Европейская поэзия XIX века - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

ЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЭЗИЯ XIX ВЕКА

АВСТРИЯ

ИОГАНН МАЙРХОФЕР

Иоганн Майрхофер (1787–1836). — Будущий поэт окончил гимназию в Линце, затем изучал теологию и юриспруденцию, долгие годы работал цензором… В 1819 году Майрхофер познакомился с Францем Шубертом и подружился с ним; Шуберт положил на музыку сорок девять стихотворений Майрхофера, который так и остался в литературе прежде всего как автор текстов шубертовских песен. Единственный прижизненный сборник Иоганна Майрхофера вышел в 1824 году («Стихотворения») на средства друзей поэта; в 1843 году был издан посмертный сборник.

МЕМНОН[1]Перевод Н. Заболоцкого

Судьбы моей печален приговор.Я глух и нем, пока в тумане горы.Но лишь блеснет пурпурный луч Авроры,С пустыней я вступаю в разговор.Как легкий вздох гармонии живой,Звучит мой голос скорбно и уныло.Поэзии волшебное горнилоМиротворит мой пламень роковой.Я ничего не вижу впереди,Лишь смерть ко мне протягивает длани.Но змеи безрассудных упованийЕще живут и мечутся в груди.С тобой, заря, увы, с одной тобойХотел бы я покинуть эти своды,Чтоб в час любви из ясных недр свободыБлеснуть над миром трепетной звездой.

НОЧНАЯ ПЕСНЬ ЛОДОЧНИКАПеревод В. Вебера

Диоскуры[2], свет ваш тихийДарит мне успокоенье.По ночам в открытом мореНеусыпно ваше бденье.Кто отваги не теряетВ ураганном диком вое,Тот под вашими лучамиТверже и смелее вдвое.Эти весла не страшатсяДаже вала рокового,Я вздымаюсь на колонныХрама вашего святого.

УТЕШЕНЬЕПеревод В. Вебера

В согласье с собственной душою,В ладу с мечтой своей и волейТы никогда не будешь ведатьНи зависти слепой, ни злобы.У каждого свои напевы,На всем творца прикосновенье.В любом из нас осуществиласьКрупица замыслов великих.Что юности внушать способноЛишь отвращенье — зрелость видитСпокойным взором. Есть надежда,Что старость в том найдет отраду.

СВЕЖЕСТЬПеревод В. Вебера

Как лес живительную теньДарует путникам усталым,Как нам сияет летний деньРучья прозрачнейшим кристаллом,Так полон мир с тобою рядомНетленным духом бытия.Все, что могу окинуть взглядом,В долг миром взято у тебя.

ВОЛНА И ЦВЕТОКПеревод В. Вебера

Волна цветку сказала:Прекрасно быть свободной,На солнце золотистомИскриться и шуметь!Я с сестрами своими,Обнявшись в легком танце,Спешу к дельфинам резвымВ далекие моря.Мне жаль тебя, увянетТвоя пора младаяНа суше, взаперти.Волне цветок ответил:Когда на луг прибрежныйЯ лью благоуханьяИ бабочки ликуютНад чашею моей,Я чувствую, как крепкоС корнями связан стебель,Как я к земле привязанСвоею красотой,Меня земля вспоилаИ прах укроет мой.

ИОСИФ ХРИСТИАН ЦЕДЛИЦ

Иосиф Христиан Цедлиц (1790–1862). — Поэт, драматург, переводчик. Учился в гимназии в Бреславле, в 1809 году отличился в сражении против армии Наполеона. Позже служил в министерстве иностранных дел при князе Меттернихе. Писал поэмы и баллады в романтическом стиле. Известность приобрел его цикл «Венки смерти», где поэт пытался применить форму итальянской канцоны к немецкой поэзии. Всемирную известность завоевала баллада «Ночной смотр» (русский перевод В. А. Жуковского); в русском переводе едва ли не большей популярностью пользуется его «Корабль призраков» (у Лермонтова — «Воздушный корабль»); оба стихотворения относятся к циклу «Наполеоновских баллад». Цедлиц написал несколько драматических произведений, переводил Байрона.

Обе публикуемых баллады написаны поэтом после решения французского правительства перенести останки Наполеона с острова Св. Елены в Париж.

НОЧНОЙ СМОТРПеревод В. Жуковского

В двенадцать часов по ночамИз гроба встает барабанщик;И ходит он взад и вперед,И бьет он проворно тревогу.И в темных гробах барабанМогучую будит пехоту:Встают молодцы егеря,Встают старики гренадеры,Встают из-под русских снегов,С роскошных полей италийских.Встают с африканских степей,С горючих песков Палестины.В двенадцать часов по ночамВыходит трубач из могилы;И скачет он взад и вперед,И громко трубит он тревогу.И в темных могилах трубаМогучую конницу будит:Седые гусары встают,Встают усачи-кирасиры;И с севера, с юга летят,С востока и с запада мчатсяНа легких воздушных копяхОдин за другим эскадроны.В двенадцать часов по ночамИз гроба встает полководец;На нем сверх мундира сюртук;Он с маленькой шляпой и шпагой;На старом коне боевомОн медленно едет по фрунту:И маршалы едут за ним,И едут за ним адъютанты;И армия честь отдает.Становится он перед нею;И с музыкой мимо егоПроходят полки за полками.И всех генералов своихПотом он в кружок собирает,И ближнему на ухо самОн шепчет пароль свой и лозунг;И армии всей отдаютОни и пароль тот и лозунг:И Франция — тот их пароль,Тот лозунг — Святая Елена.Так к старым солдатам своимНа смотр генеральный из гробаВ двенадцать часов по ночам.Встает император усопший.

ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬПеревод М. Лермонтова

По синим волнам океана,Лишь звезды блеснут в небесах,Корабль одинокий несется,Несется на всех парусах.Не гнутся высокие мачты,На них флюгера не шумят,И молча в открытые люкиЧугунные пушки глядят.Не слышно на нем капитана,Не видно матросов на нем;Но скалы, и тайные мели,И бури ему нипочем.Есть остров на том океане —Пустынный и мрачный гранит;На острове том есть могила,А в ней император зарыт.Зарыт он без почестей бранныхВрагами в зыбучий песок,Лежит на нем камень тяжелый,Чтоб встать он из гроба не мог.И в час его грустной кончины,В полночь, как свершается год,К высокому берегу тихоВоздушный корабль пристает.Из гроба тогда император,Очнувшись, является вдруг;На нем треугольная шляпаИ серый походный сюртук.Скрестивши могучие руки,Главу опустивши на грудь,Идет и к рулю он садитсяИ быстро пускается в путь.Несется он к Франции милой,Где славу оставил и трон,Оставил наследника-сынаИ старую гвардию он.И только что землю роднуюЗавидит во мраке ночном,Опять его сердце трепещетИ очи пылают огнем.На берег большими шагамиОн смело и прямо идет,Соратников громко он кличетИ маршалов грозно зовет.Но спят усачи-гренадеры —В равнине, где Эльба шумит,Под снегом холодной России,Под знойным песком пирамид.И маршалы зова не слышат:Иные погибли в бою,Другие ему изменилиИ продали шпагу свою.И, топнув о землю ногою,Сердито он взад и впередПо тихому берегу ходит,И снова он громко зовет:Зовет он любезного сына,Опору в превратной судьбе;Ему обещает полмира,А Францию только себе.Но в цвете надежды и силыУгас его царственный сын,И долго, его поджидая,Стоит император один —Стоит он и тяжко вздыхает,Пока озарится восток,И капают горькие слезыИз глаз на холодный песок.Потом на корабль свой волшебныйГлаву опустивши на грудь, —Идет и, махнувши рукою,В обратный пускается путь.

ФРАНЦ ГРИЛЬПАРЦЕР

Франц Грильпарцер (1791–1872). — Выдающийся драматург, поэт и прозаик.

Долгое время Грильпарцер большой поэтической известностью но пользовался. Реакционная меттерниховская цензура не пропускала многих его лучших лирических произведений; с другой стороны, к нему враждебно относилось общество «Молодая Германия», недовольное умеренной позицией писателя. После революции 1848 года популярность Грильпарцера заметно растет; крупными тиражами выходят его сочинения; его пьесы идут в большинстве театров Германии и Австрии. Прижизненная популярность Грильпарцера как драматурга огромна; лучшие его драмы — «Сафо», «Золотое руно», «Медея», «Праматерь» (последняя переведена на русский язык А. Блоком в 1908 г.). Перу Грильпарцера принадлежат исследования в области эстетики, истории театра и литературы, а также прозаические произведения. Особую часть наследия Грильпарцера составляет его поэзия, до сих пор по-настоящему не оцененная.

ГЕТЕ[3]Перевод В. Топорова

Да! Пусть порой тоска беретОт пухлых книг чинуши,Но гений Гете не умретИ западет нам в души.Он гений был! Он был пророк!Совет младому другу:Не зарься на его шлафрок,Примерь его кольчугу!

СВЕТ И ТЕНИПеревод И. Грицковой

Ты сердцем беспечна,Хоть с виду кротка.Люблю тебя вечно,А жизнь коротка.Ты словом остудишь,А взглядом сожжешь.Тебя не осудишь,Хоть веры на грош.И страсть не стихает.В глазах ты одна.Душа полыхает.Строка холодна.

* * *

«Всеведущ человек…»Перевод И. Грицковой

Всеведущ человек. Король, венец творенья,Он знает все, не зная ничего.Ему подвластно только отраженье,Но непонятны суть и естество.Он тщетно жизнь свою постичь стремится.Блуждает, кружит, мечется впотьмах.Бедняк-король! Колеблются границы.Корона есть. Нет скипетра в руках.Он взаперти, он в строгости затвора.А если чувство в нем заговорит —Оно раскрепостит, взметнет его; но скороОн вновь себя к цепям приговорит.Безропотно свои погасит страсти,Свою любовь сотрет, сведет на нет.Он от рожденья самого во властиОбычных слов: страх, долг, закон, запрет.

ПРЕВРАЩЕНИЯПеревод И. Грицковой

1

Как ты жестока,Ночь, и долга.Сотнями красокПестрели луга.Нынче повсюдуОдна чернота.Вытерты краски,Смыты цвета.Мир застилаетКаверзный мрак.Дом свой родимыйНе сыщешь никак.

2

Но где стоял он,Там и стоит.Раннее солнцеЕго осветит.Рьяно растопитЧерную тень.Как милосерденРадостный день!

3

Только однаждыПеред тобойВновь не забрезжитСвод голубой.И не избудешьВвек темноты,Если угаснешь,Кончишься ты.

СЕРЕНАДАПеревод И. Грицковой

Трили! Блим! Хожу, пою.Ну, послушай песнь мою.Ты не знаешь снисхожденья,Все глумишься надо мной.Я похож на привиденьеВ этот поздний час ночной.И вконец навернякаИзведет меня тоска.Напеваю вновь и вновь,И все время про любовь.Холод, ветер завывает,Переулок темный спит,Но любовь не остывает,Жаром кровь моя кипит.Я витаю в облакахС верной цитрою в руках.Напеваю вновь и вновь,И все время про любовь.От тебя вдали смелеюИ к признанию готов.Повстречаемся — сомлею,Не могу связать двух слов.То и дело маета.Знать, любовь не так проста.Напеваю вновь и вновь,И все время про любовь.В цитре все мое спасенье,Под нее нельзя не петь.И любое невезеньеЛегче с ней перетерпеть.То, что вымолвить невмочь,Я спою сегодня в ночь.Напеваю вновь и вновь,И все время про любовь.Стань, красотка, подобрее,Прочь беднягу не гони.Отвори окно скорее,Сердце настежь распахни!Чтобы не было в поминеНи упрямства, ни гордыни,Иль замучишь до концаНеприступностью певца.Невезучий я, несчастный,Подчинись любви всевластной,О пощаде не молю.Хоть сживи меня со света,Я снести готов и это,Потому что я — люблю,Ну и вот…Напеваю вновь и вновь,Все же сладостна любовь!

НИКОЛАУС ЛЕНАУПеревод В. Левина

Николаус Ленау (1802–1850). — Крупнейший австрийский поэт XIX века. Подлинное имя — Франц Нимбш Эдлер фон Штреленау. Родился в обедневшей прусской офицерской семье, поселившейся в Венгрии. В детстве на поэта огромное влияние оказала природа Венгрии, им впоследствии многократно воспетая. Окончил гимназию в Пеште. Изучал в Вене философию, право, медицину. Здесь поэт сближается с Грильпарцером и Грюном, композиторами И. Штраусом (отцом) и Лайнером. Враждебное отношение к режиму Меттерниха побудило молодого поэта уехать в Соединенные Штаты Америки, но, не найдя там истинной демократии, он, разочарованный, через год возвращается в Европу.

Первый поэтический сборник Ленау был издан в 1832 году. Для его поэзии характерна любовь к пейзажу, тяга к пустынным степям, осенним картинам, интерес к обездоленным народам; его стихи о венгерских цыганах и американских индейцах — не только дань романтической традиции. Ленау горячо сочувствовал польской революции 1830 года. Перу Ленау принадлежит эпическая драма «Фауст» (русский перевод А. Луначарского, 1904); дух сомнения приводит Фауста к самоубийству.

ПЕЧАЛЬ НЕБЕС

На лике неба хмурой, темной тучейБлуждает мысль, минувшей бури след.Под резким ветром бьется лист летучий,Как сумасшедший, впавший в буйный бред.Рыдает гром глухими голосами,Чуть вспыхнув, меркнет бледный свет зарниц,Порой в очах, наполненных слезами,Так слабый луч дрожит из-под ресниц.Над степью тени призрачные встали,Сырой туман окутал все вокруг,И небо смолкло в мертвенной печали,Бессильно солнце выронив из рук.

ЛОТТАПесни в камышах

1

Лег последний луч на нивы,День усталый изнемог.Над водой склонились ивы,Пруд безмолвен, пруд глубок.Дни любви, как сон, прошли вы,Плачь, душа, в немой тоске!Шелестят печально ивы,Стонет ветер в тростнике.Ты одна — мой луч пугливыйВ бездне темных, горьких мук.От звезды любви сквозь ивыПал на воду светлый круг.

2

Смерклось. Буря тучи гонит.Хлынул черный дождь из туч.Ветер воет, ветер стонет:Где же, пруд, твой звездный луч?Ищет: где в бурлящем мореЭта светлая струя?Ах, в моем глубоком горе.Не блеснет любовь твоя!

3

Ввечеру лесной тропоюПробираюсь в камыши —Над пустынною водоюО тебе грустить в тиши.Если ветер листья тронет,Пронесется по волне,—Как тростник шумит и стонет,Как рыдает все во мне!Ибо, сладостей, чудесен,Вновь звучит мне голос твой,Он исходит в звуках песен,Замирая над водой.

4

Тучи нанесло.Сумрак на земле.Ветер тяжелоБьется в душной мгле.Стрелы молний, треск,Гром да ветра вой,Бродит беглый блескВ бездне прудовой.Вижу в блеске грозЛишь тебя одну,Взвихренных волосВольную волну.

5

Пруд недвижен. ЗолотаяЛьет луна поток лучей,Розы бледные вплетаяВ зелень темных камышей.На холме олень пасется,Смотрит в ночь, на лунный лик.Сонно птица шевельнется,Дрогнет дремлющий тростник.И, как прошлого дыханье,Как молитва в час ночной,О тебе воспоминаньеТихо веет надо мной.

ТРИ ИНДЕЙЦА

Буря в небе мчится черной тучей,Крутит прах, шатает лес дремучий,Воет и свистит над Ниагарой,Тонкой плетью молнии лиловойЛюто хлещет вал белоголовый,И бурлит он, полон злобы ярой.Три индейских воина у брегаМолча внемлют реву водобега,Озирают гребни скал седые.Первый — воин, много испытавший,Много в жизни бурь перевидавший,Рядом с ним — два сына молодые.На сынов глядит старик с любовью,С тайной болью видит мощь сыновью,В гордом сердце та же мгла и буря.Словно туча, что чернее ночи,Дико блещут молниями очи.Говорит он, гневно брови хмуря:«Белые! Проклятье вам вовеки!Вам проклятье, голубые реки,—Вы дорогой стали нищей своре!Сто проклятий звездам путеводным,Буйным ветрам и камням подводным,Что воров не потопили в море!Их суда — отравленные стрелы —Вторглись в наши древние пределы,Обрекли свободных рабской доле.Все, чем мы владели, — им досталось,Нам лишь боль и ненависть осталась,—Так умрем, умрем по доброй воле!»И едва то слово прозвучало,Отвязали лодку от причала,Отгребли они на середину,Обнялись, чтоб умереть не розно,И запели песню смерти грозно,Весла кинув далеко в пучину.Гром громит, и молния змеится,Лодка смерти по реке стремится,—То-то чайкам-хищницам отрада!И мужчины гибели навстречуС песней, будто в радостную сечу,Устремились в бездну водопада.

ОСЕННЕЕ РЕШЕНИЕ

Осень, тучи, ветра свист.Одному в дороге трудно!Смолкли птицы, вянет лист,—Ах, как тихо, как безлюдно!Словно смерть, идет зима.Лес мой, где твои напевы?Где твой шелест, полутьма,Золотые нивы, где вы?В поле стал пастись туман.Бесприютный холод бродит.В голой роще, вдоль полянВеет скорбью. Жизнь уходит.Сердце! Слышишь, как потокПо скалам грохочет грозно?Был у нас немалый срокОбсудить дела серьезно.Сердце! Ты сожгло себя,Всех терзало понемногу,Многим верило, любя,Что ж, пойдем-ка в путь-дорогу!Я тебя на дальний путьСпрячу вглубь, стяну потуже,Чтоб ни ветру не дохнуть,Не достать коварной стуже.Молча мы в последний разПобредем тропой унылой.Только дождь помянет насДа поплачет над могилой.

ХОЛОСТЯК

Не ждут ни дети, ни женаМеня в мансарде голой.Не знает нежных слов онаИль беготни веселой.Там не залает верный пес,Товарищ престарелый,Лишь дым наперсник давних грезДа череп пожелтелый.Кольцо в кольцо — уходит дым,А тигель мозга бренныйСтоит пред зеркалом моим,Как зеркало вселенной.Я друга мудро усадилНа полку в назиданье.Я смертью в сердце охладилПалящее желанье.Угрюмо созерцая костьИ тусклый облак дыма,Мне третий друг, незримый гость,Сказал неумолимо:«На что жена, на что семья —Случайный спутник в мире?Как дым, уйдет душа твоя,Рассеется в эфире.И этот череп жил огнемВысоких откровений,И чья-то страсть курилась в нем,Пылал в нем чей-то гений.Пускал колечки Пан-старикИз этой трубки хрупкой,И смерть пришла в тот самый миг,Как Пан расстался с трубкой.Но череп — ныне мерзкий прах —Блистал красой в те годы,Когда он трубкой был в устахУ божества природы.Исчез неведомый жилец,О нем не вспомнят боле,И мудрый был он иль глупец —Для нас не все равно ли?Не все ль, что в воздух выдул Пан,—Нужда в людской пустыне,Блаженство, боль душевных ран —Не все ль забыто ныне?И дым забыт и жар забытВ круженье урагана.Их образ призрачный хранитОдна лишь память Пана.Мне не везло в моей судьбе,—Виной людская злоба.Так не впущу и пса к себе,Запрусь один, до гроба.И здесь умру, в пустом дому,Бездетным нелюдимом…»Ну что ж! Пока чубук возьмуДа послежу за дымом.

ТРИ ЦЫГАНА

Грузно плелся мой шарабанГолой песчаной равниной.Вдруг увидал я троих цыганПод придорожной осиной.Первый на скрипке играл — озаренПоздним вечерним багрянцем,Сам для себя наяривал он,Тешась огненным танцем.Рядом сидел другой, с чубуком,Молча курил на покое,Радуясь, будто следить за дымком —Высшее счастье людское.Третий в свое удовольствие спалНа долгожданном привале.Струны цимбал его ветер ласкал,Сердце виденья ласкали.Каждый носил цветное тряпье,Словно венец и порфиру.Каждый гордо делал своеС вызовом богу и миру.Трижды я понял, как счастье брать,Вырваться сердцем на волю,Как проспать, прокурить, проигратьТрижды презренную долю.Долго — уж тьма на равнину легла —Мне чудились три цыгана:Волосы, черные, как смола,И лица их цвета шафрана.

ФОРМА

Если форма и готова,Знай, поэт, стихи пустыДо тех пор, покуда тыМыслью не наполнил слово.Есть слова — как облаченье,Под которым тела нет.Сердце дрогнет им в ответ,Но, увы, лишь на мгновенье.Наподобие трещоткиСтих по рифмам застучит,И хоть он мастеровит,Жалок век его короткий.

СМОТРИ В ПОТОК

Кто знал, как счастья день бежит,Кто счастья цену знает,Взгляни в ручей, где все дрожитИ, зыблясь, исчезает.Смотри, уйдет одна струя,Придет струя другая,И станет глуше скорбь твоя,Утраты боль живая.Рыдай над тем, что рок унес,Но взор впери глубокоСквозь пелену горячих слезВ изменчивость потока.Найдешь забвенье в глуби вод,И сердцу будет зримо:Сама душа твоя плыветС ее печалью мимо.

ИОГАНН НЕПОМУК ФОГЛЬПеревод В. Вебера

Иоганн Непомук Фогль (1802–1866). — Поэт, прозаик, драматург, фольклорист. Сын купца. С 1819 по 1859 год служил чиновником земских учреждений в Нижней Австрии. Почетный доктор философии Иенского университета. Писал романсы, баллады, лирические стихотворения; был одним из главных представителей венской позднеромантической школы. Многие его стихи положены на музыку, некоторые из песен стали народными.

В АЛЬБОМ ГРИЛЬПАРЦЕРУ

На голом бескрайнем песке, зеленея,Огромная пальма стоит.Ни солнце, ни едкая пыль суховея,Ни буря ее не щадит.Шакал свои зубы о ствол ее точит,И червь добрался до корней.Взирает на все, что ей гибель пророчит,Она равнодушьем ветвей.Как образ величья, одна посрединеБезжизненных диких пустот,Любому даря с милосердьем богиниИ тень, и цветенье, и плод.

НА МОСТУ

Как люблю глядеть с моста яНа неистовство воды…На волнах дрожит, не тая,Отражение звезды.Волны мчат в порыве яром.Их проглатывает мгла.Лишь звезда на месте старомСеребриста и светла.Так взирает лик твой нежныйНа теченье дней моих:То тревожных в час мятежный,То смиренно-голубых.Жизнь течет неудержимо.Ты, как прежде, светишь мне,Далека, недостижима,Как звезда речной волне.

* * *

«Солнце низко наклонилось…»

Солнце низко наклонилосьИ, сияя ликом чистым,Вдруг свободу даровалоВолосам своим лучистым.Золотой ноток полилсяНад землей струей отвесной.Вскоре каждая из нитейСтала лестницей небесной.Птахи смелые взбиралисьВверх по ним к заветной цели,Песни в небе добывалиИ потом их рощам пели.

АДАЛЬБЕРТ ШТИФТЕР

Адальберт Штифтер (1805–1868). — Выдающийся прозаик. Сын ткача. В юности пытался стать художником. В Вене в «Серебряном кафе» часто встречался с Грильпарцером, Грюном, Ленау. Поддерживал либеральную оппозицию, но был против революционного радикализма. Не поняв революции 1848 года, уехал из Вены в Линц. С 1850 года был инспектором народных училищ Австрии, в 1865 году, после конфликта с властями, вышел в отставку. В 1868 году покончил с собой.

Штифтер получил широкое читательское признание уже в 40-е годы, однако после смерти скоро был забыт и заново открыт лишь в XX веке. Наиболее известен роман Штифтера «Позднее лето», а также рассказы. Поэтическое наследие Штифтера невелико, но отдельные его стихотворения регулярно включаются в антологии немецкой и австрийской поэзии.

ОСЕННИЙ ВЕЧЕРПеревод В. Швыряева

В лугах гуляет ветр осенний.Бесцветен, холоден закат.И две звезды, две тусклых тени,Вниз, на еловый лес, глядят.По небосводу там и тутВиденья рваных туч бегут.С вершин на мокрые поляныПолзут белесые туманы.Куда ни глянь, любой ростокМертвеет, чахнет. Сиротливый,Дрожит забытый колосокСреди жнивья у края нивы.Унылые наводит думыВечерний колокол, звоня;И звезды астр, бледны, угрюмы,Взирают с клумбы на меня.Восточный ветер налетелИ куст сиреневый задел.Он шелестит, как будто плачет,Как будто грусть о прошлом прячетИ в страхе ждет прихода тьмы.Стоит туман над гладью водной,Земли печальные холмыЗакутав в саван свой холодный.

АНАСТАЗИУС ГРЮНПеревод И. Грицковой

Анастазиус Грюн (1806–1876). — Поэт и политический деятель. Настоящее имя — Антон Александр граф фон Ауэршперг. Одни из вождей буржуазного либерализма в Австрии. Наряду с Фрейлигратом, Гервегом, Гартманом — создатель немецкой революционной поэзии. Изучал философию в Граце и Вене, жил преимущественно в своих родовых поместьях, уделял много времени общественной деятельности, выступал за единство германской нации. В начале литературной деятельности Грюн издал лирические сборники «Страницы любви», «Последний рыцарь», но вскоре Июльская революция дала новое направление его поэзии. Огромное впечатление в Австрии и Германии произвел его сборник «Прогулки одного венского поэта» (1831), появившийся анонимно. Грюн стал нежелателен монархическому правительству. Своим либеральным взглядам Грюн остался верен до конца жизни. В 1860 году, в зените славы, будучи уже почетным гражданином города Вены и почетным доктором Венского университета, он публично заявил о своем отказе принять пост в австрийском правительстве.

Перу Грюна принадлежат также переводы словенских народных песен, английских баллад о Робине Гуде.

ПОЧЕМУ?

Вот указ верховной власти. Он висит средь бела дня.И в словах его притворных притаилась западня.И забавный человечек, не известный никому,Прочитал его покорно и промолвил: «Почему?»Вот монах осатанелый. Солнце он сгноить не прочь.Ряса черная скрывает душу черную, как ночь.Вот аббат, надменный, злобный, — служит черту самому.А забавный человечек снова шепчет: «Почему?»Безнаказанно священство хочет лгать и воровать,Тех, кто против слово пикнет, — сразу в цепи заковать.Знает это человечек. Делать нечего ему.Он стоит себе смиренно и вздыхает: «Почему?»Вот, взывая о свободе, птицы в небеса летят.Где уж тут! Вовсю из пушек в них безжалостно палят,Чтобы не было повадно жаждать воли никому.А забавный человечек вопрошает: «Почему?»Средь жнивья родимой речи он, как будто бы зерно,Отыскал простое слово, всем знакомое, одно.Сросся с ним, забыл другие, верен слову одному.И твердит его повсюду, повторяет: «Почему?»Привели на суд беднягу, и повел судья допрос:«Как же ты посмел, преступник, задавать такой вопрос?Измываешься над властью? К ногтю я тебя прижму!»Человечек ухмыльнулся, взял и вставил: «Почему?»Свирепея, негодуя, повскакали судьи с мест.«Бунтаря на хлеб и воду! В одиночку! Под арест!»Тотчас в кандалы закован человечек и — в тюрьму!Но и здесь невозмутимо он заладил: «Почему?»На рассвете потащили человечка на расстрел.И стрелки, в ряды построясь, молча взяли на прицел.Залп огня. И кровь струится. Все в чаду, и все в дыму.Но слетает с губ бескровных стон ужасный: «Почему?»И могилу придавили толстой каменной плитой.И восславили в соборе этот новый день святой.Наконец молчит мятежник. Никогда не встать ему.…А на каменном надгробье проступило: «Почему?»

ИЗВЕСТИЕ

С турнира скачет граф домой.Ему навстречу, сам не свой,Его слуга идет и плачет.«Скажи-ка, что все это значит?Куда направился, дружище?»«Иду искать себе жилище».«А что стряслось? Ответь толково».«Да в общем ничего такого.Но, испустив последний вздох,Любимый песик ваш издох».«Не может быть!.. Совсем щенок!Он что, внезапно занемог?»«Ему копытом вдарил с махуВаш верный конь, поддавшись страху».«Мой конь всегда был храбр и смел.Кто напугать его посмел?»«Сыночек ваш, премилый крошка,Когда бросался из окошка».«Но он остался невредим?Моя супруга, верно, с ним?»«Да нет. Ее хватил кондрашка,Когда угробился бедняжка».«О, горе! Горе мне! О, боже!А дом остался на кого же?»«Какой там дом! Сгорел дотла.Там только пепел и зола.Пожар внезапно начался.Огонь страшенный поднялся.Он все спалил и все пожег.А я со всех помчался ног —И выжил, — господи, прости! —Чтоб вам сие преподнести».

МОРИЦ ГАРТМАНПеревод В. Вебера

Мориц Гартман (1821–1872). — Поэт и публицист. Много путешествовал, в Париже встречался с Гейне, Беранже, Мюссе. В конце 1847 года поселяется в Праге. В октябре 1848 года принимает участие в восстании в Вене, позднее — в Баденском восстании. В 1849 году вынужден бежать из Австрии в Швейцарию. В 1854 году участвует как корреспондент европейских газет в Крымской войне. В 1860 году — профессор немецкой литературы в Женеве. С 1862 года живет в Штутгарте. В 1868 году возвращается в Вену и работает в газете «Новая свободная пресса».

Популярность Гартману принесли политические стихи сборника «Кубок и меч» (1845), запрещенного властями вскоре после выхода. Гартман известен также как переводчик на немецкий язык произведений И. С. Тургенева и Ш. Петефи.

«Песнь твоя, как зов планеты дальной…»

Песнь твоя, как зов планеты дальной,Разбудила боль в моей груди.Я пошел на голос твой печальный,И земля осталась позади.В прошлой жизни мне не жаль нималоСчастья, походившего на тлен.Все, что на земле душа желала,Обрету я у твоих колен.

* * *

«Первый снег лежит на деревах…»

Первый снег лежит на деревах,На ветвях безлистых и застывших.Первая печаль в моих словах,Лишь вчера о счастье говоривших.Первый снег сбежит с нагих ветвей,Лишь проглянет луч из мглы туманной,Первая печаль в груди моейБудет жить неизлечимой раной.

ТУМАН

Едва зари завидя лик,Туманы мчатся как шальные.Так, петуха заслыша крик,Уходят призраки ночные.Туман спешит, весь мир вокругС его горами и полямиКуда-то устремился вдруг,Боясь, что их зальет лучами.Мне кажется, с лица землиИ жизнь моя исчезнет вскоре,Растает, как туман вдали,И счастье унося, и горе.

ЭПИТАФИЯ

Ни словом единым не мучая,Молчу, расставаясь с тобой.Молчит даже ива плакучая,Склонясь над могильной плитой.Погоста печаль безнадежная!Читаю на бледных щеках:Где радость, когда-то безбрежная,Светилась — теперь только прах.

ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ

Я знал тебя еще птенцом,И о мгновенье,Когда ты в упоеньеРаздольем чистымС восторгом голосистымВзлетишь, — я думал, как о празднике большом.И вот со всеми вместеГляжу на твой полет.Как после доброй вести,Земля вокруг поет.И страх стесняет грудь:Вдруг в этот миг стозвонный,Тобою пробужденныйУж крылья коршун расправляет где-нибудь?

ДОВОЛЬНО!

Отчаяньем душа земли полна.Не дайте этой чаше перелиться!Не слава Гогенцоллернов ей снится,О мире молит вас сейчас она.Достойна жить под небом неделимымЛишь слава человечности в веках;Но средь пожарищ изойти ей дымомИ слыть грехом в голодных городах.Ужели, родина, свой идеалПожертвуешь химере разрушенья,Чтоб океан всемирного презреньяТвои границы в гневе омывал?Но только порчу порча порождает,Шагающих по трупам гибель ждет,На лаврах победитель погибаетИ тянет в бездну собственный народ.

АВИНЬОН[4]

Клеменс вышел на прогулкуИз дворца, что он построилВ Авиньоне. Был как крепостьТот дворец, а он как воин.Вдруг у мраморной колонныНа руинах древнеримскихДеву юную он видитКрасоты необычайной.И, спросив, что нужно деве,Он в ответ услышал:«В Арле, Старом городе античном,Средь язычников живу я.Я паломницею стала,Чтоб предстать перед тобою,Я вблизи тебя хотелаСвятость обрести и веру.Но, едва тебя увидев,Поняла: мой путь напрасен,Чувства более земногоЯ не ведала доныне».«Как желанья наши сходны»,—Шепчет Клеменс, в крепость с неюУходя, где вскоре деваХристианства суть постигла.

РОБЕРТ ХАМЕРЛИНГПеревод В. Летучего

Роберт Хамерлинг (1830–1889). — Поэт, прозаик, драматург, переводчик. Участник революции 1848 года. В 60-х годах, в период подъема австрийской промышленности, опубликовал получившую широкую известность книгу «Лебединая песня романтики» (1862), в которой выступил против века «пара и электричества».

«О, времена и нравы! — Взгляни на образцы…»

О, времена и нравы! — Взгляни на образцы:Цветут на желтых пляжах хоромы и дворцы;И каждый житель знатен, умен и знаменит,А коль сострит — назавтра полмира рассмешит.Цвет нации! — Прославлен от головы до пятНа всю страну. Но так ли, как кажется, он свят?Несется клич истошный: нажива, чистоган,Дарами краткой жизни спеши набить карман.Есть цель одна, и только: заветный миллион!Кто достигает цели, кричит, что мир плененСоблазнами и скверной; он всех пороков враг,Он машет кулаками и льет вино на фрак.А в золоченых залах и музыка, и смех,Любой бежит за шлюхой на поиски утех.Что стоят все святыни? — В роскошных теремахПотеют блудодеи и трудятся впотьмах.Дородные кокетки, пьяны от счастья в дым,Продать готовы тело распутникам седым,А душу — черту. Скалясь, пророк вокруг глядит,И плачет честь слезами кровавыми навзрыд.

* * *

«Все воспевают трезвость; я — пьянство восхвалю!..»

Все воспевают трезвость; я — пьянство восхвалю!Исполнен дум высоких мечтатель во хмелю.И лишь тогда герои достойны всех похвал,Когда их змий зеленый на подвиги позвал.Подъем душевный славлю; пускай исходит онИз пенистой баклажки; пускай он пробужденНастойкой и вдыхает, восторга не тая,И вешний запах мяты, и трели соловья.Весь мир измерит трезвость и вдоль и поперек,А что она получит за долгий труд и срок?Названия и цифры. Выходит, все равноЕй завладеть вселенной с линейкой не дано.Для бражника, что вечно горит в святом огне,И небо и планеты купаются в вине,Как жемчуга красотки. Вселенная прильнетК его груди и лаской под звезды вознесет.

МАРИЯ ФОН ЭБНЕР-ЭШЕНБАХПеревод И. Грицковой

Мария фон Эбнер-Эшенбах (1830–1916). — Прозаик, поэт, драматург. Наряду с Аннетой Дросте-Гюльсгоф — наиболее значительная немецкоязычная поэтесса XIX века. Родилась и выросла в Моравии, в аристократической семье. В 1848 году вышла замуж за инженера Эбнер-Эшенбаха, состоявшего на военной службе и дослужившегося впоследствии до звания фельдмаршала. Первые стихотворения поэтессы получили положительный отзыв Грильпарцера. В прозе Марии фон Эбнер-Эшенбах отчетливо прослеживается влияние И. С. Тургенева.

Поэтическое наследие Марии фон Эбнер-Эшенбах невелико, по читателя поражает его исключительная цельность. Как крупные, так и миниатюрные поэтические вещи написаны очень плотно, с высокой языковой точностью, афористичностью. Недаром писательница много времени посвятила афоризмам как отдельному литературному жанру.

ТАК ОНО ЕСТЬ

Они мне всё твердят: «Ну не пиши стихи.Поэзия тебя опустошит, измучит».«Я б с радостью, по не могу никак».«Никак не можешь? Вздор! Все дело за тобой.Тебе недостает желания и волиОсилить, превозмочь тщеславие свое.Тебе повсюду льстят, тебя повсюду хвалят.Как видно, этого лишиться нелегко».«Не знаю, может быть, все так. Не знаю.Уверена в одном: пусть выше во сто крат,Чем до сих пор, мое возносят имя,К ничтожным похвалам останусь равнодушной.Взамен продажной и обманной славыЯ предпочла бы выкупить свободу.Ведь я — невольница, покорная раба.Я демону служу беспрекословно.Как мне его назвать? Прости, господь,—Талантом.Я знаю многих, одержимых им.И что ж? Одни в безумном заблужденьеИм помыкать хотят. Другие — хуже! —В нем видят дар судьбы и пестуют его,Лелеют, любят. Нет. Все это не по мне.Я не могу постичь, как можно обожатьЧудовище, которое крадет святыню всех святыньИ радость — быть самим собою.Ему известно таинство одно:Лишать покоя, сна и отравлять усладу.Он шепчет день и ночь:„Опомнись! Оглянись!Ты видишь этот свет? А ту деталь, а штрих?Ты этот запах слышишь?“В тебя вторгаясь, колдовством своимОн заполняет мысли, ощущенья,Жизнь, наконец.Твой гнев и боль, сочувствие, тоска,Твой сокровенный помысел, желанье,Сомнения твои и ненависть твоя —Все выкрадено им. Он все в себя впитал.Все, все ему поставлено на службу.Ну а потом придет пора мытарств.Опустошенный, ты во власти муки:Так безоглядно подчинясь ему,Ты сотворил добро?Увековечил правду?Иль было все зазря?Теперь подумайте, завидна ли судьба,Начертанная мною перед вами?О, если б я могла родиться вновь,Я повернула б жизнь свою иначе.Жила б в покое, мире и любви.И лишь для вас, поверьте, сестры, братья,Все б оставалось так же, как сейчас.Мне б ваше горе прожигало сердце.Мне б ваше счастье было высшим счастьем.Но вас живописать не стала б ни за что».

МАЛЕНЬКАЯ ПЕСЕНКА

Я не могу никак не петь.Что в этой песенке, ответь,Скажи мне, не тая!Ее напев нетороплив,Просты слова, и прост мотив.…В ней вся душа твоя.

ЗАСЫПАЯ

День кончился. И ночь на откуп нам дана,Чтоб, сбросив груз невзгод, вкусить блаженство сна.Сегодня ты страдал. Усни и не грусти.Вдруг с завтрашнего дня тебе начнет везти?А если нет? Так что ж! Негодовать, тужитьИ горести сносить — все это значит жить.Но каждый заражен мечтою вожделенной —Забыться навсегда, расстаться с жизнью бренной.Спасительница смерть! Любой из нас, скорбя,Хотя б всего лишь раз, но призывал тебя!Сон — это та же смерть, но во сто крат короче.Не бойся, не страшись! Войди в нее средь ночи.Твоя заглохнет боль. Все снимет, как рукою.Мы все устремлены к священному покою.И упиваться им в природе жаждет всяк:Не только человек, по птаха и червякИ даже ураган, беснующийся в море.…Как истребить печаль? Как выкорчевать горе?Я слово странное услышала вчера —Нирвана, в нем сокрыт сладчайший смысл добра.Не может суть его меня не подкупать —Не думать никогда, а только спать и спать.Нирвана, твой исход из всех злосчастий прост.…И вот передо мной предстанет длинный мост.Из жизни суетной, свирепства бытияОн перекинут в сон, в обитель забытья.Лишь ты сомкнешь глаза — найдешь к нему дорогу,И вся твоя тоска отступит понемногу.Но чу! Что там за звук? Бьют на стене куранты.Со скрипками в руках выходят музыкантыИ, песенку сыграв, исчезли виновато.Как жадно им внимал малютка мой когда-то!И сердце вздрогнуло, вновь явственно воскресВ усталой памяти густой сосновый лесИ терпкий аромат настоя смоляного.Ты здесь, мое дитя! Нам не расстаться снова.Светлы твои черты, твои лобзанья сладки.Куда же ты? Зачем игру затеял в прятки?Откликнись, отзовись! Ну, сжалься надо мною.…Ни шороха в ответ. Мир скован тишиною.Но этот день иссяк, истлел, умчался мимо,Растаял, как туман, как снег, как струйки дыма.И я — живу! Живу! Пусть жизнь меня пытает —Я вижу, как звезда на небе расцветает.Пусть хлещет, жжет меня страданий круговерть!Я только сна боюсь. Он так похож на смерть.

ФЕРДИНАНД ФОН СААРПеревод В. Вебера

Фердинанд фон Саар (1833–1906). — Поэт, прозаик и драматург. Участвовал в Итальянском походе 1859 года. В 1873 году совершил длительную поездку в Рим. Последние десятилетия жизни провел в Моравии, лишь ненадолго посещая Вену. Покончил с собой в 1906 году.

В творчестве Фердинанда фон Саара едва ли не впервые в австрийской поэзии возникает тема города и фабричных рабочих. В его произведениях заметно влияние Тургенева и Шопенгауэра.

КИРПИЧНЫЙ ЗАВОД

Водоемы у карьераГрязно-желты, как болота.Над сараями гнилымиТрубы черные печные.Люди с кожею землистойСловно сделаны из глины,Той, которую бесстрастноРуки их годами месят.Мнут, ровняют, гладят, режут,Кирпича все ту же форму,Неизменную вовеки,С безразличьем повторяя.Мимо них проходит время.В мерзком месиве увязнув,Задыхаясь в пыльном зное,Мир стоит у края бездны.

ОСЕНЬ

Красишь леса с утра,Солнечна и добра.Краше всех роз, по мне,Ты, в золотом огне.Нет никаких невзгод,Нет никаких забот.Ненарушимый сонТихо пресуществлен.Только нет-нет и в мохВнятный и кроткий вздохСкатится с багреца:Близится час конца.

РЕКВИЕМ

Помянем усопших.Серый, промозглый туманОкутал всю землю,И на погосте, на склоне горыМерцают вразброд фонари,Мерцают на бугорках иммортели и астры.Да помянет сегодняКаждый своих мертвецов,Украсит цветами державу,Где тлеют они или истлели давно,—И память живая уронит челоНа железо и мрамор надгробийС венками посмертной славы.Но кто же помянетБезымянных,Никем не любимыхИ не погребенных?Чей уход от согражданНикто не оплакал,Никто не заметил?Кто же сегодня окликнет их души?Их помянет сегодняОдин человек,Кто, как и они,Жил,Боролся,Страдал,Кто всю жизнь трепетал за завтрашний день.В их судьбе он провидит свою.Да почиют все они с миром!

АЛБАНИЯ

ИЕРОНИМ ДЕ РАДАПеревод Т. Серковой

Иероним Де Рада (1814–1903). — Родился в деревне в Калабрии, учился в итало-албанской православной коллегии св. Адриана. Записывал народные песни и сказания арберешей (албанцев, живущих в Италии). В 1836 году издал свою первую поэму — «Песни Милосао», тепло встреченную арберешами и сделавшую имя автора известным в Европе. В 1837 году поэт принял участие в заговоре мадзинистов против Бурбонов и вынужден был некоторое время скрываться. В 1841 году издал поэму «Песни Серафины Топии» (второе издание — в 1843 г.). Революционные события 1848 года поэт встретил в Неаполе; сам принимал в них участие; организовал издание первой албанской газеты «Л’Албанезе д’Италия» («Албанец Италии», 1848). После поражения революции поэт уехал в деревню. В 1849 году он добился включения в учебную программу коллегии св. Адриана преподавания албанского языка и сам стал вести этот предмет, однако вскоре был уволен за свои демократические взгляды. В 1866 году поэт издал фольклорный сборник «Рапсод албанской поэмы», в 1873 году — две части поэмы «Несчастный Скандербег», в 1883–1887 годах — второе издание фольклорного сборника под названием «Национальный рапсод. Народные песни». И. Де Рада выпустил также ряд работ о происхождении албанской нации и языка. В 1883–1887 годах он издавал журнал «Фьямури Арберит» («Знамя албанцев»), значение которого для национально-освободительной борьбы было исключительно велико. И. Де Рада призывал албанский народ к открытому выступлению против турок. На рубеже XIX–XX веков Де Рада напечатал две последние песни поэмы «Несчастный Скандербег» и новый вариант поэмы «Песни Серафины Топии» под названием «Зеркало жизни человеческой». Он принял также участие в организации двух конгрессов лингвистов-албанологов (в 1896 и в 1897 гг.). Последние годы жизни И. Де Рада провел в бедности. Де Рада был зачинателем и самым ярким представителем романтизма в албанской литературе, а его поэма «Песни Милосао, сына господаря Шкодры» — наиболее значительным произведением этого направления.

Почему?Мы по дорогеРядом шли. Она отсталаИ смотрела, пряча слезы,На вершины тополей.

* * *

«Лег, но не могу уснуть…»

Лег, но не могу уснуть.Дверь пошире отвори,Чтобы влажный ветер с моряОсвежал всю ночь наш дом.Мне видны холмы отсюда,Наш очаг и звезды в небе,Вдоль стены сидят старухи,Год прошедший вспоминают…Девушку с прекрасным станомВыбрал в жены я себе,Сын родился у меня,На нее лицом похожий.Сколько счастья в дом внеслаТа, что, колыбель качая,Вышивает пояс мне!Лег, но не могу уснуть.Свет безбрежный, полуденныйВижу я в ее глазах;Безмятежна и прекрасна,В доме царствует она.Пусть о днях моих счастливыхКто-нибудь на свете вспомнит,Как названья старых храмов,Гор и рек капризных вспомнятТе, что после нас родятся…Лег, но не могу уснуть.

* * *

«Дождь три дня свинцовой сетью…»

Дождь три дня свинцовой сетьюЗаслонял дыханье лета.На четвертый день над нивойПротянуло руки солнце.Я один в тоске смертельнойК роднику с холма спустился,Под оливой сел на камень.Плыло марево. Со стогаСорвалась воронья стая.Я вскочил, ошеломленный.Слышно было, как на нивеЖенщины серпы точили.С виноградника летелаПеснь протяжная. В то утроСловно родилась земля.Рина, на твоей могилеТоже зреет виноград?Но был твой удел счастливым,Даже если на кладбищеКраше всех твоя ограда.Ты теперь вдали, одна,—Прах в блистающих одеждах,—Не разделишь с мужем радостьЛетнего, сухого дня.Господи, творец юдоли!Будь ко мне ты милосерден,Смерть приблизь, чтоб я навекиВырвался из рук твоих.

* * *

«Дуют ветры с гор высоких…»

Дуют ветры с гор высоких,У дубов срывают листья.Кровь моя — в реке Води[6].Воины, шатер откройте,Я хочу увидеть Шкодру,Я сестру хочу увидеть.У окна сестра томится,А вокруг качает ветерВолны яркие цветов.Мне там больше не проснуться.Вечерами, как и прежде,Собираются друзья…Я ж для них, как сон, исчезну!Нет на свете Милосао.

ЗЕФ СЕРЕМБЕПеревод Я. Козловского

Зеф Серембе (1843–1901). — Родился в Калабрии. Его отец, участник революционных событий 1848 года, был вынужден после поражения революции покинуть деревню и скрываться в горах. Мальчиком З. Серембе поступил в коллегию св. Адриана, где на него большое влияние оказал И. Де Рада. Окончить коллегию поэту не удалось; он вернулся в родную деревню, затем обошел пешком все калабрийские и сицилийские поселения арберешей, собирал народные песни. Девушка, которую он любил, героиня его многих стихов, эмигрировала вместе с родителями, бедными крестьянами-арберешами, в Бразилию и там умерла. В 1875 году Серембе удалось побывать в Бразилии благодаря дружеской переписке с известной меценаткой, албанкой по происхождению, Еленой Гика, которая дала поэту деньги на поездку; меньше чем через год он покинул Бразилию. В Италию он вез поэму, драму, много стихов; все его надежды были связаны с их изданием. У испанских берегов корабль, на котором плыл поэт, потерпел крушение. Серембе удалось спастись, но рукописи погибли. Оставшись без всяких средств, Серембе прошел пешком Испанию, Италию и вернулся в свою деревню. Вскоре поэт снова уехал в Бразилию. Умер он в Сан-Пауло.

Зеф Серембе редко записывал свои стихи; блестящий импровизатор, он творил их повсюду: в. пути, в гостях, на свадьбах. После смерти поэта отдельные его стихотворения изредка появлялись в печати. Племянник поэта собрал тридцать девять стихотворений 3. Серембе и опубликовал их отдельным изданием в Милане в 1926 году. Только в 1974 году рукописи некоторых стихов З. Серембе были найдены в Копенгагенской королевской библиотеке.

ПОСЛЕ СБОРА УРОЖАЯ

Клубится в небе туч громада,Заладил дождь, и грустно нам,Что сбор окончен виноградаИ бродит осень по полям,—И не пускает нас туда,Где нам мила была страда.И лишь с дубов листва опала,Как, тишину разлив окрест,Опять зима залютовала.За прялки усадив невест.Белы деревья и кусты,Снег занял гнезда, что пусты.Я в одиночестве брожу,Своей возлюбленной не видя.И всякий раз, на площадь выйдя,Как будто сам себя бужу.И не шепнет никто мне вдруг: —Да вон она в кругу подруг!Одна отрада: взять ружьеИ вдалеке села родногоВ пещере горной забытьеНайти под облаками снова.Привычно верх среди высотНад явью вымысел берет.И девушка полувоздушноВдруг возникает, как во сне,—Прекрасна и неравнодушна,Она приносит радость мне.Не оттого ль, хоть снег вокруг,Воочью вижу вешний луг…И слышу: льется недремотноНапев златоголовых птиц.И вижу стелющих полотнаНад речкой женщин-чаровниц.И тем они, что белокожи,С речными лилиями схожи.И в мире том, что создан мною,Живу, печали вопреки,И полон радостью земною,Как зернышками колоски.И сердце я сквозь снег в лесу,Как будто бы фонарь, несу.А в дни, когда гремят обвалы,И слышится стенанье птиц,И ледяные ветры шалы,Моей печали нет границ.Сидеть мне дома суждено,И все вокруг черным-черно.Гляжу с балкона и за граньюПродрогших стекол вижу вновь,Как девушка мелькнула ланью,Чтоб помнил горькую любовь.И в бездну рушится утес,И пробуждаюсь я от грез.Земли и неба сотрясенье,И волн морских ночной поройМне чудится исчезновенье,Но люди видят сон второй.И лишь в минуты забытьяДушою отдыхаю я.И снова мысленно молюПеред полночного лампадой:«Приди, которую люблю,Развей мой страх, утешь, порадуй!Засну я, и желанья тутСбываться сказочно начнут.Рассказ послушай мой: „ВчераНашел в пещере петуха я,Глухарь был яркого пера,Глаза мерцали, затухая.Он ранен был и в смертный часПодругу звал в последний раз.И на меня он походил,Подруге о любви поведалИ умер, не расправив крыл,И мертвого земле я предал.И поднял руки к облакам,Катились слезы по щекам.Я вспомнил, как в Пилури[7] тыКогда-то хворост собиралаИ, словно ангел доброты,Меня улыбкою встречала.Как нежное, зардевшись, мнеШепнула слово в тишине.Рододендронов посредиТебя, как сердце подсказало,Я целовал, прижав к груди,Когда ты хворост собирала.И, свой благословив удел,Ликуя, песню я запел:— Ты слышишь, милая моя,Что захлестнуло мир веселье,Как эхо горного ручьяСуровоскальное ущелье.А небо, от любви оноСегодня мягче, чем руно…“»Темнеет. Поздно. Сжав ружье,Я вспоминаю все, что было:Миг, канувший в небытие,И ту, что про меня забыла.Удачу, это понял я,Уносят волны бытия.

ГОСПОЖЕ ЛЮЛЕ

На холме ты запела отрадно,Твоя песенка льется мне в грудь.Видит солнце, как ты ненагляднаИ цветам не уступишь ничуть.И печаль для меня ты и счастье,Хоть не блещешь в деревне своей.Всех красавиц в окрестности застя,Ранишь сердце мне молний грозней.Грех смеяться над парнем влюбленным,Пусть гордишься ты станом точеным,Обаянье не вечно — учти.Одержимый любовью земною,Стал, покой потеряв под луною,Я костром у тебя на пути.

МОРЯК

Простимся. О себе не беспокоясь,Уходит перевозчик нынче в ночь.Из сундука достань широкий поясИ меч к нему надежно приторочь.Ты плачешь, госпожа? Не плачь, не надо,Жизнь каждому желанна и мила,Мне и в ее печали есть услада.Прощай! Меня отчизна призвала.В сраженье, испытавшие немало,Мы гневно поднялись, и потомуНесется от причала до причалаПроклятие турецкому ярму.Ты в море проводи меня и ведай,Что я к тебе, печали утоля,Еще вернусь, любимая, с победой,Вздымая флаг на мачте корабля.Над собственной судьбою я невластный,Молю тебя, любовью дорожа,—В час проводов не выгляди несчастной,Когда ты арберешка, госпожа.Любимая, счастливо оставаться,А в море, словно распахнув крыла,Являя храбрость, буду я сражаться,Нам всем пример Теута[8] подала.Тебе известно, госпожа, что новыйБардюль[9] поднялся, и, гордясь судьбой,Иду я в бой, иду на все готовый,Все чаянья свои связав с тобой.Когда зари на небе вспыхнет пламя,Как прежнее на берег ни зови,Мне молодой женою станет знамя,А песнь о море — песнею любви.

ВИНЧЕНЦ СТРАТИКО

Винченц Стратико (1822–1886). — Родился в Калабрии, в аристократической семье, где почитались боевые традиции прошлого; многие из предков поэта принимали участие в вооруженной борьбе с турками на территории Албании и Греции. В. Стратико тоже учился в коллегии св. Адриана и воспитывался в обстановке революционности и свободомыслия, одним из его преподавателей был И. Де Рада, дружбу с которым поэт сохранил на всю жизнь. В 1848 году В. Стратико вместе с двумястами односельчанами сражался с войсками Бурбонов. В 1859 году он возглавил восстание против Бурбонов в Люнгро. В 1860 году В. Стратико во главе пятисот добровольцев присоединился к войскам Гарибальди, проходившим через Калабрию; участвовал в битве за Неаполь; в 1866 году был начальником штаба в армии генерала Дж. Дурандо. В 1874 году поэт подвергся преследованиям за социалистическую деятельность; полиция произвела в его доме обыск, в результате чего погибло много рукописей.

В. Стратико был зачинателем пролетарской поэзии в албанской литературе. В своих многочисленных статьях он выступал в защиту прав трудящихся. Этой же теме посвящена его небольшая поэма на диалекте калабрийских арберешей «Пролетарий» (год написания неизвестен, опубликована в 1959 г.).

ПРОЛЕТАРИЙПеревод М. Курганцева

Плач по случаю смерти того, кто ничего не имел.

Костлявый череп твой обтянут кожей —Лежишь, на человека непохожий,Без дома, без надела, без креста.Ни панихиды по тебе, ни всхлипа.Положен в яму и землей засыпанТы, труженик. Душа твоя чиста.Ты всех кормил своим трудом и хлебом.Но пение псалмов, и плач под небомКладбищенским, и колокольный звон —Не для твоих убогих похорон.Ты брошен в яму, словно ком земли.Тебя зарыли, а не погребли.Как ствол большого кряжистого дубаЛежит, поваленный на землю грубоКосым ударом молнии слепой,Разбит, обуглен, оголен, расколот,—Так ты лежишь, и сумрак — над тобой.Перемогая боль, и жар, и голод,В мученьях дни последние влача,Томился ты без крова, без врача.Родился нищим — умираешь голым.Подобно камню сердце богача.Но если б только лошадь заболелаУ богатея, он бы поскорейСозвал на помощь лучших лекарейИ задал им единственное дело:Любимицу немедля исцелить!Ее согреть заботой без предела:Покрыть попоной, сладко накормить,И напоить, и уберечь от боли,Скребком почистить, вычесать, помыть,Не выводить, чтоб отдохнула в холе.И вся болезнь пройдет сама собой,Когда есть врач, забота и опека,Еда, питье и кров над головой.А ты, подобье божие от века,Ты, человек, потомок человека,Ты, самый благородный на земле,Лежишь во прахе, в холоде, во мгле!Ты во сто крат достойней, чем солдатС ружьем, с ножом, с медалью за победу.Бездельники торопятся к ободу,А ты работал, голодая, брат.Ты всем пожертвовал, все претерпел.Ты даже хлеба досыта не ел.Есть у лисы надежная нора,Свое гнездо — у птицы поднебесной.Лишь ты один, безропотный и честный,Не нажил ни лачуги, ни двора.Невзгодами измотан, изможден,О хлебе для себя не беспокоясь,Под градом, ветром, снегом и дождем,Не видя света, не за страх, за совестьТы поработал. Завершил свой путь.Закопан в землю — можешь отдохнуть.Ты не имел своей одежды даже,Овечьей шкуры жалкого куска.Не для тебя веретено и пряжа,Постукиванье ткацкого станка.Ты нас овец, возделывал сады,Косил траву и собирал оливки.А что взамен? Объедки да опивки,Ломоть лепешки да глоток воды.На виноградниках ты дотемнаТрудился, но не пробовал вина.Ты за скотом ходил, его стерегЗимой и летом, не жалея ног,Но так и не разжился, не запассяСвоего долей сыра или мяса.Сажал бобы — остался на бобах.Гнул спину в копях на добыче соли,А нажил только вечные мозоли,Кровавым потом навсегда пропах.При четырех наборах каждый разТы призывался в рекруты, в солдаты.Мы все перед тобою виноваты:И жизнь и кровь ты отдавал за нас.Могильный холод, тишина и прах.Свободен ты от жизни и от боли.Но и за гробом на твоих рукахНе сгладятся кровавые мозоли.Счастливец сытый, щеголь и богач,Себя оберегающий умело,Твоих невзгод, и мук, и неудачНо примет к сердцу. И ему нет делаДо голытьбы. Ловкач себялюбивый,Он занят только собственной наживой.Перед тобой захлопывались двери,И отвращение, и недоверьеТы находил у входа в каждый дом,Где господа живут твоим трудом.Не ожидай поддержки, и щедрот,И жалости, не уповай на помощьОт тех, кого ты одеваешь, кормишь,От тех, кому ты отдал кровь и пот.Ты украшеньем был земли родной,Родник добра, струившийся потоком.Ты, шелковичный червь, свой белый коконТы отдал людям, жертвуя собой.Ты честно послужил отчизне милойИ честно умер, позабытый миром.Ты временем безжалостно убит.Старуха-мать пришла. Едва стоитИ молча плачет над твоей могилой.Мать! Вытри слезы. Ими все моряУже полны. Отчаянье, несчастьяНе вечны. И скончался не напрасноТвой сын, твоя отрада, кровь твоя.Он человеком был. И силы злаНад ним не властны. Он погиб не зря.Он — солнце, что взойдет в заветный часИ щедро землю радостью одарит.Он — молния. Она еще ударит,И сгинет враг, поработивший нас.И человек не будет никогдаДушить и грабить человека, брата.Все будут жить свободно и богато —Настанет век совместного труда!

НАИМ ФРАШЕРИ

Наим Фрашери (1846–1900). — Родился в семье мелкого бея в деревне Фрашери на юге Албании. Стихи на албанском языке начал слагать в детстве В 1865 году вместе с семьей переехал в Янину, где поступил в греческую гимназию. После религиозно-мистической атмосферы, царившей во Фрашери. Наим окунулся в мир классической и современной науки. В гимназии он начал писать стихи по-персидски, которые опубликовал в 1885 году в Стамбуле в сборнике «Грезы». Вернувшись на родину, поэт участвовал в создании Призренской лиги (1878–1881), национальной албанской организации, возглавившей борьбу против турецкого ига. После поражения лиги и ареста ее руководителя Абдюля Фрашери, старшего брата Наима, последний вынужден был уехать в Стамбул. Всего около пятнадцати лет длился творческий путь поэта (1880–1895 гг.), но значение его для процесса развитии албанской литературы было огромно. Н. Фрашери занимал в Стамбуле должность члена цензурной комиссии при министерстве образования Оттоманской империи. При его содействии было получено разрешение на издание многих албанских книг. Много сил поэт отдавал организации освободительного движения, созданию национальных типографий. Из десяти книг, изданных в 1886 году албанским обществом в Бухаресте, шесть принадлежали его перу. Среди них были поэма «Стада и пашни», принесшая поэту всеобщее признание, и патриотическая поэма на греческом языке — «Истинное желание албанцев». Н. Фрашери принимал участие в создании национальных школ в Албании; ему принадлежат первые албанские азбуки, книги для чтения и учебники. Наиболее зрелый и значительный из всех и о поэтических сборников — «Летние цветы» — вышел в 1890 году. В 1898 году Н. Фрашери издал две свои поэмы: «Историю Скандербега» и «Кербела».

Наим Фрашери был самым значительным албанским поэтом эпохи национального возрождения. Его творчество отличалось реализмом, народностью, национальной самобытностью, гуманизмом.

СЕРДЦЕПеревод Э. Александровой

Когда грохочет небосводИ вспышки молний блещут,Когда осенний вихрь ревет,И дождь нещадно хлещет,И мчится, низвергаясь с гор,Взбешенным водопадом,И мир, спокойный до сих пор,Глядит кромешным адом,—Тогда не помышляй найтиЗнакомых мест приметыСредь все сметающей с путиКипящей лавы этой.Так сердце вещее певцаВскипает, словно волны,И пламенеет без конца,И мечет стрелы молний;И дни и ночи, изболев,Все сетует и стонет,И, изливая скорбь и гнев,В слезах кровавых тонет.О сердце, захлебнулось ты,Подобно мошке слабой,И тщетно ждешь, что с высотыПроглянет луч хотя бы.…Весна с дождями промелькнет,Для лета путь расчистив,И лето гибель обрететПод грудой желтых листьев;А листья унесет потокРаспутицей осеннейТуда, где всех начал истокИ всех концов сплетенье…О ты, не знающее днаВместилище вселенной!Приносит все твоя волна,Уносит неизменно.Пока в твой темный океанНе влился я рекою,—Век сердцу изнывать от ран,Век не знавать покоя.

ПЕСНЬ СВЕТИЛЬНИКАПеревод Э. Александровой

Средь вас, о люди, и для васВо тьме кромешной рдею.Рожден я, чтобы вам светить,Чтоб делать вас мудрее.Сгорю, по каплям изойду,Истаю весь, счастливый,Чтобы себя, друзей, весь мирПолней познать могли вы.Когда ж угасну наконец,Не сокрушайтесь — верьте:Я жизнь с отрадой отдал вам,Я не страшился смерти!Я вездесущ, я воплощенВ животворящем свете;Я в вас самих, я вам родной,Роднее всех на свете.Великой доблести пример,Сурового терпенья,К самозабвенью вас зовуИ к самоотреченью.Придите ж, сядьте вкруг меня,Шутите, пойте, пейте,В душе предела нет любви —Для вас она, — владейте!Для вас, для вас мой каждый вздох,Печаль моя и радость.Отдав вам все, хочу вкуситьВеликой жертвы сладость.Ведь я люблю людей, люблюВсем сердцем, всею кровью,—Так полюбите и меняТакою же любовью!Любите жизнь, любите труд,Друг друга полюбите!О легкокрылые сердца,На мой огонь летите!Он обжигает плоть, затоВрачует дух недужный.Пред очистительным огнемОткиньте страх ненужный.Да, я ваш самый лучший друг,Я с давних пор вам ведом,Я вашим пращурам светил,И прадедам, и дедам.Подобно им, я испыталНемало превращений:Бывал и глиной, и водой,И стеблями растений;Взметался жертвенным костром,Тлел огоньком болотным.Искрился в чаше круговойИ в зелье приворотном.Я отпрыск вечного огня,Родня светил далеких,Властитель облачных высот,Владыка недр глубоких…Сказал бы больше, да боюсьПрослыть за многослова,—И для бумаги ль сотворенЯзык огня святого?!

СВИРЕЛЬПеревод Э. Александровой

Ты слышишь, песня раздаласьСвирели одинокой?Вновь повела она рассказОб участи жестокой:«С тех пор как, дома и друзейЛишась, брожу по свету,Нет у меня счастливых дней,Минуты доброй нету.Лила я слезы, грудь своюТерзала я в печали,И люди, чуя боль мою,Скорбели и рыдали.Потом, страданье затая,Я примирилась с виду,—Делю с веселым радость я,С обиженным — обиду.Но нет забвенья мне ни в чем:В беседе ль, за трудами —Исходит сердце день за днемНезримыми слезами.Взирают люди на меня,Но как заглянешь в душу?Им не понять того огня,Что жжет меня и сушит.Теснясь назойливо вокруг,Помочь они не властны,Не пережив ни этих мук,Ни этой жажды страстной».Все, кто от родины вдалиОбречены скитаться,В свирели друга обрели,Навеки с ней роднятся.Напев свирели! НаделенОн прелестью манящей;Ему весь мир внимает, он —Огонь животворящий.Он светом сумрак озарит,Вино играть заставит,Надеждой душу опьянитИ лед в сердцах расплавит.Дал звучный голос соловью,Цветку — благоуханье,Смысл вдохновенный — бытиюИ стройность — мирозданью.Он к небесам свой жар вознесИ в бездне опаленнойЗажег мильоны ярких звезд —Могучих солнц мильоны.Крупицу этого огняВзял бог — творец природыИ, в землю искру зароня,Дал жизнь людскому роду.О пламя чистое, гори,Пылай в душе поэта!Захочешь жизнь мою — бери,Но не оставь без света!

* * *

«В тебе я целый мир пою…»Перевод Т. Скориковой

В тебе я целый мир поюИ красоту вселенной,Я строки эти отдаюТвоей красе нетленной.В тебе пою я красоту,И песня льется в высоту,Как птица,Лечу в твой царственный чертог,Чтобы в звучанье этих строкЯвиться.

* * *

«Твое дыхание — как легкий взлет ветвей!..»Перевод Т. Скориковой

Твое дыхание — как легкий взлет ветвей!В листве трепещет персик спелый,—Возьми в ладонь, и кажется, что в нейЗабьется сок его литого тела…Так отчего ж негреющий огонь,А не полдневный жар ты в сердце заронилаИ вместо мака на мою ладоньМорозный лепесток жасмина положила?Сковала сердце зимняя тоска,И, словно подо льдом, безмолвно стынут строки…Но знай: в душе моей весенняя река,—Ждут половодья скрытые потоки!

* * *

«Пусть я сгорю во тьме свечой…»Перевод Т. Скориковой

Пусть я сгорю во тьме свечой,Но знала б ты, как я томился,Как с опаленною душойВдруг улыбаться научился,Как, засветив огонь в ночи,Истаял с пламенем свечи…

ФИЛИНН ШИРОКА

Филипп Широка (1859–1935). — Родился в городе Шкодре, окончил городскую итальянскую школу. Принимал активное участие в деятельности Призренской лиги (см. выше). После поражения лиги вынужден был покинуть родину и с тех пор жил в Египте и Ливане; умер в Бейруте. Большинство своих стихотворений написал и опубликовал в период с 1896 по 1903 год под псевдонимом Гег Пострипа. Единственный сборник стихов поэта — «Муза сердца» — вышел в 1933 году в Тиране.

ЗИМАПеревод Т. Скориковой

Пора зимы все явственней близка:Душа скорбит, и сердце мое точитПрироду охватившая тоска,Которая мне горести пророчит.Сгустились над землею облака,Деревья стонут, гром во тьме грохочет,А ветер не оставил ни листкаИ сердце разорвать на части хочет.Но снег укроет горы и поля,Чтобы опять весеннею поройПроснулась к жизни спящая земля.Лишь мое сердце правды не скрывает:Снег старости ложится сединой,И под лучами солнца он не тает.

АНГЛИЯ

ТОМАС ГУД

Томас Гуд (1799–1845). — Родился в семье книготорговца и издателя в Лондоне. Начал писать, когда в английской поэзии ведущими были романтические направления, но, считая, что «полезней подметать сор в настоящем, чем стирать пыль с прошедшего», он сразу обратился к современной тематике. Известность завоевал своими юмористическими и сатирическими стихами. Томас Гуд — один из ведущих поэтов социального протеста 1830–1840-х годов. Его «Песню о рубашке» высоко ценил Ф. Энгельс.

ДЖОН ДЕЙ(Патетическая баллада)Перевод Г. Русакова

Краса и гордость кучеров,Джон Дей был грозно-тучен.И ширь его смущала всех,Кто к шири не приучен.Лишь взгромоздится на задки,А лошадей шатает:Легко ли снесть такую честь!Силенок не хватает.Увы! Никто не убежитВсевластья Купидона.И вот коварная стрелаВпилась в жилетку Джона.Он полюбил. Она былаСлужанкой из таверны,Где он, меняя лошадей,Служил ей правдой верной.Прелестниц полон дилижанс,Рядком сидят снаружи.А для него — одна она,Ему никто не нужен.Раз он вошел — она сидит,Пивные кружки сушит.И рухнул Джон, вконец сражен,Пред нею всею тушей.Она в ответ: «Ах, сударь, нет!..Ваш вид уж больно странен.Такой размах, что просто страх…»Но Джон был страстью ранен.Уж он стонал, уж он стенал,Уж он вздыхал, тоскуя!..Проходит год, второй идет.Кокетка — ни в какую.Уперлась — хоть ты расшибись!Кричит ему бесстыже:«Катись ты в Ковентри, толстяк!»(Хоть Страуд много ближе.)И он катил под скрип колес,Упорен и беззлобен:Непредсказуем путь любвиИ трясок от колдобин.Бедняк ослаб и побледнел,Он таял, точно свечка.Ему хотя бы нежный взгляд,Единое словечко!«О Мэри, глянь: я сух и тощ,Вконец от страсти сгину.И не женат, а потерялПочти что половину».Но нет, не трогают мольбыНи глаз ее, ни слуха.А Джона ветром долу гнет,Крылом сшибает муха.Он даже больше не тощал,Усохнув до предела.И понял Джон, что он смешон,А жить смешным не дело.Опасен водный рацион,И вы в него не верьте:Бедняга Джон лишь воду пил —И допился до смерти.Приходит Мэри поутру,А к ужасу красотки,Торчат из бочки во двореЛишь мокрые подметки…Есть слух, что бродит Джонов духОкругой, безутешен.Но кто поверит, чтобы ДжонБродил по свету пешим?

ПЕСНЯ О РУБАШКЕ[10]Перевод Э. Багрицкого

От песен, от скользкого пота —В глазах растекается мгла.Работай, работай, работайПчелой, заполняющей соты,Покуда из пальцев с налетаНе выпрыгнет рыбкой игла!..Швея! Этой ниткой суровойПрошито твое бытие…У лампы твоей бестолковойПоет вдохновенье твое,И в щели проклятого кроваНевидимый месяц течет.Швея! Отвечай мне, что можетСравниться с дорогой твоей?..И хлеб ежедневно дороже,И голод постылый тревожит,Гниет одинокое ложеПод стужей осенних дождей.Над белой рубашкой склоняясь,Ты легкою водишь иглой,—Стежков разлетается стаяПод бледной, как месяц, рукой,Меж тем как, стекло потрясая,Норд-ост заливается злой.Опять воротник и манжеты,Манжеты и вновь воротник…От капли чадящего светаГлаза твои влагой одеты…Опять воротник и манжеты,Манжеты и вновь воротник…О вы, не узнавшие страхаБездомных осенних ночей!На ваших плечах — не рубаха,А голод и пение швей,Дни, полные ветра и праха,Да темень осенних дождей!Швея! Ты не помнишь свободы,Склонясь над убогим столом,Не помнишь, как громкие водыЗа солнцем идут напролом,Как в пламени ясной погодыКасатка играет крылом.Стежки за стежками, без счета,Где нитка тропой залегла;«Работай, работай, работай,—Поет, пролетая, игла,—Чтоб капля последнего потаНа бледные щеки легла!..»Швея! Ты не знаешь дороги,Не знаешь любви наяву,Как топчут веселые ногиВесеннюю эту траву……Над кровлею месяц убогий,За ставнями ветры ревут…Швея! За твоею спиноюЛишь сумрак шумит дождевой,Ты медленно бледной рукоюСшиваешь себе для покояХолстину, что сложена вдвое,Рубашку для тьмы гробовой…Работай, работай, работай,Покуда погода светла,Покуда стежками без счетаИграет, летая, игла.Работай, работай, работай,Покуда не умерла!..

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН

Альфред Теннисон (1809–1892). — Родился в семье священника. Закончил Кембриджский университет. Первые свои поэмы написал еще в годы учения. Первая книга, «Стихи», была издана в 1830 году. Этот сборник подвергся тщательной авторской переработке и был переиздан в 1842 году. В 1850 году А. Теннисон опубликовал книгу элегий «В память А. Г.», которые считаются лучшими его творениями, и получил звание Поэта-лауреата. Книга «Королевские идиллии» (1858) — стилизация средневековых легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола; живя в полном согласии со своим временем, Теннисон написал сентиментальные идиллии, которым идеализация средневековья придает оттенок авторской неудовлетворенности настоящим.

В истории поэзии Теннисон остался как лирический поэт, автор пейзажной лирики, искренней и эмоциональной, и как мастер лирической миниатюры, которую отличает продуманная элегантность и звуковая гармония.

ЛОТОФАГИ[11]Перевод Г. Кружкова

«Смелей! — он крикнул, указав туда,Откуда шум прибоя доносился.—Нас вынесет приливная вода!»Так экипаж спасенный очутилсяНа берегу, где вечный вечер длилсяИ полный месяц в вышине сиял;Ласкаясь томно, ветерок струился;А водопад дымился и сверкал —И аркой хрусталя над морем застывал.Страна ручьев! Одни сочились внизКаскадом капель, кружевным узором;Другие через каменный карнизПереливались шумно и с напором;Широкая река предстала взорам;А часть небес была заслоненаВысоким снежным пиком, за которымГорел закат; и на скале соснаРосой летучих брызг была окроплена.Чарующий закат не остывалНа алом западе; между горамиПросвет открыто видеть позволялЗа долом дол, как в светлой панораме,И пальмы, и низины с камышами,—Казалось, все застыло в той стране!И бледны, с отрешенными очами,Явились Лотофаги в тишине,Задумчиво-грустны, как тени в смутном сне.В руках они несли пучки цветов,Плоды и стебли — той волшебной силы,Что если кто их брал из моряковИ ел, — то делались ему постылыИ корабли, и моря шум унылый;И если спрашивал о чем-то друг,То голос глухо шел, как из могилы;И сквозь дремоту он глядел вокруг;И музыкой в ушах ему был сердца стук.Садился он у моря, на песке,Меж солнцем и луной посередине,И родину воображал в тоске,Своих детей, жену; но уж отнынеСтрашился плыть по водяной пустыне,Бороться с бурей, налегать веслом;И что-то говорил еще о сыне…Но эхо вторило ему: «Твой домЗа волнами далек; что вспоминать о нем!»

* * *

«Когда луна на полог мне…»Перевод М. Соковнина

Когда луна на полог мнеПрольет свой луч, я знаю: онУ моря, там, где тих твой сон,Сияньем вспыхнул на стене.Твой мрамор выступил на свет,Серебряный пожар луныКрадется тихо вдоль стены,Вдоль имени и чисел лет.Но вот — он уплывает прочь,Как луч на пологе моем.Усталый, я забудусь сном,Пока рассвет не сменит ночь.Тогда, я знаю: развитаНад морем искристая шаль,А в церкви, там, где спит печаль,Как призрак, светится плита.

ГОДИВА[12]Перевод И. Бунина

Я в Ковентри ждал поезда, толкаясьВ толпе народа по мосту, смотрелНа три высоких башни — и в поэмуОблек одну из древних местных былей.Не мы одни — плод новых дней, последнийПосев Времен, в своем нетерпеливомСтремленье вдаль злословящий Былое,—Не мы одни, с чьих праздных уст не сходятДобро и Зло, сказать имеем право,Что мы народу преданны: Годива,Супруга графа Ковентри, что правилНазад тому почти тысячелетье,Любила свой народ и претерпелаНе меньше нас. Когда налогом тяжкимГраф обложил свой город, и пред замкомС детьми столпились матери, и громкоЗвучали вопли: «Подать нам грозитГолодной смертью!» — в графские покои,Где граф, с своей аршинной бородойИ полсаженной гривою, по залуШагал среди собак, вошла ГодиваИ, рассказав о воплях, повторилаМольбу народа: «Подати грозятГолодной смертью!» Граф от изумленьяРаскрыл глаза. «Но вы за эту сволочьМизинца не уколете!» — сказал он.«Я умереть согласна!» — возразилаЕму Годива. Граф захохотал,Петром и Павлом громко побожился,Потом по бриллиантовой сережкеГодиве щелкнул: «Россказни!» — «Но чем жеМне доказать?» — ответила Годива.И жесткое, как длань Исава, сердцеНе дрогнуло. «Ступайте, — молвил граф,—По городу нагая — и налогиЯ отменю», — насмешливо кивнул ейИ зашагал среди собак из зала.Такой ответ сразил Годиву. Мысли,Как вихри, закружились в ней и долгоВели борьбу, пока не победилоИх Состраданье. В Ковентри герольдаТогда она отправила, чтоб городУзнал при трубных звуках о позоре,Назначенном Годиве: только этойЦеною облегчить могла ГодиваЕго удел. Годиву любят, — пусть жеДо полдня ни единая ногаНе ступит за порог и ни единыйНе взглянет глаз на улицу: пусть всеЗатворят двери, спустят в окнах ставниИ в час ее проезда будут дома.Потом она поспешно подняласьНаверх, в свои покои, расстегнулаОрлов на пряжке пояса — подарокСурового супруга — и на мигЗамедлилась, бледна, как летний месяц,Полузакрытый облачком… Но тотчасТряхнула головой и, уронившиПочти до пят волну волос тяжелых,Одежду быстро сбросила, прокраласьВниз по дубовым лестницам — и вышла,Скользя, как луч, среди колонн, к воротам,Где уж стоял ее любимый копь,Весь в пурпуре, с червонными гербами.На нем она пустилась в путь — как Ева,Как гений целомудрия. И замер,Едва дыша от страха, даже воздухВ тех улицах, где ехала она.Разинув пасть, лукаво вслед за неюКосился желоб. Тявканье дворняжкиЕе кидало в краску. Звук подковПугал, как грохот грома. Каждый ставеньБыл полон дыр. Причудливой толпоюШпили домов глазели. Но Годива,Крепясь, все дальше ехала, покаВ готические арки укрепленийНе засияли цветом белоснежнымКусты густой цветущей бузины.Тогда назад поехала Годива —Как гений целомудрия. Был некто,Чья низость в этот день дала началоПословице: он сделал в ставне щелкуИ уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней,Как у него глаза оделись мракомИ вытекли, — да торжествует вечноДобро над злом. Годива же достиглаВ неведении замка — и лишь толькоВошла в свои покои, как ударилИ загудел со всех несметных башенСтозвучный полдень. В мантии, в коронеОна супруга встретила, снялаС народа тяжесть податей — и сталаС тех пор бессмертной в памяти народа.

К ***, ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ «ЖИЗНИ И ПИСЕМ»[13]Перевод Г. Кружкова

Проклятие тому, кто потревожит мои кости.

Эпитафия Шекспира

И ты бы мог поэтом слыть(Какой бы ни был в этом прок),И гордо лавровый венокНа лбу прославленном носить.Но ты избрал другой удел:Спокойно плыть в потоке днейСквозь тьмы забывчивых друзей,Негромких слов, разумных дел.Ты избежишь в конце концовПозора тех, кто знаменит:Твой мирный гроб не оскорбитОрда шутов и подлецов.Ведь ныне, коль умрет поэт,—Остыть бедняге не дадут,—А уж вокруг и спор и суд,Скандал и крик на целый свет:«Ломай замок! Врывайся в дверь!Священного нет ничего!Подай нам слабости его!» —Рычит многоголовый зверь.Бесстыжие! Он только пел;Он жил совсем не напоказ,И ни для чьих досужих глазГероем быть он не хотел.Он в песни лучшее вложил,А худшее с собой унес.Будь проклят тот глумливый пес,Кто в почве роется могил!Завидней век свой просвистетьПичугой скромной в лозняке,И доверяться лишь реке,И в гуще листьев умереть,Чем звучной песней славу зватьИ гордым жить среди невзгод,—Когда стервятник часа ждетТебя, как падаль, растерзать!

У МОРЯ[14]Перевод С. Маршака

Бей, бей, бейВ берега, многошумный прибой!Я хочу говорить о печали своей,Непокойное море, с тобой.Счастлив мальчик, который бежит по пескуК этим скалам, навстречу волне.Хорошо и тому рыбаку,Что поет свою песню в челне.Возвращаются в гавань опятьКорабли, обошедшие свет.Но как тяжко о мертвой руке тосковать,Слышать голос, которого нет.Бей, бей, бейВ неподвижные камни, вода!Благодатная радость потерянных днейНе вернется ко мне никогда.

* * *

«В чем, в чем причина этих странных слез?..»[15]Перевод В. Рогова

В чем, в чем причина этих странных слез?Они, высокой скорбью рождены,Идут из сердца, застилают взор,Когда смотрю на ширь осенних нивИ думаю про канувшие дни.Свежее первого луча, что палНа парус, приносящий к нам друзей,Грустней луча, который обагрилВсе милое, идущее ко дну,Грустны и свежи канувшие дни.Грустны и странны, как в предсмертный часХор полусонных птиц перед зарей,Когда глазам тускнеющим окноКвадратом, все светая, предстает,Грустны и странны канувшие дни.Вы дороги, как память милых устУсопшему, лобзаний слаще выПридуманных, бездонны, как любовь,Как первая любовь, как совесть, злы,О Смерть средь Жизни, канувшие дни.

ТИФОН[16]Перевод А. Сергеева

Истлеет лес, истлеет лес и ляжет,Туман придет и выплачется в почву;Придет, уйдет под землю земледелец,И лебедь, житель долгих лет, умрет.Лишь я жестокого бессмертья пленник;Я чахну медленно в твоих пределах,Седою тенью, как во сне, скитаюсьПо вечно молчаливому Востоку,Блуждаю лабиринтами тумана,Вхожу в чертог сияющей зари…Увы! Я был когда-то человекомИ юношеской так блистал красою,Что ты на мне остановила выбор;И я, счастливый сердцем, возгордилсяИ возомнил, что я такой же бог.Я попросил тебя: — Дай мне бессмертье! —И ты его дала мне с небреженьем,С каким монетку подает богач.Но бдительные Оры[17], негодуя,Меня согнули и опустошилиИ, так как мне не может быть кончины,Оставили меня калекой, прахом,Бессмертным ветхим стариком, соседомБессмертной юности. Твоя любовьИ красота не облегчили горя,Хотя поныне от моих стенанийВ очах твоих, наполненных слезами,Подрагивает кормчая звезда.Пусти меня, возьми свой дар обратно!Зачем я отделился от людей,Зачем презрел исконный распорядок,По коему в конце всего — покой?Сквозь тающие тучки на мгновеньеПроглянул темный мир, где я родился;Но вновь крадется тайное сияньеОт чистого чела и чистых плеч,И сердце просыпается в груди.Во мгле твои ланиты заалели,Но очи милые, с моими рядом,Еще не ослепили звезд, и кониТвоей упряжки дикой не проснулись,И не стряхнули с грив остатков мрака,И первых искр не высекли из мглы.Да, в утреннем молчанье ты прекрасна,Но, как всегда, ни слова не ответишь —Слезинку лишь оставишь на щеке.Зачем слезами ты меня пугаешь?Ужели верно старое реченьеИз мира темного, что сами богиСвоих даров назад не в силах взять?О, горе! Ведь когда-то с легким сердцемСчастливыми глазами наблюдал я,—Не верится, что то был тоже я,—Как свет тебя очерчивал во мраке,Как локоны от солнца пламенели;Вслед за тобой и я преображался,И кровь во мне пылала тем пыланьем,Каким багришься ты и твой чертог;Губами, лбом, закрытыми глазамиЯ чувствовал: роса на мне теплеетОт поцелуев, нежных, как бутоныПолураскрывшейся весны; и слышалИз уст твоих безумный сладкий лепет,Сравнимый разве с пеньем АполлонаПри возведенье илионских стен[18].И все ж, позволь мне твой Восток покинуть;Мне по природе можно ль быть с тобой?Твои прохладны розовые тениИ свет прохладен, — как прохладны ногиМои на золотых твоих ступенях,Когда пары неясного рассветаВозносятся над темными домамиСчастливых, наделенных даром смерти,И над гробами более счастливых.Освободи меня, верни земле!Богиня, обновляй от утра к утруСвою красу — ты можешь все; а мне —Дай мне могилу, чтобы, прах во прахе,Забыл я, как в серебряной упряжкеТы возвращаешься в родной чертог.

ВИЛЬЯМ МЕЙКПИС ТЕККЕРЕЙ

Вильям Мейкпис Теккерей (1811–1863). — Один из создателей английского реалистического социального романа. Родился в Калькутте в семье чиновника Ост-Индской компании. В университетские годы испытал огромное влияние творчества П.-Б. Шелли.

Большинство стихов В.-М. Теккерея, которые он в основном печатал в журнале «Панч», носят откровенно бурлескный характер; как правило, они являются иллюстрациями к его прозаическим произведениям. (Подробнее о Теккерее см. в томе БВЛ: В. Теккерей. Ярмарка Тщеславия).

БАЛЛАДА О БУЙАБЕСЕПеревод В. Рогова

На улице, в Париже славной,Стоит известный ресторан;Зовется улица издавнаПоднесь Bue Neuve des Petits Champs[19].Хоть заведенье небогато,Готовят в нем деликатес —Там часто я бывал когда-тоИ ел отменный буйабес.Прекраснейшее это блюдо,Я в том присягу дать готов:В одной кастрюле — ну и чудо! —Найдете рыбу всех сортов,Обилье перца, лука, мидий,—Тут Гринич сам теряет вес! —Все это в самом лучшем видеИ составляет буйабес.Да, в нем венец чревоугодий!Пора философам давно,Любя прекрасное в природе,Ценить и яства и вино.Какой монах найдет несноснымМеню предписанных трапез,Когда по дням исконно постнымВкушать бы мог он буйабес?Не изменилась обстановка:Все та же вывеска, фонарь,И улыбается торговка,Вскрывая устрицы, как встарь.А что Терре? Он ухмылялся,Гримасничал, как юркий бес,И, подлетев к столу, справлялся,Гостям по вкусу ль буйабес.Мы входим. Тот же зал пред нами.«А как мосье Терре, гарсон?»Он говорит, пожав плечами:«Давным-давно скончался он».«Так кончились его печали —Да внидет в царствие небес…»«А что б вы кушать пожелали?»«А все ли варят буйабес?»«Mais oui, monsieur! — Он скор с ответом.—Voulez-vous boire, monsieur? Quel vin?»[20]«Что лучше?» — «Помогу советом:С печатью желтой шамбертен».…Да, жаль Терре! Он распростилсяС отрадой вскормленных телес,Когда навеки вас лишился,Бургундское да буйабес.В углу стоит мой стол любимый,Не занят, будто на заказ;Года прошли невозвратимо,И снова я за ним сейчас:Под этой крышей, cari luoghi[21],Я был повеса из повес,—Теперь, ворчун, седой и строгий,Сижу и жду я буйабес.Где сотрапезники, что былиВсех ближе в пору дней былых?Гарсон! Налейте из бутыли —До дна хочу я пить за них!Со мной их голоса и лица,И мир исчезнувший воскрес —Вся банда вкруг стола толпится,Спеша отведать буйабес.Удачно очень Джек женился,Смеется, как и прежде, Том,Огастес-хват остепенился,А Джеймс во мраке гробовом…Немало пронеслось над светомСобытий, бедствий и чудес,С тех пор как здесь, друзья, кларетомМы запивали буйабес.Как не поддаться мне кручине,Припомнив ход былых годин,Когда я сиживал, как ныне,Вот здесь, в углу, — но не один?Передо мною облик милый:Улыбкой, речью в дни заботНе раз она меня бодрила…Теперь никто со мной не пьет.Я пью один, веленьем рока…Стихов довольно! Пью до днаЗа вас, ушедшие далекоПленительные времена!Так, не печалясь и на тризне,За все, в чем видел интерес,Останусь благодарен жизни…Несут кипящий буйабес!

РОБЕРТ БРАУНИНГ

Роберт Браунинг (1812–1889). — Родился в семье банковского служащего в Лондоне. Первая поэма, созданная Р. Браунингом, — «Полина» (1833). Им были написаны несколько пьес, в которых как раз отсутствует то напряженное движение, которое стало основой драматического монолога, излюбленной поэтической формы Р. Браунинга. Высшего мастерства в разработке этой формы поэт добился в циклах «Мужчины и женщины» (1855) и «Dramatis Personae» (1864). В первую очередь это нравственно-философская поэзия. Браунинг часто пишет об исторических личностях. Его монологам свойственна детальная психологическая мотивировка, стремление передать сложность внутреннего мира человека.

БЛАГОПРИСТОЙНОСТЬПеревод В. Рогова

Нет, милый, свет не скажет нам:«Как ваш союз понятен мне!Ему сочувствуя вполне,Я вам благословенье дам!»Как много месяцев и летУмчалось быстрой чередой —И все ж мы поняли с тобой,Чего боится свет!Нам лет потраченных не счестьМеж тех, кто обществу оплот,—Предобродетельных господИ дам, что соблюдают честь,—Но мы гуляем, им назло,Вдоль Сены, в ливень, в поздний час,И на Бульварах манят насБлаженство, свет, тепло!Любовь попробуй запрети!Нет, рада я своей судьбе!Позволь мне по губам тебеРукой в перчатке провести…А вот в сиянье фонарейВстал Институт; другим в пример,К Гизо спешит Монталамбер…А ну-ка, веселей!

АНДРЕА ДЕЛЬ САРТО[22] ПО ПРОЗВИЩУ «БЕЗУПРЕЧНЫЙ ЖИВОПИСЕЦ»(Фрагменты)Перевод В. Рогова

Ну, полно, больше ссориться не надо,Лукреция моя; стерпи хоть раз.Присядь, и все, как пожелаешь, будет.Лицо ко мне повернуто, а сердце?Я выполню заказ, который дастДруг друга твоего, не беспокойся —То, что захочет он и как захочет,В срок установленный и не торгуясь,А деньги в эту маленькую ручкуВложу, когда она моей коснется,—Да? Нежно? Все исполню, дорогая,Но завтра! Я сильнее устаю,Чем ты подумать можешь, а сегодняСильней обычного, и мне сдается,—Прости меня, — что если посидеть намЗдесь, у окна, рука в руке, смотряНа Фьезоле так с полчаса, и думать,Как любящим супругам, об одном,И тихо-тихо вечер скоротать,То завтра я за труд могу приняться,И свеж и весел. Сделаем попытку.А завтра будешь рада ты сама!Твоя рука — что женщина, моя же —Мужское сердце, что ее вместило.Не зря ты время тратишь: посидиДля всех пяти заказанных картин —И сэкономим на модели… Так!Так выгляди — прекрасная змея,Что, за кольцом кольцо, склубилась плавно!Зачем безукоризненные ушиТы проколола даже для серег?Как хороша луна! И мне и всемОна принадлежит — любой считаетЕе своей, и все ж ничья она,Хотя мила… Ага, ты улыбнулась?Ну, вот, моя картина и готова,Вот что гармонией зовет наш цех!Все тонет в серебристо-серой дымке,Все в сумерках — и мы с тобою тоже.Точь-в-точь такая ты, как в дни, когдаГордилась мною (что давно прошло),А я совсем, как сумерки, поблек.Все тускло: молодость, мечты, искусство —Как очертанья Фьезоле[23] вдали.…………………….Когда б ты каждый день со мной сидела,Я лучше бы писал, ты понимаешь?Ну, то есть больше получал бы денегИ больше бы дарил тебе. Темнеет,Вон первая звезда. Морелло[24] скрылся.При фонарях дозора видно стену,И вдалеке заухали сычи.Ну, милая, вернемся от окнаВ наш грустный дом, что для веселья сложен.Бог справедлив. Простит Франциск[25], быть может:Я ночью от мольберта отведуУсталый взгляд, и кажется, что стеныСветиться начинают, кирпичиКак будто гневным золотом сверкают —Тем золотом, что их скрепило здесь!Давай любить друг друга. Ты уходишь?Опять пришел кузен? И ждет снаружи?Тебя он хочет видеть — без меня?Он снова проигрался? Денег надо?Поэтому ты улыбалась? Что ж,Купи меня улыбками! ЕщеНайдется у тебя? Рука, и глаз,И сердца часть еще при мне остались,Трудом живу я, — сколько стоит он?Я заплачу за прихоть. Но позвольПобыть с тобою вместе дотемна —В безделье, как считаешь ты, — мечтая,Как написал бы, возвратясь в Париж,Еще одну картину, лик мадонны —Не твой на этот раз! А ты могла быУслышать их, — ну, Аньоло[26], конечно,—Как он судил мой труд, чего он стоит.Согласна? Верь, твой друг доволен будет:Готов я выполнить его заказы,Портрет шутя доделаю, — да, да,А заворчит он — что-нибудь ещеЕму подкину, и довольно будет,Чтоб выручить кузена. А вдобавок,Что лучше и что мне важней всего,Тебе на брыжи дам тринадцать скуди[27]!Ты рада, милая? Но он-то, он,Кузен! И чем тебе он полюбился?Я нынче безмятежен, как старик.Жалею о немногом, переменСовсем не жажду. Прошлое прошло,Так для чего еще менять что-либо?Проступок мой перед Франциском?Правда, Его я деньги взял, в соблазн я впал,Дом этот выстроил, грешил — и все тут.Родители мои в нужде скончались —А сам-то был богат я? Ты же видишь,Как богатеют! Каждому свое.Они ведь нищими и родились,И жили, и скончались. Я трудилсяЗа плату жалкую. Пусть сын хорошийПопробует, как я, картин две сотниСоздать! Есть, право, в чем-то равновесье,Ведь я сегодня был тобой любим.С меня достаточно. Чего ж еще?Одну возможность — в царствии небесном,Быть может, ангел выделит четыреСтены: для Леонардо[28], Рафаэля[29],И Микель Аньоло, и для меня,—Они все холосты и побеждают,—Но у меня Лукреция! Я выбрал.Кузен свистит! Ступай, любовь моя.

