мне пожар, и виноваталишь ты, что, скорбный и лишенный сил,тускнеет, умирая в час заката,а не растет, рождаясь на рассвете,огонь, горящий ярче всех светил.

* * *

В тюрьме моей, где в скорбной тишинелишь вздохи раздаются одинокои цепь звенит, сдавив меня жестоко,я мучаюсь — и мучаюсь вдвойнеиз-за того, что по своей винея променял покой на чад порока,на жар страстей, чтобы сгореть до срокав оковах тяжких, жгущих тело мне,—как бурная волна в спокойном море,отвергшая родные воды радичужой земли, блеснувшей вдалеке,и к берегу, взбив пенистые пряди,бегущая, чтобы, себе на горе,окончить жизнь, разбившись на песке.

* * *

Уже Борея гневные порывыутихли, и холодная зимасошла в глубины, где гнездится тьма,и залил нежный свет луга и нивы.В листву оделся тополь горделивый,избавившись от снежного ярма,и обвела зеленая каймаГвадиамара светлые извивы.Вы счастливы, деревья: сбросив гнетзастывшей влаги, под лучами Фебаискрятся ваши пышные венки.А я грущу: хотя жестокий ледпо-прежнему сжимает мне виски,затеряй светоч мой в просторах неба.

К РОЗЕ

Пылающая роза,соперница пожара,что разожгла заря!Ты счастлива, увидев свет, — но зря:по воле неба жизнь твоя — мгновенье,недолгий взлет и скорое паденье;не отвратят смертельного ударани острые шипы, ни дивный твой цветок —поспешен и суров всесильный рок.Пурпурная корона,что нынче расцвелаиз нежного бутона —лишь день пройдет — в огне сгорит дотла.Ты — плоть от плоти самого Амура,твой венчик — золото его волос,а листья — перья легкого крыла;и пламенная кровь, что полнит веныбогини, из морской рожденной пены,свой алый цвет похитила у роз.Но солнце жжет, и никакая силасмягчить не властна ярости светила.Ах, близок час, когдав лучах его сгорятдыханье нежное, роскошный твой наряд;и лепестки, обугленные крылья,на землю упадут, смешавшись с пылью.Жизнь яркого цветкабезмерно коротка;расцветший куст едва омоют росы,Аврора плачет вновь — о смерти розы.

ЛУИС ДЕ УЛЬОА-И-ПЕРЕЙРА

* * *

Божественные очи! Не таяВулканов своего негодованья,Отриньте страсть мою без состраданья,Чтоб горечь мук познал без меры я.Коль ваша гордость и любовь моя,Как равный грех, заслужат наказанья,Нас в темной бездне будет ждать свиданьеТам, далеко, за гранью бытия…Но если вы за нрав, что столь надменен,А я за страсть, которую кляну,В аду должны попасть в два разных круга,Останется удел наш неизменен:Мы будем в муках искупать вину,Ни здесь, ни там не обретя друг друга,

ПРАХУ ВОЗЛЮБЛЕННОГО, ПОМЕЩЕННОМУ ВМЕСТО ПЕСКА В ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

Струится, сокращая ежечасноНам жизни срок, отпущенный в кредит,И о печальном опыте твердитВ сосуде крохотном сей прах безгласный,То прах Лисардо, кто любим был страстноИ ветреностью был столь знаменит…Сон жизни завершив, сном смертным спитИсточник горьких мук, к ним безучастный.Огнем любви он обращен был в прах,И ввергло в сей сосуд его отмщеньеЗа то, что предал он любви закон.За то, что жил он с ложью на устах,Ему и после смерти нет прощенья,И в смерти не обрел покоя он.

ПЕДРО СОТО ДЕ РОХАС

АД ЛЮБВИ В СЕРДЦЕ

В груди моей — кромешный ад: враждазловещих фурий, жар ослепшей страсти,мучительная грусть —ничьей печали не сравниться с нею.Я страх и ужас сею,я приношу отчаянье. И пустьнет утешенья для моих несчастий,—в чужую память, как в речную гладь,вглядевшись, их вовек не увидать;как в зеркале, бедав реке забвенья моего всегда.