РАЗВИТИЕ[30]Перевод А. Сергеева

Отец мой был филолог-эллинист.Я, пятилетний, раз его спросил:«Ты что читаешь?» — «Про Осаду Трои».«Осаду… Трои… Что это такое?»Он стулья и столы составил в городИ, посадив меня наверх Приамом,Поведал, что Елену — нашу кошку —От прежнего хозяина сманилЗлодей Парис, и вот она, трусиха,Забилась под скамеечку для ног;Собаки наши, Таузер и Трей,—Атриды — из-за драгоценной кискиВоюют с Троей; а когда Ахилл —Мой пони — перестанет обижатьсяИ выскочит из стойла, Гектор дрогнетИ побежит (рассыльный наш мальчишка).Так я узнал, кто — кто и что к чему.В пять лет я понял все, что мог понять,Какой же это был восторг! Должно быть,Такой же, как сейчас. Наставник мудрыйНе ослепил невыносимым светомВсезнанья слабые глаза невежды,Но и не дал им впредь подслеповатоДовольствоваться тьмой и пустотой.Когда двумя-тремя годами позжеС друзьями я играл в Осаду Трои,Отец мой увидал и не одобрил:«Тебе пора бы самому прочестьВ подробностях о том, о чем когда-тоЯ дал тебе начальное понятье.Вот Поп[31] — он досконально изложилТо, что в один прекрасный день, быть может,Услышишь ты от самого Гомера.Штудируй греческий, — по крайней мере,Старайся, — может быть, к тебе придетСлепой Старик, Сладчайший из Певцов,—„Туфлос“ — слепой, „гедистос“ — самый сладкий.Пока же будь доволен переводом —Читай!» Я прочитал запоем Попа:Что может быть прекрасней и правдивей?Потом я с чувством взялся за учебник,Ступенька за ступенькой подбираясьК оригиналу, к подлинному слову,Когда мне будет нужен, скажем, Буттман[32].Шло время; я готовился — и вдруг:«Ты, говоришь, созрел для „Илиады“?Вон Хайне[33] — красный том на третьей полке;Да не забудь заглядывать в словарь!»Не упустив ни слова, я узнал,Кто — кто и что к чему, из уст Гомера;Ученье кончилось. Теперь спроситеУченого двенадцати годов:«Кто автор „Илиады“?» — детский смех!Конечно же, Гомер! Давно известно,Что он был нищий и слепой; понынеНе установлено, где он родился,—Семь городов вели об этом споры;Как полагает Байрон, прав Хиос.Что написал еще он? «Одиссею»,«Войну мышей с лягушками» и «Гимны»,И это все, за вычетом «Маргита»:«Маргит» до нас (эх, жалко!) не дошел.Так отрочество тешилось, пока:«А что по поводу открытий ВольфаСегодня пишут немцы? НеуютноМенять воззренья и лишаться веры,Но взялся за ученье, так учись!»Ну что ж, я «Пролегомены» осилил.Сам Вольф[34] и дюжина ему подобныхМне доказали: не было ни Трои,Ни осаждающих, ни осажденных,Ни автора, ни подлинного текста,Ни повода в истории для сказки —А я ее ценил душой и сердцемИ, несмотря на новые познанья,Ценю досель и в глубине душиСчитаю полной истиной, свободнойОт прихоти заботливых идей.С тех пор (хвала моим счастливым звездам!)Пусть кто в святилище моем посмеетВстревожить обитателей любезных —Елену, Гектора с женой, Улисса,Ахилла и Патрокла… Впрочем, Вольф —Зачем сомненьем он разрушил сон?Но «Пробужденье драгоценней сна»,Как пишет Роберт Браунинг, — затем-тоЯ, старый человек, вам объясняю,Что мог бы ныне упрекнуть отца —Зачем он так мучительски, так долгоНе позволял ребенку — мне — проснуться,Чтоб отделить зерно от шелухиИ поименно знать, где ложь, где правда.Зачем он вообще навеял сонИ сразу не открыл мне трезвой яви?Допустим, детство — неуместный возрастДля верного истолкованья мифов;По крайности, он мог бы промолчать!Я сам сумел бы — так или иначе —Каким-то образом пробиться к знаньюПрямой дорогой, без обиняков;И должен был бы, как Пелеев сын[35],Коварство клясть у адских врат; как Гектор,Любить свою законную жену,—Что, я не мог бы подражать героям,Прекрасно зная, что они — мечта?Не лучше ль было бы отцу тогдаМне выдать «Этику»[36],— пусть в переводе,Но верном, без обмана и жеманныхПрикрас в угоду современным вкусам,—Да, «Этику»! Теперь-то я считаюТрактат об этике нелегким чтеньем,Хотя подвластен мне оригинал.А в детстве — что терпела книга детства!И я, старик, склонясь над Стагиритом[37],Страниц, по крайней мере, не мусолю,Углов не загибаю, молокомНе заливаю и не сыплю крошек…

ЭМИЛИ ДЖЕЙН БРОНТЕ

Эмили Джейн Бронте (1818–1848). — Сестра романисток Шарлотты и Анны Бронте. Родилась в семье священника. Всемирную известность принес ей роман «Грозовой перевал» (1847). Первая книга ее стихов вышла в свет в 1850 году — «Избранные стихи Эллис Белл». Основной мотив лирики Бронте — поэтессы романтической традиции — жажда освобождения от рутинной жизни. На ее творчество большое влияние оказал П.-Б. Шелли.

О, БОГ ВИДЕНИЙ…Перевод Э. Ананиашвили

Пускай порывы прошлых летРассудок высмеет, как бред,—Твой взор горящий даст ответ,Расскажет голос неземной:Зачем, зачем ты избран мной.Суровый Разум правит судВ одеждах темных, строг и крут.Защитник мой, смолчишь ли тут?Пусть речь поведает твояО том, что свет отвергла я,Что отказалась я идти,Как все, по торному пути,Чтоб дикою тропой брести,Презрев соблазн богатства, власти,Гордыню славы, сладость счастья.Когда-то я их принялаЗа божества — я им далаОбет и жертву принесла…Но дар неискренний немилБогам — и он отвергнут был.О, я их не могла любить,И я их поклялась забыть,И одному тебе служить,Фантом, меня пленивший встарь,Мой раб, товарищ мой и царь.Ты раб мой, мне подчиненоТвое влиянье — мной оноК добру, не к злу обращено!Товарищ одиноких дней,Ты — ключ от радости моей,Ты — боль, что ранит и грызет,И благость слез, и духа взлетК вершинам от мирских забот.Ты — царь, хоть трезвый разум мойВелит мне восставать норой.И как же не молиться там,Где веры столп, надежды храм,Душе, приверженной к мечтам?Будь мне заступник, светлый Гений,Избранник мой, о Бог видений!

* * *

«Передо мною тьма ночная…»Перевод Л. Володарской

Передо мною тьма ночная,Здесь диких бурь сошлись пути.Но злым недугом пленена я —И у меня нет сил уйти.Деревья гнутся. Тяжесть снегаВетвям замерзшим не снести.Мне вьюги страшен час набега —И все же нет, нет сил уйти.Сквозь тучи черные дорогуК земле уж солнцу не найти.Мне не унять в душе тревогу —И не уйти. нет сил уйти.

ЭРНЕСТ ЧАРЛЬЗ ДЖОНС

Эрнест Чарльз Джонс (1819–1869). — Видный политический деятель рабочего движения, «знаменитый хартистский агитатор» (Н. Г. Чернышевский), поэт, литературный критик, романист, Э.-Ч. Джонс принадлежит к младшему поколению чартистов, которое начало играть роль после 1842 года, когда чартизм приобрел характер действительно массового пролетарско-революционного движения.

Родился в Берлине, в аристократической английской семье. Образование получил в Германии; отказавшись от карьеры юриста, стал одним из лидеров чартистского движения.

Поэзия Э.-Ч. Джонса была оружием чартизма. Поэт писал для рабочих и стремился воплотить актуальное политическое содержание в простую поэтическую форму — создавать стихи в «народном ключе». Впервые в английской поэзии борющиеся народные массы заняли в ней центральное место.

НАШ КЛИЧПеревод Г. Симановича

Народ мой! Что с тобою?Где слава прежних лет?Страданьем, как травою,К ней зарастает след.Ты родился свободным,Но, услыхав призыв,Твои герои пали,А ты — в позоре — жив.В цепях, в железной хваткеТебе не продохнуть!Вперед же без оглядки,Ищи к свободе путь!Людских сердец разливыНе усмирить вовек:Свобода, справедливость —Вот русла этих рек.О, не пугайтесь смерти!Ведь умереть в борьбеДостойнее, поверьте,Чем изменить себе.Ты вовсе не британец,Коль быть рабом посмел.Ты жалкий чужестранецДля всех, кто горд и смел.Прочь! Не касайся чашиВолшебного вина!В ней вольнолюбье наше,Не для тебя она.Ты раб! Твоя невеста,Стройна и молода,Пылает не румянцем,А краскою стыда.Ты взором раболепнымТревожишь мертвецов —Венцом великолепнымУвенчанных бойцов.Кто испытает счастьеДобра и красоты?Кто дружбой насладится?Не ты! Не ты! Не ты!

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТАПеревод Г. Симановича

Кому дано соединятьСердца, скорбящие в разлуке,И чьи дряхлеющие рукиСпособны вечное создать?Пред кем тюрьма и западняЛишь дымка легкая — не боле?Кто душу солнечного дняСпасает от ночной неволи?Кто возрождает из могилДыханье доблести и мести?И с кем герой заговорилО прежних днях, о прежней чести?Чья поступь тихая слышнаНа вечных тропах мирозданьяИ почему гневит онаТиранов, сеющих страданья?Чей клич способен подниматьНа революцию народы?Кто может словом проникатьСквозь времена, эпохи, годы?И кто своею добротойВрачует мир от зла, уродства,Кто в этой жизни непростойСлуга любви и благородства?Поэт! Он сделал все, что мог:Сердца людей сильнее стали!И он уходит. Путь далек:Назад, в заоблачные дали.

МЭТЬЮ АРНОЛЬД

Мэтью Арнольд (1822–1888). — Родился в семье университетского профессора. Был преподавателем, инспектором школ, профессором Оксфордского университета. Первый сборник стихов М. Арнольда — «Заблудший гуляка и другие стихи» (1849). Но успех пришел к нему с книгой 1853 года — «Стихи». Мэтью Арнольд соединял в себе незаурядный талант поэта и критика, хотя критик часто мешал свободному выражению его поэтического «я». Когда стихи Арнольда не сковывала холодная рассудочность, в них появлялась естественная грация, они поражали совершенной чистотой языка. Древняя Греция и античная культура были идеалом для Арнольда. В своих стихах, которые должны были быть, как считал Арнольд, «критикой жизни», он писал правду о викторианской Англии.

ДУВРСКИЙ БЕРЕГПеревод М. Донского

Взгляд оторвать от моря не могу.Тишь. Смотрится лунаВ пролив. Там, на французском берегу,Погас последний блик. Крут и высок,Английский берег над водой навис.О, подойди к окну! Как ночь нежна.Лишь там, где бухту ограждает мыс,Где отделен серебряный песокОт черной бездны пенною каймой,Вздыхает море, галькою шурша:То отступает, то опять — бросок,Льнет к берегу и снова рвется вдаль,И в мерном плеске чувствует душаБезмерную печаль.Софокл[38] в былые дниТак вслушивался в гул эгейских волн,—Его воображению ониО горестях людских вели рассказ.Гул северного моря, скорби полн,Рождает те же помыслы и в нас.Давно ль прилив будил во мне мечты?Его с доверьем яПриветствовал: он сушу обвивал,Как пояс из узорчатой тафты.Увы, теперь вдалиЯ слышу словно зов небытия,Стеная, шлет прилив за валом вал,Захлестывая петлю вкруг земли.Пребудем же верны,Любимая, — верны любви своей!Ведь мир, что нам казался царством фей,Исполненным прекрасной новизны,Он въявь — угрюм, безрадостен, уныл,В нем ни любви, ни жалости; и мы,Одни, среди надвинувшейся тьмы,Трепещем: рок суровый погрузилНас в гущу схватки первозданных сил.

ШЕКСПИРПеревод В. Рогова

Все отвечают нам. Свободен ты.Мы ждем и ждем — но ты, с улыбкой, немИ выше знанья. Пик, светилам всемОткрытый средь безбрежной высоты,На дне морском найдя упор пяты,Отчизну в Небесах Небес обрел,Подножье лишь отдав на произволПытаний земнородной суеты.И ты, кто видел свет, гонящнй мрак,Кто сам себя постиг, почтил, взрастил,Шел по Земле не узнан. Лучше так!Всю боль, что дух бессмертный ощутил,Все немощи, все скорби обнялоПобедоносное твое чело.

ГРЯДУЩЕЕПеревод Э. Шустера

Человек — это странник с рожденья.Он родится на судне,Под которым волнуется время;Изумлен, осчастливлен,Раскрывает он солнцу объятья,Озирает он Времени реку.Человек размышлять начинает.Впервые — проснувшисьВ снежно-белом ущелье,Что под клекот орлиныйРасстилает потокуПервозданное ложе;Затем — на равнине,Где лениво рекаРаспрямляет извивы,Приближаясь к всеядному морю.И всегда человеческий разум —Это мир отмелькавших брегов.Что терзаться и грезить о землях,Промчавшихся мимоДо того, как поток подхватилИ понес человека сквозь Время;Что терзаться о землях за смертью.Только путь быстроходного суднаБудет познан; лишь вехи путиБудут в памяти жить человека.Кто сегодня пройдет за пределы,Что поставило вечное Время?Кто сумеет увидеть не пажить,А зеленую землю до плуга?Кто к земле так же близок, как люди,Что когда-то земле подарили,Не скупясь, неуемных детей?Кто та дева,Что мать-землю поймет и постигнет,Как Ревекка однаждыУ колодца под пальмой постигла?Кто стражЧувств земли, как весна, просветленных,Как весна, незапятнанных, чистых?Есть ли бард,Что умеет помыслить о боге,О душе и о миреНастолько же простоИ пронзительно, как МоисейМыслил ночью, у спящего стада,Под пустынной арабской звездой?Голос ДухаУслышит ли он и склонится?Нас теперь полноводное ВремяНесет по бескрайней равнине.Невозвратен истоков покой.А к реке города подступают,Раздаются стоустые крики;Непонятен их смысл,Непонятны все те измененья,Что мы видим и знаем повсюду.Что сказать?Полноводное ВремяПотеряло достойное русло;Города не расступятся снова,Не растает их черное стадо;Тем сильней будут гомон и грохот,Чем нахальней вторжение торжищ,Чем ровней будет эта равнина,Чем свирепей нависшее солнце.Никогда никому не увидетьКрасоты первозданной потока,Не вкусить даже капли покоя.Но, что было до нас, мы не знаемИ не знаем того, что грядет.Может быть, полноводное Время,Растекаясь за грани пространства,Удаляя мерцанье и бликиЗаодно с городами все дальше,Возвратит если не первозданностьСнежно-белых утесов ущелья,То хотя бы бессуетность, гордость.И на глади безбрежной потока,В обезлюдевшем, смолкшем пространстве,Освеженном могучим дыханьемОкеана, покой, может быть,В человека вселится;В безмерном растает пустое,Уплывут берега в неоглядность,Выйдут звезды, и ветер прохладныйПонесет человеку навстречуВздох и запах предвечного Моря,

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВОПеревод А. Сендыка

Ляг в могилу, не ропщи,Успокойся, замолчи,—Их довольно, и любойМожет справиться с тобой.Мне давно уж все равно:Что бело, а что черно…Будет все, как нужно им,—Станешь нем и недвижим.Этой сваре много дней.Были люди и сильнейИ упорнее, чем ты,—Только всем заткнули рты.Не ропщи, что не жил всласть!..Форт безумья должен пасть.И падет, а твой резон —Пасть на миг скорей, чем он.

ПАЛЛАДИЙ[39]Перевод А. Сендыка

В горах, где бурный Симоис[40] рожден,Стоял Палладий средь лесов и скал.Герои, защищая Илион,Не видели его, но он стоял,Стоял в сиянье солнца и луны,Дыханием ветров обласкан всласть,Врагов сметая с крепостной стены,Твердыне славной не давая пасть.Душою Трои был священный храм,Сладки там были воздух и вода,Росла трава нетоптаная там…Но как же редко я ходил туда…Поутру битва вспенится опять,Поутру станет Ксанф[41] от крови ал,Аякс[42] и Гектор[43] выйдут умирать,Взойдет Елена[44] на высокий вал.От ржавчины очищусь я в бою,Надеждой и отчаяньем дыша…А то ведь можно жизнь прожить свою,Не ведая понятия «душа».Далёко от мирских сует она,Но от нее зависима судьба.Могучи мы, когда она сильна,Бессильны мы, когда она слаба.

ДАНТЕ ГАБРИЭЛЬ РОССЕТТИПеревод А. Сендыка

Данте Габриэль Россетти (1828–1882). — Сын итальянского карбонария, бежавшего в Англию после подавления восстания в Неаполе. Родился в Лондоне. Учился в Королевской Академии художеств; первоначально завоевал известность как художник. Россетти был главой «Прерафаэлитского братства», в которое входили К. Россетти, В. Моррис, А.-Ч. Суинберн. Свойственное им стремление развенчать культ торгашества выразилось в идеализации средневековой старины. Россетти много занимался переводом на английский язык поэтов итальянского Возрождения. (чьи стихи он публиковал в журналах; отдельной книгой они увидели свет лишь в 1870 году. Всего Д.-Г. Россетти издал три сборника стихов.

«В густой траве лежишь ты недвижимо…»

В густой траве лежишь ты недвижимо,Полупрозрачны пальцы, как цветы.В глазах бездонность синей высоты,Где над полями, словно клочья дыма,Кочуют тучи. Даль необозрима,—Поля, дороги, редкие кусты…И время, как течение воды,Беззвучно, но реально ощутимо.Меж лютиков трепещет стрекозаНа нити, уходящей в небеса,Где скупо отмеряются мгновенья.Сплетем же руки и уста сольем,Господень дар — прекрасный миг вдвоем,Когда все наше: страсть и вдохновенье.

МОЛОЧАЙ

Едва поднявшись, бриз упалВ кусты, в листву, за край земли,—И я, что с ветром дрейфовал,Увы, остался на мели.В колени ткнувшись головой,Я верил — нет беды страшней,Мешались волосы с травой,В ушах звучала поступь дней.Глаза глядели в пустоту,И вдруг случайно, невзначайНащупал взор полянку ту,Где цвел колючий молочай.Я боль тех бед забыл давно,Они от новых — не щиты,Но позабыть мне не даноТрехлепестковые цветы.

ДЖОРДЖ МЕРЕДИТ

Джордж Мередит (1828–1909). — Родился в семье портного. Был журналистом. На философские взгляды Д. Мередита большое воздействие оказало учение Ч. Дарвина. Мировоззрение Д. Мередита складывалось под влиянием чартизма. Поэт принадлежал к левому крылу английского радикализма. В январе 1905 года Мередит призывал помочь русской революции; вместе с А.-Ч. Суинберном и Т. Гарди подписал воззвание, требуя от царского правительства освобождения из-под ареста М. Горького.

Проза и поэзия Д. Мередита представляют собой исследование нравственного становления человека и восходят к психологической традиции Л. Стерна. Наиболее известны его ранний поэтический цикл «Современная любовь» и философская лирика 80-х годов. Стих Мередита лаконичен и строг.

ЛЮБОВЬ В ДОЛИНЕ(Фрагменты)Перевод Б. Лейтина

Там, под тем вот буком, в травах, одиноко,Сложивши руки под головкой золотой,Косы смяв, колени согнув в дремотной лени,Спит моя любовь в тени густой.Где найду отвагу — подкрасться, лечь с ней рядом,Рот сомкнуть раскрытый, стан обхватить не вдруг, —Так, чтоб в удивленье обняла, проснувшись.Не вырваться вовек из власти этих рук!Робкая, как белка, как ласточка, капризна,Как ласточка, быстра, что кругом над рекойЧертит воду, встретив крыльев отраженье,—Как полет ни скор, стремительней покой;Робкая, как белка, что в кронах сосен скачет,Как ласточка, капризна, что на закат летит,Та, кого люблю я: покоренье трудно,Трудно, но — о, счастье тому, кто покорит!Вниз идет с холма с подружками своими,Взявшись за руки, на запад путь держа:Песнь ее задорна, поступь — в ритме песни,Смела осанка и девственно-свежа.Да, свежа; о ней шепнуло миру сердцеВ пробужденья час: утра свет она.Страстная любовь должна здесь отступиться,Закинутую сеть пустой найти должна.Счастлив, счастлив час: поля свежи росою,Белая звезда свой путь склоняет вниз,Близок лик зари; со мглой рассветной в споре,Краской нижет мрак, как алость ягод — тис.Неба край горит; облако, румянясь,Ширится, а тени — гуще и тесней.Тих рассвет, как дева: странен взор, вся — тайна,Раковин глубинных щеки холодней.Когда лучи на склонах южных медлят,В грудах туч горя, ползущих вдоль холмов,Часто день, искряся их неверным смехом,Хмур к концу, как лик, презревший песни зов.Но лишь запад явит грудь зыбко-оперенной,В час, когда текут к полуденной чертеОблака, струясь, — тогда, глубок, закат приходит,Пышный, как любовь в бескрайной красоте.На заре, вздохнув и, как дитя, к окошкуУстремив свет глаз, несытых после сна,Лилией речной она сияет, белой,Что, взорвав бутон, затону отдана.Вот, с постели встав, покрытая рубашкойС шеи и до пят, как в мае ветвь, маня,Лилией в саду она сияет статной,Чистой — ночи дар, пышной — в свете дня.О отец росы, темноресничный сумрак,Низко над равниной ты склонил глаза,На твоей груди жаворонок кружит,Песнь его чиста, точно в ней поет роса.Скрытый там, где пьет заря земли прохладу,Полн, как полон ключ, он трели в брызгах льет.Слышу ль милый смех, ее навеки жажду,Свежей, как роса, как жаворонка взлет.Девочки идут, сбирая скороспелки,Тропкой через лес, что смехом покорен.Впереди она: не ведая причины,Медлит и следит за сгибом анемон.Хочет взор сказать, что фиалки распустились,Розе — цвесть; нечаянный, один,Крик исторгла грудь; причина — запах? краски?Чаща? соловей? — не ведает причин.Голова платком покрыта; средь тюльпанов,Ивой в дождь струясь, умчалась — не догнать.Смят ли где, к земле ль приник цветок — их ангел,Стебли приподняв, она бежит опять.Ветер гонит тучу, гремит, стучась в ворота,Но тех, кто приуныл, бодрит ее привет.Так, когда трава и небо гром встречают,Видел я голубку — земли последний свет.Цветы в ее саду, как школьники, примерны,Стать готовы в ряд, вопросы задавать.Я люблю и их, но мне дикий цвет милее:Дикари мои! Вам есть о чем сказать!Ты, дикарка, мне — как повесть о фиалке,Розе полевой, ты, как они, цветок:Доброте твоей вдоль троп свидетель ландыш;Ты — жизни, доброте свидетель у дорог.Прохладна сень; играют в крикет детиУ молочной, где прохладна белизна;Школьников движенья быстры, лица красны;О, прохлада — мрак прозрачных глаз без дна!Раздобыв на ферме, кувшин она приносит,Каждый тянет клюв в черед свой к молоку.Вот малыш на цыпочках: «Дай поцелую», —Говорит, и клонит она, смеясь, щеку.Голубям на елях, стеной обставших крышу,В грустный полдень долгий грустно ворковать.Листва поникла, и вдоль дороги соннойЗяблик чуть свистит; поникла синева.В речке по колена бьют хвостом коровы,Без дыханья, в власти солнца, мух, слепней.Милой не видать, а коль не видно милой —Молния, сверкай! Стань, небо, тигр! Дождь, лей!Сион, о, золотой шуршащий клад-охапка!О, сумбурность смуглых кос, чей сон глубок!О, богатство кос, друг на дружке спящих!О, вкруг талии ослабший поясок!Маки уж мертвы, случайный их багрянецЖив в серьгах пшеницы: в ранах поясок.То в румянце зрелости земли невесты.О, сумбурность смуглых кос, чей сон глубок!Холоден в закате диск дымно-красный солнца,Ущерблен в холмах, где фиолетов снег;Хижиной луны восток сияет тихо —Там в свой час, горя, луна начнет свой бег.В эту белизну, чеканя ветви чернью,Смотрит бук всю ночь; всю ночь и мне смотреть.Образ жизни здесь на смерти? Смерть на жизни?Душу дай обнять, чтоб знать: бессильна смерть.Ей сочтут ошибки кумушки в каморкеБез окна: ее и неба не видать.«Вот, еще малюткой…» — дребезжит старуха.Рада мучить сердце, уши мне терзать.Да, ошибки были: падая, училасьБегать, контур черт не безупречно строг.Но красе, святящей небо, воздух, — знайте,—Нипочем изъяны с головы до ног.Если б я сумел наедине быть с небом,Сокровенный сердца я б открыл родник.Как ольха, горит питомец каждый леса,В блеске — как жасмин, колеблясь — как тростник.Как ольха, горя, что в октябре румяна,Как тростник, струясь, когда подул зюйд-вест,В блеске, как жасмин, внезапно освещенный,Таинству небес причастно все окрест.

* * *

«Какими козырями я сильна?..»Перевод В. Васильева

«Какими козырями я сильна?Не Вечностью, а Временами года!» —Смеется на пути своем Природа.В ней все полно гармонии. ОнаВздохнет над розой в тяжкий час разлуки,Но более не обернется к ней.Осознанней, чем люди, и мудрейСмысл бытия постигла та, чьи рукиЗдесь сеют семена, там сыплют прах,Та, что сама себе наносит мету.Единственной наставницы советуДадим ли место в алчущих сердцах?Всему свой срок. Всему? И розам дивнымЛюбви? Да, да! Покорно всё минуй,Когда так свеж твой вечный поцелуй,Охваченный волос горячим ливнем.

ВИЛЬЯМ МОРРИС

Вильям Моррис (1834–1896). — Родился в буржуазной семье. Учась в Оксфордском университете, особое внимание Моррис уделял средневековой истории. Тогда же он познакомился с оказавшими на него большое влияние работам английского ученого Рёскина, считавшего искусство необходимой частью человеческой жизни; произведения искусства — это то, что создается свободными людьми, для которых работа — удовольствие. Моррис и его друзья организовали мастерскую для воскрешения древнего искусства ремесленников, что принесло им известность; однако предметы их труда стоили дорого, и покупали их презираемые Моррисом богачи. В. Моррис был членом «Прерафаэлитского братства».

Эпические поэмы Морриса «Жизнь и смерть Язона» (1867), «Земной рай» (1868–1870) и др., написанные на исторические сюжеты, звучали упреком в адрес негероической современности. 1871 год, год Парижской Коммуны, стал переломным в жизни В. Морриса. В 1883 году он стал членом «Социальной Демократической Федерации», марксистской пропагандистской организации. Несколько месяцев спустя вместе с Элеонорой Маркс и с помощью Ф. Энгельса В. Моррис основал Социалистическую лигу с журналом «Коммонвил», в котором впервые были напечатаны его поэма, посвященная Парижской Коммуне, «Пилигримы надежды» (1885–1886) и прозаические произведения. Моррис называл себя коммунистом, что означало — революционный социалист, марксист, разделяющий идеи «Коммунистического манифеста».

МАРШ РАБОЧИХПеревод В. Рогова

Что за шум и что за грохот слышен в недрах многих стран,Словно ветер по долинам, словно близкий ураган,Словно яростная буря, что колышет океан?Это двинулся народ.Кто они? Идут откуда и куда они спешат?Где живут? У двери ада иль у светлых райских врат?Можно ль их купить за деньги? Верно ль служит их отряд?Слух о них везде идет.Чу! Раскаты громовые!Солнце льет лучи живые,Гнев с надеждой встал впервые,Войско грозное идет.От несчастья, от мучений — к свету, к радости идут,И везде они, как дома, и везде они живут.Не купить и не продать их! Попытайтесь — лишний труд!Дни свершают свой поход.Хлеб тебе они взрастили и построили твой дом,Горечь в сладость обратили для тебя своим трудомИ не видели награды ни сегодня, ни в былом —Но отряд пошел вперед.Чу! Раскаты громовые!Солнце льет лучи живые,Гнев с надеждой встал впервые,Войско грозное идет.За работой безотрадной шла столетий череда.Но они надежд не знали в годы тяжкого труда,А теперь надежда с ними, вместе с ними навсегда,И пошли они вперед.Богачи, остерегайтесь! Вот их гневные слова:«С нас довольно рабской доли, мы возьмем свои права,Люди мы и в бой стремимся, чтобы жизнь была жива,И отряд наш в бой идет».Чу! Раскаты громовые!Солнце льет лучи живые,Гнев с надеждой встал впервые,Войско грозное идет.«Значит, бой? Так, словно хворост, вас мы в пламени спалим!Значит, мир? Так будьте с нами каждым помыслом своим.Будьте живы! Жизнь проснулась, мир воспрял, мы победим,И надежда не умрет.Мы, рабочие, поход свой продолжаем, не страшась,—Это боя звук и вести, что победы близок час:Ведь надежда, наше знамя, повела на битву нас,С нами целый мир идет».Чу! Раскаты громовые!Солнце льет лучи живые,Гнев с надеждой встал впервые,Войско грозное идет.

АЛЬДЖЕРНОН ЧАРЛЬЗ СУИНБЕРН

Альджернон Чарльз Суинберн (1837–1909). — Родился в семье адмирала. Учился в Итоне и Оксфорде. Первая книга А.-Ч. Суинберна, состоящая из двух пьес, увидела свет в 1861 году, но внимание к молодому поэту было привлечено лишь появлением стихотворной трагедии «Аталанта в Калидоне» (1865); в 1866 году, после выхода в свет «Стихов и баллад», А.-Ч. Суинберн стал широко известным поэтом.

Стихи А.-Ч. Суинберна шокировали добропорядочных викторианцев своей эмоциональной раскованностью, откровенностью в области «запретных» тем. Демократическое мировоззрение поэта проявилось сначала в нескрываемом атеизме, а позже в поддержке борьбы итальянского народа, в обличении русской и европейской реакции (сборники «Итальянская песня», 1867, «Песни перед восходом», 1871, и др.). Суинберн — блестящий мастер стиха, он много экспериментировал в области формы.

ИТИСПеревод Г. Кружкова

Ласточка, милая моя сестрица,Как твое сердце с весною мирится?Минули тысячи лет и невзгод.Как ты еще и поешь и летаешь?Где ты для песен слова обретаешь?Что будешь делать, как лето пройдет?Ласточка, быстрая моя сестрица!Или решишь ты на юг устремитьсяТеплого края искать для житья?Или старинное горе не ранит?Или язык не прилипнет к гортани?Или забыла ты больше, чем я?Ласточка, о, погоди хоть немного!К солнцу неблизкая наша дорога;Дай мне сначала боль утолить,—Песню разлив по болотам и чащам,Клювиком нежным и тельцем дрожащимСердце ночное огнем напоить!Ласточка, ты понимаешь, сестрица:Мне — соловьиного болью томиться,Петь — всю весну и гореть — всю весну!В росные тени скрываясь ночные,Петь, пока утро и птицы лесныеСолнце не встретят, уйдя в вышину.Ласточка, ласковая сестрица!Пусть на пиру у весны веселитсяВесь торжествующий лес; но покаЖизнь не забудет, и смерть не напомнит,Горечью сердце твое не наполнит,—Ты навсегда от меня далека.Ласточка, нежная моя сестрица,Как твое сердце тоской не томится,Как оно полниться может весной?Вейся, родная моя, — но покудаТы не воспомнишь и я не забуду —Не полечу никуда за тобой.Ласточка, легкая моя сестрица!Вихорь беды надо мной шевелится,В сердце — палящая жаром зола.Ты б задержалась, а я улетела,—Если бы только забыть я умела,Если бы только ты помнить могла.Нет, позабыла ты скорбь и невзгоды,Видно, сердца у нас разной породы,Сердце твое — как на ветке листок;Ну, а мое — над ревущей пучинойВдаль, где был Итис[45] убит неповинный,В Давлию мчится, к царю на порог.Ласточка, страшная это дорога!Песню прерви, помолчи хоть немного!Сыро, и ветер гудит в вышине.Горестью вытканное покрывало,Мертвое тельце так мягко упало…Все ты забыла, — забыть бы и мне.Первенец это, твой мальчик, сестрица!Льнет, за подол норовит уцепиться…Детские плечики кровью залить —Как ты сумела на это решиться?Кто тебе дал милосердно забыться?Небо обрушится — мне не забыть.

РОНДЕЛЬПеревод В. Рогова

Так много лет с начала бытияЧто боги слали нам? Что ведал яС моей любимой? Зла и страха след,И горечь ядовитого ручья,И счастье-флюгер, и недвижность бедТак много лет.Что сделали с любимою моей?Но кто же вам поведает о ней?Кто радостный иль грустный даст ответ?Не надо слез — не лился их ручейИз глаз, чей взор милей, чем звездный свет,Так много лет.Но пусть бежит прощальных слез потокОт вежд белей, чем белый лепесток,Скрывающих очей лазурный цвет,О том, кто с нею был суров, жесток,О том, с кем счастья не было и нетТак много лет.

ПЕСНЯ ВРЕМЕН ПОРЯДКАПеревод П. Кашкина

Вперед, через мели к волнам.Крепнет ветер соленый, ревет;Преследуя нас но пятам,Подгоняет смерть вперед.Кандалами прибой звенит,Гребни пены бегут вдали,И встает, и растет, и гремитНабухающий с моря прилив.Над вершинами желтых скалПолный колос нивы гнут;Вперед! Хоть смерти оскалОсклабился сквозь волну.Привет лихой непогоде,Валам, что борта громят.Трое нас в море уходит,И рабов стало меньше тремя.Вперед, в просторы морей,Где не словят нас короли.Земля — владенье царей,—Мы ушли от владельцев земли!Там сковали цепи свободе,Там подачками куплен бог.Трое нас в море уходит,И в тюрьме не докличутся трех.Проклятье продажной земле,Где разгул разбойных пиров,Где кровь на руках королей,Где ложь на устах у попов.Не смирить им вихрь на свободе,Не подвластны ярму их моря!Трое нас в лодке уходит,Порванной цепью гремя.Мы кровавый вскинули флаг,Полинял он уже и поблек.Но сожмется разжатый кулак,Вспыхнет тлеющий уголек.Мы причалим снова к земле, —В кандалах будет папа грести,Бонапарте-Ублюдок в петлеБудет пятками воздух скрести.Если Пастырь святой кличет волкаИ король свои режет стада,Значит, Стыд там уснул надолгоИ Вера не знает стыда.И покуда протрут глазаТем Кайенна, тем Габсбургский хлыстМы научимся петли вязатьИ затянем потуже узлы.Свищет дождь, и молния блещет,Освещая буйство морей.Пусть веселое море нас хлещетПеной сладко-соленой своей.Прямо в зубы лихой непогодеМы уходим, цепью гремя;Коль троих ненависть сводит,—Рабов — меньше тремя.

САД ПРОЗЕРПИНЫ[46]Перевод М. Донского

Здесь, за глухим порогом,Не слышен волн прибой,Здесь места нет тревогам,Всегда царит покой;А там орда людскаяКишит, поля взрыхляя,И жаждет урожаяС надеждой и тоской.О, род людской! ПостылиМне смех его и стон;В бесплодности усилийЖнет, чтобы сеять, он.К чему ловить мгновенья,Низать их в дни, как звенья,Не верю я в свершенья,Я верую лишь в сон.Здесь жизнь — в соседстве смерти,В тенетах тишины.Там, в буйной круговерти,Игрушки волн — челныПлывут, ища удачи…А здесь — здесь все иначе:Здесь, в заводи стоячей,Ни ветра, ни волны.Здесь, где цветов и злаковНе выбьется росток,Растет лес мертвых маков,Безжизненных осок;И Прозерпина в чащахТех трав, дурман таящих,Для непробудно спящихГотовит сонный сок.И в травах бессемянных —Бескровные телаУснувших, безымянных,Которым нет числа;Над тишью безутешнойНи синевы безгрешной,Ни черноты кромешной,Лишь призрачная мгла.Смерть разожмет все руки,Все охладит сердца,Но нет ни адской муки,Ни райского венца;Без гнева, без участьяЛиству сорвет ненастье,Не может быть у счастьяСчастливого конца.В венке из листьев палыхОна стоит у врат,От уст ее усталыхСтруится нежный хлад;И все, все без изъятья,Все смертные, как братья,В бессмертные объятьяТекут к ней — стар и млад.Встречает к ней идущихВсех — с лаской на челе,Забыв о вешних кущах,О матери-земле;Всяк, кто рожден, увянет,В провал времен он канетИ перед ней предстанетЗдесь, в сумеречной мгле.Любовь, ломая крылья,Спешит уйти сюда;Здесь — тщетные усилья,Пропащие года;Лист, умерщвленный градом,Бутон, сраженный хладом,Мечты и сны — здесь рядомЗастыли навсегда.Веселье, грусть — все бренно,Зачем свой жребий клясть?Лишь времени нетленнаБезвременная власть;Чувств призрачна безбрежность,Признаем неизбежность:Оскудевает нежность,И остывает страсть.Зачем с бесплодным пыломВ судьбе искать изъян?Спасибо высшим силам,Хоть отдых — не обман:В свой срок сомкнем мы веки,В свой срок уснем навеки,В свой срок должны все рекиИзлиться в океан.Созвездий мириадыСюда не шлют лучи,Молчат здесь водопады,Не пенятся ключи;Ни радости беспечной,Ни скорби быстротечной,—Один лишь сон — сон вечныйЖдет в вечной той ночи.

ПЕРВЫЙ ХОР ИЗ «АТАЛАНТЫ В КАЛИДОНЕ»[47]Перевод В. Невского

Когда зиму настигнут весны посланцы,Месяцев мать в просторах полейПолнит рощи, где ветра танцы,Лепетом листьев и дрожью дождей;И влюбленный соловей яснокрылыйУж почти позабыл о своем Итиле,О фракийских судах[48], о толпе чужестранцев,О бденье безмолвном, о скорби своей.С луком тугим приходи и с колчаном,Совершенство, богиня сияющих дней.С шумом ветра и рек журчаньем,С рокотом вод и силой своей.Сандалии туже стяни ремнямиНад прекрасными, быстрыми стопами,Ибо рдеет восток, меркнет запад печальныйНад стопами дня, над стопами ночей.Где найдем мы ее, как воспоем ее,Вкруг колен ее руки сомкнем и прильнем?О, если б ринулось сердце, встречая огнем ее,Мощью грозных потоков или огнем!Ибо звезды и вихри для девы света —Как одеянья, как песни поэта,Ибо звезды, взойдя, окружают кольцом ее,Вихри песнь ей поют в бушеванье своем.Ибо вьюги и бури зимы миновали,И прошло это время снегов и грехов,Этих дней, что любимых сердца разделяли,Когда день убывал, ширя ночи покров;Эти дни, словно горе былое, забылись,И морозы убиты, цветы зародились,И — цветок за цветком — весна наступаетВ перелесках зеленых и в чащах лесов.Камышом покрываются вздутые воды,Ноги путников вязнут средь трав молодых,Тихо свежее пламя юного годаЛьется с листьев на цвет и с цветов на плоды.И цвет и плод — словно злато и пламя,И свирель вместе с лирой слышна над полями,И копытце сатира дробит мимоходомПлод каштана под сенью деревьев густых.Пан при свете дневном, Вакх[49] во мраке вечернем,Быстроногой лани быстрей,Преследуют с пляской, поят восхищеньемВассарид и менад[50] — лесных дочерей.И как губы, что радость таят, улыбаясь,Так же нежно смеется листва, расступаясь,То скрывая, то вдруг открывая зреньюБога в пылкой погоне, беглянку среди ветвей.С кудрями вакханки плющ ниспадаетНа брови, скрывая очей ее свет;Виноградная ветвь, соскользнув, обнажаетЕе грудь, часто дышащую в листве;Виноград ниспадает под тяжестью листьев,Но, весь в ягодах, плющ цепляется, виснет,К блестящим телам, к ногам прилипаетЮной лани и волка, бегущего вслед.

УИЛФРИД СКОУЭН БЛАНТПеревод В. Рогова

Уилфрид Скоуэн Блант (1840–1922). — Родился в графстве Сассекс. Дипломатическую карьеру начал в 1858 году. Его наиболее известная книга — «Любовные сонеты Протея» (1880). Страстный борец против колониальной политики империализма. В 1887 году был арестован в Ирландии на политическом митинге. Политические взгляды Бланта нашли свое выражение в его поэзии.

«Да, и в тюрьме есть радости свои…»

Да, и в тюрьме есть радости свои:В час завтрака немало дней подряд,Чтобы отведать крошек, воробьиК решеткам камеры моей летят,Паук плетет узорных кружев ряд,Мышонок смелый слушает со мнойШаги, тревожащие каземат…С друзьями легок плен унылый мой.А в сумерки в окне напротив тень,Когда зажгутся лампы, мне видна —То надзирателя проходит дочь,И кажется: мила, добра она, Прекрасна…Но прошел и этот день,Мерцают звезды, опустилась ночь.

* * *

Все же Хопкинс продолжал писать стихи в течение всей своей жизни. Впервые они были опубликованы в 1918 году и в дальнейшем оказали большое влияние на английскую поэзию. Огромное значение Хопкинс придавал мелодии стиха, использовал инверсии, эллипсы, вводные предложения и т. д., чтобы добиться «волшебного звучания». Еще поэты-георгианцы в конце XIX века оценили свободный (sprung) ритм стихов Хопкипса.

ПЯТНИСТАЯ КРАСАПеревод Д. Сильвестрова

Хвала тебе, Господь, за пестроту вокруг:За небеса в подпалинах, будто коровий бок;За алый крап форели, резвой, как стрела;Ковер цветов лоскутный, пашню, выгон, луг;Кленовый жаркий лист, что вьется, как вьюрок;Снасть и снаряд, убор, любого ремесла.Мир, что изменчив, чуден, сокровен,Пронизан (как? — кто это знать бы мог?)Чредой: лед, пламень; мед, желчь; солнце, мгла,Творишь. Твоя краса вне перемен, — Тебе хвала.

ФОНАРЬ В НОЧИПеревод Д. Сильвестрова

Фонарь, бывает, вижу я в ночи.Он манит взор, и я стою, гадаю:Чей? кто его несет? — я не узнаю,Зачем колеблют ночь его лучи.Ум теплится ли пламенем свечи,Краса в ком, сердце ль — я не выбираю:Померкнет свет, тьме — ни конца, ни краю;Погиб, исчез? — попробуй, отличи.Смерть, расстоянье — вот и весь резон:К чему, скосив глаза, глядеть вокруг?Коль с глаз долой, так и из сердца вон.Христос — глаза и сердце; боль, недугВрачует он, за нами без препонИдет — спасенье, выкуп, кров, опора, друг.

СВЕЧА В ДОМУПеревод Д. Сильвестрова

Свечи — вдруг — блеск в окне я вижу иногда.Смотрю, как пламень благостный смывает прочьТьму, желтой влагою расплавив ночь,В глазах веретеном снует туда-сюда.За тем стеклом — чья жизнь, чьи руки, чья судьба?Молюсь в ночи, в тиши, хочу помочьИм — Джесси? Джек? — чей сын? чья дочь? —Господа славить, восхвалять дела его всегда.Войди же в дом; свой тлеющий очагВскорми, затепли вновь свечу живую, кольСкоро ты хранишь хотя б крупицу благ.Иль твое сердце там, где истребляет моль?С бревном в глазу снуешь? и сам себе ты враг?Пустая совесть, обессоленная соль?

* * *

«Во рту ночная желчь…»Перевод Д. Сильвестрова

Во рту ночная желчь. Что за часыПрошли, еще пройдут! о, сколько ранОставит ночь, о, сердце, сколько стран —ных лиц пройдет до утренней росы!Свидетель я. Я говорю, часы,—Нет, годы, жизнь пройдет, как караванБессчетных мольб, к тому, чей океанЛюбви — неколебимые весы.Изжога жжет. Господень каждый шагГорчит на вкус, я этот вкус, я наг,Кровь порченая, проклятая плоть.Наш дух вздымает тесто. ПередрягЗакваска — наше «я», наш злейший враг —Себя, заблудших, потная щепоть.

СКЛОННОСТЬ К СОВЕРШЕНСТВУПеревод А. Парина

Безмолвье избранное, грянь,Ударь в мое витое ухо,Введи на пастбища и станьНасущной музыкой для слуха.Закройся, зев, будь тверд и нем:Лишь звон колоколов оттуда,Где отреченье правит всем,Являет красноречья чудо.Глаза, в броне из тьмы двойнойИщите свет несотворенный:Житейский опыт пеленойМорочит взор незащищенный.О нёбо, будь к соблазнам глухо,Отринь отрадный вкус во рту:Да будут кружка и краюхаПричастны божьему посту.О ноздри, служите гордыне,Свой нюх растрачивая зря:Несет вам негу благостыниКадильный дым из алтаря.Ладони с первоцветом чистым,Ступни, что мох ворсистый мнут,Пойдут по улицам звездистым,Врата господни отомкнут.Невестой, Нищета, явисьИ жениха на пир избранныхВведи в шелках лилейных риз,Без пряжи и труда сотканных.

ВИЛЬЯМ ЭРНЕСТ ХЕНЛИ

Вильям Эрнест Хенли (1849–1903). — Поэт, критик, редактор. В детстве болел костным туберкулезом. Болезнь и больничные впечатления занимают немалое место в поэзии Хенли. Первая его книга стихов вышла в свет в 1880 году. Всего он опубликовал четыре сборника стихов, три пьесы (в соавторстве с P.-Л. Стивенсоном) и много критических работ; был одним из соредакторов словаря сленга (просторечного языка).

INVICTUS[51]Перевод В. Рогова

В глухой ночи без берегов,Когда последний свет потух,Благодарю любых боговЗа мой непобедимый дух.Судьбою заключен в тиски,Я не кричал, не сдался в плен,Лишенья были велики,И я в крови — но не согбен.Да, за юдолью слез и бедЛишь ужас кроется в тенях.И все ж угрозы этих летВовеки не внушат мне страх.Пусть страшны тяготы борьбы,Пусть муки ждут меня в тиши —Я властелин моей судьбы,Я капитан моей души.

РОБЕРТ ЛУИС СТИВЕНСОН

Роберт Луис Стивенсон (1850–1894). — Родился в семье инженера. В Эдинбургском университете изучал право. Основоположник и теоретик неоромантизма, литературного направления последней трети XIX века. Его произведения исполнены мужественного оптимизма, жизнелюбивого мироощущения здоровой юности. Стивенсон в первую очередь известен как автор приключенческих романов, и самый знаменитый из них — «Остров сокровищ» (1881–1882); был также одним из зачинателей современной психологической прозы («Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», 1886). Опубликовал пять сборников стихов («Детский цветник стихов», 1885, «Подлесок», 1887, и др.). Поэзия Стивенсона — в основном детские стихи и баллады в стиле народной поэзии ясного и чистого звучания. Последние годы жизни Р.-Л. Стивенсон провел на островах Тихого океана, умер на острове Самоа.

ПУТЕВАЯ ПЕСНЯПеревод А. Сергеева

Веселый сборщик податейДудел на дудочке своейМотивчик песни путевой:«Ах, за рекою, за горой».Когда с дорожным рюкзакомЯ покидаю милый дом,Я слышу дудку давних летИ музыканта вижу след.Помедли, друг, нам по пути,Мне путевую подуди —Ты знаешь сам, на целый светВ дороге лучшей песни нет.И лишь угрюмый дурачокБез песни ступит за порог —Ведь ни за тридевять земельПути не оправдает цель.Налево путь, направо путь,Но, право же, не в этом суть,Раз люди, судя но всему,В конце приходят ни к чему.Пойдем куда глаза глядят,Куда влечет огнем закат,Куда приятели зовут,И долг велит, и гонит труд.Я верю, каждый будет там,Куда всю жизнь стремится самПри свете дня, во тьме ночной,—«Ах, за рекою, за горой».

* * *

«Бесконечного неба сиянье…»Перевод В. Рогова

Бесконечного неба сияньеШирилось, и в ночиУвидел я: ангелы-звездыМне лили скорбь и лучи.Они далеки, словно небо…Свет праздных звезд в вышине,Сверкающих, мертвых, безмолвных,Был хлеба дороже мне.За ночью ночь мое гореОтражала морская мгла,Но в сумерки я вгляделся,И ко мне звезда низошла.

РОМАНСПеревод А. Сендыка

Я кольца, и брошки, и радость твоюИз песен и лунных лучей откую.Для нас я воздвигну волшебный покойИз зелени леса и сини морской.Я дом уберу, приготовлю еду,А ты над рекою в прекрасном садуПостелешь постель и ногою босойКоснешься травинок, умытых росой.И будет нам петь голубая вода,Как, может, не пела еще никогда…И станет нам наша обитель роднейЗовущих уйти придорожных огней.

РОЖДЕСТВО В МОРЕПеревод А. Сергеева

Снасти обледенели, на палубах сущий каток,Шкоты впиваются в руки, ветер сбивает с ног —С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загналВ залив, где кипят буруны между клыками скал.Бешеный рев прибоя донесся до нас из тьмы,Но только с рассветом мы поняли, в какой передряге мы.«Свистать всех наверх!» По палубе мотало нас взад-вперед,Но мы поставили топсель и стали искать проход.Весь день мы тянули шкоты и шли на Северный мыс,Весь день мы меняли галсы и к Южному вспять неслись.Весь день мы зазря ладони рвали о мерзлую снасть,Чтоб не угробить судно да и самим не пропасть.Мы избегали Южного, где волны ревут меж скал,И с каждым маневром Северный рывком перед нами вставал.Мы видели камни, и домики, и взвившийся ввысь прибой,И пограничного стражника на крыльце с подзорной трубой.Белей океанской пены крыши мороз белил,Жарко сияли окна, дым из печей валил,Доброе красное пламя трещало по всем очагам,Мы слышали запах обеда, или это казалось нам.На колокольне радостно гудели колокола —В церковке нашей служба рождественская была.Я должен открыть вам, что беды напали на нас с рождествомИ что дом за жилищем стражника был мой отеческий дом.Я видел знакомую комнату, где тихий шел разговор,Блики огня золотили старый знакомый фарфор;Я видел старенькой мамы серебряные очкиИ такие же точно серебряные отца седые виски.Я знаю, о чем толкуют родители по вечерам,—О тени семьи, о сыне, скитающемся по морям.Какими простыми и верными казались мне их слова,Мне, выбиравшему шкоты в светлый день рождества!Вспыхнул маяк на мысе, пронзив вечерний туман.«Отдать все рифы на брамселе!» — скомандовал капитан.Первый помощник воскликнул: «Но корабль не выдержит, нет!»«Возможно. А может, и выдержит», — был спокойный ответ.И вот корабль накренился, и, словно все оценив,Он точно пошел по ветру в узкий бурный пролив.День штормовой кончался на склонах зимней земли;Мы вырвались из залива и под маяком прошли.И когда на открытое море нацелился нос корабля,Все облегченно вздохнули, все, — но только не я.Я думал в черном порыве раскаянья и тоски,Что удаляюсь от дома, где стареют мои старики.

ГАДАЛКАПеревод А. Сергеева

Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,Отчего я люблю все вкусное, а невкусного в рот не возьму?Отчего у мота веселый, а у жмота печальный вид?»«Легко загадки загадывать», — гадалка мне говорит.Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,Всем не везет на свете или только мне одному?То уплывет рыбешка, то пташечка улетит…»«Легко загадки загадывать», — гадалка мне говорит.Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,Отчего ребята заводят с девушками кутерьму?И было бы что хорошее, а то — так сплошной стыд!»«Легко загадки загадывать», — гадалка мне говорит.Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,Раз всем помирать придется и вообще пропадать всему —Зачем этот мир прекрасен и как праздничный стол накрыт».«Легко загадки загадывать», — гадалка мне говорит.Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,Где же причина причин, „потому“ на все „почему“?От этих самых загадок в глазу аж слеза горит».«Легко загадки загадывать», — гадалка мне говорит.

АЛЬФРЕД ЭДВАРД ХАУСМАНПеревод Б. Слуцкого

БЕЛЬГИЯ

ГВИДО ГЕЗЕЛЛЕПеревод с нидерландского Н. Мальцевой

Гвидо Гезелле (1830–1899). — Фламандский поэт и филолог, писал на нидерландском языке. Был священником. Преподавал в духовной семинарии в Руселаре, где одним из его учеников был Албрехт Роденбах (см. ниже). С 1871 года жил в уединенном местечке Контрейк.

С первым сборником («Кладбищенские цветы») Гезелле выступил в 1858 году, за ним в 1860 году последовали «Фламандские упражнения в стихосложении» и «Стихотворения, песни, молитвы». Темы творчества Гезелле— размышления о вере, взаимосвязи природы и человека, о судьбах родины. После длительного, вызванного тяжелым душевным кризисом молчания поэт в 1877 году вновь возвращается к литературной деятельности. Стихи этого периода посвящены вечности и смерти, поэт создал целый ряд мистических гимнов. С 1878 по 1880 год выходит в свет четырехтомное «Полное собрание стихотворений» Гезелле, в 1893 году — сборник «Венок времени», в 1897 году — «Рифмы».

ШЕЛЕСТЯЩИЙ ТРОСТНИК

О шелестящий мой тростник!Напев твой горестен и дик!Когда пролетный ветр с полейтвоих касается стеблей,—смиренно гнешься, отрешен,и, вспрянув, вновь творишь поклон,и шепчешь… — в глубь души прониктвой зов печальный, о тростник!О шелестящий мой тростник!Как редко, встав от дел, от книг,один сидел я над рекой;был безграничен мой покой,и я взирал на ток струи,на стебли слабые твои,на рябь… — и постигать привыктвой зов печальный, о тростник!О шелестящий мой тростник!Твой голос путника настиг,но, глух к напеву твоему,он прочь спешит, из тьмы во тьму,туда, куда судьба влечет,где злато звонкое течет,—не остановишь и на мигего, о милый мой тростник!И все же, гибкий мой тростник,не все отвергли твой язык;господь твой стебель сотворил,сказал он: «Дуй!» — и, легкокрыл,тебя коснулся ветерок,ты преклонился… слушал бог…твой голос, мал или велик,угоден был ему, тростник!О шелестящий мой тростник!И мне понятен твой язык,когда, смирен и отрешен,земле кладешь земной поклон,господню заповедь верша,—всегда с тобой моя душа,о шелестящий мой тростник!И мне понятен твой язык.О шелестящий мой тростник,вплети свой голос хоть на мигв напев мой горький и прильник стопам того, кто наши днипродлил! — о ты, творец твердынь,что внемлет стеблю, не отринь,услышь! — с мольбой к тебе приникя — бедный, страждущий тростник!

СТАРЫЕ ВЕТВИ

Печален вид дерев нагих;как прежде, там гнездятсяот веток — паветья, на нихлисты не молодятся;но знаю — ветви дрогнут вдруг,листок с листком связуя,на свет, струящийся вокруг,перстами указуя.Во мгле зимы чета стволовчернеет за четою;полумертвы, но вешний зовзатеплен в них мечтою;так в старом — новой жизни днипростерты божьим плугом,как утро с вечером, оничредуются друг с другом.Рубцы и раны свежий цветзеленый заживляет;минувшим не прельщайся, нет,—оно благословляетрастущих вновь из седины,все с тою же мечтою,что присноновою должныизлиться красотою.

ЗЛАТОГЛАВЕЦ

О златоглавец, несличимыйс толпою звезд; неисточимыйисточник сил;сколь дивен выезд августейший,когда стремишься ты древнейшейтропой светил!От века смертная зеницазарей и полднем не назрится,и грустен час,как снидешь в царство теневое,возвеселивши все живоеи, грешных, нас.О знак, нагой земле явленныйв послы зиждителем вселенной,чей лик сокрыт;что я, что ты, златое око,когда подъемлет нас высокоГосподень щит?Как герб укажет на именье,род, славу, честь и разуменье,так, в свой чертогвзойдя, верховное светилонам рыцаря провозвестило,чье имя — Бог.

МАТУШКА

Ни фотографийсыну Вы,ни одногопортрета,не соизволили —увы! —оставитьв жизни этой.Все тлен — и холсти мрамор, но,моею полонкровью,был в сердцеобраз Ваш давнонапечатленлюбовью.Дай мне господьнести, как свет,его благуюсилуи, кончив лета,сей портретунесть с собойв могилу.

ИЗ ГЛУБИНЫ

Чуть слышный звон колоколови бой часов далекий;и вся зима, как день один —бессветный, одинокий;так чужд пустынный этот мир,так мрачен и уныл,что сердце застучит на миги вновь лишится сил;темнея, дышит небосводсмятеньем; нет, тревожнейи глубже, отчего землявокруг еще ничтожней.Я болен, что со мной? чегонедостает, что преждеменя хранило от забот,—меня, кто жил в надеждеи радости, кто обращали мысль, и светлый взорк тебе, о солнце, в небеса,в сияющий простор!Где это все и почему,унижен и бессилен,я в зимнем склепе погребенбез плача, без светилен?О неизбежность смерти, тыпередо мной воочьюстоишь; по капле тьма твоястекает в сердце ночью;и вот печаль, хотя былапрекрасна жизнь моя,на сердце возложила длань,и ныне плачу я.Где мне укрыться от тебя,познание печали? —ты безутешно и мертво;ты — цепь, меня сковали.Куда бежать? Ужель бежатьмне, что себя в молитвеискал, кому один господьопора в этой битве?Молился я или молчал —ты слушал в вышине;воззри же вновь — я сердцем чист,и нет вины на мне.Услышь, отец! Из глубинывзываю ввысь с мольбою:«Над смертным сжалься, свет яви!Я весь перед тобою».И ты был погребен, как я,во глубине могилы,и ты беспомощность своюоплакивал; и силытебя оставили; и тымолил на склоне дня,—ты, господи, приявший смерть,страдавший за меня!Так не отринь же; весь дрожаот смертного озноба,встать из ничтожности своейхочу я, как из гроба!

ВОРОН

Однажды я следил, как старый ворон в мглистомбессветном воздухе, — на призрака похожнемого, — помавал крылами с хладным свистом;и клюв и лапы — весь, как уголь, черный сплошь.Голодные глаза в провалах черных впадинмигали тьмой; во мрак и траур обряжен,урод среди своих, ничтожен и нескладен,как камень, надо мной повис в тумане он.Немой! И взмах его широких крыл беззвучен;как те, что гроб несут, в тиши замедлив шаг,—вот так и он скользил над льдом речных излучин,над белизной лугов, — всему живому враг.Чего ты хочешь здесь, о призрак? Что за вестистремят тяжелый лёт в промозглой зимней мгле;гонец страданий, где, в каком осядешь месте,кому сулишь беду на сумрачной земле?Что ныне нам с такой суровостью железнойнесешь, ответь, — болезнь, жестокий голод, мор?Иль, может быть, уже разверзлась тьма над бездной,и вечный мрак персты над нами распростер?Молчишь! так прочь лети! туда, где даже светунет доступа, мрачны и хмуры облака;где волны вмерзли в лед; где не было и нетуни неба, ни земли, ни малого цветка!Прочь! Или молви мне, как все другие птицы,хоть слово — как они, вскричи среди зимы;да, как они, запой, хоть снег кругом вихритсяи на полях лежит налет вечерней тьмы.И ворон вдаль поплыл, как глыба катафалка,но прежде, чем уйти в чернеющую высь,замедлил свой полет и тяжело и валкои каркнул в тишине глухое: «Берегись!»

ЖОРЖ РОДЕНБАХПеревод с французского

Жорж Роденбах (1855–1898). — Поэт и прозаик, писавший на французском языке. Изучал право в Гентском университете, где познакомился с Э. Верхарном. В 1881 году был одним из организаторов литературного журнала «Молодая Бельгия». С 1887 года жил в Париже. Испытавший вначале воздействие французских поэтов парнасской школы, Ж. Роденбах обретает в дальнейшем самостоятельный голос; для его стихов, вошедших в сборники «Элегантное море» (1881), «Светская зима» (1884), «Чистая юность» (1886), «Царство молчания» (1891), «Отблески родного неба» (1898), характерно неприятие капиталистической действительности, меланхолическая скорбь по фламандской старине, по уходящему патриархальному быту, культ страдания и тоски. Стихи Ж. Роденбаха, виртуозного мастера формы, передают зыбкость очертаний внешнего мира и мягкие полутона настроений; однако его символистская поэтика лишена зашифрованности, его стихи ясны и прозрачны. Перу Ж. Роденбаха принадлежит также ряд прозаических произведений.

«Воскресный бледен день…»Перевод М. Ваксмахера

Воскресный бледен день и пуст, как в годы детства,Он весь — уныния и скуки торжество,Тягуч он и сонлив, и нет такого средства,Чтоб хоть на миг один расшевелить его.Как будто из краев, залитых солнцем южным,Вернулся ты домой, к постылым и ненужнымЗаботам и хандришь, слоняясь, точно тень,По хмурым комнатам… Таков воскресный день.Воскресный этот день, томительный и длинный,Чье сердце немота тугая оплела,Безмерно сиротлив, как черные крылаДалекой мельницы над голою равниной.Воскресный блеклый день! Я на него гляжуОпять, как в те года, опять глазами детства,И фиолетовых полутонов соседствоВ его мерцании неярком нахожу —И фиолетовый оттенок риз пасхальных,И фиолетовый оттенок похорон…Опять колокола поют со всех сторон,И мерный перезвон их голосов печальных,Как прежде, в душу мне вливает смерти страх…Глазами детскими гляжу на воскресенье,Огромный вижу пруд в пустынных берегах,И в нем обрывки туч и небосвод осенний.Воскресный день. Душа тоскою смущена.Чуть слышный аромат, таинственный и тонкий,Букета белого и маленькой сестренкиПечальные глаза — она всегда больна…

* * *

«Иные города, старинные посады…»Перевод М. Ваксмахера

Иные города, старинные посады,Где высятся церквей замшелые громады,—Кольцом высоких стен они обведены,Кольцом былых валов и рвов, заросших ныне,Седых ровесников дряхлеющей твердыни.И медный зов трубы слетает со стеныУнылой жалобой на долгую разлуку,А рядом, на лугу, военную наукуДесяток рекрутов пытается постичьПод монотонные рулады барабана —По крепостным валам оживший бродит кличВремен воинственных и гаснет средь бурьяна…И старой крепости тосклив угрюмый вид,И молодых солдат невесел шаг тяжелый,И гулкий барабан встревоженно гудит,Как улей, где в тоске больные бьются пчелы.

* * *

«В провинции, в тиши…»Перевод Ю. Денисова

В провинции, в тиши, в истоме предрассветной,В стыдливой сладости предутренней порыЗвонят часы, звонят, и ласковей сестрыАвроры нежной взгляд, и музыкою бледнойЗа звуком слабый звук, как за цветком цветок,На крыши падает, и в тихий час рассветаИх рассыпает ветр, как влажные букеты.Роняет с башенки за звоном звон Восток,И падают они гирляндой лилий белых,И падают они, Былого лепестки,Из высей голубых, медлительны, легки,На мертвое чело Годов окаменелых.

ТИШИНАПеревод Ю. Денисова

О, нежность вечера! О, полумрак осенний!Как смерть безбольная, кончается закат.По стенам к потолку карабкаются тени,И дремлют комнаты, и лампы не горят.Как смерть безбольная, с отрадною улыбкойПриходят сумерки. И в глубину зеркалТы отступаешь сам, и странен образ зыбкий,И кажется, что он не жил, а умирал.Картины темные висят на белых стенах,Пейзаж задумчивый — пейзаж твоей души.Как будто черный снег все падает в тиши,Там, в долгих сумерках, печально-неизменных.О, нежность вечера, привыкшая к сурдинеИ к звукам томных арф, кларнетов и виол!Любовники молчат в мечтах о птице синей,Рисунок на ковре их взгляды вдаль увел.О, если б вздохи слить в едином аромате,Став существом одним, — какая благодать!И думать об одном и об одном молчать,Когда последний свет томится на закате.

* * *

«Тебе подобен я, мой порт…»Перевод Ю. Денисова

Тебе подобен я, мой порт, больной мой брат!Как скорбно над тобой звучат колокола!Флотилия судов не раз к тебе плыла,И груди парусов им золотил закат.Те груди белые любви к морям полны!Встречавший корабли, когда-то шумный порт,Теперь ты в трауре, один скорбишь ты, горд,И смелые суда не ищут ласк волны.Исчез и шум и блеск… У берега тростникНад пленного водой в недвижности поник.Пустынная вода печальна, как вдова,Ей саван ветры ткут, шепча любви слова.Печально мы молчим, и ты, мой порт, и я.Я знаю боль твою. Ведь эта тишинаВся сожаленьями о парусах полна.Как мертвый твой канал, застыла жизнь моя.

АЛБРЕХТ РОДЕНБАХПеревод с нидерландского Е. Витковского

Албрехт Роденбах (1856–1880). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Учился в духовной семинарии, где на него большое влияние оказал преподававший там Гвидо Гезелле. Двоюродным братом поэта был Жорж Роденбах (см. выше).

В конце 70-х годов Албрехт Роденбах был основателем и руководителем литературного журнала «Рыцарский стяг» (впоследствии — «Новый рыцарский стяг»). Творчество Роденбаха, уходящее глубокими корнями в романтизм и впитавшее в себя влияния поэтов европейского Возрождения и классицизма от Данте до Гете, пленяет читателя страстностью и энергией. Молодой поэт становится одной из центральных фигур нарастающего национально-освободительного движения против насильственного офранцуживания Фландрии; он произносит пламенные речи, печатает политические статьи, пишет свободолюбивые стихи, пропагандирует нидерландский язык.

Рано ушедший из жизни, А. Роденбах оставил большое поэтическое наследие. Сборник «Первые стихотворения» вышел в свет в 1878 году, когда его автор был студентом юридического факультета. К лучшим произведениям Роденбаха принадлежит стихотворная драма в духе Вагнера «Гудрун», опубликованная после смерти поэта.

МЕЧТА

Плывут седые облакав лазури высоты.Глядит ребенок, погруженв мечты.И, изменяясь на лету,уходят облака в мечту,они плывут, как сны точь-в-точь,прочь, прочь,прочь.Плывут седые паруса,торжественны, чисты.Глядит ребенок, погруженв мечты.И, уменьшаясь на лету,плывут кораблики в мечту,не в силах ветра превозмочь,прочь, прочь,прочь.Плывут миражи вдалеке,плывут из темноты.Глядит ребенок, погруженв мечты.И нагоняет на летумечта — мечту, мечта — мечту,чтоб кануть в Лету, кануть в ночь,прочь, прочь,прочь.

ЛЕБЕДЬ

Прохладно; первая звездав просторах замерцала;и в девственный глядится пруднебесное зерцало.В объятьях ночи и луны,сияние струящей,прекрасный лебедь на водележит, как будто спящий.Он гладь невинную крыломвосторженно тревожит,и пьет, и грезит, как поэт,и прочь уплыть не может.Ему ответит на любовьпечаль воды озернойи образ отразит его,хрустальный, иллюзорный.И лебедь в озеро влюблен,безмолвствуя во благе,—но не бесчестит никогдаего невинной влаги.(Дитя, вот так и я творю,когда закат увянет,когда невинный голос твойв мое сознанье канет.)

ОРЕЛ

Вершину как престол избрав,торжественная птицавзирала в небо, чтоб затемв просторы устремиться.Но ядовитая змеявсползла к нему на кручи,и, лишь собрался царь высотуйти в полет могучий,змея вокруг его груди,предательски и злобно,блеснув на солнце, обвилась,стальной петле подобна.Летит орел, а с ним — змея,что меж камней лежала —и в грудь орлу сочится ядотравленного жала.О честолюбец, возлетив простор, в пучину света —и не ропщи, что смерть близка:таков удел поэта!

МИР

Был зимний вечер. Темнота окутала алтарь.Ко входу в церковь брел монах, держа в руке фонарь.Как пилигрим, свершивший путь, усталый, изможденный,остановился и застыл у каменной колонны.И долго около дверей ключами он бренчал,но сам, казалось, ничего кругом не различал,как призрак. Наконец вошел, ступая еле-еле,трикраты грудь перекрестил, смочил персты в купели,фонарь немного приподнял, увидел в тот же миг:стоит вблизи от алтаря еще один старик,—как Голод, худ, как Смерть, согбен, — но все же был высок он,в седой копне его волос светился каждый локон;исполнен вдохновенных дум, сиял во мраке он,как алебастровый сосуд, в котором огнь зажжен.Сурово инок вопросил, едва его заметил:«Что ищешь?» — «Мира!» — в тишине чужак ему ответил,вздохнул и в нишу отступил, к колонне, где темно.Монах, взглянув на чужака, молиться начал, но,постигнув истину, шагнул назад, к церковной двери:пришлец, искавший мира здесь, был Данте Алигьери.

MACTE ANIMO[52]

Я ничего не должен знать о женщинах на юге,что полны гибельной тоски, когда, томясь в недуге,несут безлистым деревам в безвыходной мольбеплач о возлюбленных своих, о листьях, о себе.Ты ль это, — слышу каждый час в груди твой хрип свистящий,—ты ль это, червь, грызущий плоть, — смертельный рок, висящийнад светлой юностью моей? — Я все отдам навек,но не тебя, моя душа, орешины побег!Тяжелый, низкий небосвод вдруг посветлел сегодня,—о радость, о тепло, о свет, о благодать господня,—моя страна… моя любовь… жизнь, юность, счастье… Брат,не рассуждать… Бери клинок, погибни, как солдат!

АРНОЛД САУВЕНПеревод с нидерландского Н. Мальцевой

Арнолд Саувен (1857–1938). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Принадлежал к поэтам позднего импрессионизма, для которых город, бурно развивающаяся промышленность, индустриализация общества были олицетворением гибели всего прекрасного. Поэты этого поколения (Саувен, Лангендонк, несколько позднее — Карел ван де Вустейне) находили приют и уединение вдали от шумных городов. Лучшие стихи Саувена написаны под впечатлением природы провинции Лимбург, полны свежести и чистоты восприятия, неподдельной простоты.

ЖУРАВЛИ

Высоко над хуторами,Над просторами полейПролетают вечерамиСтаи диких журавлей.Рассекут крыла, блистая,Хрупкий воздух октября,—Мчат на юг за стаей стая,За далекие моря.Над пустынной, нежилою,Опочившей до весны,Над осеннею землею,Над землею тишины,Где паучьи паутинкиСеребрятся у леска,—Журавлиные поминки,Их прощальная тоска.И среди равнин безлесныхПастухи у пестрых стадВвысь, на странников небесных,Долго с жалостью глядят.В их глазах — печаль, тревогаИ еще вопрос немой:«Далеко ль лежит дорога,Скоро ль будете домой?»А они, как пилигримы,Исчезают в полумгле.Их пути непостигаемыУмирающей земле.

ТРАКТИР

Уж целый век стоишь ты, старожил,Среди путей торговых, на развилке.Сколь многим ты радушно предложилСвой кров и стол, бочонки и бутылки.Тому, кто вечером бредет без силИ чувствует усталость в каждой жилке,Призывный свет твоих окошек мил,Как свет далекой дружеской ухмылки.Сколь счастлив тот, кто на своем путиВ дом собственных желаний мог войти,—Где слышит слово ласки и привета,Где ждет его Любовь, где стол накрыт,Огонь в камине весело горит,Постель свежа и загодя нагрета.

ДАЛЕКОЕ

Я вижу вновь высокий дом, фронтон,Зеленый ставень, шторы в мелких сборках,Две тачки и повозку на задворках,Над красной черепицей — трепет крон.То, что погибло в глубине времен,Живет во мне, как в детстве — сумрак в норках,Сарай на крепких струганых подпорках,Столбы ворот, конюшня и загон.О дом, о мир, исчезнувший давно,Ты будешь жить со мною заодно,Тоску и нежность в сердце насаждая.Мне не забыть, как с твоего крыльцаЗвала меня, тогда еще мальца,Перед закатом женщина седая.

ПОЛ ДЕ МОНТ

Пол де Монт (полное имя — Карел Мария Полидор де Монт) (1857–1931). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Вместе с Албрехтом Роденбахом был одним из руководителей национального студенческого движения. С 1904 по 1918 год был хранителем Королевского музея изящных искусств в Антверпене.

Пол де Монт был поэтическим наставником фламандского поколения литераторов — «восьмидесятников», уделял внимание взаимосвязям различных литератур, что внесло большой вклад в дело сближения литератур Нидерландов и Бельгии. Пол де Монт разделял взгляды сторонников «искусства для искусства», но его стихи трогают читателя чистотой и живостью интонации. Среди поэтических сборников Пола де Монта — «Весенние шутливые представления» (1881), «Идиллии» (1882), «Порхание бабочки» (1885) и др. Ему принадлежат также прозаические произведения, пьесы и ряд работ по фламандскому фольклору и истории искусства.

ЖАВОРОНКУ В КЛЕТКЕПеревод с нидерландского Н. Мальцевой

Пускай от кисти до плечаОтсохнут руки палача,Пусть не уйдет он от бича,Ему готова плаха —До старости и до сединДа будет ввергнут в равелинТот, кто посмел на миг одинЛишить тебя родных долин,О жаворонок, благостная птаха…Я молча слушаю певца,Его напевам нет конца,Они очаровать ловцаПытались без успеха —Но равных им на свете нет.О жаворонок, ты поэт!Ты в клетке, но тебе в ответДолин зеленых вторит эхо.Я под чужим окном стоюИ слезы горестные лью,Переживая скорбь твою,—Увы, в каморке теснойНи веточки, ни стебелька…О, как неволя нелегка!Пусть клетка тесная крепка —Необоримая тоскаВлечет тебя в простор небесный.Тоска, великая тоска,Как исполинская рука,Тебя возносит в облакаИз этой клетки душной,—Тоска по ветру в вышине,По неземной голубизнеВ горячем солнечном огне,Но жизни в пропасти воздушной.Тоска — и смысла нет в борьбе,Но утром, будто по волшбе,Бурлит поэзия в тебе,Зовет в просторы воли —Ты к богу путь направил свой,Но горе! Ты, поэт живой,О прутья бьешься головойИ замолкаешь от безумной боли.Но ты молчишь всего лишь миг,Но снова слышен звонкий клик,Но вновь глаголет твой язык,Чтоб знали все, повсюду:Не сломлены твои крыла,И сколь темница ни мала,Но песнь чиста и весела:«Я должен петь… Я должен петь — и буду!»О жаворонок, бедный брат,Как был бы я безмерно рад,Когда бы смог от всех преградТебя избавить…

ИВАН ЖИЛЬКЕНПеревод с французского

Иван Жилькен (1858–1924). — Франкоязычный поэт. Учился в Лувенском университете; в 90-е годы руководил журналом «Молодая Бельгия». И. Жилькен был сторонником поэзии «чистого искусства»; однако его поэзия во многом отразила реальные социальные противоречия эпохи. Поэмы Жилькена «Осуждение художника» (1890) и «Сумерки» (1892), поэтический сборник «Ночь» (1897) исполнены мотивов неприятия буржуазной морали.

ПРИЗЫВПеревод М. Квятковской

Из бездны мерзостной к тебе взываю я,О Муза страждущих, царица непокорных,Мать прихотливых скук и упоений черных,В обиженных сердцах клокочет злость твоя;Любовница богатств, алмазов и тряпья,Ты — опиумный бред эдемов иллюзорных,Владычица стихов, печальных и тлетворных,—Приди! Здесь, в липкой тьме, хрипит душа моя.Твой мрачный фейерверк — одна моя отрада;На пастбищах твоих пасти я буду стадоНевиданных безумств, неслыханных страстей.Целуй меня хмельней! Пригубить дай отравы!И в грозную лазурь, куда мне нет путей,Мой разум вознеси, как солнце в блеске славы!

СЕГОДНЯПеревод М. Квятковской

Роза льет аромат несравненный,Расцветает и вянет она.Плесни мне, дружище, вина,И выпьем за тленность вселенной.Словно бабочка, льнет красотаТо к одной, то к другой светлокудрой.Все сущее — видимость. МудрыйСледит, как играет мечта.

РАЗРЫВПеревод М. Квятковской

Как хорошо нарушить клятвы гнет,Как тяжело докучный долг нести!Поверь, что сердце, обещая, лжет,—Оно не в силах клятву соблюсти.Не прибегай к старинным волхвованьям,Не оживляй угаснувшее пламя,Не тронь души неправым притязаньем,Не уловляй знакомыми силками!Да, я тебя оставил, разлюбя,И так же умерла любовь твоя!Ты — знала. Нет, я не виню тебя,Но наше счастье погубил не я.Я лишь исполнил долг, порвав с тобою.Иди вперед, не плача по утратам,Своим путем, указанным судьбою,И зла не помни, расставаясь с братом.

МУДРЫЕПеревод М. Квятковской

Куртины цветов белоснежныхАроматами сердце пьянят,И мудрость голов белоснежныхМне тончайший дарит аромат.Цветы пред очами мудрыхОблетают с уходом весны;Но кроткие речи мудрыхДалеко сквозь вечность слышны.

В ВАГОНЕПеревод Ю. Денисова

Ребенку жить в изгнанье суждено,И он в вагоне гаснет от печали.Неудержимо ускользают дали,А он глядит в вечернее окно.Загадочным желанием томим,Он чувствует Эдем, скользящий мимо…Эдем исчез!.. Восторг — воздушней дыма,Развеялись надежды вместе с ним.Смиритесь иль судьбу на бой зовите —Неумолим извечный ход событий,И что нас ждет, еще никто не знал.О, как горька недостижимость рая!Он близко, за окном, но, как Тантал,Стремлюсь к нему, его не достигая.

МОРИС МЕТЕРЛИНКПеревод с французского

Морис Метерлинк (1862–1949). — Выдающийся драматург, эссеист, поэт; писал на французском языке (о его творчестве см. том БВЛ «Эмиль Верхарн. Стихотворения. Зори. Морис Метерлинк. Пьесы»), В 1889 году Метерлинк выпустил сборник стихов «Теплицы», а в 1896 году — сборник «Двенадцать песен», дополненный впоследствии еще тремя стихотворениями («Пятнадцать песен», 1900); этим исчерпывается наследие Метерлинка-поэта. Символистские мотивы стихов Метерлинка, его романтическое обращение к темам народных легенд были своеобразным протестом против мещанской бескрылости натуралистического искусства конца века. Душа лирического героя тяготится неподвижностью и духотой «теплиц». Однако мы не найдем здесь ни сильных страстей, ни подлинного трагизма, присущих драматургии Метерлинка.

ОРАНЖЕРЕЯ СКУКИПеревод М. Квятковской

О, синей скуки в сердце тленье,Когда в рыданиях луныМои мечты просветленыПрозрачной синевой томленья!Той синей скуки гладь светла,Как мир оранжереи сонной,Где в глубине темно-зеленойВ квадратах света и стеклаВидны огромные растенья,Чьи тени, странно продлены,Оцепенели, словно сны,На розах страстного смятенья,И волны, полнясь в тишине,Слились с луною в небе млечномВ одном рыданье — синем, вечномИ монотонном, как во сне.

ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ СТЕКЛОПеревод Э. Шапиро

Гляжу на прошлые часыСквозь жгучее стекло печали,И с голубого дна предсталиЦветы невиданной красы.Стекло над сумраком желаний!Желанья, что таит душа!И мертвая трава, шурша,Горит в плену воспоминаний!Приближу я к мечте своейСтекло, и в зыбкости кристаллаРаскроются цветы усталоДавно умолкнувших скорбей!Пока их память не оделаВ привычный саван гробовой,Пусть этот креп смутит покойИных надежд в душе незрелой.

РАСТЕНИЯ СЕРДЦАПеревод Ю. Денисова

Уйдя под голубой хрустальМечты прозрачной и усталой,Стихает боль моя помалуИ стынет давняя печаль.Растений символичных чары,Желаний охладевших мхи,Лианы — прошлые грехи,Услад отцветших ненюфары.И только лилия одна,Возвысясь над больной листвою,Молчит средь мертвого покоя,Недвижна, холодна, бледна.И, белизны своей истомуРассеяв, словно лунный свет,Она мистический обетНесет кристаллу голубому.

* * *

«От слез мои губы завяли…»Перевод Ю. Денисова

От слез мои губы завяли,Лобзания не родились…Несжатое поле печали,Желаний забытая высь!Все время то скука дождей,То снежная гладь на полянах.Из воспоминаний туманных,В душе притаившись моей,Два волка глаза устремилиНа жертвы и молча глядятНа кровь убиенных ягнят,Схороненных в снежной могиле.И светится только лунаВ печали своей монотонной,И в холоде осени соннойСпит страсть, голодна и больна.

* * *

«Она любви искала…»Перевод М. Квятковской

Она любви искалаВ неведомых краях,По всей земле искала,В пустынях и в морях,В нехоженых лесах.Три пастуха, три градаДарили ласки ей.Жена трех королей,Она любви искала,Но не встречалась с ней.Она домой вернулась.Перед ее дворцомСтарик стучался в двери.И золотым кольцомНасквозь пробил он двери.— Что надо вам у нас?— Прошло уж тридцать летС тех пор, как я вас знаю.— И я узнала вас.— Я жду вас каждый час.— Теперь ваш волос сед!— Я жду вас тридцать лет.Дадите ли мне руку?— На ваших — крови след!— Стучусь я тридцать лет.

* * *

«Трижды в рог я протрубил…»Перевод М. Квятковской

Трижды в рог я протрубил,Что ж она нейдет?— С башни вниз она сошла,У окна не ждет.Мы в тот вечер, в горький часПлакали вдвоем.— Плакала она семь летИ забылась сном.С ней ли перстень золотой?Мой пропал с тех нор.— Даже взгляда не пошлетВам она в укор.Знаю, грешен я пред ней,Бог один лишь свят.— Вас простила бы она,Но уста молчат.Словно мальчик, я рыдалУ ее дверей.— Знайте, вот уже три дня,Как не больно ей.

ПЕСНЯ«Семь лет, как взаперти…»Перевод В. Васильева

Семь лет, как взапертиТомится королева,Семь лет, как не найтиКлюча от этой башни.А за мостом водаТечет туда, где море.Вот с золотым ключомКороль стучится к ней,Стучится много дней.Но не подходит ключ.— А где искать другой?— Ищи на дне морском.К ней праведник пришелС серебряным ключом,Стучится день за днем.Но не подходит ключ.— А где искать другой?— Ищи на горных кручах.Стучится к ней бедняк.Он медный ключ принес,Но повернуть никакНе удается ключ.— А где искать другой?— Ищи за черной тучей.Явилось к ней дитя.Без стука в дверь вошло.При нем железный ключ.— Ты где нашел его?— Его увидел я,На лестницу всходя.

ПЕСНЯ«Мне успели шепнуть…»Перевод Э. Шапиро

Мне успели шепнуть(О, как страшно, дитя),Мне успели шепнуть,Что собрался он в путь…Лампа здесь зажжена(О, как страшно, дитя),Лампа здесь зажжена,У дверей я одна…Вот вошла в первый зал(О, как страшно, дитя),Вот вошла в первый зал:Грустно пламя дрожало…Во второй вошла зал(О, как страшно, дитя),Во второй вошла зал:Грустно пламя шептало…Вот вошла в третий зал(О, как страшно, дитя),Вот вошла в третий зал:Там огонь умирал.

ПЕСНЯ«Тридцать лет искал я, сёстры…»Перевод В. Васильева

Тридцать лет искал я, сестры,Истекает жизни срок.Тридцать лет искал я, сестры,Разыскать его не смог.Тридцать лет блуждал я, сестры,По земле и по воде.Раньше был он всюду, сестры,Нынче нет его нигде.Час печали близок, сестры.Снять сандалии пора.Умирает вечер, сестры,В сердце — холод и хандра.Отдаю вам посох, сестры,Отдаю с моей сумой.По шестнадцать лет вам, сестры.Продолжайте поиск мой.

ПРОСПЕР ВАН ЛАНГЕНДОНКПеревод с нидерландского Н. Мальцевой

Проспер ван Лангендонк (1862–1920). — Фламандский поэт, писал на нидерландском языке. Один из основателей литературного фламандского журнала «Сейчас и скоро»; одним из первых в Бельгии начал борьбу с поэтами романтико-классического направления.

Поэтическое творчество Лангендонка развивалось очень неравномерно, подъемы активности перемежались периодами спада и глубокой меланхолии. Его поэтическое наследие невелико — это сборник «Строфы» (1900). Многое из более поздних стихотворений поэта не публиковалось и было утеряно.

ГВИДО ГЕЗЕЛЛЕ

Глава мыслителя, по смерти миромПомазанная, в ореоле лет,Согбенная над одиноким миром,Над бедными слезами наших бед;Свободна лжи, чужда людским кумирам,—Любви и человечности завет,—Что, жизнь утратив, разлилась эфиромИ возжигает вечной жизни свет.Из тьмы идут на этот свет сердцаК Вам, кто тысячекратно, до концаПрочувствовал их горести и муки,Их униженье, гнет и злобу скуки,—Чей скорбный взгляд, причастный временам,Прощает нас и сострадает нам.

ПОДНИМАЯСЬ К ХРАМУ СВЯТЫХ ДАРОВ

О грозный темный исполни,Пропахший мрачной стариной,—О чем я только не молил,Сокрыт твоею глубиной!О существо из камня! ЗдесьНадеждой пьян, убит виной,—По лабиринту сердца яБежал вослед за тишиной.Ни трепет тела, ни слеза,Ни вздох души во мгле ночной —Ничто не скрылось от тебя,Не проходило стороной.Все — горе первое моеИ стон последний потайной —В тебя врастает и живетЗа этой каменной стеной.Болит ли сердце или плоть —Душе не справиться одной.Я против рока восстаю,И горе следует за мной!

ПЕСНЯ ШАРМАНЩИКА

По улицам таскаюШарманку круглый год,С печалью воспеваюСвой собственный приход.О «сердце, что разбито»,«Тоске в чужом краю»,О том, что «все забыто»,Я без конца пою.Те песенки знакомыНароду с давних лет.Кто хлеб, кто грош из домуМне вынесет в ответ.Докучливы, как вьюга,Напевы бедняка.Но можно ли друг другаПонять наверняка?Меня с шарманкой вместеНесет людской поток,Но в каждом новом местеЯ стар и одинок.

БОЛГАРИЯ

ДОБРИ ЧИНТУЛОВ

Добри Чинтулов (1822–1886). — Родился в семье ремесленника; учился в России (окончил Одесскую семинарию). Учительствовал в Сливене и Ямболе. Выступал за национальную независимость Болгарии. Автор революционно-романтических стихов (созданы в 1849 — начале 60-х годов), проникнутых идеями патриотизма и свободолюбия. Стихи Д. Чинтулова мелодичны, написаны живым народным языком; некоторые из них стали народными песнями (в частности, стихотворение «Восстань, восстань, юнак балканский!», публикуемое в настоящем томе).

ВОССТАНЬ, ВОССТАНЬ, ЮНАК БАЛКАНСКИЙ!Перевод М. Зенкевича

Восстань, восстань, юнак балканский!От сна глубокого будиИ против власти оттоманскойНа битву всех болгар веди!Кровавые льет слезы в мукеПод игом рабства наш народ,Он к небу простирает руки,Да бог спасенья не дает.Итак, терпели мы немало,Доколе ж будем мы терпеть,—Такими станем, как бывало,Иль лучше всем нам умереть!Доколе будем мы рабамиИль сил своих не соберем,Иль мы себя погубим самиИ вымрем в рабстве под ярмом.Смотрите, как живут народы,И с них пример возьмем себе,—Как добиваются свободыИ прославляются в борьбе.Вставайте, братья, все к оружью,И смело двинемся вперед,Готовьте к бою сабли, ружья!Ведь скоро помощь к нам придет.Поднявшись, сербы, черногорцыПомогут нам сражаться тут,И с севера на помощь скороГерои русские придут.Змею раздавим мы ногами,Пока она еще мала,И смело вступим в бой с врагами,Чтоб вновь свобода ожила.Пускай восстанет лев балканский,Повеяв бурей, грозен, смел,Чтоб полумесяц оттоманскийЗа темной тучей потускнел!Поднимем знамя боевое,Свободной будет вся страна!Пускай прославятся герои!Да сгинут вражьи племена!

ПЕТКО РАЧЕВ СЛАВЕЙКОВПеревод М. Зенкевича

Петко Рачев Славейков (1827–1895). — Первый крупный поэт Болгарии, видный просветитель и известный общественный деятель. Родился Славейков в городе Тырнове в семье ремесленника-медника. Учился в церковной школе, с шестнадцати лет сам стал сельским учителем. За патриотические выступления не раз подвергался преследованиям со стороны турецких властей и греческого духовенства. Издавал в Константинополе газеты «Гайда» (1863–1867) и «Македония» (1866–1872), которые пользовались большой популярностью. После национального освобождения П. Славейков стал одним из лидеров либеральной партии, был министром и председателем Народного собрания. Как общественный деятель П. Славейков боролся за утверждение демократических норм общественной жизни, выступал против реакции, буржуазной диктатуры. Всегда проявлял живой интерес к России, популяризировал русскую литературу, выступал против антирусской политики правящих кругов в болгарском княжестве.

Литературной деятельностью Славейков начал заниматься с конца 40-х годов. Он собирал народные песни, пословицы и поговорки, переводил русских, украинских, сербских и греческих поэтов. От вольных переработок он шел к созданию художественных переводов, закладывая основы переводческого искусства в Болгарии. В 1852 году в Бухаресте вышли его первые поэтические сборники — «Пестрый букет», «Песенник» и «Басенник», в которые вошли переводные и оригинальные произведения поэта. Эти сборники выполняли также роль учебных пособий в болгарских школах. В историю болгарской литературы Славейков вошел как один из родоначальников болгарской реалистической поэзии. Его басни, сатирические стихи, патриотическая и интимная лирика, его поэмы проникнуты народным духом и идеями национальной независимости.

КАНУН

Вставай! Пришел к тебе я с песней,чтоб пробудить тебя от сна.Вставай! Встречай восход чудесный.Вставай, гляди, как даль ясна.Уж птички певчие на волев лесу зеленом гомонят,ржет жеребец в широком поле —пойми, чему он тоже рад!Вставай! Проснуться не пора ли?Иль будет спать и тот, кто юн?Иль долгим сном мы все не спали?Вставайте! Праздника канун!

ЖЕСТОКОСЕРДИЕ МОЕ СЛОМИЛОСЬ

Я говорил: «Не буду, возмущенный,оплакивать злосчастный наш народ».Я укорял его ожесточенно:«Страдай, коль сносишь ты покорно гнет!»Такой народ судьбы своей достоин,достоин тяжких мук, нужды и зла,как раб бессмысленный и спящий воин,что может ждать он за свои дела?Ведь жизнь такую в жалком прозябанье,что наш народ влачит день изо дня,не искупают все его страданья,сочувствия к нему нет у меня!Но вспомнил, мама, как ты умиралаи как от юности и до седин,гонимая, ты мучилась, страдала,и все из-за того, что я твой сын!Жену свою я вспомнил молодую:не покидая двух моих детей,невольница злосчастная, кочуя,в нужде скиталась средь чужих людей!Чрез смерть твою и чрез ее мученьястрадания народа я постиг,и вскрылось старых ран кровотеченье,и головой я в горести попик…Мое жестокосердие сломилось,и я в слезах проклятие изрекза то, что гордостью душа затмиласьи что я был несправедлив, жесток.Я проклял всех, кто заслужил проклятье,всех, кто живет в позоре, честь губя,виновников всех проклял без изъятьяи вместе с ними самого себя…И я прислушался… И вдруг услышалпризыв: «Ах, кто поможет нам в защите?»И я, вздохнув, в ответ промолвил тише:«О, спит ли бог? Иль ничего не видит?»

ХРИСТО БОТЕВ

Христо Ботев (1848–1876). — Занимает особое место в общественном сознании и литературе Болгарии. С его именем связан высший этап национально-освободительной борьбы болгарского народа 60–70-х годов XIX века, а в его творчестве воплощены самые светлые национальные идеалы. После своей трагической гибели поэт стал национальным героем.

Христо Ботев родился в семье учителя. Непродолжительное время он жил в Одессе и учился в гимназии (1863–1865), где увлекся русской литературой и революционной мыслью. Возвратившись в родной город, юноша замещал отца в местной школе и завоевал репутацию непримиримого противника турецких властей и болгарских богачей. Под давлением местной знати осенью 1867 года ему пришлось эмигрировать в Румынию, где он провел почти девять лет. Здесь он близко сошелся с болгарской революционной эмиграцией и такими выдающимися ее деятелями, как Любен Каравелов и Васил Левский. Социалист-утопист и революционный демократ, он проповедовал свои идеи в эмигрантской печати. Ярким свидетельством его смелых воззрений стал «Символ веры болгарской коммуны» (1871), в котором писатель говорил, что ждет «пробуждения народов и будущего коммунистического строя во всем мире». Вскоре X. Ботев оказался в центре борющейся эмиграции, а когда погиб В. Левский, возглавил Болгарский Центральный революционный комитет, готовивший всенародное восстание. Стремясь поддержать соотечественников, поднявшихся против чужеземного ига, X. Ботев сформировал отряд и в мае 1876 года переправился с ним через Дунай, чтобы вступить в открытую борьбу против регулярных турецких частей за свободу своей родины. В неравном бою он погиб в горах, недалеко от города Враца. По сложившейся традиции болгарский народ ежегодно отмечает 2 июня как день памяти Христо Ботева и всех патриотов, отдавших жизнь за свободу и независимость Болгарии.

Небольшое поэтическое наследие X. Ботева (немногим более двадцати стихотворений) разнообразно в идейном и жанровом отношении. Это вдохновенная гражданская лирика; это разящая сатира на чужеземных поработителей и благодушных болгарских либералов; это и искренняя исповедь человека любимого и любящего, который, подавляя в себе все личное, идет на суровую борьбу «за правду, за правду и за свободу». При жизни поэта часть его стихотворений была издана в 1875 году совместно с произведениями С. Стамболова в сборнике «Песни и стихотворения». Впервые все они были собраны лишь после смерти автора.

Христо Ботев оказал огромное влияние на все развитие болгарской поэзии; некоторые его стихи стали народными песнями.

ЭЛЕГИЯ«Народ мой бедный, скажи хоть слово…»Перевод А. Гатова

Народ мой бедный, скажи хоть слово,кто в рабской зыбке тебя качает?Тот ли, кто в тело вонзил Христовосвой меч со злобой и наслажденьем?Иль тот, кто песню одну лишь знает:«Свою ты душу спасешь терпеньем»?Тот ли, другой ли — его наместникиль брат Иуды и сын Лойолы,—подлец-предатель, живой предвестникгрядущих тягот, нужды проклятой,разбойник новый, в безумье новомотца убивший, предавший брата?Кто он? Скажи мне. Народ — ни слова,молчит Свобода. Но час за часомтак страшно, глухо гремят оковы.Народ на стадо скотов кивает —на сброд, одетый в сюртук и рясу,на всех, кто, видя, в слепца играет.Народ кивает, а пот кровавыйс чела струится на камень хладный.К кресту прибит он, распят. И ржавыйгвоздь разъедает народу кости.Народу в сердце змей впился жадно,его и наши сосут и гости.А раб все терпит. И мы годамибесстыдно молча считаем время,как долго стонем под хомутами,а кровь струится из ран народа.Мы ждем, поверив в скотское племя,что срок настанет — придет Свобода.

ХАДЖИ ДИМИТР[53]Перевод А. Суркова

Жив еще, жив он. Там, на Балканах,лежит и стонет в крови горючейюнак отважный в глубоких ранах,в расцвете силы юнак могучий.Обломок сабли он бросил вправо,отбросил влево мушкет свой грубый,в очах клубится туман кровавый,мир проклинают сухие губы.Лежит отважный. В выси небеснойисходит зноем круг солнца рдяный.Жнея по полю проходит с песней.Сильнее кровью сочатся раны.В разгаре жатва… Пойте, рабыни,напев неволи! Встань, солнце, вышенад краем рабства! И пусть он сгинет,юнак сраженный… Но, сердце, тише!Кто в грозной битве пал за свободу,тот не погибнет: по нем рыдаютземля и небо, зверь и природа,и люди песни о нем слагают…Днем осеняет крылом орлица,волк ночью кротко залижет раны;и спутник смелого — сокол-птица —о нем печется, как брат названый.Настанет вечер — при лунном светеусеют звезды весь свод небесный.В дубравах темных повеет ветер —гремят Балканы гайдуцкой песней!И самодивы в одеждах белых,светлы, прекрасны, встают из мрака,по мягким травам подходят смело,садятся с песней вокруг юнака.Травою раны одна врачует,водой студеной кропит другая,а третья в губы его целуетс улыбкой милой — сестра родная.«Где Караджа[54], расскажи, сестрица,найди, сестрица, мою дружину.Душа юнака — моя расплата,—пусть, бездыханный, я здесь остыну».Сплели объятья, всплеснув руками,и льются песни, и крылья свищут,поют, летая под облаками,дух Караджи до рассвета ищут…Но ночь уходит… И на Балканахлежит отважный, кровь бьет потоком,волк наклонился и лижет раны,а солнце с неба палит жестоко.

МОЯ МОЛИТВАПеревод А. Суркова

Благословен бог наш…

О мой боже, правый боже,ты не тот — не небожитель,а надежда сердца, боже,чья в душе моей обитель.Ты не тот, пред кем ночамипоп с монахом ломят спиныи кого коптит свечамиправославная скотина.Ты не тот, кто, взявши глину,сотворил жену и мужа,но сынов земли покинулв рабстве, голоде и стуже.Ты не тот господь, чьей властьюправят поп, и царь, и папа,кто неволе и несчастьюбедных братьев отдал в лапы.Ты не тот, кто бедных учитлишь молитвам да терпеньюи до самой смерти мучитлишь надежд пустых гореньем.Ты не бог тиранов злобныхи бесчестных лицемеров,бог глупцов скотоподобных,кровопийц и изуверов.Ты, мой боже, — разум ясный,бедняков-рабов опора,чьей победы день прекрасныйвсе народы встретят скоро.В сердце каждому, о боже,ты вдохни огонь свободы,чтобы в битву шли без дрожина душителей народа.Укрепи мне, боже, руку,чтоб, когда народ восстанет,я пошел на смерть и мукув боевом народном стане.Не позволь, чтобы остылоэто сердце на чужбине,чтобы голос мой унылозамирал, как крик в пустыне!..

КАЗНЬ ВАСИЛА ЛЕВСКОГО[55]Перевод Л. Мартынова

О мать родная, родина милая,о чем ты плачешь так жалобно, слезно?Ворон! А ты, проклятая птица,над чьею могилой каркаешь грозно?О, знаю, знаю, плачешь, родная,потому, что черная ты рабыня.Знаю, родная, твой голос священный —голос беспомощный, голос в пустыне.О мать-Болгария! Мертвое телов граде Софии, на самой окраине,тяжестью страшной в петле тяготело…Сын твой казнен был. Рыдай в отчаянье!Каркает ворон зловеще, грозно,псы и волки воют в поле…Детские стоны, женские слезы,старцев горячее богомолье.Зима поет свою злую песню,тернии ветер по полю гоняет,мороз, и стужа, и плач безнадежныйскорбь на сердце твое навевают!

ИВАН ВАЗОВ

Иван Вазов (1850–1921) — поэт, прозаик и драматург. На разнообразном наследии писателя, составившем целую библиотеку, воспитывалось несколько поколений болгарских читателей. Народным поэтом и патриархом болгарской литературы назвала Вазова передовая общественность Болгарии.

Иван Вазов родился в семье торговца. Детские и юношеские годы будущего поэта совпали со временем подъема национально-освободительного движения в стране, что отразилось на его интересах и взглядах. Получив скромное образование (местная школа и год учебы в гимназии), Вазов целиком отдается литературе и проявляет живой интерес к общественным событиям. В 1876 году, спасаясь от преследования турецких властей, он эмигрирует в Румынию, и вскоре в Бухаресте выходят первые сборники его стихов — «Знамя и гусла» и «Печали Болгарии». В них запечатлено воодушевление болгар в канун знаменитого Апрельского восстания 1876 года и передана глубокая драма народа в дни его кровавого подавления. После освобождения Болгарии Иван Вазов посвящает борцам за свободу цикл лиро-эпических поэм «Эпопея забытых»; высокие нравственные принципы, мужество и героизм болгар он прославляет в поэмах «Громада» и «Загорка». Событиям национально-освободительной борьбы в Болгарии посвящено и наиболее известное произведение Вазова — роман «Под игом», написанный в конце 80-х годов в России (см. 70-й том БВЛ).

В 80-е годы Иван Вазов выступает с рядом новых поэтических сборников — «Гусла», «Поля и леса», «Сливница», где воспоминания о прошлом перемежаются со скорбными размышлениями о настоящем. Лирического героя отталкивает та новая буржуазная действительность, в которой «звон металла» начинает играть определяющую роль. В сборниках «Песни скитальца» (1899), «Под нашим небом» (1900) с большой силой звучит тема закрепощения труда и социального угнетения. Реалистическая поэзия Вазова наполняется идеями гуманизма, чувством глубокого уважения к простым труженикам, в ней усиливаются сатирические мотивы, осуждение реакции.

В поисках светлого начала поэт нередко обращается к изображению природы родной страны — таковы циклы «На Коме», «Родопы», «Горизонты Пловдива». Стихотворения последних сборников поэта «Июльский букет» (1917), «Заблагоухала моя сирень» (1919) — это элегические воспоминания о любви, которая облагораживает и очищает человека. Поэт достигает необыкновенной простоты, легкости и прозрачности стиха, живости и выразительности поэтического языка.

Поэт глубоко национальный по своему духовному складу, по выразительным средствам, Вазов вместе с тем широко использовал опыт русской поэзии — Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Через всю жизнь он пронес глубокую любовь к русской культуре и литературе, а в своих произведениях передал сокровенные чувства любви болгар к русскому народу.

Демократическое и патриотическое наследие Ивана Вазова стало неотъемлемой частью национальной культуры Болгарии.

РОССИЯ!(Отрывок)Перевод Н. Тихонова

…Повсюду там, где вздох суровый,где неутешно плачут вдовы,где цепи тяжкие влекут,ручьи кровавые текут,и узник-мученик томится,и обесчещены девицы,и рубища сирот сквозят,и старики в крови лежат,и в прахе церкви, села в ранахи кости тлеют на полянах,у Тунджи, Тимока и Вита,где смотрит жалкий раб забитыйна север, среди темных бед,—по всей Болгарии сейчасодно лишь слово есть у нас,и стон один, и клич: Россия!Россия! Свято нам оно,то имя милое, родное.Оно, во мраке огневое,для нас надеждою полно.Напоминает нам, скорбящим,что, всем забыты миром, мылюбовью сладостной, хранящейозарены средь нашей тьмы.Земля великая, Россия,всей ширью, светом, мощью тыс небесной только схожа синью,с душою русской широты.Там все моленья наши слышат,и в нынешний печальный часвосьмидесяти мильонов дышатсердца, волнуяся за нас.О, скоро нам свою протянетмогучую десницу брат,и кровь поганых литься станет,Балканы старые взгремят.И вот Камчатки ветер дикийи гневной Балтики ветрасошлись в единый шквал — и крикислились в единое — «ура!».О, здравствуй, Русь, в красе и мощи,мир вздрогнет, услыхав тебя;приди, царица полуночи,зовем тебя, зовем любя.Народ зовет единокровный,и час настал — к своим приди,что предназначено, исполни,завет великий воплоти!Ведь ты для нас славнее славных,тебе на свете нету равных,вместила в ширь границ своихнароды, царства, океаны,не обозреть пространства их.Сам бог хранил от силы вражьейтебя, стоящую на страже,тебя, восставшую крушитьМамая орды, Бонапарта;умеешь ты врага страшить,лишь на твою он взглянет карту.И мы тебя зовем святой,и, как сыны, тебя мы любим,и ждем тебя мы, как Мессию,—ждем, потому что ты Россия!

22 ноября 1876 г.

НЕ ПОГАСИТЬ ТОГО, ЧТО НЕ ГАСНЕТПеревод М. Зенкевича

Нам солнце светит благодатней,когда ненастье прояснится,но луч его еще приятней,когда проникнет в щель темницы.Путь кораблю найти поможети звездочка средь ночи темной,а искра маленькая можетпорой разжечь пожар огромный.Гус на костре сожжен, но пламяночь мировую осветило,и ярче темными ночамисверкает грозных молний сила.Того, что никогда не гаснет,не погасить вам, о тираны!Гонимый вами свет ужаснейвас поразит огнем вулкана!Здесь все мгновенно, скоротечно —те, что живут, и те, что жили.Престолы, царства, вы — не вечны,и черви вас съедят в могиле.Лишь вечен свет один нетленныйв огромной мировой пустыне.Наш мир возник с ним во вселеннойи с ним не пропадет, не сгинет.Во мраке он горит светлее,—его не погасить могилой,и свет, убитый в Прометее,горит в Вольтере с новой силой.И если солнце вдруг сегодняисчезнет и светить не будет,то кто-нибудь из преисподнейогонь для света нам добудет!

ДВА БУКАПеревод М. Павловой

Я видел в лесу два обнявшихся бука.Казалось, их сблизил желания жар,—как двое влюбленных, без слова, без звука,веками вкушают любовный нектар.«О буки! — решился деревьям сказать я.—Вы делите радость и тяжесть невзгод.Гроза не расторгнет такого объятья,и смерть поцелуев таких не прервет.Завидная доля любви бесконечной,скрепленной всей силою дружеских уз…Но что ее сделало верной и вечнойи что укрепило ваш прочный союз?Что тут помогло: колдовство, иль венчанье,иль страстные клятвы? Ответьте же мне!»Презрительно буки хранили молчанье,лишь ветви теснее сплелись в вышине.

ВЫ БЫ ПОГЛЯДЕЛИ!Перевод В. Луговского

Всюду я встречаюсь с неизбывным криком,он мутит мне душу, в плоть мою проник он.Всюду — на дороге, в хижине, в корчме ли —беспросветность горя тлеет в стоне диком:«Вы бы поглядели!»В хатах дым и копоть. Облик невеселый.Воздух, как в темнице, — смрадный и тяжелый…Здесь в лохмотьях грязных на немытом телеспят вповалку люди на земле на голой:«Вы бы поглядели!»Здесь царят неволя, горе, бедность злая,в очаге лепешка корчится ржаная;здесь в морщинах лица, души отупели;дети с колыбели чахнут, увядая…«Вы бы поглядели!»Безысходность рабства, мерзость запустенья,вкруг навозной кучи сорные растенья;радости витают далеко отселе,вместо них недугов смертных наважденье…«Вы бы поглядели!»Бедность вековая, тяжкая работа,вечная работа — до седьмого пота;радостные песни нынче онемели,нищета заела — горе и забота:«Вы бы поглядели!»Здесь под бедным кровом меркнет луч сознанья,здесь затменье мысли, жизни угасанье;люди здесь поникли, волей оскудели,всюду воцарилось злое прозябанье…«Вы бы поглядели!»«Вы бы к нам, несчастным, заглянули, может,вскормленные нами мудрые вельможи!Ваши пересуды вам не надоели?Вас дурные мысли ночью не тревожат?Вы бы поглядели!»«Мы зовем к нам в гости сытых и богатых,весело живущих в расписных палатах.Вот когда бы к нам вы заглянуть посмели,страшно б испугались вы за свой достаток!Вы бы поглядели!»«Вспомнив о мужицкой горестной судьбине,вы бы позабыли о своей гордынеи сердца бы ваши вправду заболели,хоть такого в жизни не было поныне…Вы бы поглядели!»

МОИ ПЕСНИПеревод М. Зенкевича

И я уйду, когда мой час настанет,и надо мною вырастет трава,и кто добром, кто злом меня помянет,—но песнь моя останется жива.Имен немало с легкою их славойбезжалостные годы в прах сотрут,их заглушат забвеньем плесень, травы,—мои ж стихи и песни не умрут.Призыв в них слышен к правде и свободе,в них чувства добрые, любовь и труд,и отражен в них светлый лик природы,—мои стихи и песни не умрут.В них дуновение Балканских кряжей,напевы гор гармонией живут,в них слышен гром народной славы нашей,мои стихи и песни не умрут.Ведь в них всю душу я излил всецело,с ее цветами, жемчугом, до дна,и в них живет все, чем она горела,и в них трепещет и звенит она.Меня не тронет злобный вой нестройныйи зависти и ненависти гнев,и в будущее я гляжу спокойно,—к нему дойдет моих стихов напев.В них отражен болгарский дух народный,а он бессмертен так же, как народ,и будет жить в веках наш край свободный,—и песнь моя в народе не умрет!

СТОЯН МИХАЙЛОВСКИЙ

Стоян Михайловский (1856–1927). — Родился в семье видного болгарского просветителя и педагога. Среднее образование он получил в константинопольском лицее, а высшее — юридическое — во Франции. Был адвокатом, судьей, преподавателем Высшей школы (университета); активно участвовал в общественной жизни как публицист и редактор газет. Идеологические позиции С. Михайловского не отличались устойчивостью; в первый период деятельности он был ближе к демократическим и прогрессивным кругам, а перед Балканскими войнами и в 20-е годы он смыкается с реакцией и впадает в религиозный мистицизм.

В литературе для С. Михайловского наиболее плодотворными были 90-е и начало 900-х годов. Характерные жанры, в которых выступает поэт, — басня, философские и сатирические сонеты, сатирическая поэма. Реалистической поэзии Михайловского присущи строгость формы, афористичность выражения мысли, ритмическая четкость стиха. Широкую известность приобрели его басни, в которых осмеиваются самодовольство обывателя, тщеславие, кичливость и беспринципность. Разящей сатирой на деспотический режим буржуазной Болгарии явилась поэма Михайловского «Книга о болгарском народе» (1897). В цикле стихотворений «Пролог к книге рабов» (1900) и в драматической поэме «Точильщик» (1902) поэт обращается к «невольным беднякам», призывая их разрушить мир насилия и тирании во имя светлого будущего. Написанный С. Михайловским в 1892 году «школьный гимн» «Кирилл и Мефодий», посвященный создателям славянской письменности, приобрел широчайшую популярность и поныне исполняется в качестве гимна 24 мая — в День славянской письменности и культуры, который отмечается в Болгарии как национальный праздник.

ЛЕОКРОКОТПеревод В. Корчагина

Monstrum horrendum[56]

Я был мальчишкою тогда. И наш учитель школьныйо чудище поведал нам, о злом Леокрокоте:мол, в душу каждого сей зверь вселил бы страх невольный,но он — за тридевять земель, лишь там его найдете;Леокрокот есть помесь льва с шакалом иль с гиеной,на белом свете твари нет отвратней и опасней…Однако то, что нам внушал чудак наш вдохновенный,мне показалось им самим придуманною басней.…Я вырос. Я в краю родном встречал мужей державных —тех проходимцев, тех дельцов, столь злых, сколь и могучихчто падки до расправ, до зверств — как тайных, так и явных,что, власть и роскошь раздобыв из слез людских горючихсвой окровавленный топор отождествляют с властью…И понял я: Леокрокот — не выдумка, к несчастью!

ФИЛИН И СВЕТЛЯЧОКПеревод С. Михалкова

В глухой ночи, как яркий ночничок,меж трав и меж цветов светился Светлячок.(Печальный же удел ему достался!)Заметил Филин Светлячка, за ним погналсян в когти хищные схватил.«Что сделал я тебе?» — «А ты не догадался?Ты мне мешал!» — «Да чем же?» — «Ты светил!..»Был ясен приговор, и суд недолго длился.Наш Светлячок угас, в потусторонний мир переселился…Точнее говоря, чтоб завершить рассказ,он в брюхе Филина, бедняжка, очутился!

ПЕНЧО СЛАВЕЙКОВ

Пенчо Славейков (1866–1912). — Один из крупнейших писателей Болгарии конца XIX — начала XX века. Талантливый поэт и переводчик, взыскательный критик и тонкий ценитель народного творчества — таким он остался в сознании нескольких поколений болгарских читателей.

Родился Славейков в семье видного общественного деятеля и поэта Петко Славейкова. Гуманизм и демократические убеждения были основой мировоззрения будущего поэта. Когда юноше шел восемнадцатый год, он тяжело заболел: сильная простуда вызвала паралич, и Славейков оказался прикованным к постели на несколько лет. В домашних условиях он завершил гимназическое образование, много лет занимался литературой. По собственному признанию писателя, Тургенев и Короленко помогли ему преодолеть духовный кризис, вызванный недугом.

В 1892 году Славейков как государственный стипендиат уезжает в Лейпциг, где занимается философией, литературой и изучает западные языки. В Германии он провел шесть лет, и здесь окончательно сложились его литературные взгляды. В нем причудливо уживались противоречивые тенденции: он увлекался философией Ницше и отдал явную дань эстетству; вместе с тем он прокладывал новые пути в реалистическом искусстве и был непримиримым врагом всякой литературной посредственности и официоза.

После возвращения на родину Славейков издавал литературный журнал «Мысль», работал в Народной библиотеке, был директором Народного театра в Софии (1908–1909). За публичное выступление против реакционного славянского съезда в 1910 году он был уволен с должности директора Народной библиотеки и, преследуемый властями, вынужден был уехать в Италию. Там, на чужбине, поэт и скончался.

Богато и разнообразно литературное наследие П. Славейкова. К числу значительных его произведений относятся сборники стихотворений и поэм — «Эпические песни» (1896), «Мечты» (1898), «Сон о счастье» (1907), «На острове блаженных» (1910). Незавершенным осталось эпическое произведение о национально-освободительной борьбе — «Кровавая песня», над которым поэт работал около двух десятилетий. В ряде произведений он поэтизирует жизнь болгарских тружеников и сурово осуждает сильных мира сего.

«Желтые, сухие листья…»Перевод М. Петровых

Желтые, сухие листьясбросил наземь вихрь осенний.По сухой листве брожусредь лесов, лишенных тени.Шепот облетевших листьевсредь лесов, лишенных тени,я пойму, когда менясбросит наземь вихрь осенний.

CIS MOLLПеревод А. Ахматовой

So pocht das Schicksal an die Pforte.

Beethoven[57]

Он занавеску отстранил рукойи тихо стал перед окном раскрытым.Ночь летняя таинственна былаи веяла дыханием усталым,а рой мерцающих на небе звездсиянье проливал над миром сонными вел какой-то разговор невнятныйс разбуженными ветками в саду.Ночь ясною была, но мрак зловещийсгущался у Бетховена в душе —сквозь этот мрак он ничего не видел.Он тихо отвернулся от окна,в раздумии по комнате прошелсяи у открытого рояля сел.Мелодия взлетела бурным вихреми, дрогнув, оборвалась. Руки онвдруг опустил и побледнел смертельно.Зловещие, безрадостные мысливспорхнули на мгновенье черным роем,как вспархивают искры из-под пепла,когда разрыта груда жарких углей.«Все для меня окончено навек!Ослепший не увидит света солнца,и лишь затем блуждает он во тьме,чтоб каждый миг испытывать весь ужаспри мысли о потерянных мирах.Слепой! Отныне для меня погаслилучи светила вместе со звучаньеммузыки… А всегда они однии жизнь давали духу моему,и свет высокий чувствам горделивым.Я жил один — и вот себя я вижупри жизни мертвецом. Другие людиживут гармонией моих творений,а я по их вине навеки глух.И призрак участи моей жестокойпреследует меня неумолимосвоим холодным и зловещим смехом:„Творец гармонии — ты сам глухой!“И сердце просит мира и покоя,покоя под землей. У двери гробасудьба не будет ни стучать, ни звать».Тень смерти над художником витала,и холодом пахнуло на него,но гений и души его хранительотвел удар… И вот Бетховен встал,и поднял голову, и хмуро глянулчерез окно на звездный небосвод.«Так близок мой покой! Но сердце жаждеттакого ли покоя? Избавленья?Покоя в смерти? Или малодушьео нем мне шепчет льстивым голоском?Где ж гордое сознание, что естьвеличье в человеческом несчастье?!Да, ты слепой! Гомер был тоже слеп,но в слепоте своей яснее зрячихон все, что было тайным, увидал.Так, значит, не в зрачках таится зренье,а в сокровеннейшей святыне сердца.И я оттуда слышу отзвук чудный,—быть может, стонет так душевный хаос?Рыданье ли то сердца моегоиль первый трепет мыслей неизвестных,но гордых, зародившихся во мраке,которым бог назначил новый путь?..Нет! Нет! Он жив, тот всемогущий дух,а с ним и я в искусстве существую…Утрата одного лишь только слухане может уничтожить идеал,поддержанный тем Слухом Высочайшим.Через него я ощущаю пульсвсей буйной жизни естества земного.Не он ли в сердце у меня трепещет?Не оттого ль оно страдает так?Вся жизнь его в мучениях тяжелых…Лишь в тайном этом слухе обретудля новых чувств неслыханные звуки,чтобы искусство ими обновить…»Так вот какой достигла высотывеликая душа в великой скорби!И, унесен взлелеянной мечтойв ее полет, он за свое твореньезаброшенное снова принялся.И все забыл, и всех забыл на свете.В гармонии, и дивной и могучей,столкнулись звуки стройно и слилисьв мятежный рой, летящий с новым роем,как языки пожара. И от нихгорячим вновь повеяло дыханьем…А смертные оковы, что душаотбросила так гордо, чуть звенелимучительно, как отзвук дальней бури,и где-то замирали вдалеке…В могучем хоре молодого гимнадыхание высокого покоязатрепетало — гордый дух воскрес.И в забытьи Бетховен не заметил,как в комнату его вошел неслышноодин из молодых ученикови, пораженный звуками рояля,остановился. Страшные сомненьяв его уме смущенном зароились:«Я слышу, как рычит голодный лев!Откуда эти звуки? Как возникли?Не в приступе ли мрачного безумья?А может быть, забыв звучанье мира,он потерял и память стройных форм?Безумец, уж не думает ли онмир заглушить рычаньем громовыми дать музыке новые законы?»А тайное сознание шепталоБетховену: «Не проклинай судьбу,тебе особый дан удел… Ты взялс небес огонь страдальца Прометея,чтобы его возжечь в сердцах людейи этим их, горящие, возвысить.Ты не исчезнешь — ты в людских сердцахбессмертие познаешь в смертном мире».

ПОЭТ[58]Перевод В. Луговского

В последний день с оружием в рукахвзят на Балканах, — пред судом суровымпредстал боец, испытанный в боях,и обратился он с последним словом:«Хотите знать вы, кто я? Что ж, опятьпосмею я назвать себя поэтом.Да, я восстал, — не мог я не восстать,готов я вновь сказать суду об этом!Люблю родных полей услады все,земных плодов, земных цветов дыханье;люблю листву в предутренней росе,вечернее люблю благоуханье.Гляжу и наглядеться но могуна наши нивы после зимней дремы:внимаю певчим птицам на лугу,их голоса мне с детских лет знакомы!Как я внимал свободным песням их,как сладостно весной они певали!Ни от меня, ни от друзей моихвы этих песен счастья не слыхали!Согрел их луч небесного тепла,в их сердце дал он вызреть песням новым.И каждая созрела и взошла,как зреют зерна под земным покровом!Но солнце не сияло для меня,во мраке жили все мои собратья…И я к щеке прижал приклад ружья,для сердца свет хотел отвоевать я,чтоб песнь, что солнце в сердце породит,могла бы, радость сея, разноситься;чтоб пел поэт — как небо нам велит —свободно, как поют на воле птицы…»Был вынесен короткий приговор,и на заре повстанец был повешен,холодный ветер крылья распростернад полем — и метался, безутешен.Захлестнута безжалостной петлей,ветвь скрипнула — и листья онемели…Не шелохнется липа над рекой,на ней давно умолкли птичьи трели.

НЕРАЗЛУЧНЫЕПеревод М. Павловой

На холме Калина гнется то налево, то направо,с ее ветками сплетает свои ветки Клен кудрявый.Я свернул с дороги пыльной, чтоб в тени набраться силы,и тогда-то мне Калина тайну горькую открыла.И печальный шепот листьев долго слушал, замирая:«Ах, на этом свете лживом юной девушкой была я!Как теперь, мне это солнце с неба ласково сияло,но еще другое солнце мою душу согревало.Не на дальнем небосклоне для меня оно всходило,—из соседского оконца улыбалось то светило:днем и вечером оттуда на меня глядел мой Иво.Он мне пел, и эти песни до сих пор я помню живо:„Моя любушка-голубка, не горюй, что нет нам счастья,что родители суровы, не хотят давать согласья.Сердце верное не дрогнет, — что ему тоска и мука?Коль сердца так крепко любят, то и смерть им не разлука!“Было сладко слушать речи, горько слезы лить над ними…Видно, нам соединиться не судил господь живыми!Как-то матушка к колодцу меня по воду послала.Возвращаюсь я и вижу: вся деревня прибежала.Люди хмурые стояли у ворот, где жил мой Иво.Вдруг я слышу: „Вот бедняга! Как он кончил несчастливо!Прямо в сердце нож вонзился… Голова на грудь повисла…“Тут я вздрогнула и наземь уронила коромысло.Сквозь толпу рванулась с криком и на миг окаменела:весь в крови лежал мой Иво, страшный нож торчал из тела…Вырвала я нож из сердца, молча в грудь свою вонзила,На него упала мертвой и руками обхватила!Пусть отец и мать узнают, пусть узнает вся округа,что и мертвые, как прежде, крепко любим мы друг друга.И недаром нас, прохожий, не на кладбище зарыли,—только те, кто мертв, как камень, спят в кладбищенской могиле.На холме нас схоронили, там стоим мы над долиной:Иво стал кудрявым Кленом, я зеленою Калиной.Он меня ветвями обнял, — наши ветви, словно руки…Для сердец, что верно любят, даже в смерти нет разлуки!..»Долго я сидел и слушал, грустной повестью задетый,и все то, что я услышал, рассказал вам в песне этой.

КИРИЛЛ ХРИСТОВ

Кирилл Христов (1875–1944). — Видный поэт, очень противоречивый и неровный в своем творчестве.

Родился в городе Старой Загоре, учился в гимназии, непродолжительное время был в морской школе в Триесте, затем изучал юриспруденцию в Брюсселе, занимался литературой в Неаполе, Берлине, Париже. В Болгарии был учителем, чиновником в Народной библиотеке, профессором литературы в Софийском университете. С 1923 по 1930 год К. Христов преподавал болгарский язык и литературу в Лейпцигском университете, а затем и Карловом университете в Праге. В 1938 году он возвратился на родину.

В печати поэт выступил в начале 90-х годов. В юности испытал влияние социалистических идей. Переводил с увлечением Надсона и Плещеева. Первые сборники стихов «Песни и вздохи» (1896) и «Трепеты» (1897) принесли молодому поэту широкую известность. За ними последовали новые издания — «Вечерние тени», «На перекрестке», а в 1903 году уже выходят «Избранные стихотворения» К. Христова с предисловием самого авторитетного в то время писателя — И. Вазова. И. Вазов отмечал изящество образов и ритмов у молодого поэта, его умение передать сильные чувства и страсти. К этому периоду относится все наиболее денное, созданное К. Христовым в болгарской литературе. Дальше творческий путь его идет по нисходящей линии. Утратив связь с прогрессивными силами, поэт пережил идейно-художественный кризис, испытал влияние модернизма, а в годы первой мировой воины стал певцом националистических интересов правящих кругов.

СОНЕТ«Блажен, кто и по смерти жив для мира…»Перевод А. Тарковского

Блажен, кто и по смерти жив для мира,чья память в землю с прахом не сошла,кто завещал бессмертные дела,уйдя в разгаре жизненного пира.Блажен, кого по смерти славит лиранародная, кто сжег себя дотла,чья воля всем соблазнам предпочласлуженье правде и отчизне сирой.Смерть тяжела тому, кто, не любяземли родной, жил только для себя:о мертвом слова доброго не скажем.В последний миг поймет он, что егонавеки смерть оставит одногоне под холмом — под целым горным кряжем.

УТРО НА БЕРЕГУ МОРЯПеревод П. Семынина

Погасли звезды в брызгах изумрудных,встает светило где-то далеко,и паруса рыбачьих лодок утлыхв лучах, как бабочки, скользят легко.Лежащий навзничь, показался день,—он словно борется еще с дремотой…Про путь ночной рассказывает что-товолна скале, со лба отершей тень.

ЭЙ, К НАМ ВЕСНА ИДЕТ!Перевод А. Тарковского

Эй, к нам весна идет! Туманы вьются…Куда их, к черту, тащит вихрь шальной!Глянь: на горах уже рубашки рвутся.Эй, к нам весна идет, в наш край родной!Снег прободали стрелки листьев нежных.Спеши, гонец весны, не то другойтебя еще опередит подснежник.Эй, к нам весна идет, в наш край родной!Весна идет! Хэш[59] распрямляет спинуи говорит: «Куда, корчмарь? Постой!А ну, попотчуй, висельник, дружину!..»Эй, к нам весна идет, в наш край родной!Отряд бредет… Еще речные водычерны и лес не приодет весной.Что за беда! Вперед, гонцы свободы!Эй, к нам весна идет, в наш край родной!

ПЕЙО ЯВОРОВ

Пейо Яворов (1878–1914). — Выдающийся поэт, творчество которого отличается большой психологической глубиной и острой драматичностью.

Яворов (его настоящая фамилия Крачолов) родился в семье мелкого торговца. Из-за материальных трудностей вынужден был оставить учебу, работал телеграфистом. С середины 90-х годов стал печататься в разных литературных изданиях и вскоре обратил на себя внимание многих крупных писателей и критиков. В 1900 году П. Яворов переезжает в Софию и целиком отдается литературной и общественной деятельности. Он редактировал революционные газеты «Дело», «Свобода или смерть», сблизился с руководителями национально-освободительного движения в Македонии и сам принял непосредственное участие в этом движении. На основе этих впечатлений возникли его воспоминания «Гайдуцкие мечты», биографический очерк «Гоце Делчев», публицистические статьи. Подавление Илинденского восстания 1903 года вызвало у поэта глубокий духовный и творческий кризис.

Лирика П. Яворова конца 90-х годов и начала 900-х годов — это высшее достижение болгарской социальной поэзии на рубеже веков. В ней воплощена трагическая участь болгарских крестьян, преклонение перед титанической силой народа, боль и сострадание к униженным и угнетенным. Вместе с тем Яворов создал замечательные образцы интимной лирики. Поэт широко использует народно-песенные национальные мотивы, достигает виртуозности формы, а стих его приобретает музыкальное звучание. Иван Вазов назвал Яворова «певцом откровений человеческой души» и «вдохновенным художником-ваятелем болгарской поэтической речи». Его первый сборник «Стихотворения» выдержал два издания — в 1901 и 1904 годах.

После подавления национально-освободительного движения в Македонии П. Яворов работал в Народной библиотеке, в софийском Народном театре. Второй сборник поэта, «Бессонница» (1907), передает идейное и творческое смятение Яворова. Сам сборник знаменует собой начало символизма в болгарской литературе. Однако поэт не порывает полностью с реалистическими традициями. Мотив сострадания и любви к человеку, протест против засилья реакции, облеченные в иные формы, и теперь звучат в его стихах. Трагическая судьба личности, жаждущей добра и света, нашла воплощение и в драме Яворова «У подножия Витоши» (1911) — одном из наиболее значительных произведений болгарской драматургии. В эти годы поэт пережил и личную трагедию — покончила с собой его жена. Оказавшись в непримиримом конфликте со средой, П. Яворов кончает жизнь самоубийством.

АРМЯНЕ[60]Перевод М. Зенкевича

Изгнанники, жалкий обломок ничтожныйнарода, который все муки постиг,и дети отчизны, рабыни тревожной,чей жертвенный подвиг безмерно велик,—в краю, им чужом, от родного далеко,в землянке, худые и бледные, пьют,а сердце у каждого ноет жестоко;поют они хором, сквозь слезы поют.И пьют они, чтобы забыть в опьяненьео прошлом, о том, что их ждет впереди,—вино им дает хоть на время забвенье,и боль утихает в разбитой груди.Шумит в голове, все покрылось туманом,исчезнул отчизны страдальческий лик;к ее сыновьям, в омрачении пьяном,уже не доходит о помощи крик.Как зверем голодным гонимое стадо,рассеялись всюду в краю, им чужом,—тиран-кровопийца, разя без пощады,им всем угрожает кровавым мечом.Родимый их край превратился в пустыню,сожжен и разрушен отеческий кров,и, беженцы, бродят они по чужбине,—один лишь кабак приютить их готов!Поют они… Льется их буйная песня,как будто бы кровью исходят сердца,и давит их ярость, им душно и тесно,в душе у них — горе и гнев без конца.Сердца угнетенных наполнены гневом,в огне их рассудок, а взоры в слезах,и льется их песня широким напевом,и молнии мести сверкают в глазах.И зимняя буря, их пению вторя,бушует, и воет, и дико ревет,и вихрем бунтарскую песню в просторедалеко по белому свету несет.Зловещее небо насупилось мглистей,и все холоднее студеная ночь,а песня все пламенней, все голосистей.И буря ревет, голосит во всю мочь…И пьют… и поют… То обломок ничтожныйнарода, который все муки постиг,то дети отчизны, рабыни тревожной,чей жертвенный подвиг безмерно велик.Босые и рваные, в тяжкой разлукес отчизной далекой, вино они пьют,стремясь позабыть все несчастья и муки,—поют они хором, сквозь слезы поют!

ГАЙДУЦКИЕ ПЕСНИПеревод М. Павловой

Гоце Делчеву[61]

I

День я днюю по местам укромным,ночь ночую по дорогам темным.Нету батьки, нету мамки,—батьки, чтоб наставить,мамки — в путь отправить…Гой вы, горы,ты, Пирин-планина!Гой вы, черныцареградски вина!С кем враждую — меру дам за меру,с кем дружу я — веру дам за веру.Нету ни сестры, ни брата —брата, чтоб гордиться,сестры, чтоб проститься…Гой ты, саблявострая, лихая!Гой ты, водкалютая, хмельная!Бог на небе — пусть себе богует.Царь на троне — век ли пролютует?Нету милой, нету любы,—чтоб ждала-скучала,обо мне рыдала…Гей, винтовкамоя, огнеметка!Гей, подружка,солуньска молодка!

II

Ой, кабы, люба, да быличервонным золотом чистымтвои ли русые косы…Их на коня бы, любушка, право,тотчас сменял я;с ним бы оравутурок проклятых прогнал я!Ой, кабы, люба, да былидвумя алмазами, люба,твои ли черные очи…Их на ружье бы, любушка, право,тотчас сменял я;с ним бы на славутурок стрелял я!Ой, кабы, люба, да былижемчужным чудным монистомтвои ли белые зубки…Их на саблю, любушка, право,тотчас сменял я,ею б на славутурок сражал я!

III

Темный наш лес — засада,гей ты, ружье-кремневка,люди идут с базара,едет надутый Лазо;дерево лист уронит,пуля Лазо догонит,воевода.«Люди идут с базара,едет надутый Лазо;дерево лист уронит —плохая примета.Пуля Лазо догонит,сживет со света…Огонь чело мне сжигает,мука мне душу терзает,дружина».Зуб за зуб, око за око,эх, верная клятва гайдука.Знают Лазо повсюду,кровавого ката, иуду;зуб за зуб, мука за муку —таков обычай гайдука,воевода.«Знают Лазо повсюду,кровавого ката, иуду,зуб за зуб, мука за муку,за смерти!Таков обычай гайдуканавеки…Да жаль мне бедную пташку,Лазову дочку, бедняжку,дружина».

IV

Сон мне снился, ой, не радость,проклятая младость,холм могильный, холм песчаныйпод листвой увялой.На могиле, ой, не радость,проклятая младость,крест юнацкий деревянный,на нем птенчик малый.Рано утром, ой, не радость,проклятая младость,он поет, как в жизни труднойсирота скитался.А под вечер, ой, не радость,проклятая младость,он поет, как воин юныйс жизнью расставался.Сон мне снился, ой, не радость,проклятая младость,сон зловещий, сон нелживый —мой холм сиротливый…

ВОЛШЕБНИЦАПеревод В. Соколова

Душа моя — смиренная рабыня,твоей душой плененная. Отнынедуша моя в твои глаза глядит,она тебя смиренно заклинаети молит, молит. Год за годом тает…Твоя душа-волшебница молчит.Моя душа томится жгучей жаждой,но все молчит в ответ на зов мой каждыйтвоя душа, дитя и божество…Твои глаза молчат…Не отвечаетдуша твоя.Ужель ее смущаетволшебное свое же торжество?

ВЕНГРИЯ

МИХАЙ ВИТЕЗ ЧОКОНАИПеревод Н. Чуковского

Михай Витез Чоконаи (1773–1805). — Один из крупнейших и разностороннейших венгерских поэтов. Автор лирических стихов, ирони-комических и эпических поэм, антидворянских сатирических комедий, трактатов по стихосложению. Поклонник Гольбаха, Руссо, Вольтера, он сочинял стихотворения любовно-анакреонтические и философские, навеянные идеями о естественном равенстве людей. Стилевые традиции рококо, сентиментализма, петраркизма сплавлялись у него со школярско-плебейскими и фольклорными мотивами. Вынужденный вести полунищую скитальческую жизнь, он отлично знал народную поэзию и стал одним из первых писать стихи в народно-песенном духе.

ВЕЧЕР

Уходит солнца шар средь блеска и сияньяВ распахнутую дверь ущерба, увяданья;Горячие лучи бледнеют, умирая,Свой жар за горизонт багряный погружая,И гаснут в вышине на золоченых тучах.И вечер на крылах прохладных и могучихЛетит с улыбкою, летит, роняя росы,Как сладостный бальзам, в раскрывшиеся розы.Пичуги малые, в остывших сидя гнездах,Печальной жалобой тревожат сонный воздух,И плачет соловей, и плачет, и рыдает,И жаворонка трель все выше улетает.В пору забрался волк и дремлет, а в берлогеИспуганный медведь ревет, рычит в тревоге.Придите, вечера, дохнув очарованьем,Наполните, летя, мой слух своим звучаньем,Пусть душу скорбную ваш тихий ветер тронет,Утешит нежностью и горечи схоронит.Зефиры легкие, летите, вейте, вейте,Веселье, радость, жизнь мне в душу щедро лейте!И вот уж окружен я ветерком крылатым,Он дышит мне в лицо небесным ароматом,На радость грациям, широкий, шелестящий,Какие игры он устраивает в чаще,Как он колеблет гор далеких очертанья,Едва заметные сквозь лунное сиянье,Как, сумрак шевеля, он открывает далиДля грусти сладостной, для радостной печали!Не торопись, о ночь, с угрюмыми часамиИ радость не гони холодными крылами,Мне отдыха не даст безмолвие ночное,Ничто моей душе не принесет покоя.Наш мир, он для меня, признаться, слишком шумен,Крик чванных и скупых неистов и безумен,Все люди вкруг меня от злобы и испугаВопят, как пьяные, галдят, давя друг друга.Род человеческий, безумный, бестолковый,Зачем ты сам себе, скажи, надел оковы?Земля-кормилица, она была твоею,А ныне лишь скупец, гордец владеет ею.Зачем, разгородив простор полей межами,Посеял ты раздор, разлад меж сыновьями?Везде «твое», «мое». Насколько было краше,Когда про все кругом могли сказать мы: «наше».Был век, когда земля для всех плодоносила,Принадлежала всем и щедро всех кормила,И войны хищные в безумном исступленьеНароды не влекли на смерть, на истребленье.Законом бедняки тогда не презирались,Все были равными, все в равенстве рождались,И пограничный столб, и веха межевая,Твердящая нам всем, что здесь земля — чужая,Не нарушали встарь ни дружества, ни братства,Людей не гнали прочь от общего богатства.И баре чванные, украсив дом гербами,Не правили еще безгласными рабамиИ не лишали их последней корки малой,Чтобы паштетами наесться до отвала.Не правили цари десятками мильонов,Не драли шкуру с них при помощи законов,Не разоряли их во имя самовластья,Лишая их гнезда, уюта, жизни, счастья.Скупец тогда еще не прятался от взора,Не избегал людей, чтоб деньги скрыть от вора,Который воровать у них же научился,Ибо никто на свет воришкой не родился.Чему дивиться тут, когда в полях зеленых,Куда ни глянь — межа, столбы границ на склонах,И даже вольный лес весь окружен оградой,Чтоб дикий зверь, и тот был барскою усладой,Когда заборами обнесены и реки,Чтоб их от бедняков отгородить навеки!О зарево зари, о ясное сиянье!Лишь ты одно пока ничье не достоянье.О ветер сладостный, о воздух животворный!Лишь ты один ничей, привольный и просторный.Заката музыка, греми! Твоим фанфарамВсе сыновья земли еще внимают даром.Шуми, широкий лес! В зеленые чертогиИ свинопас придет, и землекоп убогий,И праздник радостный, услады даровыеДля них устроят мир и все его стихии.Природа милая, тебе одной я внемлю,Ты подарила мне и небеса и землю,И их помощником я буду век за векомЛишь оттого, что я родился человеком.

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ К ФЛЯЖКЕ В ЖЕРЕБЯЧЬЕЙ ШКУРЕ

Я с тобою всех богаче,Фляжка в шкуре жеребячьей!Я тебя всю жизнь ласкаю,На красавиц не меняю.Созданный для поцелуя,Ротик твой к губам прижму яМного крепче, много туже,Чем румяный ротик Жужи.Грудь твоя бурлит, клокочет,С грудью друга слиться хочет.Шейка, выгнутая стройно,Ожерелия достойна.Плечи широки, здоровы,Им не нужен ус китовый,Как иным плечам… Немею,Никого назвать не смею.Волосы! Как каждый тонок!Пусть носил их жеребенок,Трези в локонах крученыхНосит волосы казненных.Вместо пения нередкоТы кудахчешь, как наседка,Но кудахтанье прелестнейДля моих ушей, чем песня.В час печали горе злоеПозабуду я с тобою,В час веселья я с тобоюВеселее стану вдвое.Ты в морозы согреваешь,Яд у стужи отнимаешь,Знойным летом ты в наградуНавеваешь мне прохладу.Если я с тобой в разлуке,Я в тоске ломаю руки,Если я с тобой встречаюсь,—Веселюсь и восхищаюсь.Я беру тебя в дорогу,Сплю с тобой, забыв тревогу,Выспавшись, не оставляю,А люблю и прославляю.Сколько раз мы вместе спали,Хоть нас в церкви не венчали.И опять, скажу по чести,Нынче спать мы будем вместе.Вдруг у нас родятся дети?Милые ребята этиСели б рядом, не скучая,Полные вином до края.Если б ты женой мне стала,Для меня бы ты рожалаНе мальчишек, не девчонок —Фляжек маленьких, смышленых.А жена пусть будет флягой,Шкуру ей наполнят влагой.Знаю я — в ее утробуВедер пять вина вошло бы.Протяну я скоро ноги.Лягу в траурные дроги.Сгубишь ты меня любовьюИ познаешь участь вдовью.Близок мой конец печальный!Так устроим поминальныйПир заране, чтоб в чужуюПасть не лить струю хмельную.Я берёг на саван этуДрагоценную монету,Но кто смерти не боится,Может в саван не рядиться.Деньги все ушли бесследно.Вот последний грошик медный,Но я рад и с ним расстаться,Чтоб с тобой поцеловаться.Я тебе до гроба верен,Взять тебя и в гроб намерен.Пусть со мной положат флягу,А к столбу прибьют бумагу:«Выпей за меня, прохожий!Я лежу на смертном ложе,На груди подружку пряча —Фляжку в шкуре жеребячьей».

БЕДНАЯ ЖУЖИ НА ПРИВАЛЕ

Принесли приказ весноюПод печатью голубою,Постучали заодноК Янчи милому в окно.Он как раз со мной расстался,На постели разметался,Спал и грезил обо мне,Обнимал меня во сне.Звонок зов трубы печальный.Янчи в край уедет дальныйПротив турок воевать.Нам друг друга не видать.Меж деревьями блуждая,В лагерь я пришла, рыдая,Неутешно слезы льюИ, как горлица, пою.Облила слезами каску,Черную дала повязку,Десять роз ему дала,Ноги крепко обняла.А когда прощаться стала,Вся душа моя рыдала.«Бог с тобою», — он сказалИ меня поцеловал.

КЛЯТВА

Я клянусь тебе, о Лила,Что с тех пор, как покорилаКрасота меня твоя,Перед девою иною,Пред огнем и пред стрелоюНе раскрою сердца я.Я клянусь тебе! Священной,Нерушимой, неизменнойКлятвой связан я с тобой.Так ответь такой же точноКлятвой твердой, клятвой прочнойМне на клятву, ангел мой.Я клянусь твоей рукою,Ртом румяным, что с тобоюНе расстанусь ни за что,Я клянусь: пока живу я,На другую не взгляну я,Или Лила, иль — никто.

ШАНДОР КИШФАЛУДИПеревод Н. Чуковского

Шандор Кишфалуди (1772–1844). — Лирик и драматург. Представитель сентименталистского и раннеромантического стиля в венгерской поэзии начала XIX века. В 1792–1799 и 1809 годах Ш. Кишфалуди служил в австрийской армии, участвовал в войнах с Наполеоном I. Цикл «Горестная любовь Химфи» (1801), содержащий более двухсот песен, писался во французском плену, на «звучащих песнями Петрарки полях» Прованса.

ИЗ ЦИКЛА «ГОРЕСТНАЯ ЛЮБОВЬ ХИМФИ»

76-я ПЕСНЯ

Ласточки нас покидают,И убор дерев исчез,Песни звонкие смолкают,Опечален старый лес,В голом поле ветра стоны,Шелестенье блеклых трав,Громко каркают вороныПосреди пустых дубрав.О, какое время года!Умирает вся природа,И надежда с ней моя,И с моей надеждой — я.

90-я ПЕСНЯ

Ясно речь твоя звенела,Серебристая, как ключ.Ах, и голос ФиломелыДалеко не так певуч.Вся вселенная внималаТрепетанью слов твоих,Даже речка замолчала,Даже шум вершин затих.Смолкли в роще птичьи трели,Все зефиры присмирели,И сквозь слез горючих сольУлыбнулась даже боль.

126-я ПЕСНЯ

Дни проходят, дни уходят,Но печаль всегда со мной.Все поток времен уводит,—Неизменен жребий мой.Огнедышащие горыОтдыхают, — но не я.Сохнут реки и озера,—Только не слеза моя.Лес цветет и отцветает,Звезд полет свой путь меняет,Я ж не жду счастливых дней,—Вечен мир моих скорбей.

ИЗ ЦИКЛА «СЧАСТЛИВАЯ ЛЮБОВЬ ХИМФИ»

* * *

И последняя отаваПод косой легла легко,Тени длинные направоПротянулись далеко.Тихо по лугу мы бродимИ в густой траве сидим,А порой к реке подходим,В воду с мостика глядим.Речка сжата берегами,А под нами и над нами,В нас и всюду — небеса,В сердце — пламя и краса.

ДАНИЭЛЬ ВЕРЖЕНИ

Даниэль Вержени (1776–1836). — Известный в свое время поэт-классицист. Автор историко-патриотических од, идиллий о сельской поместной жизни, медитативных и любовных элегий, в которые проникала уже и романтическая неудовлетворенность.

ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА МОЕЙ ПОДРУГЕПеревод Н. Чуковского

Не вопрошай же, моя дорогая,Как веселюсь я один, без тебя.Здесь, в одиночестве изнемогая,Я погибаю, тоскуя, любя.Сбор винограда веселым пожаромШумно кипит у подножия гор,Я же один под орешником старымСвой раздуваю печальный костер.В плащ завернувшись, я долго в молчаньеЛежа гляжу на мерцанье костра,И начинаются воспоминанья,Ширится воображенья игра.Жук прожужжит заунывно осенний,И уж толпою несутся ко мнеПрошлого благословенные тениИ обступают меня в тишине.Так я живу, темнотой окруженный.Что же осталось мне? Двое друзей,Ночи со мной проводящих бессонно:Искра любви моей неразделенной,Песня угрюмой печали моей.

ФЕРЕНЦ КАЗИНЦИПеревод Н. Чуковского

Ференц Казинци (1759–1838). — Поэт, переводчик античных авторов, Шекспира, Руссо, Лессинга, Гето, Виланда, Стерна, Оссиана; стоял по главе патриотического движения за «обновление» венгерского языка, за освобождение его от иноязычных влияний и заимствований, за усовершенствование литературного стиля. В поэтическом творчестве Казинци сильна «ученая», медитативно-эпиграмматическая струя.

ПОЭТ

Зверь о добре и зле нам не расскажет,Но люди говорят о злом и добром.Поэт о злом и добром распевает,И чувствует он пламенно и бурно,Совсем не так, как человек обычный,Который даже в горе вял и скучен.Насколько человек обычный вышеЖивотного, настолько ж песнопевецЛюдей неодаренных благородней.

ТЕМ, КТО КАЛЕЧИТ ЯЗЫК

Строил Палладий, не портил, ты ж, дикое время,Видело в нем нарушителя правил.Много сильнее художник, чем время, — он молвит:«Я тебе ставлю закон, а не ты мне».Высится гордый дворец, подтверждая, что вышеСмелый художник, чем рабский обычай.

ФЕРЕНЦ КЁЛЬЧЕИПеревод Л. Мартынова

Ференц Кёльчеи (1790–1838). — Первый крупный венгерский поэт-романтик, видный участник антигабсбургской либерально-дворянской политической оппозиции 20–30-х годов. Лирика Кёльчеи проникнута чувством разлада между национально-освободительными мечтами и отсталой консервативной общественной действительностью. Ноты, созвучные своей патриотической скорби, он искал, в частности, в немецком романтизме.

ЛОДКА

В лодочке плыву я,Волна кипит,В небе надо мноюЖуравль трубит.О небесный странник,Мчись над землей!Как бы мне хотелосьЛететь с тобой!Радостную землюТы там найдешь,Где цветы прекрасныИ плод хорош.Эх, с тобою вместеЛетел бы яВольные такиеИскать края!Там, где хмурых зимнихНет облаков,Может быть, найдетсяНадежный кров,Чтобы беспечальноШел день за днем,Радужной надеждыГоря огнем!Там вечерний ветерК листве приникИ вблизи порогаЗвенит родник!Бог с тобою, лодка!Кто там во тьмеТрепетные рукиПростер ко мне?

ГЛУХО

О, плакать, плакать бы и плакать,Как никогда нигде никто;Рыдать о счастье утонувшем,Как не рыдал еще никто.Там, где-то на вершинах боли,Кто это мог бы, кто бы, кто?Ах, эта боль,Нет боли горше,Мятежнее и горячей.Что ж из груди кровавой лавойНе льется сердце;Что же слезыНе выкипают из очей!

ГЕРГЕЙ ЦУЦОР

Гергей Цуцор (1800–1866). — Поэт и языковед, один из основоположников эпического романтико-патриотического жанра. Писал отмеченные живой наблюдательностью и юмором стихи, баллады и песни.

ДЕРЕВЕНСКАЯ ДЕВОЧКА В ПЕШТЕПеревод В. Левина

Ну и Пешт — какой красавец, боже мой!А народ здесь — обходительный какой!Я по городу ходила три часа,Тут везде, куда ни глянешь, чудеса.Выше нашей колокольни есть дома,—Я своим глазам не верила сама.А людей, людей-то сколько — просто страх!Ходят в золоте и в бархате, в шелках,Будто все они большие господаИли съехались на ярмарку сюда.Но всего мне показалося чудней,Что и баре тут не чванятся, — ей-ей!В город яблоки пошла я продавать.На крыльце одном уселась торговать.Вижу, смотрит на меня прохожий люд,Все мужчины обернутся, как пройдут,А какой-нибудь еще и подмигнет,Вдруг подходят трое молодых господ.Первый молвил: «Как тебя, голубка, звать?»А второй мне: «Где изволишь проживать?»Третий молвил: «Дай мне рученьку твою».Испугалась я и чуть жива стою.Бормочу сама не знаю что в ответ,А до яблок, вижу, им и дела нет.И не спросят ведь, почем их продаю,—Всю корзиночку купили бы мою.А какой у них красивый разговор!Только все перезабыла я с тех пор.По сто раз меня спросили: «А когдаТы опять придешь с корзинкой и куда?»Ну и Пешт — какой красавец, боже мой!А народ здесь — обходительный какой!У пекарни я стояла, вдруг одинПодошел ко мне высокий господин.Серебром расшиты шляпа и штаны,А усы блестят и будто смоль черны.Видно, барин был он знатный, не солдат.На запятках — вот такие же стоят.«Эй, мадьярочка, жемчужина моя! —Говорил он мне. — Я так люблю тебя!Полюби меня, пройдись со мной часок!»Где ж со мною познакомиться он мог?«Нет», — сказала я, а он мне: «Почему?»«Мне мамаша не велит, вот почему!Наказала мне: „С чужими никогдаНе ходи, моя дочурка, никуда“».«Ах, голубушка, так не пойдешь со мной?» —Грустно молвил он и ждет, — такой смешной!Он ушел, а я осталась там стоять.Как пойдешь, коль не приказывала мать!Но боюсь, что рассердиться может он,—Как тогда? Ведь он, наверное, силен.Нет, уж если в Пешт когда-нибудь опятьМама яблоки пошлет меня продать,Попрошу, чтоб разрешила мне разокПогулять с тем господином хоть часок.Самых лучших яблочек ему я дам,Пусть не сердится и ласков будет к нам.Поклянусь ему послушной быть вперед,Не солдат он и меня ведь не убьет.

МИХАЙ ВЁРЕШМАРТИ

Михай Вёрешмарти (1800–1855). — Выдающийся венгерский романтик. От дворянско-патриотических иллюзий (эпическая поэма «Бегство Задана», 1825) он прошел путь до демократически и фольклорно окрашенного жизнеутверждения (в философской поэме-сказке «Чонгор и Тюнде», 1830, о человеческом влечении к любви и счастью, которое торжествует над силами зла), до гуманистических утопистско-социалнстических идей, которые отозвались в его статьях и философских стихотворениях 40-х годов. А в драме «Циллеи и Хуняди» (1844) у Вёрешмарти проступают начатки реализма. На стороне Кошута поэт участвовал в политической жизни и в революции 1848 года, помог Шандору Петефи издать первый сборник стихов.

ПРИЗЫВ[62]Перевод Н. Чуковского

Мадьяр, за родину своюНеколебимо стой,Ты здесь родился, здесь умрешь,Она всегда с тобой.Другой отчизны не ищиИ смертный час тут встреть —В беде иль в счастье должен тыЗдесь жить иль умереть.По этим нивам столько разСтруилась кровь отцов.Земля хранит их именаВ течение веков.Здесь за отчизну в славный бойАрпад[63] войска водил,И рабства гнусное ярмоЗдесь Хуняди[64] разбил.Свобода! Здесь носили твойОкровавленный стягИ пали лучшие из насЗа родину в боях.Средь стольких мук, средь столькихНесчастий и невзгод,Хоть поредев, но не сломясь,Живет здесь наш народ.Народам мира мы кричим,Столпившимся вокруг:«Мы заслужили право житьТысячелетьем мук».Не может быть, чтоб крови зряТак много пролилось,Чтоб столько преданных сердецВ тоске разорвалось.Не может быть, чтоб сила, умИ воля навсегда,Не одолев проклятий груз,Иссякли без следа.То время, славное вовек,Должно прийти, придет,Когда исполнится все то,О чем молил народ.Или прекрасно умеретьРешится в битве он,И будет вся страна в кровиВо время похорон.Могилу Венгрии твоейНароды окружатИ, над умершею скорбя,Слезами оросят.Мадьяр, за родину своюНеколебимо стой,Ты ею жив, и будешь тыУкрыт ее землей.Другой отчизны не ищиИ смертный час тут встреть —В беде иль в счастье должен тыЗдесь жить иль умереть.

ДА, Я СЕРЖУСЬ…(Лауре)[65]Перевод Н. Чуковского

Да, я сержусь — на черноту кудрей,На синь очей, на их лукавый взгляд,Меня связавший крепче всех цепей,И на уста, что так меня язвят.Сержусь на то, что сгинул мой покой,Что сердце добродетельно твое,Что пленена твоею красотойДуша моя и не вернуть ее.

ГОРЬКАЯ ЧАШАПеревод Л. Мартынова

Коль женщине во властьТы предался душой,Знай: суждено пропастьДуше твоей большой.Улыбки лгут, беду сулятПрекрасные глаза,Улыбки жажду утолят,Но все сожжет слеза.Пей! Краток жизни пир,Не вечен даже мир.Он лопнет, как пузырь пустой,И все сольется с пустотой.А если всей душойТы другу предан был,Дары страны роднойИ тайны с ним делил,И вдруг ты видишь блеск клинкаИ понимаешь вдруг,Чья это скользкая рука,—Стал недругом твой друг! —Пей! Краток жизни пир,Не вечен даже мир,Он лопнет, как пузырь пустой,И все сольется с пустотой.Коль родине своейТы отдал все сполна —И кровь ты отдал ейИ душу, а онаТебя же низвергает в прах,Поносит, гонит с глазИ бьется жертвою в рукахГлупцов, дельцов, пролаз,—Пей! Краток жизни пир,Не вечен даже мир,Он лопнет, как пузырь пустой,И все сольется с пустотой!И если даже в грудьВсосался червь забот,И твой безверный путьПо пустырям ведет,И все отравлено сейчас,И радость и мечта,И все надежды скрылись с глаз,Все поздно, все тщета,—Пей! Краток жизни пир,Не вечен даже мир,Он лопнет, как пузырь пустой,И все сольется с пустотой.И если скорбь с вином,Вдруг заключив союз,Поведают о том,Как мир тосклив и пуст,То ты не медли! Подымись,Творец великих дел,И, не жалея сил, борись!Тот победит, кто смел.Знай: краток жизни пир,Пускай не вечен мир,Но в этом мире счастлив тот,Кто, разрушая, создает!

ПРОКЛЯТИЕ[66]Перевод Н. Чуковского

Зовется Гёргеем[67] тот негодяй позорный,Кто предал родину, свой долг презрев.Так пусть всегда, везде, до гроба и за гробом,Его преследует господень гнев.Ста тысяч храбрых вождь, вождь пламенных героевВ победе славен и в беде велик!А он отбросил честь, отверг он путь к величью,Подножный корм найдя, к нему приник.Ему вручен был меч карающий народа,Народа сердце было вручено.Он предал их врагу, как шалопай побитый,—За плату, даром ли, не все ль равно.Умолк орудий гром, умолкли наши ружья,Зловещая настала тишина,Гайдук не мчится в бой, висит гусара сабля,Не кровью, а слезой окроплена.Пасть, не изведав битв, все сдать врагу без боя!Переглянувшись, шлют ему воследЕго соратники суровое проклятье,—Тому проклятью вечно смерти нет.«Кто создал Гёргея, бог иль коварный дьявол?» —Так спрашивают воины с тоской.Нет, если б создал бог ничтожество такое,Отрекся бы от бога род людской.Пусть высохнет трава, где отдохнуть он сядет,Пусть, ветку увидав, на ней повиснет он,Пусть терпит голод он, пусть корчится от жажды,Вовек людским презреньем заклеймен.Пусть гонятся за ним повсюду беды, словноОзлобленные псы, пусть он живетДо гроба в нищете, в терзаниях и в сраме,А после гроба муки обретет.

ПРЕДИСЛОВИЕ[68]Перевод Л. Мартынова

В те дни, когда я взялся за перо,Безоблачным казалось это небо,И на земных высотах зеленелаЛиства… И люди, точно муравьи,Трудились — бодро подымались руки,Был тверд расчет, надеялись сердца,Ум пламенел, и замыслы рождались.Мир отирал испарину со лба,Готовясь получить вознагражденье —Блаженство завершенного труда,И к празднику приблизилась природа,—Все лучшее, что было в ней, цвело!И, как от счастья, воздух трепетал,Священное воззвание рождая,Чтоб славным голосом творимой новиПриветствовать вселенную. И мыУслышали! Глубины и высотыОткликнулись. Казалось, в этот мигВселенная застыла без движенья.Но перед бурей эта тишь настала.И разразилась буря. Как мячи,Она отрубленные головы бросалаПод небеса кровавою рукой.Она неслась, топча сердца людские,Жизнь увядала от ее дыханья.Мир разума погас. И на щекахНебес, от этой бури потемневших,Разрисовали молний диким светомВеликий гнев враждебные нам боги.И завывала буря непрестанно,И где бы, как чудовище, онаНи проносилась в бешенстве, — повсюдуПроклятия раздробленных народов,Как вздох, неслись из кучи черепов,И опускала голову нуждаНа обессиленные города.И вот теперь зима, и снег, и смерть.Земля моя как будто поседела,Но не слегка, как человек счастливый,А поседела сразу, как господь,Когда, создавши мир и человека,Создавши полубога, полузверя,Он содрогнулся, увидав воочьюТакое кровожадное творенье,И стал от горя дряхлым и седым!Она придет, цирюльница-весна,Земля-старушка паричок напялитИ бархатное платье из цветов,И глаз своих стекляшки разморозит,И на лице, сокрытом в ароматах,Налжет веселье юности… ТогдаСпросите эту старую кокетку —Что сделала с детьми она своими,Куда девала бедных сыновей?

СТАРЫЙ ЦЫГАНПеревод Л. Мартынова

Играй, цыган! Вина мы поднесли,Чего ж дремать? Утешь! Развесели!Что стоит скорбь, водой разведена?В холодный кубок подливай вина.Такой закон установила жизнь,Чтоб мерзли мы, а после обожглись,Играй! Всему приходит скорбный срок,Негодной палкой станет и смычок.Стакан и сердце наполняй виномИ не заботься ни о чем ином!Пусть мозг дрожит под теменем твоим,Пусть кровь вскипает в жилах у тебя!Глаза горят, как головы комет,И струны стонут, будто, все губя,Несется вихрь и скачет град такой,Который выбьет весь посев людской.Играй! Всему приходит скорбный срок,—Негодной палкой станет и смычок.Стакан и сердце наполняй виномИ не заботься ни о чем ином!У звонкой бури песням ты учись,Когда она бушует и ревет,Корчует лес и топит корабли,За глотку все живущее берет.Повсюду бой! Трепещет в буре тойСам гроб господень на земле святой.Играй! Всему приходит скорбный срок,—Негодной палкой станет и смычок.Стакан и сердце наполняй виномИ не заботься ни о чем ином!Чей это слышен затаенный стон?Кто, дико мчась, и плачет и ревет?Что там гудит, как мельница в аду?Там кто это стучится в небосвод?Кто? Падший ангел? Воин весь в крови?Безумец? Раб надежды и любви?Играй! Всему приходит скорбный срок,—Негодной палкой станет и смычок.Стакан и сердце наполняй виномИ не заботься ни о чем ином!И кажется: восставший средь пустынь,Неистово горюет человек,И палкой брата убивает брат,Сироты плачут, слышен вопль калек,И коршун бьет крылами, и орлыТерзают Прометея у скалы…Играй! Всему приходит скорбный срок,—Негодной палкой станет и смычок.Стакан и сердце наполняй виномИ не заботься ни о чем ином!Звезда слепая, скорбный шар земнойВращается в отчаянном чаду.От грязи, скорби и преступных делОтмой, потоп, несчастную звезду!И пусть привозит к Арарату НойВ ковчеге новом новый мир иной.Играй! Всему приходит скорбный срок,—Негодной палкой станет и смычок.Стакан и сердце наполняй виномИ не заботься ни о чем ином!Играй! Но нет! Дай струнам ты покой.Настанет праздник. Срок еще не скор,Но час придет — смирится ярость бурь,И кровью в битвах изойдет раздор.К такой ты песне будь, цыган, готов,Чтоб разутешить даже и богов,Чтоб, за смычок когда возьмешься ты,Разгладились бы хмурые черты!Играй, упившись радости вином,И не заботься ни о чем ином!

ЙОЖЕФ БАЙЗАПеревод Н. Чуковского

Йожеф Байза (1804–1858). — Поэт и известный критик радикально-демократического направления; в 1831–1837 годах редактор литературно-художественного альманаха «Аурора» (1822–1837), который стал первым печатным органом венгерских романтиков.

ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ

Свет золотистый,Кротко сияя,Спит на озернойЗыбкой волне.Ветер взлетаетС роз наклоненных,Веет печальноНам в тишине.Лес утихает.Голос свирелиВ воздухе чистомТонет нежней.В роще, расшитойЯрко цветами,Щелкает, свищет,Бьет соловей.Милая! НынеЯ, головоюПрячась в колени,Сладко дремлю.Может быть, завтраПурпур вечернийТихо могилуТронет мою.Будет ли сердце,То, что сегодняТак под вуальюБьется твоей,Будет ли завтраПлакать, страдая,Плакать, стеная,Ветра нежней?

МОЛЬБА

Все ты знал и видел,Все ты ведал, бог!Отчего же правдеВ битве не помог?Алтари и храмыДо сих пор стоят,Иль уже кромешныйПоглотил их ад?Всюду миллионыМолятся тебе.Тщетно! РавнодушенТы к людской мольбе.Пламенную веруСам ты погасилТем, что дело правдыТы не защитил.Кто любил отчизну,Почитал закон,Как злодей, на плахеПалачом казнен,А убийца гнусный,Святотатец, вор,Убивать и грабитьМожет до сих пор.От небес свободаПомощи ждала,Но лишь тюрьмы, казни,Цепи обрела.Ты тысячелетьяКровью истекал,Но народ свой храбрыйУничтожить дал.Кротких ты заставилЖить в беде, в нужде,А клятвопреступникВ почестях везде.Змеи преисподнейВыползли на свет,И преграды большеЗлодеяньям нет.Молнией, громамиРазрази того,Кто в людских страданьяхВидит торжество.Вспомни: добродетельНадо награждать!Дай же ты народуВосторжествовать…Если ж мир дорогуВсю прошел своюИ уже стремитсяОн к небытию,—Ты ему скорееСгинуть помогай,А когда он сгинет,Новый мир создай.Но не дай ты новымЛюдям образ свой,Не закинь им в душиИскры ни одной,Пусть они плодятся,—Каменные лбы,Глупые машины,Верные рабы.Ты им вместо сердцаЛьда кусочек дай,К красоте и славеИх не приучай.Право и свободаБудут им смешны,Им не станут снитьсяО грядущем сны.Не взлетит их разумК звездам в небосвод,И в низкопоклонствеВся их жизнь пройдет.И никто не станетПлакать в тишине,—Будут все народыСчастливы вполне.

МИХАЙ ТОМПА

Михай Томпа (1817–1866). — Друг Шандора Петефи, участник революции 1848 года, автор элегических и аллегорических стихов, отличающихся мягким лиризмом и фольклорной простотой формы. Стихотворение «К аисту» написано в годы австрийского террора после поражения революции.

К АИСТУПеревод В. Левика

Растаял снег, повеяло весной.Ты вновь хлопочешь, аист, надо мной.Ты обновляешь дом свой для птенцов,Пушистым детям ты готовишь кров.Назад, назад! О, верь, все это лжет —И солнца свет, и плеск оживших вод.Назад, назад! В отверженной странеЗамерзла жизнь, и места нет весне!На луг пойдешь ты — он могилой стал.На озеро — в нем крови плещет вал.На башню сесть захочешь? Но и тутЗубцы, как уголь раскаленный, жгут.Оставь мой дом и старое жилье,—Но где гнездо построишь ты свое,Куда бы стон с земли не долетал,Где в небе молний ты бы не видал?Назад, назад! Лети на теплый юг!Счастливей нас ты, мой хороший друг:Тебе судьбой две родины даны,У нас одна — и той мы лишены.Лети, лети! И, встретив там, вдали,Изгнанников своей родной земли,Скажи, что в пропасть нация идет,Как в поле сноп, рассыпался народ.Один в тюрьме, другой похоронен,А третий жив, но лучше б умер он.Четвертый бродит, кинув отчий дом,Чтоб новый дом найти в краю чужом.Бесплодною невеста хочет стать,Над мертвым сыном не рыдает мать,И только старцу радостно поройЛишь потому, что смерть не за горой.Не тем, скажи им, страшен наш позор,Что, как деревья, рубит нас топор,Но тем, что черви павший дуб сверлят,Что брата оговаривает брат,Сыны — отцов, отцы — своих детей…Но нет, пред этим лучше онемей,Чтобы не проклял рода своего,Кто издали оплакивал его!

ЯНОШ АРАНЬ

Янош Арань (1817–1882). — Выдающийся поэт-реалист, близкий друг Ш. Петефи. Превосходный переводчик Шекспира, гоголевской «Шинели»; автор мастерских стихотворных сценок сельской жизни с ироническим подтекстом, а также поэмы-трилогии о народном герое, крестьянском сыне («Толди», 1846–1878). Опираясь на европейские образцы и особенно на фольклор, Арань насытил социальным драматизмом и до высокого совершенства поднял в венгерской поэзии жанр исторической и народной баллады.

СОЛОВЕЙПеревод М. Исаковского

Венгры верили когда-то:«Суд рассудит —Ясно будет;У судьи — ума палата,Он решит — и дело свято…»В те года, за Тисой где-то,Жили-были два соседа:Пал и Петер. Жили рядом:Дом за домом, сад за садом.Пал и Петер — в святцах тожеОба рядом поместились.И лишь там они, быть может,Меж собою не бранились.А у наших Петер — ПалаШум и гам, лишь солнце встало:Брань такая — уши вянут.А как сумерки настанут —Начиналось все сначала…Если печь затопит Пал,Из трубы дымком потянет,Петер скажет: «Так и знал!»И чихать от дыма станет.Если ж к Палу в сад, случится,Куры Петера зайдут,Пал, как бешеный, стучитсяВ дом к соседу: «Эй вы, тут!»Словно хочет — сам не свой —Стенку вышибить ногой.Так и жили Пал и Петер,—Крики, гвалт, угрозы, ругань.Даже жены их и детиПоцарапались друг с другом,Словно псы, что целый деньС двух сторон грызут плетень.Это, впрочем, лишь началомБыло в их вражде жестокой…Украшал усадьбу ПалаКуст орешника высокий.Рос он, рос, и ветка скоро —И с плодами, и с листвою —Очутилась за забором:Над соседскою землею.(Петер видел, только все жеНе обрезал потому,Что с нее орехи тоже,Тоже падали к нему.)И случилось, в воскресеньеПоявился соловей,Чтоб на ветке той весеннейПеть о радости своей.Солнцу, что в росе сверкало,Рощам, травам и ручью,Ветерку, чем грудь дышала,Он воздал хвалу свою.Он воспел прозрачный воздух,Он любовь свою воспелИ ореховый отросток,На котором он сидел.Так он пел на ветке скромнойПесню сердца своего,Словно этот мир огромныйСоздан был лишь для него.С изумленьем, с восхищеньемПал прислушивался к пеньюИ гордился песней той:«Как красиво —Просто диво! —Соловейка свищет мой».«Ваш?! Пустые разговоры!Ваша только тень его»,—Слышит Пал из-за забораОт соседа своего.«Чей же? — Пал кричит и злится.Чей он? Ветка ведь моя».«Ветка ваша. Только птицаМне свистела, у меня.Значит, здесь резон прямой:Птичий свист — не ваш, а мой!..»Началось опять такое,Что уж ругань — пустяки:В ход пошли лопаты, кольяИ, конечно, кулаки.Бился Петер, дрался Пал —Прав своих не уступал.Нос в крови, в грязи рубашкаИ синяк промеж бровей…Вот что сделала ты, пташка,—Неразумный соловей!Отвечая на расспросы,С синяком, с разбитым носом,Пал стоял перед судьей:«Свист был мой и только мой!И ни свиста, ни полсвистаЯ ему не уступлю!Я пожалуюсь министру,Я отправлюсь к королю!»Чтоб слова весомей стали,Чтоб скорей нашлись концы,Пал выкладывает талерПравосудью на весы.Увидал судья премудрый —Отвести не может глаз.И в карман его нагрудныйТалер сам вскочил тотчас.Петер тоже к правосудьюШел — решительный и злой:«Видит бог и знают люди —Свист был мой и только мой!И таких законов нету,Чтоб глумиться надо мною!..—Талер новенький при этомОн кладет перед судьею.—Не пойду я, ваша милость,На уступки разной дряни!..»И монета очутиласьУ судьи в другом кармане.Суд настал. Все ждут решенья,Всякий хочет знать скорей —Для кого же в воскресеньеПел на ветке соловей?Нетерпенье нарастает,Но судья молчит пока —То ли сам еще не знает,То ль лишился языка.Все законы,Все каноныПораскрыли адвокаты,Все параграфы прочли,Но о свисте о проклятомУказаний не нашли.И, разгневанный, суровый,Встал судья, заговорил.И такое — слово в слово —Он решенье объявил:«Говоришь, тебе свистала?(Он взглянул при том на Пала.)Говоришь, что свист был твой?(Ткнул он в Петера рукой.)Нет! Свистала эта птицаНи тебе и ни ему!Мне свистала эта птица,Мне свистала одному!(И по правому кармануХлопнул правою рукою,И по левому кармануХлопнул левою рукою.)Мне свистала, а не вам!..Суд окончен. По домам!»Хорошо, что в наши годыНет к судам такой охоты.Все живут теперь спокойноИ ведут себя достойно.Не дерутся, как обычно,Ни родные, ни соседи:Все решается отличноВ мирной дружеской беседе.Люди сделались, как люди,—Ни дубин, ни зуботычин…Даже вывелись и судьиПо делам о свисте птичьем.

УЭЛЬСКИЕ БАРДЫ[69]Перевод Л. Мартынова

Король английский ЭдуардМчит на гнедом коне.«Вот мой Уэльс! Он чем богат?Узнать угодно мне!Здесь много ль гор, лесов, озер,Богата ли земля?И щедро ль кровь бунтовщиковУдобрила поля?И так ли счастлив нынче здесьМне богом данный люд,Как этот вот рогатый скот,Что пастухи пасут?»«Не сомневайся, о король!В короне не найдешьАлмаза краше, чем Уэльс,—Так этот край хорош!А этот богоданный людТак счастлив, так он рад,Что немы, как могилы, тутВсе хижины стоят».И по владениям немым,При мертвой тишинеКороль английский ЭдуардМчит на гнедом коне.Монтгомери звать замок тот…Гостей созвать веля,Его хозяин нынче ждетНа ужин короля.Дичь, рыбу, много всяких блюдНа ужин подают,Все, что прельстит глаза и рот,Найдется нынче тут.Все для гостей припасено,Что Альбион родит,И драгоценное вино,Что за морем кипит.«Что ж, господа, за короляНикто не поднял тост?О псы уэльские! Видать,Вы не поджали хвост!Я вижу рыбу, вижу дичьИ вас, о бунтари!В любом из вас сидит сейчасПо дьяволу внутри!Так не „да здравствует король“?Не мил вам Эдуард?Где тот, кто здравицу споет?Сюда, уэльский бард!»И друг на друга не глядятВсе гости, побледнев,Их лица исказил не страх,Но величайший гнев.Что отвечать? Кому начать?Молчат… И наконец,Как белый голубь, поднялсяСедой старик-певец.«Спою я о тебе, король! —Бард старый говорит.—Струна гудит. Так сталь звенит,Так раненый хрипит.Так раненый хрипит… В кровиЗдесь солнечный закат.Летит на кровь ночная дичь,Кто в этом виноват?И много тысяч мертвых телЗдесь как снопы лежат,И нищи те, кто уцелел,—Ты в этом виноват!»«Прочь! На костер иди, старик!Воскликнул Эдуард.—Я песню нежную хочу!..»…И входит новый бард.«Вечерний нежный ветерокС залива Мильфорд мчит,Печальный голос дев и вдовВ том ветерке звучит…Не хочет мать рабов рожать…»Знак подал Эдуард —И старца у костра догнатьУспел сей юный бард.Но тут, не прошен и не ждан,Вдруг третий бард вошел.По струнам ударяет он,Такой звучит глагол:«Товарищ честно пал в бою!Послушай, Эдуард,Споет вот так, как я пою,Любой уэльский бард.Погиб певец, но песнь живет!Так знай же, Эдуард,Проклятие тебе споетЛюбой уэльский бард!»«Посмотрим! — закричал корольИ страшный дал приказ: —Коль здесь таков певец любой,Всех на костер тотчас!Вас нужно, господа певцы,Всех сжечь до одного!»Такой в Монтгомери конецИмело торжество.Король английский ЭдуардМчит на гнедом коне.Вокруг него горит земляИ небеса в огне.Пятьсот певцов пошли в огонь,Но ни единый бардТого не спел, что столь хотелУслышать Эдуард.«Ах, так! И в Лондоне поют?!Им петь пришло на ум!Лорд-майор, я повешу вас,Коль будет ночью шум!»Немая тишь. Шум крыльев глух,Кто зашумит — в петлю!И вот все затаили дух:«Не спится королю!»«Нет! Музыки давайте мне,Флейт, барабанов! Ах,Певцов уэльских голосаЗвучат в моих ушах».Но через рокот бубенцов,Сквозь визг рожков и флейтПятьсот певцов, презревших смерть,Гремели песню жертв!

ОТКРЫТИЕ МОСТА[70]Перевод Д. Самойлова

Чело испариной покрыто.«На двойку ставлю. Так верней!»Он кинул… Поздно… Карта бита.Погибла ставка, вместе с ней —«Надежда юности моей».От рук его бежит удача,Пот как жемчужины на лбу.Конец… Могло ли быть иначе?«Так нечего пытать судьбу!»Он вышел, закусив губу.Пред ним был мост, высокий, новый.Полощутся ряды знамен.Сегодня в шуме славословийТот мост открыт и освященИ в честь Маргиты наречен.И бедный юноша, стеная,Вступил на мост; со всех сторонЧетыре берега ДунаяСтруили колокольный звон.Внизу был Млечный отражен.Звенели полночь колокольни,То отдаленны, то близки.А он стоял, глядел на волныИ видел призраки реки.Там были дети, старики…Чуть вынырнув до подбородка,Потом вставали в полный рост,И вырисовывались четко,И звали при сиянье звезд:«Сюда! Святите новый мост!»«Кто первый? Голубь с голубицей!»И двое встали у перил.«С тобой навек!» — самоубийца,Обняв подругу, говорил.И пенный вал обоих скрыл.Им рукоплещут. «Ну-ка, скряга!Смелей, мильонщик! Твой черед!»«Я разорен вконец, бедняга!Удрал должник, а я — банкрот!»И он исчез в пучине вод.Приходят третий и четвертый,Хоть их никто не пригласил.«Сегодня все спустил я к черту!»«Я имя честное носил…Я обесчещен, нету сил…»Вода расходится кругами.Приходит юноша: «Беда!Я изгнан. Тяжело с деньгами.Как жаль бесплодного труда.Прощай, наука, навсегда!»Почтенный старец с бородоюНа мост восходит, чуть бредет.«Весь век боролся я с нуждою,Теперь уж счастье не придет!Прими меня, водоворот!»Вот размалеванная дамаВсплыла, ей скучно, гложет лень.«Ах, жизнь? Мучительная драма…Менять наряды трижды в день…»И волны скрыли эту тень.Тут с грохотом разверзлось лоно,—Скелет воздвигся над волной:«Я победил Наполеона,И вот он, жезл победный мой!»А тени шепчут: «Он шальной!»Мальчишка, весь обросший тиной,Со смехом обхватил скелетИ с ним взметнулся над пучиной.«Меня лупили столько лет,Теперь уже не тронут, нет!»«Я был богат, самоуверен,Мне надоел бесплодный свет!»«Я был моей невесте верен,Но ей понравился Альфред!..»Мгновение — и этих нет!«Была дуэль. Я жертва мести.Я пал от пули роковой!»«Бедняжка, я лишилась чести,И, отягченная виной,Дунаю стала я женой».И вот уже не единицы,А толпы посреди реки,Как стаи перелетной птицыИли как рыбьи косяки,Летят, свиваются в клубки.Они как ливень, — мгла клубится,Взбухает пузырями плёс.И кружатся самоубийцыПодобьем мельничных колесИ падают за водосброс.И юноша в остолбененьеГлядит… А волны все бегут.И все речные привиденья,Мелькающие там и тут,К себе, к себе его зовут.И он противиться не в силах,Его к себе влечет волна,Руками призраков унылыхК нему простерлась глубина…И мост пустеет. Тишина.

ДО КОНЦАПеревод Л. Мартынова

Ты лиру к грудиПрижимай до кончины,Покуда касаешься пальцами струн.От этого легкого прикосновенья,От тягостных дум обретет утешеньеПечальный твой ум.Любовь и виноНе кипят в твоих жилахДавным уж давно. Но ведь лира с тобой!И разве сейчас за твоими плечамиНет радостей этих и этих печалей,Даримых судьбой?Ведь жизнь до концаОбольстительна, еслиСберег, что осталось, и этим богат.Но только во дни своего листопадаПри солнцевороте осеннем не надоЗвать лето назад.Хотя и надежды Твои улетели,И полдня тебе не вернуть своего,Но ясность вечерняя — вот твое счастье,И будь веселей и не бойся ненастья —Разгонишь его!Не думай, что силНе хватает у лиры.Неправда, а только круг звуков не тот;Коль сможешь ты этим доволен остаться,То будет веселье к тебе возвращатьсяИ песня придет.Ты в мире живешь,И живут в тебе чувства,И сердце еще не остыло в груди,И если какая идея взыгралаИ лира зовет, не позевывай вяло —Зовет, так иди!Не внемлют тебе?Ну, а все ж говори ты,Как бог тебе даст, сколько сил в тебе есть,Хоть песня твоя и теряется ныне,Как будто бы летом на голой равнинеКузнечика песнь.

ЯНОШ ВАЙДАПеревод В. Левика

Янош Вайда (1827–1897). — Поздний романтик. В мрачно-величественном фатализме Вайды, в молодости республиканца, соратника Петефи, отозвалось глубокое разочарование в буржуазном строе в эпоху безвременья, после соглашения 1867 года с Австрией.

ФРАНЦИИ

О ты, страна заката! Как ты быстроПережила свой блеск и торжество!С глубокой грустью мир предвидит гибельНедавнего кумира своего.Ты славу больше вольности любила,И вот — бесславны все твои дела.Тебя богиня грозная свободыЗа преступленья смерти обрекла.Взгляни на нас: надменна и тщеславна,Не замечала ты моей страны.Но твой орел едва дерзает нынеВ цветущий дол спускаться с вышины.Взгляни на нас: одни мы за свободуСражаемся! Гляди же и красней!Пускай умрем, зато достойной смертью,Не смертью унизительной твоей.О шутовские воины свободы,О лицедеи вольности святой!Боренья человечества святыеВы сделали забавою пустой.Так смейтесь над собой! Одну лишь внешность,Лишь моду легковесную любя,Не смейте хвастать доблестью пред миромИ называть республикой себя!Ты власть и славу ищешь, но забыла,Великолепный празднуя позор,Что лишь свобода — это власть и слава,Не в этом ли твой смертный приговор!Свободной будешь ты, но в наказанье —Свободною бесславно, и народ,Доселе незаметный и безвестный,Тебе свободу прежнюю вернет.О мой народ! Надейся и сражайся!О Венгрия! Я слезы лить готов:Когда в твое грядущее гляжу я —Не нахожу от изумленья слов.Ты, Франция! Тебе предназначалосьГрядущее, — оплачем твой удел!А ты, народ мой, если ты страдаешь,О том забудь — так бог твой повелел.

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Как на Монблане вечный снег.Не тающий и в летний зной,Я охладел, застыл навек,И страсти не владеют мной.Мильоны звезд вокруг меняСвершают огненный свой путь,Зовут, сверкая и дразня,Но не оттаивает грудь.Лишь иногда в ночи моейНа зов сердечный в полуснеБлеснет на зыби прошлых днейТвой лебединый образ мне.И сердце вновь горит огнем,Как на Монблане снег зимой,Когда, рассеяв ночь кругом,Восходит солнце над землей.

КОМЕТА

Летит комета по небу, блистая,Полнеба хвост прорезал огневой.Ей не вернуться: это та, «большая»,Чей путь — в неизмеримость по прямой.Сквозь табор звездный, к западу с востока,Перегоняя в беге Млечный Путь,Несчастна вечно, вечно одинока,Не хочет и не может отдохнуть!Одним звезда неверная милее,Другие томной молятся луне,Но я взываю к скорбной Ниобее,Что, развеваясь, мчится в вышние.Звезда печали, ты мой горький жребий!Кисть из лучей! Что чертит пламень твой?Где б ни был я в неизмеримом небе,Я всюду — одинокий и чужой.

НА ОЗЕРЕ В КАМЫШАХ

Вверху лазурь без дна, без края,Река сверкает голубая,Мой легкий челн едва качая.Он тенью зыбкой вдаль стремится,И жаждет вся душа раскрыться,Невыразимый сон ей снится.Бор задремал в истоме лени.Двустволку уперев в колени,Качаюсь я в самозабвенье.Завороженный красотою,Внимаю тайн созвучных строю.Он и во мне и предо мною.Два солнца вижу, ослепленный:Вверху — за тучкой озаренной,Внизу — в лазури волн бездонной.Земли коснулся свод небесный,Как уст любовницы прелестной.День несказанный, день чудесный!Плыву, иль облако несется,Иль над рекой лишь ветер вьется,В лицо мне дышит и смеется.Блуждают мысли, утопаяВ пространстве, где ни дна, ни края…Куда плывешь ты, жизнь земная?Камыш возникнет силуэтом,Растает вновь, облитый светом…Так всё в неверном мире этом!Но вот в зенит вошло светило,Роскошный бег остановилоИ, лучезарное, застыло.И всё — в немом оцепененье.Иль это с прошлым на мгновеньеСлилось грядущего стремленье?Мир спит в изнеможенье полном.Душа, качаясь вместе с челном,Все шепчет, шепчет зыбким волнам:Ужель и красота вселенной,И смерть, и счастье жизни бренной —Обман, виденье, сон мгновенный?

СМЯТЕНИЕ

Снаружи ветер буйно в окна рвется,Деревья хлещет, — стон, и свист, и вой,А здесь, в простенке, мерно раздаетсяТысячелетий однозвучный бой.Налево шаг, направо шаг — и далеОтсчитывает стрелка бег минут.Круг завершен, удары отзвучали,И вновь часы, где кончили, начнут.Снаружи ночь, и стоны ветра тяжки,И так назойлив стук дождя в стекло!Несутся тучи в небе, как барашки,Когда овчарка гонит их в село.Столпились, разбежались, — то виденьяМоей души. Себя в них узнаю.А маятник стучит, летят мгновенья,—Откроет ли он тайну мне свою?Порхают листья. Жизнь и увяданье.Настанет смерть, и будет вновь расцвет.И в этом бесконечность мирозданья,И двух былинок сходных в мире нет.Иль мы одни конечны во вселенной?Часы бегут, но ни на шаг вперед.И движет время стрелку жизни бренной,Само ж вовеки с места не сойдет.То меркнет лес, то синих молний сполохНад ним блеснет — и сорван тьмы покров.Скрежещет ветер в дебрях сучьев голых,И стон его подобен крику сов.Здесь, на земле, одно лишь то нетленно,Бессмертно то, что не жило вовек.А все живое хрупко и мгновенно —Цветок, трава, и лист, и человек.Снаружи ветер буйно в окна рвется,Деревья хлещет, — стон, и свист, и вой,А здесь, в простенке, мерно раздаетсяТысячелетий однозвучный бой.Налево шаг, направо шаг — и далеОтсчитывает стрелка бег минут.Круг завершен, удары отзвучали.И вновь часы, где кончили, начнут.

ЙОЖЕФ КИШ

Йожеф Киш (1843–1921). — Поэт-лирик импрессионистического склада, издатель журнала «Ахет» (1890–1921), сыгравшего известную роль в проникновении в литературу демократических тем. В стихотворении «Огни» (1896) брезжит предчувствие нового — революционно-пролетарского — общественного подъема в Венгрии.