ЭСТЕБАН МАНУЭЛЬ ДЕ ВИЛЬЕГАС

К ЗЕФИРУ

Сапфические строфы

Рощи зеленой постоялец нежный,Вечный любимец младости цветущей,Друг и сопутник матери — Киприды,Зефир приятный;Если б ты ведал все мои томленья,Ты, доносящий вздохи всех влюбленных,Плач мой услышав, расскажи ты нимфе,Что умираю.Филис когда-то я поведал душу.Тронулась Филис тайной скорбью сердца,Даже любила! Но бегу я нынеГнева прелестной.Вечные боги с преданностью отчей,Небо благое так с любовью кроткойДа остановят в дни, когда блажен ты,Снежные вихри!Да не заденет пасмурная тучаВ пору рассвета на вершине горнойПлеч твоих хрупких; град да не поранитВвек твоих крыльев!

Виллем Хеда. Завтрак

ПЕДРО КАЛЬДЕРОН

* * *

Нет, меня не веселитВолн и сада состязанье,Бурной зыби в океане,Зыблющихся веток вид.Для меня не развлеченье,Что увлечены борьбойМоря пенного прибойИ земля в цветочной пене.У стихий старинный счет:К морю сад давно завистлив;Морем сделаться замыслив,Раскачал деревьев свод.С подражательностью рабьейПеренявши все подряд,Он, как рябью волн, объятЛистьев ветреною рябью.Но и море не внакладе:Видя, как чарует сад,Море тоже тешит взглядВсей расцвеченною гладью.Воду бурно замутивТиною со дна пучины,Выкошенной луговинойЗеленеется залив.Друг для друга став подспорьемИ держась особняком,Море стало цветником,А цветник — цветочным морем.Велика моя печаль,Раз не облегчают горяНебо мне, земля и море.

НАСТАВЛЕНЬЯ ПЕДРО КРЕСПО СЫНУ ИЗ ДРАМЫ «САЛАМЕЙСКИЙ АЛЬКАЛЬД»

А пока сеньор дон ЛопеСобирается в дорогу,Пред Инее и ИсавельюСлушай то, что я скажу.Божьей милостью, Хуан,Из семьи ты вышел чистой,Чище солнца, но крестьянской.Ты в себе не унижайГордость духа и отвагуИ стремленья не теряйВыше стать, а вместе с темБойся гордости чрезмерной.Будь всегда во всем смиренным,И тогда ты победишьТо, что в гордых иногдаС здравым смыслом несогласно.Сколько есть людей таких,Кто, имея недостатки,Их стирал своим смиреньем!И у скольких находилиНедостатки (а ониНе имели их) затем,Что о них судили плохо!Будь изысканно любезен,Щедрым будь, великодушным;Помни: шляпа и кошельНам друзей приобретают;И не столько ценно злато,Что в земле родит индийскойСолнце и везут моря,Сколько быть для всех приятным.Никогда не говориТы про женщину дурное:Знай, достойна уваженьяИ скромнейшая из них.Не от них ли мы родимся?Не дерись по пустякам;Если кто-нибудь при мнеУчит драться, я стократноПовторяю: «Эта школаНе по мне…» Я разумею,Что не нужно человекаОбучать уменью дратьсяС пылом, ловкостью, искусством,Но должны мы научитьПознавать его, за чтоОн дерется. Утверждаю:Объявись средь нас учительИ задайся целью мудройНаучить нас не тому,Как нам драться, а за что —Все б к нему детей послали.С наставленьями моимиИ с деньгами, что берешьТы в дорогу (их вполнеХватит на обмундировку),С покровительством дон ЛoпeИ с моим благословеньем,Я уверен, что тебя,С божьей помощью, увижуЯ другим. Прощай же, сын мой,Я растрогался совсем!

СЛЕПЕЦ

Слепца я знал одного,что и средь солнца сияньяне различал очертаньясобеседника своего.Нынче я встретил его(было пасмурно, вечерело):он по улице шел несмело,и, путь осветив незнакомый,немного стеблей соломыв руках у него горело.Кто-то спросил, проходя:На что тебе этот свет,раз в глазах твоих света нет? —И услышал под шум дождя:Коли света не вижу я,то, увидев меня, другойизбежит столкновенья со мной;так что свет, что увидел ты,не рассеяв моей темноты,осветит для людей меня.

ЩЕДРОСТЬ

Оборванным, бедно одетымпредстал ученый Терпандр,когда послал Александрза венчанным славой поэтом.И кесарь, стремясь благороднопримирить богатство и гений,наградил (хоть и нет сомнений:таковое стремленье бесплодно)поэта дарами такими,что рассеют тщеславье любое,даже если б тщеславье людскоебыло атома неразделимей.Мудрец в испуге застыл,подобную щедрость видя,и, бесстрастьем монарха обидя,молчал. Александр спросил:— Ты даруешь забвенье добром,а память — презреньем коварным?Но будучи неблагодарным,можно ли быть мудрецом?Но если благо рождаетрука того, кто дает,а не того, кто берет,—Терпандр ему отвечает,—То не я благодарен тебедолжен быть за щедрость твою,а ты за бедность моюдолжен быть благодарен мне:ты щедрость свою проявил,бедность мою награждая,и, щедрость твою вызывая,воистину щедр я был!

ПРЕЗРЕНЬЕ К СЛАВЕ

Подумай над этим примером:философ, что жил когда-тона горе иль в долине (не важнодля завязки, высоко иль низко),встретил однажды солдата,что шел по дороге мимо;философ заговорил с ним,и, после беседы долгой,воин спросил: — Возможно ль,что ты никогда не виделВеликого Александра,кесаря, чье величьеувенчано громкой славойвластителя шара земного? —И философ ему ответил:— Не человек он разве?Так почему важнеене тебя, а его мне видеть?А коль я не прав, то внемли:чтоб отучиться от лести,цветок, что растет у канавы,сорви и снеси Александру,и скажи, что его просил ясделать другой такой же.И тогда ты увидишь, приятель,что трофеи, триумфы и лавры,что хвала, и величье, и славане превышают пределачеловеческой сути, ибопосле стольких побед великихне сумеет твой Александрсделать цветка полевого,что растет у любой канавки.

УТЕШЕНИЕ

Я слышал про одногомудреца: он был нищ настолько,бедняк, что трава лишь толькобыла питаньем его.На свете нет никогобеднее, он был убежден.Но как он был удивлен,когда увидал случайномудреца другого, что тайноел траву, что выбросил он!

РАССКАЗ ФАБЬО О МАРТЫШКАХ

Один испанец жил в Оране,Он мастер был стекольных дел,И закадычного имелПриятеля он в Тетуане.Влюбившись в юную испанку,Узнал стекольщик от своейВозлюбленной, что, дескать, ейИметь угодно обезьянку.Влюбленный пишет сим же часомПосланье другу в Тетуан,—А там ведь пропасть обезьян,—И просит трех прислать, с запасом.Но вышел в том письме изъянец:«Три» — римской цифрой он проставил,Три палки (был он старых правил).И вот читает тетуанец:«У вас полно мартышек, друг;К тебе я с просьбою немалой,—Пришли. Достаточно, пожалуй,Мне… ста одиннадцати штук».В заботах о такой поставкеПриятель бедный сбился с ног,Но что, спустя известный срок,Творилось в той стекольной лавке,Где сотня с лишним чертенятПроказничала с диким гамом,В воображенье пылком самомНельзя представить, как бог свят!

РАССКАЗ ФАБЬО О БЛОХЕ

Раз некий щеголь своей кралеЛюбовную плел чепуху,И тут голодную блохуМечты о крови обуяли.«При даме, — думает она,—Он не посмеет почесаться,И кровушки я насосатьсяСмогу досыта, допьяна!»Извелся бедный франт от зудаИ, улучив удобный миг,Залез к себе за воротпик,—Попалась наконец, паскуда!Была та схватка коротка,Но не укрылось от красотки,Что держит что-то он в щепотке —Как бы понюшку табака.Смутился бедный воздыхатель,Когда сеньора на весь залСпросила: «Значит, смертью палВаш кровожадный неприятель?»Однако, поборов смущенье,Врага еще сильней сдавив,Он отвечал: «Пока он жив,Но в безысходном положенье».

К ЦВЕТАМ

Казались сада гордостью цветы,Когда рассвету утром были рады,А вечером с упреком и досадойВстречали наступлепье темноты.Недолговечность этой пестроты,Не дольше мига восхищавшей взгляды,Запомнить человеку было надо,Чтоб отрезвить его средь суеты.Чуть эти розы расцвести успели, —Смотри, как опустились лепестки!Они нашли могилу в колыбели.Того не видят люди-чудаки,Что сроки жизни их заметны еле,Следы веков, как миги, коротки.