ОГНИПеревод Н. Чуковского

Знаком ли вам трескучий, жаркий, зыбкийОгонь в печи, углей горячих блеск,Открытых лиц веселые улыбки,Нежданных шуток звонкий переплеск?Потрескиванью хвороста внимая,Подслушал я однажды песни ритм…Где тот огонь, пылавший, завывая?Он для меня погас. Для вас горит?Где девочка в передничке цветистом,Что дула в печку, полную углей?Где юноша с тоской во взоре чистом,Что помогал с таким усердьем ей?Мы с ней вдвоем бросали сучья в пламя,И, капли на коре заметив вдруг,Гадали мы, охвачены мечтами,О чем рыдает старый мокрый сук.Песок шуршащий рассыпает время.К чему тревожить то, что он занес?Огнями новыми, уже не темиДуше моей с тех пор гореть пришлось.Я пламенел — о, глупость! — жаждой славы,За истиной я гнался — о, тщета!Пока я пил, спеша, страстей отраву,Виски седели, старилась мечта.Я не колосья собирал на ниве,Мой урожай — горсть вянущих цветов,Любил мечты, в мечтах был всех счастливейИ прожил жизнь в туманном мире снов.Зола огней погасших погребаетОгонь душевный, приближая ночь,Она мечты, боюсь, перепугает,Они вспорхнут и унесутся прочь.Мне зябко… Что ж, угля в огонь! Пусть чащеИ громче фыркает он, словно кот,Нечаянно вспугнувший птицу в чащеИ мчащийся за ней вперед, вперед.Вот наконец огонь! Не то что раньше!Из недр земли он вышел, он рожденКипящей лавой — славной великаншей;Отцом восстаний, знаю, будет он.Гудит, бушует, буйствует, стучится,Ворча и воя, мчится в дымоход,Как будто демон рвется из темницы,Шатает стены, двери с петель рвет.О, гневный бог! Что будет со вселенной,Коль уголь каменный в глубинах горПрозреет, вспыхнет вдруг и дерзновенноИз темных недр рванется на простор?Коль рухнет все, что гнило и трухляво?Коль миллионы выползут из норИ уничтожат идол тот кровавый,Что нас терзал и мучил с давних пор?Уже я вижу, как они шагают,Как с новой «Марсельезой» громовой,Бросая факел, крыши поджигают,—Бежит по крышам пламень золотой.Пока в душе живет воображенье,Меня влекут небесные огни,Когда-нибудь, покинув сфер круженье,К моей могиле спустятся они…Так я сижу, окутанный мечтами,У времени пощады не прошу,Дремлю один и гаснущее пламяВ почти остывшей печке ворошу.

ГЕРМАНИЯ

ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЕТЕ

Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832). — Величайший немецкий национальный художественный гений, пролагавший своим творчеством новые и плодотворные пути в развитии прозы, драмы, поэзии и эстетической мысли. Поэзия Гете необычайно многогранна; уходя от влияний классицизма и рококо, она уже с начала 1770-х годов становится провозвестницей тех новых качеств, которыми во многом и был обусловлен расцвет немецкой поэзии в XIX веке. Непосредственность и глубина лирического чувства, восприятие природы в органическом единстве с духовным миром человека, раскованная полнота мировосприятия и необычная для XVIII века простота выражения отличают уже «Зезенгеймские песни» (1770–1771) Гете, ставшие одной из вершин немецкой поэзии. В эти же годы Гете обратился и к народной песне, записывая подлинные тексты и мелодии и создавая оригинальные стихотворения, ставшие затем народными песнями. «Фульский король» Гете был любимым стихотворением Брентано; Уланд в своем творчестве постоянно ориентировался на Гете, особенно на его народно-песенные стихи и баллады. Перекличку с лирикой Гете мы найдем у В. Мюллера и у Гейне, у молодого Веерта и у Мёрике. Одной из важных черт поэзии Гете, также проявившейся уже в 70-е годы, является ее философская и эмоциональная насыщенность, идущая нередко рука об руку с лаконичной простотой и рациональной завершенностью формы, за что поэта иногда упрекают в «холодности». Поражает широта поэтического диапазона Гете: непритязательные, на первый взгляд, пейзажные зарисовки соседствуют в ней с взволнованными философскими монологами, строгие сонеты и чеканно-утонченные строфы с нерифмованными и почти прозаически звучащими стихами. Расцвету немецкой лирики в XIX веке во многом способствовал также универсализм поэтических интересов Гете; что касается, например, народной песни, то он обращался не только к германским и романским песням, но интересовался также сербской, литовской, итальянской, бразильской и восточной народной поэзией, и в этом предвосхищая широту поэтических интересов многих романтиков, да и не только их.

«Фаусту», величайшему творению Гете, посвящен отдельный том БВЛ. Помещаемая в настоящем томе подборка стихотворений Гете, разумеется, раскрывает только некоторые стороны его поэзии.

«Скоро встречу Рику снова…»[71]Перевод А. Ночеткова

Скоро встречу Рику снова,Скоро, скоро обниму.Песня вновь плясать готова,Вторя сердцу самому.Ах, как песня та звучалаИз ее желанных уст!Как надолго замолчала!Долго, долго мир был пуст.Мучусь скорбью бесконечной,Если милой нет со мной,И глубокий мрак сердечныйНе ложится в песен строй.Только ныне чистым, старымСчастьем сердце вновь полно.Не сравнится с этим даромМонастырское вино!

ПРОМЕТЕЙ[72]Перевод В. Левика

Ты можешь, Зевс, громадой тяжких тучНакрыть весь мир,Ты можешь, как мальчишка,Сбивающий репьи,Крушить дубы и скалы,Но ни земли моейТы не разрушишь,Ни хижины, которую не ты построил,Ни очага,Чей животворный пламеньТебе внушает зависть.Нет никого под солнцемНичтожней вас, богов!Дыханием молитвИ дымом жертвоприношенийВы кормите своеУбогое величье,И вы погибли б все, не будь на светеГлупцов, питающих надежды,Доверчивых детейИ нищих.Когда ребенком был я и ни в чемМой слабый ум еще не разбирался,Я в заблужденье к солнцу устремлялСвои глаза, как будто там, на небе,Есть уши, чтоб мольбе моей внимать,И сердце есть, как у меня,Чтоб сжалиться над угнетенным.Кто мне помогСмирить высокомерие титанов?Кто спас меня от смертиИ от рабства?Не ты ль само,Святым огнем пылающее сердце?И что ж, не ты ль само благодарило,По-юношески горячо и щедро,Того, кто спал беспечно в вышине!Мне — чтить тебя? За что?Рассеял ты когда-нибудь печальСкорбящего?Отер ли ты когда-нибудь слезуВ глазах страдальца?А из меня не вечная ль судьба,Не всемогущее ли времяС годами выковали мужа?Быть может, ты хотел,Чтоб я возненавидел жизнь,Бежал в пустыню оттого лишь,Что воплотилНе все свои мечты?Вот я — гляди! Я создаю людей,Леплю ихПо своему подобью,Чтобы они, как я, умелиСтрадать, и плакать,И радоваться, наслаждаясь жизнью,И презирать ничтожество твое,Подобно мне!

ГАНИМЕД[73]Перевод В. Левика

Словно блеском утраМеня озарил ты,Май, любимый!Тысячеликим любовным счастьемВ сердце мне льетсяТепла твоегоСвященное чувство,Бессмертная Красота!О, если б я могЕго заключитьВ объятья!На лоне твоемЛежу я в томленье,Прижавшись сердцемК твоим цветам и траве.Ты охлаждаешь палящуюЖажду в груди моей,Ласковый утренний ветер!И кличут меня соловьиВ росистые темные рощи свои.Иду, поднимаюсь!Куда? О, куда?К вершине, к небу!И вот облака мнеНавстречу плывут, облакаСпускаются к страстнойЗовущей любви.Ко мне, ко мне!И в лоне вашем —Туда, в вышину!Объятый — объемлю!Все выше! К твоей груди,Отец Вседержитель!

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЬ ХУДОЖНИКАПеревод Н. Вильмонта

Когда бы клад высоких силВ груди, звеня, открылся!И мир, что в сердце зрел и жил,Из недр к перстам пролился!Бросает в дрожь, терзает боль,Но не могу смириться,Всем одарив меня, изволь,Природа, покориться!Могу ль забыть, как глаз обрелНежданное прозренье?Как дух в глухих песках нашелИсточник вдохновенья.Как ты дивишь, томишь меняТо радостью, то гнетом!Струями тонкими звеня,Вздымаясь водометом.Ты дар дремавший, знаю я,В моей груди омылаИ узкий жребий для меняВ безбрежность обратила!

ЗНАТОК И ЭНТУЗИАСТПеревод Н. Вильмонта

К девчонке моей я свел дружка,Хотел угодить дружищу;В ней любо все, с ней жизнь легка —Теплей, свежей не сыщешь.Она на кушетке в углу сидит,Головки своей не воротит;Он чинно ее комплиментом дарит,Присев у окна, напротив.Он нос свой морщил, он взор вперялВ нее — с головы до пяток,А я взглянул… и потерялУма моего остаток.Но друг мой, трезв, как никогда,Меня отводит в угол:«Смотри, она в боках худаИ лоб безбожно смугл».Сказал я девушке «прости» —И молвил, прежде чем идти:«О боже мой, о боже мой,Будь грешнику судьей!»Он в галерее был со мной,Где дух костром пылает;И вот уже я сам не свой —Так за сердце хватает.«О мастер! мастер! — вскрикнул я.—Дай ему счастья, боже!Пускай вознаградит тебяНевеста, всех пригожей».Но критик брел, учен и строг,И, в зубе ковыряя,Сынов небесных в каталогВносил, не унывая.Сжималась в сладком страхе грудь,Вновь тяжела мирами;Ему ж — то криво, то чуть-чутьНе уместилось в раме.Вот в кресла я свалился вдруг,Все недра во мне пылали!А люди, в тесный сомкнувшись круг,Его знатоком величали.

ФИАЛКАПеревод Н. Вильмонта

Фиалка на лугу однаРосла, невзрачна и скромна,То был цветочек кроткий.Пастушка по тропинке шла,Стройна, легка, лицом бела,Шажком, лужкомС веселой песней шла.«Ах! — вздумал цветик наш мечтать,Когда бы мне всех краше статьХотя б на срок короткий!Тогда она меня сорветИ к сердцу невзначай прижмет!На миг, на миг,Хоть на единый миг».Но девушка цветка — увы! —Не углядела средь травы,Поник наш цветик кроткий.Но, увядая, все твердил:«Как счастлив я, что смерть испилУ ног, у ног,У милых ног ее».

ФУЛЬСКИЙ КОРОЛЬ[74]Перевод Б. Пастернака

Король жил в Фуле дальной,И кубок золотойХранил он, дар прощальныйВозлюбленной одной.Когда он пил из кубка,Оглядывая зал,Он вспоминал голубкуИ слезы утирал.И в смертный час тяжелыйОн роздал княжеств тьмуИ всё, вплоть до престола,А кубок — никому.Со свитой в полном сбореОн у прибрежных скалВ своем дворце у моряПрощальный пир давал.И кубок свой червонный,Осушенный до дна,Он бросил вниз, с балкона,Где выла глубина.В тот миг, когда пучинойБыл кубок поглощен,Пришла ему кончина,И больше не пил он.

ПРИВЕТСТВИЕ ДУХАПеревод Ф. Тютчева

На старой башне, у реки,Дух рыцаря стоитИ, лишь завидит челноки,Приветом их дарит:«Кипела кровь и в сей груди,Кулак был из свинца,И богатырский мозг в кости,И кубок до конца!Пробушевал полжизни я,Другую проволок:А ты плыви, плыви, ладья,Куда несет поток!»

ПЕРЕД СУДОМПеревод Л. Гинзбурга

«А кто он, я вам все равно не скажу,Хоть я от него понесла».«Тьфу, грязная шлюха!..» — «А вот и не такЯ честно всю жизнь жила.Я вам не скажу, кто возлюбленный мой,Но знайте: он добр был и мил,Сверкал ли цепью он золотойИль в шляпе дырявой ходил.И поношения и позорПриму на себя сейчас.Я знаю его, он знает меня,А бог все знает про нас.Послушай, священник, и ты, судья,Вины никакой за мной нет.Мое дитя — есть мое дитя!Вот вам и весь мой ответ».

К ЛИЛИ ШЁНЕМАН[75]Перевод М. Лозинского

В тени долин, на оснеженных кручахМеня твой образ звал:Вокруг меня он веял в светлых тучах,В моей душе вставал.Пойми и ты, как сердце к сердцу властноВлечет огонь в кровиИ что любовь напрасноБежит любви.

ЛЕСНОЙ ЦАРЬПеревод В. Жуковского

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?Ездок запоздалый, с ним сын молодой.К отцу, весь издрогнув, малютка приник;Обняв, его держит и греет старик.«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:Он в темной короне, с густой бородой».«О нет, то белеет туман над водой».«Дитя, оглянися, младенец, ко мне;Веселого много в моей стороне:Цветы бирюзовы, жемчужны струи;Из золота слиты чертоги мои».«Родимый, лесной царь со мной говорит:Он золото, перлы и радость сулит».«О нет, мой младенец, ослышался ты:То ветер, проснувшись, колыхнул листы».«Ко мне, мой младенец! В дуброве моейУзнаешь прекрасных моих дочерей;При месяце будут играть и летать,Играя, летая, тебя усыплять».«Родимый, лесной царь созвал дочерей:Мне, вижу, кивают из темных ветвей».«О нет, все спокойно в ночной глубине:То ветлы седые стоят в стороне».«Дитя, я пленился твоей красотой:Неволей иль волей, а будешь ты мой».«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».Ездок оробелый не скачет, летит;Младенец тоскует, младенец кричит;Ездок погоняет, ездок доскакал…В руках его мертвый младенец лежал.

* * *

«Ты знаешь край лимонных рощ в цвету…»[76]Перевод Б. Пастернака

Ты знаешь край лимонных рощ в цвету,Где пурпур королька прильнул к листу,Где негой Юга дышит небосклон,Где дремлет мирт, где лавр заворожен?Ты там бывал? Туда, туда,Возлюбленный, нам скрыться б навсегда.Ты видел дом? Великолепный фризС высот колонн у входа смотрит вниз,И изваянья задают вопрос:Кто эту боль, дитя, тебе нанес?Ты там бывал? Туда, тудаУйти б, мой покровитель, навсегда.Ты с гор на облака у ног взглянул?Взбирается сквозь них с усильем мул,Драконы в глубине пещер шипят,Гремит обвал, и плещет водопад.Ты там бывал? Туда, тудаДавай уйдем, отец мой, навсегда!

У РАЙСКИХ ВРАТПеревод В. Левика

ГУРИЯ

На пороге райских кущейЯ поставлена как страж.Отвечай, сюда идущий:Ты, мне кажется, не наш!Вправду ль ты Корана воинИ пророка верный друг?Вправду ль рая удостоенПо достоинству заслуг?Если ты герой по праву,Смело раны мне открой,И твою признаю славу,И впущу тебя, герой.

ПОЭТ

Распахни врата мне шире,Не глумись над пришлецом!Человеком был я в мире,Это значит — был борцом!Посмотри на эти раны,—Взором светлым в них прочтешьИ любовных снов обманы,И вседневной жизни ложь.Но я пел, что мир невечныйВечно добр и справедлив,Пел о верности сердечной,Верой песню окрылив.И, хотя платил я кровью,—Был средь лучших до конца,Чтоб зажглись ко мне любовьюВсе прекрасные сердца.Мне ль не место в райском чине!Руку дай — и день за днемПо твоим перстам отнынеСчет бессмертью поведем.

ФРИДРИХ ГЁЛЬДЕРЛИН

Фридрих Гёльдерлин (1770–1843). — Великий немецкий поэт, соединивший в своем творчестве тяготение к античной (особенно греческой) стихотворной традиции с гражданскими идеалами революционного классицизма и прогрессивно-романтическим мироощущением. Активная гражданственность и романтический пафос его стихов оттолкнули от них поздних Гете и Шиллера; для немецких романтиков, переориентировавшихся к началу XIX века на национальное средневековье, Гельдерлин представлялся уже своего рода анахронизмом, хотя некоторые из них (А. Шлегель, Клеменс и Беттина Брентано, Уланд) высоко оценивали его поэтический талант. Массовому немецкому читателю поэзия Гельдерлина открылась лишь в XX веке. В Советском Союзе одним из первых пропагандистов творчества Гельдерлина был А. В. Луначарский. В 1969 году издательство «Художественная литература» выпустило однотомник Гельдерлина.

Судьба поэта сложилась трагически: глубоко пережив поражение Великой французской революции 1789–1794 годов, не понятый и не признанный современниками, не нашедший и в личной жизни ни счастья, ни надежного пристанища, Гельдерлин в 1803–1806 годах постепенно сходит с ума.

ЮНОСТЬПеревод Г. Ратгауза

Когда я отроком был,Некий дух избавил меняОт людского крика и розги.Я спокойно и славно игралС лесными цветами,А небесные ветрыИграли со мной.И как ты, мое сердце,Радовалось побегам,Тянувшим навстречу тебеСвои нежные руки,Так ты радовал сердце мое,Отец Гелиос! И, как карийского отрока,Меня любилаЦарица ночи!О мои верные,Дружелюбные боги!Если бы вы знали,Как возлюбил я вас!Я не знал еще ваших имен,И я не звал вас по имени,(Как люди, возомнившие,Будто знают друг друга).Но знал я вас лучше,Чем знал даже близких людей.Мне ясна была тишь эфира,Непонятна людская речь.Я рос под шепотИ шелест рощ.Меня цветыЛюбить учили,Боги взрастили меня.

ПЕСНЬ СУДЬБЫПеревод Г. Ратгауза

Вы бродите там, в лучах,По тропам зыбким, ясные гении!Вас тихо нежитСияющий воздух богов,—Так касаются вещих струиПальцы арфистки.Рок незнаком небожителям.Как младенческий сон, их дыхание.Свеж и юн,Как в нетронутой почке,Чистый духБудет вечно цвести.И блаженные очиТихо сияютЯсностью вечной.Но нам в этом миреПокоя не будет нигде.Нерадостный род,Мы проходим и гибнем.Слепо стремимсяК часу от часа,Как воды с обрываК обрыву стремятсяИ в неизвестность вечно спешат.

БУОНАПАРТЕ[77]Перевод Н. Вольпин

Поэты — те священные сосуды,Которые жизни вино —Дух героев — хранят исстари.Но этого юноши духСтремительный — как его примет,Не разорвавшись в куски, сосуд?Не тронь же его, поэт: он — дух природы.Трудясь над ним, созреет в мастера мальчик.Не может он жить, хранимый в стихе,—Нетленный, он в Мире живет.

К ПРИРОДЕПеревод П. Гурова

Я тогда играл еще безбрежнымПокрывалом тайн твоих, как друг,В каждом тихом звуке сердцем нежнымТвоего я сердца слышал стук.Светлый образ твой впивая с жаждой,В те года, как ты, богат я был,Место для своей слезинки каждой,Для любви весь мир я находил.Солнце отвечало мне порою,Сердца моего услышав зов.В те года я звал звезду сестроюИ весну — мелодией богов.Как по роще ветры шаловливыПробегают в полудневный зной,Так по сердцу радости приливыПроплывали медленной волной.И когда у родника в долине,Там, где зелень юная кустовПоднималась к каменной вершинеИ лазурь сияла средь листов,Я стоял, осыпанный цветами,Их дыханье пил, а в вышинеПлыло осиянными путямиЗолотое облако ко мне.И когда в пустынях одинокоЯ блуждал, и в черных замках скалМне звучал могучий глас потока,Мрак меня завесой облекалИ, бушуя ночью над горами,Буря слала ветры с высоты,Там, где молний вспыхивало пламя,Дух Природы, мне являлся ты!Мир благой! Стократ в слезах счастливых,Как бурливые потоки те,Что в морских сливаются заливах,Я в твоей терялся полноте!Я рвался из Времени пустыни,Радостно везде искал пути,Как паломник, ищущий святыни,Чтобы в Бесконечность перейти.Святы вы, златые детства грезы!Вы добро взрастили в тишине,Вы скрывали жизни скорбь и слезы,То, что не сбылось, дарили мне.О Природа! Той порою яснойВ мирном свете прелести твоейВозросли плоды любви прекрасной,Как аркадских урожай полей.Все мертво, что прежде было мило,Умер мир моих былых чудес.Как жнивье, пустынна и унылаГрудь, вмещавшая весь круг небес.Если б вновь участья песню спелаТа весна моих скитаний мне!Утро жизни миновать успело,В сердце снова не расцвесть весне.Вечны подлинной любви страданья,Только тень — все то, что любим мы.Умерли, увы, мои мечтанья,Дух Природы скрыт покровом тьмы.Где твоя отчизна, ты не знало,Сердце, средь веселья юных дней.Коль тебе о ней лишь грезить — мало,Лучше не расспрашивай о ней.

* * *

«Зайди, о солнце!..»[78]Перевод Г. Ратгауза

Зайди, о солнце! Скройся, мой ясный свет!Кто зрел тебя, кто чтил божество твое?Доступен ли сердцам мятежнымСвет безмятежный в высоком небе?Но я дружу с тобою, светило дня.Я помню час, когда я узнал тебя,Когда божественным покоемМне Диотима целила душу,О гостья с неба! Как я внимал тебе!О Диотима, милая! Как потомСияющий и благодарныйВзор мой купался в лучах полудня!Ручьи мне звонче пели, и нежностьюДышал росток, из темной земли взойдя,И в небе, в тучах серебристыхМне улыбался Эфир приветный.

К СОЛНЦЕБОГУПеревод Г. Ратгауза

Где ты? Блаженство полнит всю душу мне,Пьянит меня: мне все еще видится,Как, утомлен дневной дорогой,Бог-светоносец, клонясь к закату,Купает кудри юные в золоте.И взор мой все стремится вослед ему,Но к мирным племенам ушел он,Где воссылают ему молитвы.Земля, любовь моя! Мы скорбим вдвоемО светлом боге, что отлетел от нас.И наша грусть, как в раннем детстве,Клонит нас в сон. Мы — как струны арфы:Пока рука арфиста не тронет их,Там смутный ветер будит неверный звук,И лишь любимого дыханьеРадость и жизнь возвратит нам снова.

ПАРКАМПеревод Г. Ратгауза

Одно даруйте лето, всевластные,Даруйте осень зрелым словам моим,И пусть, внимая милой лире,Сердце мое навсегда умолкнет.Верховный долг душа не исполнила,У вод стигийских нет ей забвения.Высокий замысел, хранимыйВ сердце моем, завершить я должен.Тогда, о царство теней, привет тебе!Один, без лиры, сниду я в тишь твою,Душою тверд: я день мой краткийПрожил, как боги; чего мне боле?

РОДИНАПеревод Г. Ратгауза

Под отчий кров спешит мореплаватель.В краю чужом он жатву сбирал свою.Я не спешу. Вдали от домаЯ пожинал только скорбь и муки.Мой тихий берег! Ты воспитал меня,Ты боль смиришь, утешишь любовь мою,Лес, юности моей свидетель!О, посули мне покой бывалый!Ручей, манивший ясной волной меня,Река, что вдаль свои корабли несла,—Увижу вас! В предел заветныйМилой отчизны вступлю я снова.Здесь ждут меня хранительных гор верхи,Участье близких, дом моей матери,—Все, все, о ком мечтало сердце.Здесь заживут мои злые раны.Друзья мои! Мне ведомо, ведомо:Не исцелить вам боль и любовь мою,И звуки песен колыбельныхНе успокоят больную душу.Так! Нам даруют боги живой огонь,И боги шлют нам скорби священные.Я, сын Земли, приемлю твердоВечный мой жребий: любить и плакать.

ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬПеревод Г. Ратгауза

В младые дни восход меня радовал,Закат — печалил. Ныне я старше стал; Уже страшусь я зорь тревожных, Вечер люблю я, святой и светлый.

СРЕДИНА ЖИЗНИПеревод Г. Ратгауза

В зеркальных водах — берег,И ветка с желтой грушей,И диких роз кусты.О, милые лебеди!В поцелуе забывшись,Вы клоните головыВ священную трезвую воду.Горе мне! В стужу, зимой,Где взять мне цветов и солнце, и гдеБыстролетные тени?Стоит стенаБезмолвно и холодно, флюгерЗвенит под ветром.

ВОСПОМИНАНИЕПеревод Г. Ратгауза

Норд-ост воет,Мой самый любимый ветер,Потому что он смелый духИ добрый путь сулит мореходам.А теперь иди и приветствуйСветлую ГароннуИ сады Бордо.Здесь по острому берегу внизУходит тропа, и в потокВпадает ручей, а сверхуБлагородная смотрит чета, —Дуб с серебристым тополем.Еще я четко помню, какШироковершинные вязыНад мельницей клонят листву,А во дворе смоковница растет,И в праздничные дниХодят мимо смуглые женщиныПо шелковым тропам.Все это в марте,В дни равноденствия,Когда над неспешной дорогой,Налит золотыми мечтами,Плывет усыпляющий ветер.Но пусть протянутДушистый кубок мне,Сияющий темным светом,И я усну. ОтрадноСном меж теней забыться.НехорошоЖить бездушнымиЛюдскими мыслями, но славно —С друзьями вести беседуСердечную, слушать рассказыО днях любвиИ о делах минувших.Но где мои друзья? Где БелларминСо спутником? ИныеК истоку боятся подойти,Исток же любого богатстваВ море. Они,Словно художники, копятКрасоты земли, промышляяКрылатой войною, чтоб послеПрожить в пустыне долгие годыПод безлиственным древом, где в ночи не сияютПразднества городские,И струнный звон, и туземные пляски.А теперь в далекую Индию Ушли эти люди.Там живут на воздушных высях.Внизу — виноградник. С горСпадает Дордонь,И, слившись с могучей Гаронной,Широким моремПлывет поток. В море взорыУстремите свои. Оно отнимаетИ возвращает память, любовь дарует.А остальное создадут поэты.

ГАНИМЕДПеревод С. Аверинцева

Что никнешь, бедный, в зябкой дремоте, сир,На стылом бреге смутно немотствуешь?Иль позабыл о непостижнойМилости и о тоске бессмертных?Ужель не видел вестников отчих тыВ воздушной глуби неуловимых игр?Ужели не был ты окликнутВеским глаголом из уст разумных?Но крепнет мощно голос в груди. Из недрРодник вскипает, словно бы в некий час,Как отрок, спал в горах. И вот ужТруд очищенья вершит он буйно.Неловкий: он смеется над узами,Срывая, мечет прочь их, осиливши,Высоким гневом пьян, играя,И, пробудившись на чутком бреге,На голос чуждый всюду встают стада,Леса шумят, и недра подземныеВнимают духу бури, внятноДух шевельнулся, и в бездне трепет.Весна приходит. Все, что живет, опятьВ цвету. Но он далеко: уже не здесь.Не в меру добры боги: нынеГлух его путь, и беседа — с небом.

АДВОКАТ ДЬЯВОЛАПеревод В. Куприянова

Проклято будет навек единенье святош и тиранов,Гений будь проклят вдвойне, ищущий славы у них.

* * *

«Опять весна меня преображает…»Перевод В. Куприянова

Опять весна меня преображает,И в сердце юной радости приток,Роса любви с ресницы упадает,Опять душа полна живых тревог.Утешиться меня блаженно просятЗеленый луг и в небе облака,Хмельной бокал восторга мне подноситПрироды дружелюбная рука.Да, эта жизнь любой превыше боли,Пока восходит солнце по утрам.А в душах наших лучший век в неволе,И сердце друга сострадает нам.

К РОЗЕПеревод В. Куприянова

Вечно плод в своем бутонеРоза нежная несет.Пусть краса и жизнь на склоне,И настанет срок невзгод,—Роза, мы увянем тоже,Облететь нам суждено,Но взрастят, кто нас моложе,Жизни свежее зерно!

МИРСКАЯ СЛАВАПеревод В. Куприянова

Нынче сердце мое жизни святой полно,Счастлив я и люблю! Вы же внимали мне,Лишь когда я гордыни,Пустословья исполнен был.Привлекает толпу лишь гомон рыночный,И в чести у раба лишь сила властная.Чтит божественность жизни,Лишь кто богу подобен сам.

НОВАЛИС

Новалис (литературный псевдоним; настоящее имя — Фридрих фон Гарденберг, 1772–1801). — Самый значительный поэт Иенского романтического кружка, в который, кроме него, входили Л. Тик, Ф. Шлегель и А. Шлегель, В. Вакейродер и др. Стихотворное наследие Новалиса (если не считать его юношеских стихов) невелико: шесть «Гимнов к ночи», пятнадцать «Духовных песен», несколько десятков «Смешанных стихотворений» да еще стихи, которые вошли в роман «Генрих фон Офтердинген» и повесть «Ученики в Саисе». Наиболее своеобразны по содержанию и по форме «Гимны к ночи», где ритмическая проза чередуется со стихами, написанными в свободном ритме, и с традиционным рифмованным стихом. В этих «гимнах», может быть, в наиболее поэтически сконцентрированном виде нашли свое выражение общефилософские и эстетические основы творчества Новалиса. «Духовные песни» также заключают в себе значительные эстетические достоинства; основу общечеловеческого содержания их составляет романтическая тоска по утраченному идеалу и провозглашение верности ему.

Остальная часть стихотворного наследия Новалиса далеко не столь однородна, в ней ощутимы различные влияния: Клопштока, Бюргера, Шиллера, Хёльти. В поэзии Новалиса обнаруживается не только абстрактное, философическое и морализирующее начало, но и начало конкретно-чувственное, стремящееся к выражению реального, зримого и вполне осязаемого мира. Поэт умер в возрасте двадцати девяти лет от туберкулеза, только еще входя в пору высшей творческой зрелости.

«Когда горючими слезами…»Перевод В. Микушевича

Когда горючими слезамиТы плачешь в комнате пустойИ у тебя перед глазамиОкрашен мир твоей тоской,И прошлое дороже клада,И веет боль со всех сторонТакой томительной усладой,Что лучше бездна, лучше сонВ той пропасти, где столько дивныхСокровищ нам припасено,Что в судорогах беспрерывныхК ним тянешься давным-давно,Когда в грядущем — запустеньеИ только мечешься, скорбя,И к собственной взываешь тени,Утратив самого себя,—Открой ты мне свои объятья!Как я знаком с твоей тоской!Но пересилил я проклятьеИ знаю, где найти покой.Скорее призови с мольбоюЦелителя скорбей людских,Того, кто жертвует собоюЗа всех мучителей своих.Его казнили, но понынеОн твой последний верный друг.Не нужно никакой твердыниПод сенью этих нежных рук.Он мертвых жизнью наделяет,Даруя кровь костям сухим,И никого не оставляетИз тех, кто остается с Ним.Он все дарует нашей вере.Обрящешь у Него ты вновьИ прежние свои потери,И вечную свою любовь.

ГИМН К НОЧИ(Фрагмент)Перевод В. Куприянова

Вечно ли будет сбываться свидание с утром?Власти земного никогда не будет конца?Суетою забот искаженНочи небесный приход.Любви жертвенник потайнойЗажжется ль навеки?Отмеряно светуВремя его;Но вне предела и часаВладычество ночи.Вечно бдение сна.Сон святой,Не обойди своим счастьемПосвященного в ночьВ этих буднях земных!Лишь глупцы не видят тебяИ сна не знают иного,Кроме этой тени,Которую ты, сострадая,В истинных сумерках ночиНам оставляешь.Они тебя не находятНи в златой лозе винограда,Ни в чудесном сокеМиндального дерева,Ни в коричневом нектаре мака.Они не знают,Что это тобоюТак нежно девичьяГрудь объятаИ к небу причислено лоно, —Они не знают,Что из древних преданийТы идешь, распахнувший небо,И владеешь ключомОт обиталищ блаженных,Ты, бесконечных тайнВестник безмолвный.

ЛЮДВИГ ТИКПеревод А. Гугнина

Людвиг Тик (1773–1853). — Один из самых плодовитых и талантливых немецких романтиков, поэт, переводчик, драматург, прозаик, литературный и театральный критик. Его лирическое наследие (свыше четырехсот стихотворений) весьма разнородно и в большинстве своем состоит из своеобразных «лирических вставок» в романы, драмы и рассказы, которые затем стали публиковаться как самостоятельные стихотворения. Тик умел живописать природу, ряд стихотворений выделяется музыкальностью звучания, романтически-торжественным настроением.

НАПУТСТВИЕ[79]

Чтобы юность не проспатьПод отцовской крышей,Он раздольный мир узнатьВ путь-дорогу вышел.Долы безбрежны,Лес тайной укрыт;Девушек нежныхБлистают наряды,Маня, как награды;За ними он взглядом и сердцем летит.Дивные лицаВ венце красоты —Все это снитсяИли беспечная юность резвится в сиянье мечты?Смелого славаИщет в пути,Шлет ему лавры,Громы, литаврыИ обещает награды иные еще впереди.Страха не зная,Врагов побеждая,Герой вырастал;И, среди юных невест выбирая,Девушку он увидал, о которой мечтал.Сквозь долы и горы,Земные просторыОн едет назад.Родители ждалиНо прочь все печали,И каждый теперь после встречи желанной и счастлив и рад.Как мчишься ты, Время!..Уж слушает сынО годах столь давних,О подвигах славных —Вот юность седин!..И старость отступает прочь,Как перед солнцем — ночь.

УВЕРЕННОСТЬ[80]

Вставай! Ведь солнце в путь зовет,В просторный, вольный мир войди.Сквозь горы и луга — вперед!И не грусти в пути!На месте не стоит ручей —Бежит в полях легко;И ветер мчится все резвейКуда-то далеко.Луна не дремлет никогда,На солнце посмотри —Оно в движении всегдаС зари и до зари.Лишь ты один в своих стенах,Хотя и манит даль.Вставай! И с посохом в рукахИзбудь свою печаль!Когда судьбу свою искатьНа вольный выйдешь свет,Рассвет увидишь и закатИ вдруг отыщешь след.Есть в жизни радость и печаль,Заботы и труды.Чтоб не было чего-то жаль —Доверься счастью ты.Везде, где неба синева,Росток любви взойдет;И каждый, в ком мечта жива,Не зря свой путь пройдет.

КЛЕМЕНС БРЕНТАНО

Клеменс Брентано (1778–1842). — Самый значительный поэт Гейдельбергского романтического кружка, в который входили также А. фон Арним, Й. Гёррес и др. Брентано выступил как один из зачинателей романтической реформы немецкой лирики на основе ее сближения с народной песней. Но для развития немецкой поэзии в XIX веке, пожалуй, гораздо более значительную роль сыграли три тома «Волшебного рога мальчика» — немецкие народные песни и стихотворения в народном духе, изданные Клеменсом Брентано и Ахимом фон Арнимом в 1805–1808 годах. Первый сборник стихотворений Брентано был издан посмертно, в 1844 году.

КОЛЫБЕЛЬНАЯПеревод И. Грицковой

Эту песню напевая,Не колебли тишины.Так луна поет, всплываяИз небесной глубины.Пой, чтоб слышалось журчаньеРучейка, невнятный ропот,Приглушенное ворчанье,Шорох, щебет, шум и шепот.

* * *

«Жила на Рейне фея…»[81]Перевод В. Топорова

Жила на Рейне феяВ селенье Баххарах,Жила, смятенье сеяИ скорбь в людских сердцах.Сгубила, осмеялаИ взрослых и парней —И так околдовала,Что льнули все сильней.Тогда епископ местныйСвященный суд созвал,Но пред красой небеснойВесь гнев его пропал.Он вымолвил: «Бедняжка!Бедняжка Лорелей!Зачем казнишь так тяжкоТы красотой своей?»«Увы! не жду прощенья,И жизнь постыла мне,Хоть чары обольщенья —Не по моей вине.Мои глаза как пламя.Рука — волшебный жезл.Бросай же деву в пламя!Ломай над нею жезл!»«О! ты, представ пред нами,Навет отвергла весь,Ведь то же гложет пламяИ нашу душу днесь.И если жезл преломим,Назначив приговор,То сердце мы разломимНа муку и позор!»«Не смейся над несчастной!Будь, отче, справедлив,Пред гибелью ужаснойГрехи мне отпустив.Я доле жить не смею,Я не желаю жить!За то, что гибель сею,Вели меня казнить!Увы! и я любила,Но грянула беда:Меня покинул милый,Бежал невесть куда.Прозвали всемогущейМеня за красоту,Но мне мой вид цветущийСамой невмоготу!Мой смех, сверканье взглядаИ шеи белизна —Мне этого не надо!Воздай за все сполна!Я смерть приму без дрожи,Я кончу путь земной,И ты пребудешь, боже,В последний миг со мной!»Трем рыцарям владыкаВелит седлать коней:«Не бойся, горемыка!Бог любит Лорелей!Став тихою черницейВ обители простой,Ты сможешь приобщитьсяК премудрости святой».Печальной и убитой,Прекрасна и бледна,С торжественною свитойПоехала она.«О рыцари, — сказала,Не сдерживая слез,—Позвольте мне сначалаПодняться на утес.На замок взор я кину,Где милый был со мной,И безвозвратно сгинуЗа мрачною стеной».Утес, крутой и черный,Над гладью рейнских вод.Устало и упорноНаверх она идет.И рыцари, по крупамПохлопавши коней,По каменным уступамИдут вослед за ней.И сверху возгласила:«Вон челн внизу плывет!И в том челне мой милыйМеня, наверно, ждет.Конечно, он за мноюПривел сюда челнок!»Встает над крутизноюИ прыгает в поток!Три рыцаря в смятеньеС утеса не ушли.Лежат без погребеньяВо прахе и в пыли.Кто людям спел об этом?Не рейнский ли рыбак?Но над тройным скелетомЗвучит отныне так:Лорелей!Лорелей!Лорелей!Три двойника души моей[82].

* * *

«Одинокой смерти жду…»Перевод В. Топорова

Одинокой смерти жду,Состраданья не желая,Потеряв свою звезду,Ни на что не уповая,Одинокой смерти жду,Смерти путника в пустыне.Одинокой смерти жду,Смерти путника в пустыне,Потеряв свою звезду,Потеряв свою святыню,Одинокой смерти жду,Смерти нищего в несчастье.Одинокой смерти жду,Смерти нищего в несчастье,Потеряв свою звезду,Не теряя к ней пристрастья,Одинокой смерти жду,Смерти дня в вечерних бликах.Одинокой смерти жду,Смерти дня в вечерних бликах,Потеряв свою звездуВ сонмах звезд тысячеликих,Одинокой смерти жду,Смерти узника в темнице.Одинокой смерти жду,Смерти узника в темнице,Потеряв свою звезду,Не престав по ней томиться,Одинокой смерти жду,Смерти лебедя певучей.Одинокой смерти жду,Смерти лебедя певучей,Потеряв свою звездуЗа могильно-черной тучей,Одинокой смерти жду,Смерти в море-океане.Одинокой смерти жду,Смерти в море-океане,Потеряв свою звезду,Сохранив одно страданье,Одинокой смерти жду,Смерти Веры в час унылый.Одинокой смерти жду,Смерти Веры в час унылый,Потеряв свою звезду,Одинокий и постылый,Одинокой смерти жду,Смерти сердца в сердце милой!

* * *

«Тихо-тихо тук-тук-тук…»Перевод В. Топорова

«Тихо-тихо тук-тук-тук…Милый друг, а ну как вдруг,Чуть задремлют все вокруг,Я с дверей откину крюк?С посещеньем не тяни!Будь как тень в ночной тени!Но не вскрикни, не чихни:Мать проснется — и ни-ни.Половицы щелк да щелк.Песик спит, но зол, как волк.Прокрадись, — есть в этом толк,—Как блоха в невестин шелк!Ты, конечно, парень-хват,Но в сенях стоит ушат,Чуть заденешь — и назад,Прочь, куда глаза глядят!Лестница — твой первый враг:Все ступеньки кое-как,Лишь один неверный шаг,И мгновенно — бряк во мрак!Туфли скинь свои. Без нихПоднимись, в чулках одних.Встретишь няньку — двинь под дых:Нянька верит в домовых.Главное, не спутай дверь.Рядом спит батрак. Он зверь.Коль не веришь, то проверь,Но коль хочешь жить — поверь.Не взбирайся на чердак:Братец там. По части драк,Как известно, не дурак.Он сильнее, чем батрак.Постучись ко мне, друг мой.Постучись, шепни: „Открой!“Не открою, дорогой!„Караул, — вскричу, — разбой!“Тут же мать, батрак и братК вертопраху поспешат.Мне милее битый зад,Чем крестины невпопад…»Но иначе все пошло.Платье сделалось мало.Девять месяцев прошло.Родилось дитя мало.

* * *

«Мария, куда ты вечор уходила?..»Перевод В. Топорова

***

«Едва ты кончила дышать…»Перевод В. Топорова

Едва ты кончила дышать,Как начал я томитьсяИ дал обет: не целоватьВовек иной девицы.Мои желания сильны,В них жизнь и страсть едины!Увы!., к тебе устремленыИ потому — невинны.О, как тебя недостает!Зачем я пел, бахвалясь,Тебе и миру, жалкий мот,О том, как мы сливались.И ласки наши, как слова,Свое презрели право:Речь пресыщения трезва,А голод — хмель, отрава.Едва ты кончила дышать,Как начал я молиться,Чтоб обратилось время вспятьИль страсть — к иной девице.Я полон сил, мой жарок пыл,Смелы мои объятья,Но я тебе не изменил,Хоть женщин стал менять я.Бредут высокою тропойВесталок вереницы,Но обладание тобойМне грезится и снится.

ПЕСНЬ РЕЙНУПеревод В. Микушевича

О ветер прохладный,О лепет волны,О берег отрадный,Где мы рождены!О зелень земнаяВ лазури небес!Тебя вспоминая,Я сердцем воскрес.Раздумья! Как лозы,Обвейтесь вокруг!Здесь ласковы грозы,И ветер мне друг.Почти неприметный,Над сердцем моимЛепечет, приветный,Что здесь я любим.Небесные дали,Как в райском саду;И в люльке мне далиОттуда звезду.О Рейн благодатный!Ты вечно в пути.Покой невозвратныйТы мне возврати.И в смутной надежде,Хоть мельницы нет,Стучит, как и прежде,Мне сердце в ответ.Отец, как тревожноБлуждал я вдали,Сказать невозможно,Но ты мне внемли.В твоем обаяньеЯ здесь наконец.Ты в лунном сияньеПрими мой венец.

* * *

«Соловушка, бывало…»Перевод В. Микушевича

Соловушка, бывало,Нам пел во тьме ночной,Ты был тогда со мной,И я не тосковала.Мне слезы лить негоже.За прялкою пою,И месяц нить моюС небес увидел тоже.Соловушка, бывало,Нам пел во тьме ночной.Как больно мне одной!А птице горя мало.И светит месяц тожеТебе в чужом краю.Храни любовь мою,Соедини нас, Боже!А птица, как бывало,Поет во тьме ночной.Ты прежде был со мной,И я не тосковала.Соедини нас, Боже,Храни любовь мою!За прялкою поюИ с песней плачу тоже.

СЕРЕНАДАПеревод В. Куприянова

Льется, плачет флейта снова,и ручей звенит глубокий.Причитанья золотогослушай чистые упреки!Просьба, сказанная нежно,не останься без ответа!Ночь вокруг меня безбрежна,песня в ней — как проблеск света

ВЕСЕЛЫЕ МУЗЫКАНТЫПеревод В. Микушевича

В своем искусстве мы не плохи.Обходим город по ночам,И, как веселые сполохи,Погудки наши здесь и там.Рокочет, хохочетВ ночи тамбурин;Птенцы-бубенцы —Не молчит ни один;Тут же цимбалы,Как зазывалы;Незваный звон —Как странный сон.Трели свирелиСердце задели:Радость и боль…Слушать изволь!Мы заиграем серенаду,И сразу в окнах свет зажгут,И сверху бросят нам наградуЗа наш ночной веселый труд.До нашей музыки охочиВ своих покоях стар и млад:Всех завлекает среди ночиНаш колдовской певучий лад.Мы ровно в полночь подоспели,Как пробило двенадцать раз,И вот уже, вскочив с постели,Заслушалась девица нас.Когда в своей укромной спальнеВдвоем с невестою жених,Мы ближней улице и дальнейВо мраке будем петь о них.На свадьбах мы своим напевомВсем угождали до сих пор.Хмельным гостям и нежным девамОтраден был наш звонкий хор.Однако взгляды нестерпимы,И не для нас горят огни,И мы поем, пока незримы,Как соловьи в ночной тени.

Дочь

Мне был бы мрак милее вечный.Утрачен друг, отец убит;Вам сладок мой напев беспечный,—От слез моих мой хлеб горчит.

Мать

Что мрак, что свет — мне все единоОт слез ослепла я давно.В поводыри взяла я сына,В цимбалы бить мне все равно.

Оба брата

Какие вывожу я трели,Когда меня трясет озноб!Так мне погудки надоели,Что предпочел бы лечь я в гроб.

Мальчик

Как весело! Сломал я ногу,Несет меня моя сестра.Бью в тамбурин я, слава богу!Развеселиться всем пора.Рокочет, хохочетВ ночи тамбурин;Птенцы-бубенцы —Не молчит ни один;Тут же цимбалы,Как зазывалы;Незваный звон —Как странный сон.Трели свирелиСердце задели:Радость и боль…Слушать изволь!

АДЕЛЬБЕРТ ШАМИССО

Адельберт Шамиссо (1781–1833). — Один из ярких представителей прогрессивного немецкого романтизма Адельберт фон Шамиссо, сын родовитого французского графа, изгнанного революцией из своих поместий, обрел в Германии новую родину, сохранив, однако, уважение к французской демократической культуре и революционным традициям французского народа. Всемирную известность Шамиссо принесла повесть «Удивительная история Петера Шлемиля» (1813). Своеобразие места Шамиссо в немецкой поэзии 1820–1830-х годов естественнее всего объясняется его близостью как к французской (Беранже), так и к немецкой (Уланд) поэтическим традициям. Н. В. Гербель, написавший первый очерк творчества Шамиссо на русском языке, отметил, что его лирическая поэзия «отличается необыкновенной нежностью и благородством чувств, а равно простотою и свежестью форм». Многие стихи Шамиссо стали популярными песнями, лирический цикл «Любовь и жизнь женщины» был положен на музыку Р. Шуманом. На русский язык поэзию Шамиссо переводили А. Майков, В. Жуковский, М. Михайлов и др.

ВЕСНАПеревод В. Куприянова

Земля пробудилась, приходит весна,Вокруг расцветают цветы.Душа моя снова от песен тесна,И вновь я во власти мечты.Сияя, встает над полями рассвет,И ветер с листвой не суров.А мне все казалось, что волос мой сед,Нет, это пыльца от цветов.И птицы вовсю гомонят без конца,Их щебет звенит надо мной.И нет седины, это просто пыльца,Я счастлив, как птицы весной.Земля пробудилась, приходит весна,Вокруг расцветают цветы.Душа моя снова от песен тесна,И вновь я во власти мечты.

МЕЛЬНИЧИХАПеревод Ю. Левина

Мельница машет крылами.Буря свистит и ревет,А мельничиха ручьямиГорючие слезы льет.«Я верила буйному ветру,Что свищет, колеса крутя;Я верила клятвам беспечным —Несмысленное дитя!Лишь ветер верен остался,А клятвы — мякина одна.Где тот, кто мне в верности клялся?Я брошена, разорена…Кто клялся, того уже нету,Безвестны его пути.Искал его ветер по свету,Да так и не смог найти».

ТРАГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯПеревод М. Замаховской

Жил человек. Он был смущен,Что сзади косу носит он:Другую бы прическу!И он решил: «Сейчас рискну —Дай поверчусь, ее стряхну…»Болтается косичка!Он быстро колесом кружит,Но все по-прежнему дрожит,Болтается косичка!Вертится он на новый лад,Но уверяет стар и млад:Болтается косичка!Он вправо, влево и кругом —Ни в том нет толку, ни в другом:Болтается косичка!Он закружился, как волчок,—Все невпопад и все не впрок:Болтается косичка!Так он кружится до сих порИ думает: «Отскочит! Вздор!»Болтается косичка!..

ЗАМОК БОНКУР[83]Перевод Е. Витковского

Закрою глаза и грежу,Качая седой головой:Откуда вы, призраки детства,Давно позабытые мной?Высоко над темной равнинойЗамок, мерцая, встает —Знакомые башни, бойницыИ арка высоких ворот.Каменный лев печальноНа меня устремляет взор —Я приветствую старого другаИ спешу на замковый двор.Там сфинкс лежит у колодца,Растет смоковница там,За этими окнами в детствеЯ предавался мечтам.Вот я в часовне замка,Где предков покоится прах, —В сумрачном склепе доспехиВисят на темных стенах.Глаза туман застилает,И не прочесть письмена,Хоть ярко горят надо мноюЦветные стекла окна…Мой замок, ты высечен в сердцеПускай ты разрушен давно;Над тобою крестьянскому плугуВести борозду суждено.Благословляю пашнюИ каждый зеленый всход,—Но трижды благословляюТого, кто за плугом идет.А ты, моя верная лира,Вовеки не умолкай,—Я буду петь мои песни,Шагая из края в край.

ДЕВУШКА ИЗ КАДИКСАПеревод В. Топорова

«Неужели от испанкиЖдешь вниманья безрассудно,Серенады распеваяПод надзором у француза?Прочь! Я знаю вас — кичливыхИ трусливых андалузцев!Нам бы шпаги, вам бы спицы —Мы б не праздновали труса!Если даже сами шпаги —Предков гордое оружье —В бок толкнут вас: „Хватит дрыхнуть!“,Вы ответите: „Так нужно!“Если даже чужеземныйБич хлестнет по вашим шкурам —Лишь попятитесь покорно,Лишь потупитесь понуро!»«Сеньорита, ваши речиПрозвучали слишком круто.Или стали чужеземцуВы любезною подругой?»«Бедный! Даже предо мноюОн сробел! Какая скука!А француза заприметит —Тут же к мамочке под юбку!»«Сеньорита, вы ошиблись,Вы насмешница и злючка.Если встречу я француза,То убью собственноручно».«Ты — убьешь? Вот это мило!Но, увы, поверить трудно.Вон француз идет! А впрочем,—Слишком крепкий, слишком крупный!»В тот же миг, сражен ударом,Галльский воин наземь рухнул,А влюбленному испанцуПалачи связали руки.Сеньорита засмеялась:«Эта шутка мне по вкусу —Я отвадила невежу,А платить пришлось французу!»Андалузец на прощаньеПоклонился ей угрюмоИ ушел, не обернувшись,С чистым сердцем, с тяжкой думой.«Не от вас, о чужеземцы,Смерть приму я хмурым утром,Не за то, что эту землюКровью я залил пурпурной.Нет, я ранен был смертельноСтрастью к деве равнодушной —Госпожа меня судила,Госпоже я отдал душу».Так твердил он по дорогеПалачам, печальный путник.Но послышалась команда,И его прошили пули.

ИНВАЛИД В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ[84]Перевод В. Микушевича

Лейпциг, Лейпциг! Скверный город!Изувечен я в боюЗа свободу, за свободу!Кровь зачем ты пил мою?За свободу! За свободу!Был храбрейшим я в полку.Череп сабельным ударомРаскроили дураку.И валялся я, а рядомБитва бедственная шла.Ночь могильною плитоюОпустилась на тела.Боль меня приводит в чувство.Хуже нет на свете мук.Я в смирительной рубашке,И смотрители вокруг.Где ты, где, моя свобода,Кровью купленный удел?Бьет меня кнутом смотритель,Чтобы смирно я сидел.

ЛЮБОВЬ И ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ(Из цикла)Перевод П. Грицковой«Как забыть? Не знаю…»

Как забыть? Не знаю.И в глазах черно.Я давно страдаю,Вижу лишь одно.Жду его напрасно,Но из темнотыПроступают ясноМилые черты.Не хочу играть я,Белый свет поблек.Что наряды, платья,Если он далек?Тихо отворяюВ сумерках окно.Как забыть? Не знаю.Вижу лишь одно.

* * *

«Никак не поверю в это…»

Никак не поверю в это:За что же лишь я однаЛюбовью его согрета,Возвышена, окрылена?Днем и глухими ночами,Будь то во сне, наяву,Дышу лишь его речами,Признаньем его живу.Я благость любви вкусила,Прижавшись к его груди.И мне не страшна могилаИ вечная тьма впереди.

ИГРУШКА ВЕЛИКАНШИПеревод Л. Гинзбурга

В Эльзасе замок Нидек был славен с давних порОбитель великанов, детей могучих гор.Давно разрушен замок — не сыщешь и следа,И сами великаны исчезли навсегда.Однажды, — это было в забытый, давний год,—Дочь великана вышла из крепостных ворот,Спустилась по тропинке, увлечена игрой,И вскоре очутилась в долине, под горой.Сады, луга и нивы — все незнакомо ей.Близ Гаслаха достигла она страны людей.И города, и села, и пастбища, и лесПредстали перед нею, как чудо из чудес.Нагнулась великанша, и, радости полна,Крестьянина и лошадь заметила она.Потешное созданье возделывало луг,Стальными лемехами сверкал на солнце плуг.«Ах, что за человечек! И лошадь — с ноготок!»И девочка достала свой шелковый платок.Находку завернула и с этим узелкомВприпрыжку побежала в свой замок прямиком.Домой она приходит, открыла дверь и вотС веселою улыбкой родителя зовет:«Отец! Взгляни, какую игрушку я нашла!О, как она забавна и до чего мила!..»Охваченный раздумьем старик отец сидел.Вина из кубка отпил, на дочку поглядел:«Да что там копошится? А ну-ка, покажи,Свой шелковый платочек скорее развяжи».И бережно достала она из узелкаЗабавную игрушку — седого мужика.Поставила на столик коня его и плугИ, хлопая в ладоши, забегала вокруг.Но тут старик родитель нахмурился как ночь:«Нет, это — не игрушка! Что сделала ты, дочь?Не медля ни мгновенья, назад его снеси.Крестьянин — не игрушка! Господь тебя спаси.Когда бы не крестьянин — не труд его, заметь,—Без хлеба нам с тобою пришлось бы умереть.И навсегда запомни, что великанов родВ веках свое начало от мужиков берет!»…В Эльзасе замок Нидек был славен с давних порОбитель великанов, детей могучих гор.Давно разрушен замок — не сыщешь и следа,И сами великаны исчезли навсегда.

ЛЮДВИГ УЛАНД

Людвиг Уланд (1787–1862). — Один из самых популярных в XIX веке немецких романтиков, в поэзии которого Эйхендорф видел «кульминацию романтической лирики», Гейне — обобщающий итог творческой деятельности «романтической школы» в Германии, а Ф. Геббель в 1857 году отводил ему место «первого поэта современности». Уланд был ведущим поэтом Вюртембергского романтического кружка, в который входили Ю. Кернер, К.-Г. Кёстлин, К. Майер, Г. Шваб и др. К середине XX века Уланда почти забыли, но сейчас интерес к нему снова растет. Важнейшие качества его поэзии — глубокий демократизм содержания и сознательное стремление к народности и ясной простоте формы. Основу поэтической славы Уланда составил изданный в 1815 году сборник «Песен и баллад», который, пополняясь время от времени новыми стихотворениями, только при жизни Уланда выдержал свыше сорока изданий. В жанровом и тематическом плане поэзия Уланда чрезвычайно многообразна, но в XIX веке наиболее популярны были его стихотворения в духе народной песни и баллады, а также актуальная политическая лирика. К его творчеству обращались многие композиторы, в том число И. Брамс, Ф. Лист, Ф. Мендельсон, Ф. Шуберт, Р. Шуман.

ЗАМОК У МОРЯПеревод В. Левика

«Ты видел замок, в мореГлядящий с утесов крутых,Весь в легком, прозрачном убореИз тучек золотых?Хотел бы он склонитьсяИграющим волнам на грудь,Хотел бы в тучах скрыться,В вечерней заре потонуть…»«Я видел замок, в мореГлядящий с крутизны.Над ним я видел и зори,И в небе — серп луны».«А весел был грохот прибоя,Был звучен гул ветров?Был радостен в мирных покояхШум празднеств и пиров?»«Нет, волны в море спали,Спал ветер крепким сном,Лишь кто-то в глубокой печалиПел песню за окном».«Бродил ли по сводчатым заламКороль с королевой своей?Ты видел их в бархате алом,В венцах из заморских камней?Была ли дочь их с ними,Сияла ли юной красой,Очами голубымиИ золотою косой?»«Нет, были родители в горе,Наряд их ничем не блистал.Я видел их в черном уборе,Но дочери я не видал».

ТРИ ПЕСНИ[85]Перевод В. Жуковского

«Споет ли мне песню веселую скальд»?Спросил, озираясь, могучий Освальд.И скальд выступает на царскую речь,Под мышкою арфа, на поясе меч.«Три песни я знаю: в одной старина!Тобою, могучий, забыта она;Ты сам ее в лесе дремучем сложил;Та песня: отца моего ты убил.Есть песня другая: ужасна она;И мною под бурей ночной сложена;Пою ее ранней и поздней порой;И песня та: бейся, убийца, со мной!»Он в сторону арфу и меч наголо,И бешенство грозные лица зажгло,Запрыгали искры по звонким мечам,—И рухнул Освальд — голова пополам.«Раздайся ж, последняя песня моя:Ту песню и утром и вечером яГреметь не устану пред девой любви;Та песня: убийца повержен в крови».

ХОРОШИЙ ТОВАРИЩ[86]Перевод В. Левика

Был у меня товарищ,Вернейший друг в беде.Труба трубила к бою,Он в ногу шел со мноюИ рядом был везде.Вот пуля просвистела,Как будто нас дразня.Мне ль умереть, ему ли?Он, он погиб от пули —Часть самого меня.Упал, раскинув руки,—Объятья мне раскрыв,И не обнимет боле…Но пусть лежишь ты в поле,Мой друг, — ты вечно жив!

ХОЗЯЙКИНА ДОЧЬПеревод В. Левика

Три парня по Рейну держали свой путь,К знакомой хозяйке зашли отдохнуть.«Дай пива, хозяйка, вина принеси,Красавицу дочку к столу пригласи».«Я пива подам и вина вам налью,Но в саван одела я дочку мою».И в горницу входят они, не дыша.Лежит там во гробе девица-душа.Один покрывало откинул с лица,И смотрит, и мог бы смотреть без конца.«Ах, если б увидеть могла ты меня,Тебя полюбил бы я с этого дня!»Другой покрывалом закрыл ее вновь,Заплакал, свою провожая любовь.«Как рано ты божий покинула свет!Тебя ведь любил я, любил столько лет!»И третий покровы откинул опять,И мертвые губы он стал целовать.«Тебя я любил и прощаюсь, любя,И буду любить до могилы тебя!»

ГРАФ ЭБЕРШТЕЙНПеревод И. Грицковой

Дворец королевский. Ликуют фанфары,В сиянии факелов кружатся пары,Возгласы, выкрики, звон хрусталя.Граф Эберштейн с дочерью короляВесь вечер танцуют, резвясь и шаля.Лишь музыка грянула с новою силой,Она ему шепчет: «Граф Эберштейн, милый,Я признаюсь, не скрывая стыда,Что ты понапрасну приехал сюда.Дворцу твоему угрожает беда».И понял граф Эберштейн в то же мгновенье,Что хочет владыка расширить владенье.«Ловко же вы заманили меня!Танцы, вино — хороша западня!»Граф Эберштейн спешно седлает коня.Он к замку подъехал. Ярятся набаты,Бряцают багры, топоры и лопаты.«Тесни лиходеев! Хватайте воров!»И валятся вороги в огненный ров.Граф Эберштейн нынче жесток и суров.Наутро король появился со свитой,Заранее лаврами славы увитый.И что же он видит? Рассеялся дым,Граф Эберштейн весел, он цел-невредим,И верное войско по-прежнему с ним.Король возмутился, смутился, опешил,Но Эберштейн быстро владыку утешил:«О нашей размолвке забыть я не прочь.Ты в жены отдашь мне прелестную дочь.Мы свадьбу сыграем сегодня же в ночь».В замке у графа ликуют фанфары,В сиянии факелов кружатся пары,Возгласы, выкрики, звон хрусталя.Граф Эберштейн с дочерью короляТанцуют, резвятся, шутя и шаля.Он обнял ее, и прижал к себе лихо,И шепчет ей на ухо нежно и тихо:«Мне это признание стоит труда,Но все же скажу, не скрывая стыда,—Дворцу короля угрожает беда».

К РОДИНЕ[87]Перевод А. Гугнина

К тебе, Отчизне возрожденной,Устремлена мечта моя!Надеждой новой окрыленный,Твою свободу славлю я.Ты кровью истекла в сраженьях.О, сколько пало жертв святых! —.Теперь найдешь ли утешеньеВ моих мелодиях простых?

ПРОКЛЯТИЕ ПЕВЦА[88]Перевод В. Левика

Когда-то гордый замок стоял в одном краю.От моря и до моря простер он власть свою.Вкруг стен зеленой кущей сады манили взор,Внутри фонтаны ткали свой радужный узор.И в замке том воздвигнул один король свой трон.Он был угрюм и бледен, хоть славен и силен.Он мыслил только кровью, повелевал мечом,Предписывал насильем и говорил бичом.Но два певца однажды явились в замок тот —Один кудрями темен, другой седобород.И старый ехал с арфой, сутулясь на коне.А юный шел, подобен сияющей весне.И тихо молвил старый: «Готов ли ты, мой друг?Раскрой всю глубь искусства, насыть богатством звук.Излей все сердце в песнях — веселье, радость, боль,Чтобы душою черствой растрогался король».Уже певцы в чертоге стоят среди гостей.Король сидит на троне с супругою своей.Он страшен, как сиянье полярное в ночи,Она луне подобна, чьи сладостны лучи.Старик провел по струнам, и был чудесен звук.Он рос, он разливался, наполнил все вокруг.И начал юный голос — то был небесный зов,И старый влился эхом надмирных голосов.Они поют и славят высокую мечту,Достоинство, свободу, любовь и красоту,Все светлое, что может сердца людей зажечь,Все лучшее, что может возвысить и увлечь.Безмолвно внемлют гости преданьям старины,Упрямые вояки и те покорены,И королева, чувством захвачена живым,С груди срывает розу и в дар бросает им.Но, весь дрожа от злобы, король тогда встает:«Вы и жену прельстили, не только мой народ!»Он в ярости пронзает грудь юноши мечом,И вместо дивных песен кровь хлынула ключом.Смутясь, исчезли гости, как в бурю листьев рой.У старика в объятьях скончался молодой.Старик плащом окутал и вынес тело прочь,Верхом в седле приладил и с ним пустился в ночь.Но у ворот высоких он, задержав коня,Снял арфу, без которой не мог прожить и дня.Ударом о колонну разбил ее певец,И вопль его услышан был из конца в конец:«Будь проклят, пышный замок! Ты в мертвой тишинеВнимать вовек не будешь ни песне, ни струне.Пусть в этих залах бродит и стонет рабий страх,Покуда ангел мести не обратит их в прах!Будь проклят, сад цветущий! Ты видишь мертвеца?Запомни чистый образ убитого певца.Твои ключи иссякнут, сгниешь до корня ты,Сухой бурьян задушит деревья и цветы.Будь проклят, враг поэтов и песен супостат!Венцом кровавой славы тебя не наградят,Твоя сотрется память, пустым растает сном,Как тает вздох последний в безмолвии ночном».Так молвил старый мастер. Его услышал бог.И стены стали щебнем, и прахом стал чертог.И лишь одна колонна стоит, еще стройна,Но цоколь покосился, и треснула она.А где был сад зеленый, там сушь да зной песков,Ни дерева, ни тени, ни свежих родников.Король забыт, он — призрак без плоти, без лица.Он вычеркнут из мира проклятием певца!

ЖНИЦА[89]Перевод В. Левика

«День добрый, Мария! Так рано уже за работой!Хоть ты влюблена, а работаешь с прежней охотой.Попробуй — в три дня за болотом скоси луговину.Клянусь, я в супруги отдам тебя старшему сыну!»Так молвил помещик, и, речи услышав такие,Как птица, забилось влюбленное сердце Марии.Явилась в руках ее новая чудная сила.Как пела коса в них, как шумные травы косила!Уж полдень пылает. Жнецы притомились, устали,К ручью потянулись, в тени собрались на привале.Лишь трудятся пчелы, жужжат и не знают покоя.И трудится с ними Мария, не чувствуя зноя.Спускается вечер, разносится звон колокольный.Соседи кричат ей: «Бросай! На сегодня довольно!»Прошло уже стадо, и время косцам расходиться.Но, косу отбив, продолжает Мария трудиться.Вот звезды зажглись, засверкали вечерние росы,Запел соловей, и сильнее запахли покосы.Мария не слушает пенья, без отдыха косит,Без отдыха косу над влажной травою заносит.Так ночь миновала, и солнце взошло над вселенной.Не пьет и не ест она, сытая верой блаженной.Но третьим рассветом просторы зажглись луговые,И косу бросает, и радостно плачет Мария.«Здорово, Мария! Скосила? Ну, ты молодчина!Тебя награжу я богато, но замуж за сына…Глупышка! Да это ведь в шутку я дал тебе слово.Как сердце влюбленное сразу поверить готово!»Сказал и пошел. У Марии в глазах потемнело.Прилежные руки бессильно повисли вдоль тела.Все чувства затмились, дыханье пресеклось от боли.Такой, возвращаясь, нашли ее женщины в поле.Текут ее годы в безмолвном, глухом умиранье.И ложечка меда — дневное ее пропитанье.О, пусть на лугу на цветущем ей будет могила!Где в мире есть жница, которая так бы любила?

НОВАЯ СКАЗКАПеревод А. Гугнина

В царстве сказки думал сноваЗолотым отдаться снам,Дух поэзии суровоЛиру мне настроил сам.Я назвал свободой фею,Право — рыцарь будет мой.Славный рыцарь, в бой смелее —Сокрушим драконов рой!

НА МОСТУ НАД БИДАССОАПеревод В. Левика

На мосту над БидассоаК небу длань святой простер.Слева — ширь долин французских,Справа — цепь испанских гор.Он людей благословляетЗдесь, на трудном их пути,Где покинувший отчизнуСкорбно молвит ей: «Прости!»На мосту над БидассоаНекий лик волшебный зрим.Для одних он дышит гневом,Но сияет он другим.Тем сулит он лишь пустыни,Этим — вешние луга.Всем чужбина безотрадна,Всем отчизна дорога.Мирно плещет Бидассоа,Ждет стада на водопой.А в горах еще стреляют,А в горах — последний бой.И в вечернем полумракеСходит вольница к реке.Знамя пулями пробито.След кровавый на песке.На мосту над Бидассоа,Ружья праздные сложив,Все в реке омыли раны,Сосчитали тех, кто жив.Ждут неприбывших, отставших.Ждут ушедших в вечный мир.Барабан гремит, и гордоМолвит старый командир:«Час настал! Сверните знамя —Это был свободы стяг.Не впервые на границуОттеснил нас подлый враг.Но свободу мы в изгнаньеУвели не навсегда!Не померкла наша слава,Наша светит нам звезда.Мина, ты, в боях за вольностьСмерть видавший столько раз,—Ты один не тронут пулейВ день, губительный для нас.Ты — Испании спаситель,Ты надежда для нее.Мы уходим, чтоб вернуться,Мы не бросили ружье!»Но встает, шатаясь, Мина,Молчалив и бледен сам.Шлет прощальный взгляд он небуИ своим родным горам.Прижимает к сердцу руку,А в глазах его туман.На мосту над БидассоаКровь течет из старых ран.

ПОТОНУВШАЯ КОРОНАПеревод В. Левика

На том холме высокомСтоит крестьянский дом,С порога — вид просторный,Леса, поля кругом.Сидит крестьянин вольныйУ своего крыльца.Спокойно точит косу,Благодарит творца.А под холмом — низина,И пруд в низине той.На дне лежит корона,Сверкает под водой.В лучах луны сверкая,Лежит уж много лет,И никому на светеДо ней и дела нет.

ПОСЛЕДНИЙ ПФАЛЬЦГРАФПеревод А. Гугнина

Я — пфальцграф Гёц. Я весь в долгах,Но заплачу с лихвой:Продам угодья, и людей,И замок родовой.Лишь два старинных права мнеДороже, чем мой дом.В святом монастыре — одно,Одно — в лесу густом.Я щедрым был к святым отцам,Пока я был богат.Собаку с ястребом теперьПрокормит пусть аббат.В лесах вокруг монастыряОхочусь с давних пор.Как прежде, будет рог трубить,Все остальное — вздор.Но миг придет, умолкнет рог,Смежит мне веки сон,И выйдут иноки к ручьюПод колокольный звон.Под сенью дуба вековойЗароют грешный прах.Мне вечно будут птицы петьИ полчаса — монах.

ВЕШНЯЯ ВЕРАПеревод А. Голембы

В цветеньях, в нежности весныВетвей развеянные сны:Забыты прежние святыни,Весенний ветер гонит грусть,О сердце бедное, не трусь:Все переменится отныне!Мир все прекрасней с каждым днем,Свершится все, чего мы ждем,Плывет весна по горней сини,—Цветы покрыли дол и даль,О сердце, позабудь печаль:Все переменится отныне!

НОВАЯ МУЗАПеревод А. Гугнина

Без охоты, но послушноЯ законы изучал —Лишь за рифмою воздушнойЯ ни разу не скучал.Аполлону с АртемидойДолго я пером служил,Только в честь слепой ФемидыЯ ни строчки не сложил.В час, суровый для Отчизны,Музы строгие пришлиИ, взывая к новой жизни,Новый стих в душе зажгли.Твой, Фемида, час настанет! —День и ночь пою о ней.Скоро суд народный грянетИ осудит королей!

А. Ш.[90]Перевод А. Гугнина

Когда волна и ветер, разъярясь,В кромешной тьме закончат смертный бойИ Гелиос сияющий взойдет —Тогда, грозя, отступит океан,Но долго пенится прибой, ворча,Обломками швыряясь на песок;А с неба свет струится золотой,Прозрачен воздух, улеглась волна,Иные корабли выходят в дальний путь,И ветер легкий ладит взмах весла.

ОСЕННЯЯ ПАУТИНКАПеревод А. Гугнина

Вослед за летом уходящимМы шли желтеющей тропой.Воздушной феи дар летящийСвязал чуть зримо нас с тобой.Я эту нить ловлю смущенно:Вот добрый знак в столь важный час…О вы, надежды всех влюбленных,Зефир — ваш друг. Кто против вас?

НАПУТСТВИЕПеревод А. Гугнина

В глухую ночь, в морской кромешной мгле,Когда корабль давно идет сквозь теменьИ в темном небе не найдешь звезды,Тогда на палубе чуть светит огонек,В безумстве бури бережно спасенный,—И компас различает рулевойИ, стрелку видя, верный держит путь.О друг, свой огонек в душе храни,—И мрак любой — не властен над тобою.

ИОЗЕФ ФОН ЭЙХЕНДОРФ

Иозеф фон Эйхендорф (1788–1857). — Один из крупнейших немецких романтических поэтов Иозеф фон Эйхендорф особенно ярко выразил в своем творчестве лирическое восприятие природы, тоску по далекому идеалу. Выходец из старинной дворянской семьи, Эйхендорф в своих политических и религиозных взглядах так и не смог до конца освободиться от устаревших феодальных представлений. Но его глубокий поэтический талант разорвал сословные путы и привел его творчество к органическому слиянию с самым демократическим источником поэзии — народной песней, питавшей лирику многих немецких романтиков. Распространению поэзии Эйхендорфа при жизни значительно препятствовало то обстоятельство, что свой первый сборник стихов он выпустил в 1837 году — в пору очевидного заката романтизма, хотя в журналах и альманахах, в тексте прозаических произведений или в качестве приложений к ним стихи его публиковались с 1808 года. Популярность ряда стихотворений, правда, поддерживалась тем, что к ним обращались такие композиторы, как Ф. Мендельсон-Бартольди, Р. Шуман, И. Брамс. Заново поэзия Эйхендорфа была открыта во второй половине нашего века, и сейчас он — один из самых читаемых и почитаемых немецких романтиков.

ЗИМНИЙ СОНПеревод А. Плещеева

И снилось мне, что будто сноваПередо мною отчий дом;Что я лежу в долине старойС веселым, радостным лицом;Что ветерок играет легкийС листвой в полдневной тишине;Что цвет летит с родных деревьевНа грудь и на голову мне…Когда ж проснулся я — за лесомВсходила тусклая луна;Вокруг меня в сияньи бледномЛежала чуждая страна…И, озираясь, на деревьяхЯ видел иней, а не цвет;Поля покрыты были снегом,И сам я был уж стар и сед.

ГНЕВПеревод В. Левика

В старом доме обветшалом,Лежа в мусоре плачевно,Под лучом рассвета шалымЩит и меч блеснули гневно.Как молчат пиры и тризны,Так доспехи смолкли в зале,Где спасители отчизныВ годы бурь хозяевали.Да, пришло другое племя —Шнырят карлики по скалам,Наглы в солнечное время,Но трусливы перед шквалом.Не стесняясь преступлений,Кровь Христову продавая,Без желаний, без стремленийКанет в глубь времен их стая.Ты один пребыл упорный,Не запятнанный изменой.Так бы мне в наш век позорныйВспомнить о любви священной,В небо кроной взмыв могучей,В глубь утеса вдвинуть корниИ стоять, как дуб над кручей,Устремленный к выси горней.

ПРОЩАНИЕПеревод А. Карельского

Шум ночной уж полнит лес,Мгла в его глубинах.Бог украсил лик небесСветом звезд невинных.Тишина легла в низинах,Шум ночной лишь полнит лес.Так нисходит в мир покой:Лес и дол смолкают,Путник с робкою тоскойДом свой вспоминает,Свод лесной ниспосылаетИ тебе, душа, покой.

ПЛАВАНЬЕ ПЕВЦАПеревод А. Карельского

В сиянии безмолвномЛазурный свод высок,И мчит по светлым волнамНас юности поток.Мы — аргонавтов племяНа гордом корабле,Плывем сквозь даль и времяК полуденной земле.Со звонким кубком полнымУ мачты я стою,У мачты, вторя волнам,Один за всех пою.Друзья, как небо ясно!А снидет вечерняя мгла —О жизнь, как была ты прекрасна,Как быстро ты протекла!Пою леса, долины,И замок над скалой,И мудрые сединыЗемли моей родной!Вам все готов отдать я —А я, как царь, богат —Берите сердце, братья,И жизнь — бесценный клад!Счастливый путь вовеки!То Рейн или Дунай —Все праведные рекиТекут в блаженный край.

* * *

«Ушел я, мой свет…»Перевод А. Карельского

Ушел я, мой свет, мы расстались,Дитя, голубка моя,Ушел, а с тобою осталисьЛишь недруги, злобу тая.Наш праздник — на это их станетРазвеют, — им что за печаль!Ах, если любовь нас обманет,Всего остального не жаль.Поляны наши лесные,Где мы бродили с тобой,Притихли, как неживые,И холоден их покой.Над ними звезды без счетаГорят в холодной далиИ льют свою позолотуНа снежную грудь земли.На сердце все неуютней,Мертво и пустынно кругом;И с трепетом взял я лютню —Забыться в горе своем.Забудусь ли только — не знаю.Как холоден ветер ночной!Спокойной ночи, родная,Любовь да пребудет с тобой!

ПОЭТАМПеревод В. Левика

Где судят честно, мыслят здраво,Где для добра творят закон,Где разум чтут и ценят право,Там дух мой счастьем окрылен.Но гибнет царство чистой веры,Великолепье пало в прах,Век беспощаден, злу нет меры,И Красота ушла в слезах.Наивность душ благочестивых,Невеста божья, где она?Бесстыдством умников ретивых,Преступной шуткой сражена.Где дом, в котором, всем на диво,Душе открыт весь мир чудес,И честен Труд, Любовь красиваИ праздник жизни не исчез?Где сам ты, странный тот ребенок,Игрушки, детство, старый сад,И ночь, и холодок спросонок,И шепот звезд, и аромат?Как ярко солнце там светило!Но вянет век, он слаб и стар.Лишь у поэта та же силаИ тот же в сердце юный жар.И он не знает оскуденья,—Пускай растлилось все кругом,Господь от общего паденьяСпасает Сердце Мира в нем.Тупую волю всех творений,В земном и косном — бога след,Любовью искупает гений,Природой избранный поэт.И Слово дал господь поэту,Чтоб мог назвать он свет и тьму,И строгий путь к добру и свету,И радость — Неба дар ему.Вверяя богу все невзгоды,Свободно литься песнь должна,Чтобы сердца в полет СвободыСтремила звуками она.И — Чести щит — поэт суровоРазврат осудит, ложь и грязь.Волшебной силой дышит Слово,Из сердца чистого родясь.От суесловья всех он дальше,Безгрешность сердца он блюдет,Чтоб не упасть в трясину фальшиИль шуток плоских и острот.Остерегись же, говорю я,Иль станет божий дар грехом.Не засти горний свет, торгуяВертлявым, суетным стихом.Неси высокое служенье,Оставь ничтожное судьбеИ дай живое выраженьеВсему, что истинно в тебе.Но брезжит день. В кругу небесномПоследних звезд померкнул свет.Мне так легко! Я добрым, честнымВсем шлю от сердца мой привет.

НОЧНОЕ ПРИВЕТСТВИЕ[91]Перевод В. Левика

1

Как хорошо в ночную пору,Гуляя с лютней при луне,Глядеть, взойдя по косогору,На дол, уснувший в тишине.Все изменилось, все проходит,А были, были времена!Безмолвен лес. Одна лишь бродитВ чертогах буковых луна.Нет виноградарей в долине,Нет шумной пестроты труда,Одни ручьи журчат и нынеИ серебрятся, как всегда.Да соловей как бы очнетсяОт сна и трель уронит вдруг,Иль шорох в листьях пронесется…Но что напомнит этот звук?Нет, отзвучать не может радость,И от лучей, от блеска дняВ груди, как сон, как песни сладость,Осталось что-то у меня.Я лихо провожу по струнам,И мнится, вмиг забыв покой,Как прежде, внемлет песням юнымМоя девчушка за рекой.

2

Словно дальний зов, волнуя,По вершинам свет струится.В жажде томной поцелуяК ветви стала ветвь клониться.Как тут все необычайно!Голосами полон дол.Каждый пел о прошлом тайно…Так я ночь, всю ночь провел.Не болтай, ручей, нет мочи!Брезжит день, но что за счеты,Если в волны лунной ночиКинул странник все заботы!

3

Днем лучше идти!В окошко девицаМне вслед подивится.Ручей на путиБежит себе мимоПод песню свою,Но голос любимойЯ вдруг узнаю.Дитя, по ночамАмур настороже.Ты выйдешь — и что же:Он скажет богам!Те с неба — толпоюИ все у ворот.В твой дом за собоюПоэт их ведет.

ПРОЩАНИЕ (В ЛЕСУ ПОД ЛЮБОВИЦЕМ)Перевод А. Карельского

О долы, холмы, дали,О лес любимый мой,Даруй мне в час печалиМолитвенный покой.От вечного смятенья,От суетного дняРодной зеленой сенью,Как встарь, укрой меня!Рассвет над миром соннымСвой теплый стелет дым,Исходят птицы звоном,И сердце вторит им:Что наша скорбь в подлунной?О чем жалеешь тыПред ликом этой юной,Нетленной красоты?И слово правды строгойМне шепчет каждый лист:Иди прямой дорогой,Будь духом тверд и чист.Тем праведным заветамВнимал я, не дыша,И несказанным светомНаполнилась душа.Пусть завтра я, тоскуя,Уйду к чужим богам,На ярмарку людскую,В докучной жизни гам,—Но сердце я закроюДля суеты земной,Чтоб вечно быть душоюС тобой, мой рай лесной.

УТЕШЕНИЕПеревод А. Карельского

Иль ты, сердце, не усталоСожалеть о днях услад?Ах, в нагие эти скалыТщетно я вперяю взгляд.Неужели все умчалось —Юность, песни и весна?Лишь печаль в груди осталась,Лишь тоской душа полна.Птицы реют в поднебесье,Корабли в морях плывут,Белый парус, птичьи песниТолько горше грудь гнетут.Где беспечные скитанья,Дым ущелий, даль лесов,Пестрых образов мельканьеИ рожка манящий зов?Неужели в мире этомНе раскинет больше вновьПолных золотом и светомНам шатров своих любовь?О, утешься, дух усталый,Озарись надеждой, взгляд!Ведь, оставив эти скалы,Мы вкусим еще услад!

ПЕРЕД ЗАКАТОМПеревод А. Карельского

Дни счастья, дни страданийНелегок был наш путь.От долгих всех скитанийПрисядем отдохнуть.Уж меркнет вечер алый,На дол истому льет.Лишь в небе — запоздалыйДвух ласточек полет.Сядь ближе, — пусть резвятся! —Объемлет сумрак нас,Легко и потерятьсяВ пустынный этот час.О, как спокойны дали!И пред зарей такойМы так с тобой устали…Не смерти ль то покой?

ВЕРНОСТЬПеревод М. Замаховской

Словно странник, что ночамиСлезы льет в чужом краюИ во сне за облакамиВидит родину свою,—Я сквозь вешнее цветеньеЗа долиной, за горойСлышу зов твой в отдаленье,Вижу милый образ твой.И тогда волной волшебной,Как в неясном полусне,Вечных песен ключ целебныйЗаливает сердце мне.

НАД ПОТОКОМПеревод М. Замаховской

Река скользила и шумела,И волны шли волнам вослед.А я стоял оцепенело:Моя любовь, тебя уж нет!Ни ветерок, ни звук, ни пеньеНе колебали тяжкий зной,Задумчивые, без движенья,Клонились ивы над волной.Те ивы были, как сирены,В зеленой влаге длинных косИ пели тихо, вдохновенноО прошлом, полном страстных грез.,Пой, ива, пой! Напев унылый,Печалью тайною звеня,Как зов любимой из могилы,В поток тоски влечет меня.

ПОГИБШИЙПеревод М. Замаховской

Тихо челн плывет к утесу,Распускает фея косу.Запоет о тайне волн —Сгинет и рыбак и челн.Утро встало, ветром вея,—И утес исчез и фея.А челнок — на дне морском.А рыбак — спит вечным сном.

В ПУТЬПеревод В. Левика

В горах ли, на равнине —Вольнее дышит грудь.Все расцветает ныне,И все торопит в путь.Ручей с горы стремится,Реке преграды нет,Летит куда-то птица,Но во главе — поэт.Кто не в ладах с судьбою,Кто чахнет от забот,—Он всех зовет с собою,В дорогу он зовет.В полях, на горных склонахПоет он, чародей,Сближая разделенныхПространствами людей.И все на сборы скоры,Спешат, как в дом родной,И тайно чьи-то взорыТвердят: ты мой, ты мой!В полях ли, на утесах —Шумит весна, цветет.Бери дорожный посохИ весело — в поход!

ВОЗВРАЩЕНИЕ СВОБОДЫ[92]Перевод В. Левика

1

Словно море вкруг меня,—Прежде так дубы да ели,В тень прохладную маня,Саги старые мне пели.Рейн блеснул, — как тих просторБерегов его нарядных!Замки в глубь глядятся с горСредь нагорий виноградных.Здравствуй, Рейн, прими поклон!А тогда, тебя скрывая,—Храм и крепость, — с двух сторонЧаща высилась живая.Но от римского орлаЕле честь я уносила,Ибо землю облеглаГрозной тучей эта сила.Но героев древних род —Те, кто мир прошли до края,Стали косны, что ни годМне постыдно изменяя.Так за мной шагал позор,Смерть и мор ползли по странам,А вдали средь отчих горБрезжил день лучом багряным.Шла я, радуясь, к тебе,Всех земель несла короны,Но в бессмысленной борьбеТы мне ставила препоны.Все ж я здесь, я здесь опять,Шла бездомной, шла гонимой,Но, как божья благодать,Мне раскрылся край родимый.На вершинах гор огни,Всюду радость, где иду я.Рейн шумит, как в оны дни,Мне, пришедшей, салютуя.И кричу в леса, в поля,Нивам, вырванным из плена:Вся немецкая земля,Будь вовек благословенна!

2

Воздух полон вешним звоном,В глубине шумит река.Водопад звенит по склонам,Как привет издалека.В блесках молнии летучейСкачет дева на коне,Словно ждет ее над кручейГордый замок в вышине.Где прошла она, там серыйМорок тьмы уже исчез,Божьи твари полной меройПьют чистейший свет небес.Но кому же и ПриродаИ все люди шлют привет?То, красавицы, Свобода,—Дай ей бог сто тысяч лет!

РАДОСТНОЙ ДОРОГОЙПеревод В. Левика

Блеск лазури льется в поле,То весна пришла, весна!Рог лесной поет на воле,Взор блестит — во всем она!Суматохой бодрой, бурной,Как магический поток,В мир прекрасный, мир лазурныйЭтот праздник всех увлек.— Ждать вас, други? — Нет, куда там!Я, как все, в полет, в обгон,То восходом, то закатомУпоен и ослеплен,В мир стотысячеголосый,Где Аврора гонит тьму.— Но куда? — К чему вопросы?В путь — и нет конца ему!

ДРУЗЬЯМПеревод В. Левика

Блеск молодости, музыка желаний,Ручьи в душистой, чуткой тишине,—Всех тянет в этот круг очарований,Кто бога чтит в сердечной глубине.И грустно видишь долгий путь скитаний,Паломничество к ней, к родной стране.Войди в мой сад — и пестрый мир явленийНахлынет на тебя со всех сторон.Но те из них, что мне видны, как тени,—Тому, чей взор зарею ослеплен,—Ты будешь видеть четче, совершенней.Всему свой миг, все канет в глубь времен.Но то, что вновь родится в сердце друга,Не вырвет буря из родного круга.

ЗИМАПеревод В. Левика

Без пути, без цели,Занавешен тьмой,Жил я дни, недели,Мертвенно-немой.Боль, и там, снаружи,Снег да тишина.Сердце, что нам в стуже!Будет и весна.Ложь, вражда и слава, —Мира зыбкий след,Это все отрава —Вспенилось, и нет!Вновь, мой конь, пред намиВвысь и вдаль простор.Так взмахни крыламиИ во весь опор!Если все остыло —Страсть, любовь, печаль,Все, что жизнью было,Все, чего нам жаль,—Конь, ту землю вспомни,Где всему покой.Как там хорошо мне!Друг, летим домой!

ВЕЧЕРПеревод В. Левика

Грустит пастушья дудка,Ни звука на реке.Лес отозвался чуткоНа выстрел вдалеке.И там, вдали, закатомГорит холмов гряда.О, если б стать крылатымИ улететь — туда!

ЛОРЕЛЕЙ[93]Перевод В. Левика

— Холодный ветер, ночь темна,А ты, красавица, одна.Бескрайный, темный лес кругом.Скачи за мною! Где твой дом?— Хитер и лжив весь род мужской,Оставь меня с моей тоской.Ты слышишь? Рыщет рог, трубя.Оставь меня… Спасай себя!— Твой конь в алмазах весь, как ты.Сама ты дивной красоты.О боже! Горний свет пролей!Не ты ль колдунья Лорелей?— Узнал? Где встал седой гранит,Мой дом с вершины в Рейн глядит.И тьма и стужа… Нет пути!Тебе из леса не уйти.

ОДИНОКИЙ БОЕЦПеревод В. Куприянова

Итак, ты брошен всеми,Итак, поддержки нет;Быть может, скоро времяСломает твой хребет.Никто твоим призывомНе увлечен на бой.Все с видом горделивымСпешат своей тропой.Пусть краткой будет схваткаИ пусть я одинок,Не личного достаткаВзыскует мой клинок.Чужого мне не надо.Я без венца умру.Осенняя прохладаЗаплачет на ветру.Пусть смертный час настанет,Но света мне не жаль.Последней песней грянетМоих доспехов сталь.Едва я рухну в травы —И всадник молодойВ сени победной славыПоникнет надо мной.На прах он мой укажетДрузьям в победный час,—Вот кто был первым, скажет,И кто погиб за нас.

ТЕОДОР КЁРНЕР

Теодор Кёрнер (1791–1813). — Один из самых популярных поэтов периода антинанолеоновской освободительной войны в Германии 1813 года; погиб в бою. В свое время были известны ого драмы, переводившиеся и на русский язык. Первую книгу стихов Кёрнер опубликовал в 1810 году, но прославился благодаря сборнику «Меч и лира», изданному посмертно, в 1814 году. В лучших стихах Кёрнера видна связь с народной песней; пылкая любовь к родине неразрывно связана со столь же пылкой любовью к свободе.

МОЯ РОДИНА[94]Перевод И. Грицковой

Скажи, где родина моя?Там, где свободою дышали,Где честь и совесть прославляли,Где искры правды высекалиЕе святые сыновья.Там родина моя.Что сталось с родиной моей?Она, свободная когда-то,Теперь растерзана, распята,Оплакивает виноватоСвоих погибших сыновей.Вот то, что сталось с ней.О чем скорбит мой край родной?О том, что страх сильней свободы,О том, что в горестные годыНе поднялись его народы,Не встали за него стеной.Скорбит мой край родной.К кому взывает край родной?К богам глухим, его предавшим,К бойцам, сражаться не уставшим,Смятенья, страха не познавшим,Чтоб на врага пойти войной.Взывает край родной.Чего моя отчизна ждет?Что люди наконец проснутся,С проклятым извергом схлестнутся,В бою не дрогнут, не согнутся,И ненавистный гнет падет.Моя отчизна ждет.На что надеется она?Вкусить свободу и отмщенье,К врагам не зная снисхожденья,Стряхнуть с себя порабощенье,Чтоб стала вольной вся страна.Надеется она.

ВИЛЬГЕЛЬМ МЮЛЛЕР

Вильгельм Мюллер (1794–1827). — Один из ярких лириков позднего немецкого романтизма; выступал также как переводчик, эссеист, издатель, критик. Обладая богатой и разносторонней филологической культурой, Мюллер испытал себя в разных поэтических жанрах и традициях, но наибольшая его заслуга перед немецкой поэзией — стихотворения в духе народной песни. Гейне, например, высоко оценивая значение мюллеровских «Стихотворений из сохранившихся бумаг одного странствующего валторниста» (т. 1 — 1821 г., т. 2 — 1824 г.) для формирования своей собственной поэзии, писал о «чистом наслаждении», которое дают ему эти стихи, с их «вечной свежестью и юношеской первозданностью». Всемирную известность В. Мюллеру принесли поэтические циклы «Прекрасная мельничиха» и «Зимний путь», в большей своей части положенные на музыку Ф. Шубертом. Популярностью у современников пользовались также циклы «Греческих песен» (1821–1826), отразивших симпатии поэта к свободолюбивому греческому народу.

В ПУТЬПеревод И. Тюменева

В движенье мельник жизнь ведет, в движенье,В движенье мельник жизнь ведет, в движенье.Плохой тот мельник должен быть,Кто век свой дома хочет жить.Всё дома, всё дома, всё дома, всё дома.Вода примером служит нам, примером,Вода примером служит нам, примером.Ничем она не дорожитИ дальше, дальше все бежит.Все дальше, все дальше, все дальше, все дальше.Колеса тоже не стоят, колеса,Колеса тоже не стоят, колеса.Стучат, кружатся и шумят,С водою в путь они хотят.С водою, с водою, с водою, с водою.Вертятся, пляшут жернова, вертятся,Вертятся, пляшут жернова, вертятся.Кажись бы, им и не под стать,Да ведь нельзя ж от всех отстать.Нельзя же, нельзя же, нельзя же, нельзя же.Движенье — счастие мое, движенье,Движенье — счастие мое, движенье.Прости, хозяин дорогой,Я в путь иду вслед за водой.Далёко, далёко, далёко, далёко.

ЛИПАПеревод С. Заяицкого

У входа в город липа, под ней бежит ручей;Я часто сладко грезил в тени ее ветвей.В ее кору я врезал немало нежных слов,И в радости и в горе я к ней идти готов.И, в путь идя далекий, в холодный мрак ночей,Закрыв глаза, хотел я теперь пройти под ней.И ветви зашумели, шепча во мгле ночной:«Вернись, скиталец бедный, ты здесь найдешь покой!»И злой холодный ветер ночную песнь завел,С меня сорвал он шляпу, но я все шел и гнел.Теперь уж я далёко брожу в стране чужой,Но часто слышу шепот: «Ты мог найти покой!»

БУРНОЕ УТРОПеревод С. Заяицкого

Был серый плащ на небе, но вихрь его сорвалИ темных туч лохмотья трепать свирепо стал,Трепать свирепо стал.Вся даль в огне кровавом, и тучи все в огне.И вот такое утро теперь по сердцу мне.Должно быть, сердце в небе узнало образ свой,То зимний день холодный, то зимний день холодный,Холодный день и злой!