* * *

Рассыпанные по небу светилаНам темной ночью поражают взглядИ блеск заемный отдают назад,Которым солнце их, уйдж снабдило.На вид цветы ночные так же хилы.Нам кажется, не дольше дня стоятГорящие цветы садовых гряд,А звезды выживают ночь насилу.И наши судьбы — зданья без опор.От звезд зависит наша жизнь и рост.На солнечном восходе и заходеОсновано передвиженье звезд.На что же нам, затерянным в природе,Надеяться, заброшенным в простор?

* * *

Взглянув на кудри, коим ночь дала,рассыпавшимся по плечам, свободу,вздохнула Синтия и вновь в угодутирану-дню их строго прибрала.Но царственность ее волос, челаобязана не холе, не уходу.Краса, что составляет их природу,не послушаньем людному мила.Лик, чистый, как снега вершины горной,где отразился заревом восток,не возвеличить модою притворной.Прикрасы хитроумные не впроктой красоте, природной и бесспорной,что расцветает в свой заветный срок.

ХУАН ПЕРЕС ДЕ МОНТАЛЬВАН

О РАКОВИНЕ

Ты видел раковину в море:вбирая дивный пот зари,она с невиданным усердьемжемчужину творит внутрии вырастает с нею вместе,и — связи родственной залог —их трепетно соединяетедва заметный узелок.Из раковины материнскойее попробуй извлеки,—не раньше створки покорятся,чем разлетятся на куски.Так и мое немое сердце,под стать затворнице морей,годами пестовало нежножемчужину любви моей,росло, соединяясь с нею,пока не сделалось однойнерасторжимою душою,соединив ее со мной.Попробуйте проникнуть в сердцеи вырвать с корнем то, что в немя нежно пестовал, — и слезыжемчужным истекут ручьем.От вас не сможет скрыть печалинесчастная душа моя:мне истерзают грудь нещадноее обломков острия.

* * *

Идет Ревекка, ливнем золотымволос тяжелых плечи отягчая,одной тесьме их груз препоручая,и дразнит мир сокровищем своим.К источнику придя, играет с ним,хрусталь певучий на руке качая,и он, с ее красой свою сличая,печально ропщет, завистью томим.Глаза подняв, Ревекка над собоюувидела глядящего с мольбоюи огненной водой его поит.Уже сыграли свадьбу Исаака —Любовь, чья сущность дерзкая двояка,начав с воды, огнем сердца казнит.

* * *

Не поборов сомненьями томленье,младая Дина, изменив свой виднарядами, в чужих глазах спешитувидеть собственное отраженье.Спасая честь, чтоб скрыть свое волненье,она лицо под кисеей таит,но это красоту ее ланитлишь умножает, взглядам в искушенье.Навстречу Сихем! Красные гвоздикиеще прекрасней на девичьем лике —любовь свой нежный промысел вершит.И плачут очи о погибшей чести,ну что ж: поддавшимся коварной лести,им первым сокрушаться надлежит.

САЛЬВАДОР ХАСИНТО ПОЛО ДЕ МЕДИНА

РОМАНС

Ах, как мчится по полянамручеек в стремленье рьяном,—травы пышные колебля,спотыкается о стебли;меж гвоздик и белых лилий,средь душистых изобилий,меж цветов благоуханных,меж препон блаженно-пряныхвьется, светлый, прихотливый,мужественно-горделивый!Приближаясь, углубляясьи хрустально убыстряясь(вдруг — задержано движенье,чтоб затмилось отраженье,—помутилось и затмилось,чтобы впал Нарцисс в немилость!)И, в цветов изящной рамке,он, спеша, обходит ямкии колдует, не спокоен,в царстве радуяшых промоин!Он течет, листву листая,где алеет пышность мая,—он, грустя, выводит трелив царстве белого апреля,где пастух любовью призван,и в прелестнице капризнойвдруг испуг сменил отвагу,право, к твоему же благу,Сильвио!Обозначалимы обманами печали,—но ручей, бегуч и весел,хрустали вдруг поразвесил.Меж камней в стеклянном блескеон выводит арабескии течет, в веселье рьяном,по лугам благоуханным!В нем полей святая требаи совсем немного неба,—и все небо, все — в полмира,—и лазурь, и блеск сапфира!Здесь, в долине вешних жалоб,нам склониться надлежало бнад его, меж здешних кущей,светлокрылостью бегущей!Ах, ручей, ручей нарядный,до всего цветенья жадныйи до головокруженьяв непрестанности движенья!