ШАРМАНЩИКПеревод С. Заяицкого

Вот стоит шарманщик грустно за селом,И рукой озябшей он вертит с трудом,Топчется на месте, жалок, бос и сед.Тщетно ждет бедняга, — денег в чашке нет!Тщетно ждет бедняга, — денег нет и нет.Люди и не смотрят, слушать не хотят,Лишь собаки злобно на него ворчат.Все покорно сносит, терпит все старик,Не прервется песня и на краткий миг,Не прервется песня и на краткий миг.Хочешь, будем вместе горе мы терпеть?Хочешь, буду песни под шарманку петь?

АВГУСТ ПЛАТЕН

Август Платен (граф Карл Август Георг Макс фон Платен-Галлермюнде, 1796–1835). — Поэт и драматург. Служил в армии баварского короля. Выйдя в отставку, Платен изучал юридические науки, филологию и философию в Вюрцбурге, затем в Эрлангене; с середины 20-х годов жил в Италии. Платен выступал против романтиков в литературе, противопоставляя их поискам требования классически строгой законченности формы, отказа от романтической субъективности; в своих эстетических исканиях он опирался на античную, классическую восточную и классицистскую европейскую традиции. В свое время были популярны сборники «Газелей», циклы сонетов, «Польские песни», отдельные баллады и комедии Платена.

«Венеция лежит в стране мечтаний…»Перевод В. Микушевича

Венеция лежит в стране мечтаний,Пустынный край, былым завороженный;Республика теперь — как лев сраженный,Среди похожих на застенки зданий.И взнуздан символ гордых упований,Однажды в соль морскую погруженный:Конь бронзовый, на церкви водруженный,—При Корсиканце тень завоеваний.Где царственное племя, где строитель,Который жил роскошнее и строже,Из мрамора создав себе обитель?И над бровями внуков тем дорожеЧерты, которым так дивится зритель,Поверив камню на гробницах дожей.

* * *

«Когда печален дух мой без причины…»Перевод В. Микушевича

Когда печален дух мой без причины,Меня Риальто не прельщает блеском,И, не желая глохнуть в шуме резком,С мостов смотрю в пустынные глубины.На вековых стенах видны морщиныВ безмолвии загадочном и веском;И вздрагивают волны с тихим плеском,И лавром диким поросли руины.Незыблемых столбов не потревожу,Когда гляжу в темнеющее море,С которым впредь не обручаться дожу;С подобной тишиною не в раздореКанал, прильнувший к сумрачному ложу,И голос гондольера на просторе.

* * *

«Кто взял от жизни все…»Перевод В. Топорова

Кто взял от жизни все, что та сулила?Кто не утратил доли половиннойВо сне, в жару, в прискучившей гостиной,В бесплодной страсти, иссушившей силы?Ах, даже тот, кто прожил жизнь уныло,Лишь чуть утешен мысленной картинойПредназначенья, — в этой жизни длиннойС великим страхом ждет сырой могилы.Ведь каждый мнит, что счастье возвратится,Забыв, что смертный счастья недостоин,Что счастье — богоизбранная птица.Никто не будет счастья удостоен:К мечтателю оно не постучится,Его в бою не завоюет воин.

ПАДЕНИЕ ВАРШАВЫ[95]Перевод Г. Ратгауза

Когда из Калиша[96] вступил отважных добровольцев полкВ Варшаву, реяли орлы и флагов польских реял шелк,Предчувствуя с тираном бой во имя чести и любви,Во славу смелых калишан Варшава грянула: «Живи!»«Нет! — молодой солдат в ответ, кладя ладонь на грозный меч.Смерть калишанам! Смерть в бою, чтобы отечество сберечь!»Господь! Напрасен жар бойцов, главою досягнувших звезд.И родине надменный дар — алмазы дивные невест.Теперь народ спешит в костел под орудийный тяжкий гром,Пред алтарем за польский край склоняясь набожным челом.Напрасно все! И мир скорбит (кровавый гром терзает слух!):Когда над рабскою землей восторжествует вольный дух?О императорский указ, елейно-нежен окрик твой:Царь любит Польшу, как отец, — и выдал Польшу на убой.Напрасно вздыбился народ: «Мы не хотим тебя, тиран!»Он снова стонет под ярмом, и льется кровь из алых ран.Но вы, усопшие сердца, храните благородный сон:Вам, павшим гордыми в борьбе, — все розы будущих времен,К могилам поспешит поэт, которому неведом страх,Среди гигантских гекатомб он славит ваш мятежный прах.И вольный, будущий народ победный столп вам водрузит,И доблесть ваших Фермопил прославит новый Симонид[97].

НОЧНОЙ ПЕРЕХОД ВИСЛЫ ПОЛЬСКИМИ ПОВСТАНЦАМИ БЛИЗ КРАКОВАПеревод Г. Ратгауза

В ненастном бурном шумеМы едем в тяжкой думе.Кто ведает, куда?Разверзлась хлябь потопа.На нас глядит Европа,В ночи блестит звезда.На мост последний всходим,С отчизны взор не сводим:Мы перешли рубеж.Товарищ безотрадный!Нам светит факел чадный,Окончен наш мятеж!Ты сгублено заране,Геройское восстанье,В ночи исчез твой след.Возлюбленной равнинеМы посылаем нынеПрощальный наш привет.Навек прощайте, братья!Сырых могил объятьяПокорно ждут бойца.Но мы — отвергли цепи!И не в фамильном склепе,Вдали уснут сердца.Прощайте, дети, жены!В борьбе вооруженнойВершится Страшный суд.Омыт в крови безвиннойСолдатский штык БерлинаИ петербургский кнут.Над нами встал владыка.И нет грознее лика:Свинцовый, сонный взглядИ лоб его жестокий,Врожденный шрам глубокийНа лбу — беду сулят.Мы славу купим кровью,Презрев покой, здоровье,Одним огнем горя.Здесь, в побежденном войске,Последний шляхтич польскийДостойнее царя.Так! Нам в наследье — слава,И бой за честь и право,Который мы вели,И край, войной багримый,И горсть земли родимой,Отеческой земли.Блаженны братья наши,Испившие из чашиИз вольной, круговой,И вы, сыны Волыни,Что в бешеной стремнинеНашли себе покой!От натиска погониИх к Висле мчали кониСквозь плотный вражий строй,Они близ переправы,Где бой бурлил кровавый,Воспрянули душой.За что принять им муку —С отечеством разлуку?Их честь — в родной стране.И мчатся в клубах дымаВ поток неукротимыйС оружьем, на коне.Отеческие волны,Давно вы кровью полны,Примите ж их сердца!И мчите неустанноНа волю океанаИх, вольных до конца!

АННЕТА ФОН ДРОСТЕ-ГЮЛЬСГОФ

Аннета фон Дросте-Гюльсгоф (1797–1848). — Видная поэтесса и новеллистка, происходила из старинного аристократического рода. Первые стихи и поэмы связаны с романтизмом, и только в сборнике «Стихотворений» (1844) заметен отход от романтической фантастики. Дросте-Гюльсгоф осталась в немецкой литературе как представительница так называемого «поэтического реализма» (О. Людвиг, И. Шеффель, А. Штифтер, Б. Ауэрбах и др.). У «поэтических реалистов» проявилась тенденция к правдивому, детализованному и неромантизированному изображению окружающей их природы и общественной действительности, которую они отражали, однако, в значительно смягченных, опоэтизированных образах.

СЛОВОПеревод И. Грицковой

Крылато слово, как стрела.Сам на себя пеняй за спешку,Коль произнес его в насмешкуИли сказал его со зла.Похоже слово на зерно.Обронишь ты его случайно,Но в землю твердую отчаянноКорнями вцепится оно.Подобно искре, хмурым днемПогаснув, истлевает слово.И на ветру воспрянет снова,И все заполонит огнем.Едва родимся мы на свет,Весь мир словами обозначим.Смеемся из-за них и плачем.Поверь, что слов никчемных нет.Молитвам, господи, внемли,Несчастным ниспошли спасенье.Даруй слепому исцеленье,Чтоб видеть красоту земли.Словами одарил нас бог.Но ты, всесильный, всемогущий,Сокрыл от нас их смысл грядущий,Чтоб их постичь никто не смог.Зажги ж огонь средь темноты!Пусть в цель летит стрела крылато!Ведь то, что праведно и свято,На свете знаешь только ты!

ОТРАЖЕНИЕПеревод И. Грицковой

Ты смотришь молча на меня.В глазах поблекших нет огня,Под стать туману бледность кожи,И друг за другом две душиШпионят в каверзной тиши.…Меня заверить не спеши,Что ты — есть я! Нет, мы не схожи!Но знаю я, кто ты таков,—Виденье из тревожных снов,И страшно мне тебя увидеть.Кровь застывает, холодна…Но есть в твоих чертах вина.И я еще понять должна —Любить тебя иль ненавидеть.Властолюбивей всех владык,Ты править мыслями привыкНеумолимо и сурово.Им, как рабам, даешь приказ,Но льется мертвый свет из глаз,Холодный блеск… и я сейчасСкорее убежать готова.Улыбкой нежной на устахРастопишь мой недавний страх,Она приветливо засветит…По моему лицу скользит…Но в темном взгляде гнев сквозит,Черты коварство исказит.Ты, как палач, что жертву метит.Нет, я — не ты! Не прекословь!Не схожи наши плоть и кровь,И в этом трудно усомниться.Мы — рознь друг другу, сам гляди!Отец небесный, пощади!Неужто и в моей грудиДуша зловещая таится.Но непонятно, отчегоСвязует нас с тобой родство.Одной мы спаяны судьбою.Приди ко мне! Ступай вперед!Пусть сердце в ужасе замрет,Но мне известно наперед,Что я заплачу над тобою.

В ТРАВЕПеревод И. Грицковой

Когда вконец измучил землю зной,Жара сменилась свежестью ночной,Я прилегла в лесу на мох глубокий.И шелестела надо мной листва,И щеки щекотала мне трава,И запах луга слышался далекий.И темноте нахлынувшей воследПросачиваться стал неясный свет.Он меркнул, вспыхивал и, вновь пылая,Струился, падал сквозь проем ветвей.И это был свет родины моей —Тот, что недавно в комнате зажгла я.Я различить могла средь тишиныШуршанье листьев, тех, что с вышины,Кружась, на землю опускаться стали.Я столько передумала всего,Биенье сердца слыша своего,Уже не зная: я жива, мертва ли?Сплетались мысли, словно кружева.Мне годы детства вспомнились сперва.Лицо и голос. Чей? Давно забыла.Ну, а потом, подхваченный волной,День нынешний предстал передо мной.Его ко мне, как к берегу, прибило.Но, словно бьющий из глубин родник,Спешили мысли дальше, и возникДень будущий тотчас перед глазами.Себя я вижу сгорбленной, больной.И памятки родных, любимых мной,Я разбираю поздними часами.На их портреты буду я смотреть.В одеждах, что успели устареть,—Мои любимые. Я трепетно достануЗаписки, письма, выцветшую прядь.И, больше слез не в силах удержать,Я в тишине над ними плакать стану.И вот на кладбище увижу я себя.Колени преклонив, молюсь, скорбя,На сером камне имена читаюТех, кто всегда в моей душе храним.И птица закричит, повеет дым.Земля зовет, и я в нее врастаю.Нет. Я очнусь. Вновь под ногами твердь.И мне приснилась только эта смерть.Пойду домой и долго буду тщитьсяПонять, что значил свет в полночной мгле.То был свет лампы на моем столеИль вечный свет, горящий у гробницы?

МАЛЬЧИК В БОЛОТЕПеревод А. Голембы

Ох, как жутко во тьме по болоту брести,Прорывать пелену испарений:Привиденья-кусты поднялись на пути,Цепки руки ветвей-привидений,И на каждом шагу — ручейки из-под ног,И малыш перетрусил, промок и продрог,—Ох, как жутко во тьме по болоту брести,Посреди камышовых смятений!Гонит страшная сказка во тьму малыша,Жутко, бедному, в темной трясине.Пляшет вихрь над низиной, гудя и шурша.Что мятется там в призрачной сини?Это тот землекоп, что угрюм и хитер,Тот лукавый обманщик, чей разум остер!Скачет вихрь, словно бык, пьяным буйством дыша,Ковыляет малыш по низине.С невысокого берега пялятся пни,Неприветливо сосны кивают,—Путник маленький, ухом к тростинкам прильни,Что во мгле свои стебли вздымают!Странный треск и журчанье вплелись в тишину,Это пряха Ленора в печальном плену,Ну-ка, пряха, белесую нитку тяниВ камышах, где виденья плутают!Так вперед, мальчуган, все вперед и вперед,Ты не сгинешь в трясине иль в яме!Под ногами отчаянный омут поет,Торф колышется под сапогами!Ох, как жутко гудит под ногами провал,Это музыка призраков, призрачный бал:Вороватый скрипач свою долю берет,Грошик стибрил он в свадебном гаме!Глухо чавкнула топь, испугалось дитя,Песни в яминах черных пропеты:Это мечутся вздохи, во тьме шелестя,Это стон обезумевшей Греты!Мальчик брошен в болотную мглу без дорог:Если б ангел-хранитель мальца не сберег,Труп его откопали бы годы спустя,—Здесь порою находят скелеты!Постепенно становится почва плотней,Под ногами твердеет дорога,—Там за выгоном — ясность домашних огней:Мальчуган у родного порога!Вот он дух переводит и смотрит назад,Просветлело лицо, проясняется взгляд:Там, внизу, в камышах, было много страшней,Душу там изглодала тревога!

НА БАШНЕПеревод И. Грицковой

Я выйду на башню. Наскучило спать,Да птицы кричат спозаранку.И будет мне волосы ветер трепать —Дразнить молодую вакханку.Ну что же, приятель, покуда жива,Готова к смертельному бою.К тебе я прижмусь поплотнее сперваИ силой померюсь с тобою.А там у прибрежной крутой полосы,Внизу, под моим балконом,Волны ревут, и резвятся, как псы,И бьются о скалы со звоном.И я бы смогла, не боясь, не дрожа,Спрыгнуть к неистовой своре.Ну, а в награду большого моржаМне подарило бы море.Потом я увижу в далекой дали,Где волны безудержно хлещут,Сквозь бурю идут напролом кораблиИ дерзкие флаги трепещут.И я бы корабль по волнам повела.С врагом захотела б схлестнуться.А если б я чайкой морскою была,Я неба смогла бы коснуться.Хочу поохотиться в диких лесах,Минуя глухие овраги.Была б я бойцом, позабывшим страх,Мужчиной, что полон отваги…Но я на высоком балконе грущуИ злюсь на нелепую долю.Лишь волосы в тайне от всех распущу.Пусть ветер растреплет их вволю!

ЭДУАРД МЁРИКЕ

Эдуард Мёрике (1804–1875). — Поэт, прозаик и переводчик. В своем творчестве стремился синтезировать наследие античности, «веймарского классицизма» и романтизма. Биография Мёрике небогата событиями: студент-теолог, увлекающийся поэзией в кругу друзей по Тюбингенскому университету; священник, пытающийся найти возможность полностью посвятить себя литературе, живущий уединенно, но в напряженных духовных и эстетических поисках; учитель словесности, стремящийся ограничить свою жизнь сферой семьи и непосредственных обязанностей… Основное в творческом наследии Мёрике: двухтомный роман «Художник Нольтен» (1832), куда были включены и лучшие из написанных к тому времени стихов, «Стихотворения» (1838), выдержавшие при жизни поэта пять изданий, эпическая поэма «Идиллия Боденского озера» (1846), сказки и новеллы, а также переводы из античных поэтов. Поэзия Мёрике привлекала таких композиторов, как Р. Шуман, И. Брамс, Г. Вольф. В России его стихи переводили И. С. Тургенев, А. А. Фет и др.

В ПОЛНОЧЬПеревод Арк. Штейнберга

Ночь оперлась о склоны гор;Ее бесстрастный, вещий взорНа чаши золотых Весов ВременНедвижно-уравненных устремлен.Но Матери-Ночи бубнят в тишинеБегучие струи о нынешнем днеМинувшем,О дне, безвозвратно минувшем.Постыл ей древний гомон вод;Милей, чем синий небосвод,Ей коромысла равномерный взмах,Мгновенья взвешивающий впотьмах,Но волны немолчно лепечут во снеВсе ту же погудку о нынешнем днеМинувшем,О дне, безвозвратно минувшем.

ПЕРЕГРИНА[98]Перевод А. Ларина

I

Зерцало верных карих глаз лучится,Как отсвет златоносного нутра;В груди, откуда робкий свет сочится,Взрастила злато скорбная пора.Во тьму зрачков ты манишь погрузиться,Сама не зная, как страшна игра,—Огня всепожирающего просишь,С улыбкой смерть в питье грехов подносишь.

II

Зала украшена для торжества.Ярок и пестр, в неподвижности летней ночиСада шатер нараспашку открыт.Словно столпы двоёные, всталиПлющом обвитые змеи из бронзы —Двенадцать шеесплетенныхТел подпирают кров,Крова несут чешую.До поры в ожидании скрылась невестаВ дальнем покое отчего дома.Но вот — в свадебном шествии движутся люди,Факелы яры,Немы уста.И посредине,Здесь, одесную меня,В черных одеждах ступает невеста;В ладных складках пурпурный платокВкруг изящной головки обвился.Она улыбаясь идет; трапеза благоухает.Позже, в праздничном шуме,Мы убежали украдкойПрочь, под укрытие сумрака сада,Где на кустах светились соцветья,Где месяца луч за лилеи цеплялся,Где черноволосая крона сосныНаполовину завесила пруд.На травяном шелку сердца стучали.Поцелуи мои поглотили робкий ее поцелуй.Меж тем струя ключа, глухаяК шептаниям любви безмерной,Как искони, тешилась собственным плеском;Издали кликали нас, дразнилиДобрые песни,Струны и флейты — вотще!Истомлена, не утолив мой трепет,Она мне голову на грудь склонила.Веками к векам ее в игре прижавшись,Длинных ресниц ощущал я ласку:До прихода дремы,Как крылышки поденок, хлопали они.Не зажегся восток,Не погасла свеча в покоях невесты —Разбудил я спящуюИ дитя это странное в дом свой ввел.

III

Вступила кривда в росные кущиЧувства доселе святого.В ознобе вскрыл я застарелый обман.И, плача от горя, понурый,Девушку стройную —Чудо живое —Прочь из дома прогнал.Взор просветленный ееПогас, потому что любила меня,Но побрела молчаливоПрочь от порогаВ пасмурный мир.С той порыБоль в моем сердце и хворьНе прекратятся вовеки.Как будто нитью волшебной, висящей в пространствеМеж нею и мной, путами страхаВлеком я, влеком, измученный, к ней.О, если бы вдруг на моем порогеСидящей увидеть ее, как некогда, в утреннем мареве,С узлом беглянки в руках,И очи ее, простодушно взирая,Сказали бы: «Да, это я,Я возвратилась из дальних стран».

IV

Ты в мыслях вновь — но почемуЯ плачу, словно в муке крестной?Так горько сердцу и уму,Душе в груди так сумрачно и тесно…Вчера, когда, беспечен и весёл,Огонь свечей плясал в нарядной залеИ в шутках я отвлекся от печали,Твой дух, несущий муки ореол,Вошел и тихо сел со мной за стол,—Мы цепенели рядом и молчали.Но я не смог рыданья превозмочь —Рука в руке, мы выбежали прочь.

V

Позорный столб терпеть любовь повинна.Потом, босая, в рубище до пят,Она бредет куда глаза глядят,И к ранам ног стекает слез лавина.Такою мне предстала Перегрина!Все было в ней прекрасно — дикий взгляд,Пыланье щек, венок, который смят,И смех в ответ на вой ветров звериный.Тоска по красоте все неотвязней,Все яростнее жажда прежних нег.«Вернись в мои объятья без боязни!»Но скорбен взор из-под усталых век,Тих поцелуй любви и неприязни.Отвергнутую не вернуть вовек.

НА СТАРИННОЙ КАРТИНЕПеревод С. Ошерова

Взгляни, как весел летний луг,Как густ камыш речных излук,Как безмятежно — погляди! —Дитя у Девы на груди,А в дальней роще так густаЛиства грядущего креста.

МАШЕНЬКАПеревод С. Ошерова

Эти уста, сохранив обаянье отчизны, забылиЗвук языка, что лепил пухлость прелестную губ.В руки учебник берет ленивица, хмурясь в досаде,Русские фразы твердит, — всё, как велит ей отец.Губы строптивые! Вы лепечете сладко — но крашеСтали с тех пор, как тайком делом другим занялись!

ЛАМПАПеревод С. Ошерова

По-прежнему, о лампа, красота твояЖивит собою зал полузаброшенный,Где ты на легких столько лет висишь цепях.Венком по краю чаши беломраморнойИз бронзы вьется плющ зеленый с золотом,И хоровод детей на чаше вырезан.Как все чарует! Подлинным искусством здесьСлит дух веселья с истовой серьезностью.И пусть тебя не видят — но прекрасномуДовольно для блаженства красоты его.

В ПУТИПеревод С. Ошерова

«Тяжелый крест ношу я,Об этом и пишу я, —А кто не ведает забот,Пускай мои стихи сотрет!»Кто на скамье в глуши печальной этот стихНетвердой выводил рукою, — нет, не в шутку,—Скиталец иль пастух, присевший на минутку?Веселья не видать в словах его простых!Не нынче, не вчера написаны они,Здесь многие пройти успели в эти дни,И, строчки по складам прочтя, любой гляделНа жизнь свою, постичь стараясь свой удел,Стоял в задумчивости миг — и шел потомС привычной ношею забот своим путем,Оставив строки тем, кто будет здесь бродитьИ думы горестные в сердце бередить.

ЭРИННА — К САПФОПеревод С. Ошерова

«Много тропок ведет в Аид, — поетсяВ старой песне, — одной из них пойдешь ты,—Знай и помни». — Кто, Сапфо, о том не знает,О чем нам каждый скажет день? Но живым такое слово неглубокоВходит в сердце: рыбак, взраставший у моря с детства,Шороха воли притупившимся ухом не слышит.Только сегодня — послушай! — так странно встревожилось сердце!Солнечный блеск нынче утром,Озарявший вершины деревьев,Рано сонливицу (так ты недавно бранила Эринну)С душного ложа в сад поманил…На душе у меня было тихо, по в жилахБилась неровно кровь, от бледных щек отливая.А когда перед зеркалом я закрыла лицо волосамиИ потом завесу душистым раздвинула гребнем,Странный я встретила взглядом в зеркале взгляд.«О глаза, — я сказала, — чего вы хотите?Ты, мой дух, до сих пор бестревожно обитавшийВ этом сердце и с чувствами живыми обрученный,С какой пугающей полуулыбкой, строгий демон,Ты мне киваешь, смерть предвещая!»И что-то вдруг пронзило меня,Словно блеск зарницы, словно свист черноперой стрелы,Проносящей смерть у виска.И, к лицу ладони прижав, еще долго со страхомЯ глядела во тьму кружащей голову бездны.Но о собственной участи смертнойЯ без слез помышляла,И лишь вспомнив, что смертна и ты,И все подруги,И милое искусство Муз,Залилась я слезами.В этот миг головная сетка, твой дивный подарок,—Височные нити и на них золотые пчелы,—Со стола мне сверкнула.Когда праздник, обильный цветами, мы будемСправлять в честь супруги Плутона,Я хочу посвятить могучей богине сетку,Чтоб она благосклонной и кроткой была и к тебе и ко мнеИ каштановой пряди с любимой твоей головыДля Эринны тебе не пришлось бы срезать слишком скоро.

УЗНАЙ ЖЕ, СЕРДЦЕ!Перевод Г. Ратгауза

Где затаилась ельв лесу далеком?Где роза та цветет,под чьим окошком?Судьба сулила им,—узнай же, сердце! —так нежно зеленетьв твоем надгробье.Два вороных конькав траве пасутся,потом спешат домой,вприпрыжку, резво.Они твой гроб свезутнеспешным шагом,быть может, раньше,чем с копыт их звонкихподкова упадет,что мне блеснула!

КРАСАВИЦА РОТРАУТПеревод Г. Ратгауза

Как дочь короля Каэтана зовут?— Ротраут, красавица Ротраут.Негоже ей прясть и мести со двора.Что делает юная Ротраут с утра?— Охотится, удит.О, если б служил я в охоте у ней,Охотился с нею и бил лебедей!— Молчи, мое сердце!Вот месяц прошел,О, Ротраут, красавица наша, Ротраут! —И юноша служит тебе, Каэтан,Надел он охотничий темный кафтанИ в чащу умчался.О, если бы я королевичем был!Всем сердцем я Ротраут-красу полюбил.— Молчи, мое сердце!Под дубом они прилегли отдохнуть,А Ротраут смеется:«Зачем на меня ты, любуясь, глядел?Дружок, поцелуй меня, если ты смел!»Как боязно стало!Но думает: «Этим не шутят спроста!»И Ротраут-красу он целует в уста.— Молчи, мое сердце!И молча они поскакали домой.Ротраут, красавица Ротраут!А сердце ликует, как юный птенец:«Надень хоть сегодня свой царский венец,Но я не в обиде!Узнайте, все листья в могучем лесу,Что я целовал нашу Ротраут-красу!»— Молчи, мое сердце!

ВЕНЧАНИЕ НА ЦАРСТВОПеревод А. Голембы

Граф Милезинт коварен был:Он меч свой непреклонныйЗанес, племянника убилИ завладел короной!В просторном тронном залеЗлодея увенчали.Ужели он ирландцев ослепил?Король грустит в полночный час,Иль пьян он после пира?Безумец не смыкает глаз,Нова его порфира.Он сыну молвит слово:«Венец подай мне сноваИ разузнай, кто хочет видеть нас!»Вступает черная бедаВ угрюмые хоромы:Теней зловещих череда,Зловещий блеск короны.Скользят безмолвно тени,А Милезинт в смятенье,—Ему от них не скрыться никуда!Выходит из толпы немойДитя с кровавой раной,Тоска и скорбь судьбы самойВ его улыбке странной.Дитя подходит к тронуИ молвит, сняв корону:«Убийца, вот тебе подарок мой!»Виденье скрылось наконец,Вновь призраки далече,—Бледнеет ночь, блестит венец,И догорают свечи.Сын Милезинта сноваВзглянул в лицо отцово,—Пред ним на троне восседал мертвец.

ЭТО ТЫ!Перевод А. Голембы

Синей шалью с вышиныВеет, веет ветер вешний,Все нежней в округе здешнейДух пришествия весны.Одолела сонЗимняя природа.— Слышу, слышу арфы тихий звон!Это ты, Весна!Жду твоего прихода!

СЛИШКОМ!Перевод 3. Морозкиной

Сияет день весенним озареньем.Навстречу небу страстно холм стремится.Готов любовной негою излитьсяЗастылый мир и стать стихотвореньем.У реющей сосны перед селеньемМоей любимой милый дом таится.О сердце! Перестань так сильно битьсяИ слей блаженство с умиротвореньем.Любовь! Рассей скорее наважденье,Которым полнит душу мне природа,А ты, весна, умерь любви желанья.Угасни, день! Ночь, дай мне исцеленье!Пока прохладны звезды небосвода,Хочу подняться к бездне созерцанья.

У ЛЕСАПеревод 3. Морозкиной

Люблю в тени опушки в день погожийЛежать, кукушки возгласам внимая.Они, долину мерно усыпляя,На песню колыбельную похожи.Лишь здесь есть то, что мне всего дороже:Привычкам общества не потакая,Могу самим собою быть, пока яПокоюсь на моем зеленом ложе.Когда бы люди светские дознались,Как могут время расточать поэты,То мне они завидовать бы стали:Затем, что под рукой моей сплеталисьТугим венком прекрасные сонеты,Пока мой взгляд притягивали дали.

ГЕРМАН ФЕРДИНАНД ФРЕЙЛИГРАТ

Герман Фердинанд Фрейлиграт (1810–1876). — Один из крупнейших революционно-демократических поэтов Германии. В 1848–1849 годах вместе с Г. Веертом вел литературный отдел «Новой Рейнской газеты», издаваемой Марксом и Энгельсом.

Жизненный и творческий путь Фрейлиграта сложен. В первом поэтическом сборнике — «Стихотворения» (1839) — очень сильна романтическая традиция, чувствуется влияние «Восточных мотивов» В. Гюго. В идейной борьбе 1840-х годов в Германии Фрейлиграт вначале пытался занять надклассовые, абстрактно-демократические позиции (стихотворение «Из Испании», 1841), но уже сборники «Символ веры» (1844) и «Caira» (1846) знаменуют собой переход поэта в ряды революционной демократии. Идейно-художественной вершиной творчества Фрейлиграта стали две книги «Новейших политических и социальных стихотворений» (1848; 1851). Но, вынужденный после поражения революции 1848–1849 годов к длительной эмиграции, Фрейлиграт не удерживается на достигнутых идейно-художественных позициях, постепенно отходит от Маркса и Энгельса; он возвращается в Германию в 1868 году вполне примиренный с политической реакцией и снова апеллирует к «надклассовым» внепартийным позициям.

ОКОННЫЙ ПЕРЕПЛЕТ[99]Перевод В. Шора

Был в замке пышный пир: курфюрст[100] на праздник рыцарей созвал,И звуки скрипок, труб и флейт заполнили старинный зал.Уставлен яствами был стол, и в кубках искрилось вино.Стоял июльский жаркий день. Курфюрст велел раскрыть окно.А из окна был виден лес, где от жары спасала тень,Тот лес, где так любил курфюрст блуждать, охотясь, целый деньИ слушать ржанье лошадей, и ловчих крик, и лай собак,Забыв строптивый Кенигсберг и непочтительный ландтаг.О, дерзкий город Кенигсберг! О, непокорная страна!Меж вами и курфюрстом шла непримиримая война.То был не рыцарский мятеж! О нет, восстали города,—Чтобы крестьянами владеть не смели больше господа!Да, беспокойный этот край — не Бранденбургская земля!Здесь дух борьбы, гражданский дух, кипящей лавою бурля,Подчас и в наши дни грозит короны обратить во прах;И с давних пор князья таят в груди и ненависть и страх!Был в замке пышный пир. Курфюрст не пожалел гостям вина…«Что до сословий мне! В лесу убил я нынче кабана!»Шумели гости… Вдруг вошел и всех в молчание повергГонец, которого прислал вольнолюбивый Кенигсберг.Вручил письмо. «Наверно, вновь ландтаг ослушаться посмел»,—Сказал курфюрст, сломал печать, прочел и страшно побледнел.Какая наглость! Обуздать хотят монарший произвол!«Самонадеянный народ! Ты далеко игру завел! —Курфюрст разгневанный вскричал. — Ты мне дерзишь в последний раз!Что помешать бы мне могло вот это яблоко сейчасВ окно швырнуть? И так же мне ничто не в силах помешатьСтать на янтарном берегу ногою твердою опять!Ничто!» И, руку протянув, из вазы яблоко он взял.«Ничто!» — он снова произнес, и замер в ожиданье зал.«Я усмирю бунтовщиков! Им никогда не встать с колен!Моим ты будешь, прусский край! Моим — мятежный польский лен!»Швырнул. И, описав дугу, упало яблоко… куда ж?В соседний лес? О нет, отнюдь: оно ударилось в витраж!Отбросил яблоко назад свинцовый переплет окна.Я вижу в том счастливый знак твоей судьбы, моя страна!

ВОПРЕКИ ВСЕМУ![101](Вариации)Перевод М. Зенкевича

Был март горяч, и вопрекиДождю, и снегу, и всемуТеперь белеют лепестки,И холод вопреки всему!Да, вопреки всему, всему,—Берлину, Вене и всему,—Пронизывает ветер насМорозом вопреки всему!Реакция со всех сторон,И гниль в придачу ко всему!И вновь буржуазии тронСтоит, и вопреки всему,Да, вопреки всему, всему,Лжи, и убийствам, и всему,—Стоит он и позорит нас,Как прежде, вопреки всему.Оружие, что нам даноПобедой вопреки всему,Вновь отнимается оноТайком в придачу ко всему!Да, вопреки всему, всему,—Речам парламентским, всему,—Теперь мишенью для солдатМы станем вопреки всему!Но все же мы, не оробев,Бодримся вопреки всему,В груди глубоко тлеет гнев,Он греет — вопреки всему!Да, вопреки всему, всему,Крепимся вопреки всему!Встряхнемся: ветра злой порывНе страшен — вопреки всему!Позорятся ль профессораВ рейхстаге вопреки всему,Иль дьяволу пришла пора,Рогам, копытам и всему,Да, вопреки всему, всему,—Коварству, глупости, всему! —Все ж человечность победит,Мы знаем, вопреки всему!Вернется принц, и вновь для встречКричать готовы «хох!» ему;Всё ж меч его — бесчестный мечИ сломан вопреки всему.Да, вопреки всему, всему,—Пред всеми вопреки всему,—У принца шпагу пополамСломали вопреки всему!Корм из железа и свинцаЗадайте пушкам. Ко всемуГотовы мы и до концаНе дрогнем вопреки всему!Да, вопреки всему, всему,Хотя б прибегли вы к тому,На что в Неаполе дерзнулМерзавец вопреки всему!Вы — то, что гибнет и падет.Вы — каста вопреки всему.Мы — человечество, народ!Мы — вечны вопреки всему!Да, вопреки всему, всему.Так будет вопреки всему!Стреляйте — нас сломить нельзя!Весь мир — наш вопреки всему!

ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО «НОВОЙ РЕЙНСКОЙ ГАЗЕТЫ»[102]Перевод М. Зенкевича

Не удар открытый в открытом бою,А лукавые козни, коварство,—Сломило, подкравшись, силу моюКалмыков западных царство!И выстрел из мрака меня сразил.Умертвить мятежницу рады,И вот лежу я в расцвете сил,Убитая из засады!В усмешке презренье к врагам затаяИ крепко сжимая шпагу,«Восстанье!» — кричала пред смертью я,Не сломили мою отвагу.Охотно бы царь и прусский корольМогилу мне солью покрыли,Но венгры и Пфальц, затая в себе боль,Салютуют моей могиле!И в одежде рваной рабочий-беднякВ могилу меня провожаетИ мне на гроб, как участия знак,Прощальные комья бросает.Из березовых листьев и майских цветовПринес он, полон печали,Венок, который после трудовЖена и дочь сплетали.Так прощай же, прощай, грохочущий бой!Так прощайте, ряды боевые,И поле в копоти пороховой,И мечи, и копья стальные!Так прощайте! Но только не навсегда!Не убьют они дух наш, о братья!И час пробьет, и, воскреснув, тогдаВернусь к вам живая опять я!И когда последний трон упадетИ когда беспощадное словоНа суде — «виновны» — скажет народ,Тогда я вернусь к вам снова.На Дунае, на Рейне словом, мечомНароду восставшему всюдуСоратницей верной в строю боевом,Бунтовщица гонимая, буду!

ВСЕ ТИХО, ОПУСТЕЛ БОКАЛ…Перевод Т. Сильман

Все тихо, опустел бокалПред догорающей свечой.Я все по комнатам шагалИ все хотел найти покой.Волненье крови не унять.Что ж! Я рыдать готов навзрыд.А образ твой встает опятьИ вновь со мною говорит.Корабль у пристани стоял,И ты на палубе. — Скорей!Я Лорелею увидалВ сиянье золотых кудрей.Летит вуаль на ветерке,Я видел ножки узкий следИ в знак прощания — в рукеТихонько дрогнувший лорнет.И, молча шляпу приподняв,Я жду… Прощай! По лону водУже корабль летит стремглав,И в небесах закат встает.Прощай же! Опустел бокалПред догорающей свечой.Я все по комнатам шагалИ все хотел найти покой.

ГЕОРГ ГЕРВЕГ

Георг Гервег (1817–1875). — Один из ведущих революционно-демократических поэтов Германии. Помещенный родителями в монастырскую школу в Маульброне, он изучал затем теологию и юридические науки в Тюбингене, а с 1837 года посвятил себя литературной деятельности. В 1839 году эмигрировал в Швейцарию, где наряду с многочисленными публицистическими статьями был создан первый том «Стихов живого человека» (1841; второй том вышел в 1843 г.). Эти книги составили основу поэтической славы Гервега. Патетический призыв к свободе и горячий протест против деспотии, выраженные с незаурядным художественным мастерством, звучали весьма актуально в период общественного подъема в Германии 1840-хгодов. Развитие политических взглядов Гервега было противоречивым: испытав плодотворное влияние Маркса и Энгельса, он увлекался и анархистскими идеями Бакунина, был и под воздействием реформистской деятельности Лассаля. Но в целом Гервег (особенно после поражения революции 1848–1849 гг.) шел по пути постепенного отказа от мелкобуржуазных иллюзий и сближения с идеологией пролетариата, что нашло свое отражение и в его поздней лирике.

ЛЕГКАЯ ПОКЛАЖАПеревод Б. Пастернака

Я — вольный человек и пеньемНе добиваюсь почестей,За песнь весенним дуновеньемДарит меня простор полей.Живу не в замке, за стеною,Не жалован поместьем я,Гнездо, как птица, вольно строю,Мое богатство — песнь моя.Мне б захотеть — и многих долюНе пропустил бы между рук,Когда по королевству ролиРаспределяли между слуг;А часто приглашали знаком,Расположенья не тая,Но я до почестей не лаком;Мое богатство — песнь моя.Из бочки цедит лорд червонцы,Я разве лишь вино тяну,Я видел золотым лишь солнце,Серебряною — лишь луну.Вопрос наследников не занялО веке моего житья.Свое добро я сам чеканил;Мое богатство — песнь моя.Пою охотно в вольном хоре,В подножье тронов не певал,Немало одолевши взгорий,Дворцовых плит не преступал.Пусть лихоимец богатеетСреди отвалов и гнилья,Я рад, что розы не скудеют;Мое богатство — песнь моя.Еще одной я полон страсти,Дитя, о, жить бы нам вдвоем!Но ты захочешь бус, запястий,А мне на службу? — Нипочем!Я не продам своей свободы,И как дворцов чурался я,Прощусь и с чувством ей в угоду;Мое богатство — песнь моя.

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНАПеревод П. Вержейской

Пусть каждый, чья крепка рука,Свой добрый меч возьмет;Пусть гнев господний смельчакаНа подвиг поведет;Да, всех побед победнейОн загремит трубой —В святой войне последнейПоследний правый бой.К знаменам весь бесправный мир!Под воинский штандарт!Свобода — общий командир!Мы — только авангард.Не время медлить больше!Дружна с любой звездой,Несись на крыльях, Польша,В последний правый бой.Вперед, пока не схлынул гул,Пока горит восход,Пока в крови не потонулВесь фараонов род;За нас замолвит словоСам бог, давно немой,И снимет с нас оковы,Ведя в последний бой.Взвивайся, жертвенный костер!Пылай в ночи и днем!Будь опоясан с этих порВесь шар земной огнем!В огне — залог явленьяСвободы молодой,Всеобщего спасенья,—Вперед, в последний бой!

ПЕСНЬ О НЕНАВИСТИПеревод Б. Пастернака

В дорогу, трогай, в добрый часЧрез горы и овраги,Целуйте жен в последний раз,Да и берись за шпаги!Мы их не выпустим из рук,Не распростясь с дыханьем.Уже любить нам недосуг,Мы ненавидеть станем!Уже спасти нас у любвиНет мочи и в помине,Верши свой суд и цепи рви,Ты, ненависть, отныне!Тиранов нет ли, глянь вокруг.Найдешь, покличь — нагрянем.Любить нам больше недосуг,Мы ненавидеть станем!Кто сердцем юн, пусть в сердце томЛишь ненависть играет.Немало хворосту кругом,—Как свечка, запылает!Пройдемся с песнью вдоль лачуг,По улицам затянем:Любить нам больше недосугМы ненавидеть станем!Боритесь, не щадя костей,Гони насилие взашей,И будет ненависть святейЛюбви обильной нашей.Мы шпаг не выпустим из рук,Не распростясь с дыханьем!Уже любить нам недосуг,Мы ненавидеть станем.

ВОСЕМНАДЦАТОЕ МАРТАПеревод Ю. Александрова

Незабвенный сорок восьмой!Грохотали, как лед весной,Марта бурные дни, бурные ночи.То, пробудясь, не сердца ли рабочих,Твердо на путь вступающих свой,Бились отважно, сорок восьмой?Незабвенный сорок восьмой!О мать Германия, ставши тюрьмой,Долго ты прусское счастье терпела! —То не свобода ль бесстрашно запела,И, с кулаками поднятыми, в бойШли пролетарии, сорок восьмой?Незабвенный сорок восьмой!Помнишь ли, как после битвы ночнойТрупы рабочих нес ты понуро,Мрачный Берлин, перед кесарем хмурым,Что с обнаженной стоял головой? —Незабвенный сорок восьмой!Семьдесят третий, спокойный год!Царство богатых грозы не ждет.Но пролетарии не забыли,Кем они подло преданы были.Марты повторятся, — время идет,Семьдесят третий, спокойный год!

ЛЮДВИГ ГЕОРГ ВЕЕРТ

Людвиг Георг Веерт (1822–1856). — Крупнейший представитель революционно-демократической немецкой поэзии; по словам Ф. Энгельса, «первый и самый значительный поэт немецкого пролетариата»[103]. Поступив в четырнадцатилетнем возрасте учеником в торговую контору, Веерт глубоко познал мир промышленников и торговцев Германии, а затем и Англии, куда его в 1843 году привели служебные дела. Знакомство с Марксом и Энгельсом, перешедшее в прочную дружбу, усилило социально-критическую направленность мировоззрения Веерта и укрепило его стремление посвятить свое творчество делу борьбы за освобождение рабочего класса. Истоки поэзии Веерта связаны с романтизмом, с немецкой народной песней, но он придал традиционному романтическому стиху оптимистическое звучание, его творчество с годами все больше наполнялось конкретным социально-историческим и классовым содержанием. Обладая острым сатирическим талантом, Веерт публиковал также многочисленные очерки, фельетоны, статьи; его перу принадлежит роман «Жизнь и подвиги знаменитого рыцаря Шнапганского». И своих стихотворных памфлетах поэт разоблачал трусливую и жадную ненецкую буржуазию, обнажал классовые противоречия, воодушевлял угнетенные массы на революционную борьбу.

ПРОЩАЙ!Перевод Б. Тимофеева

Те любят жизнь, в ком честь с любовью рядом!

Шекспир

Еще улыбку подари одну,И я отправлюсь из страны в страну…Дай наглядеться на волну кудрей,Что ветер разметал, — и спой скорейПрекраснейшую из любимых песен!Тобой врученный меч, мужей красу,Отважно и свободно понесу,Пока мне слава не сплетет венок,Чтоб с ним я вновь к тебе вернуться мог,Иль где-нибудь, безвестный, я погибну!Итак — прощай! Вдали громады гор,В час утра так хорош родной простор…Я зной любви сменю на битвы жар,Хвала сравнявшим долг любви и чести.

* * *

«В покрове дивной тайны…»Перевод А. Гугнина

В покрове дивной тайныВесна приходит к нам.Звенят цветы венчальноПо склонам и холмам.Ты вей венок, ликуя,И мирт в него вплетай,Невесту молодуюКороной увенчай.

* * *

«Смущая вечерний покой…»Перевод А. Гугнина

Смущая вечерний покой,Звонница зазвонила.Ее своей белой рукойДочь звонаря разбудила.Звон первый угас вдали,И ясно открылось взору,Как тени на лес леглиИ солнце ушло за горы.Второй я услышал звон,И звезды вдруг засверкали,Усыпали весь небосклон,Разбежались в воздушные дали.Нас третий звон миновал —Улетел с ночными ветрами.Я уста твои целовал,И липы шуршали над нами.

* * *

«Беспредельно тебя люблю я…»Перевод А. Гугнина

Беспредельно тебя люблю я,Не прожить без тебя и дня;Золотое кольцо куплю яВсе в дорогих камнях.Цветы, что манят, сверкая,В горы пойду искатьИ буду, тебя лаская,В локоны их вплетать.Пройду я простор безбрежный,Заставлю всех птиц прилететьИ, славя стан твой нежный,Звенеть, щебетать и петь!

РАБОТАЙ!Перевод Б. Тимофеева

Ты, в блузу синюю одетый,И соль и хлеб создай нам ты.Трудись! Ведь труд — все знают этоЕсть средство против нищеты.Работай, силы не жалея,Ты в день часов шестнадцать так,Чтоб ночью стал тебе милееГнилой соломенный тюфяк!Трудись! Ты создан для работы,Пусть жилы все напряжены,—Припомни слезы и заботыСвоей беременной жены.Трудись! Со лбом широким этимТы для иных — рабочий скот.Твои оборванные детиУлыбкой встретят твой приход.Пусть валит с ног тебя работа!Пусть сердце рвется на куски!Пускай соленой влагой потаОбильно смочены виски!Работай, истощи все силы!Трудись, пока не упадешь!Работай! Ведь в тиши могилыПокой и отдых ты найдешь…

ПЕСНЯ ГОЛОДАПеревод Б. Тимофеева

Почтенный король-бездельник,Узнай о нашей беде;Ели мало мы в понедельник,Во вторник — конец был еде,Мы в среду жестоко постились,Четверг был еще страшней,Мы в пятницу чуть не простилисьОт голода с жизнью своей…Окончилось наше терпенье;Дать хлеб нам в субботу изволь,Не то сожрем в воскресеньеМы тебя самого, король!

СИДЕЛИ ОНИ ПОД ИВОЙПеревод И. Миримского

Сидели они под ивой,Сидели вокруг стола,Сидели за кружкой пиваИ пили — была не была!Кутили они бесшабашно,Все было им трын-трава.Что завтра их ждет — не страшно,Была бы цела голова!Они собрались для пира,—А лето кругом цветет! —Из Йорка и ЛанкашираВеселый и буйный народ.Смеялись и песни оралиДо света вечерних огней.А вечером парни узналиО битве силезских ткачей.Когда им все стало известно,Вскочили здоровяки.Вскочили в ярости с места,Огромные сжав кулаки.И шляпами махалиИ слезы роняли из глаз.Поля вокруг громыхали:«Силезия, в добрый час!»

ИМПЕРАТОР КАРЛПеревод Б. Тимофеева

Великий Карл, почтенный муж,Послал на небо немало душ;Он убивал во имя Христа,И славы его не меркла звезда.Богатства и власти познав удел,В Ахене он на троне сидел,И люди со всех концов землиК могучему Карлу с поклоном шли.Владыке несли немало даров —Чудесных ваз, камней, ковров;Один калиф, чья далёко страна,Прислал ему часы и слона.Но славный Карл, пресытясь всем,Изрек: «Мне ценности зачем?Чужих слонов не надо мне:Получше есть вещи в моей стране!..»Он вверх по Рейну покатилИ в Ингельгейме лозу взрастил,Ее он тою рукой берег,Что сотню стран согнула в рог.Да, он растил ее той рукой,Что кровь народов лила рекой,—Вот почему и до наших днейНет ингельгеймовских вин красней!

ХРИСТИАН ФРИДРИХ ГЕББЕЛЬ

Христиан Фридрих Геббель (1813–1863). — Крупнейший немецкий драматург середины XIX века, поэт, прозаик, теоретик искусства. Годился в семье поденных рабочих, в детстве испытал нищету и лишения; упорно и настойчиво приобретал знания; преодолевая различные влияния, искал свою тему и свое место в современной ему немецкой литературе. Специфика поэзии (а во многом и драматургии) Геббеля определяется его стремлением, с одной стороны, опереться на идейно-художественное и философское наследие «Бури и натиска» и позднего романтизма, а с другой стороны, попыткой обновить и осовременить это наследие постановкой коренных философских проблем бытия, углублением психологической проблематики и введением реалистических художественных элементов. Основные прижизненные сборники стихотворений Геббеля вышли в 1842, 1848 и в 1857 годах.

«Кровь из ран уж больше не сочится…»[104]Перевод А. Голембы

Кровь из ран уж больше не сочится,боль былая сердца уж не гложет,но, сумев от скорби откупиться,человек себя узнать не может:рот и очи скованы печатью,не страшна и бездна человеку,будто позабыл он об утратеи ничем не обладал от века.Но закон извечный даже в самойгибели — гармонию находит,в том, что с соразмерностью упрямойсущество приходит и проходит.И стремятся все частицы телак той, погибшей под его покровом:тот, чья жизнь давным-давно истлеламожет выглядеть совсем здоровым.Есть печаль, что станет невозможнойколь сама своей не сломит меры,ибо, с этой нашей меркой ложной,в прошлом видим мы одни химеры.Позабыв в своей тревоге лживой,как любил, с какой терзался силой,человек сравнится с той крапивой,что запляшет над его могилой.

* * *

«Боль, загадочна ты!..»[105]Перевод К. Азадовского

Боль, загадочна ты!То тебя клял неустанно,То, хоть не зажили раны,Славлю до хрипоты.Вечный священный бой!Силы, повсюду в природеСкрытые, рвутся к свободе.Бейся ж! Триумф за тобой!Если свой тяжкий трудЗавершишь до могилы,То тебя эти силыСами ввысь вознесут.В глубь Вселенной смелей!Боль твою и тревогиЩедро оплатят боги.Все в ней — твое! Владей!Знай лишь: из звезд одна —Та, что связует поэтаС первоистоками света,—Ими утаена.Пламя ее добудь!В нем твоя жизнь земнаяВспыхнет и, догорая,Высветлит к вечности путь.

СВЯТАЯ СВЯТЫХПеревод К. Азадовского

Когда, дрожа стыдливо, два созданьяПрильнут друг к другу, слившись воедино,Когда любовь, которая невинна,Их сблизит, а не жажда обладанья,Тогда миры скрестятся в мирозданье,Природа обнажит свои глубиныИ брызнет ключ из самой сердцевиныЛюдского «Я» — источник созиданья.Что в женском сердце теплилось под спудом,Что дух мужчины исподволь питало,Должно смешаться — Красота их сплавит,И Бог, заворожённый этим чудом,Свое бесплотно чистое началоИ образ свой в их двуединстве явит.

ОСЕННИЙ ДЕНЬПеревод К. Азадовского

Такой, как нынче, день неповторим.Осенний воздух бездыханно тих.И лишь ложатся с шорохом глухимПлоды на землю в зарослях густых.В природе праздник. Не мешай же ей!Пускай сама снимает урожай!Ведь все, что нынче падает с ветвей,Лишь солнца луч срезает невзначай.

ВЕЧЕРНЕЕ ЧУВСТВОПеревод Ю. Корнеева

Мирная схваткаНочи и дня…Смутно и сладкоВновь на душе у меня.То ль отболелиРаны давно,То ль в самом делеСчастье и мне суждено.На землю вскореСпустится сон.Радость и гореСмоет участливо он.Ввысь отлетаетЖизнь в этот часИ усыпляет,Как колыбельная, нас.

ПОСЛЕДНЕЕ ДЕРЕВОПеревод Ю. Корнеева

Закат последний свет струитИ тонет в облаках.Одно лишь дерево горит,Как в утренних лучах.Лишь дерево, но коль в ночнойТиши мы вспомянемО радужной поре дневной,То вспомним и о нем.Мне кажешься на склоне днейТы тем же, чем оно:Сиянье юности моейВ тебе сохранено.

НАПОМИНАНИЕПеревод Ю. Корнеева

Ты об утратах не жалейИ миг утраты не кляни:Как темный дух грядущих дней,Проходит он сквозь наши дни,Чтоб мы учились у негоМириться с тем, что суждено,И обходиться без того,Что смерть отнимет все равно.

* * *

«К чему прощанья в миг разлуки…»Перевод Ю. Корнеева

К чему прощанья в миг разлуки,Когда уже все решено?Я вынесу любые муки,Коль не тяну их, как вино.Вчера не знали мы и сами,Какой назначен мне удел.Горело в нас былое пламя,Дух от былой мечты хмелел.А ныне с милых уст лобзаньеБез слов, без слез— и еду я!Верь: лишь такое расставанье —Приправа к скуке бытия.

ТЕОДОР ШТОРМ

Теодор Шторм (1817–1888). — Видный представитель критического реализма XIX века. Раннее творчество Шторма (в частности, книга стихов «Песни трех друзей», 1843) тесно связано с традициями позднего романтизма; в его поэзию органически входит тема природы, стихотворная форма тяготеет к народно-песенной. Большое место в творчестве Шторма занимает его родина — Шлезвиг-Гольштейн: писатель с любовью отражает природу и историческое прошлое родного края, его борьбу за свободу, рисует социально-исторические сдвиги (классовое расслоение и гибель старого патриархального общества) середины XIX века. Как поэт Шторм, используя напевный романтический стих, значительно расширил возможности передачи тонких душевных состояний, настроений, оттенков чувств. Сборник «Стихотворений» Шторма был издан в 1852 году; от издания к изданию поэт вносил в него дополнения и исправления. Последним прижизненным изданием было седьмое — в 1885 году.

ОСЕННЯЯ ПЕСНЬПеревод Е. Витковского

Летит листва — нальем вина,Отринем все заботы,Осеннему добавим днюНемного позолоты!То так, то эдак все идет,Безгрешно ли, греховно —Но мир земной хорош, а жизньСветла и полнокровна!Забудет сердце о беде,Коль звон бокалов грянет,Мы знаем: сердце никогдаСебя губить не станет!Летит листва — нальем вина,Отринем все заботы!Осеннему добавим днюНемного позолоты!Конечно, осень на дворе,Но скоро, очень скоро,Пройдет зима, придет веснаЯвить отраду взору!И станут ласковее дни,И в новой жизни нашейИспить веселья и любвиМы сможем полной чашей!

ЛЕТНИЙ ПОЛДЕНЬПеревод Е. Витковского

Амбар и дом объяты тишью.Устало дремлют жернова.Колышется на старой грушеГолубоватая листва.Жужжат медлительные пчелы.В открытой щели слуховой,Вдыхая запах сеновала,Посапывает домовой.Храпит и мельник и прислуга,Лишь дочка бодрствует в дому.Заснул батрак в углу сарая —Она тайком идет к нему.Она смеется, будит парня,Который только что прилег:«Целуй меня, влюбленный мальчик!Да тише, тише ты! Молчок!»

ГОРОДПеревод Е. Витковского

Мой серый город, ты стоишьУ серых волн морских.Туман течет с высоких крыш,И полнят пасмурную тишьНакаты волн морских.Здесь не цветет покров земли,Когда весна придет,Лишь, пролетая, журавлиРыдают осенью вдали,И темен небосвод.Но я тоскую по тебе,И юность, город мой,Назло безжалостной судьбеНавек дарована тебе,О серый город мой.

В ЛЕСУ[106]Перевод Е. Витковского

Горный склон от ветраСкалами укрыт.Под ветвями елиДевочка сидит.Мяты и тимьянаЧуден аромат.Голубые мушкиВ воздухе жужжат.Любо ей скрыватьсяВ гущине лесной.Локоны сверкаютШелковой волной.Думаю под гомонПтичьих голосов:Это — королеваСказочных лесов.

СОЛОВЕЙПеревод Е. Витковского

И до утра полны кустыМелодий соловьиных,И оттого, нежны, чисты,Благоуханные цветыРаскрылись на куртинах.Вот и она выходит в сад,Стремясь уединиться,Облачена в простой наряд,Она идет, потупя взгляд,И долгим днем томится.И до утра полны кустыМелодий соловьиных,И оттого, нежны, чисты,Благоуханные цветыРаскрылись на куртинах.

ЧУВСТВУЮ — ПРОХОДИТ ЖИЗНЬ…Перевод Е. Витковского

Я чувствую — проходит жизнь,Всему настанет свой черед:Последняя замолкнет песнь,Любовь последняя пройдет.Я нежно льну к твоим устам,Желанье грудь мою теснит —Сорвать последний поцелуй,Последние цветы ланит.Из кубка чудного примуПоследний золотой глоток;Ты тихий, ты последний свет,Что мне на сердце ныне лег.Звезда последняя взошла.Откройся, грусти не тая.Ты — счастья мой последний луч,К твоим стопам склоняюсь я.Последний трепет жизни дайПочуять сердцу моему,И лишь потом звезда мояПускай закатится во тьму.

ШЛО ВРЕМЯ…Перевод Е. Витковского

Шло время, и так много долгих днейТы отрывалась от груди моей.Я льнул к тебе, внимателен и нежен,Но знал, что час разлуки неизбежен.Но прежде чем уйдешь ты, не любя,В последний раз благодарю тебя —И только не оплакивай былого,Не пожелай ко мне вернуться снова.Так я стою, и миг прощанья длю,И уходящее вотще ловлю,И, сколько б нам ни жить по высшей воле,Не быть нам вместе ни мгновенья боле.

ЛЮСИПеревод Е. Витковского

Она запомнилась навеки мнеС учебником, сидящей в стороне,Весь день играть не шла она, бедняжка:Ученье в школе ей давалось тяжко.Ни хороша собою, ни умна,Из мрака памяти глядит она:Печален лик ее, очерчен тонко,—Мы жили вместе: братик и сестренка.Невинные в младенчестве своем,Щека к щеке мы спали с ней вдвоем,—Печали нет безмерней и безбрежней,Чем грусть о детстве и о жизни прежней.Пришел конец — она слегла в постель.Она болела несколько недель.Она скончалась тихо в день весенний.Дул ветерок. Цвели кусты сирени.Я плакать в поле убежал; потомЯ вытер слезы и вернулся в дом.Прошли десятки лет, прошли, как тени,—Как много пережито увлечений!Что ж не могу забыть, тоскую что ж?Быть может, ты к себе меня зовешь?Из памяти глядишь и просишь взглядом,Чтоб мальчик лег с тобою снова рядом?

НА РАССВЕТЕПеревод Е. Витковского

Рассвет окрасил крыш верхи.Кричат об утре петухи.То здесь — один, то там — другой,Они поют наперебой.И замирает в далях звук —И снова тишина вокруг.Ну пойте, пойте мне опять!Но петухи решили спать.

ОСЕНЬПеревод Е. Витковского

I

К пирамидам, в страны летаПотянулись журавли,Песня жаворонка спета,Скрылись ласточки вдали.Все грустней, все безответнейВетер кличет холода,От жары, от неги летнейНе осталось ни следа.Лес поник, пусты поляны,Обнажаются поля.В испаренья и туманыПогружается земля.Лишь порою в день недлинныйВыйдет солнце из-за туч,Заструится над долинойСчастья канувшего луч.И светлей, гостеприимнейЗасверкают луг и лес.Верь: за всей тоскою зимнейЖдет весенний блеск небес.

II

Колосья сжаты, скоро снег.Зверье бредет искать ночлег.Всему хозяин — человек.

III

И если отцвели цветы —Плоды созрели им на смену.Пора мечтаний отошла,Реальность обретает цену.

РАСПЯТИЕПеревод Е. Витковского

В крови, в поту земной юдолиНа крест воздвигнули его.Но ужас и гримасу болиСмягчило жизни торжество.А восприемники ученьяАлтарь поставили емуИ в каждом сумрачном соборе,И в каждом набожном дому.И ужас прежний, неизменныйУбережен до наших пор,Увековеченным кощунствомПронзая просветленный взор.

ТЫ ПОМНИШЬ ЛИ…Перевод Е. Витковского

Ты помнишь ли, как позднею веснойСгущались над землей ночные тени,Мы из окна с тобой смотрели в сад,Что полон был жасмина и сирени,Сверкали звезды в тот далекий час,И молодость не покидала нас.В спокойном ветре дальний шум дождяЛетел, шурша, от берегов залива,И мы с тобой сквозь лиственный шатерНа мир ночной взирали молчаливо.Опять вокруг цветы цветут весной,Но далеко остался дом родной.И вот опять, в томительной ночи,К мечтам родным душа моя влекома.Кто выстроил свой дом в родном краю,Тому не должно жить вдали от дома.Но не ропщу, судьба моя легка,Пока в руке моей — твоя рука.

ГВОЗДИКИПеревод Е. Витковского

Любимой я венок послал,Он был и свеж и ярок,Но не велел передавать,Кто шлет его в подарок.На танцах вечером взглянулЯ на нее несмело —Она была в моем венкеИ на меня смотрела.

* * *

«Он ей дарил молодую…»Перевод Г. Ратгауза

Он ей дарил молодуюСолнечную любовь.Она захлопнула двериИ о нем не вспомнила вновь.И с девушкой тихой и славнойОн зажил в мирном дому,А та, ни о ком не мечтая,Стремилась только к нему.От страсти к ней не сгоралоВлюбленное сердце дотла.Но она за него страдалаИ лишь для него жила.

ВИЛЬГЕЛЬМ БУШПеревод Г. Ратгауза

Вильгельм Буш (1832–1908). — Получил известность как поэт и художник-карикатурист. Учился в художественных академиях в Дюссельдорфе, Мюнхене и Антверпене; как график вначале активно сотрудничал в газетах и журналах. С 1870-х годов вел уединенный образ жизни в своем родном городе Видензале, увлекался философией Шопенгауэра. Буш был единственным значительным поэтом-сатириком в Германии второй половины XIX века; он едко высмеивал мещанство, ханжество, чинопочитание. Его стихи, простые и яркие по форме, близки к народному юмору и благодаря этому доныне пользуются особой популярностью. Вместе с тем он известен и как мастер гротеска. Буш прославился также как и автор и иллюстратор повести в стихах «Макс и Мориц» (1865). Его творчество — связующее звено между сатирой Гейне и сатирическими дебютами Вайнерта и Брехта.

«Я самокритику люблю!..»

Я самокритику люблю!Во-первых, я себя хулю,Но этот залп — не вхолостую:Себя я скромным аттестую!И, во-вторых, решит народ:Вот, дескать, честности оплот…И, в-третьих, прочим критиканамОтрезан путь таким капканом.В-четвертых, слышать буду рад,Что мне, надеюсь, возразят.Выходит, как ни повернешь,Что я со всех сторон хорош.

* * *

«Птенец сломал крыло, друзья…»

Птенец сломал крыло, друзья,Летать бедняжечке нельзя.К нему крадется черный кот,Уже облизывает рот.Вот-вот на ветку вспрыгнет к пташке!Куда деваться ей, бедняжке?И птенчик думает: «Ну, вот!Кот все равно меня сожрет.Зачем же лишняя тревога?Я попиликаю немного».И вновь веселый слышен свист.Конечно, птенчик — юморист!

ВООРУЖЕННЫЙ МИР

Где малый холмик или стожик,Там повстречались лис и ежик.Лис — грозно: «Эй, скажи сперва,Ты знаешь l’ordre du roi?[107]Мир заключен на целом свете.Всем — сдать оружье, всяк в ответе,Кто уберег свою броню!Я сам такой приказ храню.Итак, во имя короля,Отдай колючки, не юля!»А еж: «Остры, лисичка, зубкиТвои! Сдай их — и жди тогда уступки».Тут повернулся он кругомИ, ощетинившись ежом,В своей броне, уходит с миром,Довольный и собой и миром!

ДЕТЛЕФ ФОН ЛИЛИЕНКРОН

Детлеф фон Лилиенкрон (1844–1909). — Один из крупнейших немецких поэтов конца XIX века, прозаик и драматург. Лилиенкрон много лет провел на военной службе в прусской армии, участвовал в военных походах 1860–1870-х годов. Наибольшее значение для истории литературы сохраняют его стихотворения; они отличаются большой фантазией, богатством ритмического рисунка и — в лучшей своей части — здоровым сатирическим и ироническим отношением к окружающей действительности Германии рубежа веков. В поэзии Лилиенкрона, выраставшей на опыте Гейне, Дросте-Гюльсгоф, Шторма, заметны также импрессионистские черты, он передает мгновенные впечатления, настроения, нюансы переживаний. Политические и философские взгляды Лилиенкрона были противоречивыми: неприятие современного ему официального общества уживалось с идеализацией завоевательной войны; тяготение к патриархальным формам жизни, к идиллии гармоничной любви на фоне гармоничной природы сочеталось с эмоциональным и социально-критическим отношением к жизни.

ПОЕЗД-ЭКСПРЕССПеревод Е. Витковского

Трансевропейский, на Запад с ВостокаРвется железнодорожный мотив.Может быть, счастье уже недалеко?В рай не увозит ли локомотив?Тратататата — грохочут колеса,Поезд, как зверь, зарычал у откоса,Дым, словно хвост, за собой поволок,—Третий звонок, паровозный гудок.В окнах картины сменяют картины,Из-под колес убегает земля,Мимо проносятся горы, долины,Новые радости в жизни суля.Солнце с луной чередуются в небе,Путникам выпадет радостный жребий,—Вечер придет — до утра подожди:Все, что задумано, — все впереди.Сумерки тихо струятся над миром,Вот и Венера взошла в небеса.Скоро прощаться пора пассажирам.О, погодите еще полчаса:Дамы, ученые, принцы, банкиры,Платья, костюмы, сутаны, мундиры,«Высшее общество», томный поэт,Дети в расцвете младенческих лет.Темень, как демон, легла на просторы,В поезде газовый свет засиял,—Трататата, затрещали рессоры,Заверещал запоздалый сигнал,—Трататата, увидать за углом быСмерть, что стоит возле тлеющей бомбы!..СтойстойстойстойстойстойстойстойстойстойВ поезд врезается поезд другой.Утром на рельсах — осколки, обрывки,Кости, раздробленные на куски,Акции, шпоры, щипцы для завивки,Зонтики, шляпы, часы, кошельки,Деньги, поэма «Небесные звуки»,Кольца, симфония «Нежные муки»,Кукла, в упряжке из тонких ремнейМаленький ослик, пристегнутый к ней.

НОВАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГАПеревод Е. Витковского

Взывает череп: «Я посол, барон,И я содействовал переговорамМеж Нидерландами и датским троном.Кто сотрясает стены саркофага?Кто взламывает крышку? Страшный суд?Вульгарный сброд, отродья крепостные,С меня срывают голубую ленту,Срывают ленту ордена Слона!Портрет миниатюрный, Фридрих Пятый,Законный мой король и господин,Написан кистью по слоновой кости —Портрет монархом лично мне подарен!Разбой! Грабеж! Мерзавцы! Подлецы!»Железную дорогу землекопыСооружают, и могильный склеп,Конечно, подлежит уничтоженью.Рабочие над черепом хохочут.Один из них отнес портрет в подарокРябой и рыжей девке из барака,Которая торгует скверным шнапсом,Которая заявится на танцы,Портрет, как украшенье, нацепив.Взывает череп: «Я посол, барон,И я содействовал переговорамМеж Нидерландами и датским троном!»Не помогает. Полупьяный пареньЕго забросил в кузов вагонетки,Которая катается по рельсам.Потом его швыряют, словно меч.Взывает череп: «Я посол, барон,И я содействовал переговорамМеж Нидерландами и датским троном!»Не помогает. Бросили его,Намаявшись, к подохшей кошке в мусор.Бушует череп: «Я посол, барон,И я содействовал переговорамМеж Нидерландами и датским троном!»Не помогло. Его перекричал,Спеша по рельсам, первый паровоз.

НА ВОКЗАЛЕПеревод Е. Витковского

По городу огромному блуждая,На отдаленный маленький вокзалЯ выбрался. В соседний городокЛюдей везут отсюда поезда —Мужчин, весь день стоявших за прилавком,Трудившихся в конторах — и теперьМечтающих в кругу семьи стряхнутьНа время пыль своих дневных трудов.Заканчивался знойный летний день.Уже смеркалось. Месяц молодой,Прокравшись боком, встал, как запятая,Как раз меж двух нагруженных вагонов.На западе вечерний небосклонЕще бледнел в молочно-желтых красках.На фоне неба четко выделялисьГромады фабрик, заслонивших свет.Из труб валил густой, тяжелый дым —Всходя сначала прямо вверх, затем,Как будто сломленный, куда-то вправо,Поддавшись ветру, плыл горизонтально.В разрывах дыма, словно очаги,Пылавшие спокойно, не мерцая,Виднелись клочья синего покрова.Из города летел далекий рокот,Такой знакомый с той поры, когдаМы, немцы, залегли вокруг Парижа,В котором клокотал пожар Коммуны,И слушали такой же точно гул.Мне вспомнился тот день — и, как тогда,Опять возник на дымных небесахСверкающий надраенной латуньюЮпитер — высоко над шумным миром.И нынче, как тогда: на небесахСтоял Юпитер — он один из всехСветил небесных виден был, взиравшийНа вечную земную суету.И, словно бы невольно, про себяЯ прошептал: «Двадцатое столетье».И стихло все в душе. Последний поездУже стоял готовый, ожидаяПоследних утомленных пассажиров.И железнодорожник в красной шапкеСигнал к отправке дал, промчавшись мимо,И все. На небесах стоял Юпитер,Горели тускло синие огни,И смутный гул из города летел.

БРОДВЕЙ В НЬЮ-ЙОРКЕПеревод Е. Витковского

На улицу, что с запада ведетК востоку и опять спешит на запад,Я вышел. Здесь богатства всей землиВ гигантскую артерию Нью-ЙоркаВливаются и уплывают прочь.Здесь смешивалось множество народов,Но чаще всех заметен был в толпеНеутомимый янки — он спешил,Глазами и походкой выражаяОдну святую жажду — делать деньги.Тогда меня постиг внезапный страх,Я посмотрел кругом, ища опору,—И вот нежданно, меж толчков и брани,Передо мною милый образ встал.Как будто вдалеке от городов,От всех поселков и больших дорог,Наш одинокий дом в полях затерян,В лесах, в лугах, и рядом — старый сад.Лучи бросало солнце на тропинку,И май блистал среди лесных дерев.Ты рядом шла, твоя рука в моейЛежала, — и тропой на лесосекуМы вышли наконец, — пейзаж молчал,Лишь тихий звон летел издалека.И ласково кругом тянулись тени,И нежно целовал твои глазаЛиствой зеленой бук…Мы вечером опять пересеклиВесь парк, — мы соловья искали в нем(Ты обязательно хотела слышать,Как он поет), — ты голову склонилаМне на плечо, увидевши в испуге,Как мраморный сатир из темной чащиНа нас взглянул; и лишь тогда, внезапно,На яблоне так страстно засвисталКороль певцов, — прекраснейшие песниОн возносил бесстыдному божку.Огромное, неведомое счастьеВ сердца проникло к нам — и над землейПокой простерся… Пламенели звезды,И были тишина, весна и ночь.

МАРТОВСКИЙ ДЕНЬПеревод В. Левика

Тучки в небе, тени на равнине,Контур леса тает в дымке синей.Воздух полон криком журавлиным,Весь распахан шумным птичьим клиномЖаворонки вьются над лугамиВ первом шуме, первом вешнем гаме.Девушка, девчушка в лентах алых,Счастье где-то в землях небывалых.Было счастье, с тучками уплыло…Удержал бы, да не тут-то было.

ВЕЧЕРПеревод В. Левика

Еще октябрь, а снег уже идет.Леса грустят, им тяжек зимний гнет.Идет зима и сеет смерть везде,И это смерть страданью и нужде.Чу! Вдалеке — оленя трубный зов.Я так и вижу: вскинув груз рогов,Расширив ноздри, пышущий теплом,Он ломит сквозь кусты и бурелом.Да, жизнь жива, но что за грустный видПо край дороги старушонка спит.Сбирала хворост, чтоб согреть жилье,Умаялась — и сон сморил ее.Необоримый, вечный сон. Так что ж,—Свою охапку в небо ты снесешь?Закат над мертвой алый сплел венок,Сняв поцелуем прах с недвижных ног.

СЕНБЕРНАРПеревод В. Левика

Два часа гляжу в окошко,От стекла не отлипая,Но напрасно, все напрасно:Как сквозь землю провалилсяЭтот чертов сенбернар.Наконец-то, вот он, вот он!Топ да топ на важных лапах,Топ да топ — язык как знамя,Топ да топ, идет степенныйЖелтый с белым сенбернар.Рядом — юная красоткаВ легком летнем белом платье.А в ее руке точенойПоводок — и ей послушныйВыступает сенбернар.Вот она уже у двери,Вот она в моих объятьях,И, меж нас просунув морду,Трется и хвостом виляетУмный, верный сенбернар.

ЛУЖИЦКОСЕРБСКИЕ ПОЭТЫ

Лужицкие сербы (или сорбы, как называют их по-немецки) — западнославянский народ, живущий в юго-восточной части Германской Демократической Республики. Некогда здесь, в бассейне верхней Лобьи, Нисы и Спревы (как называют лужичане Эльбу, Нейсе и Шпрее), в районах Верхней (центр — город Будышин, Бауцен) и Нижней (центр — Хочебуз, Котбус) Лужиц обитали многочисленные славянские племена, постепенно, в результате начатой Карлом Великим пресловутой политики «дранг нах остен», утратившие свою независимость и подвергшиеся насильственной германизации. Особенного размаха это достигло при Бисмарке и своего апогея — в условиях гитлеровском диктатуры, когда самое существование лужицкого народа было поставлено под угрозу. Победа советского народа над фашизмом спасла лужичан от физического уничтожения. «8 мая 1945 года навсегда останется истинным днем нашего национального возрождения», — писал крупнейший современный лужицкосербский писатель Юрий Брезан.

Несмотря на постоянное давление, лужичане — в основном занимавшиеся крестьянским трудом — сумели сохранить свою самобытную культуру, свои языки и литературу, свой фольклор и свою поэзию, которые находили поклонников и исследователей в России. В нашей стране издавна существовал немалый интерес к жизни небольшого славянского народа. Известно, например, что еще в 1697 году состоялась встреча Петра I с представителями лужицкой интеллигенции. Позднее изучением культуры и языка лужичан занимались выдающиеся русские филологи И. И. Срезневский, Л. Ф. Гильфердинг, А. А. Шахматов, Л. В. Щерба. В антологиях и сборниках славянской поэзии (Н. Ф. Берга, 1854; Н. В. Гербеля, 1871; В. Зотова, 1881; А. Сиротинина, 1913 и 1916, и др.) также печатались переводы из народной поэзии и стихотворения лужицких поэтов. Уже в наши дни народное творчество лужичан было представлено на русском языке в сборнике «Эпос славянских народов» (М., 1959) и особенно в книге «Сказки, пословицы и песни лужицких сербов» (М., 1962); антологии лужицкой поэзии XIX–XX веков выходили на Украине и в Белоруссии.

Ныне литература лужицких сербов является составной частью социалистической национальной культуры ГДР, где лужичане имеют все гарантированные конституцией возможности для ее интенсивного и беспрепятственного развития. Обращаясь с приветственным письмом к издательству лужичан «Домовина» («Родина») по случаю его десятилетия, председатель Совета Министров ГДР товарищ Вилли Штоф отметил, что в работе издательства «находит свое яркое выражение свободное развитие серболужицкого населения в Германской Демократической Республике. В многочисленных литературных произведениях нашли свое отображение национальное и социальное освобождение серболужицкого народа от вековой нищеты и угнетения, глубокое чувство дружбы к народам Советского Союза и других социалистических стран, так же как и активное участие серболужицкого населения в успешном строительстве нашего рабоче-крестьянского государства».

В настоящий том включены новые переводы стихотворений крупнейших поэтов Верхней и Нижней Лужиц XIX века.

ХАНДРИЙ ЗЕЙЛЕРПеревод с верхнелужицкого П. Стефановича

Хандрий Зейлер (1804–1872). — Верхнелужицкий поэт, ученый и публицист-просветитель эпохи национального возрождения. Автор лужицкого гимна. Был священнослужителем; в течение всей жизни проявлял глубокий интерес к изучению культуры своего народа, собирая и публикуя поэтические образцы его творчества. Был основателем и редактором лужицкосербских периодических изданий, сыгравших важную роль в развитии народного самосознания. В поэзии X. Зейлера преобладает патриотическая и социальная лирика в духе народно-романтических традиций. Многие его стихотворения были положены на музыку и стали народными песнями. Особый интерес представляют сатирические басни (X. Зейлер написал их свыше ста шестидесяти), направленные как против пангерманизма, так и против косности и невежества ряда соотечественников поэта.

В 1883–1891 годах по инициативе известного лужицкого ученого-слависта А. Муки было выпущено первое собрание сочинений X. Зейлера в четырех тонах. В ГДР произведения поэта неоднократно издавались и на родном и на немецком языках. Первые русские переводы стихотворений X. Зейлера были напечатаны в антологии Николая Гербеля «Поэзия славян», СПб., 1871.

СЕРБСКИЙ КРАЙ

Я знаю край, где пышность спелых нивНас одаряет благодатью хлеба,И славен он, и сказочно красив,Над ним сияет солнечное небо. И этот край, навек любимый нами, Прекрасная лужицкая земля, И это наша радостная свадьба.Я знаю край, где правды жив закон,Где путь добра ведет к заветной цели,Где ложь и злоба выброшены вон,Где все полно лишь света и веселья. И этот край, навек любимый нами, Веселая лужицкая земля, И это наша радостная свадьба.А наш народ и в бурях устоит,Его не сокрушат ветров порывы.Он тверд всегда, как наших гор гранит,—Бестрепетный народ благочестивый. И этот удивительный народ — Лужицкий наш народ непобедимый, И свадьба наша втрое веселей.Он в час беды и честь и правду спас,Когда другим никак не устоять бы,И песни наши веселы сейчас,И светел праздник нашей сербской свадьбы. И этот удивительный народ — Лужицкий наш народ непобедимый, И свадьба наша втрое веселей.

БОЖЕ СЁДЛЕШКО[108]

Там седлешко рыдало,В лесу, на Жморце,На каменной вершине,Под лунным светом.Его спросили елки,Спросили буки:«О чем ты плачешь горько,О чем тоскуешь?»И ястребы проснулисьНа ветках темных,Разбуженные плачемИ тяжким стоном.И от его ответаВсе застонало:«Я сербских нив увиделПростор печальный.Погибель распростерласьНад сербским краем,—И слышен погребальныйЗвон колокольный.Когда бы мог поведатьВсе то, что знаю,—Я сердце вам пронзил быСмертельной болью…»

НАПРАСНЫЕ УГОВОРЫ

Мне матушка так говорила не раз:«Ой, Хилжичка, в бедного ты не влюбляйся.Как гибнут от стужи морозной листы,Любовь погибает от злой нищеты.Ой, только богатым живется легко,Ой, нищему сердце нельзя отдавать».А милый мне только вчера говорил,Что чувство, как солнце, а деньги, как лед.Сказал он: «Что б, Хилжичка, было, когда бЯ деньги имел, но тебя не любил?»Конечно, он прав, ошибается мать:Холодные деньги нельзя целовать.Когда под серпом погибают цветы,Не жаль уничтоженной им пестроты.Богатство — как стебель непрочный и слабый,Лишь друга любовь неизменна была бы.

СОЛНЦЕ, СВОБОДА

«Не могу цвести впотьмах,—Заявил подсолнух,—Нам живется лишь в садах,Ярким светом полных».Да, не жди расцветаБез тепла и света.Человек, — какой, скорбя,Ты томишься жаждой,Если света для себяЖдет подсолнух каждый?И ответ был оченьКраток, прост и точен:«Путы рабства надо с насСбросить поскорее,—Воля вольная сейчасСолнца нам нужнее».Лишь свободы людямЖдать и жаждать будем.

ПУТЕШЕСТВУЮЩИЕ ЧУЖЕЗЕМЦЫ

Скитайся, блуждай где угодно,—Простор и размах.Как дышится сладко, свободноВ зеленых краях.Не так ли кукушка кукует ку-ку,Для всех — лишь ку-ку да ку-ку…Повсюду достаточно местаНа свете для нас.Цветами лугов, как невеста,Земля убралась.Не так ли кукушка кукует ку-ку,Для всех — лишь ку-ку да ку-ку…Быть может, как нищий, блуждая,Изведав нужду,Всю землю от края до края,Весь мир обойду.Не так ли кукушка кукует ку-ку,Для всех — лишь ку-ку да ку-ку…

ВЫСОКОЕ ДВОРЯНСТВО, ИЛИ ТОПОЛЬ И СЛИВА

Над сливой стройной, юной и красивой,Что под высокой крышею росла,Надменный тополь вечно издевался:«Как смеешь ты, нечистая плебейка,Плодиться здесь и место занимать?»«Я очень рада,—Слива отвечает,—Что существую я не зря на свете.Будь я, как ты, ненужной, голой жердью,Я б от стыда, наверно, умерла».Надменный тополь выпрямился гордо.«Я жердь ненужная? (Тут он захохотал.)Пусть я не нужен, но зато высок!»

МАТО КОСИКПеревод с нижнелужицкого

Мато Косик (1853–1940). — Нижнелужицкий поэт и публицист. Родился в семье бедняка-крестьянина. Служил на железной дороге, затем стал журналистом. В 1883 году с группой переселенцев выехал в США, где получил теологическое образование и стал евангелистским пастором. Пытался вернуться на родину, однако не получил разрешения германских властей. С установлением в Германии фашизма оборвались все связи поэта с родным краем, которому посвящены многие его, проникнутые болью и горечью, стихотворения. М. Косик скончался в глубокой старости на своей ферме в Оклахоме. Поэмы М. Косика «Сербский праздник в Блотах» (в гекзаметрах, 1880), «Коварство маркграфа Герона» (1885), «Падение Бранибора» (1890), как и некоторые другие, написаны на сюжеты лужицкой истории, представляя собой, по существу, страницы своеобразной национальной энциклопедии. М. Косик создал цикл стихотворений, посвященных судьбе солдат, уроженцев Лужиц, участвовавших во франко-прусской войне. В 1884 году выпустил книгу «Сербы в Техасе». Многое из поэтического наследия М. Косика до сих пор рассеяно в периодике, значительная часть его стихов утрачена.

СЕРБСКИЙ КОРОЛЬ В БЛОТАХ[109]Перевод А. Спаль

Как только исполнится полночь,Громовый доносится хорИ вихрь сотрясает мощныйОтроги Блотских гор,—Встает король наш сербский,Очнувшись от вечных снов,За ним из пещеры в блескеВыходит рать его.Мерцает огонь небесный,На рыцарских копьях горит;Вершину горы КоролевскойЗарницы свет багрит.Взлетает король проворноНа белого скакуна,Велит четырех своих вороновВыпустить дотемна.«В четыре стороны светаЛетите, я жду вестей:Не нынче ли, на рассвете,Восстану из груды костей?Пусть вихрь взревет над нами,И грянет сраженье во мгле,И смертоносное пламяПромчится по земле.Тогда я с горящего сердцаСорву сновидений покров,И сербское королевствоВоспрянет из костров».Он спит, король наш сербский,Таит его в недрах гора,Но встанет в сиянии дерзком,Когда придет пора.

РОДНОЙ ЯЗЫКПеревод А. Спаль

В древних деревах, что свалит буря,Долго дремлет сила под корою.Хоть стволы лежат, листву понуря,Но из пней я дом себе построю.Горько знать, что мы родное словоМолвить не умеем, будто немы.А ведь в недрах языка простогоЗатаились дивные поэмы.Как родник божественный в равнине,Наш язык живой неиссякаем.Гимн ему слагаем на чужбине.Почему же здесь пренебрегаем?

ИНДИАНКАПеревод А. Спаль

Кто распевает под кленом,Там, на пригорке зеленом?Как эта песенка, боже,Издали с лужицкой схожа!Нет, хоть напев и приятен,Мне его смысл непонятен.Спой мне, словами играя,Песенку сербского края.Яркий наряд твой искрится,Жемчугом вышиты птицы,Как на одеждах узорныхДевушек наших задорных.Нет, я ошибся, гадая,—Дочка вождя молодая,Так же, как мы, смуглотела,Песню индейцев запела.Пряча за поясом синимСтрелку с пером страусиным,Так улыбается чудно,Что и влюбиться нетрудно.Голосом сердце пленяет,Взором очей опьяняет.Вспомнил я в это мгновеньеЛужицкой девушки пенье.

ЛУЧШИЙ ВОИНПеревод А. Спаль

В каких краях отвагою богатыИ где живут храбрейшие солдаты,Что клятву чтут, идут на зов народа,Не замечая трудностей похода,Над страхом и тревогами смеютсяИ только черной смерти в плен сдаются.В краях, где солнце, щедрое на ласки,Берет для смуглых лиц поярче краски,Где людям путь насилия неведом,Любой живет в согласии с соседом,Где в косах женщин искры росяныеИ у мужчин ладони, как стальные.Там пахарь-богатырь на вольной волеЗлатым зерном засеивает поле,Гостей встречает щедро и радушно,Там веселятся искренне и дружно;Там в юном сердце, в буйных силах телаДуша парит, не ведая предела.Таких вот сыновей тот край рождает.Хоть невелик он, — кто о нем не знает?Мой край легко в ладони уместится,Но целый мир делам его дивится.Да будет бог к тебе еще щедрей,Мой Сербский край, страна богатырей!

ТОСКАПеревод А. Сиротинина

Где-то птичка щебечет вдали над рекой,А мне на душу жгучею веет тоской.Тебе, птичка моя, этой думы печальнойНе прогнать! По отчизне тоскую я дальной.Все в огне золотом здесь горят небеса,Но чужда и нема для меня их краса.Где ты, жавронок сербский, теперь распеваешь,Где ты пахарю звонкие трели роняешь?Где ты, мой соловей, милый гость наших Блот,Что поешь о любви там у лужицких вод?Ваших трелей, изгнанник, я слушать не буду,Да и сам скоро петь на чужбине забуду…

ЯКУБ БАРТ-ЧИШИНСКИЙПеревод с верхнелужицкого

Якуб Барт-Чишинский (1856–1909). — Верхнелужицкий поэт, публицист, крупнейший представитель серболужицкой культуры XIX–XX веков. Родился в семье мелкого земледельца. Окончил католическую семинарию в Будышине, учился в Праге, участвовал в работе студенческого кружка «Сербовка». К пражскому периоду относится и углубленное изучение Бартом русской поэзии и культуры. В середине 70-х годов был одним из организаторов движения передовой сербской молодежи. В дальнейшем в течение двух десятилетий служил церковным администратором в разных местах Лужиц. Активно выступал на страницах сербских периодических изданий, формулируя программу возрождения и утверждения лужицкой национальной культуры. Страстно боролся против великогерманского шовинизма. Творческое наследие Я. Барта богато и разнообразно. Он создал несколько эпических произведений (поэма «Своз», 1876), народных драм, написал много повестей, рассказов. Однако Я. Барт прежде всего был поэтом-лириком, мастером виртуозного сонета, родоначальником баллады в сербской поэзии. В 1884 году он выпустил свою первую «Книгу сонетов», проникнутую болью за судьбы своего народа, за его будущее. (Ее открывает публикуемый в настоящем томе сонет «Славянам», за которым следовали «Сербской земле», «Поэзия» и др.) — Обогатили лужицкую поэзию и последующие сборники Я. Барта — «Формы», 1888, «Природа и сердце», 1889, «Сербские голоса», 1897, «Кровь и родина», 1900, «Крылом орлиным», 1904, «Радость и печаль», 1905, и др. По единодушному суждению современников, «Чишинский сделал для лужичан то, что Пушкин сделал для русских». Его стихи широко переводились на европейские языки.

Высоко ценя вклад поэта в развитие национальной культуры, правительство ГДР установило государственную премию имени Я. Барта-Чишинского, присуждаемую за выдающиеся произведения современной литературы.

СЛАВЯНАМПеревод Н. Стефановича

Не смотреть, не слышать! Дикий рев вокруг.В море бесконечном жутко лодке малой,Злобные порывы бешеного шквалаВесла вырывают у гребцов из рук.И гребцов смертельный охватил испуг,—Волны свирепеют, воет ветер шалый.Ждут пловцы чего-то, смотрят вдаль устало,—Если бы прорваться с севера на юг!Или их не встретит кто-то наконецВ этой тьме кромешной, мрачной и беззвездной?Все тогда погибнут — дети, мать, отец…Море беспощадно, яростно и грозно.Братья, торопитесь, или будет поздно —Или не спасется ни один гребец.

СЕРБСКОЙ ЗЕМЛЕПеревод Н. Стефановича

О сербская земля! Твои прославлю нивы,Всей древностью твоей душа моя полна.Я оживить хочу героев имена,Чтоб все услышали их скорбные призывы.О сербская земля! Души моей порывыИ меч мой укрепи, пусть сбудется сполнаМечта о мщении, что свыше нам дана,—Злодейства древнего следы поныне живы.О сербская земля, ты дивно расцвела.Твоих напевов грусть и гор гранитных груды,Народа твоего великие дела,—О сербская земля, тебя я не забуду.Твой образ дорогой со мной всегда, повсюду,И в имени твоем поют колокола.

ПОЭЗИЯПеревод Н. Стефановича

Что горит на скалах яркой позолотой?Что моря волнует и речную гладь?Что в напевах ветра слышится опятьИ в молчанье звезд, сверкающих без счета?Что ветвями елей смутно шепчет кто-то?Что кладет на листья светлую печать?Что, как запах трав, мы можем ощущать,Или как вечерних ласточек полеты?Жаворонка что умчало в глубь небес,Пеньем соловья заворожило дали?Что воркует голубь? Разберешь едва ли…Что за отзвук нежный в сердце вдруг воскрес?Эту тайну, это чудо из чудес,Это волшебство — поэзией назвали.

МАТЕРИПеревод Н. Стефановича

Музыкой звучит любовь к бесценной маме,Мама это все, чем в жизни я согрет,Ты нарушить мне не дашь святой обет,Образ твой всегда в душистом фимиаме.Ты хранитель мой, ты ангел мой, тот самый,Что убережет от неудач и бед,Ты звезда моя, ты путеводный свет,Лучшими тебе обязан я мечтами.С верой на меня кто устремляет взгляд?Чьи еще слова мне душу озарят?Так от зла хранить меня сумеет кто нее?Как вознагражу тебя, что всех дороже?И молюсь, горячей неясностью объят:«О, вознагради ее, великий боже!»

УТРО[110]Перевод Н. Стефановича

Ослабели крылья черной ночи,Месяц побледнел, тускнеют звезды.В облаках зари зарделось пламя,И торжественно восходит солнце.Горы в золотом сверкнули блеске,—Значит, на земле настало утро.К жизни, к свету пробуждает утро,Прогоняя мрак кромешной ночи;Травы молодеют в юном блеске,И росинки, яркие, как звезды,На кустах уже целует солнце,И зажглось любви внезапной пламя.Вдохновенья пробудилось пламя.Птицы прославляют это утро,Запахи цветов приемлет солнце,Дар земли, избавленной от ночи.Струны ждут. Сменив ночные звезды,Утро расцвело в горячем блеске.Утро торжествует в юном блеске,В каждом взоре чувств горячих пламя.Сербам засверкайте, счастья звезды,Пусть им светит радостное утроДо прихода бесконечной ночи,И любви да озарит их солнце.Землю на рассвете будит солнце,Обновляя все в веселом блеске,И срывает путы мрачной ночи.В каждом сердце оживает пламяИ к работе призывает утро.Души наши светятся, как звезды.Ясные, не угасайте, звезды,Сербам озаряйте путь, как солнце,Как моим стихам сияет утро,Мне всегда светите в ярком блеске,Пусть горит и греет ваше пламяДо кромешной тьмы последней ночи.Сербам звезды да сияют в блеске!Стужу ночи пусть согреет солнце!Будь как пламя, чтоб настало утро!

НО НЕ ЗАБУДЬ…Перевод Н. Стефановича

Сердце болит, и томится, и стонет уныло,Словно в душе моей грустная птица поет.Слезы горячие щеки мои обжигают,Сердце больное и ночью не может уснуть.Боль, как жемчужина, прячется в царстве подводном,Чтобы ее не увидел никто, никогда.В сердце пылает, как пламя, смертельная рана,Но осушить мои слезы бессилен и этот огонь,Губы мои обжигающий знойным дыханьем.Только в слезах находить утешенье дано.Но не забудь: пусть никто твоих слез не увидит,—Нужно ль врагов веселить и печалить друзей?Скорби твои пусть в тебе взаперти пребывают,Надо скрывать их иль просто разбить на куски…Душу свою открывай лишь лупе или звездам,Чтобы у них твоя боль научилась молчать.Только когда к тишине приобщишься небесной,—Песнями, музыкой станут печали твои.

ПРАВДА И ПОЭЗИЯПеревод Н. Стефановича

Для Музы я оттачиваю перья,Когда небес вдыхаю синеву,И презираю грязную молву,Обман и фальшь, которым я не верю.Я не сочту за тяжкую потерю,Что лавр не увенчает мне главу,—Без звезд останусь, струны оборву,Но не продамся лжи и лицемерью.И Музе не брести по бездорожью,Где лестью все затоптано и ложью,—Она хранит свой свет, свое нутро,Она лишь там, где правда и добро,Ей сердца чистота всего дороже…Где правды нет — бросаю я перо.