ГАБРИЭЛЬ БОКАНХЕЛЬ-И-УНСУЭТА

РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД МАСЛЯНОЙ ЛАМПАДКОЙ, ВДЕЛАННОЙ В ЧАСЫ

Вот облик нашей жизни, он двулик:в часах горящих, в цифровой лампадке,под ветром времени мгновенья кратки,как трепетные лепестки гвоздик.С восходом солнца мечется ночник,как мотылек в предсмертной лихорадке,и обреченный круг играет в пряткисо смертью, умирая каждый миг.Не прячься, Фабъо, от живых сравнений,все хрупко, мига краткого мгновенней —и красота и время канут в ночь.Разумная пружина круговертидана лишь солнечным часам, но смертии солнцу вечному не превозмочь.

ФРАНСИСКО ДЕ ТРИЛЬО-И-ФИГЕРОА

* * *

Надежда, ты подвох и суета, виновница горячки и печали, тобою подслащенная вначале, кончается оскоминой мечта.Меня подобьем легкого листа ты словно ветер, уносила в дали к другой, обратной стороне медали, будь проклята святая простота!Оставь меня! Любовь и рок злосчастный не раз срезали твой бутон прекрасный — что пользы от засохшего цветка?Не дав плода, ты вянешь до расцвета, а если даришь плод — то пища эта для горькой жизни чересчур сладка.

ФРАНСИСКО ЛОПЕС ДЕ САРАТЕ

* * *

Уже она, попав под острый плуг,душистый пурпур ветру подарила —та, что яснее вешнего светиласвоим сияньем озаряла луг.Отрада глаз, — она исчезла вдруг,услада сердца, — землю обагрила.Красу — железа ярость покорила,а трепет — бессердечность грубых рук.Отпущено ей было наслажденийне больше, чем простым цветам, чьи глазкинавек смыкает меркнущий Восток.А ты, всех роз прекрасней и надменней,—ты знаешь, что краса — всего лишь краски,что смерть всему невечному итог?

* * *

Щедра на воду гордая река,когда в Египте небо жарче адаи моря необъятная громадаот брега собственного далека.Слезами горькими моя тоскауберегает твой поток от спада,и зною вопреки течет прохлада,обильно заливая берега.Сжигает Солнце шапки гор лучами,вода в иссякший Нил течет ручьями,чтоб снова сделать пашню молодой.При виде Солнца моего я тожерыдаю, только слезы эти схожис бесплодною горячею водой.

БЕРНАРДО ДЕ БАЛЬБУЭНА

МЕКСИКАНСКАЯ ВЕСНА

Зажжет лучами гордый ФаэтонКолхиды златорунные просторы,—И мертвый мир вновь к жизни возрожден.Извечной щедростью прекрасной ФлорыВновь зацветают нива, луг и сад,И одеваются цветами горы.Шлейф Амальтеи розами богат,И ветер полн любовного привета,И гиацинтов прянен аромат,И слышится во всем дыханье лета,Чья сладость легкая напоенаБлагоуханьем нового расцвета.Повсюду на земле царит весна,Но мнит себя лишь в мексиканском раеВластительницей истинной она,Как, если бы творец, сам выбирая,Где на земле быть перлу красоты,Садовником трудился в нашем крае…Весь год здесь поли весенней теплоты;Умерен зной, и холода не злые,И воздух свеж, и небеса чисты.

ХУАН ДЕЛЬ ВАЛЬЕ-И-КАВЬЕДЕС

СЛАДОСТНАЯ КАТАЛИНА

Сладостная Каталина!Смерть моя в тебе. И все же —Незачем кривить душою:Знай, ты жизни мне дороже.Страсть, сей дротик Купидона,Что метнул он для потехи,Расколола, как скорлупку,Крепкие мои доспехи.Твои очи мечут стрелы,Где, скажи, от них защита?Градом смертопосных взоровСердце на куски разбито.За удар плачу ударом,Не страшусь смертельной схватки.И хотя горька погибель,Но зато сколь раны сладки.От тебя не жду смиренья,Но и ты не жди, — напрасно!Впрочем, знает ли смиренник.Сколь во гневе ты прекрасна?Что ж, сдаюсь. Ты одолела.Радостный триумф изведай.Но пожду: вдруг обернетсяПоражение — победой.