МОЕЙ ПЕСНЕПеревод А. Сиротинина

Иди, о песня, по родному краю.Где гибнут, ободряй, где спят, буди,И пусть тебя какие и не знаюТам беды ждут, ты все иди, иди!Живой росой на сербов ты пролейся,В них крепость мышц и твердость духа влей,Могучим пламенем в груди развейся,Сердца любовью жаркою согрей!Молю, колена пред тобой склоняя:Иди, нам зорю лучших дней вещая,Иди, как слово правды, торжествуя,И чудо сотвори: влей в мертвых силыИ, камень отваливши с их могилы,Воскликни: «Край проснулся! Аллилуйя!»

ГРЕЦИЯ

АНДРЕАС КАЛЬВОСПеревод С. Ильинской

Андреас Кальвос (1792–1869). — Родился на острове Закинфе, долго жил в Италии, умер в Англии. Два сборника его од, «Лира» (1824) и «Лирика» (1826), посвящены событиям греческой национально-освободительной революции 1821–1829 годов. Муза Кальвоса сурова. Она взывает к гражданской добродетели, к беззаветному выполнению патриотического долга. «Богоравный и пылкий душою, как Пиндар», — писал о Кальвосе выдающийся греческий поэт XX века Ангелос Сикельянос.

На русский язык оды Кальвоса переводятся впервые.

ОДА СВЯТОМУ ПОЛКУ[111]

Пусть не прольется грозоютуча, и ветер жестокийпусть никогда не развеетземлю святую, что вас покрывает.Пусть ее окропляетсеребряными слезамирозоперстая дева, и вечнопусть расцветают цветы.Славные дети Эллады,доблестно павшие в битве,орден великих героев,новая слава отчизны.Лавры победы судьбау вас отняла и взамениз мирта и кипарисасплела вам венок иной.Но если герой погибаетза родину, то бесценнойнаградой становится мирти доброю — ветвь кипариса.С той поры, как природа,мудро творя человека,страх пролила в его очи,и золотые надежды, и день,—сразу же лик земли,обширной и плодоносной,взору его открылбесконечность курганов могильных.Мраком они покрыты;лишь немногим курганам,избранным волей небес,звезды бессмертия светят.Греки, вы были достойныдревней отчизны и предков.Вас обошла, миновалагорькая участь безвестья.Старец завистливый, злой,подвигов недруги памяти ненавистник,море и сушу обходит свирепым дозором.Льет из кувшина старикобильные воды забвенья.Где ни пройдет — исчезаютгорода, королевства, народы.Стоит, однако, емуприблизиться к вашей могиле,Время меняет свой путь,память о вас почитая.Час не замедлит, вернутсяк Элладе порфира и скипетр;матери будут сюдаюных сынов приводить.Будут в слезах целоватьсвященную землю кургана.«Станьте такими же, — скажут,—как славные эти герои».

ПОЖЕЛАНИЯ[112]

Пусть уж лучше морскиеразъяренные волнызатопят мою отчизну,как несчастную одинокую лодку,пусть уж лучше мне доведетсяна островах и материкеувидеть буйное пламя,пожирающее леса, города, народы, надежды,пусть уж лучше стократрассеянные по мирупобредут в нищетес протянутою рукой хлеба просящие греки,чем будут у нас покровители.Не слепили меня никогдабогатства и титулы,не слепило меня никогда сияние скипетров.Если бы каждый разс кончиной злого монархав небе гасла звезда,то мало у нас осталось бы небесных светил.Та же рука, простертаягосударству чужомув знак покровительства,свой же народ душила и душит — прежде и ныне.Сколько отцов вместо хлебамогут лишь поцелуидать голодающим детям,у ваших же уст сверкают кубки златые.Когда под сияющий скипетрзовете вы новые страны,потоками новыми потахотите вы снова отмерить щедрую мздуштыкам, что стоят на стражедрожащих ваших монархий,штыкам, что всегда угрожаютдобродетели и поражают тех, кто ей верен.Сокровищ вы жаждете новых,несметных, спешите купитьхвалу и рукоплескания,обманчивый фимиам корыстного лицемерия.За истину и за веру,за крест не жалеем мы жизни,вы же тайком помогаететем, кто истину топчет, надругается над крестом.Чтоб укрепить тиранию,в своих городах вы чтитекрест, ну а в Греции вы жепротив него откровенно встали войной.Теперь вы опять — покровители,руку нам предлагаете,прочь ваши руки — господьмолнией гнева сразит подлое вероломство.Когда молодое деревцебуйные ветры гнули,тогда нужна была помощь,теперь же оно окрепло, сил накопило.Меч свой сожмите, греки,взоры ввысь поднимите,смотрите: там, в небесах,ваш покровитель бог, он лишь один.Если же помощи божьей,мечей и ружей не хватит,лучше уж в стойле у турокснова вы будете ржать — дикие кони,нежели… Чем откровенней,ожесточенней, слепеебудет ярмо тирании,тем скорее найдутся способы избавленья.Не ослеплен я страстью,с лирой моей в рукахя песню эту слагаюу самого края могильной зияющей пасти.

ДИОНИСИОС СОЛОМОС

Дионисиос Соломос (1798–1857). — Родился на острове Закинфе, получил образование в Италии и начал писать стихи на итальянском языке, однако по возвращении на родину обратился к народному греческому языку, отказавшись от архаичного языка, который господствовал в то время в греческой литературе.

Под впечатлением победного шествия греческой революции Соломос создает в 1823 году «Гимн Свободе», ставший позднее национальным гимном Греции. Национально-освободительной борьбе греческого народа посвящены также незавершенные поэмы Соломоса «Ламброс» (1823–1833), «Критянин» (1833–1834), «Свободные осажденные». Последняя поэма, над которой Соломос работал около двадцати лет (в 20–30-е годы), считается вершиной его творчества. «Маленький мир осажденного города… сделай символом всей Греции, всего человечества… Вспомни эсхиловского Прометея…» — писал Соломос в своих рабочих заметках к этой поэме.

Первый поэт греческой революции, Дионисиос Соломос явился основоположником греческой литературы нового времени.

КСАНТУЛА[113]Перевод Е. Смагиной

Увидел я Ксантулувечернею порой,она садилась в лодку,чтоб ехать в край чужой.Я видел: ветер мчится,вздувает паруса,как будто голубь-птицавзлетает в небеса.Увидел я: в молчаньедрузья стоят кругом,она же на прощаньемахала им платком.Белел, как парус дальний,платок в ее руке,пока и он, прощальный,не скрылся вдалеке.И вскоре, помню, вскорея различить не мог,что вижу — пену моряиль парус и платок.И у пустого моряосталися друзья,заплакали от горя,и плакал с ними я.Я плачу не о лодке,мне паруса не жаль,а жаль мне, что Ксантулаплывет в чужую даль.Я плачу не о лодке,чей парус над водой,—я плачу о Ксантулес косою золотой.

ДЕВУШКЕ, ВОСПИТЫВАЮЩЕЙСЯ В МОНАСТЫРЕПеревод Е. Смагиной

Краса моя, затворница, приди хоть на мгновенье,явись в решетчатом окне, мое послушай пенье.К тебе летит сладчайший стих, твердыни стен минует,стена пропустит голос мой, стена не приревнует.Дай мне поцеловать тебя — мне пламя сердце сушит,лишь поцелуй меня спасет и мой огонь потушит.Краса моя, затворница, приди, побудем вместе,не украду, невинная, твоей девичьей чести.

НЕЗНАКОМАЯПеревод Е. Смагиной

Кто в платье беломсходит в долинудорогой длиннойс горы крутой?Как только этадева является,цвет распускаетсяв траве густой.Цветы и травыблестят красоюи головоюкивают ей,просят, влюбленные,чтоб не забыла,чтобы ступилапо ним скорей.Алы уста ее,словно раскрытый,росой омытыйграната цветперед зарею,когда светлеети наземь сеетросу рассвет.Волна волос ееструит, густая,на грудь спадая,свет золотой.Смеясь, глаза еесветят прекрасной,как небо, яснойголубизной.Кто в платье беломсходит в долинудорогой длиннойс горы крутой?

CARMEN SAECULARE[114]Перевод А. Эфрон

1

Вздымалась грудь, в которой цвел мир непорочных лилий…Над первозданного землей вставала первозданноРебенком заспанным заря и розовые ногиВ прохладу блещущей росы несмело погружала.

2

В траве все пестрые цветы зажгла она, как свечи,И небеса с землей слились в ее разверстом взоре.

3

Над маленьким мирком кустов, былинок и травинок,Как струи водомета, дуб свои раскинул ветви…Ни щебетам здесь места нет, ни нежным воркованьям,Устами каждого листа глаголет дух мятежный.Высокий дуб, высокий дух, свои слагает гимныИз песнопений всех искусств, из всех небесных зарев.И ты, смятенный океан, ты, мать-земля благая,Ты, твердь — в соборе бытия чудовищный светильник,Бесчисленностью голосов слились в единой песне,Неисчислимостью светил — в сиянии едином.Пастушка в тишине творит смиренные молитвы,И звезды впитывают их — так впитывает влагуЛюбым ростком своим земля; так серафимы раяНебесной учатся любви, внимая тем молитвам…Кто знал, что розу породить способен камень мертвый?…………………………………….Но где ж вы, нежные стопы, омытые росою,Где грудь, в которой расцветал мир лилий непорочных?Играет девушка в траве с ягненком белоснежным.

ИОНИЙЦАМ(Эпиграмма)Перевод А. Эфрон

Всегда, несчастный мой народ, прекрасный, несравненный,За всю доверчивость твою ты награжден изменой…

СВОБОДНЫЕ ОСАЖДЕННЫЕ[115](Фрагменты)Перевод А. Эфрон

АНДРЕАС ЛАСКАРАТОСПеревод Юнны Мориц

Андреас Ласкаратос (1811–1901). — Родился на острове Кефалонии, получил юридическое образование во Франции и Италии. В 1830 году выпустил в свет свой первый поэтический сборник — «Ликсури в 1836 году», а в 1872 году собрал все свои стихотворения в том «Разные стихи». Острая социальная сатира Ласкаратоса навлекла на него гнев духовенства; он был отлучен от церкви.

Сонеты Ласкаратоса переводятся на русский язык впервые.

К ЭРОТУ

Эрот, не шляйся зря, не лезь в мой дом,Чтоб не испортить наши отношенья.И более того — приняв решеньеСо мной порвать, ты будешь молодцом.Я сыт по горло первым сватовством.Катись к чертям, быстрей, без копошенья,Не то мои кулачные внушеньяПокончат вмиг с проклятым шутовством!Не доводи до этого, мой милый,Ведь я способен крылья выдрать силой —И завопишь индюшкой тупорылой,И все увидят бег твой хромокрылый.И эти стрелы, весь пучок, как вилку в тесто,Тебе засуну — знаешь сам, в какое место!

ЧУЖДЫЙ СВОЕЙ ЭПОХЕ

Воистину несчастен — кто на свет родитсяи по духу превзойдет свою эпоху:обрушится волна общественных традиций,под тяжестью которых будет плохо.А если он, бедняга, в надеждах утвердитсяи потянет за собой свою эпоху,тогда сплотится тьма общественных амбицийи храбреца раздавит, словно кроху.Его отвергнет с треском и заклеймит позоромнеблагодарный сброд и родина-невежда.И жертве, брошенной на растерзанье сворам,блеснет одна печальная надежда —что, может быть, потомков здравый разумвоздаст ему за все страданья разом.

МОЕМУ ПОРТРЕТУ

Вот и меня наконец-то нарисовали,—как видно, после кончины, гроба и тленьямне непременно придется висеть в зале.Ох, интересно, какое же впечатленьея оставлю у тех, кто с опаской вначалерассматривать станет портрет в отдаленье.Этот промолвит: «У! Из дьявольской швали!Он теперь верховодит в аду, где скопленьетаких же чертей!» Но другой возразит: «Едва ли…Просто этот несчастный тащил в исступленьекрест, который иные не поднимали,и горькая правда — все его преступленье!»А мне самому (и вам желаю того же!)сужденья мои о себе — и важней и дороже.

АРИСТОТЕЛИС ВАЛАОРИТИСПеревод А. Наль

Аристотелис Валаоритис (1824–1879). — Родился на острове Лесбос, получил юридическое образование в Италии, принимал активное участие в борьбе за присоединение Ионических островов к Греции и после присоединения был избран депутатом греческого парламента.

Поэзия Валаоритиса — эпос освободительного движения Греции. Его составляют и стихотворения в духе народных песен, и крупные поэтические композиции «Кума Фросини» (1859), «Афанасиос Диакос» (1868), «Фотинос»; работу над последней поэмой оборвала смерть поэта.

На русский язык переводится впервые.

ДИМОС И ЕГО РУЖЬЕ

«Уже я стар, сыны мои. Шестой десяток в клефтах.Полвека досыта не спал — и вот теперь, усталый,ко сну хочу я отойти. Иссякло мое сердце.Рекою пролитая кровь вся вытекла до капли.Хочу ко сну я отойти. Кустарник нарубите.Пусть будет свеж он и в цвету и пусть хранит прохладу.Постель стелите — и меня на ветви положите.Как знать, чья крона осенит со временем могилу!Когда здесь вырастет платан, под сень его густуюсойдутся новые сыны оружие повесить.Петь будут молодость мою и прежнюю отвагу.А возмужает кипарис, наденет траур черный —и старцы к дереву придут за спелыми плодами.И станут раны омывать, и Димоса припомнят.Огнем похищен мой булат, а мощь моя — летами.Мой пробил час. Не надо слез. Сыны, приободритесь.Смерть закаленного в боях жизнь юным завещает.Приблизьтесь. Станьте вкруг меня. Нагнитесь к изголовьюзакрыть глаза мне и принять мое благословенье.Пусть самый младший среди вас взойдет сейчас на гребень.Пусть он возьмет мое ружье, возьмет мушкет мой добрый.Пусть трижды выстрелит он вверх и трижды прокричит он:„Покинул старый Димос нас, скончался старый Димос!“Вздохнет ущелье тяжело, скала запричитает,вознегодуют духи гор, и родники смутятся,и на вершине ветерок, несущий в дол прохладу,вдруг задохнется, изойдет, опустит тихо крылья,чтоб этот гул не подхватить, случайно не развеять,—не то узнает древний Пинд и сам Олимп услышит,растают вечные снега и высохнет кустарник.Беги же, сын мой, торопись. Взойди на самый гребень.Пусть трижды выстрелит ружье. Хочу я, засыпая,еще услышать этот гром, в последний раз, в последний».И юный клефт бежит, как лань. Взбегает на вершину.На гребень гор взбегает он и трижды восклицает:«Покинул старый Димос нас, скончался старый Димос!»Утесы дрогнули в ответ, и бездны застонали.Тут клефт стреляет в первый раз. И во второй стреляет.И вот последний, третий раз. Мушкет, достойный славы,ревет, рычит, как дикий зверь, и пасть разверз, и рвется,и вырывается из рук, и падает — сраженный,в стремнину падает со скал, — и нет его, и нету…Услышал Димос этот гул, в глубоком сне услышал.И улыбнулся, и потом — навек скрестил он руки…Покинул старый Димос нас, скончался старый Димос!И клефта грозного душа, достойнейшего клефта,встречает в высях гул ружья, и, братски обнимаясь,она летит за облака — и гаснут, нет их, нету…

РОЗА И РОСА

Сказала нежная росаПод вечер розе алой,Той, что при ранних звездах ждет,Как опаленный жаждой ротМиг поцелуя, — ждет и ждет,Чтобы роса упала.Сказала нежная роса:«Цветок неутоленный,Как ты узнал, что я придуИ тихо на сердце паду?Открыл ли то тебе ручейИль соловей влюбленный?»«То был не голос соловьяИ не ручей певучий.Пылал огонь в моей крови.Приди и сердце оживи.К утру увянут лепестки —„Пух юности летучий“».Луна, как свадебный венец,Над ними — золотая…Одну лишь ночь они живут.Одну лишь ночь — и с ней умрут.О, бедные… Кому ещеДана судьба такая!

ГЕОРГИОС ВИЗИИНОСПеревод О. Чухонцева

Георгиос Визиинос (1849–1896). — Родился в бедной семье в деревне Визии (Фракия), изучал философию сначала в Греции, потом в Германии. В 1874 году, представив на поэтический конкурс поэму «Кодр», молодой поэт получил первую премию и снискал себе известность. В 1876 году такого же успеха добилась на конкурсе следующая книга Визииноса, «Дуновения Боспора». Внимание к будням человеческой жизни, к ее малым и большим радостям, отличающее стихи Визииноса, свойственно и его рассказам.

На русский язык стихи Г. Визииноса переводятся впервые.

ПРИЗЫВЫ

Когда с рассвета, разогнав дремоту,спешит-снуети, словно заведенный, на работуидет народ,о, если кашель чей от забытьятебя пробудит, выйди: это я.Когда на всех часах пробьет двенадцать,и за столомв молчанье ест отец, и домочадцымолчат при нем,о, если ложка выпадет твояот скрипа ставни, выйди: это я.Когда уже заря на небосклоне,и меркнет свет,и матери нет рядом на балконе,и брата нет,о, если тень мелькнет, — откуда? чья? —не всматривайся, выйди: это я.И если ночью, душной и глубокой,все, что вокруг,затянется дремотной поволокой,и если вдругзасвищет кто-то вроде соловья,хоть на минуту выйди: это я.

БЕЗ ГРОША

В карманах пусто? Не беда!Вино, хорошая едада собутыльники, — по мне,довольно этого вполне.Трактирщик, старого винада сядь напротив, старина,и пусть по чашкам разольеткрасивый мальчик и — споет!Хозяин, зайца не забудь,да пожирнее, другом будь,и в честь знакомства за столом —— Ура! — осушим и нальем.Ты что-то хмуришься, смотрю.Послушай, что я говорю,а говорю я от души,и ты худого не держи.Вино допито? — впрок питье!Я за здоровье пил твоеи впредь по дружбе помогу:ты мне обязан — я в долгу.

АРГИРИС ЭФТАЛИОТИСПеревод Юнны Мориц

Аргирис Эфталиотис (настоящее имя — Клеантис Михалидис, 1849–1923). — Годился на острове Лесбосе; большую часть жизни провел за границей. Мотив горькой чужбины, широко распространенный в греческом фольклоре, звучит во многих стихах поэта. Близость к народной поэтической традиции ощутима в тональности и метрике его произведений.

На русский язык переводится впервые.

СЛОВА ЛЮБВИ

1

Опять вывихивают, гасят мой рассудокдве древних боли — боль разлуки, боль изгнанья!Опять спасает избавительное чудо —и я опять не сломлен бурями страданья!Опять, опять, закрыв глаза, где и поныневитает ужас, я мечтаю заперетьсяи в сердце жить, пока живу я на чужбине,и чувства прежние воспеть при свете сердца.А кто додумался, что сердце хладнокровно,тот разве знает, сколько счастья и покоялюбовь приносит в бурный мрак, и как любовнона волны горя льется масло — и какое!Опять, любовь моя, рассказ правдивый начат:как я живу, дышу тобой, как сердце плачет!

2

Взаимность, парность — вот счастливые задаткилюбовных радостей в года свиданий нашиху родника, где обитают куропаткии пьют попарно вечность юную из чаши.На пару пляшут там безумье и веселье —любовь, а также красота от них струятся.А все печали, даже если и заселитайком поблизости — так сунуть нос боятся.Опять мечтаю спеть тебе о жизни прежней,опять рассудок искупать в блаженстве первом,опять его отправить вглубь, в поток безбрежный,чтоб каждый раз он возвращался с лучшим перлом!Как память нищего, что был богат вначале,я утопить стремлюсь в прекрасном яд печали.

ОСТРОВА И МОРЯ

Мое бессонное весло окрепло в бешеной волне,И я встречаю острова салатового цвета.И там я дух перевожу, пока Судьба придет ко мнеИ продиктует: вот — твой путь, а цель твоя — вот эта.

РОЗА

Скажи, какой богини вздох в прохладе утренней зариС тобою делит аромат, которым этот сад насыщен?И кто же та, что в первый раз тут целовалась? Говори!Так целовалась, что огонь с обеих щек тобой похищен!

ПЕЧАЛЬ

Крыла печали тяжелы, громоздки на подъем,И в руслах Времени сухих они хлопочут дико,А если светлый водоем лепечет о своем,Так эту мелочь глушит боль пронзительного крика.

ЛОРЕНДЗОС МАВИЛИСПеревод Юнны Мориц

Лорендзос Мавилис (1866–1912). — Родился на острове Итаке, изучал филологию и философию в Германии. Вернувшись на родину, принял участие в греко-турецкой войне 1897 года и в антитурецком восстании на Крите (1898 г.). Сильное патриотическое чувство выражено в сонетах Мавилиса мужественно и нежно. Отточенность рифмы, благородная сдержанность слова принесли Мавилису славу тонкого мастера стиха. В начале Первой балканской войны Мавилис добровольцем пошел на фронт и погиб в сражении под городом Янина.

Сонеты Мавилиса переводятся на русский язык впервые.

КАРДАКИ

Руины храма зеленеют сироПустынной плесенью, приморскою травою,А под ногами и над головоюСмеется вечность, юность в блеске пира.И я сказал: еще с вершины мираВся в белом сходит поступью живоюАнтичность! Блещет полнотою ключевоюХрам — дело мраморщика с острова Керкира.Сон золотой, еще я не проснулся!Тебя с водой в ключе я выпил редком,—Он по священным меткам к нам вернулся.Так бог велел воскреснуть мертвым клеткам!И чужестранец, если той воды коснулся,Уже к своим не возвратится предкам.

РОДИНА

Весенний ветер вновь летит по странам,Взывая к тайнам, к сладостям любовным.Как под венцом, земля сияет светом ровным —Цветы, одни цветы в ее приданом.Попарно бабочки летают целым кланом.Здесь — пчелка, там — оса. Да, полнокровнымЗастал я мир, где счастьем поголовнымЗемля волнуется в томлении желанном!И каждый запах, щебет каждой птицыВ глубины сердца вновь летит, взывая страстноК мечте, к надежде — снова, снова, сноваПоцеловать твои священные крупицы,Твою весну обнять, мой сладостный, прекрасный,Родимый край, мое Отечество и Слово!

ОЛИВА

Олива старая, ты горбишься клюкоюПод редкой зеленью, под жидкой пелериной,Тебя украсившей для смерти. Рой пчелиныйВ твоем дупле гнездится раной роковою.Но каждый птенчик, пьяный страстью вековою,На ветви немощной твоей, как мир, старинной,Ведет любовную охоту за невиннойИ пьяной птичкой, — всюду двое, двое!О, как смягчат твой острый лик на тризнеЖивые прелести крылатой, юной жизни,Шумящей дивно и шуршащей от любви!Они плодятся, как твои воспоминанья.О, нам бы, нам бы твой обычай умиранья,Ведь наши души — сестры, ставшие людьми!

КОСТАС КРИСТАЛЛИС

Костас Кристаллис (1868–1894). — Родился в эпирской деревне, жил в бедности, умер двадцати шести лет от туберкулеза. Автор сборников «Сельские стихи» (1890) и «Певец села и стана» (1892). Стихи Кристаллиса воспевают красоту природы, радости сельской жизни, свободолюбие народа. Поэт-самородок, Кристаллис чрезвычайно чуток к родному фольклору и черпает из него размеры, ритмы, мотивы для многих своих стихотворений.

Стихи Кристаллиса переводятся на русский язык впервые.

ПЕСНЯ КЛЕФТОВ[120]Перевод С. Ильинской

Когда же к нам придет весна, когда настанет лето,растают белые снега, и зацветет кустарник,и мы оружие свое наденем золотоеи снова клефтами взойдем на горные вершины?На самой дальней высоте мы лагерь свой раскинем,пусть звезды с нами заведут вечернюю беседу,пусть самый первый луч зари привет нам посылаетот солнца, восходящего на утреннюю службу.Пусть нам завидуют орлы, пусть соловьи нас будяти в быстрых горных родниках с водою ледяноюкупают нереиды нас и поцелуи дарят.Оружие повесим мы на сучья горных елей,и в пляс пойдем, и запоем, и грянет наша песня,как гром из тучи, как огонь от молнии летучей.Зверь задрожит и убежит, равнина затрепещет.Когда же к нам придет весна, когда настанет лето,когда мы клефтами взойдем на горные вершины?

ПОЦЕЛУИПеревод С. Ильинской

Друзья к Захьясу-пастуху с расспросами пристали:— Что это губы у тебя пылают краской алой?Черешни, ежевики ли отведал ты, а может,пригубил краски огненной, какой овечек метишь?— Черешни я не пробовал, и ежевики тоже,и краска вовсе ни при чем, я к пей не прикасался.Послушайте меня, друзья, во всем я вам признаюсь.В тени под елями я стриг моих овечек стадо,алела шерсть, и ножницы вдруг тоже заалели;гоню я стадо вниз к лугам, к зеленым сочным травам,и что же вижу — вся трава в округе стала алой;потом спускаюсь я к реке поить своих овечеки вижу, что вода в реке мутнеет и алеет;иду я берегом реки и в гору поднимаюсь,и там, где бьет ключом родник, у самого истока,склонилась девушка к воде, губами струй касаясь,алеют губы у нее, как будто в краске алой,в каком ручье, в какой реке испить ей доводилось —алели воды, а от них кругом алели травы,алели овцы, а от них и ножницы алели.Свой посох бросил я, друзья, швырнул мешок на землю,за косы девушку схватил и сразу прямо в губыпоцеловал, и губы мне тот поцелуй окрасил.

ОРЛУПеревод Юнны Мориц

Из крохотного птенчика, из плоти слабосильнойты превращаешься в орла с орлиной мощью, весом,растишь аршинные крыла и когти в десять дюймов,летаешь между облаков, витаешь над горами,на скалах вьешь громады гнезд, ведешь беседы с хором звезд,н небесный гром влюбляешься, над бездной забавляешьсяс молниями дикими, и птичьи стаи крикамине зря приветствуют царя озерных крыл и горных.И страсть моя в груди моей была когда-то крохой,из птенчика невзрачного, тощего, прозрачногопошла расти и обрела крыла, и вес, и когти,и сердце кровью залила, и мне нутро разорвала,и превратилась вдруг в орла, в дракона, в привиденье,и глубже всех гнездо свила в моем бесплотном теле,и тайно гложет суть мою, судьбу мою съедает.Я больше не могу бродить по сумрачной равнине.Отныне я хочу взлететь, хочу, орел, вернутьсяв обитель старую мою, в мое гнездо родное:хочу в горах очнуться вновь, и быть с тобою рядом,и этим братством дорогим все время наслаждаться.Пусть по утрам и вечерам прохладный горный ветерко мне приходит, словно брат, приходит, словно мама,ласкает голову мою и грудь мою ласкает.Пусть волны горного ручья, любовь нежнейшая моя,излечат горести мои водою животворной.Пускай напевы птичьих стай, в кустарнике летая,меня баюкают во сне и будят на рассвете,пускай постелью будут мне в родной скалистой сторонеохапка веток — в летний час, а в зимний — груда снега.Охапку веток наберу, дубовых и еловых,хочу на ворохе ветвей лежать в горах ночами,хочу под музыку дождей спать глубоко и сладко.Орел, отныне я хочу вкушать плоды с деревьев,олений сыр и молоко от диких коз безумных.Хочу я слышать гул и треск из лона сосен, грабов,хочу над безднами бродить, над каменным обрывом,хочу глядеть по сторонам и видеть водопады,хочу я слышать, как в горах о скалы точишь когти,хочу ловить твой дикий крик и тень от диких крыльев.Хочу, хочу, но я — бескрыл, и улететь не в силах,и в муках время провожу, и гасну ежедневно.Орел, услышь мою мольбу, слети с небес на землю,дай крылья и возьми скорей меня с собою в горы,иначе съест меня живьем жестокая равнина!

ДАНИЯ

АДАМ ГОТТЛОБ ЭЛЕНШЛЕГЕР

Адам Готтлоб Эленшлегер (1779–1850). — Поэт и драматург, крупнейший представитель датского романтизма. Родился в семье церковного органиста. С юности увлекался поэзией. Решающую роль в судьбе Эленшлегера сыграло знакомство с поэтом и философом Хенриком Стеффенсом (1773–1845), поклонником немецкого романтизма. После одной из бесед со Стеффенсом Эленшлегер пишет стихотворение «Золотые рога» (1802), в котором исторический факт — исчезновение из музея двух древних золотых рогов-кубков — толкуется как наказание богов за бездуховность современного поколения. Это стихотворение поэт включает в свой сборник «Стихи» (1803), содержащий произведения на темы древних саг и преданий, а также цикл лирических стихотворений «Состояния природы» и комедию «Игры в ночь на святого Иоанна». В 1805 году Эленшлегер издает свой двухтомник «Поэтические произведения», куда входят лирические, прозаические и драматический пьесы, в частности, драма «Аладдин, или Волшебная лампа» на сюжет из «Тысячи и одной ночи». В пьесе ярко обнаруживает себя демократический дух поэзии Эленшлегера: человек из народа, Аладдин проходит через все жизненные испытания и становится борцом за счастье людей. В 1805–1801) годах Эленшлегер путешествует по Европе, знакомится с Гете, Фихто, братьями Шлегелями, мадам де Сталь. В 1807 году выходят в свет «Северный поэмы» — на сюжеты древнескандинавской истории и мифологии. В том же году Эленшлегер завершает историческую трагедию «Пальнатоке», в которой обращается к эпохе утверждения христианства на скандинавской почве, а через год — трагедию «Аксель и Вальборг» (издана в 1810 г.). Возвратившись на родину, поэт становится признанным главой романтической школы в Дании, создает многочисленные трагедии, эпические поэмы и прозаические произведения. Произведения Эленшлегера 30–40-х годов но своим художественным достоинствам заметно уступают его творчеству 10–20-х годов XIX века.

Значение Эленшлегера для датской литературы исключительно велико. Традиции его творчества прослеживаются у многих датских писателей-романтиков, в частности, И.-Л. Хейберга, Х.-К. Андерсона и др. Большое влияние Эленшлегер оказал на своих современников в Норвегии и Швеции.

На русском языке издавалась трагедия «Ярл Хакон» (впервые — в «Вестнике Европы» за 1887 г.). В 1972 г. в издательстве «Искусство» вышли в свет «Пьесы» Эленшлегера в переводах А. Ганзен, Ю. Вронского, П. Карпа, со вступительной статьей А. Погодина. Стихотворения Эленшлегера на русском языке печатаются впервые.

НАСТУПЛЕНИЕ ВЕСНЫПеревод Н. Григорьевой

Зазеленело внезапно в долине,Все в изумрудах лесные короны,Даже в плетне, на любой хворостинеЛопнуть готовы живые бутоны.Облик зимы убегающей жалок,К полюсу тащит она непогоды;Лежа на ложе из свежих фиалок,С нежной улыбкой проснулась природа.Арфа, на ветках, от наледи ломких,Молча висела ты в снежной метели.Только бураны, бывало, в потемкахПесни свои похоронные пели.Но ледяное твое одеяньеСжег огнедышащий взор Аполлона;Синего неба вдыхая сиянье,Переливаешься ты обновленно.Арфа, настроить божественной ФлореСтруны позволь твои перед игрою.Шар, пламенеющий в синем просторе,Горы окрасил пурпурной зарею.Вижу, как ветры вплетаются в травы;Слышу в тиши, как крыло жаворонка,Провозглашая всевышнему славу,В струны твои ударяется звонко.Солнечный луч! Ты во взоре блуждаешьДевушки, чувство познавшей впервые.Словно сама красота, ты вонзаешьВ сердце мне стрелы свои огневые.Входят влюбленные тихо в дубраву…Если б улыбку вы мне подарили!Только тогда б, зазвучав величаво,Думы мои к небесам воспарили.Вот, очарованы сладостным пеньем,Пестрой толпой соберутся пастушкиУ ручейка, что по белым каменьямВозле лесной пробегает опушки.Арфу, воспевшую их, окружая,Будут порхать в хороводе воздушном,То мне венками чело украшая,То поцелуем даря простодушным.Даже до горцев, от времени белых,Отзвук достигнет мелодии дальней;Встанут в дверях они хижин замшелых,Чтобы прислушаться к арфе печальной.Голос могучего вешнего зоваВ песне уловят их чуткие уши,И переполнятся радостью новойИх неподвластные старости души.Песня моя пастушку молодомуСердце встревожит. Мычащее стадо,Глянув на небо, погонит он к дому,Где его отдыха встретит награда.Он извлечет из свирели прилежнойСтрун отголосок, едва уловимый,И, растворяясь в природе безбрежной,Бога восславит, обнявшись с любимой.Ах, я опять притязаю на чудо!В вещие сны погружаюсь блаженно,Чувствам нечетким вверяясь, покудаМысль так туманна и несовершенна.Малая птаха способна едва лиВыразить смысл своего ликованья.Даже и песней весеннею я лиЖивопишу волшебство мирозданья.Ах, был один[121]! Сквозь любые невзгодыВечным огнем его песни пылали.Бог отворил ему двери природы.Он говорил, а вокруг лепетали!Рунгстед[122]! Все так же на бороздах тучныхЗлаки твои набираются силы;А у готических стен равнодушныхСпит твой сказитель в объятьях могилы.Эвальд Святой! До сих пор над лесамиДатскими дух твой парит просветленный,Над беспокойными реет волнами,Слушает роз разговор благовонный.Пусть он озябшие струны согреет,В грудь мою пламя святое вдыхая!Только тогда моя песня сумеетВысказать то, что лишь вижу пока я.

РАСКРАСАВИЦА, ОКОШКО ОТВОРИ!Перевод Н. Григорьевой

Раскрасавица, окошко отвори,Твой любимый ждет.Что за нега в соловьиных голосах!Бледный месяц бродит в синих небесах.Раскрасавица, окошко отвори,Друг твой у ворот.Раскрасавица, руки не отнимай,Сердцу все больней!Ах, ни сна мне, ни покоя больше нетС той поры, как я узнал тебя, мой свет.Раскрасавица, руки не отнимайУ меня своей.Раскрасавица, мне губки подари,—Я горю в огне.Ты, которая мне рану нанесла,Излечи меня от сладостного зла.Раскрасавица, как розу, подариСвои губки мне.

АЛАДДИН НА МОГИЛЕ МАТЕРИПеревод В. Тихомирова

Баю-бай, малютка спит!Сон и сладок, сон и долог!Эта зыбка не скрипит,И над ней незыблем полог.Буря над моей судьбой,—слышишь? — плачет и хохочет.Червь могильный над тобой,—видишь? — крышку гроба точит.Спи-усни! А я спою —счастье пусть тебе приснится.Слышишь? Баюшки-баю,не темна ль твоя светлица?Соловей выводит трель.Ты довольна ль чистой трелью?Ты качала колыбель:нынче я над колыбелью.Мама, мама! Погляди,мы с тобой сыграли шутку:кустик на твоей груди,я из ветки сделал дудку.Пусть тебя повеселитзвуком жалобным и чистым,будто зимний вихрь свиститпо ночным кустам безлистым.Ах, уж мне пора идти!На твоей груди продрог я —в целом мире не найти,где бы вновь согреться смог я.Баю-бай, малютка спит!Сон и сладок, сон и долог!Эта зыбка не скрипит,и над ней незыблем полог.

КАКИМИ СТАЛИ ВЫ, КРАСНЫЕ РОЗЫПеревод Н. Григорьевой

О розы счастья, и сейчасПолны вы аромата.В своем молитвеннике васЛелеет память свято.Не раз, кладя на пурпур тень,Вас кистью смерть касалась;Но не забыть тот юный день,Тех роз далеких алость.Любую жилку знаю яНа благородной ткани.Там, где горит слеза моя,Искрились росы ране.

ТОСКА ПО РОДИНЕПеревод А. Спаль

Ветры дивные закатов,Как тревожите вы грудь!Волны летних ароматовЛуговых, куда ваш путь?Может быть, на снежный брег,К родине моей ваш бег?Донесете ль в мир былого —Сердца горестное слово?Солнце алое сгорело,Скрылось в каменной золе.Я стою белее мелаВ одиночестве и мгле.Нет в краю родимом скал.Ах, но я безроден стал!Лишь во сне я вижу травы,Зелень дремлющей дубравы.Ты, норвежец, в день ненастья,Помнишь — горько клялся в том,Что покой, любовь и счастьеДарит лишь родимый дом.Ты, швейцарец, житель гор,Вел такой же разговор!Манит вас тоска святая,Скал привычных цепь литая.В вашей памяти утесыНеприступные царят,Мне же голых глыб откосыУм гнетут и ранят взгляд.Я пою хвалу сосне,Датским букам по весне!Здесь же — разве успокоюДушу бледною рукою?Не текут в моей отчизнеРеки в глиняной пыли;Море там — праматерь жизни —Серебром горит вдали!Дарит Дании покой,Гладит ласковой рукой,И прибой, волной атласной,Льнет к груди ее прекрасной.Тихо, тихо! В лодке зыбкойДева сквозь тростник плывет,С нежной цитрой и улыбкойВ час полуночный поет.Чистый тон! О, счастья луч!Эта песня — к сердцу ключ.Но печалюсь я и плачу.Что я в милой песне значу?То — не датские напевы,И слова — язык иной.Нет, не так мне пели девыВ отчем доме, под сосной.Может, эта речь звучней,Но слова чужие в ней.Песнь твоя прекрасней грезы.Но прости мне эти слезы.Песня Дании печальна,Словно вздох, слетевший с уст.Струи вод грустят кристально,Запах трав росистых густ.В милой роще столько разЯ сидел в закатный час.Мчат мечты меня в былое,—Вот и плачу оттого я.Пела мама, умирая;Путь мой скорбен с малых лет.Дания, — ты мать вторая,—Вновь увидимся ль, мой свет?Жизнь непрочная жалка.Смею ль я, издалекаВозвратясь, в последней мукеПротянуть отчизне руки?

КРИСТИАН ВИНТЕРПеревод Н. Григорьевой

Кристиан Винтер (1796–1876). — Поэт и переводчик. Родился и Фенсмарке в Южной Зеландии. Дебютировал сборником «Стихи» (1828), и который вошло, в частности, стихотворение «Птица, лети!» (1826), впоследствии переложенное на музыку. В 1832 году вышел в свет второй сборник лирических стихов поэта — «Стихи старые и новые». Глубокий отпечаток на творчество Винтера наложила любовь к Юлии Берлин, замужней женщине, с которой он познакомился в 1836 году. В 1848 году Кристиан Винтер и Юлия Берлин связали себя семейными узами. Период 40–50-х годов — самый плодотворный в творчестве Винтера. В эти годы он создает цикл лирических стихотворений «К единственной» и посвящает их Юлии. Лирика Винтера составляет существенный вклад в датскую поэзию. Перу Винтера принадлежит также эпическая поэма «Бег оленя» (1855) и ряд новелл.

Стихотворения Винтера на русском языке печатаются впервые.

ПТИЦА, ЛЕТИ!

Птица, лети! Над простором озернымСтелется темная ночь.Солнце за лесом скрывается черным,День удаляется прочь.Ты поспеши к своим детям пернатым,Чтоб, возвратившись опять,Длительный путь к своим певчим пенатамМне поутру описать.Птица, лети! Над волною зеленойКрылья свои распахни.Если ты встретишься с парой влюбленной,В душу любви загляни.Тот лишь певцом называть себя смеет,Кто научился любить;Все, что вместить в себя сердце умеет,Должен я в песню вместить.Птица, лети! Над волною журчащейСладостно к дому лететьИ, затаясь под лепечущей чащей,Вдруг о любимом запеть.Если бы мог я взлететь за тобою,Точно я выбрал бы путь.Здесь же могу я лишь вслед за листвоюВновь о любимой вздохнуть.Птица, лети! Над волною широкой,Там, в поднебесном краю…Где-то, в прибрежной дубраве далекой,Милую встретишь мою.Стан, как тростника, как розы, ланиты;Очи сулят забытье;По ветру темные кудри развиты…Ах, ты узнаешь се.Птица, лети! Бьются волны со стоном,Полночь вздыхает сквозь сон,Клонят деревья прощальным поклономЛистья трепещущих крон.Нет! Ты не вслушалась даже в стенаньяПевчих, родных твоих стай!Будь хоть со мною добра: на прощаньеОтдыха мне пожелай.

ТОМЛЕНИЕ

Любовной песни трели,Мешая мне заснуть,Из темных чащ летелиИ мне теснили грудь.Открыл окно я. Где-тоСоловушка свисталИ всем, что было спето,Тебя напоминал.Рожок почтовый, дальний,Вздох ветра в тишинеИ свет звезды печальнойБудили память мне.Твоя душа виталаНад ночью колдовской;И сердце трепетало,Пронзенное тоской.К тебе мечта стремилась,В ночи твой взор следя;Ах, сердце, как ты билось,Ответа не найдя.Лишь липы шевелилиВетвями иногда,На листьях росы стылиИ на небе звезда.Ты знаешь ли, как святоЯ верю до сих пор,Что и теперь жива тыСудьбе наперекор?И через ров могилыНа берег жизни вновьТвои облик, сердцу милый,Перенесет любовь.

НОЧЬ БЫЛА МЯГКА И НЕЖНА

Снами летучимиТени сгустились,Звезды за тучамиТихо укрылись.Наши печалиВ липах дремали.Были одни мы на целой земле!Все словно пело во мгле.Чудо слиянияДуш воедино…Воспоминания:Горя годины,Бури и штилиМимо скользили.Памяти змеи заснули давно —Слиты мы были в одно.Словно спаяли мыДуш наших свечи,Словно смешали мыДумы и речи.Чувства и грезыГибко, как лозы,Переплелись. И любовь нам однаНебом была крещена.Волны ли, звуки ли,Вздохи ль томленияНежно баюкалиНаше забвение.Плыл наш приветК звездам, чей свет,Благословляя из вечности нас,Нас обручил в этот час.

НА РОДИНЕ

В море небесТело ястреба тает,Радужный лесКукушат укрывает;В чреве вулкановСны великановОсень листвой заметает.Пахнет жнивье —Воздух родины пью я;Все здесь мое,И об этом пою я;Грежу безбрежно,Ярко и нежно;Плещутся волны, ликуя.Здесь я забыл,Как в жестокой разлукеСтрун я будилБесполезные звуки;Песни и думыБыли угрюмы,Как кандалов перестуки.Песня мояРеет в небе счастливом!Кланяюсь яЭтим дедовским нивам;Через долиныЗвуков лавиныЛьются единым порывом!

ХАНС КРИСТИАН АНДЕРСЕН

Ханс Кристиан Андерсен (1805–1875). — Великий датский сказочник, чье творчество хорошо известно в нашей стране. На русский язык переведены все основные произведения писателя. В «Библиотеке всемирной литературы» его сказкам посвящен отдельный том (см. т. 66). В настоящем томе БВЛ даются некоторые стихотворения Андерсена.

ГЕФИОН[123]Перевод А. Коринфского

Вот Гюльфе пирует — король молодой…Горят рудо-желтые свечи,Сверкает и пенится мед хмелевой,Медовые слышатся речи…Обходит веселая чаша гостей,И снова идет вкруговую,А странница с арфой стоит у дверей,—Сыграет… — «Ладь песню другую!..»Звенит, говорит и рокочет струна,Срываются звуки каскадом,Растут словно буря — стеною стена,Бегут диких буйволов стадом,И песня бушует, как ветер степей…Так бьются — за стаею стая —Студеные волны холодных морей,Скалистые кручи лобзая!Все громче и громче… Вот жалобный стонВпивается в сердце стрелою.Все тише, все тише… То арфы ли звон,Иль птицы летят стороною?..И слушает Гюльфе, не чуя души:«За песню певице награда,—Две пары волов запрягай и пашиЛесную новину, услада!..Что за день успеет отрезать твой плуг,Прими в дар из рук из царевых!..»И странница вышла, и смолкли все вдругВ пиру на скамьях на дубовых…«Чу, словно запела она на струнах!..»«Нет, буйволов реву я внемлю!..»«Чу, словно гроза расходилась в горах!..»«Нет, плуг это врезался в землю!..»«Чу, песня опять заиграла — грозна,Как шум снегового обвала!..»«Нет, это от Сконии[124] плугом онаНовину себе отпахала!..Вот в борозды справа заходит вода,Вот остров вздымается слева…Леса и курганы, прощай навсегда!..»Хвала тебе, Гефион-дева!..

ДАНИЯ — МОЯ РОДИНАПеревод А. Коринфского

В цветущей Дании, где свет увидел я,Берет мой мир свое начало;На датском языке мать песни мне певала,Шептала сказки мне родимая моя…Люблю тебя, родных морей волна,Люблю я вас, старинные курганы,Цветы садов, родных лесов поляны,Люблю тебя, отцов моих страна.Где ткет весна узорные коврыПестрей, чем здесь, богаче и душистей?Где светит месяц ярче и лучистей,Где темный бук разбил пышней свои шатры?..Люблю я вас, леса, холмы, луга,Люблю святое знамя «Данеборга[125]», —С ним видел бог победной славы много!..Люблю я Дании цветущей берега!..Царицей севера, достойного венца,Была ты — гордая своею долей скромной;Но все же и теперь на целый мир огромныйЗвенит родная песнь и слышен звук резца!..Люблю я вас, зеленые поля!Вас пашет плуг, места победных браней!..Бог воскресит всю быль воспоминаний,Всю быль твою, родимая земля!..Страна, где вырос я, где чувствую роднымИ каждый холм, и каждый нивы колос,Где в шуме волн мне внятен милый голос,Где веет жизнь пленительным былым…Вы, берегов скалистые края,Где слышны взмахи крыльев лебединых,Вы — острова, очаг былин старинных,О, Дания! О, родина моя!..

РОЗАПеревод П. Гнедича

Ты улыбнулась мне улыбкой светлой рая…Мой сад блестит в росистых жемчугах,И на тебе, жемчужиной сверкая,Одна слеза дрожит на лепестках.То плакал эльф о том, что вянут розы,Что краток миг цветущей красоты…Но ты цветешь, — и тихо зреют грезыВ твоей душе… О чем мечтаешь ты?Ты вся любовь, — пусть люди ненавидят! —Как сердце гения, ты вся одна краса,—А там, где смертные лишь бренный воздух видятТам гений видит небеса!..

ГЕНИЙ ФАНТАЗИИПеревод К. Фофанова

Живу я в тишине, в тени долины влажной,Где резвые стада пасутся под горой,И часто с пастухом внимаю стон протяжныйВлюбленных голубей вечернею порой.Когда ж его свирель звучит о счастье нежноИ Филис падает на грудь к нему — небрежноЯ возле мыльные пускаю пузыри,Где блещет радуга прощальная зари…На сумрачной скале, где старый замок дремлет,В развалинах шумлю я с ветром кочевым;В чертогах короля мне важность робко внемлет,И в бедной хижине я плачу над больным.Я в трюме корабля за тяжкими доскамиСмеюся и шучу над звучными волнами,И в час, когда горит румяная заря,Задумчиво брожу в степах монастыря.В ущелье, между скал, в пещере одинокойЯ демонов ночных и призраков бужу,На мрачном севере, зарывшись в снег глубокий,Я молчаливые дубравы сторожу.На поле грозных битв, в час краткого покоя,Победой близкою баюкаю героя,Со странником в степи кочую и певцамУказываю путь к бессмертным небесам.Ребенок сам — с детьми я чаще всех бываю,Доступней волшебство невинным их сердцам,И маленький их сад при мне, подобно раю,Цветет и сладко льет душистый фимиам.Их тесный уголок становится чертогом;И аист кажется им странным полубогом,Когда он по двору разгуливает, хмур…И ласточка для них — весенний трубадур.И часто я с детьми при вечере румяномГляжу на облака, плывущие вдали.Как дышится легко в саду благоуханном,Как нежно нам журчат ручьи из-под земли!Мы видим, как, сребрясь, за горы убегаетГряда отсталых туч, и радуга сияетАлмазным поясом по светлым небесам,И чайка белая ласкается к волнам…И я с тобою рос; когда ты был ребенком,Сидели мы вдвоем, смотрели на камин,Следили за игрой огня на угле топком,Где возникал и гас рой пламенных картин.Мы сказки слушали, не зная лжи опасной,Звучали вымыслы нам правдою прекрасной,И с херувимами — покорные мечте —Мы бога видели в небесной высоте.

КОРОЛЕВА МЕТЕЛЕЙПеревод Ф. Берга

Темной ночью метель и гудит, и шумит,Под окошком избушки летая, свистит;А в избе при огне, у сырого окна,Ждет красотка кого-то одна.Все на мельнице стихло… огонь не горит…Вышел мельник-красавец, к красотке спешит.Он и весел, и громко и стройно поет,И по снежным сугробам идет.Он и с ветром поет, и с метелью свистит,По сугробам глубоким к красотке спешит…Королева метелей на белом конеПоказалась вдали, в стороне.И завыл ее конь, как израненный зверь,И запела она: «Мой красавец, теперь —Ты так молод, прекрасен — со мною пойдем!Ты не хочешь ли быть королем?У меня есть чертоги в горе ледяной,Блещут радугой стены, и пол расписной,И на мягком сугробе нам быстро постельНанесет полуночи метель».Все темно, и метель и шумит, и гудит…— Мой красавец! Не бойся, что месяц глядит, —Чтоб не видел он нас — до земли с облаковЗаколеблется полог снегов.Ярко солнце блестит в голубых небесах,И сверкают пылинки на снежных полях,И на брачной постели покоится он —Тих и свеж его утренний сон…

ФРЕДЕРИК ПАЛУДАН-МЮЛЛЕРПеревод Е. Аксельрод

Фредерик Палудан-Миллер (1809–1876). — Представитель позднего романтизма. Родился в городе Орхусе в семье священника. Получил юридическое образование. К моменту окончания университета стал известен как автор поэтического сборника «Четыре отечественных романса» (1832) и поэмы «Танцовщица» (1833), написанной под влиянием Дж.-Г. Байрона. В 1834 году выходит в свет драма Палудана-Мюллера «Амур и Психея», послужившая как бы прологом для серии его мифологических драм. С 1841 по 1848 год Палудан-Мюллер работает над главным произведением своей жизни — лиро-эпической поэмой «Адам Хомо». Поэма повествует о судьбе человека, жертвующего своими нравственными убеждениями ради карьеры и жизненного благополучия. От вечного проклятия на Страшном суде героя поэмы спасает заступничество Альмы Стьерп, невесты Адама, покинутой им ради брака по расчету. История чувства Альмы к Адаму в поэме имеет внутреннюю параллель — сонеты Альмы, представляющие собой образец любовной лирики Палудана-Мюллера.

На русский язык переводилась драма-сказка Драхмана «Тысяча и одна ночь», а также отдельные рассказы и стихотворения писателя.

ТАМ ПРАВИТ ЗВУКПеревод И. Бочкаревой

Там правит звук — средь одиноких мук,средь призраков лесных он возникает;там всякий зверь и всякое дыханье,и существа, что воздух населяют,и камень, в ком давно остыла страсть,—все словно бы предчувствует страданье,все отдано отчаянью во власть.О, что это встает передо мнойза соснами и скалами? Проклятье!Там призраки сливаются в объятье,глаза горят — им страшен свет дневной,и судорожно руки сплетены,и губы всё, что любят, проклинают,и в странных очертаньях оживаютмоей умершей молодости сны!Навечно ли я отдай им во власть?Не я ль изведал горькие страданья,не я ль изгнал из сердца пыл и страстьи стал как те, что воздух населяют?Не я ль обрел средь одиноких муксчастливое и вольное дыханье,что призраков бесплотных побеждает?Чего же я боюсь? — Там правит звук!

ИМПРОВИЗАЦИЯ НА БОРТУПеревод Е. Аксельрод

Вот-вот и ночи белые уйдут,И мрак поднимется из вод пролива,И волны громко песню заведут,Что зреет тихо и неторопливо.Вот-вот и замутится окоем,Взлетит над морем, с ним простившись, птица.Забудется природа долгим сном,Придет пора и песням измениться.Пока же ночь, прозрачный свет даря,Укрыла море крыльями своими.Пока же золотым перстом заряНад кронами свое выводит имя.И нашу лодку движет бриз ночной,Она легка, как странник беззаботный.Нас бог зари ссудил златой казнойИ песнею, звенящей и свободной.Мы воздадим ему огнем вина,Его восславим гимном в час румяный.А срок придет — нас поглотит волна,Как Шелли[126] — воды сумрачной Тосканы.

В ЧАСЫ ОДИНОКОГО БДЕНЬЯПеревод Е. Аксельрод

В часы одинокого бденьяканал мне о чем-то журчит,врываясь в мои сновиденья,когда я дремлю наяву.Не прерываема дробью копыт,тянется суток цепочка;канала прозрачная строчкав безмолвье одна не молчит.Бывает, так к двери закрытойподходит певец наугади песнею полузабытойзатворника в сети влечет.Искусно личины срывает с утраттот странник, певец тот незваный;невидимо старые раныу пленника кровоточат.Следит он в окно потайноеза облаком в красном огне,что катится в небо ночноеи шепчет домам о любви.Певец, если б знал ты, что видится мнеВсе то, что мне струны открыли,и все, что они утаили,храню наяву и во сне!

* * *

«Венеции спящей невнятица…»Перевод Е. Аксельрод

Венеции спящей невнятица,слышу я плеск ее вод,их жалобы, стоны,их говор бессонный,когда набегут и откатятсяснова под мост, на простор.Так зыбки они, невесомы,как те сиротливые гномы,сходившие с мраморных горпроцессией траурной по двое в ряд,в их песне тоска невозвратных утрат,скорбно во тьме трепетало: — Ах, Белоснежки не стало!И память рождает видение:в белом убранстве дитя,лицо восковое,но будто живое,я чувствую боль и смятение,лоб мой пылает огнем,а сердце придавлено льдиной:морщинка на лбу так невинна,и сложены руки крестом.Я вижу — зеленый леандр соскользнулс груди непорочной… А траурный гулблизится. Ночь трепетала: — Ах, Белоснежки не стало!Мелодия волн прихотливаямеркнет, встречая рассвет.Скользя в нетерпенье,свое же твореньестирает волна торопливаяпод молчаливой зарей.Сквозь утра прозрачные створыв свои возвращается горыгномов медлительный строй.Пускай рассудительным стал я давно,но сказка из детства со мной все равно.Грустью в душе трепетало: — Ах, Белоснежки не стало!

ПРИВЕТПеревод Е. Аксельрод

Чувствуешь, ветер добреет,вздохом весны обновленный,воздух целует листву и цветы,и родничок в них пестреет.В берег прохладой соленойбьется морская вода.Пусть есть у жизни зима и ненастье,жизнь не умрет никогда.Взор твой весна напоила,вечность в глазах твои брезжит;благоговейно клонятся цветы,где бы ты ни проходила.Вновь дождалось побережье —май к нам плывет сквозь дожди.Где б ни была ты, тебя, дорогая,скоро прижму я к груди.И вознесет нас крылатыйвоздух земли обновленной.Как две волны, мы сольемся с тобой,синью и светом богаты.Веет прохладой соленоймайского моря вода.Знает любовь и ненастье и зиму,но не умрет никогда.Взмоем к истокам счастливымжизни… Коль смерти охотавстретить нас — что она против любви?Глянет лишь взором ревнивым.Два наших имени кто-тошепчет среди тишины.Слышишь? То голос любви нашей вечнойв немолчном плеске волны.

САКУНТАЛАПеревод И. Бочкаревой

Тревога уснуть мешала,запах цветовменя томил,душистый поток струился,цветочный ветер в окно мое бил;я слушал неясный шелествысоких пальм,и чудилось мне,куда бы ни шел в томительной тьме:Сакунтала, Сакуптала!Вы, вечные Гималаи!Высокие лбыподняв к небесам,зачем вы послали эти потокисегодня ночью к моим ногам?Зачем, как черную память,передо мнойволны гнать?Зачем предо мною предстала опятьСакунтала, Сакунтала!О дева, нежно и влажноглянула тымне в лицо,как былов день, когда тебе далисвязующее кольцо.Ах, не просто время,не просто день,не тысяча леттебя и меня разделяют, нет,Сакунтала, Сакунтала!Кольца не роняла ты в реку,Душьянта самкольцо швырнул,он путь преградил потоку,но кольца тебе не вернул.Душьянта охотиться будетсредь стройных пальм,у бурных водон антилопу убьет.Сакунтала, Сакунтала!

ВСЕ, ЧТО ЗДЕСЬ ЖИЛО…Перевод И. Бочкаревой

Все, что здесь жило, — умрет,что цвело — отцветет:поцелуи и слезы в подушках бессонных,имена, что мы пишем на стеклах оконных,все, что здесь жило, — умрет.Непостижимый исход!И все же мы жаждем влюбляться,грустить, целовать, целоваться,страстью обжечь и обжечься страстью —не умирает стремление к счастью:Гретхен — Фауст, Ромео — Джульетта!Милая! Делай священное дело:руки омой и светлое телокровью, что в сердце твоем закипела,и, выходя на лов,флейту свою готовь —и пусть отзовется на страстный зоввсе, что со временем канет в Лету.

ЙЕНС ПЕТЕР ЯКОБСЕНПеревод Е. Аксельрод

Йенс Петер Якобсен (1847–1885). — Один из крупнейших реалистов второй половины XIX века. Родился в семье торговца. Окончил Копенгагенский университет. Опубликовал ряд статей о Ч. Дарвине и перевел на датский язык его основные труды. Творческая биография Якобсена-художника начинается в конце 60-х — начале 70-х годов, в период его участия в литературном «движении прорыва», возглавлявшемся Г. Брандесом и утверждавшем эстетические принципы реализма. Рассказы Якобсена, его романы «Фру Мария Груббе» (1876) и «Нильс Люне» (1880) заложили основы критического реализма в Дании.

Как поэт Якобсен не был долгое время известен широкому читателю. Подготовленные им поэтические сборники «Херверт Сперринг» (1866–1869) и «Кактус расцветает» (1868–1869) были опубликованы лишь после смерти писателя. Философское содержание и новаторство лирики Якобсена, который ввел в датскую поэзию свободную строфу и свободный ритм, не или оценены современниками.

На русский язык переведен ряд романов и рассказов Якобсена; его стихотворения на русском языке публикуются впервые.

«Громада земли в мирозданье…»

Громада Земли в мирозданьеПлывет, словно в море листок.Я только песчинка. В чьем светеМерцаю — то знает лишь бог.Но все же миры, что качаетЭфира могучий поток,—Лишь рябь в океане моих размышлений,Чем движима — мне невдомек.

АРАБЕСКА

Блуждал ли ты в сумраке леса?Встречал ли ты Пана?Я познал его,Но не того — духа темных лесов,С которым безмолвие речь обретает.Нет! Я того не знавал никогда.Пан мне открылся в образе бога любви,Когда онемело все говорящее.Видал ли ты в знойных краяхДиковинное растенье?В неколебимом молчании,Палимое тысячами лучей,Открывает оно свой цветокНа мимолетную долю минуты —Красное око безумца,Трупа румяный лик.Я видел его,Когда одержим был Ею.Как снег жасмина, была она благоуханна,Мака дурманная кровь текла в ее жилах,Мраморные прохладные рукиПокоились на ее коленях,Подобные белым лилиям на поверхности озера.Слова ее падали мягко,Как падают листья яблониНа влажную от росы траву.Но порою казалисьХолодными и прозрачными,Как струи, влекущиеся со дна.В ее смехе слышалась грусть,В слезах — ликованье;Все перед нею смирялось.Лишь двое решались ей противоречитьЕе собственные глаза.Из ослепительной чашиЦветка ядовитогоОна напоила меня допьяна:Того, которого нет в живых,И того, кто теперь на коленях у ног ее.С обоими она осушила до дна,—Тогда ее взгляд был покорным,—Сверкающий кубокЦветка ядовитого —С обетом верности нерушимой.Все миновало!На засыпанной снегом полянеВ темном лесуРастет одинокий терн.Его листвой завладели ветры.Одна за другой,Одна за другойКроваво-красные каплиПятнают белый покров.Пылающие каплиНа холодном снегу.Встречал ли ты Пана?

ПЕЙЗАЖ

Будь осторожна, родная,Чтоб не спугнуть тишины.Песня уснула лесная,Видит зеленые сны.Ветер безмолвствует в кронах,Птицы затихли кругом.Смолкли в ключах озаренныхВоды над илистым дном.Луч осеняет неслышноБуков густых темноту.Дремлют вдоль троп неподвижноТравы на лунном свету.Облако, что распласталоКрылья в серебряной мгле,Сверху внимает усталоДремлющей, чуткой земле.Ветры молчат, охраняяПесню в покое ночном.Будь осторожна, родная,Снов ее мы не спугнем.

ЖАНРОВАЯ КАРТИНКА

Паж был пылок и влюблен.В башне сутки крядуО любовных муках онСочинял балладу.Лишь придумал он начало —Слов не стало.Розы, звезды, розы, звезды —Где взять рифму к слову «звезды»?С горя рог поднес к губам,Сжал его рукою —Протрубил свою любовьНад горой крутою.

ЛИШЬ ДЕНЬ, УСТАЛЫЙ ОТ ЗАБОТ

Лишь день, усталый от забот,Их выплачет росой,Ночь створы неба распахнет,И молча выйдут из воротПопарноИль по одному,Покинув свой угрюмый кров,Жильцы неведомых миров.Несут высоко звезды-свечиИ над юдолью человечьейБезмолвно шествуют они.Неровен шаг,Печальны души,Вокруг бескрайний мрак,Вселенский ветер тушитОгни блуждающие свечек-звезд.

ПУСКАЙ В СВОЙ ЧАС ПРИДЕТ ВЕСНА

Пускай в свой час придет веснаС листвой зеленой,Настроит флейты птиц она,Цветы раскраситРукой влюбленной,Пусть будут яркиСады и парки,Пусть принимают весны подарки.Пусть краски по лугам струятся,В лесах задумчивых таятся,—Что мне до них?Душа — не лист и не цветок,И эта радость ей не впрок;Весны своей, особой, ждет —Когда ж придет?

ИРЛАНДИЯ

ДЖЕЙМС КЛАРЕНС МЭНГАН

Джеймс Кларенс Мэнган (1803–1849). — Поэт, переводчик, один из лидеров национально-освободительного движения «Молодая Ирландия». Родился в Дублине в семье лавочника. С тринадцати лет работал переписчиком в конторе. Главная тема его творчества — трагедия ирландского народа. Мэнган много занимался переводом на английский язык немецких, арабских, турецких, персидских поэтов. Перелагал на английский язык старинную ирландскую поэзию.

БЕЗЫМЯННЫЙ[127]Перевод Ю. Шор

Лети, о песнь, как с горы стремнина,Что увлекает все за собой!Господь, даруй мне мощь исполина,А лира — пой!Поведай всем: средь могил унылых,Где спят ушедшие навсегда,Есть прах того, в чьих струилась жилахКровь — не вода,Чья жизнь была — долгий час печали,А детство — пытка, ночная жуть,Кому и звезды не освещалиКремнистый путь.Лети, о песнь, и поведай миру,Что он сражался за свой народ,—Звал, презирая жезл и порфиру,Его вперед.Унижен, жалок, раба безвестней,Он думал — жить недостанет сил,Но сам господь его душу с песнейСоединил.И песня эта — вольна, как птица:Так, ей подобный, — пусть неглубок,Но быстр и смел, — к океану мчитсяГорный поток.Его терзала злых духов стая;Исколот сотнями острых жал,Стеная, плача, изнемогая,он смерти ждал;Но, всюду внемля одним проклятьям,Обманут в дружбе, забыт в любви,Себе сказал он: «Ты нужен братьям,Борись, живи!»Он, до последней трудясь минуты,Старался для тех, кто убог и хил,Народ же, с которого он снял путы,Его забыл.И он исчез в бездонной пучине,Как Бернс и Мэггин, нам стал далек;Казалось — душу его в гордынеДьявол увлек…Но когда смерть, тяжело ступая,К нему явилась — в последний часДуша, скорбящая и святая,В рай вознеслась.Как медь, звучал его голос вещий.Стезю страданий, нужды и бедНе озарял в темноте зловещейНадежды свет,Но глас того, кто скончался в муках,Кто в тридцать девять был дряхл и сед,Остался в нас, в наших детях, внуках…Ты жив, поэт!Будь милосерд к нему, всемогущий,Да снидет покой на бренную плоть!Открой страдальцу райские кущи,Мудрый господь!

ТЕМНОКУДРАЯ РОЗАЛИН[128]Перевод И. Шафаренко

О Розалин, любовь моя,Не плачь и не горюй!Идет к нам помощь — вижу я —Средь океанских струй.Рим шлет священное виноСюда через моря;Нам радость принесет оно,Любимая моя!О темнокудрая моя,Здесь счастья нет, но то виноНам жизнь и свет открыть должно,О Розалин моя!Я сквозь холмы и цепи гор,Долины и леса,Пешком, а там, где вод простор,Вздымая паруса,—Шел день и ночь с огнем в крови,Чтоб увидать тебя:Ведь нет границ моей любви,Любимая моя!О роза темная моя,Горит огонь в моей крови,Огонь восторга и любви…О Розалин моя!Мечусь в тоске и день и ночь,От горя ноет грудь;Что сделать, как тебе помочь,Как облегчить твой путь?Я мыслю о твоей судьбе,Дыханье затая…Цель жизни всей — в одной тебе,Владычица моя!О роза грустная моя,Ведь в горестной твоей мольбеЯ слышу гнев и зов к борьбе,О Розалин моя!В бессильной муке я поник:Как ясная луна,Лучист и светел был твой лик,А нынче — ты мрачна…Но обретешь ты вновь свой трон,И твердо верю я,—Он будет славой озарен,Красавица моя!О роза нежная моя,Заблещет золотом твой трон,Народным счастьем озарен,О Розалин моя!С любым врагом вступлю я в бой,Чтоб честь твою сберечь,Но ты мне собственной рукойНадень наш древний меч!Да, я исполню твой завет,—Молись же за меня,Цвет всех цветов, мой ясный светЛюбимая моя!О роза алая моя,Любой ценой, мой ясный свет,Тебя избавлю я от бед,О Розалин моя!Я к облакам взлететь готов,Рыть землю, в бурю плыть,Чтоб снять с тебя позор оковИ раны исцелить!Один твой благодарный взгляд —Награда для меня,Мое сокровище, мой клад,Бесценная моя!О роза гордая моя,Я стал бесстрашней во сто крат,Вновь полон сил, вновь битве рад.О Розалин моя!Пусть Эрн всю землю захлестнетКровавою волной,Пусть ядер град перевернетЛуга земли родной,Но кровь врагов покроет сплошьРодимые краяСкорей, чем кровью истечешьТы, Розалии моя!О роза вечная моя,Ты не увянешь! Это ложь!Нет, ты не сгинешь, не умрешь,О Розалин моя!

ВИДЕНИЯПеревод Л. Володарской

По небу черные ползут драконы,У ног моих разверзлась вдруг земля,И там я вижу аспида, червя,Ни сон, ни смерть над ним не вольныНо саван чистый бережет змея!Всю ночь дремоты плоть язвя,Невесть откуда голос хриплыйЗовет меня, зовет, зовет —И жутким знаком, вестью гиблойПовинный разум страхом бьет.Час одинокий злого ликованья, —В его кровавой чаше смерть найдя,Вновь оживают с лютой силойВ обличье мерзостном воспоминанья.Тогда Воображение меняСпасти торопится виденьем — жилойЗолотоносной. ОбретаетДуша заблудшая покой.Недолог сон. Опять сжигаетОгонь безумья разум мой.

ТОМАС ДЭВИС

Томас Дэвис (1814–1845). — Поэт, публицист. Родился в Англии и семье хирурга. Образование получил в Дублинском университете, где изучал право. Протестант Дэвис ратовал за мир с католиками. В 1842 году основал в Дублине журнал «Нация». Свои первые стихи, в основном пламенные, патетичные баллады, написал в 1840-е годы. Книга его стихов вышла в свет посмертно в 1846 году.

ДУХ НАЦИИПеревод И. Шафаренко

I

Народный глас, народный глас,Взывающий набат!Ты сбросить рабство кличешь нас,—И короли дрожат!Как звезды, льешь ты свет из тьмы,Гремишь, как вал морской,Лучом пронзаешь мрак тюрьмы,Застенки под землей!Твой благородный гневный гулПорыв к свободе в нас вдохнул!

II

Наш древний флаг, народный флаг!Святую ткань твоюПусть развернуть не сможет врагВ неправедном бою!Зато над теми, что на бойЗа вольность поднялись,Ты, осеняя их собой,Под небеса взметнись!Бессмертье, слава и почетЖдут тех, кто за тебя умрет!

III

А вы, народные права,И правда, и закон,Вас бог народу даровал,—Как силу, — испокон!Чтоб свергнуть иноземный гнет,—Бесчестье всей страны,—Поднять униженный народНа битву мы должны!И лишь тогда, навек юна,Воскреснет вольная страна!

IV

О песнь Ирландии моей,Над всей землей лети!Ты лишь к добру зовешь людей —И ты везде в чести.Свободный дух ее сыновВсегда звучал в тебе:Ирландец умереть готовБестрепетно в борьбе!Господь за это с давних порДлань над Ирландией простер!

МОЯ МОГИЛАПеревод М. Алигер

Где они зароют меня? В глубине,Где стоячие воды застыли во сне?Или выроют мне могилу ониПод деревьями, в их вековой тени?Иль положат мой прахНа диких ветрахИ степная буря сотрет мой след?О нет! О нет!Или в склепе найдут для меня приют,Или плиты собора меня замкнут?Иль могила меня в Италии ждет,У гранитных скал, у лазурных вод?Это было бы славно, я рад бы был,Хоть, пожалуй, я Грецию больше любил.Или дикие звери меня разорвутИ всемирные ветры мой прах разнесут?Или в братской могиле я буду зарыт,Там, где тысяча трупов без гроба лежит,Там, где пали они, не дойдя до побед?О нет! О нет!Нет, в зеленой Ирландии, на холме,На открытой лужайке лежать бы мне;Потому что любил я шорох капель в травеИ не штормы, а мягкий ветерок по траве,И не нужно мне камня, надгробья, плиты,Пусть по дерну цветут полевые цветы,Чтоб траве не дичать, а расти зеленей,Пусть роса проникает до самых корней.Пусть напишет отчизна эпитафию мне:«Он служил беззаветно родной стороне».О, сколь радостно было б уйти на покой,Твердо веря, что будет могила такой.

ИСЛАНДИЯ

БЬЯРНИ ТОРАРЕНСЕН

Бьярни Тораренсен (1786–1841). — Стихи Б. Тораренсена написаны в «эддическом» стиле, то есть в стиле «Старшей Эдды» и других эпических произведений; их шероховатость и суровость сочетаются с поэтическим богатством.

Сборники поэта изданы посмертно, в 1847 и 1884 годах.

ЗИМАПеревод И. Бочкаревой

Что там за всадникторопит яростноконя снежно-белогов высоком небе?Мерзлые хлопьямечет с гривымогучий коньзлобно на землю.Щит ледянойна плечо у всадника,сыплются с латискристые иглы,облекает головустрашный шлем,вкруг этого шлемасполохи вспыхивают.Тот всадник извергнутлоговом полночи,там — вечный источниксилы земной,там бурное моребьется у берега,что весен не видит,что лета не ведает.Тот всадник не старитсяхоть старейшие богидрузья с пим былиеще до мироздания.Свой путь он закончит,когда солнце погаснети последнее словона земле отзвучит.Крепкий окрепнет,услыхав его поступь,земля затвердеетот ласк его диких,станут алмазамиее слезы,горностаевой шубойстанут черные ризы.Вовсе неправда,что теплым летомзима отступаетв северный край.Она выжидаеттам, в поднебесье,пока лето бродитсреди пестрых лугов.Руки зимыземлю вращают,от мощи тех рукполюса трещат,и все на земле,что к небу близко,не расстаетсяс зимой никогда.Всем известно,что даже летомгоры одетыв зимний наряд;всем известно,что лето не сгонитнебесный инейс головы старика.

СИГУРДУР БРЕЙДФЬОРД

Сигурдур Брейдфьорд (1798–1846). — В 1814 году поэт приехал из Исландии в Копенгаген, изучал бондарное ремесло. Жил в Гренландии в качестве датского торгового служащего; об этой стране рассказывается в его книге «Из Гренландии».

Сигурдур Брейдфьорд известен прежде всего как автор рим. Римы— специфически исландское явление литературы. Это стихи повествовательного содержания, чаще всего на темы исторических или так называемых «лживых», то есть фантастических, саг. Римами принято называть и цикл рим, и отдельные часта, в него входящие. Начиналась рима обычно «мансёйнгом» — строфами любовного содержания. Со временем содержание зачина стало более разнообразным. От скальдической поэзии, возникшей еще в древней Исландии, римы унаследовали вычурный и условный язык, а также условную форму, богатую аллитерацией и внутренней рифмой. Конечная рифма в строфе римы заимствована у народных баллад; римы часто пелись. Расцвет этого вида поэзии приходится на XIV–XVI века; как жанр римы существовали еще и в XIX веке. Сигурдур Брейдфьорд был одним из последних поэтов, писавших римы.

РИМЫПеревод В. Тихомирова

В самом деле, в старинуславно ведь умелидеву петь или жену —как лилею пели.В старопрежние лета —нынче где же это? —девы нежной красотаприлежно воспета.Нынче ладу нет у нас,в песнях складу мало,в сердце скальда жар погас —к ляду все пропало.Раньше, если что не так,силу песни знали:черт ли, бес ли, вурдалак —песней изгоняли.И слова струились их,как молва, свободно,а едва запнулся стих —вся строфа негодна.Вот лиса[129]: лисе в отместзло писали висы[130] —чудеса ли, что окрестисчезали лисы!Или ворона добыть —скальд спроворит разом:стихотворец мог убитьзаговорным сказом[131].Черт ли ловкий, злобный бес,—вот улов, удача! —сам по слову скальда лезв упряжь, словно кляча.Овладеет скальдом вдруггнев — к беде-кручине:что людей падет вокруг!что ладей в пучине!Может, был смельчак такой,оскорбил поэта,—скальд убил его строкой,словом сжил со света.Вот искусство прежних лет!Нынче ж пусто, худо:стал бесчувственен поэт —куда ему до чуда!

ЙОУНАС ХАДЛЬГРИМССОНПеревод В. Тихомирова

Йоунас Хадльгримссон (1807–1845). — В годы учении в Копенгагенском университете был одним из издателей журнала «Фьолнир», ставившего перед собой цель обновить язык исландской литературы, пробудить национальное чувство.

Йоунас Хадльгримссон — мастер формы, обновитель поэтического языка, певец исландской природы. Посмертно, в 1847 и 1913 годах, были изданы его «Стихи», в 1883 году — «Стихи и другие произведения».

ОСТРОВОК ГУННАРА[132]

К земле склонилось летнее светилои серебристо-голубой ледникна Эйяфьятле златорасцветило.С востока смотрит он, огромнолики седоглав, и погружен в небесныйморозно-ясный синевы родник.Там тешит ревом водопад злобесныйслух Фьялара и Фрости[133], духов горных,хранящих в скалах клад златочудесный.Напротив них застыл отряд дозорныхотрогов Тинда[134] — зеленью луговобшит подол плащей иссиня-черных;на лбы надвинув шишаки снегов,они глядят, как Ранга[135] по долинеструится бирюзой меж берегов,где хутора на каждой луговинесреди угодий, выгонов и пашен.А с севера сверкает трехвершиньеледовой Геклы; вид вулкана страшен;заключены за каменным порогомогонь, и смерть, и ужас в недрах башен;но над чернобазальтовым чертогомпрозрачно-чист зеркальный небосвод.Оттуда вид чудесный: по отлогамдолины, где грохочет Маркарфльот,по берегам и на холмах покатыхлежат поля и радостно цвететпокров зеленый сеножатв богатых —в траве цветы, как россыпь желтых звезд.Высматривает рыб на перекатахорлан златокогтистый; пестрый дроздмелькает меж берез; и чистым звономгорит рябины красноспелый грозд.Два всадника спускаются по склонамот хутора нагорного туда,где волны разбиваются со стоном,где и в затишье не тиха вода,где отмели песчаной с океаномизвечна беспобедная вражда;там конь морской, зачаленный арканом,их ждет, высокобокий, на мели,уставясь вдаль окованным бараном.От берегов родительской землив изгнанье два всеземнознатных братаот суши, на которой возросли,должны уплыть, скитаться без возвратав чужих краях, — так порешил закон,судом суровым их судьба заклята.Вот первый выезжает на уклон —из Хлидаренди[136] Гуннар, горд и строен,с секирою в руке; за ним вдогонвторой на красно-гнедом — ладно скроен,красив, и меч сверкающий при нем,—могучий Кольскегг[137], многославный воин.Так едут братья до реки вдвоем;помчат их кони врозь от переправы:поскачет к морю Кольскегг на своем,а Гуннар на своем — навстречу славы,домой, туда, где каждый шаг опасен,где смерть близка и недруги лукавы.«Не замечал я прежде, сколь прекрасензеленый холм, на нем овец ватага,как нивы желты, а шиповник красен.Что жизни даст мне бог — приму за благо;я остаюсь! Прощай же, в добрый час,мой друг и брат!» — Так повествует сага.Да! Гуннару страх смерти не указ —ему ли жить без родины, без чести!Враги жестоки, и на этот разего поймали в сети кровомести.О, Гуннар мой, о, мой любимый сказ,не чудо ли, что там, на прежнем месте,как островок, на вымершей равнинецветет зеленый Гуннарсхольм[138] поныне!Там всю долину полая водапесками покрывает ежегодно,и с грустью видит древних гор гряда,что дол погиб, что горе безысходно,что троллей нет, что гномов нет следа,что люди слабы, что земля бесплодна…но этот холм цветет, и тучны травы —здесь Гуннар повернул навстречу славы.

ПРИВЕТ

Блаженный юг сегодня ветром нежнымнад морем веет, волны погоняя туда,где дом мой, где земля родная,к родимым долам и холмам прибрежным.О! мой привет приютам безмятежным,да будет свят покой долин и взгорий;целуйте, волны, челн рыбачий в море,прильни, о ветер, к щечкам белоснежным.И ты, гонец весны, к родным местамлети, мой пестрокрылый, в поднебесье,на север лето песнями зови;а если встретишь ангелочка тамв шапчонке с кистью, в домотканой пейсе,пропой, о дрозд, привет моей любви.

КРИСТИАН ЙОУНССОН

Кристиан Йоунссон (1842–1869). — Родился в семье бедного фермера, был сельскохозяйственным рабочим. Начальное образование получил дома, самостоятельно изучил датский, шведский, английский, немецкий языки и литературы. Стихи поэта обратили на себя внимание, и ему удалось поступить в высшее учебное заведение. Сборники его стихов публиковались в 1872, 1890 и 1911 годах.

КАТАРАКТ[139]Перевод В. Тихомирова

Ни единый цветок-солнцелюбне проснется у серых скал,где с уступа летит на уступпенный, гневно ревущий вал,где ты, старче, поешь, гремишьнескончаемый страшный скази утесы дрожат, что камышна ветру в предвечерних! час.О героях поёшь ты быль,о делах старопрежних лет,и о том, как свободу повергли в пыль,и о том, как славы померк свет.Но над тобою закат, как встарь,сквозь облака струит багрец,и радужны струи твои: ты — царь,и радужной иеной горит венец.Из всех водопадов прекраснейший, тынепостижимо прекрасный поток!Страшно паденье твое с высотыв пустыне, где скалы, где ты одинок.Все преходяще: радости лучв сердце сменится скорбной мглой,—лишь ты неизменен, светел, могуч,с высот ниспадая, ревешь над землей.Вскипает прилив у подводных камней,вихрь обрывает роз лепестки,уходит радость летних дождей,приходит время зимней тоски.Слезы текут, по морщинам струясь,покоя не ведает человек,—в твоем же потоке струится, смеясь,жизнь, что не может сгинуть вовек.Мне бы в пучине твоей уснуть;в час, когда смерть не смогу обороть,когда проводят в последний путьмою неживую, недвижную плоть,когда земля меня залучити слезы будут в глазах у всех,пусть надо мной тогда прозвучиттвой безумно-ликующий смех!

СТЕЙНГРИМУР ТОРСТЕЙНССОНПеревод В. Тихомирова

Стейнгримур Торстейнссон (1831–1913) — поэт и прозаик. Изучал филологию в Копенгагенском университете. Занимался преподавательской деятельностью. Много переводил. Стихи его печатались сборниками в 1881, 1893, 1910 и 1925 годах.

НАД МОРЕМ

Глядел я с утеса, где вечен прибой,в сутемные дали,и, в пене вздымаясь, валы подо мнойтяжко вздыхали.И плакал туман, и отзывно скаластонала, как море.Немотная мгла берега облегла,как смерть пли горе.«Ты, море, вместилище вихрей и гроз,поешь заунывно,и сердце мое, как прибрежный утес,стонет отзывно.Мой дух изнемог, слыша голос тоски,бессильной угрозы;и брызги твои солоны и горьки,как горькие слезы.Глаза воспаленны, и сердце горит,исполнено горем,и сам я готов, как ребенок,навзрыд плакать над морем».Но море метнулось к вершине скалы,забыв о печали,и гневно взревели на воле валы,и мне отвечали:«Ты, смертный, ничтожен! И в бурю и в штильты — прах перед морем.Что слезы? Как я, ты себя пересиль —и властвуй над горем!»

ПЕСНЬ ЛЕБЕДЯ НАД ВЕРЕСКОВОЙ ПУСТОШЬЮ

Я охал летним вечеромпо вересковой пустоши.Мой путь был долог и уныл,но вдруг прекрасный звук поплылпо вересковой пустоши.Светились горы вдалекенад вересковой пустошью.Песнь лебедя, святой хорал —он для меня в пути звучалнад вересковой пустошью.Отозвалась моя душа:над вересковой пустошьюлетел вперед я на копе,—часы летели, как во сне,как лебеди над вересковой пустошью.

МАТТИАС ЙОХУМССОН

Маттиас Йохумссон (1835–1920). — Самый выдающийся поэт Исландии второй половины XIX века. Работал в различных жанрах — от псалмов до юмористических стихотворений; писал также драмы. Главное место в его творчестве занимают стихи на исторические темы. Маттиас Йохумссон обогатил исландскую литературу своими переводами Шекспира, байроновского «Манфреда», «Саги о Фритьофе» Э. Тегнера. С 1900 года поэт получал от исландского правительства пенсию за литературную деятельность. Сборник «Стихи» вышел в 1884 году, в 1902–1906 годах были изданы его произведения в пяти томах, в 1915 году — «Избранное».

ЭГГЕРТ ОЛАФССОН[140]Перевод И. Бочкаревой

И на небо мгла, и на море волна,и над фьордом зыбкая муть.Это он, это Эггерт Олафссониз Скора пускается в путь.В ту пору старик у моря сидел,в глазах его старых — страх.Он Эггерту Олафссону сказал:«Неладно, глянь, в небесах».«Не по небу я, по воде плыву,—ответил ему герой,—я верую в бога, не в чертовню,и ветер люблю штормовой».И, прочь уходя от воды,старик молвил тогда ему:«Ты держишь на юг, но ты придешьк господу самому».Это он, это Эггерт Олафссониз Скора пускается в путь.Он сам у руля — заставь-ка егосдаться и вспять повернуть!Шторм бушевал, но лодку своюповел он, неустрашим.Вихрем у борта птицу несло,что из Скора летела за ним.Его молодая жена сидит,она смертельно бледна:«Господи боже, до самых небесэта крутая волна!»«Зарифить парус!» — крикнул герой.Но Рок проворней людей:волна над скамьями нависла — и вмигсмыла людей со скамей.Это он, это Эггерт Олафссон!В дикий ревущий вал,в Брейдафьорд навсегда погрузился они жену в объятьях держал.«Это он, это Эггерт Олафссон,—вскричал дух нашей страны,—Эггерт достойней скорби моей,чем другие мои сыны».Если на небе мгла, и на море волна,и над фьордом тьма — до сих поргорестный плач раздается здесь,у холодной пристани Скор.

ГИМН ТЫСЯЧЕЛЕТИЮ ИСЛАНДИИ[141]Перевод В. Тихомирова

О бог земли, земли господь! —мы имя святое, святое поем.Вкруг солнца горят легионы вековв ореоле небесном твоем.И день для тебя — будто тысяча лет,и тысяча лет — будто день,и вечность — в холодной росе первоцвет —перед богом ничтожная тень.Исландии тысяча лет! —но и вечность — в холодной росе первоцвет —перед богом ничтожная тень.Помилуй, боже, и примикак жертву молитву, молитву сердец,тобою горящих века и века,наш господь, наш отец и творец.Тебя славословим мы тысячу лет,ибо ты сохранил нас в веках,тебя славословим и чтим твой завет,ибо жизнь наша в божьих руках.Исландии тысяча лет! —но и это всего лишь холодный рассвет,первый солнечный луч в облаках.О бог земли, земли господь! —мы тленны и слабы, как слабы цветы,мы вянем, утратив твой дух и твой свет,нас от тленья спасаешь лишь ты.О! пошли нам поутру живительный свет,в полдень — силы, чтоб жить и цвести,а под вечер — твой мир, и любовь, и привет,да поправятся наши пути!Исландии тысяча лет! —осуши наши слезы, пошли нам расцвет,укажи в царство божье пути.

ТОРСТЕЙДН ЭРЛИНГССОНПеревод В. Тихомирова

Торстейдн Эрлингссон (1858–1914). — Поэт, журналист. Его перу принадлежат стихи бунтарско-сатирического содержания, в которых поэт выступает против церкви и власти денег; писал также лирические стихи. В последние годы жизни получал от правительства пенсию за литературную деятельность. В 1897 году вышел его сборник стихов «Шипы».

НАСЛЕДСТВО

Народ ваш и вправду безжалостно тверд,и каждый воитель, наверное, горд,влача за собою из битвытого, кто ослаб, защищая свой дом,кто жил на свободе, а тут стал рабом,добычей военной ловитвы.Сияньем побед озарен ваш чертог,и пленник в оковах, ступив на порог,падет на колени, — и пенныйсладимей вам кубок, чем горше ему,и ярче ваш праздник, чем глубже во тьмудушой погружается пленный.Но кровь, что кипит в непокорных сердцахнарода, влачащего рабство в цепях,кричит об отмщении скором.Вас память осудит, — взгляните, вокругпустыня, разруха — дела ваших рук,—и слава затмится позором.Оковы и цепи раба не согнут,пускай высекает безжалостный кнутгорячую кровь, — этим средствомего не удастся смирить никогда,а ваши потомки сгорят со стыда,владея позорным наследством.

ДОГОВОР

О, если не страшат тебяни дьявол, ни смерть,когда трещит по швам саманебесная твердь,когда вскипает целый мирсмертельной борьбой,—я буду эту песню петьвместе с тобой.И если ты клянешь в оковахдеспота гнет,когда ему толпа трусливославу поет,когда любовь он попираеттяжкой стопой,—проклятье деспоту! — скажу явместе с тобой.И если славишь ты того,кто в недрах темницсмеется, перед палачомне падает ниц,кто и на казнь, в последний путь,идет, как на бой,—героя буду славить явместе с тобой.И если жаждешь ты познатьвсе тайны мирови превзойти букварь природыс самых азов,чтоб самому сыскать ответк загадке любой,—я прочитаю эту книгувместе с тобой.И если ты решишься в бурювывести челн,хоть и не знаешь, что найдешьсредь пагубных волн,и не страшат тебя ни камни,ни волнобой,—высокий парус поднимуя вместе с тобой.И если ночь тебя настигнетв бурной дали,когда не видно ни челна,ни волн, ни землии ты в кромешной тьме один,глухой и слепой,—к тебе на помощь я приду,я буду с тобой!

ИСПАНИЯ

МАНУЭЛЬ ХОСЕ КИНТАНА

Мануэль Хосе Кинтана (1772–1857). — Поэт, драматург, общественный деятель. Участвовал в войне за независимость против наполеоновского вторжения (1808–1814 гг.); после реставрации Бурбонов был за пропаганду конституционалистских идей заключен в крепость Памплоны на шесть лет. В годы революции (1820–1823) был избран в парламент, занимал высокие государственные посты. В 1823–1828 годах находился в ссылке. Со временем либеральные воззрения Кинтаны изменились, он стал воспитателем королевы Исабеллы II (которая в 1855 г. увенчала его лавровым венком) и вполне официальным поэтом.

Литературную деятельность Кинтана начал пятнадцати лет под влиянием сентименталистской французской поэзии. Расцвет его поэтического творчества совпадает с эпохой войны за независимость, когда Кинтана стал крупнейшим политическим поэтом страны. Выступал в жанре оды («К морю», 1802; «Хуан Падилья», 1808; «На изобретение книгопечатания», 1808, и др.). Писал также прозу; в юности много занимался драматургией, разрабатывая главным образом национально-патриотическую тему.

ИСПАНИИ, ПОСЛЕ МАРТОВСКОГО ВОССТАНИЯ[142](Фрагмент)Перевод С. Гончаренко

Война! Война, испанцы! Древний Бетис[143]зрит, как Фернандо Третьего[144] воссталасвятая тень. Свое чело подъемлетв Гранаде наш божественный Гонсало[145].Уж Сидов[146] меч врагу являет жало,уже неустрашимый сын Хименынад Пиренейскими хребтамимогучие свои расправил члены.В досаде хмурясь, гневными очамиглядят на нас герои, источаяотвагу, что была заточенав холодной мгле гробниц их достославных,и яростно взывают к нам: «Война!»Так что же вы?! Взираете спокойно,как топчет ненасытный супостатбогатство нив, добытых нами в войнах,завещанных вам сотни лет назад?Проснись, народ героев! И к победетори стезю и будь, как мы, бесстрашен!Пусть предков имена затмят потомки,и в вашей славе пусть померкнет наша!Напрасно ли алтарь отчизны милойнаперекор препонам всемвоздвигла мощь испанской нашей длани?Клянитесь же: «Умрем на поле брани,но не наденем деспота ярем!»И я клянусь вам, праведные тени!И чувствую, как рушатся сомненья!Вручите ж мне копье священной мести,опояшьте яростным мечом;в кровавый бой ворвусь я с вами вместе!Пусть только трус, не ведающий чести,во прахе пресмыкается червем.И может быть, что в яром токе брани,пучиной битвы поглощен,исчезну я. Так что же! Разве дваждыдано нам умирать? И разве яне с избранными встречусь в лучшем мире?Я им скажу: «Отцы испанской славы!Узнайте же, что ваш родимый крайодин в подлунной, павшей на колена,восстал в крови, освободясь от плена,и, одолев несчастный жребий свой,дарует вновь поверженной вселеннойсвященный герб и скипетр золотой».

АНХЕЛЬ ДЕ СААВЕДРА, ГЕРЦОГ РИВАСПеревод М. Донского

* * *

«Делать нечего, Диего…»Перевод А. Голембы

ГУСТАВО АДОЛЬФО БЕКЕР

РАМОН ДЕ КАМПОАМОРПеревод С. Гончаренко

ИТАЛИЯ

КАРЛО ПОРТАПеревод Е. Солоновича

Карло Порта (1776–1821). — Бурно проведя молодость в Венеции, зрелые годы поэт прожил в Милане; горький опыт чиновничьей службы лег в основу многих его сонетов. Патриотизм Порты сделал его ярым противником всего французского, что в эпоху наполеоновских итальянских походов неоднократно подвергало его опасностям. Воспитанный в традициях Просвещения, поэт стал одним из провозвестников романтизма в Италии.

Сонеты Карло Порты в совокупности — галерея сатирических портретов и сценок городской жизни. Порта по преимуществу поэт-антиклерикал, враг ханжества, социального неравенства; во многих его сонетах звучит сострадание к беднякам. Его сонеты написаны на миланском диалекте.

С древних времен и по наши дни каждая историческая область Италии сохраняет свой особый диалект; фонетические и лексические различия между диалектами настолько велики, что итальянцы одной провинции с большим трудом могут понять, что говорит житель другой. Это явление вызвано в первую очередь вековой раздробленностью Италии. Но мощную поддержку диалектам оказало то, что крупнейшие из них не только создали свою литературную традицию, но дали замечательных поэтов (миланский, например, — Порту, римский — Белли и т. д.) и драматургов. Вне языковой формы — а через нее и многообразных связей с местными традициями, бытом и культурой — понять творчество этих мастеров невозможно; для них диалект не орнаментальный материал, а сама плоть их творений. Итальянская языковая ситуация, с этой точки зрения, для Европы нового времени — исключительна, и переводчики итальянских диалектных текстов на другие языки не располагают ресурсами для их адекватной передачи.

КАК ВАШЕМУ СИЯТЕЛЬСТВУ УГОДНО[148]

Как Вашему Сиятельству угодно:Не спорю, в положении моемХозяин вправе звать меня дерьмомИ даже хлеще — это нынче модно.Серчать на вас в ответ неблагородно,Напротив — грудь я выгну колесом,Как будто трапезундским королемМеня вы объявили всенародно[149].Назвать меня навозом все равно,Что предсказать удачу в лотерее,Поскольку жить стихами мудрено.Посмотришь, вы богаты, и весьма,И министерство платит все щедрее,—Ну чем не хороша судьба дерьма!

ДА, ГОСПОДИН МАРКИЗ

Да, господин маркиз, вы сверхмаркиз,Наимаркиз, и я вам не чета:Миланец Карло перед вами скис,Затем что кровь его не столь чиста.Вы гладите животик сверху внизИ чешете пониже живота;Диван под вашей задницей провис,А у меня в желудке — пустота.В письмо и в чтенье вы ни в зуб ногой,И красноречья вы не образец,Но перед вами спину гнут дугой.А я, не поднимая головы,Пишу, и мне бы, на худой конец,—Поклон такого олуха, как вы.

УГО ФОСКОЛО

Уго Фосколо (настоящее имя — Никколо Фосколо, 1778–1827). — Отец поэта — итальянец, мать — гречанка. Его бурная жизнь пламенного патриота и солдата, пылкого влюбленного и вечно не удовлетворенного своими созданиями поэта — истинная жизнь романтического художника. Бился под наполеоновским знаменем, был ранен. Надежды на восстановление великой и независимой Италии рассеялись, и Фосколо переменил свое отношение к Наполеону. Когда же в Италии вновь установилось австрийское господство, поэт покинул родную землю; умер в Лондоне.

Первый поэт итальянского романтизма, Фосколо именно в поэзии во многом классицист. Новым для итальянской словесности был романтический пафос, пронизывающий произведения Фосколо. он ярко сказался и в его романе «Последние письма Якопо Ортиса».

К ФЛОРЕНЦИИ[150]Перевод Е. Витковского

Хвала тебе, о брег, — тебя в долинеЛаскает Арно[151] столько лет подряд,Степенно покидая славный град,В чьем имени рокочет гром латыни[152].Здесь вымещали гнев на гибеллинеИ гвельфу воздавали[153] во сто кратУ твоего моста[154], который радПрибежищем служить поэту[155] ныне.Ты, милый берег, мне милей вдвойне:На эту почву поступью небеснойСтупала та, что всех дороже мне,—Здесь я впервые встретил чистый взгляд,Здесь я вдохнул — мне прежде неизвестный —Ее волос волшебный аромат.

АВТОПОРТРЕТПеревод Е. Витковского

О ком мне плакать, как не о себе.

Петрарка

Я худ лицом, глаза полны огня;Пытливый взор страданием отмечен;Уста молчат, достоинство храня;Высокий лоб морщинами иссечен;В одежде — прост; осанкой — безупречен;Привязан ко всему не доле дня;Угрюм, приветлив, груб, чистосердечен:Я отвергаю мир, а мир — меня.Не манит ни надежда, ни забава;Как радость, одиночество приемлю;Порою доблестей, труслив порой,—Я робко голосу рассудка внемлю,Но сердце бурно тешится игрой.О Смерть, в тебе и отдых мой, и слава.

ГРОБНИЦЫ[156](Фрагменты)Перевод А. Архипова

Посвящается Ипполито Пиндемонте

Под сенью кипарисов, в хладных урнах,Слезами скорби и тоски омытых,Быть может, смертный сон не столь уж тяжек?Когда не для меня теплом и светомРазбудит солнце вновь цветы и травы,Когда виденья будущего тщетноМеня придут посулами смущать,Когда твоим стихам, мой друг бесценный,Я не смогу внимать с былым восторгом,Когда и для меня утихнет голос,Звучавший мне с высокого Парнаса,Какое утешенье обретуЯ под плитой, которая отделитМой прах от той золы, что высеваетНа море и на суше злая Смерть?Увы, мой Пиндемонте, и НадеждаБежит гробниц, последняя Богиня,И пеленою черной облекаетЗабвение все то, что было в мире,Когда нет сил противиться ему;И человека, и его могилу —Последнее о нем воспоминанье —Все Время уничтожит под конец!Но почему, скажите мне, умершийТерять захочет малую надежду,Что даже прах его любимым дорог?Пусть, погребенный, он не видит света,Но в тех, кому он дорог был, живетЗаветный свет его угасшей жизни.Небесный дар ниспослан человеку —Хранить воспоминанья о любимых,Незримые, они живут средь нас,И если дорогое нам созданьеЗемля вскормила и приют последнийЕму, как мать, участливо дала,Так пусть она священные останкиОт нечестивых ног и непогодыС такою же любовью сохранит,Да не сотрется имя на могиле,И пусть сей прах в покое пребываетВ тени больших задумчивых ветвей.…………………………Теперь указ предписывает мертвыхЗа городской чертою хоронитьВ могилах безымянных и огромных.О Талия, и твой вернейший жрец[157]Вот так лежит в могиле безымянной;В своем жилище тесном и убогомТебе он песнопенья возносил,И ты в награду голову поэтаУкрасила венком вечнозеленымИ диктовала песенки, смеясь.Они кололи, словно злое жалоТого Сарданапала из Милана[158],Который в Лоди праздно и беспечноВсе дин свои в бездействии провел.О Муза, где ты? Я не ощущаюТот дивный трепет — самый верный признак,Что ты опять, незримая, пришла.Нет, я один под темными ветвямиО доме материнском размышляю…Ему под этой липой ты являлась,Теперь ее листы шумят тревожно.О, почему, Богиня, не ласкаютЕго могилу тенью и прохладойВот эти ветви, — ведь в былое времяОн здесь любил подолгу размышлять?Быть может, ты, за городом блуждая,На кладбище безмолвном и огромномВсе тщишься прах Парини отыскать?Так знай, о Муза, что не только миртаНе посадил над этим прахом город,Своею грязной похотью вскормившийСкопцов-поэтов, тварей бесталанных,Но даже дат не выбил на плите;И, может быть, какого-нибудь вораРазрубленная шея кровоточитИ рядом светлый прах собой сквернит.Послушай, как сырую землю роетБездомный пес, слоняясь по могилам,И завывает с голоду протяжно.Взгляни — вон там из черепа пустогоЯвляется удод, как черный призрак,С креста на крест во тьме перелетаяПо полю скорби, и гнусавым свистомОн звезды милосердные клянетЗа то, что позабытые могилыОни сияньем кротким освещают.Но тщетно ты пытаешься, Богиня,У беспристрастной ночи утешеньяДля своего поэта испросить.Увы, увы! Над этою могилой,Что вырыта без капли состраданья,Ни одного цветка не расцветет.С тех самых пор, как проповедью страстнойС высоких алтарей зверье людскоеПризвали к состраданию жрецы,Живые милосердно отправляютПокойников безгласные останкиВ тот душный смрад и темноту слепую,Где каждый то, что должен, обретет.Могилы предков, праведно проживших,Являлись алтарями для потомков,С них Лары людям волю возвещали,И с трепетом внимал благоговейнымЛюбой решенье предка своего.Обряды почитания останковСквозь тьму веков дошли теперь до нас.Когда не под плитою окропленнойЗарыто тело бренное бывает,Когда над прахом ладан не куритсяИ запах тлена тягостно томит,Когда изображения скелетаСмутить живущих страхом не умеют,Лишь матери в тревоге непонятнойГлубокой ночью руки простирают,Ища головку сына дорогого,Страшась того, что вновь с тоской застонетМертвец, прося, чтоб к небу вознеслиЗа упокой души его молитву.Когда же над могилами любимыхКолышет ветер ветви кипарисов,Растущих здесь, как знак любви извечной,И над плитою слезы пролились,Тогда усопший ведает блаженство.Друзья подчас у солнца урываютЛуч света, чтобы вечный мрак могильныйНе столь зловещим был для погребенных,Ведь люди, умирая, смотрят в небо,Пытаясь свет с собою унести.Вода святая из ключей заветныхФиалки, гиацинты, амарантыЛелеяла на холмиках печальных,И тот, кто, у могил любимых сидя,Рассказывал о горестях и бедах,Вдыхал благоухания такие,Какими, верно, полон светлый рай.…………………………Когда впервые я плиту увидел,Где прах сокрыт того, кто не страшился[159]Правителей принизить всемогущих,Подрезав им лавровые венки,И указать народам, сколько кровиИ сколько слез им стоит самовластье,Когда я пред могилой преклонилсяТого, кто в Риме древнем возносилВысокий купол нового Олимпа[160],Когда остановился я пред прахомТого, кто в поднебесье разглядел[161]Планеты с неподвижным ярким солнцем(А это Бритту верную дорогу[162]Открыло к тайнам всех небесных тел!),О, как благословенна ты[163], вскричал я,Страна, где ветры силой жизни полны,Которую с восторгом орошаютРучьи, стекая с гордых Апеннин!Лупа, тобой пленившись, разливаетПо склонам зеленеющим сиянье,В котором виноградины прозрачны,И пряный фимиам твои долиныВозносят к небу с тысячи цветов!Флоренция, ты первой услыхала[164]Великий гимн, в котором воспевалСвой лютый гнев Отвергнутый тобою!Ты научила сладостным речамДостойного собрата Каллиопы[165],Который всемогущего Амура,Нагого в Риме, в Греции нагого,В пресветлые одежды облачилИ возвратил небесной Афродите!Вдвойне благословенна, сберегаяПод сводами прекраснейшего храмаСвою былую славу! Пусть тебяСедые Альпы плохо защищали,Пусть ты была теснима не однажды,Разграблена, поругана, гонима,Но о своем былом воспоминаньяТы сквозь века сумела пронести!И если может гордое стремленьеК высокой славе разум наш зажечь,Нам должно здесь внимать благим советам.Витторио[166] испрашивал не разУ этих плит холодных вдохновеньяИ, полон гнева на богов бесстрастных,В молчании на сонный берег Арно,Оглядывая дали, выходил.Ничто не веселило взор поэта,И бледность на челе его суровомЕще бледней казалась при луне.……………………………..И вот меня, которого изгналиВ края чужие время, честь и совесть,Меня к себе призвали хором МузыИ повелели гимн сложить суровыйВо славу всех, достойных вечной славы.Когда своими льдистыми крыламиСедое время тщится уничтожитьИ превратить в развалины гробницы,Хранительницы Музы нежным пеньемСпособны оживить пустыню скорби —Их сладостное пенье нарушаетГлубокое молчание веков!Сюда пришла Кассандра в день зловещий,Когда жрецы велели ей поведать,Какой конец для Трои уготован,Здесь плач ее пророчеством звучал,Которому со страхом все внимали:«Вотще искать свой город вы придете,Коль небо вас задумает вернутьИз дальнего похода, эти стены,Воздвигнутые здесь руками Феба,Увидите дымящимися вы.Но Трои неусыпные ПенатыВ могилах этих сохранят потомкамЕе героев славный ряд имен.Вы, ветви пальм и стройных кипарисов,Посаженных невестками Приама,—Увы, увы! — вы скоро разрастетесь,Сумеете ли вы своею теньюМоих отцов останки защитить?Тому, кто отведет топор жестокийОт вас, блюдя былое благочестье,Не местом скорби станут их могилы,Но самым драгоценным алтарем».

АЛЕССАНДРО МАНДЗОНИ

Алессандро Мандзони (1785–1873). — Писатель прожил долгую покойную жизнь, всю ее отдав литературе, но его художественное творчество прекращается в конце 20-х годов, когда он занялся филологическими сочинениями. Шестнадцати лет Мандзони воспел французскую революцию в поэме «Торжество свободы»; в его ранних стихах очевидно было ученичество у мастеров-классиков, его взгляды складывались под влиянием французских энциклопедистов. В 1810 году поэт обратился в католичество; глубокая религиозность сказалась на всем последующем творчестве Мандзони; однако взгляды писателя были далеки от какой бы то ни было реакционности. Его лирика, драматургия и проза знаменовали собою победы романтизма в Италии. Верность времени, раскрывающему судьбы человечества полнее и глубже любого вымысла, — девиз Мандзони. Ярче всего свое кредо он воплотил в историческом романе «Обрученные» (1825–1827, русский перевод 1833 г.). Герои писателя — народ и люди из народа, им отдано его сочувствие и любовь. Шедевр Мандзони определил развитие итальянского литературного языка в XIX веке. На историческом материале построены две романтические трагедии Мандзони — «Граф Карманьола» (1820) и «Адельгиз» (1822); собственно поэтическое наследие Мандзони невелико, но и «Священные гимны», и политические оды — высшие достижения итальянской поэзии прошлого века.

К ФРАНЧЕСКО ЛОМОНАКО[167]Перевод Е. Солоновича

Как Данте обрекла скитанью Флора[168]По краю, где природы благодатьПомеркла перед ужасом раздора,Где трудно славу добрую снискать,—Изгнанник сам[169], предметом разговораПо праву ты избрал: тебе ль не знать,Что лучшим нет на родине простора,Что мачеха она для них, не мать?Италия, вот от тебя достойнымНаграда! А потом ты прах лелеешь,Превознося пустые имена.Что пользы от рыданий над покойным?Ты о своих ошибках сожалеешь,Ты каешься — и вновь себе верпа.

К МУЗЕПеревод Е. Солоновича

Неторный путь мне укажи, о Муза,Чтоб не угас огонь, что ты зажгла,И нерушимость нашего союзаПлоды неповторимые дала.С трубою — Данте[170], лебедю Воклюза[171] —Милее лира; нет другим числа:Недаром Флора Аскру[172] догнала,Оробии не стоит Сиракуза[173].Любимец Мельпомены италийской[174],Ты нынче первый, или ты, что смелыйПодъемлешь бич[175], плектрону отдых дав[176]?О Муза, если на стезе аскрийской[177]Я упаду, одно хотя бы сделай —Пусть на своих следах лежу, упав.

РОЖДЕСТВО[178]Перевод С. Ошерова

Обвалом шумным сверженныйС вершины поднебесной,Стремнинами кремнистымиВо мрак долины теснойУпал утес могучийИ, грянувшись под кручей,Недвижимо на днеЛежал, пока столетияТекли чредою длинной,И солнце не касалосяГлавы его старинной, —Доколь благая силаУтес не утвердилаНа прежней вышине.Так же с высот низвержены,Грехопаденья чадаКоснели, злом согбенные,Поднять не в силах взглядаК обители желанной,Откуда несказанныйИсторг их божий гнев.Средь Господом отринутыхКто вправе был отнынеС мольбою о прощенииВоззвать к Его святыне?Завет поставить новый?Разрушить ада ковы,Геенну одолев?Но се — Дитя рождается,Ниспослано любовью.Трепещут силы адские,Едва он двигнет бровью.С благой пришедший вестью,Он — паче прежней — честьюВозвысил падший род.Родник в надзвездной областиПролился щедрой влагой,Поит обитель дольнюю,Всем племенам во благо.Где тёрном дебрь кустилась,Там роза распустиласьИ дубы точат мед.Предвечный сын предвечного!С начала дней какоеСтолетье вправе вымолвить:Ты начался со мною?Ты вечносущ. Вселенной,Тобою сотворенной,Нельзя вместить Творца.И ты облекся низменнойСкуделью плоти тварной?За что сей жребий выспреннийЗемле неблагодарной?Коль благость ПровиденьяИзбрала снисхожденье,Тогда ей нет конца!В согласье с предсказаньямиПрийти случилось ДевеВ Ефрафов город[179] с ношеюБлаженною во чреве;Где предрекли пророки,Там и сбылися сроки,Свершилось рождество.Мать пеленами беднымиРожденного повилаИ, в ясли уложив его,Колена преклонилаВ убежище убогомПеред младенцем-Богом,Спеша почтить его.И, к людям с вестью посланный,Гонец небес крылатыйМинул надменной стражеюХранимые палаты,Но пастухов безвестных,Смиренно-благочестных,Нашел в степном краю.К нему слетелись ангелыТолпою осиянной,Глухое небо полночиНаполнили осанной.Так точно перед взоромТворца усердным хоромПоют они в раю.И, гимнам вслед ликующимВзмывая к небосклонам,Сокрылись сонмы ангеловЗа облачным заслоном.Святая песня свышеНеслась все тише, тише —И всякий звук исчез.И пастухи, не мешкая,Указанной дорогой,Счастливые, отправилисьК гостинице убогой,—Где в яслях для скотиныЛежал, повит холстиной,И плакал Царь небес.Не плачь, Дитя небесное,Не плачь, усни скорее!Стихают бури шумные,Тебя будить не смея,Бегут во мрак кромешныйС земли, доселе грешной,Лишь Твой завидят лик.Усни, Дитя! Не ведаютНароды в целом свете,Что Тот пришел, который ихВ свои уловит сети,Что здесь, в пещерке тесной,Лежит в пыли безвестнойВладыка всех владык.

МАРТ 1821 ГОДА[180](Ода)Перевод Е. Солоновича

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ТЕОДОРА КЕРНЕРА[181], ПОЭТА И БОРЦА ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ ГЕРМАНИИ, ПАВШЕГО В БИТВЕ ПОД ЛЕЙПЦИГОМ ОКТЯБРЯ 18 ДНЯ ЛЕТА MCCCXIII, ЧЬЕ ИМЯ ДОРОГО ВСЕМ НАРОДАМ, СРАЖАЮЩИМСЯ ЗА ОТЕЧЕСТВО

Переправились через ТичиноИ, назад обратясь, к переправе,О единой мечтая державе,Непреклонные древним под стать,Дали клятву они, что пучинойМеж чужими двумя берегами,Меж двумя берегами-врагамиБольше этой реке не бывать.Дали клятву — и верные братьяОтвечали им, полны отваги,Обнажая незримые шпаги,Что сегодня на солнце горят.И, священный обет подкрепляя,Протянулась десница к деснице.О, товарищ в жестокой темнице!О, в свободном отечестве брат!Кто двух рек соименных[182] и Орбы,Отразившей древесные своды,Кто Тичино и Танаро водыСможет в По многоводном найти;Кто отнять у него сможет Меллу,Волны Ольо, течение АддыИ журчащие струи прохлады,Что она вобрала по пути,—Тот сумеет народ возрожденныйРазобщить вопреки провиденьюИ ничтожные толпы мученьюБеспощадному снова обречь:Если вольный народ — значит, вольный,Если раб — то от Альп и до моря,Радость общая, общее горе,А не только — природа и речь.На лице выраженье страданья,Униженье в потупленном взгляде,—Словно нищий, что милости радиНа чужбине находит приют,Жил в родимом пределе ломбардец:Жребий собственный — тайна чужая,Долг — пришельцам служить, угождая,И молчать — или насмерть забьют.О пришельцы! Италия ныне,Отвергая господство чужое,Обретает наследье былое.О пришельцы! Снимайте шатры!Трепещите! От Альп и до Сциллы[183]Вся она под ногой супостатаВозмущенною дрожью объята,Недвижимая лишь до поры.О пришельцы! На ваших штандартахЗнак позора — печать фарисейства,Вы тайком замышляли злодейство,Лицемерно о воле крича[184];Всем народам пророча свободу,Вы набатом гремели в то время:Да уйдет иноземное племя,Незаконны законы меча!Если ваша земля, где под гнетомВы стенали[185] — под вражеской силой,Угнетателям стала могилойИ пришел избавления час,Кто сказал, что не знать италийцамИзбавленья от муки гнетущей?Кто сказал, что господь всемогущий,Внявший вам, не услышит и нас?Он, кто красные волны обрушил[186],Чтоб они египтян поглотили,Он, кто в руку вложил ИаилиМолоток[187] и направил удар,Кто вовеки не скажет германцу:Получай этот край на поживу —Не тобою взращенную ниву,Мною щедро ниспосланный дар.О Италия, всюду, где слышенГолос муки твоей безысходной,Где надежда души благороднойНе погибла еще до конца,Там, где вольность сегодня в расцвете,Там, где втайне пока еще всходит,Где страдание отклик находит,Ты не можешь не трогать сердца.Сколько раз на альпийских вершинахЗнамя дружбы тебе представало!Сколько раз ты к морям простирала —К двум пустыням — отчаянный взор!День пришел — закаленными больюТы гордишься своими сынами,Что встают под священное знамя,Чтобы дать иноземцу отпор.О, бесстрашные, время настало!По пришельцу открыто ударьте:Жребий родины вашей на карте,—Пусть решительной будет война!Или родина вольной воспрянет,Дав исполниться тайной надежде,Или, больше забита, чем прежде,Впредь под палкой пребудет она.О, возмездия час долгожданный!Жалок тот, кто о дерзостной вспышкеДолжен будет судить понаслышке,Кто смущенно вздохнет неспроста,Сыновьям о борьбе повествуя,—«Я там не был», — чуть внятно прибавит;Кто в торжественный час не восславитСтяг победный — святые цвета[188]!

ПЯТОЕ МАЯ[189](Ода)Перевод Е. Солоновича

Его не стало. ЗамерлоБеспамятное тело,Едва душа с дыханиемПоследним отлетела,—И замер мир, известиемВнезапным потрясен.Рукою рока властногоБыла его десница,Земля молчит, не ведая,Когда еще родится,Кто с ним сравнится участьюИ прогремит, как он.Свидетель славы пламенной,Я не сказал ни слова,Когда он пал, поверженный,Воспрял и рухнул снова,Когда восторги слышалисьИ брань со всех сторон.Далек от раболепияИ суеты злорадной,Звучит о гордом светочеМой стих над урной хладной,Что, может быть, забвениюНе будет обречен.На Рейне и в ИспанииИ над брегами НилаЖивая эта молния,Сверкнув, тотчас разила;Он лавры чужестранныеВ венец победный вплел.Он славен был. По праву ли? —Решат потомки. Мы жеПеред всесильным господомГлавы склоняем ниже,Что духом созидательнымЕго не обошел.Расчет и упоениеНадеждой величавой,Стремленье сердца страстноеПодняться над державой,—О чем мечтать безумие,Он наяву обрел.Он все познал: растерянностьИ славы ликованье,Победу, отступление,Империю, изгнанье,Два раза в бездну брошенный,Два раза — на престол.Он имя возгласил свое —И два враждебных века,Как перед властью жребия,Пред волей человекаСмирились, справедливостиУвидя в нем жреца.Он дни окончил в праздностиСреди природы дикой,Предмет глубокой завистиИ жалости великой,Неистребимой яростиИ веры до конца.Как над пловцом вздымаетсяКипящий вал, которымОн перед этим поднят былИ тщетно жадным взоромИскал, не видно ль берега,Отдав надежде дань,—Так образы минувшегоНад сей душой нависли!Не раз потомкам брался онСвои поведать мысли,Но на страницу падалаБезжизненная длань.Не раз безмолвным вечером,Невольник праздной скуки,Глаза потупя жгучие,Крестом сложивши руки,Стоял он — и прошедшееТеснило дух его.Он вспоминал походныеШатры, огонь, редуты,Лавину грозной конницыИ в жаркие минутыСухие приказанияИ планов торжество.Он должен был отчаяться,Душой изнемогая,Но нет! Нашла несчастногоРука небес благая,Подняв его решительноНад берегом чужим,И душу повлекла егоДорогою цветущейК награде уготованной,К полям мечты зовущей,Туда, где слава прежняя —Пустое слово, дым.О вера благодатная!В веках себя прославя,Ликуй, к триумфам признаннымЕще один прибавя,—Ведь не был равным гениемПозор Голгофы[190] чтим.Усталый прах заботливоХрани от поношенья:Господь, дающий смертномуИ боль и утешенье,Один к одру изгнанникаПришел и сел над ним.

ДЖАКОМО ЛЕОПАРДИПеревод А. Ахматовой

Джакомо Леопарди (1798–1837). — Детские и юношеские годы поэт провел в доме отца, человека деспотичного, крайне реакционного, страстного собирателя книг и манускриптов. Неосуществимым мечтам юноши о личной свободе отвечали только безграничные горизонты книжного моря; познания юного Леопарди в древних литературах, в истории итальянской словесности были глубоки и обширны; сам он начал писать в отрочестве, много переводил с классических языков. Упорная работа подорвала его хрупкое от рожденья здоровье; после того как в 1822 году Леопарди вырвался из родного дома, тяжелые недуги не оставляли его до самой смерти.

Формальные требования классической традиции всегда были непреложными для Леопарди, среди современников на родине он слыл «архаистом». Но унаследованной формой Леопарди владел блистательно, под рукой мастера она превращается в полноценную романтическую форму. Леопарди развил свой личный вариант распространенной в романтической Европе философии «мировой скорби» («Маленькие нравственные сочинения», 1827, и др.). Для него основной закон мировой жизни — «несчастье»; его атеистический пессимизм бескомпромиссен и безысходен: любые устремления человека к счастью и совершенству обречены величественной игрой неумолимых законов природы на неудачу. Если в ранних поэтических произведениях — в канцонах «К Италии», «На памятник Данте» — Леопарди еще отдает дань патриотическому и свободолюбивому пафосу будущего, то позже его пессимизм захватывает и социальную сферу. Его «Палинодия» — одно из самых ядовитых в европейской литературе осмеяний буржуазного бездумного утопического оптимизма. От предыдущего столетия Леопарди отстал именно в том, что связывало «век нынешний и век минувший» (см. ниже комментарий к упоминанию Вольтера в «Палинодии»); и своего века Леопарди не принял в корне: он оказался поэтом тяжкой уединенности. Но в ней Леопарди обрел неограниченную свободу неприятия язв исторической действительности и неповторимый голос личного страдания, создавшие его единственную книгу — «Песни» (1845).

К ИТАЛИИ

О родина, я вижу колоннады,Ворота, гермы, статуи, ограды И башни наших дедов,Но я не вижу славы, лавров, стали,Что наших древних предков отягчали. Ты стала безоружна,Обнажены чело твое и стан.Какая бледность! Кровь! О, сколько ран! Какой тебя я вижу,Прекраснейшая женщина! ОтветаУ неба, у всего прошу я света: Скажите мне, скажите,Кто сделал так? Невыносимы мукиОт злых цепей, терзающих ей руки; И вот без покрывала,Простоволосая, в колени прячаЛицо, она сидит, безмолвно плача. Плачь, плачь! Но побеждатьВсегда — пускай наперекор судьбе,—Италия моя, дано тебе!Двумя ключами будь твои глаза —Не перевесит никогда слеза Твоих потерь, позора.Вокруг все те же слышатся слова:Была великой ты — не такова Теперь. О, почему?Была ты госпожой, теперь слуга.Где меч, который рассекал врага? Где сила, доблесть, стойкость?Где мантий, лент златых былая слава?Чья хитрость, чьи старанья, чья держава Тебя лишила их?Когда и как, ответь мне, пала тыВо прах с неизмеримой высоты? И кто защитник твой?Ужель никто? — Я кинусь в битву сам,Я кровь мою, я жизнь мою отдам! Оружье мне, оружье![191]О, если б сделать так судьба могла,Чтоб кровь моя грудь итальянцам жгла!Где сыновья твои?[192] Я слышу звонОружья, голоса со всех сторон, Литавры, стук повозок.Италия моя, твои сыныВ чужих краях сражаются[193]. То сны Я вижу или явь:Там пеший, конный, дым и блеск мечей,Как молний блеск? Что ж трепетных очей Туда не обратишь?За что сражаются, взгляни в тревоге,Там юноши Италии? О, боги, Там за страну чужуюИталии клинки обнажены!Несчастен тот, кто на полях войны Не за отчизну пал,Семейного не ради очага,Но за чужой народ, от рук врага Чужого; кто не скажетВ час смерти, обратись к родному краю:Жизнь, что ты дал, тебе я возвращаю.Язычества блаженны времена:Единой ратью мчались племена За родину на смерть;И вы, превозносимые вовекиТеснины фессалийские[194], где греки, Немногие числом,Но вольные, за честь своей землиИ персов и судьбу превозмогли. Я думаю, что путникЛегко поймет невнятный разговорРастений, и волны, и скал, и гор О том, как этот берегБыл скрыт грядою гордой мертвых телТех, кто свободы Греции хотел. И прочь бежал тогдаЗа Геллеспонт Ксеркс низкий и жестокий,Чтобы над ним смеялся внук далекий; На холм же, где, погибнув,Они нашли бессмертье, Симонид[195]Поднялся, озирая чудный вид.Катились слезы тихие со щек,Едва дышать, едва стоять он мог И в руки лиру взял;Кто о самом себе забыл в бою,Кто за отчизну отдал кровь свою, Тот счастье испытал;Вы, Грецией любимы, миром чтимы,Какой любовью были одержимы, Какая страсть влеклаВас под удары горького удела?Иль радостным был час, когда вы смело Шаг сделали ужасный,Что беззаботно улыбались вы?Иль не могильные вас ждали рвы, А ложе пышных пиршеств?Тьма Тартара и мертвая волнаВас ждали там; ни дети, ни жена Вблизи вас не стояли,Когда вы пали на брегу суровом,Ничьим не провожаемые словом.Но там и Персию ждала наградаУжасная. Как в середину стада Кидается свирепый лев,Прокусывает горло у быка,Другому в кровь загривок и бока Терзает — так средь персовГнев эллинов ярился и отвага.Гляди, средь мертвых тел не сделать шага, И всадник пал, и конь;Гляди, и побежденным не пробитьсяЧрез павшие шатры и колесницы; Всех впереди бежит,Растерзанный и бледный, сам тиран;Гляди, как кровью, хлынувшей из ран У варваров, облитыГерои-эллины; но вот уж сами,От ран слабея, падают рядами. Живите, о, живите,Блаженными вас сохранит молва,Покуда живы на земле слова.Скорее возопят из глубиныМорской созвездья, с неба сметены, Чем минет, потускнев,О нас воспоминание. Алтарь —Гробница ваша[196]: не забыв, как встарь Кровь проливали деды,С детьми в молчанье матери пройдут.О славные, я простираюсь тут, Целуя камни, землю;Хвала и слава, доблестные, вамЗвучит по всей земле. Когда бы сам Я с вами был тогда,Чтоб эту землю кровь моя смягчила!Но коль судьба враждебная решила Иначе, за ЭлладуСмежить не дозволяя веки мнеВ последний раз на гибельной войне,— То пусть по воле небаХоть слава вашего певца негромкоЗвучит близ вашей славы для потомка!

ВЕЧЕР ПРАЗДНИЧНОГО ДНЯ

Безветренная, сладостная ночь,Среди садов, над кровлями, безмолвноЛежит луна, из мрака вырываяВершины ближних гор. Ты спишь, подруга,И все тропинки спят, и на балконахЛишь изредка блеснет ночной светильник;Ты спишь, тебя объял отрадный сонВ притихшем доме, не томит тебяНевольная тревога; знать не знаешь,Какую ты мне рану нанесла.Ты спишь; а я, чтоб этим небесам,На вид столь благосклонным, и могучейПрироде древней, мне одну лишь мукуПославшей, — чтобы им привет послать,Гляжу в окно. «Отказываю дажеТебе в надежде я, — она сказала,—Пусть лишь от слез блестят твои глаза».День праздничный прошел, и от забавТеперь ты отдыхаешь, вспоминаяВо сне о том, быть может, скольких тыПленила нынче, сколькими пленилась:Не я — хоть я на то и не надеюсь —Тебе являюсь в мыслях. Между темЯ вопрошаю, сколько жить осталось,И на землю бросаюсь с криком, с дрожью.О, как ужасны дни среди цветеньяТакого лета! Но невдалекеС дороги песенка слышна простаяРемесленника, поздней ночью — послеВечернего веселья в бедный домикИдущего; и горечь полнит сердцеПри мысли, что на свете все проходит,Следа не оставляя. ПролетелИ праздник, а за праздником воследДни будние, и все, что ни случитсяС людьми, уносит время. Где теперьНародов древних голоса? Где славаМогучих наших предков? Где великийРим и победный звон его оружья,Что раздавался на земле и в море.Все неподвижно, тихо все, весь мирПокоится, о них забыв и думать.В дни юности моей, когда я ждалТак жадно праздничного дня, — и после,Когда он угасал, — без сна, печальный,Я крылья опускал; и поздно ночью,Когда с тропинки раздавалась песняИ замирала где-то вдалеке,—Сжималось сердце так же, как теперь.

К СЕБЕ САМОМУ[197]

Теперь ты умолкнешь навеки,Усталое солнце. Исчез тот последний обман,Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумиях ясныхПостиг, что погасла не толькоНадежда, но даже желанье обманов прекрасных.Умолкни навеки. ДовольноТы билось. Порывы твоиНапрасны. Земля недостойнаИ вздоха. Вся жизнь —Лишь горечь и скука. Трясина — весь мир.Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняютМученья последние. Нашему родуСудьба умереть лишь дает. Презираю отныне,Природа, тебя — торжествоТаинственных сил, что лишь гибель всему предлагают,И вечную тщетность всего.

ПАЛИНОДИЯ[198]Маркизу Джино Каннони[199]

И в воздыханье вечном нет спасенья[200].

Петрарка

Я заблуждался, добрый Джино; яДавно и тяжко заблуждался. ЖалкойИ суетной мне жизнь казалась, век жеНаш мнился мне особенно нелепым…Невыносимой речь моя былаУшам блаженных смертных, если можноИ следует звать человека смертным.Но из благоухающего раяСтал слышен изумленный, возмущенныйСмех племени иного. И ониСказали, что, неловкий неудачник,Неопытный в усладах, неспособныйК веселью, я считаю жребий свойЕдинственный — уделом всех, что всеНесчастны, точно я. И вот средь дымаСигар, хрустения бисквитов, крикаРазносчиков напитков и сластей,Средь движущихся чашек, среди ложекМелькающих блеснул моим глазамНедолговечный свет газеты. ТотчасМне стало ясно общее довольствоИ радость жизни смертного. Я понялСмысл высший и значение земныхВещей, узнал, что путь людей усыпанЦветами, что ничто не досаждаетНам и ничто не огорчает насЗдесь, на земле. Познал я также разумИ добродетель века моего,Его науки и труды, егоВысокую ученость. Я увидел,Как от Марокко до стены Китайской,От Полюса до Нила, от БостонаДо Гоа[201] все державы, королевства,Все герцогства бегут не чуя ногЗа счастьем и уже его схватилиЗа гриву дикую или за кончикХвоста. Все это видя, размышляяИ о себе, и о своей огромнойОшибке давней, устыдился я.Век золотой[202] сейчас прядут, о Джино,Трех парок веретёна. ОбещаютЕго единодушно все газеты —Везде, на разных языках. ЛюбовьВсеобщая, железные дороги,Торговля, пар, холера, тиф прекрасноСоединят различные народыИ климаты; никто не удивится,Когда сосна иль дуб вдруг источатМед иль закружатся под звуки вальса.Так возросла, а в будущем сильнейМощь кубов перегонных возрастет,Реторт, машин, пославших вызов небу,Что внуки Сима, Хама и Яфета[203]Уже сейчас летают так свободноИ будут все свободнее летать.Нет, желудей никто не будет есть,Коль голод не понудит; но оружьеНе будет праздным. И земля с презреньемИ золото и серебро отвергнет,Прельстившись векселями. И, как прежде,Счастливое людское племя будетКровь ближних проливать своих: ЕвропаИ дальний брег Атлантики[204] — приютЦивилизации последний — будетЯвлять собой кровавые поляСражений всякий раз, как роковаяПричина — в виде перца, иль корицы,Иль сахарного тростника, иль вещиЛюбой другой, стать золотом способной,Устроит столкновенье мирных толп.И при любом общественном устройствеВсегда пребудут истинная ценностьИ добродетель, вера, справедливостьОбщественным удачам чужды, вечноПосрамлены, побеждены пребудут —Уж такова природа их: всегдаНа заднем плане прятаться. А наглость,Посредственность, мошенничество будутГосподствовать, всплывая на поверхность.Могущество и власть (сосредоточитьИли рассеять их) — всегда во злоВладеющий распорядится ими,Любое дав тому названье. ЭтотЗакон первейший выведен природойИ роком на алмазе, и егоСвоими молниями не сотрутНи Вольта, ни Британия с ееМашинами, ни Дэви[205], ни наш век,Струящий Ганг из новых манифестов.Вовеки добрым людям будет плохо,А негодяям — хорошо; и будетМир ополчаться против благородныхЛюдей; вовеки клевета и завистьТиранить будут истинную честь.И будет сильный слабыми питаться,Голодный нищий будет у богатыхСлугою и работником; в любойОбщественной формации, везде —Где полюс иль экватор — вечно будетТак до поры, пока земли приютаИ света солнца люди не лишатся.И зарождающийся золотойВек должен на себе нести печатьВеков прошедших, потому что сотниНачал враждебных, несогласий прячетСама природа общества людского,И примирить их было не даноНи мощи человека, ни уму,С тех пор как славный род наш появилсяНа свет; и будут перед ними так жеБессильны все умы, все начинаньяИ все газеты наших дней. А чтоКасается важнейшего, то счастьеЖивущих будет полным и доселеНевиданным. Одежда — шерстянаяИль шелковая — с каждым днем все мягчеИ мягче будет. Сбросив мешковину,Свое обветренное тело в хлопокИ фетр крестьяне облекут. И лучшеПо качествам, изящнее на видКовры и покрывала станут, стулья,Столы, кровати, скамьи и диваны,Своей недолговечной красотойЛюдские радуя жилища. КухнюЗаймет посуда небывалых форм.Проезд, верней, полет, Париж — Кале,Оттуда — в Лондон, Лондон — ЛиверпульТак будет скор, что нам и не представить;А под широким ложем Темзы будетПрорыт тоннель[206] — проект бессмертный, дерзкий,Волнующий умы уж столько лет.Зажгутся фонари, но безопасностьОстанется такою же, как нынче,На улицах безлюдных и на главныхПроспектах городов больших. И этаБлаженная судьба, и эта радость —Дар неба поколениям грядущим.Тот счастлив, кто, покуда я пишу,Кричит в руках у бабки повивальной!Они застанут долгожданный день,Когда определит научный опыт,—И каждая малютка с молокомКормилицы узнает это, — сколькоКруп, мяса, соли поглощает городЗа месяц; сколько умерших и сколькоРодившихся записывает старыйСвященник; и когда газеты, — жизньВселенной и душа ее, источникЕдинственный познанья всех эпох,—Размножившись при помощи машинМильонным тиражом, собой покроютДолины, горы и простор безбрежныйМорей, подобно стаям журавлиным,Летящим над широкими полями.Как мальчик, мастерящий со стараньемДворец, и храм, и башню из листочковИ щепок, завершив едва постройку,Все тотчас рушит, потому что этиЛисточки, щепки для работы новойНужны, так и природа, доведяДо совершенства всякое свое,Искусное подчас, сооруженье,Вмиг начинает разрушать его,Швыряя вкруг разрозненные части.И тщетно было бы оберегатьСебя или другого от игрыУжасной этой, смысл которой скрытОт нас навеки; люди, изощряясьНа тысячи ладов, рукой умелойДеянья доблестные совершают;Но всяческим усильям вопрекиЖестокая природа, сей ребенокНепобедимый, следует капризуЛюбому своему и разрушеньеВсе время чередует с созиданьем.И сонм разнообразных, бесконечных,Мучительных недугов и несчастийНад смертным тяготеет, ждущим тупоНеотвратимой гибели. Внутри,Снаружи злая сила разрушеньяНастойчиво преследует егоИ, будучи сама неутомимой,Его терзает до поры, покаНе упадет он, бездыханный, наземь,Сраженный матерью своей жестокой.А худшие несчастья человека,О благородный друг мой, — смерть и старость,Которые рождаются в тот миг,Когда губами нежного соска,Питающего жизнь, дитя коснется.Мне кажется, что это изменитьВек девятнадцатый (и те, что следомИдут) едва ли более способен,Чем век десятый иль девятый. ЕслиВозможно именем своим назватьМне истину хоть иногда, — скажу,Что человек несчастен был и будетВо все века, и не из-за формацийОбщественных и установок, ноПо непреодолимой сути жизни,В согласье с мировым законом, общимЗемле и небу. Лучшие умы[207]Столетья моего нашли иное,Почти что совершенное решенье:Сил не имея сделать одногоСчастливым, им они пренебреглиИ стали счастия искать для всех;И, обретя его легко, ониХотят из множества несчастных, злыхЛюдей — довольный и счастливый сделатьНарод; и это чудо, до сих порГазетой, и журналом, и памфлетомНе объясненное никак, приводитВ восторг цивилизованное стадо.О, разум, о, умы, о, выше силДар нынешнего века проницать!Какой урок познанья, как обширныИсследованья в областях высокихИ в областях интимных, нашим векомРазведанные для веков грядущих,О Джино! С верностью какой во прахОн в обожанье падает пред теми,Кого вчера осмеивал, а завтраРастопчет, чтоб еще чрез день собратьОсколки, окурив их фимиамом!Какое уваженье и доверьеДолжно внушать единодушье чувствСтолетья этого, вернее года!Как тщательно нам надобно следить,Чтоб наша мысль ни в чем не отклониласьОт моды года этого, которойПридет пора смениться через год!Какой рывок свершила наша мысльВ самопознанье, если современностьАнтичности в пример готовы ставить!Один твой друг[208], о досточтимый Джино,Маэстро опытный стихосложенья,Знаток наук, искусства критик тонкий,Талант, да и мыслитель из таких,Что были, есть и будут, мне сказал:«Забудь о чувстве. Никому в наш век,Который интерес нашел лишь в том,Что обществу полезно, и которыйЛишь экономикой серьезно занят,До чувства нету дела. Так зачемИсследовать сердца свои? Не надоВ себе самом искать для песен тему!Пой о заботах века своегоИ о надежде зрелой!» Наставленье,Столь памятное мне! Я засмеялся,Когда комичный чем-то голос этотСказал мне слово странное «надежда» —Похожее на звуки языка,Забытого в младенчестве. СейчасЯ возвращаюсь вспять, иду к быломуИным путем — согласен я с сужденьем,Что, если хочешь заслужить у векаХвалу и славу — но противоречьЕму, с ним не борись, а повинуйся,Заискивая: так легко и простоОкажешься средь звезд. И все же я,Стремящийся со страстью к звездам, делатьПредметом песнопений нужды векаНе стану, — ведь о них и так все большеЗаботятся заводы. Но сказатьХочу я о надежде, той надежде,Залог которой[209] очевидный богиУже нам даровали: новым счастьемСияют губы юношей и щеки,Покрытые густыми волосами.Привет тебе, привет, о первый лучГрядущего во славе века. Видишь,Как радуются небо и земля,Сверкают взоры женские, летаетПо балам и пирам героев слава.Расти, расти для родины, о племяМогучее. В тени твоих бородИталия заблещет и Европа,И наконец весь мир вздохнет спокойно.И вы, смеясь, привет пошлите, дети,Родителям колючим и не бойтесьСлегка при этом поцарапать щеки.Ликуйте, милые потомки[210],— вамЗаветный уготован плод — о немДавно мечтали: суждено увидетьВам, как повсюду воцарится радость,Как старость будет юности счастливей,Как в локоны завьется борода,Которая сейчас короче ногтя.

ДЖУЗЕННЕ ДЖУСТИ

Джузеппе Джусти (1809–1850). — Один из самых популярных поэтов в Италии XIX века. Горячий патриот и пылкий сторонник объединения Италии, Джусти прославился сатирическими стихотворениями на политические темы: он высмеивал австрийских императоров и итальянских князьков, клерикалов, аристократов и пройдошливых буржуа — новоиспеченных дворян и кавалеров. В зрелые годы поэт придерживался умеренно-либеральных взглядов и написал несколько сатир на представителей левого крыла итальянского национально-освободительного движения. В целом в его творчестве доминируют вкус и готовность уловить и заострить нелепость реальных политических событий, их абсурдность перед судом абстрактных общечеловеческих нравственных правил и здравого смысла. Джусти блестяще владел народными песенными формами, его язык ориентирован на живую народную речь; его часто называли «итальянским Беранже».

ПАРОВАЯ ГИЛЬОТИНА[211]Перевод Е. Солоновича

Бесподобную машинуСделал всем на страх Китай —Паровую гильотину,Что за три часа, считай,Сотню тысяч обезглавит,Зла убавит.Эта штука нашумела,И прелаты в том краюСмотрят в будущее смело,Верят в избранность свою.Европейцу — как до рая,До Китая.Князь почти лишен коварства,Малость алчен[212], глуповат,Но родное государствоОбожает, говорят.И талантов тот правитель —Покровитель.Среди подданных народовБыл один, что всех мутил,Не хотел давать доходов,Плохо подати платил.И сказал ему владыка:«Погоди-ка!»Поплатился неприятель.Что за славный инструмент!Нет, палач-изобретательПолучил не зря патент,Став любимым всем ПекиномМандарином.«Окрестить по нашей вереПалача!» — кричит чернец.Плачет моденский Тиберий[213]:«Жаль, талантливый творецНе в моей стране родился —Заблудился».

УЛИТКА[214]Перевод Е. Солоновича

Хвала красавице,Улитке славаЗа основательностьИ скромность нрава!Она не хвастает,А между прочим,Мысль гениальнуюВнушила зодчим —И план ступенейСтал совершенней[215].Хвала красавице!Улитка — гений!СуществованиеЕе отменно.Как не сослаться тутНа Диогена?Простыть возможностейНе так уж много,Когда на белый светГлядишь с порога.Ей все знакомо —До окоема.Хвала красавице,Сидящей дома!Иные с голодуНе дохнут чудом,Тая пристрастиеК заморским блюдам.Она, довольствуясьНеобходимым,Спокойно кормитсяВ краю родимомЕдой отрадной —Травой прохладной.Хвала красавице!Хвала нежадной!Как много бешеныхИ сколь нелепыОслы, которые,Как львы, свирепы!Она при случавВберет рога,Она, безмолвствуя,Смирит врагаКрасноречивойСлюной брезгливой.Хвала красавицеМиролюбивой!О ком заботливейПеклась природа,Дав привилегиюТакого рода?Палач, усилияТвои — впустую:Обрящет головуОна другую[216].Пример разительныйИ заразительный.Хвала красавицеПредусмотрительной!Сычи премудрые,В науках доки,Чьи поученияНе есть уроки,И вы, что смотритеС такой приязньюНа всех, страдающихВодобоязнью,—Займите рвеньяДля песнопенья:Хвала красавице —Венцу творенья!

ТРИДЦАТИПЯТИЛЕТИЕПеревод А. Архипова

Мой Гросси, мне сегодня тридцать пять,Со мной произошла метаморфоза,Минули дни чудачеств и психоза,Смиряет их теперь седая прядь.Пора мне жизнь иную начинать —Полупоэзии и полупрозы,Еще милы мне светские курьезы,И все ж милей покоя благодать.А там, ступая тихо в темноте,Смерть явится и скажет — час отмерен,Придет конец житейской суете,Но думаю, что труд мой не потерян,Когда на гробовой моей плитеПрочтут слова: «Он знамени был вереи».

ДЖУЗЕННЕ ДЖОАКИНО БЕЛЛИ

Джузеппе Джоакино Белли (1791–1863). — Свои литературные силы Белли впервые испытал на общенациональном литератур, ном языке, но свое истинное призвание поэт нашел в сонетах, написанных на римском диалекте (о значении диалектных традиций в итальянской литературе см. выше, в заметке о творчестве К. Порты). Всего Белли написал почти две с половиной тысячи римских сонетов. Пережив в конце 40-х годов духовный кризис, Белли стал ревностным клерикалом и намеревался уничтожить своп сонеты; но они разошлись по рукам в десятках списков и остались в памяти у многих. Первое — шеститомное — издание сонетов Белли вышло посмертно, в 1886–1889 годах.

Белли говорил, что его цель — создать «памятник тому, что представляет собою сегодня римское простонародье. Передать римское слово таким, каким оно срывается с уст римлянина повседневно, без украшательства, без какого бы то ни было искажения». В его стихах нет авторской речи: это голос толпы, каждый сонет — отдельная реплика или рассказ человека из толпы, сценка из жизни Рима во всем ее разнообразии и пестроте. Сонеты Белли высоко ценил «русский римлянин» Н. В. Гоголь.

РОЖДЕНИЕПеревод Е. Солоновича

Скажи, соседка, разве не дурной,Кто сдуру дал себе на свет явиться?Гораздо лучше было удавитьсяИли зарезаться, — не спорь со мной!Не струсит только, может быть, тупица,Когда прочтет при входе в мир земной:«Всегда в продаже перец и горчицаИ счастье, прикрепленное слюной».Все детство розга человека учит,У молодых — завистников полно,Приходит старость — несваренье мучит.Хотя при нашей доле не до смеха,Уж то одно, что живы мы, смешно,Но это тоже слабая утеха.

РИМСКИЕ ПОКОЙНИКИПеревод Е. Солоновича

Когда покойник среднего достаткаИ все по нем вздыхают тяжело,Его в последний путь везет лошадкаСредь бела дня, — так издавна пошло.Другие, у кого поцепче хватка,Тузы, персоны важные зело —Сторонники иного распорядкаИ едут в ночь, чтоб солнце не пекло.О третьих надобно сказать особо,Посмотришь — жалко божьего слугу:Бедняжка едет без свечей, без гроба.И мы с тобой из этих, Клементина,С утра, чуть свет, такую мелюзгуБросает в яму заспанный детина.

МАЛЕНЬКАЯ СЛАБОСТЬПеревод Е. Солоновича

А знаешь, после папы и творцаЧто мне всего милей на свете? Бабы!Антонио, я набрехал бы, кабыМонаха корчил или же скопца.Могу поймать любую на живца!Будь столько женщин, сколько звезд, хотя бы,Увидишь, все передо мною слабы,—Кто-кто, а я мастак пронзать сердца.Красавицы, одна другой почище,Испробовали эту чехарду,Да вот тебе и списочек, дружище:Замужних — сорок, непорочных — восемь,Вдовиц — двенадцать. Кто на череду?Не знаю сам. Давай у неба спросим.

РЫНОК НА ПЛОЩАДИ НАВОНАПеревод Е. Солоновича

Что в среду можно здесь купить парик,Засов, кастрюлю с крышкой и без крышки,Одёжу, кое-что из мелочишки,К тому давно любой из нас привык.Но ставят каждый раз меня в тупикКнигопродавцы, их лотки и книжки.Помилуй бог, да это же излишки!Что можно выудить из разных книг?Допустим, ты с книженцией уселсяНе емши… Так, ну а теперь скажи:Ты голоден? Или ужо наелся?Не зря священник говорил намедни:«Нет ничего в книжонках, кроме лжи!Великий грех читать все эти бредни!»

КАРДИНАЛ — ЛЮБИТЕЛЬ ПОКУШАТЬПеревод Е. Солоновича

А кардинал-то мой горазд пожрать!И выпить не дурак, — а для чего жеНа свете есть вино? Сосет, дай боже!Так налегает, что не удержать!Он три монастыря и даже пятьОбъест один. Что, будто не похоже?Проглотит печь, да и кухарку тоже,Вола упишет, прежде слопав кладь.Но то что съесть, но и представить жуткоС утра три фунта жареной трески —Голодный завтрак для его желудка.И в извинение чревоугодьяЗа грешным чревом следуют кишки —Радетели земного плодородья.

ДОБРЫЕ СОЛДАТЫПеревод Е. Солоновича

Едва какой-то из царей найдет,Что повод есть для новой свистопляски,Как он кричит, закатывая глазки:«Мой враг— твой враг, о верный мне народ!»И чтобы царских избежать щедрот —Решетки, а не то и большей ласки,Его народ, как будто писем связки,До Франции, до Англии дойдет.А после драки из чужого краяОвечки возвращаются в загон,Кто за башку держась, а кто хромая.Захочет двор — и лезешь на рожон,Как будто смерть, такая-рассякая,Не подождет до будущих времен.

ЧИХПеревод Е. Солоновича

Ей-богу, отродясь не знал, с чегоЖелают: будь здоров или здорова —Чихающим и ничего такогоПри кашле не слыхать ни от кого.«Апчхи!» — «Будь здрав, богатого уловаТвоей мошне, дай бог тебе всего,Желаю сына — и не одного»,—И правильней не отвечать ни слова.Я нынче слышал в лавке, будто мы,Ужасные невежи по природе,Любезны стали со времен чумы.Что ж, может, правду люди говорят,И нас чума воспитывает, вродеКак заповеди грешников плодят.

БОЛЕЗНЬ ХОЗЯИНАПеревод Е. Солоновича

Бедняга до того отменно плох,Что все вокруг ему осточертело,И даже я. Болезнь в мозгах засела,—Считает лекарь. (Чтобы он подох!)Во всем больному чудится подвох,Он хнычет… он бранится то и дело:Уже в гробу свое он видит телоИ радостный в аду переполох…Я говорю хозяйке: «Вам виднее,Но, может, от лекарства слабый прок.А что как есть другое, посильнее?»Она молчит, — видать, переживает:Пожав плечами, села в уголокИ на платке цветочки вышивает.

СВЯЩЕННИКПеревод Е. Солоновича

Стал человек священником — и вразУже святой. Из новоиспеченных.И прихожан, грехами отягченных,Корит, при том что сам в грехе погряз.Сказать, что каждый попик душу спас,—Как заточить в темницу заточенных,Как отлучить от церкви отлученных,Как трех воров спросить: «А сколько вас?»При всем воображенье небогатомИных вещей доподлинная сольОткрыта только перед нашим братом.Как ни крути, а видит только гольСвященников насквозь. АристократамВсегда горохом кажется фасоль.

ОДИН ЛУЧШЕ ДРУГОГОПеревод Е. Солоновича

Вшиварь, Затычка, Живоглот, Шептун,Мадера, Кляча, Самозвон, Громила,Хорек, Упырь, Кат, Рукосуй, Шатун,Хамелеон, Гермафродит, Зубило,Змей, Требуха, Репей, Снохач, Колтун,Припадочный, Сороконожка, Шило,Прыщ, Недоносок, Чистоплюй, Колдун,Фитиль, Безносый, Куродав, Кадило,Кот, Пукнивнос, Педрило, Скопидом,Гнус, Боров, Кривопис, Гонимонету,Кобель, Иуда, Козырь, Костолом —Счастливчики, которым равных нету,На площади перед Святым Петром[217]Впряглись на праздник в папскую карету.

КРЕЩЕНИЕ СЫНАПеревод А. Рогова

Как разоделся ты, аж злость берет!В наряде новом едешь ты в карете,и сласти ты раздариваешь детям,и созываешь в гости весь народ.Тупой осел, безмозглый обормот,все деньги ты вложил в крестины эти;Что ж, радуйся, прибавилось на светеодним слугой у папы и господ.В разгаре пир, стаканов слышен звон.Пьют за того, кто суп из чечевицыс рожденья есть, быть может, осужден.Несчастные, поймете вы иль нет,что чем у нас в стране на свет родиться,уж лучше вовсе не увидеть свет.

ГРЕШНИКПеревод А. Рогова

Мне? Каяться? Напрасны уговоры.Граф надругался над моей сестрой.За честь ее я отомстил с лихвойи в ад отправил знатного синьора.Пускай я буду обезглавлен скоро,но участи не надо мне другой.Куда страшнее вместе с головойвесь век носить на лбу клеймо позора.Но, если есть за гробом жизнь иная,вы, судьи подлые, изведаете страх,ночами сна и отдыха не зная.Я буду к вам являться до рассветас отрубленною головой в рукахи требовать за смерть мою ответа.

ОБЪЯСНЕНИЕ КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИПеревод А. Рогова

Все на Земле имеет свой резон,и короли от бога правят нами.Он создал их, благословил их они сам с небес глаголет их устами.И надо быть воистину ослами,чтобы плевать на их священный трон.Так будем мирно жить под королямии воздадим всевышнему поклон.Без них не жить нам, как без головы,и бунтовать, синьоры, не годится.Напрасно так бесчинствуете вы.Оставьте бесполезную борьбу.Ведь всяк король на белый свет родитсяготовеньким — с короною на лбу.

СВЯТЫЕ ОТЦЫПеревод А. Рогова

Вы, люди неразумные, простые,додуматься не можете никак,на кой нам черт нужны отцы святые?Так вот, послушай и молчи, дурак.Ты пялишься на кольца золотые?Так то святого обрученья знак.Зачем часы нужны им дорогие?Чтоб вас к обедне созывать, бедняг.Ну, а мешки со звонкою монетой?У каждого такой здоровый куль…То — хлеб для бедных. Помни и не сетуй.Корысти нету в них. Но потому льпод круглою скуфьей, на плешь надетой,мы видим нуль, помноженный на нуль.

ДЕНЬ СТРАШНОГО СУДАПеревод А. Рогова

Подымут трубы из литого златачетыре ангела — небес гонцы,и протрубят они во все концы,и крикнут: «Выходи, пришла расплата!»Под звуки трубные и гул набатаиз всех могил полезут мертвецы,и все пойдут — глупцы и мудрецы,гуськом, как за наседкою цыплята.Наседкой будет сам господь святой.Он грешников загонит в пламень ада,блаженным даст на небесах покой.Когда ж людское разбредется стадо,—слетит на землю ангелочков рой,погаснет свет, и будет все, как надо.

ТЮРЬМАПеревод А. Рогова

По случаю избранья папы Львабыл из тюрьмы отпущен в тот же день я.Так вот, скажу я вам, что лжет молва,—сидеть в тюрьме — сплошное наслажденье.Сидишь спокойно: в этом заведеньедолги с тебя не взыщут — черта с два!И вволю пьешь, и ешь до объеденья.Бесплатно все — квартира и жратва.Там нет дождя, и снега тоже нету,там нет властей, попов — никто не рветиз рук твоих последнюю монету.Работы нет, от всех тебе почет,живешь, как бог, и знаешь, что за этов тюрьму тебя никто не упечет.

ГРОЗА 23 ЯНВАРЯ 1835 ГОДАПеревод А. Рогова

Шло время к полночи, как вдруг над намиразверзлись небеса и грянул гром.О, ужас! Задрожал наш старый дом,и стекла лопнули в оконной раме.И стало небо страшным очагом,в котором были молнии дровами,и не вода — лилось на землю пламя,как будто не на Рим, а на Содом.Мир не видал еще подобных гроз:свист ветра, грохот, ужас и тревога!Звон колокольный прошибал до слез.Святой отец и тот струхнул немного,но в Риме сдох один бродячий пес,а папа жив — христьяне, славьте бога!

ДЖОЗУЭ КАРДУЧЧИ

Джозуэ Кардуччи (1835–1907). — Поэт стяжал все возможные лавры: и поклонение читателей, для которых многие десятилетия его имя покрывало собою понятие «современная итальянская поэзия»; и официальное признание — в 1890 году звание сенатора; и международную славу — и 1906 году Нобелевская премия. На смену католическому романтизму Мандзони поэт принес героизм богоборчества, языческое поклонение природе, республиканский пафос. Хрестоматийными стали стихи поэта, славящие Дж. Гарибальди и борьбу за единство Италии, ее прошлое и будущее величие. Эрудированный филолог, Кардуччи создал мощно звучащий риторический стиль; громадное впечатление на современников производила великолепная версификация поэта и его язык, выработавший некую новую классическую меру. Однако стихам Кардуччи присуще любование темой творчества или самим актом поэтического вдохновения.

ВОЛПеревод К. Бальмонта

Люблю тебя, достойный вол, ты мирнойи мощной силой сердце мне поишь,как памятник, ты украшаешь тишь —полей обильно-вольных мир обширный.К ярму склоняя свой загривок смирный,труд человека тяжкий ты мягчишь:бодилом колет, гонит он, но лишьпокой в твоих очах, как будто мирный.Из влажно-черных трепетных ноздрейдымится дух твой, и, как гимн веселый,мычанье в ясном воздухе полей;И в вольном оке — цвета мглы морей —зеленое молчанье, ширь и долыв божественной зеркальности своей.

МАРТИН ЛЮТЕРПеревод А. Архипова

Угрюмый Лютер двух врагов имелИ одолел за тридцать лет[218] сражений,—Печальный дьявол просто захирелОт всех его псалмов и обвинений,А беззаботный папа оробел,Когда, Христовым словом, грозный гений,Его сразив, на чресла меч наделИ дух свой окрылил до воспарений.«Оружье наше — всемогущий бог! —За ним народ вопил неугомонно.—Мы супостатов победим, собратья!»А он вздыхал и думал утомленно:«Прими меня, господь, я изнемог,Не в силах я молиться без проклятья!»

ПЛАЧ ИЗВЕЧНЫЙ[219]Перевод А. Архипова

Зеленых свежих ветокРукою ты касался,Он и тогда казалсяКровавым, этот цвет…Гранат наш снова зеленВ саду пустынном этом,Как он прекрасен летом,Когда теплом согрет.А ты, мой бедный отрок,Поникший стебелек мой,Всей этой жизни блеклойНавек увядший цвет,Лежишь в земле холодной,Зарыт в могиле черной,О, этот необорныйЩемящий, лютый бред…

САН-МАРТИНОПеревод А. Архипова

Туман плывет над седымиВзъерошенными холмами,Мистраль воюет с волнами,И пенное море ревет,А в маленьком городишкеНарод веселится чинный,Удушливый запах винныйДурманит и в голову бьет.Со скрипом вращается вертел,Под ним догорает колода,Охотник стоит у входаИ словно кого-то ждет,Глядит он, как в небе багровомПтиц стаи кружатся темных,Как мыслей тяжких, бездомныхБлуждающий хоровод.

ПЕРЕД СОБОРОМПеревод А. Архипова

Солнце царит, затопляяЗемлю потоками света.Встало огромное летоВ огненной вышине.В городе раскаленномТени соборов сини,Площади, как пустыни,В душном томятся огне.В каплях горячего пота,В тяжкой усталости знояЖуткою желтизноюЛица людей бледны.Лишь в полутемных нефахУрны белеют прохладно —Праху великих отрадноВ сумраке тишины.

ЭЛЛИНСКАЯ ВЕСНА[220]Перевод А. Ахматовой

(I. Эолийская)

Лина, зима подступает к порогу,в холод одетый, подъемлется вечер,а на душе у меня расцветает майское утро.Видишь, как искрится в розовом светеснег на вершине горы Федриады[221],слышишь, как волны кастальских напевов в воздухе реют.В Дельфах священных с треножников медныхпифии громко и внятно вещают,слушает Феб среди дев чернооких щелк соловьиный.С хладного брега к земле Эолийской,льдистыми лаврами пышно увитый,рея на лебедях двух белоснежных, Феб опустился.Зевсов венец на челе его дивном,ветер играет в кудрях темно-русыхи, трепеща, ему в руки влагает чудную лиру.Возле пришедшего бога, ликуя,пляской встречают его киприады,бога приветствуют брызгами пены Кипр и Цитера.Легкий корабль по Эгейскому морюс парусом алым стремится за богом,а на корме корабля золотится лира Алкея.Сафо, дыша белоснежною грудью,ветром наполненной встречным, в томленьенежно смеется, и волосы блещут, темно-лиловы.Лина, корабль остановлен, повисливесла, взойди на него поскорее;я ведь последний среди эолийских дивных поэтов.Там перед нами страна золотая,Лина, прислушайся к вечному звону.И убежим мы от темного брега к весям забвенья.

ГОРНЫЙ ПОЛДЕНЬПеревод К. Бальмонта

В великом круге гор, среди гранита,бесцветно-бледны, ледники отвесны,молчание в тишь безглаголья влито,полдневное безгласие лучей.Без ветра сосны словно бестелесны,подъяты к солнцу, в воздух тот редчайший,и лишь журчит, как цитры звук тончайший,вода, златясь чуть зримо меж камней.

ДЖОВАННИ ПАСКОЛИПеревод С. Ошерова

Джованни Пасколи (1855–1912). — Крупнейший итальянский поэт рубежа XIX и XX веков. В молодости увлекался социалистическими идеями, сотрудничал в социалистической печати, подвергался аресту (1878 г.). Дальнейшая жизнь поэта протекает в размеренных занятиях преподавателя средней школы, университетского профессора, в 1906 году унаследовавшего кафедру Дж. Кардуччи вместе со званием первого поэта Италии. Для Пасколи слово только тогда ценно, когда оно вобрало в себя все оттенки личных переживаний поэта, стало вполне его плотью и кровью. Предельной значительностью насыщается у него каждодневность, простые предметы действительности, ежесекундность жизненного волнения; стих обретает неподдельность естественной речи; мир оказывается бесконечным воспоминанием или сном поэта, вещи становятся символами, а их отношения раскрываются в мифе. Эти принципы поэтики Пасколи оказали большое влияние на крупнейших итальянских поэтов XX века, таких как Г. Гоццано, У. Сабо, Э. Монтале.

МЫСЛИ(Из цикла)С итальянского

ТРИ ГРОЗДИ

Три грозди есть на лозах винограда:в одной — освобожденье от скорбей,в другой — забвенья краткого отрада,а в третьей… Но не пейты сок ее, сулящий сон глубокий:знай, стерегут могильный этот сонбессонное страданье — страж стоокийи тайный тяжкий стон.

ПИРШЕСТВО ЖИЗНИ

О жизни гость, не медли ни мгновенья!Покуда льется в чаши рдяный ток,—насытив голод, но без пресыщеньяпокинь пиров чертог.Пусть розы и гиметского тимьянаеще струится сладкий аромати все друзья ликуют неустаннов сиянии лампад,—Ступай! Печально за столом постылымсмотреть, как меркнут яркие огни,печально одному путем унылымбрести в ночной тени.

ЛАСТОЧКИС итальянского

I

На холмике стоял среди полей,на дудочке играя, Доре. Сливацвела; был цвет ее еще белейсреди хлебов зеленого разлива.И персик цвел, весь — как один цветок,а там — другой, нарядный и счастливый,и был деревьев розовый рядок,как облака на утреннем просторе,когда гряду их озарит востоки с Альп они впервые видят море.Жужжали пчелы. Голоса ветвейслились, казалось, в низком гулком хореприветствуя приход весенних дней.Еще не зацветали только лозы —и плакали об участи своей.В себе вмещали солнце эти слезы.

II

Под сливою цветущей у сараяпоутру Доре ласточек скликал,на дудочке каштановой играя.Из ветки сочной мальчик извлекалзвук, будто долетавший издалёка —Вдруг первый вестник в небе замелькали вслед — другой. За желоб водостокадве ласточки спустились — и опятьисчезли прочь. И во мгновенье окаслетелись птицы — три, четыре, пять,все — парами. (Ведь ласточки когда-тораспятого пытались утешать,и с этих пор для нас их стаи святы.)Они вели о гнездах разговор,легко кружась над кровлею покатой.Тут Роза вышла из дому во двор.

III

Касатки здесь! И в марте, что в июне,—каштан в соку. А слива — вся бела!Услышав говор юрких щебетуний,шагнув, застыла Роза, как была —с корзиною на локте. Полон воздухмельканьем птичьих пар. Весна пришлацветут деревья, и касатки в гнездах!

НОЧНОЙ ЖАСМИНС итальянского

Раскрываются к ночи цветы жасмина.Я грущу, о близких моих вспоминая.Из аллеи, оттуда, где калина,прилетает бабочка ночная.Затихают крики, недвижен воздух,только дом никак не угомонится.Опускаются на птенцов в гнездахкрылья, как на глаза — ресницы.Все сильней от цветущей заросли жасминнойпахнет спелой клубникой полевою.Загорается свет в гостиной.Зарастают могилы травою.Жужжит пчела, возвратившись поздно,—свободной ячейки найти не может.В синеве, недавно беззвездной,вечер светила множит.Всю ночь разлетается с ветромаромат по саду густому.На второй этаж поднялись со светом…Погасили огни по всему дому…Светает. Цветы закрываются, подбираячуть вянущие лепестки, — но не время опасть им.Таинственная чаша до краянаполняется новым счастьем.

СОЛОН[222]С итальянского

Без песни пир уныл, как храм без блесказлатых даров — обетных приношений,затем что сладостно внимать рапсоду,в чьем голосе — Неведомого отзвук.Нет, говорю вам, ничего отрадней,чем слушать пение, бок о бок сидяв спокойствии за пирными столами,где белокурый хлеб и дым от мяса,покуда отрок черпнет из кратеравино, чтобы разлить его по чашам,и повторять слова священных гимновпод рокот струн кифарных, благостно звучащих,иль наслаждаться жалобною флейтой,чье горе претворяется тотчас жев блаженство у тебя в душе.«Солон, сказал ты: счастлив тот, кто любит,тот, у кого есть конь твердокопытный,борзые псы и друг в краях заморских.Теперь ты старец, и тебе, о мудрый,заморские друзья, и псы, и конис копытом крепким, и любовь не в радость.Теперь отраду ты обрел другую:вино — чем старше, песню — чем новее.Две новых — с первым после бурь затишьеми с первой стаей птиц — заморских песнив Пирей завезены женой эресской[223],и здесь она». — «О Фок[224], открой же дверии ласточку впусти!» — Солон ответил.Был праздник Антестерий[225]. Открываютв тот день кувшин и пробуют вино.В чертог вошла — с весенним ярким светом,с дыханием соленым волн Эгейских —певица, знавшая две новых песни:одну — о смерти, о любви — другую.Вошла задумчиво. Ей Фок скамейкус узором золотых гвоздей поставили чашу протянул. Она уселась,держа в руках певучую пектиду[226],потом безмолвно трепетных коснуласьперстами струн — и песню начала:«Яблоневый сад[227] под луной блистает,чуть дрожат цветы в серебристом свете,в синих, словно туча, горах летаетяростный ветер.С громким воем ветер в ущельях реет,крепкие дубы под обрывы рушит.Ветерок любви, лишь чуть-чуть повеет,силы иссушит.Пусть вдали, как солнце, я вижу златомилых мне кудрей, — но лучей касаньяжгут… Краса их — солнце, но в час заката,в миг угасанья.Расточиться! Стать огневого дискаотблеском я жажду, сияньем алым,в пору, когда солнце склонится низкок волнам и скалам.Манит низойти сумрак благодатный,солнце в глуби водной находит отдых.Неразлучный с ним, гаснет и закатныйотблеск на водах».Воскликнул старец: «Это смерть!» — но гостьяответила: «Нет, о любви я пела»,—коснулась струн и песню начала:«Плакать здесь грешно: ты в дому поэта!Кто сказал, что он на костре сгорает?Над атлетом плачь: красота атлетас ним умирает.Тленна доблесть тех, кто под клич военныйврубится во вражеский строй глубоко,тленна грудь — о да! — Родопиды[228], тленнокормчего око.Но нетленна песнь, что к лазурной твердина крылах взмывает, презревши Лету.А доколе песня бессмертна, смертинет и поэту.Пеплос твой не рви: не для нас могила.Что здесь вопля скорбного неуместней?Наша жизнь, душа, красота и сила —все станет песней.Пусть, кто хочет свидеться вновь со мною,песнь мою споет и струны коснется,—и опять, блестя красотой земною,Сафо проснется».Услышав песнь о смерти, молвил старец:«Дай заучить ее — и умереть!»

ОБВЕТШАЛЫЙ ХРАМС латинского

Какой бессмертный или бессмертнаятобой владели, храм обвалившийся,когда в тени обширной рощивысился ты средоточьем таинств?Кто чтил тебя? Каков этот был народодеждой, речью, верой и нравами?Привержен праву иль оружьюи на любое готов нечестье?Одним ответы скрыты молчанием.Народ и бог погублены временем.Упал камнями храм, и скоросамые камни земля засыплет.Здесь часто буду думать о бренностивсего земного, буду беседоватьс лишенным племени и храмабогом-скитальцем, для нас безвестным.

ИЗ «МАЛЫХ СИЛЬВ[229]» ЯНУСА НЕМОРИНА[230]С латинского

Знаю: в землю когда лягу под тяжкий гнет,свет дневной позабыв и позабыв себя,лед ли ранит чело, мыслей лишенное,из груди ли моей солнце взрастит цветы,—будут взором искать преданным юношив молчаливых снегах легкую тень мою,будут девы глядеть вечером в светлый час,не пройду ли я вдоль луга шафранного.Кто бы ни был тогда — отрок ли блещущийили дева, красой ярко цветущая,—знаю, будут ловить оба сквозь мглу слова,что сложил под напев тонкой цевницы я.Нет, не весь я умру, если есть новыеароматы, и лес песней неслыханнойвновь звучит, и над ним нас не забывшеенебо полнится вновь щебетом ласточек.

НИДЕРЛАНДЫ

ВИЛЛЕМ БИЛДЕРДЕЙКПеревод Е. Витковского

Виллем Билдердейк (1756–1831). — Поэт и ученый. Юные годы Билдердейка были целиком посвящены изучению древних и современных языков, математики, астрономии, геологии, военного дела. Окончив Лейденский университет, он в 1782 году становится адвокатом в Гааге. В 1795 году из-за отказа принести клятву верности новым властям поэт вынужден был покинуть Нидерланды, жил в Гамбурге, затем — в Лондоне, зарабатывая на жизнь частными уроками. В 1806 году Билдердейк вернулся на родину и получил должность придворного учителя нидерландского языка короля Людовика Бонапарта; он занимал также кафедру в королевском институте. После окончательного поражения Наполеона поэту было отказано в кафедре.

Поэтическое наследие Билдердейка огромно, он выступал во многих литературных жанрах, снискав себе славу как один из лучших нидерландских переводчиков, филологов и пропагандистов национальной литературы; при его непосредственном участии увидели свет собрания сочинений Марланта, Хейгеиса и многих других писателей прошлого. Билдердейк выступал против классицистических канонов поэзии XVII века и считал, что в поэзии «должно расцветать чувство».

Из стихотворных сборников Билдердейка можно назвать «Молитву» (1796), «Недуг ученых» (1807), «Поэтическое искусство» (1809), «Прощание» (1810), «Покаяния грешников» (1826).

РОЗЫ

Весной, на рассвете,Я видел в расцветеТе розы, что ныне поникли в пыли:Познавшие гореВ забвенье, в позоре —Былые владычицы щедрой земли.Сияли бутоны,Как перлы короны,Как россыпь алмазов весенних дождей,—Но свянули, сгнилиЦветы, что пьянилиСвоим ароматом просторы полей.Взираю в печалиНа все, что вначалеМеня покоряло своей красотой,—Она ненадежна,Пред горем — ничтожна,Вдвойне — на закате дороги земной.И пляски и пеньеУносит мгновенье,Рыданий и скорби приходят часы.День краток, он прожит —Цветы уничтожит,Как легкие капли рассветной росы.И сердце грубеет,И разум слабеет,Печаль, словно зимний туман, глубока.Смежаются очиВ предчувствии ночи —И жизнь отлетает, как запах цветка.

1812

СОВЕСТЬ

Что ты еси? Творца премудрая забава?Непостижимости незыблемая суть?Тебя приносит ночь, — ты рвешься к нам прильнутьИ нам продиктовать — что право, что неправо.Ты, эфемерная над бездной переправа,Что ты еси, вещай! В тупик ведущий путь?Вращенье шестерен, что не дает уснуть?Томлений и надежд всечасная облава?Где пребываешь ты? Внутри или вовне?Царишь ли наяву? Мерещишься ли мне?Иль отраженье ты чужих страстей, не боле?И до ответа мне Всевышний снизошел:«Я есмь все то, что есть, и совесть — мой глагол,И он гласит тебе: страшись Господней воли».

СВЕРЧОК

Чудесно бытиеТвое:Порою сенокоснойТы, славный полевой сверчок,С травинки нежной на сучокСпешишь за каплей росной.Пшеничное зерноДавноВ амбары лечь готово;Ты слышишь — в поле серп звенит,Ты малой долей будешь сытОбилия земного.На жатве, в молотьбеТебеКрестьяне услужают:И твой веселый разговор,И звонкий лягушачий хорИх уши ублажают.Ты не взыскуешь бед,—О нет! —Как злобные невежды,—Спешишь высоко ты вознестьО лете радостную весть,Селянам дать надежды.Заслушались, любя,ТебяБессмертные богини,Венерой ты благословен,Напевом чистым слух каменТы услаждаешь ныне.Не прерывай игру!В мируУдела нет чудесней:Ты, малая земная тварь,Взнесен над смертными, как царь,И продолжаешь песни.

АНТОНИ КРИСТИАН ВИНАНД СТАРИНГПеревод И. Озеровой

Антони Кристиан Винанд Старинг (1767–1840). — В студенческие годы находился под влиянием немецких сентименталистов, а также Я. Фейта, нидерландского поэта того же направления; позднее от подобной поэтики отошел. В позднем творчестве Старинга интересны прежде всего сюжетные стихи; поэт нередко обращается к образам народной сказки, в его стихах появляются карлики, ведьмы, домовые. Симптоматичней, однако, что наряду с этим он писал стихи о паровых машинах, воплощавших для него высшее достижение цивилизации. На поэзию Старинга оказали решающее воздействие поэты XVII века — «золотого века» нидерландской поэзии — Р. Фиссер, К. Хепгенс, Я. Катс. Его стихи на исторические темы (в частности, публикуемая в настоящем томе ода на русскую тему) основаны на хорошо изученном материале. Поэтический дар Старинга был высоко оценен Э.-И. Потгитером (см. ниже). Однако современникам стиль его казался вычурным, и широкой популярностью поэт не пользовался. Наиболее значительное поэтическое произведение Старинга — цикл «Яромир» (1820).

МОРОЗ

Мороз, хотя седобород,Кровь с молоком старик.Со вкусом ест, в охотку пьет,Спешить он не привык.Над каждым саженцем в садуКряхтит, весь день отдав труду.Коль все цветы защищены,Сорвет он поцелуй весны.Когда скует озера лед,Дорожкой станет беговой,—Он на коньках добыть почетСпешит, как будто молодой.На санках с девушкой скользитИ, как повеса, егозит.Бежит с обветренным лицомЗа иноходцем с бубенцом.Снежинки, как пчелиный рой,К нему летят со всех сторон.С печалью свыкнувшись, поройБез устали хохочет он.Водить он любит хороводИль долгой ночью напролетИграть в головоломки слов,Не замечая бой часов.Вот ветер западный возник —И сразу оттепель и грязь.Тогда в поэзии старикС погодою находит связь.Боль в наслажденье перейдет —Восточный ветер верх берет.Дорогу снова лед мостит,Как мост, друзей соединит.От злоязычных прочь речей!Жизнь у Мороза нелегка.Короче сон его ночей,Все тает скарб у старика.Мы поднесем ему в свой срокИз веток пальмовых венок.Хотим, чтоб голос струн вознесНаш клич: «Да здравствует Мороз!»

ПАРОВЫЕ МАШИНЫ

Столетиями мчал нас по дорогам конь;Но разум тайна странная томила.И слабым смертным дал обузданный огоньВсе силы покоряющую силу.Не зная устали, стихии укротив,Несет сокровища из глубины бездонной.Повозки без коней, просторы проглотив,Бегут по колее бессонной.Бьют лопасти колес и движут корабли,Освобожденные от парусов и весел,И поршни, как сердца, одушевить смоглиТупую тяжесть всех ремесел.О Нидерланды! Вы — распахнуты морям,От ила и песка освобождайте воды,Пусть золото зерна моря приносят к вам,Понявшим таинство природы.Невежества покой всегда ведет в тупик,А разума заря — светла и неизбежна,Пусть век чудес пока к литаврам не привык,Его венчают лавры нежно.Веди, стремление! Все ближе высота,Где слово вещее слышнее в скромном храме.Пока еще мой прах не давит немота,Я славлю знание, как знамя!И будущего мглу пронзает зоркий взор.Каким величием его чревато лоно!Лишь предрассветный сумрак до сих порЯ чтил коленопреклоненно.

ЗАЛОЖЕНИЕ ОСНОВ МОРСКОГО МОГУЩЕСТВА РОССИИ, ТОРЖЕСТВЕННО ОТПРАЗДНОВАННОЕ ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ 23 АВГУСТА 1723 ГОДА

Смотрите, гордые князья,Отбросив скипетр и державу,На победителя по праву —Не вам венок сплетаю я.Тому, кто невский склеп болотРазрушил жизнью многотонной,Тому, кто в варварстве рожденныйБыл призван просвещать народ;Учитель, плотник, воин, жрец!Его приветствую! И славуПою его крутому нраву,И вторит мне оркестр сердец.Вот ботик, что познал почет,Когда был юн его создатель,На праздник, словно зачинатель,По волнам трепетным плывет.Он — прародитель тех судов,Чьи кили глубину пронзили,Что вслед за ботиком проплыли,Расправив крылья парусов.Мир чествует, как господина,Того, кто замер у руля,От скал, где Новая Земля,До плещущихся волн Эвксина.На вас, на ваше торжество,На воинство свое морскоеОн смотрит с гордостью мирскою,—И видит весь народ его.Подходит ботик! Все судаЧесть отдают ему с почтеньем,Морская гладь полна волненьем,Своею ношею горда.«Да здравствует!» — звучит вокруг,Кроншлот грохочет над гранитом,И медь сияет под зенитом,И барабанный бой упруг.Гром пушек с самого утра,И дым, как флаг, окутал клотик:Приветствуют петровский ботик,Любимый первенец Петра.Но Петр за маленьким рулемЗастыл, грядущее провидя…Любя, воюя, ненавидя,Там шел народ своим путем.По мановению судьбыМгновенно обострилось зренье,И он увидел восхожденьеК вершинам славы и борьбы.Фундамент прочен, ведь не зряЕго своим скрепил он потом,Свой город каменным оплотомНароду русскому даря.Не дрогнул русский великанПод западным суровым шквалом,Над белым снегом следом алымЧужой рассеялся туман.И снова праздновал народПетровскую годину чести,И с победителями вместеТогда, казалось, Петр идет.Когда взмахнул мечом тиранНад синим Средиземным морем —Его отвага стала горем,—Не врачевали лавры ран.И в Дон и в Неман кровь теклаГрабителей, в бою сраженных,В московском полыме сожженных,Не стало крыльев у Орла.Но вновь клинки обнажены —Теперь султан считает раны,А благодарные БалканыРоссией освобождены.Вот что увидел взгляд Петра —Строителя и полководца…Вокруг звучит иль в сердце бьетсяНесокрушимое — ура!И вот он руку подает —Искатель и знаток талантов —Помощнику из Нидерландов!С ним Кройс. Моя душа поет!

ЭВЕРХАРД ЙОХАННЕС ПОТГИТЕРПеревод Е. Витковского

Эверхард Йоханнес Потгитер (1808–1875). — Поэт, прозаик, критик. С 1837 года — один из основателей и редакторов литературно-критического журнала «Вожатый», с 1843 по 1865 год — его руководитель. Поклонник и пропагандист поэзии ушедшего «золотого века», Потгитер вошел в историю нидерландской литературы как страстный борец против мещанской косности и самоуспокоенности; под различными псевдонимами Потгитер выступал на страницах своего журнала, отдавая весь свой дар делу пропаганды национальной литературы. Целый отдел журнала был посвящен молодым писателям и поэтам, доселе неизвестным или малоизвестным.

Стиль Потгитера отличается изощренностью формы и нарочитой архаичностью языка. Первый его стихотворный сборник — «Север в набросках и картинах» — вышел в 1836 году. Известность принес поэту сборник «Песенки Бонтеку» (1840), подчеркнуто стилизованный под поэзию «золотого века». Из других книг Потгитера интересны «Государственный музей в Амстердаме» (1844), «Флоренция» (1865), «Поэзия» (1868).

МАТИЛЬДА

Голос лютни тихоструннойПрозвучал Матильде юнойСквозь вечернее окно:Не закрыты были ставни,Схлынул вал жары недавней,Так прохладно, так темно!Ветерок скользил над нею,Гладил волосы и шею,Гладил плечи, осмелев,И струились из прохладыСладкозвучные руладыИ пленительный напев.Под окно из лунной пущиВышел юноша поющий,Посреди ночных тенейДерзостно представши взору,—В дом, за шелковую штору,Пожелал проникнуть к ней.Все же деве было ясно,Что впускать небезопасноПо ночам певцов к себе.Сердце тает, словно свечка:Береги свое сердечко,Не ответствуй их мольбе!Но стоял певец влюбленныйНа лужайке на зеленой,С лютней звонкой на весу,—Он не пел: «Склонись поближе!»Не шептал: «Впусти, впусти же!»Нет, он пел ее красу.Пел певец: «Какие брови!Как сдержу волненье крови,Если на уста взгляну?Каждый взгляд ее недаромПолон сладостным нектаром!»Как не подбежать к окну?Пусть доказало бесспорно,Что весьма любовь злотворна,Преисполнена тщеты —Но как сладостно, как славноСлышать, что на свете равнойНе найдется красоты!И в окно она взглянула,И мигнула, и кивнула,И, смущения полна,Опуская взоры долу,Напевая баркаролу,Закружилась у окна.Но певец, упрям и зорок,Видел: меж оконных створокПоказалась щель как раз…Хрустнул куст, расцветший пышно…Кто в окно скользнул неслышно —Неизвестно. Свет погас.

СОЛДАТ ЕГЕРСКОГО ПОЛКА

Эх, егерек, бедняга,Седеющий солдат,Слуга того же флага,Что сорок лет назад!Ты хворями тревожим,Но койка в доме божьемНе для твоих седин,—Твой жребий безотраден,Казенный кошт не даден,Ты брошен, ты один.Пускай трешкот разгромлен,Влекомый бечевой,—Неужто так же сломленИ дух высокий твой?Питомцы неудачи,Вы вдоль дорог, как клячи,Влачитесь, егерьки,Шагаете без счета —Помог бы вам хоть кто-то,Да, видно, не с руки.Упрямый, седоглавый,Плетешься тяжело;Со дней военной славыДве сотни лет прошло:Голландия, свободнойВоспряв из пены водной,Поднять могла в гербеВетрило с бечевою,—Отмстившая с лихвою,Благодаря тебе!Страна копила силуВрагам наперекор,Канату и ветрилуПокорствовал простор,Был величав и четокПриказ луженых глоток,И барки строем шлиВдоль берегов прекрасныхЗемель новоподвластныхИ вдоль родной земли!Но неудачный жребийНам выпал в те года,—Зашла, как видно, в небеСчастливая звезда.Упрямо шли к победеЧванливые соседи —Поди, останови!Хвала тебе, бедняге!Лишь ты огонь отвагиСумел сберечь в крови.Эх, егерек, не ты лиОтчизне был слугой?Ты дряхнешь, ты в могилеСтоишь одной ногой.Но есть иное благо,Есть честь и гордость флага,И вновь грядет рассвет:Над крепостною башнейНе свял еще вчерашнийВенец твоих побед!Еще настанет битва,Ты первым будешь в ней,—Да сбудется молитваТвоих тяжелых дней!Былые помни войны,Храни огонь, достойныйНаследья твоего,—И в старости превратнойБлюди свой опыт ратный,Живое мастерство!Эх, егерек убогий,Эх, егерек седой!Озарены дорогиСчастливою звездой!И вдаль с тобою мчитсяК рассвету колесница,Ты, гордый и прямой,Стоишь в мундире новом,Стоишь в венке лавровом —Прими же грошик мой!

ТАК И ЭТАК

О, радость юного огня,Когда, усилий не ценя,Я в горы шел, — когда меняМанили кручи,—Чтоб там, в тени густой сосны,Познать величье вышины,Где с осени и до весныГнездятся тучи.Воистину бывал я рад,Когда летел на землю град,Небес багряный маскарадМне был по нраву,—Но гром стихал, редела мгла,Заря благую весть несла:Ушла зима, весна сошлаНа мир по праву!Почтеннейшие! НавсегдаУмчались юности года,—Как их воспомню без стыдаИ сожалений?В конюшне стоя без седла,Была лошадка весела,Она не грызла удилаВ горячей пене.Сияли зеленью леса,Сверкала на траве роса,Мне улыбались небесаВ начале мая,Так звонко пели соловьи,Но мне хотелось в забытьиОплакать горести свои,Весне внимая.О, встреча с морем и волной,Когда палит июльский знойИ жаждет лист во тьме ночнойПочуять влагу,Но вал морской к прибрежью льнет,Прибой под скалами ревет,—Веди ладью в водоворот,Яви отвагу!Как юный бог, спеша вдохнутьГрозу в подставленную грудь,Плывешь, победоносный путьВо тьму нацеля,Чтоб без руля и без ветрилСкользить, покуда хватит сил,Лететь, покуда не испилВесь кубок хмеля!О, роскошь — в поле иль в лесуС ружьем тяжелым на весуУмело выследить лису —Хвала добыче!А если крупно повезет —Под вечер сбить тетерку влет,Кто в восхищенье не придетОт доброй дичи?О, роскошь юношеских лет,Когда вела меня чуть светЗа раненым самцом воследТропа оленья,О, как он взоры мне ласкал,И посреди отвесных скалВеличья гибели искал,А не спасенья!Крыла у юности легки:Как сладостно надеть конькиИ с ветром наперегонкиЛететь свободно,Бежать по брызжущему льду,Забыть печаль на холоду,В философическом бредуНе гнить бесплодно!Быть может, мне претил покой,Я рвался в море сквозь прибой,Меня над бездною морскойВалы качали;Вернувшись, я лишался сил,Меня смущал мой юный пыл,—В забавах я не схоронилСвои печали.Звенел смычок в вечерний час,Шли косари в веселый пляс,Неужто счастье каждый разЛишь в танцах было?Благоухал высокий стог,В нем до зари проспать я мог,А на хрустальный ручеекЛуна светила.Порой из ближнего селаНавстречу мне девчонка шла,Тропа всегда узка былаСреди пшеницы,А нынче — сколько ни шумятЦветы, но их покров не смят,Навек увял роскошный садМоей денницы.Чуть свет с постели я вставал,Скорей, чем рог к охоте звал,Но нет, я весел не бывал,Охотясь в чаще,—Печально брел по лесу яИ слышал только гром ружья,И крики соек у ручья,И стон щемящий.О чем я думал в те года?При свете солнечном всегдаЗеркальная равнина льдаВсего чудесней,—Звенела песня над катком:«Взгляни кругом, беги бегом»,—Но не томился ль я тайкомПри звуках песни?О, как сверкает окоем,Когда с подружкою вдвоемТо спуск встречая, то подъем,Скользишь с опаской,И на бегу почуешь вдругКасание горячих рук,И, слыша шуточки вокруг,Зальешься краской.Нет, много лучше было мнеС друзьями — иль наедине —Сидеть в домашней тишинеИ беззаветноВпивать живительный родникВ словах проникновенных книг,Последних истин каждый мигВзыскуя тщетно.

ВИЛЛЕМ КЛОСПеревод Е. Витковского

Виллем Клос (1859–1938). — Изучал классическую филологию в Амстердаме. Один из основателей журнала «Новый вожатый» (1885). Принадлежал к движению «восьмидесятников», чье значение далеко выходило за пределы нидерландской литературы (в частности, целое поколение индонезийских писателей начала XX в. выросло под их влиянием). В конце 80-х годов Клос был признанным главой нидерландской литературы. Клос находился под сильным влиянием поэтики Шелли и Китса; сонеты немецкого поэта Августа Платена и рано умершего нидерландского «восьмидесятника» Жака Перка были для него эталоном поэтической формы. Один из лучших сборников Клоса — его «Книга Младенца и Бога» (1888), состоящая из сонетов. После 1890 года поэт обращается к созерцательным философским стихам. Широкой известностью пользовались три сборника Клоса «Строфы» (1894, 1902 и 1913).

МЕДУЗА

Взирает юноша с мольбою страстнойНа божество, на лучезарный лик,И тяжких слез течет живой родник,Но изваянье к горю безучастно.Вот обессилел он, и вот — напрасно —Он рвется в смертный бой, но через мигОн побежден, и вот уже поник,—А камень смотрит хладно и ужасно.Медуза, ты, лишенная души, —Верней, душа твоя прониклась ядомВ бесслезной, нескончаемой тиши,—Пускай никто со мной не станет рядом,Но я склоню колени — поспешиПроникнуть в душу мне последним взглядом.

ВЕЧЕР

Куртина в ясных сумерках бледна;Цветы еще белей, чем днем, — и вотПрошелестел за створками окнаПоследней птицы трепетный полет.Окрашен воздух в нежные тона,Жемчужной тенью залит небосвод;На мир легко ложится тишина,Венчая суеты дневной уход.Ни облаков, ни ветра нет давно,Ни дуновенья слух не различит,И все прозрачней мрак ночных теней,—Зачем же сердце так истомлено,Зачем оно слабеет, — по стучитВсе громче, все тревожней, все сильней?

* * *

«О море бурное…»

О море бурное, что бьется в страсти дикой,Зерцало, данное изменчивой судьбе,О море, вечное в неверности великой,Даритель красоты, неведомый себе.Одето влажною лазурного туникой,Преображенное в немыслимой волшбе,Оно грядет к брегам толпой тысячеликой,И в ярости ревет, и сетует в мольбе.О, если бы моя душа вострепетала,Как море синее, светла и хороша,Я не томился бы в тщете земной устало,—С презреньем низкие заботы отреша,Благой покой познав, душа бы морем стала —У моря нет границ, — так стань же им, душа!

* * *

«Я — царь во царстве…»

Я — царь во царстве духа своего.В душе моей мне уготован трон,Я властен, я диктую свой законИ собственное правлю торжество.Мне служат ворожба и колдовство,Я избран, возведен, провозглашенИ коронован лучшей из корон:Я — царь во царстве духа своего.Но все ж тоска порою такова,Что от постылой славы я бегу:И царство и величие отдамЗа миг один — и смерть приять смогу:Восторженно прильну к твоим устамИ позабуду звуки и слова.