ПРЕИМУЩЕСТВА БЕДНЯКА

Бедняк молчит, твердят — «тупица»,Заговорит — он «пустозвон»,Коль сведущ он, зовут зазнайкойИ хитрецом, когда умен.Общителен — зовут втирушей,Учтив — зовут его льстецом,Коль скромен — называют мямлей,А коль отважен — наглецом.Коль независим — он «невежа»,Почтителен — он «лизоблюд»,Заспорит — назовут мужланом,Уступит — трусом назовут.Коль в старом платье он — ухмылки,А если в новом — град острот,Его оплошность — преступленье,Его достоинства — не в счет.Когда on трудится, — «стяжатель»,Когда не трудится, — «лентяй».Бедняк, вот сколько преимуществЕсть у тебя, — лишь знай считай!

БЛИЗКОЙ МОЕЙ СМЕРТИ

Мне отнюдь не угрожаетЗлая участь старика:Хором лекари пророчат,—Не дожить до сорока.Говорят, от несвареньяОтойду я в мир иной:Лопнув, зазвенит утробаПеретруженной струной.Это для меня не новость,Знаю, срок мне краткий дан;Но не мните, что со страхуПерейду во вражий стан.Жил с презреньем к медицине,С ним же встречу смерть свою:Точно так, как у лафетаПадает пушкарь в бою.Пусть словами убивают,Но микстурами — ни-ни!Отравлять им не позволюСчитанные мои дни.Не поддамся сводням смерти,Всеученейшим глупцам!Кыш, стервятники! СумеюПомереть без вас я сам.От «Зубастого Парнаса»Чтоб отрекся я? Ну нет!Пусть потомки посмеются,—Им оставлю свой завет.Иисус свое ученьеКрестной мукой подкрепил;Буду тверд, не опорочуОбличительный свой пыл.Я умру? Что ж, слава богу!Я умру? Что ж, в добрый час!Лекари, я стану пищейДля червей, — но не для вас.Пусть придет со мной проститьсяДруг (коль сыщется такой),Да монашек-францисканецСтих прочтет за упокой,И — туда, где будет каждый(Жил он впроголодь иль всласть),Где и без меня, должно быть,Негде яблоку упасть.

ХУАНА ИНЕСДЕЛАКРУС

ДЕСИМА ВОИНУ-СОЧИНИТЕЛЮ

На твой плюмаж смотрю теперь яБез удивления, затемЧто и чернильницу и шлемРавно увенчивают перья.Могу сказать без лицемерья —Таких достоинств нет ни в ком:В сраженьях блещешь ты умом,В своих писаниях — отвагой;Как перышком, владея шпагой,Как шпагой, ты разишь пером.

СОНЕТ, В КОТОРОМ СОДЕРЖАТСЯ РАССУЖДЕНИЯ О ПРИХОТЯХ ЛЮБВИ

Его люблю я, но не любит он,Безмерна скорбь моя, мне жизнь постыла,А тот, кого презреньем я дарила,Увы, в меня без памяти влюблен.Сносить любимого надменный тон,Быть может, сил бы у меня хватило,Но день и ночь в моих ушах унылоЗвучит немилого докучный стон.Его влюбленность я ценю так мало:Ведь я другого о любви молю,Но для него любимой я не стала…Двух безответных чувств я муки длю:Я от любви немилого устала,От нелюбви любимого скорблю.

СОНЕТ,В КОТОРОМ ВООБРАЖЕНИЕ ТЩИТСЯ УДЕРЖАТЬ УХОДЯЩУЮ ЛЮБОВЬ

Виденье горького блаженства, стой!Стой, призрак ускользающего рая,из-за кого, от счастья умирая,я в горести путь продолжаю свой.Как сталь магнитом, нежностью скупойты сердце притянул мое, играя…Зачем, любовь забавой полагая,меня влюбленной сделал ты рабой!Но ты, кто стал любви моей тираном,не торжествуй! И пусть смеешься ты,что тщетно я ловлю тугим арканомтвои неуловимые черты,—из рук моих ты вырвался обманом,но ты навек — в тюрьме моей мечты!

СОНЕТ, В КОТОРОМ СОДЕРЖИТСЯ СУЖДЕНИЕ О РОЗЕ И СОЗДАНИЯХ, ЕЙ ПОДОБНЫХ

Богиня-роза, ты, что названацветов благоуханною царицей,пред кем заря алеет ученицейи снежная бледнеет белизна!Искусством человека рождена,ты платишь за труды ему сторицей…И все ж, о роза, колыбель с гробницейты сочетать в себе осуждена.В гордыне мнишь ты, пышно расцветая,что смерть твоей не тронет красоты…Но миг — и ты, увядшая, больная,являешь миру бренности черты…Нам жизнью праздной ложь надея;д внушая,нас мудрой смертью поучаешь ты.

СОНЕТ, КОТОРЫЙ УТЕШАЕТ РЕВНИВЦА, ДОКАЗЫВАЯ НЕИЗБЕЖНОСТЬ ЛЮБОВНОГО НЕПОСТОЯНСТВА

Любовь приходит, унося покой,—с бессонницей, горячкой и томленьем,растет с тревогами и подозреньем,питается слезами и мольбой.Потом она ведет неравный бойс уловками, обманом, охлажденьем,потом даст ревность волю оскорбленьям,и жар любви угаснет сам собой.Любви закономерность такова.Угаснувшие чувства не воспрянут.И мнить меня неверной — есть ли прок?Ведь скорбь твоя, поверь мне, не права,и вовсе ты любовью не обманут,а просто срок любви уже истек.

СОНЕТ, В КОТОРОМ ПОЭТЕССА ОПРОВЕРГАЕТ ВОСХВАЛЕНИЯ, РАСТОЧАЕМЫЕ ЕЕ ПОРТРЕТУ ПРИСТРАСТНОЙ ЛЕСТЬЮ

Портрет мой не хвали — он не похож:Здесь чванного искусства ухищреньяИ красок хитроумное сплетеньеГлазам внушают вкрадчивую ложь.Не льсти мне, лесть, ведь все равно ты лжешь:Неумолимо времени теченье,Непобедимы старость и забвенье,От них, как ни надейся, не уйдешь.И твоему усердью я не рада:Ты — слабый ветер в мертвых парусах,От рока ненадежная ограда,Блуждающее в немощных мечтахЖелание. И беспристрастье взглядаЗдесь обнаружит призрак, тленье, прах.

ДЕСИМЫ, В КОТОРЫХ БЛАГОРОДНЫЕ УСИЛИЯ РАЗУМА ПРОТИВОБОРСТВУЮТ ТИРАНИЧЕСКОМУ ИГУ СТРАСТИ

Скажи, Амур, мальчишка злой,моим упорством побежденный,зачем, гордыней упоенный,ты возмущаешь мой покой?Я знаю, ты своей стрелойпронзишь любое сердце разом,столь метким наделен ты глазом,—но есть ли толк в твоей стрельбе,коль, сердце подчинив себе,в живых ты оставляешь разум?Ты власти сказочной достиг,и велики твои владенья,но все же камень преткновеньямой разум пред тобой воздвиг,и пусть ты в сердце мне проник,пусть я люблю тебе в угоду,насилуя свою природу,—не вечно будет длиться плен —я вырвусь из тюремных стени возвращу себе свободу.Моя душа разделенана две враждующие части;одна, увы, — рабыня страсти,другая — разуму верна.И не потерпит ни одна,чтоб верх взяла над ней другая,—нет распре ни конца, ни края…Но им — нн той и ни другой —не выиграть смертельный бой:обеих ждет погибель злая.С Любовью шутим мы, доколемы близко не знакомы с ней…Но коль она в душе моей,то с нею справиться легко ли?И все ж, Любовь, ты, в ореолесвоих бесчисленных побед,меня не завоюешь, нет.Душа не пленена тобою,—лишь замок ты взяла без боя,владельца же простыл и след.Войска, овеянные славой,мой разум кликнет, и с тобойна бранном поле сердца — в бойон вступит, долгий и кровавый.Напрасно в ярости неправойменя стремишься, злой божок,ты у своих увидеть ног.Я крикну и на смертном ложе,что ты убил меня, но все жеты победить меня не смог.

В этом лукавом сонете содержится намек на обычай стареющих красавиц посвящать свои зеркала Венере.