ABE МАРИЯ

Была ночная синева нежна;Я грезил; из неомраченной далиЗлатые звезды ласково сияли;Дремала утомленная луна.И грезою предстала мне Она —Созвездия, столь ясные вначале,Над ней слились в подобие вуали,Струящейся, как чистая волна.Возлюбленная, Ты явилась мне!Мария, аве! — к небу возлетая,Возник мой голос в воздухе ночном,—Исчезли мысли обо всем ином:Я видел, как стоишь Ты, Пресвятая,В златом дожде, висящем в вышине.

* * *

«Деревья в позднем золоте стоят…»

Деревья в позднем золоте стоятИ ждут зимы недальнего прихода.Как бы вершит осенняя погодаПрощанья с жизнью медленный обряд.Любовью и поэзией объятЯ был всю жизнь, — мне не лгала природа, —Но в окончанье бытия и года,Как понял я, никто не виноват.И невозможно сделаться покорней,Чем из бегущей жизни вырвав корни,И помыслы становятся просты:Небытие придет на смену яви,Ожить не вправе мертвые цветы —Но я в своем стихе воскреснуть вправе!

АЛЬБЕРТ ВЕРВЕЙПеревод Е. Витковского

Альберт Вервей (1865–1937). — Поэт, критик, историк литературы. Один из виднейших участников движения «восьмидесятников». В 1901 году Вервей основывает журнал «Двадцатый век», в 1905 году журнал «Движение». В 30-е годы А. Вервей выступил с осуждением фашизма.

Ранняя поэзия Вервея находится под сильным влиянием Шелли, Китса, Гете, а также Стефана Георге, с которым поэт состоял в многолетней переписке. Поздний Вервей обращается к жанру философских раздумий.

Наиболее известны сборники Вервея «„Персефона“ и другие стихотворения» (1885), «О любви, имя которой — дружба» (1885), «Земля» (1886), «Новый сад» (1898).

ТЕРРАСЫ МЕДОНА

Далекий город на отлогих склонах,ни шороха в легчайшем ветерке.Прислушался — услышал смех влюбленных,гуляющих вдвоем, рука в руке.Неспешным взором тщательно ощупалнезыблемые профили оград,отягощенный облицовкой купол,старинный водоем, осенний сад.И на руинах каменных ступенейболезненно осознаю сейчас,что мертвые предметы совершеннейи, как ни горько, долговечней пас.

МЕРТВЫЕ

В нас мертвые живут, мы кровью нашейпитаем их, — в деяньях и страданьяхпо равной доле им и нам дано.Мы вместе с ними пьем из общей чаши,дыханье их живет у нас в гортанях,они и мы — вовеки суть одно.Да, мы равны — но мертвые незрячи;одним лишь нам сверкает свет Вселенной,одним лишь нам дороги звезд видны.Вовеки — так, и никогда — иначе,и оттого для них вдвойне бесценнамечтательная тяжесть тишины.

СОЗВЕЗДИЕ

Была темна дорога, словно ров.Он знал, что в зарослях таятся змеи.Бледнел закат полоской вдалеке.И он ступил, спокоен и суров,на узкий путь — и разве что сильнеесвой виноградный посох сжал в руке.И мнилось, что огромную змеюон убивает в тусклом звездном свете,на небе встав над нею в полный рост.И там, у эмпирея на краю,его обвили золотые плетимерцающего лабиринта звезд.

АСТРОНОМУ

Ты знаешь звезды и в ночную поруглядишь на карту, а не в глубь небес,и твоему внимательному взоруясны размеры звезд, их яркость, вес.Вокруг тебя в непостижимой дрожисомкнулся Космос обручем одним,но нет на свете ничего дороже,чем образ, — он в твоей душе храним:там, в сельском доме, где сердца влюбленныхсейчас ведут неспешный разговор,—стирают мысль о солнцах и эонахвеселый детский смех и женский взор.

* * *

«Скорби и плачь…»

Скорби и плачь, о мой морской народ!Еще недели две, тревожных даже,—продав улов, при целом такелаже,себя счастливым счел бы мореход.Но тени над прибрежиями виснут,и воет шторм, за валом вал валя,что возразит скорлупка корабля,когда ее ладони шквала стиснут?Трещит канат, ломается бушприт,летят в пучину сети вместе с рыбой,на борт волна ложится тяжкой глыбойи дело черное во тьме творит.Пусть вопль еще не родился во мраке,лишь пена шепчется, сводя с ума,но борт хрустит, ломается корма…Качай, насос! Вода на полубаке!Придет рассвет, но нет спасенья в нем,кораблик вверх глядит пробитым трюмом.И женщины с усердием угрюмымглядеть на море будут день за днем.Лишь гулкой тишиной полны просторы.Мы — нация бродяг в стране морской,нам неизвестны отдых и покой,и зыбко все, и нет ни в чем опоры.

СЕМЕРО ПЛУТОВ

Король и верный полицайкак-то направились вдаль.Полицай перчатками гордо сверкал,король же — кушал миндаль.И увидал король: в лесупрячутся семь плутов.И молвил король: «Не дремли, полицай,Ты, надеюсь, к делу готов!»Полицай сказал: «Наручников нет,однако есть шнурок!»Но молвил король: «Все равно вяжи,дадим плутам урок!»И первому плуту тогдасказал полицай: «Прости,любезный, свяжи-ка руки себеи остальным шести!»Всех семерых шнурком связали молвил: «Что ж, идем!К эшафоту бегите, семь плутов,между мною и королем!Повесить вы себя должны —вас виселицы ждут!Позор не смыт, покуда в странеесть хоть единый плут!»И к виселице семь плутовнаправились гурьбой,и в них король все время бросалминдальной скорлупой.Но возле виселицы — шнуркунашлась иная роль:на нем повешен был полицай,а вместе с ним — король.

НОРВЕГИЯ

ЮХАН СЕБАСТЬЯН ВЕЛЬХАВЕН

Юхан Себастьян Вельхавен (1807–1873). — Поэт-романтик. Родился в семье священника. Получил богословское образование. В противоположность Х.-А. Вергеланну (см. о нем ниже), утверждая общность духовной жизни и культуры Дании и Норвегии. От художнике поэт требовал ясности и стройности изложения. Литературная полемика Вельхавена с Вергеланном отразилась в стихотворении «К Хенрику Вергеланну» (1830) и в целом ряде других произведений. Основное вклад Вельхавена в норвежскую поэзию — сборник сатирических сонетов «Рассвет над Норвегией» (1834), критикующих состояние норвежской духовной жизни и адресованных Вергеланну. Лирика Вельхавена, собранная и книгах «Стихи» (1839), «Сборник стихов» (1860), посвящена главным образом изображению норвежской природы и душевной жизни человека. Поэт внес существенный вклад в сокровищницу национальной культуры.

На русском языке произведения Вельхавена публикуются впервые.

ТЕРНОВНИКПеревод А. Шараповой

Ты любишь дерево — но без шипов.А ты ведь знаешь, сколько есть враговУ неокрепшей поросли, но редкоТы перевяжешь раненую ветку,Заметив кровь на лепестках цветов.Но терние — лишь след зажившей раны.И древу, как тебе, пришлось страдать,Чтобы потом цветами запылатьИ обрасти листвой благоуханной.Когда весной я через рощу шел,То дерево, склоняя гибкий ствол,Шептало мне: «О милый, ненавидяМеня за каждый маленький укол,Не вспоминал ты о моей обиде!»

БЕРГЕНСКИЙ ОКРУГПеревод И. Озеровой

Ветер подул с востока,В листьях лип вздохнул одиноко,Туча на запад плавно плывет,Грусть унося с собою,Туда, где в пене прибояДетство стареет за годом год.Детства дни золотые —В книжке старинной картинки цветные,Каждой картинки напев узнаю,Все, что грезилось, — рядом:Под пенистым водопадомМне Хульдра[231] вручила арфу свою.Знаешь ты влажные нивы?Словно храм, они молчаливы,Безымянны, безлюдны, бесплодны они.Над речками цвета сталиБерезы мне подсчиталиВсех утрат моих черные дни.Видел ты лес, нависшийНад рекой, над волной наивысшейВ тяжеловесной графике скал?Там, на полянах цветочных,Счастья глубинный источникПод птичьими гнездами я отыскал.У ограды райского садаВечной стражи сурова преграда:Хребты рассекли небосвод, как клинки,Но на доспехи герояДисе[232] роняет пороюВсех беззащитных роз лепестки.Там берега пустынны,К ним плывут киты-исполины —В шторм даже их защищает земля,Флаги над бухтами реют,Фрукты червонные зреютОколо мачт твоего корабля.Там создал господь на пробуТень бессмертья для смертной особы.Там лес и залив звучат, как хорал,Песни дрозда повторяя,Эхо сурового края.Слышится в храме сводчатых скал.Мечта не знала закатаВ моих светлых дубравах когда-то,Где качалась моя колыбель в тишине;От страшного сновиденья,От тяжкого пробужденьяПамять лучше лекарств помогает мне.Душа Норвегии, здравствуй!В зимних бурях опасных странствийТы как титан, закаленный в борьбе;Но под броней тяжелойВижу тебя веселой,Бьется сердце любви в тебе.

СИЗИФ[233]Перевод А. Шараповой

Счастливые могли сойти гурьбоюВ Элизиум[234], где медленная влагаБесшумных рек и полнота покояНапоминала им земные блага.Но мне открылась даль иного мифа:Зеленый куст, склонившийся над Летой[235],Стон музыки и немота Сизифа.Проходят дни. Зима сменяет лето.Счастливые несутся пестрой стаей.Ничтожные бредут толпой унылой.Он рвется вверх, безмерно вырастая —Еще гордясь закабаленной силой.Уже вот-вот он будет на вершине,Толпа теней его припомнит имя.Но камень рухнул — и опять в долинеЕго следы пересеклись с другими,Высот не испытавшими следами.И сам себе он кажется безвольнымНичтожеством: он не осилил камень,Который мог бы стать краеугольным.Нагорный храм мог сделаться итогомЕго мечты, возвысившись над бездной…Несчастный грешник, ты осмеян богом —Ты побежден в сраженье с бесполезным.Но каждым низвержением гранитаТы давишь змей, крадущихся по склонам.Храм не воздвигнут, но змея убита.Ты победил в стремленье непреклонном.

ВЕСЕННЯЯ НОЧЬПеревод И. Озеровой

Ночи весенней смутные сныДарят долинам покров тишины,Реки протяжные песни поютВ ритме ночных колыбельных минут.Словно в идиллии,Молят у лилииЭльфы: «Позвольте остаться нам тут!»Скоро взойдет молодая луна,Свет серебристый рассыплет она,И проплывут над землей облакаСном лебединым, неясным пока.Вскоре, лучистые,Девственно-чистые,Высветят чувства картину слегка.Так пробудись! Как бесценнейший клад,Память живую отыщет твой взгляд.Здесь ты один. Созови на советВоспоминания прожитых лет.Тихо, как облако,Призраком обликаВремя проступит сквозь пепельный свет.Слышишь, как птицы поют в сосняке…Все, что мечтал ты услышать в тоске,Опытом прожитой жизни измерьВсе, что открыл ты в природе теперь,—В лунном свеченииЛед облегченияПрежних страданий твоих и потерь.

ХЕНРИК АРНОЛЬД ВЕРГЕЛАННПеревод И. Озеровой

Хенрик Арнольд Вергеланн (1808–1845). — Крупнейший поэт-романтик. Родился в семье священника, изучал в университете теологию, историю, ботанику и медицину. Выражал радикально-демократические взгляды, был сторонником крестьянской демократии. В 1830–1839 годах издавал журнал «Для общины»; с 1838 года до последних лет жизни — журнал «Для рабочего класса». В сборниках «Стихи, первый цикл» (1829) и «Стихи, второй цикл» (1833), проникнутых идеями политического свободомыслия, стремлением к национальному освобождению Норвегии и со культурной независимости от Данни и Швеции, поэт живо откликается на события, происходящие в Европе. Свое политическое и духовное кредо Вергеланн выражает в поэме «Создатель, человек и мессия» (1830); обличая тиранию королевской власти и гнет религии, он провозглашает идеал народной республики. В 1844 году в повой редакции этой поэмы Вергеланн утверждает свою веру в победу добра и справедливости над царством тираним и лжи. Стих Вергеланна отличается яркой метафоричностью и смелостью образов; поэт часто обращается к свободному стиху. В конце 30-х — начале 40-х годов Вергеланн создает ряд прозаических и драматических произведений. Умер от туберкулеза.

Творчество Вергеланна оставило яркий след в истории норвежской культуры и оказало большое влияние на писателей последующего поколения, в том числе на Б. Бьёрнсона и Г. Ибсена.

На русском языке стихи Вергеланна публикуются впервые.

ВЕСНЕ

Весна! Спаси меня, весна!Тебя любил я всех нежнее.Трава ценней, чем изумруд,И анемоны — сердце года,Хотя наступит время роз.Они порою снились мне,Ко мне склонялись, как принцессы.Но Анемона, дочь весны, всегда душой моей владела.О Анемона, подтверди, как я склонялся пред тобою!Ты, мать-и-мачеха, и ты, бездомный пыльный одуванчик,Скажите, как я вас ценил — превыше злата неживого.Ты, ласточка, поведай всем, как для тебя я пир устроил,Когда вернулась из скитанийТы, как посланница весны.Скажи холодным облакам, чтоб не вонзали больше иглыВ мою израненную грудь…Ты, старый дуб, как божествоМной почитаемый, я ночкиТвои воспел, как жемчуга!Хотелось стать мне юным кленомИ крону нежную мою связать с твоим бессмертным корнем!Скажи, старик, что это правда,Ты патриарх — тебе поверят.Ты защити, а я вином поить весною корни стануИ бескорыстьем поцелуя все шрамы вылечу твои.Весна! Старик давно охрип,У анемон устали руки,Простертые к тебе с мольбой,—Спасти того, кто любит верно.

МОЕЙ ЛАКФИОЛИ

Когда ты блеск утратишь свой,я не прощусь с твоей листвой,я буду там, где мы росли,как часть земли.Тебе я шлю последний крик,последний взгляд к тебе приник;и в трепете воздушных струйпоследний поцелуй.Я дважды прикоснусь к устам,сначала попрощаюсь сам,а роз моих любимых кусттвоих коснется уст.С ним разминусь, уйду во тьму…Ты передай привет ему,пусть на могиле зацветет,когда пора придет.Хочу, чтоб на груди моейлежала роза новых дней…Прошу, в дом смерти призовиты только свет любви.

АРМИЯ ПРАВДЫ

Слово? Кто услышит слово,боль стихов?Вечна беззащитность слов.И когда слова готовыв бой идти, где им силы наскрести?Правдой мир пренебрегает.Но пред нейнебо блеск своих огнейв молнии переплавляет.Это весть, что величье правды — есть.Почему ж в сраженье этомне видната, что небом рожденаи одета звездным светом?Что ж вперед на врага нас не ведет?Почему не разбиваетвойск шатрытам, где в бой идут миры,где героев убивают?Тем, кто должен пасть,дай над жизнью власть.Войско тьмы сломить не просто.Так прочнысуеверия опоры, так черны,что от люльки до погостакраток путь.Трудно тьму перешагнуть.Но — вперед! — сквозь боль и беды,войско слов!Ведь творцом в конце концоввам обещана победа.До конца —с правдой, детищем творца.Слово! Правды славный воин!Ты храбрец!Из достойнейших сердецбудет храм тебе построен.Мир простернад тобой небес шатер.Слово! Приоткрой забралои — вперед.Сила слова все растет,хоть порою сил так мало.Лишь тебеВечность суждена в борьбе.Потому, малыш отважный,не ропщи,в пораженье отыщиотблески победы важной.В мраке лжитропку правды подскажи.

Я САМ

Неужто я не в духе, Моргенблад[236]? Хоть мне необходимо только солнце,чтобы от счастья громко рассмеяться…Вдохнув листвы нежно-зеленый запах, я, как от легкого вина, пьянеюи забываю бедность и богатство, друзей моих и недругов не помню.О щеку трется кошка неяшой шерстью и ссадины душевные врачует;и глазах собаки, как на дне колодца, топлю я беды горькие мои.Плющ под окном мне на ладонях листьевприносит разные воспоминанья, которые не надо бы хранить.Прошепчут капли первого дождя мне имена людей, меня предавших,и лабиринты дождевых червей они отравят, соскользнув на землю.Меня, кто сто восторгов испытал от центифолии столепестковой,меня всего один листок газетный принудить хочет, чтобы я убилсекунду радости.А это — словно коварное убийство беззащитных небесно-нежныхи пурпурно-пышных беспечных бабочек;подобный грех бессмыслен и до дна души пронзает.И еще — попытка серым пеплом седины мне волосы до срока опалить,стряхнуть жемчужины секунд счастливых, которые усердно сеет время.Нет, горе-борзописцы! Лисьи когти напрасно вы вонзаете в скалу,цветы и мох соскабливая с камня.Как в раковине злобная песчинка, жемчужиной нападки станут в сердце,и диадему крепнущего духа они однажды радостно украсят.Где ненависть? На тысячу локтей ее уносят, улетая, птицы,она, как снег, под вешним солнцем тает и растворяется в морской пустыне.Но почему бы крови не кипеть в живущих жилах?Разве справедливо лишить ландшафт кипящего ручья?!Вы, ивы высочайшие, терпите, когда ручья стремительная пенасреди камней омоет ваши корни.Мне не по праву вечно голубое, похожее на круглый глаз глупца,извечно одинаковое небо.И разве небо хуже оттого, что в нем живут изменчивые тучи —необъяснимые вассалы солнца?И если бы я был совсем один,то разве стал бы менее великим тогда господь наедине со мной?Не жалуйся на беспросветность жизни, на звезды глядя,—ведь они, мерцая, о вечности беседуют с тобой.Сегодня ярко светится Венера! У неба тоже, может быть, весна?О ней мечтали звезды зимней ночью; теперь они сияют: Аллилуйя!У смертных множество богатств несметных!Душа, цветеньем неба наслаждаясь, приветствует цветение земли.Она прекрасней, чем весною звезды, хотя зенит цветенья не настал.Я обнажаю голову пред ликом звезды вечерней.Словно дождь хрустальный, она на землю изливает свет.В родстве с душою звезды.По вселенной идет душа, лицо, как маску, сбросиви грубый грим морщин стерев легко.Потом в душе застынет звездный свет, напоминая алебастр покоя.Как статуя, душа внутри меня; внимательно в ее черты вглядитесь!Теперь они, наверное, такие, как вам хотелось. Да, они застылив немом сарказме.У моей души — отныне кроткая улыбка трупа. Так почему же выопять боитесь?О, черт! Под алебастром сердце бьется, смеется и трепещет.И не в силах к нему вы жадность дланей протянуть.

БЬЁРНСТЬЕРНЕ БЬЁРНСОН

Бьёрнстьерне Бьёрнсон (1832–1910). — Один из крупнейших норвежских писателей-реалистов. Родился в семье сельского священника. Занимался журналистикой. Принимал активное участие в борьбе за независимость Норвегии, за создание норвежского литературного языка, выступал против милитаризма. Широкую известность Бьёрнсону-прозаику принесли повести из крестьянской жизни «Синневе Сульбаккен» (1857), «Веселый парень» (1860) и др. В эти же годы Бьёрнсон создает ряд романтических пьес на исторические сюжеты, пишет поэмы и лирические стихотворения. Поэзия Бьёрнсона проникнута духом борьбы за свободу; в ней звучат мотивы любви к родине, ее природе, к норвежскому народу. Драмы Бьёрнсона 70-х годов «Банкротство» и «Редактор» знаменовали собой наряду с пьесам Г. Ибсена рождение реалистической социальной драмы в Норвегии. Острая критика буржуазной действительности, характерная для этих произведений, продолжается и в драмах Бьёрнсона («Перчатка», «Свыше наших сил» и др.). В 1903 году Бьёрнсон становится лауреатом Нобелевской премии.

Творчество норвежского писателя оказало большое влияние на развитие литературы в Норвегии и других скандинавских странах. В России оно получило высокую оценку Л. Н. Толстого и А. М. Горького. Произведения Бьёрнсона неоднократно переводились на русский язык.

МЫ ЛЮБИМ ЭТОТ КРАЙПеревод В. Левика

Да, мы любим край родимый,Край лесистых круч,Море, ветер нелюдимый,Небо в хлопьях туч.Любим дым родного дома,И отца, и мать.Стужи бодрость нам знакома,Солнца благодать.Гаральд здесь набегам вражьимПоложил предел.Хокон был нам верным стражем,Эйвин песни пел.Начертал здесь кровью ОлафКрест на склонах гор.Сверре вел из этих доловС новым Римом спор.На врага точили бенныТопоры свои.Торденскьольд в поход священныйВыводил ладьи.Жены защищали кровьюЧесть родной землиИ без жалоб участь вдовьюДо конца несли.Правда, нас немного было,Но хватало все ж,—Коль валила вражья сила,Все брались за нож!Лучше сжечь гнездо родное,Чем отдать врагу.Я напомнить вам, герои,Фредриксхалл могу!Но насупилась погода,И пришла беда.Синеглазая СвободаРодилась тогда.С нею все легко, и что тамГолод иль война!Даже смерть для нас почетомСделала она!Враг бежал, покинув сечу,Но, подняв булат,Вышел нам визирь навстречу,Наш названый брат.Огорчась, без чувства местиСпор вели мы с ним,И теперь, три брата, вместеМы навек стоим!Славь, Норвегия, свой жребий,Ибо в дни тревогБог тебя услышал в небеИ тебе помог,—Чтоб не жертвою кровавой,Не ценой войныОтстояли мы и право,И покой страны.Да, мы любим край родимый,Край лесистых круч,Море, ветер нелюдимый,Небо в хлопьях туч,И, как бились наши деды —Гордость наших лир,—Будем биться до победы,Но за вечный мир!

ПРИНЦЕССАПеревод В. Левика

Принцесса в высокой светелке сидит,А парень проходит и в дудку дудит.«Эй, малый, зачем разыгрался? Уймись!Когда б не мешал ты, мечтой бы я ввысьПод солнце взлетела».Принцесса в высокой светелке сидит,А парень идет и уже не дудит.«Эй, малый, ты что ж не играешь? Стыдись!Когда б заиграл ты, мечтой бы я ввысьПод солнце взлетела».Принцесса в высокой светелке сидит,А парень проходит и снова дудит.Но в сумраке, плача, вздыхает она:«О чем я тоскую? Я, видно, больна,И солнце уж село».

О, ЕСЛИ Б ТЫ ЗНАЛА!Перевод В. Левика

Не смею с тобой завести разговор,Не смеешь ты кинуть мне ласковый взор,Брожу здесь, и думаю все об одном,И вижу тебя за высоким окном,И мысли плывут, словно челн без причала,А нам ни спросить, ни взглянуть, как бывало,О, если б ты знала!Когда я стоял тут на страже всегда,Была ты со мной холодна и горда.Стал редким я гостем, но видел не раз,Что ты не отводишь от улицы глаз.Два глаза людей погубили немало.Лишь тех, кто не сдался, беда миновала.О, если б ты знала!Но ты не узнала, и в горькой судьбеСтихи, как письмо, написал я тебе.С каким бы восторгом взлетело оноТуда, где ты, нежная, смотришь в окно!Уйду — чтоб не видела ты, не слыхала.Храни тебя небо от лютого шквала!О, если б ты знала!

МОРЕ ВСКРЫЛОСЬПеревод В. Левика

Море вскрылось, море вскрылось!Как зимою долги ночи,Ждать весны не стало мочи!Скоро ль синью вспыхнет море?Час — как месяц! То-то горе!Море вскрылось, море вскрылось!Любострастник, лед скрипучий,Просит ласки солнца жгучей.Солнце греет — весь он млеет,Солнце прочь — и он твердеет.Море вскрылось, море вскрылось!Шторм, ведь есть же лето где-то,Выбрось нам волнами лето!Приходи! Взмети буруны!Пусть поспорят с бурей шхуны!Море вскрылось, море вскрылось!Виден парус, пароходы,Небо ясно, ясны воды.Мир нам шлет благие вести,В мир мы шлем деянья чести.Море вскрылось, море вскрылось!Солнце, зной ли, дождь, прохлада —Вся земля поет, им рада,И, влюбленный, обновленный,Дух ликует просветленный.

МНЕ ВСЕ В АПРЕЛЕ МИЛОПеревод В. Левика

Мне все в апреле мило.Уходит то, что старо,И новому черед.А коль начнется свара,Так ведь покой гнетет.В желанье — вот где сила!Мне все в апреле мило,И лед, под солнцем зыбкий,И штормы, и ветра,Надежды, сны, улыбки,Все говорит: пора!И лето прикатило!

НОРВЕЖСКАЯ ДЕВУШКАПеревод А. Шараповой

Ты со смущеньем и насмешкойОт этих слов уходишь вдаль,—Но я люблю тебя, норвежка,Чья прелесть тоньше, чем вуаль.Твой взгляд скользит легко и странно,Как свет луны в полночный час,И есть ли лес такой туманный,Где б я не видел этих глаз?Я так люблю твой профиль гордый,—Как яснозвездная зима,Он чист. И все изгибы фьордаВ загадках твоего ума;И эти пряди — белокуры,Обвиты лентой позади,Как в сказках древности амуры,Трепещут на твоей груди;Люблю твой гибкий стан в движенье,Когда за свадебной фатойТы прячешь смутное влеченье,Играя властью озорной;И ножки — им дано природойНести с победой дни твоиИз царства силы и свободыВ обитель долга и любви.И эти губы — для счастливыхОберегает их Эрот.Корабль трофейный при отливахМоряк удачливый берет.Люблю! Но вот судьбы насмешка:Ты не признаешь свой портрет.Не верит ни одна норвежкаВсему, что говорит поэт.

МАРШ РАБОЧИХПеревод Э. Александровой

Раз, два! Строй! Равненье!Строй — залог удач в сраженье!В строй — и масса станет целым,Слабый — сильным, робкий — смелым!Веселей в строю дорога,Цель видней в строю намного:Предстает нам четкой, близкой,Как в бинокль артиллерийский!Раз, два! Строй! Равненье!Строй — залог удач в сраженье!Если сотня выйдет строем,Кое-кто кошель раскроет;Если тысячи сплотятся,Шум такой начнется, братцы,Что от этакого шумаСодрогнутся толстосумы!Раз, два! Строй! Равненье!Строй — залог удач в сраженье!Если встанем, строй равняя,Все, от края и до края,От границы до границы,Недруг силе покорится,И тогда, простой народ,Все у нас на лад пойдет.

ПЕР СИВЛЕПеревод О. Чухонцева

Пер Сивле (1857–1904). — Поэт, прозаик, журналист. Родился в семье сельскохозяйственного рабочего. В юности намеревался стать священником. Религиозные настроения Сивле нашли свое отражение в первом сборнике стихов — «Мечты поэта» (1878); участие в рабочем движении помогло поэту избавиться от религиозных воззрений. Агитационная политическая лирика Сивле, гневно протестующего против угнетения трудящихся, принесла ему широкую известность. Под влиянием социалистических идей Сивле в 1881 году создает роман «Забастовка. Рабочий роман» (издан в 1891 г.) — первое в Норвегии произведение, посвященное рабочему классу. В конце 90-х — начале 900-х годов выходят в свет новые сборники стихов поэта «Норвегия. Национальные стихи» (1894), «Песня Улава» (1901) и др. В своих произведениях, проникнутых глубоким патриотическим чувством, Сивле обращается к темам национальной истории, изображает жизнь норвежских трудящихся. Лирика Сивле отличается тонким психологизмом и художественной выразительностью. Многие стихи Пера Сивле написаны на диалекте.

На русский язык стихи Сивле переводятся впервые.

ЖАВОРОНОК

Вон жаворонок,он мал, да удал:чтоб кочку сыскать,он точкою стали песню запел,запел в вышине,видать по всему,поверил весне:— О хай! о хи! о тирилити!Вон жавороноквзлетел за лучом,чтоб солнце достатьи стать богачом,и так его трельтрепещет светло,как будто не снегв полях, а тепло:— О хай! о хи! о тирилити!Вон жаворонокпропел — и пропал,на вереск слетел,зерна поклевал,а как поклевал —прощайте! —и вот всевышнему онхвалу воздает:— О хай! о хи! о тирилити!Пошли тебе бог,невидимый птах,всего на землеза трель в небесах!И мне, если мраки снег на пути,дай веру твою,чтоб песню найти:— О хай! о хи! о тирилити!

СОЛНЦЕ

Нет, только взгляните,как блещет огнемнад кручами шапка седая.Там солнце струитсязлатящим дождем,нам теплый привет посылая.И тысячи взглядов,от сна отходя,стремятся напитьсясухого дождя.Да, всем нужно солнце,но солнечный свет —не ясное небо, где облачка нет.Зима беспощадна, и крут ее гнет,глухим навалившийся снегом.Но жизнь и под снегомнеслышно идетнавстречу весенним побегам.Цветной и муравыйковер расцветет,и бабочка день свойлегко проживет.— Им всем нужно солнце,но солнечный свет —не ясное небо,где облачка нет.Мы господа славим,и наша хвалас молитвой возносится в небо.Мы господа просим,чтоб столько теплапослал, сколько нужно для хлеба.Дай солнца нам, боже,оно в вышинеи в праздники — праздник,а в будни — вдвойне.Дай солнца нам, боже!— Но солнечный свет — не ясное небо,где облачка нет.

ТОРД ФОЛЕСОН[237]

У стен Стиклестадасошлись тяжелоотжившее времяи то, что прошло,сошлись не на шуткуи то, что погинет,и то, что на сменузнамена поднимет.Мечи обнажилидля схватки всерьезкороль — добрый Улафи Туре — злой пес.Рога затрубили,и кони заржали,и копья взлетели,и стрелы упали.И был один воин,кто славу стяжал,он Улафа знамядостойно держал —Торд Фолесон смелый.С тех пор и донынеНорвегия помнито доблестном сыне.Спроси кого хочешь —расскажет любой,как, раненный насмерть,он бросился в бой,да, прежде, чем рухнуть,рванулся без страха,древко в поле битвывонзая с размаха.И в саге поется,и мы подтвердим:Торд рухнул — но знамястояло над ним.И каждый так долженза знамя боротьсяпо первопримерутого знаменосца.Кто умер за знамя,тот пал как герой,но знамя не дрогнетнад нашей землей.И каждому ясно,что правда — за нами,коль держит и мертвыйпобедное знамя.

УКРОЙ МЕНЯ, МАТЬ!

Ребенок к груди материнской припал,ему хорошо — и малыш задремал.Проснувшись, играть побежит он во двор.Вот страшная туча идет из-за гор.От страха дрожа, прибежит он домойи с ревом уткнется в подол головой:— Укрой меня, мама, спрячь!По белому свету бредет пешеход,куда бы ни шел — он по кругу идет.И если однажды устанет идти,и если почувствует: все позади,бессильный, лежит он неведомо где,тоскуя, как птица о теплом гнезде:— Укрой меня, мать-земля!Ребенком я был — и мужчиною стал,мечтал о большом — и мечты растерял.В скитаньях бывала и жизнь не мила,да перед глазами дорога была.Но сердце устало, и ночь впереди,и вырвется вздох из усталой груди:— Укрой меня, мать-земля!

ПОЛЬША

КАЗИМЕЖ БРОДЗИНСКИЙПеревод А. Ревича

Казимеж Бродзинский (1791–1835). — Поэт и критик. Писал в духе позднего сентиментализма, был одним из предшественников романтического направления в польской литературе. В молодости служил в польских войсках, сражавшихся на стороне Наполеона, в 20-е годы преподавал литературу и эстетику в Варшавском университете. Чуждый политического радикализма, он и в литературных спорах занимал примиренческую позицию, признавая достоинства и классицизма и романтизма; призывал к созданию оригинальной национальной поэзии, основанной на обращении к старопольской традиции и к народному творчеству. Интересом к фольклору, простонародному быту (рисуемому в идиллических тонах) отмечены и собственные произведения Бродзинского (особенно известна поэма «Веслав», 1820).

КРАКОВЯКИ

Подбоченился, притопнул, поклонился чинно.Всякий раз, как песню кончат, кружит в танце девкуИ опять на землю ставит, лишь начнут запевку.К солнышку — подсолнух, вкруг земли — светило,Вкруг тебя вращаюсь, так приворотила;К солнышку — подсолнух, вкруг земли — светило,Что же взор отводишь, очи опустила?Яблочко румяно — путь заказан к саду,Хороша Олехна — рядышком не сяду.Как без речки рыбка мается, бедняжка,Так с твоей красою мне расстаться тяжко.Конь мой из конюшни вырвался на волю,Сам к тебе помчался по широку полю;Без меня найдет он верную дорогу,Мне ж забыть тропинку к твоему порогу.Пышен цвет весною, пташки распевают,Всем весна в усладу, всем лучи сияют.Я пока что молод, ты еще прекрасна,Но краса и младость — все пройдет напрасно.Долы задрожали, солнце туча скрыла,Когда ты другому взгляд свой подарила.Ой, моя Олехна, светик мой вчерашний,Нет меня с тобою — с кем заводишь шашни?Зря словам я верил, зря теперь тоскую,Речь твоя — на ветер, песнь моя — впустую.Сгину — не заплачешь, вижу: бессердечна,Но тебя, покинув, буду помнить вечно.Прежде, чем покину, — слышишь, дорогая? —Замолчат потоки, смолкнет шелест гая.Мотылек — к росинкам, рыба рвется в речку,Я стремлюсь, Олехна, к твоему сердечку.Засветите плошки и поставьте с краю,А не то подружку в танце потеряю,Нет уж, не светите, лучше сгинем оба,Чтоб со мной осталась навсегда зазноба.

КУСТУ, ЦВЕТУЩЕМУ НА РАЗВАЛИНАХ

Из каких сторон родимыхВетер семечко принес,Чтоб в руинах нелюдимыхТы, цветущий куст, возрос?Век твой тяжек в этих голых,Хладных скопищах камней;В плодородных, щедрых долахТы бы цвел куда пышней.Но тебя живит росоюИ лучом нещедрый край;Лепестков своих красоюЭти камни осыпай.Хоть сурова и капризна,—Здесь теперь твоя отчизна.

АНТОНИЙ МАЛЬЧЕВСКИЙ

Антоний Мальчевский (1793–1826). — Вошел в польскую литературу как автор поэмы «Мария» (1825), написанной на склоне жизни. Поэт родился на Волыни, служил в армии Княжества Варшавского, участвовал в наполеоновских войнах, в 1816–1821 годах жил за границей, познакомился с Байроном, первым из поляков совершил восхождение на Монблан, после возвращения на родину занялся литературой. «Мария», вместе с поэмами Мицкевича, положила начало жанру «поэтической повести» в польском романтизме. В ней изображена жизнь шляхты на Украине (XVII в.) и в романтическом духе трактуются проблемы современного мира (всесилие зла, трагизм человеческой доли и т. д.). В приводимом отрывке описан визит ряженых в шляхетский дом с целью похитить и убить дочь хозяина, на которой против воли отца женился магнатский сын.

МАРИЯ(Фрагмент)Перевод М. Живова

1

Может, в Венеции на карнавалеВы погуляли, вы побывали?Весело днем там и весело ночью,Люди хохочут, музыка грохочет,Лица, как в сказках,В причудливых масках,Дож престарелыйС матроною зрелой,Ксендз в длинной рясе,А с ним лоботрясыИщут отрады,Ищут услады,Крытые лодки,А в лодках красотки.Смех и веселье царят на канале.Вот как в Венеции на карнавале!

2

Мы по-иному, едем куликом[238],Едем санями с гиком и криком,Едем мы в маскахНа наших салазках.Кто мы такие, знать вы хотите?С нами садитесь, с нами катите.В гости охота —Настежь ворота!Строятся в парыЮный и старый,Ксендзы, краковянки,Евреи, цыганки,Ведьмы-гадалки, веселые черти,Только мошенников нету, поверьте.Едем санями, все дале и дале.Вот как на польском у нас карнавале!— К нам в гости сегодня зайти не придется,Пан Мечник[239] с татарами нынче дерется,—Слуга им ответил, взор бросил суровый,Плотней на воротах задвинул засовы.Но вот уж играют, поют и хохочут,Гремит барабан, погремушки грохочут,Ведут хороводы веселые маски,Сверкают нарядов веселые краски,Кружатся, и в воздух взлетают проворно,И в воздухе ножки мелькают задорно.Глядит и не может слуга надивиться,Уж в пляс самому захотелось пуститься,Старик изумленно глазами моргает,Глядит с любопытством, глядит и с опаской,Как движутся парами маска за маской.Но вот, протрубивши в рога из картона,Застыла на месте танцоров колонна.Звук флейты разнесся над вольным простором,И песню запели неслаженным хором:«Так уж бывает, Смерть все хватает,Роза в цвету, а уж червь подползает.Если вдруг в душу вкрадется тревога,Бурю в душе поднимая,Если по воле сурового богаПраведный смертный стоит у порогаСветлой обители рая,—Пусть на мгновение скроется Злоба,Раны ножом не коснется,Пусть прозвучит ему вещее слово:„Радость вернется — вернется!“Так уж бывает, Смерть все хватает,Роза в цвету, а уж червь подползает.Если бы чудо свершилось большое,Ангела небо послало,Чтобы унес он сердце больное,Взор потускневший закрыв пеленою,—Прежде чем смерть не настала.Пусть не звучит в утешенье больногоПесня, что в праздник поется,Разве что будет в ней вещее слово:„Ангел вернется — вернется!“Так уж бывает, Смерть все хватает,Роза в цвету, а уж червь подползает.В помощи ближним кто видит отраду,Сам же за них погибает,Может, доставит тем Зависти радость;Зло от Добра отличите не сразу —Суд в небесах пусть решает.Что же, порою и разум здоровый,Тьмою объятый, споткнется,Пусть же раздастся прощальное слово:„Радость вернется — вернется!“Так уж бывает, Смерть все хватает,Роза в цвету, а уж червь подползает.Если, вернувшись из дальней дороги,Путник примчится к любимой,Чтобы в объятьях забыть все тревоги,Но убедится уже на пороге:Дом перед ним нелюдимый,И под ударом предчувствия злогоСердце в груди содрогнется,—Пусть прозвучит утешения слово:„Друг твой вернется — вернется!“Так уж бывает, Смерть все хватает,Роза в цвету, а уж червь подползает».— Ах, стало быть, вовсе вы не привиденья,И маски надели вы для развлеченья!Куликом не раз уже к нам приезжали,И вас приглашаем, как тех приглашали.Хозяин вернется, но хоть его нету,Гуляйте и пейте, друзья, до рассвета. —И пара за парой вошли, поклонились,Кругом оглянулись и расположились.

СЕВЕРИН ГОЩИНСКИЙ

Северин Гощинский (1801–1876). — Наиболее отчетливо выразил в своем творчестве революционно-бунтарские стремления польского романтизма. Уроженец Украины, он смолоду участвовал в создании подпольных патриотических организаций, в восстании 1830–1831 годов. Революционно-демократические настроения отразились в его лирике 20-х годов и поэме «Каневский замок» (1828), посвященной крестьянскому восстанию на Украине в 1768 году («колиивщине»). В начале 30-х годов Гощинский вел конспиративную работу в Галиции, затем был одним из деятелей демократической эмиграции, выступал как критик, поэт, прозаик. В 40-е годы увлекся мистицизмом; под конец жизни поселился во Львове. Гощинского, как и Мальчевского, относят к «украинской школе» в польском романтизме.

ИСХОД ИЗ ПОЛЬШИ[240]Перевод М. Живова

В тот день журавли в поднебесье летели,Высоко летели в небесной синели.Полями, лесами повстанцы брели…Без песен солдатских шагают, угрюмы,Безмолвно в свои погруженные думы,И думы мрачны их, и лица в пыли.— Куда вы бредете? — кричат журавли.—Идете с оружьем, военной колонной,А вид не солдатский, а вид похоронных!..— Сегодня еще мы с оружьем своим,Но завтра мы немцам его отдадим.С пустыми руками уйдем мы в скитаньеИ мыкаться будем средь чуждых людей,Как нищие, будем просить подаяньеВо имя распятой отчизны своей.Вы в наши края, журавли, полетите,Родные там наши, тревоги полны.Солдатские слезы на крылья возьмитеДля матери бедной, для милой жены.Пусть вымолят матери, выплачут жены,Чтоб наши вернулись в отчизну колонны.Из Вислы напьетесь вы, кровь наша в ней,Поля вас накормят, от трупов тучней.А мы ведь не скоро из Вислы напьемся,Не скоро, но все мы на Вислу вернемся…Летите же в Польшу, а мы — в дальний путь,Чтоб Польше свободу и счастье вернуть.

Прусская граница, 1831 г.

ЮЛИУШ СЛОВАЦКИЙ

Юлиуш Словацкий (1809–1849). — Крупнейший, наряду с Мицкевичем, польский поэт-романтик, убежденный демократ, выдающийся мастер стиха. Родился в Кременце на Украине, учился в Виленском университете, рано начал писать, известность приобрел патриотическими произведениями, изданными в дни восстания 1830–1831 годов. Последующие годы провел в эмиграции (Франция, Швейцария, Италия; в 1836–1837 гг. совершил путешествие на Ближний Восток) и умер в Париже. Несмотря на отрыв от родины, слабое здоровье, неблагожелательное отношение критики (начиная с двухтомника ранних поэм и драм 1832 г.), отсутствие контакта с широким читателем, Словацкий обнаруживает поразительную творческую энергию, публикует ряд поэм (наиболее известны «Ламбро» и «Час раздумья», 1833; «Ангелли», 1838; «В Швейцарии» и «Отец зачумленных», 1839; «Бенёвский», 1841) и драм, составивших впоследствии основу романтического репертуара польского театра («Корлиан», 1834; «Балладина», 1839; «Мазепа», «Лилла Венеда» 1840 и др.). В 40-е годы переживает увлечение мистицизмом, на короткое время вступает в секту Товянского, затем разрабатывает собственную историко-философскую систему (изложена в неоконченной поэме «Король-Дух» и ряде других сочинений), совмещая мистицизм с признанием неизбежности и благотворности социальных потрясений, с апофеозом «Духа — вечного революционера», с верой в грядущее освобождение.

РАЗЛУКА[241]Перевод А. Ахматовой

Разлучились, но помним и любим друг друга,Между нами проносится голубь печали,Он нам вести приносит: я знаю, одна лиТы в саду или в горнице, — плачешь, подруга!Знаю час, когда боль тебя мучит нещадно,Знаю слово, какое слезу вызывает,И звездой ты мне светишь на небе отрадно,Той, что плачет и синею искрой сверкает.Не увижу тебя, — что мечтать мне впустую,—Но я знаю твой дом, знаю сада сиянье,И тебя и глаза твои в мыслях рисую,—Ты в саду в белоснежном своем одеянье.Тщетно ты бы мои создавала пейзажи,Их луной золотя иль зарею нагорной,Мне под окна, увы, не осмелишься дажеСбросить небо, назвав его гладью озерной.Разлучать бы ты озеро с небом не сталаДнем вершинами гор, ночью скал синевою;Ты не знаешь, что тучи, как кудри на скалах,Словно в трауре скалы стоят под луною;Ты не знаешь, где всходит жемчужина эта,Что избрал я твоею звездою счастливой;Ты не знаешь, что два огонечка — два светаВ двух оконцах горят под горой молчаливой.Заозерные звезды печально люблю я,Пусть кровавы они и мерцают туманно;Я сегодня их снова увижу, тоскуя,—Хоть и тускло, но светят они постоянно.Ты ж погасла навек для скитальца, подруга!И свидания час никогда не настанет.Умолкаем и вновь призываем друг друга…Соловьи так друг друга рыданием манят.

ГИМНПеревод А. Ревича

Мне горько, боже! — Мир передо мноюВ закатный час ты радугами красишь,Огонь звезды над гладью голубоюВ глубинах гасишь,Волну и небо золотишь, и все жеМне горько, боже!Довольства я лишен и ласки прежней,Как злак пустой, стою среди пустыни…Для посторонних лик мой безмятежнейНебесной сини,Но пред тобой таить печаль негоже:Мне горько, боже!Уходит мать — исходят плачем дети,Вот так и я слезой готов излиться,На солнце глядя, в чьем прощальном светеВолна искрится.Я знаю, что взойдет оно, — так что жеМне горько, боже?Блуждая в море, где ни дна, ни мели,—В ста милях — берег и другой — в ста милях,Я видел: стаей аисты летелиНа мощных крыльях.Такие же, как в Польше! Как похожи!Мне горько, боже!Не оттого ль, что я встречал могилыИ что почти не знал родного дома,Что в непогоду брел, теряя силы,Под рокот грома,Что где-то рухну раньше или позже,Мне горько, боже!Ты белые мои увидишь костиНе под плитой, а там, где голы степи;Завидую тому, кто — на погосте,Чей пепел — в склепе.Найду ли я покой на смертном ложе?Мне горько, боже!Невинному ребенку наказалиМолиться за меня… Но я ведь знаю,Что мой корабль плывет в глухие дали,К чужому краю,И что мольбы бессильны… Отчего жеМне горько, боже?На радугу, которую в просторе,Как ныне, ангелы твои раскинут,Иные поколенья глянут вскоре,А после — сгинут.И потому, что сам я сгину тоже,Мне горько, боже!

МОЕ ЗАВЕЩАНЬЕПеревод Б. Пастернака

С вами жил я, и плакал, и мучился с вами.Равнодушным не помню себя ни к кому.А теперь, перед смертью, как в темном предхрамье,Головы опечаленной не подниму.Никакого наследства я не оставляюНи для лиры умолкнувшей, ни для семьи.Бледной молнией имя мое озаряя,Догорят средь потомства творенья мои.Вы же, знавшие близко меня, расскажите,Как любил я корабль натерпевшийся наш,И до этой минуты стоял на бушприте,Но тону, потому что погиб экипаж.И когда-нибудь, в думах о старых утратах,Согласитесь, что плащ был на мне без пятна.Не из милости выпрошенный у богатых,А завещанный дедом на все времена.Пусть друзья мое сердце на ветках алоэСообща как-нибудь зимней ночью сожгутИ родной моей матери урну с золою,Давшей сердце мне это, назад отнесут.А потом за столом пусть наполнят бокалыИ запьют свое горе и нашу беду.Я приду к ним и тенью привижусь средь зала,Если узником только не буду в аду.В заключенье — живите, служите народу,Не теряйте надежды, чтоб ночь побороть.А придется, каменьями падайте в водуВ светлой вере: те камни кидает господь.Я прощаюсь со считанною молодежью,С горстью близких, которым я чем-либо мил.За суровую долгую выслугу божьюНеоплаканный гроб я с трудом заслужил.У какого другого хватило б порываОдиноко, без всякой подмоги чужой,Неуклонно, как кормчие и водоливы,Править доверху душами полной баржой.И как раз глубина моего сумасбродства,От которой таких навидался я бед,Скоро даст вам почувствовать ваше сиротствоИ забросит в грядущее издали свет.

ПОГРЕБЕНИЕ КАПИТАНА МАЙЗНЕРА[242]Перевод М. Зенкевича

Пришли — убогий гроб взять из больницы,Чтоб кинуть в яму с нищими другими.Над ним не может мать в слезах склониться,И над холмом сиять не будет имя!Вчера он был и молодой и сильный,А завтра не найти — где прах могильный.Хотя б солдаты песню спели хоромИ был с ним рядом знак восстанья дерзкий,Тот самый карабин его, в которомЕще дымится выстрел бельведерский[243],Хотя б сразила пуля или шашка,—Нет! — лишь в больнице койка да рубашка!Подумал ли он в ночь ту голубую,Когда с оружьем Польша вся восстала,А он у кармелитов ждал[244], тоскуя,И весть о воскресенье заблистала,Когда ружье взял, к сердцу прижимая,—Он думал ли, что смерть придет такая!Привратник алчный вышел, и с ним были,Как стражи мертвых, страшные старухи,Вход в дом призрения они открыли,И провели нас, и спросили глухо:«Признаете ли брата, что жил с вамиВ греховном мире? Вот смотрите сами!»Взглянули — на больничном покрывалеНож мясников посмертных кровь оставил,Глаза открытые свет отражали,Но вдаль от нас он мертвый взор уставил.Просили гроб закрыть, признали брата,Соратником он нашим был когда-то.«Где похоронят?» — юноша смущенныйСпросил у ведьм мертвецкой преисподней.Ответила карга: «На освященнойЗемле, мы там по милости господнейХороним бедняков в огромной яме,В могиле братской, — гроб на гроб рядами».Но юноша, в святую дружбу веря,Дал золотой, хоть ведьма не просила,Сказал: «Над ним пропойте „Miserere“[245],Пусть будет крест отдельный и могила».Молчали скорбно, а на цинк тарелкиМонеты сыпались и слез дождь мелкий.Пусть будет холм над ним, и пусть в день СудныйОн скажет то, что крест вещает свято:Он капитаном был, на подвиг трудныйНе раз водил бесстрашно полк девятый,Он долг отчизне отдал в дни восстанья,А холм и крест над ним — дар подаянья.О боже! Ты с небес мечами молнийРазишь защитников злосчастной Польши,Внемли мольбе над прахом в тьме безмолвной,В день нашей смерти дай нам света больше!Пусть вспыхнет солнце и над нашим краем,Пусть все увидят, как мы умираем!

Сплетен венец из недостойных дел;Огонь лампад священных оскудел;Одна секира всех нас наказует,И все часы измену указуют;К святым трудам подняться нам невмочь.Глухая ночь! томительная ночь!Так бодрствуйте! Вот-вот вскричит петух,И вечной тьмы умчится черный дух…

ЗЫГМУНТ КРАСИНСКИЙ

Зыгмунт Красинский (1812–1859). — Представлял в польском романтизме консервативное течение. С открытой неприязнью относясь к демократии как польской, так и европейской, он вместе с тем обнаруживал незаурядную зоркость, признавая бессилие и обреченность старого мира, основанного на неравенстве. Его взгляды во многом определились под влиянием происхождения и воспитания: он был сыном наполеоновского генерала и графа, после 1815 года ставшего усердным слугой царского режима. Поэт большую часть жизни провел за границей, изредка приезжая на родину. В Париже им были анонимно изданы драмы «Небожественная комедия» (1835), картина будущей революции в Европе, и «Иридион» (1836), из времен упадка императорского Рима, — лучшее в наследии поэта. Красинский был мастером романтической прозы (драмы, романы, повести, философские отрывки, многочисленные письма), стихотворная форма давалась ему труднее. Из написанного им выделяются прежде всего лирические миниатюры.

О, ЕСЛИ БЫ…Перевод Д. Самойлова

О, если бы я был почтен удачей!И если б слава в жизни мне досталась!Я их бы отдал с радостью горячейЗа то, чтоб ты красивою осталась.За тень улыбки, что мелькнет во взоре,За выраженье радости невиннойЯ испытать готов любое гореИ сократить счет дней, не слишком длинный.Ведь жизнь моя переплелась с твоею,Так два ручья, соединяя струи,Текут, один темней, другой светлее.Увянешь ты, и я умру, тоскуя.

* * *

«Бог не судил…»Перевод Д. Самойлова

Бог не судил мне чувства меры строгой,По коей мир поэта узнает.Я с нею бы украсил мир убогий,А без нее я просто виршеплет.Мне звон небесный часто душу нежит,Но на устах дробится песнь моя,И люди слышат только жалкий скрежет,А я… одно лишь сердце слышу я.Оно во мне, на волнах крови бьется,Как в синеве поющая звезда.И в шумных залах песнь не отзовется,Лишь бог ее услышит иногда.

Киссинген, 7 июня 1836 г.

В СИБИРЬ!Перевод Л. Цывьяна

Уйду от вас — как от лодки волна,Уйду от вас — словно птица от стаи,Уйду от вас — как видение сна,—Уйду в простор без конца и без края!Нежданным будет для вас расставанье,От вас уйду я порою ночной,Никто не даст мне руки на прощанье,Никто пойти не сумеет за мной!Напрасно вы соберете совет,Узнать мою захотите дорогу,Для вас сокрытым пребудет мой след,Как след души, возносящейся к богу!Но не лететь мне к извечной стране,Но не идти мне к цветущему брегу —В цепях пойду по сибирскому снегу,И позабудете вы обо мне!

РЫШАРД БЕРВИНСКИЙ

Рышард Бервинский (1819–1879). — Поэт революционной демократии, был участником конспиративных организаций на землях, захваченных Пруссией, в канун 1848 года. В 1844 году издал в Познани и Брюсселе два тома «Поэзии», куда вошли интимно-лирические и революционно-агитационные стихи. Занимался фольклористикой, этнографией, писал повести о славянской древности. После 1848 года отошел от революционной деятельности, в 1855 году уехал в Турцию, где умер в нищете.

МАРШ В БУДУЩЕЕПеревод П. Железнова

Как тут страшно! Жизнь все злее,Стоп вокруг стоит.Сжал железный обруч шею,И рубец на ней алееПурпура горит.А там край обетованный,Без тирана и без пана,Без нужды и горя,Ждет людей за моремКрови,За багровым морем!Как тут страшно!Нищих, голыхДавит рабский труд.Тут белеют кости в долах,Люди стонут: «Голод, голод!» —И без пищи мрут.А там край обетованный,Где на нивах нет бурьяна,Где сияют зори,Ждет людей за моремКрови,За багровым морем!Тут царями-палачамиУгнетен народ,Бог, не тронутый мольбами,Мощных ангелов с мечамиВ помощь нам не шлет…Бог не видит нашей муки…Так возьмем оружье в рукиИ нужду поборем!Рай найдем за моремКрови,За багровым морем!

ПОСЛЕДНИЙ РОМЕО[248]Перевод А. Ревича

«Близится утро. Прощай, дорогая,Счастлива будь, о видение рая!Надо, увы, торопиться.Память приходится брать мне в дорогу,Рану душевную, в сердце тревогу,А вот с тобою проститься».«Нет, мой желанный! Напрасно волненье,Ради любви задержись на мгновенье,Молви одно только слово!»«Милая, дали заря освещает,Жаворонок нам восход возвещает.Полно! Прощай! Будь здорова!»«Друг мой, для солнышка час еще ранний,Месяц взошел, покровитель свиданий,Стелет ковер златотканый;Это не жаворонок голосистый,Свищет соловушка в чаще тенистой.Не уходи, мой желанный».«Нет, эта песнь предвещает восходы,Ныне приветствует утро свободы.Прочь сновиденья ночные!Яростным гулом разбужены дали,Месяц поблек, соловьи замолчали,Горны трубят боевые.Ласки твои не сулят мне услады,Смерть меня ждет, конь мой ржет у ограды,Вытри же влажные веки!Горе тому, кто порою кромешнойВозле подруги сидит безутешной.Полно! Прощай! И навеки!»

ЦИПРИАН НОРВИДПеревод Д. Самойлова

Циприан Норвид (1821–1883). — Поэт сложной и трагической судьбы. При жизни ему удалось опубликовать лишь малую часть написанного; современниками-литераторами он был не понят и отвергнут как автор трудный и темный. Лишь в конце XIX века Норвида открыли потомки, начали разыскивать и публиковать его произведения, а полное издание его сочинений было осуществлено лишь в последние годы. Только в нашу эпоху стали ясны оригинальность творческих исканий Норвида, его попыток обновить поэтический язык, интеллектуальная насыщенность его лирики, значительность его влияния на польских поэтов XX века, близость современному поэтическому развитию. (Такова же была судьба его драматических и прозаических произведений.) Норвид учился в варшавской гимназии и художественной школе, в 1842 году навсегда покинул родину, за границей сперва попал под влияние консервативно-клерикальных кругов, но затем установил связи с демократической международной эмиграцией (в частности, с А. И. Герценом и Г. Гервегом). Он побывал в ряде стран Европы (а в начале 50-х годов в поисках заработка выезжал в Америку), последние годы постоянно жил во Франции, тщетно пытаясь осуществить своп литературные замыслы; ему так и не удалось издать свой программный лирический цикл «Vade mecum» («Следуй за мной» — лат.). Поэт постоянно бедствовал и скончался в парижском приюте для неимущих польских эмигрантов.

ПАМЯТИ БЕМАТРАУРНАЯ РАПСОДИЯ[249]

…Клятву, данную отцу, я хранил по сей день…

Ганнибал

I

Тень, зачем уезжаешь, руки скрестив на латах?Факел возле колена вспыхивает и дымится.Меч отражает лавры и плач свечей тускловатых,Сокол рвется, и конь твой пляшет, как танцовщица.Веют легкие стяги, переплетаясь в тучах,Как подвижные палатки в лагере войск летучих.Воют длинные трубы, захлебываясь; знаменаКлонятся, словно птицы с опущенными крылами,Словно сбитые пикой ящеры и драконы,Пикой, которую ты когда-то прославил делами.

II

Плакальщицы идут. Одни простирают рукиИ поднимают снопы, разодранные ветрами.Иные — слезы в ладони, как в раковины, собирают,Иные — ищут дорогу, проложенную веками.Иные — бросают наземь глиняные кувшины,Усугубляя печаль звоном разбитой глины.

III

Парни бьют в топоры, синие, словно небо,Служки колотят в щиты, рыжие, словно пламя,В тучи упершись древком и трепеща от гнева,В клубах черного дыма реет огромное знамя.

IV

Входят, тонут в ущелье… снова выходят на свет,Снова чернеют в небе — хладный свет их коснулся,—Снова черные пики месяц на небе застят,Смолкнул хорал и снова, словно волна, всплеснулся.

V

Дальше-дальше — покуда перед тобой, как бездна,Не предстанет могила, смертный рубеж, которыйНе перейти живому. Тогда мы пикой железнойСбросим в пропасть коня, словно старинной шпорой.

VI

И поплетемся вдаль с песнею похоронной,Урнами в двери стуча, посвистывая, как непогода,Так что рассыплются в прах стены ИерихонаИ спадет пелена с глаз и сердец народа.…………………………………..Дальше-дальше…

ГРАЖДАНИНУ ДЖОНУ БРАУНУ[250](Из письма в Америку, посланного в ноябре 1859 г.)

О Ян! Через простор морей холодныхК тебе, как чайку, песню посылаю.Ей долго плыть в отечество свободных,Застанет ли его таким — не знаю.Иль, как седин сиянье благородных,На эшафот пустой присядет с краю,И отпрыск палача рукою неумелойМетнет каменья в крылья чайки белой.

*

Все ж, прежде чем веревка палачаЗатянется вкруг шеи несклоненной,Пока стопой, опоры не ища,Не оттолкнешь планеты оскверненной,Пока земля от ног твоих, как гад,Не прянула, — пока не говорят:«Повешен!» — веря в то недоуменно,Пока не натянули капюшона,Боясь, чтоб, сына лучшего узнав,Америка не возопила грозно:«Погасни, свет мой двенадцатизвездный!..Ночь! Ночь идет — как негр, лишенный прав!..»Покуда тень Костюшки не прольетСвой гнев и Вашингтона тень не встанет,—Прими начало песни, Ян! Она, как плод,—Покуда зреет, человек умрет.Покуда песнь умрет, народ воспрянет!

ИМПРОВИЗАЦИЯ[251] НА ВОПРОС О ВЕСТЯХ ИЗ ВАРШАВЫ

Ты спросишь: что скажу, когда Варшавы дети,Надеясь лишь на чудо, поднялись?Благодаренье богу, что на светеОригиналы не перевелись!Не то я думать стал, что случай — суть природы,И случай сей зависит от царей,И что народы — это… огороды,А люди превратились в писарей.Что сгинули сыны Давидовой отваги,Занесшие кулак с куском скалы,Когда за ними лишь листки бумаги,А против них граненые стволы.И коль я не был там, где слезы и сраженья,И первым пулям грудь не отворил,Молчу… и сохраняю уваженьеК той колыбели, где растет Ахилл.

Париж, 1861 г.

В ВЕРОНЕ

1

Над кровом Капулетти и МонтеккиГроза низвергла громовые реки.И вдумчивое око тишины

2

Взирает на враждующие грады,На древний сад, на ветхие ограды,Звезду роняя с вышины.

3

И молвит кипарис, что для ДжульеттыИ для Ромео — дальние планетыРоняют слезы с голубых высот.

4

А у людей бытует утвержденье,Что это все не слезы, а каменья,А этих слез никто уже не ждет.

РОДНОЙ ЯЗЫК

«Сначала молния, а после гром!Вот слышен топ коней, и ржание, и звон,Да здравствуют дела!.. А речь? А мысль?.. Потом!Язык родной земли врагами осквернен!»Так Лирнику кричал Вояка сгорячаИ в щит свой ударял в самозабвенье.А тот: «Не острие мечаСпасет язык, но — дивные творенья!»

ЗРЕЛЫЕ ЛАВРЫ

1

Как пролагают путь к потомкам?Своим усилием — борьбой;Во Храме Вечности высокомНе сам ты выберешь покой.

2

И дверь не выбирают сами,А входят в ту, что отперта…Что в жизни числилось крылами,То для истории — пята!..

3

А дней хвастливое бряцаньеНе принимай за трубный глас —То стук шаров в голосованье —Их тишина сочтет за нас.

ФОРТЕПИАНО ШОПЕНА[252](Антонию Ч.)[253]

Музыка — вещь удивительная!

Байрон

Искусство? — это искусство, вот и все.

Беранже

I

Я был у тебя в предпоследние дни[254]Недостижимого нити тончанья —Полней, чем преданье,Бледней, чем светанье…И тихо рождению шепчет скончанье:«Тебя не прерву я — нет! — повремени!»

II

Я был у тебя в предпоследние дни,Когда стал подобен — мгновенье, мгновенье!Той лире, которую бросил Орфей,Где песнь ратоборствует с силой паденья,И струны — четыре — с невнятностью всей,Столкнувшись,Попарно-попарноЗвенят, угасая:«Не начал ли онОтыскивать тон?А может, он тот, кто играет… бросая?»

III

Я был у тебя эти дни, Фредерик!И руки твои — с белизною скульптуры —Восторг и захват, вдохновенье и шик,И это касанье, как перья, сквозное,—Мешались в глазах с костяной белизноюКлавиатуры…Ты словно возникИз мраморной глыбы,Но незавершенно,Как будто бы лонаНе тронулРезецГения — вечного Пигмалиона.

IV

В том, что играл, что звучало и будет звучать еще лучше,Преображенное эхом, иное,Чем в этот день, когда белой рукоюБлагословлял ты созвучья,—В том, что играл ты, был тонИ совершенство Перикла,Словно невинность античных временВ домике сельском возниклаИ прошептала, чуть дверь отворилась:«Я в небесах возродилась.Вот уже арфою стали врата,Лентой — дорога,Просфорой колос пророс на просторе,Это уже разверзает устаЭммануил на Фаворе!»

V

И была в этом Польша сияньяРадуг восторга, взнесенныхКо всесовершенству деянья —Польша колесников преображенных![255]Это была Злато-пчела!..(Я это слышал на грани сознанья!..)

VI

И вот — уже кончилась песнь, — о, как скоро!И не вижу тебя, — ты уже не играешь,—Слышу только — подобие детского спора,—Нет — еще препирательство клавиш,Не уставших звучать,Когда песнь прерывают,—По восьми и по пять:«Начал ли он играть? Или нас отвергает?»

VII

О ты, — которое — профиль Любви,Дополнение, сверхсодержанье[256],Стиль — именуешься ты меж людьми,Ибо песнь образуешь и в камне становишься гранью…Ты — в истории — Эра, когда ее кругНа подъеме взмывает до звезд,Ты прозываешься Буква и ДухИ «Consummatum est»…[257]О, ты — совершенное сверхпроявленъе,И где и каков он, твой знак?В ком он? В Фидии? Или в Шопене?В Эсхиловой сцене?Не хватает тебя!.. И всегда это так!И такая нехватка — на мире пятно:Дополнение?.. Страждет!И начать оно жаждет,И залог зачинанья желает оставить оно!Колос?.. Он вызрел кометой златой.Он под ветрами склонился покорно.Тронь — и посыплются зерна,И само совершенство посеет их щедрой рукой.

VIII

Погляди, Фредерик. Вон Варшава,Видишь — над нею пылает звездаЯрко, кроваво.Видишь — костел и орган? Образ родного гнезда.Зданья, как будто преданья живые,Древние, как Посполитая Речь.Площади глухи, темны мостовые,В облаке Зыгмунтов меч[258].Глянь — по проулкам рядамиСкачут кавказские кони,Ласточками над водамиВьются перед полками —Сотнями, сотнями…Зданье в огне.Выбилось пламя и вспыхнуло рядом.

IX

Глянь: подгоняют к стене,Траурных вдов[259] подгоняют прикладом…В месиве дыма, огня и туманаЧерез колонны балкона,Как катафалк похоронный,Рухнуло… рухнуло… фортепиано…

X

То… что прославило Польшу сияньяРадуг восторга, взнесенныхКо всесовершенству деянья,Польшу колесников преображенных,—Рухнуло вдруг и лежит без дыханья.Вот она — светлая мысль человека,Та, что растерзана злобой людскою…Так оно было от векаС тем, кто лишает сна и покоя.Вот, словно тело ОрфеяФурий терзает семья,Воют: — Не я! — сатанея,Каждая воет: — Не я!

XI

— Кто же? Не ты ли?.. Не я ли?«Внук, веселись! — судным гласом поеммы с тобой… —Камни глухие и те застонали:Идеал коснулся мостовой!»

ТЕОФИЛЬ ЛЕНАРТОВИЧПеревод А. Ревича

Теофиль Ленартович (1822–1893). — Поэт, представлявший поздний этап польского романтизма и то течение, которое в художественных поисках ориентировалось прежде всего на фольклор. Родился и начал печататься в Варшаве, участвовал в деятельности патриотических организаций, в 1851 году навсегда покинул родину. За границей продолжал литературную работу (сборники «Лира», 1855; «Новая лира», 1859; поэмы исторического и патриотического содержания и т. д.), большую часть жизни провел в Италии, умер во Флоренции.

КАК У НАС В МАЗОВИИ

Меж полей широких — воды Вислы синей,Сгорбленные избы тихо спят в низине,Ветви старца-дуба над водой нависли,Сельские молодки белят холст на Висле.Аисты шагают поймою зеленой,На поле кузнечик верещит бессонный,Воздух на опушке весь пропах сосною,Запахом смолистым, свежестью лесною,А под ярким солнцем в голубом раздольеОблака пасутся, как барашки в поле.В утреннем затишье вдоль по Висле синейПроплывает лодка серою гусыней,А за нею барки с клажею тяжелой,Слышны всплески весел, речь и смех веселый.Девица с лукошком бродит по полянам,Напевает песню о своем желанном,С каждым новым звуком песня все печальней,И струится в долах этот голос дальний,Грусть бредет за стадом, тащится за плугом,Слышится над Вислой, слышится над Бугом,Над кудрявым гаем, над речной долиной,Словно край просторный стал душой единой.Край наш Мазовецкий! Нет земли милее!Там прозрачней воздух, родники светлее,Наши сосны выше, наши девки краше,Люди здоровее, чище небо наше.Где еще услышу музыку чудесней,Этот смех девичий и такие песни?Где я встречу нашу ветхую избушку,Тихую лужайку, шумную опушку,Этот птичий щебет, звонкий, безмятежный,Голубую Вислу и песок прибрежный?Ой, как рвется сердце в нашу глушь лесную!Висла моя, Висла, — как по ней тоскую!Хорошо вам, крачки, хорошо вам, чайки:Над водой вислянской вьются ваши стайки.Ой, как мне, мазуру, без отчизны худо!Молодость увянет средь чужого люда.За порог я вышел в дождик, в непогоду,На меня взглянуло солнце лишь к заходу,Красно, словно очи матушки родимой,Провожавшей сына в мир необозримый.В поле выли ветры, и хлеба в печалиКапли на тропинку светлые роняли.Шел я темным бором, бушевали кроны,На высоких сучьях каркали вороны,Все в бору стонало, и душе скорбящейМнилось: кто-то плачет за густою чащей.Поглядел я в сумрак — пусто, никого нет,Лишь десяток сосен долу ветви клонит,Мигом оглянулся — ни души за мною,Лишь мигнули дали звездочкой ночною,Да и ту затмила черная завеса,И побрел я дальше через гущу леса,Уходил все дальше в этот мир без краю.Пажити родные, счастья вам желаю!Люди наши, люди, спите среди нивы.Что же вы, мазуры, стали так ленивы?Встаньте, распрямитесь! Зря зову — не встать им,Скошенным колосьям, нашим павшим братья.Сколько полегло их на полях кровавых,Сломанные косы поржавели в травах.На отчизну глядя, исхожу я плачем,Песенки играю скрипачом бродячим.Пущи наши, пущи, лес наш мазовецкий,Отшумел неужто век наш молодецкий?Где же наша слава? Пронеслась — и нету,Словно снег, растаяв, растеклась по свету.Велика отчизна — господи, мой боже!Отчего ж неволю терпит? Отчего же?Для кого цветами так оделись дали?Чтобы их сегодня недруги топтали?Для чего так Висла блещет в древнем лоне?Чтобы в ней купались вражеские кони?И зачем пригожих девок мы растили?Чтобы их детишки наш язык забыли?Край наш Мазовецкий, ты покрыт позором,Отчий дом разграблен, все досталось ворам.Сколько звезд на небе и песка над Вислой!Сколько душ погибло — столько звезд повисло.Слезы все в песчинки время превратило.Как сочтешь песчинки? Как сочтешь светила?Скрипка моя, скрипка, спой родному краю!Слушайте, мазуры, что я вам сыграю!Взял я только песни в этот путь далекий,Чтоб у вас пылали и бледнели щеки,С песнею печальной по земле скитаюсь,Горечь слез глотаю, вздохами питаюсь.Так зима проходит, за зимою лето —Я ж благословляю бога и за это!Заиграй же, скрипка! Ветер, вей, прохладный,Уноси напев мой к сердцу ненаглядной.Для души и песни дорогая плата —Грусть в глазах любимой или слезы брата.Отзовись, отчизна, ты всегда желаннаВ горести, в печали! — ой, дана! ой, дана!

КАЛИНА

Росла калина с широкой кроной,Клонясь к потоку листвой зеленой,Пила дождинки, росу вбирала,В лучах весенних листву купала.Калине в кудри вплетало летоЯркие бусы алого цвета.Она невестой стояла, глядяВ зерцало чистой текучей глади.Рассветный ветер чесал ей косы,И омывали калину росы.Над этой синью лесной купелиНа зорьке Ясик сверлил свирели,И там, где к струям склонялось древо,Текли печально лады напева,И над росистой лесной полянойСтруилась песня: ой, дана, дана!В наряд зеленый окутав плечи,Ждала калина желанной встречи.Настала осень: под крутосклономЗарыли Яся в гробу зеленом.Калина долго ждала в печали,От горя листья ее опали.Роняет бусы в ручей калина,Краса увяла, и — все едино.

ВЛАДИСЛАВ СЫРОКОМЛЯ

Владислав Сырокомля (псевдоним; настоящее имя — Людвик Кондратович, 1823–1862). — Был связан в своем творчестве с Белоруссией и Литвой, где провел всю жизнь и чью историю и народный быт неизменно изображал. Его стихи и поэмы обращены к демократическому читателю, просты и доступны по форме. В конце 50-х — начале 60-х годов участвовал в дебатах об уничтожении крепостного права, выступая за наделение крестьян землей, и в патриотических манифестациях. Переводил Рылеева, Лермонтова, Некрасова. Еще в прошлом веке стал известен нашему читателю широко (его популяризовал у нас Л. Н. Трефолев.).

ЯМЩИКПеревод Л. Трефолева

— Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим,Сидишь, как невольник, в затворе.И чаркой и трубкой тебя наградим,Когда нам поведаешь горе.Не тешит тебя колокольчик подчас,И девки не тешат. В печалиДва года живешь ты, приятель, у нас,—Веселым тебя не встречали.— Мне горько и так, и без чарки вина,Не мило на свете, не мило!Подайте мне чарку: поможет онаСказать, что меня истомило.Когда я на почте служил ямщиком,Был молод, водилась силенка.И был я с трудом подневольным знаком,Замучила страшная гонка.Скакал я и ночью, скакал я и днем;На водку давали мне баре,Рублевик получим, и лихо кутнем,И мчимся, по всем приударя.Друзей было много. Смотритель не злой;Мы с ним побраталися даже.А лошади! Свистну — помчатся стрелой…Держися, седок, в экипаже!Эх, славно я ездил! Случалось грехом,Лошадок порядком измучишь;Зато, как невесту везешь с женихом,Червонец наверно получишь.В соседнем селе полюбил я однуДевицу. Любил не на шутку;Куда ни поеду, а к ней заверну,Чтоб вместе пробыть хоть минутку.Раз ночью смотритель дает мне приказ:«Живей отвези эстафету!»Тогда непогода стояла у нас,На небе ни звездочки нету.Смотрителя тихо, сквозь зубы, браняИ злую ямщицкую долю,Схватил я пакет и, вскочив на коня,Помчался по снежному полю.Я еду, а ветер свистит в темноте,Мороз подирает по коже.Две вёрсты мелькнули, на третьей версте…На третьей… О, господи боже!Средь посвистов бури услышал я стон,И кто-то о помощи просит,И снежными хлопьями с разных сторонКого-то в сугробах заносит.Коня понукаю, чтобы ехать спасти;Но, вспомнив смотрителя, трушу,Мне кто-то шепнул: на обратном путиСпасешь христианскую душу.Мне сделалось страшно. Едва я дышал,Дрожали от ужаса руки.И в рог затрубил, чтобы он заглушалПредсмертные слабые звуки.И вот на рассвете я еду назад.По-прежнему страшно мне стало,И, как колокольчик разбитый, не в ладВ груди сердце робко стучало.Мой конь испугался пред третьей верстойИ гриву вскосматил сердито:Там тело лежало, холстиной простойДа снежным покровом покрыто.Я снег отряхнул — и невесты моейУвидел потухшие очи…Давайте вина мне, давайте скорой,Рассказывать дальше — нет мочи!

МЕЛОДИИ ИЗ СУМАСШЕДШЕГО ДОМА(Фрагмент)Перевод А. Ревича

Взгляни-ка, пан доктор! Тебе, грамотею,И камни — не диво!Какие мне бусы надели на шею!Ведь правда — красиво?Совсем как алмазы! Как солнце! И чищеВоды родниковой.В них тыщи оттенков и отблесков тыщи,Мгновенье — и новый!Кровавая капелька в бусинке малойЛучится, мигая,Меняет цвета: то багровый, то алый,—Все время другая.Чудесные бусы! А запах… ну, право,Из райского сада!Но в рот не бери, в них таится отрава!Не пробуй, не надо!Какой это камень?Ты знаешь? А ну-ка!..Не думая… разом!Что? Трудно? Такого не знает наука,Не ведает разум.Итак, ты ответить не в силах? Ну что же,Не каждый — оракул.Так знай: это слезы! Их раб чернокожийПод плетью наплакал.

АДАМ АСНЫК

Адам Аснык (1838–1897). — Еще студентом принимал активное участие в подпольной патриотической работе, в 1863 году был одним из самых радикальных деятелей восстания (одно время входил в состав национального правительства). После поражения восстания эмигрировал, в Германии завершил образование, а затем поселился в Галиции, где занимался журналистикой (либерально-демократическая газета «Нова реформа»), литературным трудом (издал несколько томиков «Поэзии», писал также комедии, драмы, новеллы), общественной деятельностью. В лирике стремился соединить верность традициям борьбы за национальную независимость и использование художественных средств, разработанных романтиками, с постановкой новых общественных проблем и анализом социальных противоречий.

«Что, скажи, меж нами было?..»Перевод А. Ревича

Что, скажи, меж нами было?Ведь ни клятв, ни объяснений.Нас ничто не единило,Кроме грез поры весенней.Кроме запахов и блесков,Мигом тающих в просторе,Кроме шума перелесковИ полян в цветном уборе,Кроме тех ручьев певучих,Чьи в оврагах плещут воды,Кроме радуг в легких тучах,Кроме сладких чар природы,Кроме влаги родниковой,Чья прохлада нас поила,Кроме примулы лиловой,Что, скажи, меж нами было?

* * *

«Что причитать!..»Перевод А. Ревича

Что причитать! — напрасный труд,Здесь не поможет слово!Любые чары не вернут,Не воскресят былого.Мир не отдаст, как ни перечь,Того, что прежде было.Над мыслями не властен меч,Огня безвольна сила.С живыми надобно идтиНавстречу новой дали,А лавры ваши расплести —Они давно увяли.Не удержать вам дней поток!Все жалобы убоги,Бессилен гнев, и плач — не впрок!Мир не свернет с дороги.

ЛИЛИИПеревод И. Бунина

Золотые кудри в косыПанночка плетет;Заплетаючи, в раздумьеПесенку поет:Темной ночью белых лилийСон неясный тих.Ветерок ночной прохладойОбвевает их.Ночь их чашечки закрыла,Ночь хранит цветыВ одеянии невинной:Чистой красоты,И сказала: спите, спитеВ этот тихий час!День настанет — солнца пламеньСгубит, сгубит вас!Дня не ждите, — бесконеченЗнойный день, а сон,Счастья сон недолговечен,И умчится он.Но, таинственно впиваяХолодок ночной,К солнцу тянутся, к востокуЛилии с тоской.Ждут, чтоб солнце блеском алымИ теплом своимНежно белые бокалыРастворило им.И напрасно ночь лелеетКаждый лепесток —Грезит девушка о милом,Солнца ждет цветок!

* * *

«Наш мир, пожаром объятый…»Перевод Арк. Штейнберга

Наш мир, пожаром объятый,Трещит до самой основы,Вздымается вал девятый,Его захлестнуть готовый.За силой сила слепаяБушуют, в битву вступая.Из бездны, сквозь дымное пламя,Выходят жуткие тени.Они гремят кандаламиИ жаждут новых сражений.Свирепым детищам адаВ бою снисхожденья не надо.Под хриплые вопли и стоныТрубят архангелы зорю.Поток людей ослепленныйПодобен бурному морю;И голод и злоба влекут ихВперед, кровожадных и лютых.Куют оружие нынеНароды, тревожась недаром,Что лживые рухнут твердыни,Сожженные грозным пожаром,И старый порядок неправыйПотонет в пучине кровавой.Им ясно, что тайная сила,Скопившись во мраке заране,Под корень ложь подкосила,Подняв знамена восстаний,Чтоб след неволи проклятойСровнять железной лопатой.И ясно, что надо им вместеВсеобщий клад безымянныйСпасти от бессмысленной мести,От собственной ярости пьяной,Спасти для грядущих столетийДуховные ценности эти.

МАРИЯ КОНОПНИЦКАЯ

Мария Конопницкая (1842–1910). — Крупнейшая поэтесса периода расцвета реализма в польской литературе. Дебютировала в 1875 году, в 80–90-е годы издала ряд поэтических сборников (четыре томика «Поэзии», сборники «Линии и звуки», «Людям и мгновениям», «Новые песни», и др.). В ее обширном наследии выделяются гражданская лирика, песни в фольклорном духе, стихотворные новеллы — реалистические зарисовки народной жизни, проникнутые сочувствием к тяжкой доле тружеников. Большая поэма М. Конопницкой «Пан Бальцер в Бразилии» (1910) повествует о судьбе польских крестьян-эмигрантов. Опубликовала также несколько сборников новелл, относящихся к лучшим образцам реалистической прозы.

«Для чего бы вам, росинки…»Перевод И. Новича

Для чего бы вам, росинки,Падать с неба,Если бос и не одет я —И без хлеба?Или слез, людьми пролитых,Слишком мало,Что и ночь еще слезамиПлакать стала?Походить по нашим нивамНужно вволю,Чтобы счесть, как много льетсяСлез по полю!И потом, начавши жатву,Мы б боялись,Чтоб кровавыми снопы намНе казались.Утром солнышко, проснувшись,Встанет с ложа —И росы как не бывало…Для того же,Чтоб и наши слезы сохлиПонемногу,Целый мир поджечь бы нужноБыло богу!..

* * *

«Сияли мои очи меж листвою…»Перевод Д. Самойлова

Сияли мои очи меж листвоюВ зеленых чащах,Налились мои очи синевоюРучьев кипящих.Над косарем, как ласточки, металисьУтрами рано,Подобно белой тучке, затмевалисьСлезой тумана…Бежали вместе с ветром, за волноюПшеницы спелой,Встречали за ночною пеленоюСлед зорьки белой.Видали в небе тучи, налитыеЗарей пурпурной,Отыскивали звезды золотыеВо мгле лазурной…Но грустно им, моим очам бессонным,Очам печальным,Когда скользят по деревням зеленым,По нивам дальним…И забываешь о цветных покровахИ о закатах,Когда глядишь на бедняков суровыхВ убогих хатах.

* * *

«Как король шел на войну…»Перевод А. Колтоновского

Как король шел на войнуВ чужедальнюю страну,Зазвенели трубы медныеНа потехи на победные.А как Стах шел на войнуВ чужедальнюю страну,Зашумела рожь по полюшкуНа кручину, на недолюшку…Свищут пули на войне,Бродит смерть в дыму, в огне,Тешат взор вожди отважные,Стонут ратники сермяжные.Бой умолк; труба гремит,С тяжкой раной Стах лежит,А король стезей кровавоюВозвращается со славою.И навстречу у воротШумно высыпал народ,Дрогнул замок града стольногоОт трезвона колокольного.А как лег в могилу Стах,Ветер песню спел в кустахИ звонил, летя дубровами,Колокольцами лиловыми…

URBS AVINIONENSIS[260]Перевод В. Левика

Семь — число из самых лучшихДля всего, что сердцу мило.Авиньон в семерке черпалВеру, истину и силу.Семь ворот в стенах имел он,Семь созвучий в перезвоне.Семь грехов свершалось за деньВ добронравном Авиньоне.Семь крутов для фарандолы[261],Семь церквей для паствы было.Семь ключей к воротам градаСемь правителей хранило.Даже семь мудрейших грековРодились бы не в Элладе,Если б мудрость уважалиВ Авиньоне, славном граде.Семь дворцов зато имел он,Семь аббатств различной масти,Семь обителей для женщин,Под крестом таящих страсти.Папы жили в семивратных,Семибашенных палатах.Семь крылец там охранялиСемь архангелов крылатых.Семь стояло кардиналовПред святым отцом у трона.Семь грехов смердели смертноК небесам из Авиньона.

ПРИСЯГА[262]Перевод В. Левика

Не осквернят враги наш домИ наш язык не тронут больше,От Пястов мы свой род ведем,Мы дети непреклонной Польши,И мужество — побед залог.Пусть нам поможет бог!Держать мы будем Польши стяг,Пока последний час не грянет,Пока не рухнет мертвым врагИ крестоносных орд не станет.Мы защитим родной порог,Пусть нам поможет бог!Не плюнет нам пруссак в лицо,Наш край не будет онемечен,Сомкнет нас в тесное кольцоСвободный дух, который вечен,И золотой затрубит рог,—Пусть нам поможет бог!

ЯН КАСПРОВИЧПеревод Елены Благининой

Ян Каспрович (1800–1926). — Был сыном малоземельного крестьянина, ценой огромного упорства и жертв получил образованно, в молодости сблизился с социалистами, выступал в их журналах, подвергался арестам. В его сборнике «Поэзия» (1888) основное место занял цикл сонетов «Из хаты» — реалистическая картина нищей и темной польской деревни. На переломе веков характер творчества поэта меняется: появляются индивидуалистические поты, настроения пессимизма («Гибнущему миру», 1902), религиозно-метафизические размышления, символистская образность. Но не пропадают в нем и чувства солидарности с угнетенными, социальный протест (драма «Костка Наперский», 1899; «Книга бедняков», 1916, и др.). Каспрович занимался также литературно-критической деятельностью, много переводил, был профессором Львовского университета.

«Снег, мороз или студеный ветер…»

Снег, мороз или студеный ветер —В школу парень все равно бежит.Вечером в сырой избе дрожит,Но читает при убогом свете.Летом — в пастухи… И даже детиНасмехаются. А он молчит —У него в суме Гомер лежитИ Вергилий… Что насмешки эти!Вырос… И отправился в столицу…Знаний там — глубокая река…Ждут родные своего сынка…Он им пишет: «Нужно доучиться!Скоро кончу!..» Кончил паренекТем, что в землю на чужбине лег!

КУСТ ДИКОЙ РОЗЫ В ТЕМНОСМРЕЧИНСКИХ СКАЛАХ(Из цикла)

В темносмречинских диких скалах,Где озёра неба синее,Среди осыпей пламенея,Розы куст приютился алый.Шелестит трава… А за неюПик штыком торчит небывалым,И сосна, клонясь над обвалом,Обнажает корней своих змеи.Одинокий, грустный, безвестный,Куст прижался к скале отвесной,Будто в страхе чего-то ждущий…Тишина… Только ветер стонет,Серый прах подымает — гонитНа останки пихты гниющей.

«Имущие власть и богатство…»

Имущие власть и богатство,Как судьбы у нас не похожи!Хотя не ложусь я голоднымИ сплю не на нищенском ложе,Хотя одинаково нашиСорочки и тканы и шиты,Хотя одинаковы сукна,Которыми спины покрыты,Хотя мы порой восседаемЗа общим столом беспечальным,Едим из красивых тарелокИ тянемся к чашам хрустальным,Наполненным старой лозою,И тянем вино до рассвета,—Хвалю я его вместе с вамиЗа терпкость, за топкость букета,Хотя одинаковы нашиПороки. И доблести тоже.И все ж глубоко я уверен,Что наши пути не похожи.Хотя, позабыв про заботы,Как вы, я шатаюсь все лето —Без всякого дела, без цели,С рассвета почти до рассвета.Хотя не один из вас можетСо мной разделить наслажденьеОт свежего ветра, от солнца,От птичьего свиста и пенья,Хотя и средь вас, несомненно,Есть люди (пускай их немного),Которые судят о жизниРазумно, глубоко и строго,—И все-таки вы мне чужие,Ничто не роднит меня с вами,Увы, даже вечное солнцеНад нашими головами.Увы, даже гром, что угрюмоРокочет за соснами бора,А гром ведь для всех одинаков —Крушит и разит без разбора!Быть может, я вынужден будуСвернуть с моей славной дорогиИ жалко умру и презренно,Как вы, — без борьбы, без тревоги.Так я рассуждаю печально,Блуждая в тенистых дубравах…Хотелось бы мне всей душоюЛюбить виноватых и правых,Богатых и бедных… Но тщетно!Всем сердцем, всей жаркою кровьюУниженных и неимущихЛюблю я великой любовью!И все, что во мне еще живо,Еще не растрачено, свято,Отдам человеческой муке,—Страданью скорбящего брата.

КАЗИМЕЖ ТЕТМАЙЕР

Казимеж Тетмайер (1865–1940). — Поэт стоит у потоков того периода в истории польской литературы (конец XIX — начало XX в.), который называют эпохой «Молодой Польши» и который отмечен влиянием модернистских течений, переплетавшихся подчас с оживлением романтических традиций и не заглушивших вместе с тем развития реализма. В книжках «Поэзии» Тетмайера (издавались с начала 90-х годов) доминируют стихи пейзажного и любовного содержания, размышления о кризисе культуры, индивидуалистический протест против серости мещанского бытия. Он писал также драмы и прозу (особенно популярны его новеллы и романы о крестьянах-горцах, жителях Татр, — «На скалистом Подгалье», 1903–1910; «Легенда Татр», 1909–1910). После первой мировой войны Тетмайер, страдавший психическим заболеванием, прекращает литературную деятельность.

В ЛЕСУПеревод Арк. Штейнберга

Медлительно и сонно,разморены от зною,плывут в лазури тучки,мерцая белизною.В косом луче касаткапорой несется мимо,серебряною каплейсверкнув неуловимо,и золотые бликинет-нет мелькнут на склонах,на травяных лужайках,рекою окаймленных.Смарагдовое солнцесквозит в тенистых чащах,пронизывает ветвипучками стрел горящих.И на земле и в небе,струясь подобно чуду,прозрачно голубеетзадумчивость повсюду.

МЕЛОДИЯ НОЧНЫХ ТУМАНОВ(Над Черным Гусеничным Прудом)Перевод Арк. Штейнберга

Тише, тише, не строньте сонной влаги в долинах,лучше с ветром пропляшем средь просторов пустынных,вкруг луны обовьемся, как прозрачные ткани,позаимствуем отсвет многоцветных сверканий.Звон ручьев мы впитаем, и плесканье в озерах,и соснового бора еле слышимый шорох,ароматом цветочным до отвалу упьемся,с легким ветром в пространство голубое взовьемся,и, исполнены красок, ароматов и звонов,снова пустимся в пляску, сонной влаги не стронув.Вон звезда покатилась, в темноте пропадая,и за нею вдогонку понеслась наша стая!Мы играем пушинкой, оброненной осотом,пестрым перышком птичьим, что кружит над болотом,и с летучею мышью мы беззвучно пропляшем,оплетем паутинным, частым неводом нашим.От вершины к вершине мы мостки перекинем,пригвоздим их к утесам звездным лучиком синим,на мостках этих ветер на мгновенье приляжет,и развеет их тут же, и лететь нам прикажет…

* * *

«Молви хоть слово…»Перевод А. Ревича

Молви хоть слово… Мечтал я о встречеДолгие годы… Напев твоей речиСладок, и сердце сжимается снова.Молви хоть слово…Молви хоть слово… Никто нас не слышит!Голос твой душу так сладко колышет,Нежный, как свежесть цветка полевого.Молви хоть слово…

ЧТО ЗНАЧИТ ЮНОСТЬ БЕЗ ЛЮБВИ?Перевод А. Ревича

Что значит юность без любви?Звезды погасшей свет холодный,Оазис мертвый, ключ безводный,Без благовония букет,Бесплодный яблоневый цвет,Дворец без парка — и колода,Где нет, увы, ни пчел, ни меда.Что без любимой — человек?Дуб одинокий на пригорке,Вьюнок, растущий без подпорки,Стриж, не имеющий гнезда,Текущая в провал вода,Край, где разрушена столица,И вихрь, который в тучах мчится.

СТАНИСЛАВ ВЫСПЯНСКИЙ

Станислав Выспянский (1869–1907). — Вошел в польскую культуру прежде всего как крупнейший драматург и как выдающийся художник-живописец периода «Молодой Польши» (он был учеником Яна Матейки, в 90-е годы продолжал образование за границей, под конец жизни стал профессором Академии художеств в Кракове). Драмы Выспянского посвящены как современности («Проклятие», 1899; «Свадьба», 1901; «Судьи», 1907), так и национальному прошлому («Варшавянка», 1898; «Освобождение», 1903, и др.); они прочно вошли в польский театральный репертуар. Лирике своей он придавал меньшее значение, но и она привлекает современного читателя непритязательной простотой и искренностью.

«Пускай никто из вас не плачет…»Перевод В. Левика

1

Пускай никто из вас не плачетнад гробом, — лишь моя жена.Не жду я ваших слез собачьих,мне жалость ваша не нужна

2

Пусть хор надгробный не горланит,не каркает церковный звон,а мессу дождь отбарабанит,и речь заменит ветра стон.

3

И горсть земли рука чужаяна гроб мой кинет, а потомпусть солнце высушит, сияя,курган мой, глиняный мой дом.

4

Но, может быть, наскучив тьмою,в какой-то час, в какой-то годя землю изнутри разроюи к солнцу устремлю полет.

5

И вы, узнав мой дух в зенитеуже в обличии другом,тогда на землю позовитеменя моим же языком.

6

И, вдруг услышав ваше словов своем паренье меж светил,я предприму, быть может, сноватот труд, что здесь меня убил.

ПОРТУГАЛИЯПеревод Инны Тыняновой

ЖОАН АЛМЕЙДА ГАРРЕТ

Жоан Алмейда Гаррет (настоящее имя — Жоан Баптиста да Силва Лейтао, 1799–1854). — Драматург, поэт, романист, основоположник португальского романтизма; политический и общественный деятель либерально-демократического направления.

Известность Гаррету принесла постановка его трагедии «Катон» (1822). После реакционного государственного переворота 1823 года он эмигрировал во Францию, а затем в Англию. 1825 год, когда вышла в свет поэма Гаррета «Камоэнс», одно из лучших произведений португальской литературы XIX века, считается годом рождения романтизма в Португалии. Романтизм Гаррета основан на изучении национальных поэтических традиций; творческое использование фольклора поэт считал непременным условием создания национальной литературы. Главный герой поэмы «Камоэнс», вернувшийся на родину изгнанник, скорбит о ее несчастьях, непонятый и преследуемый современниками. Наряду с заметным влиянием европейского романтизма в поэме ощущается обращение к отечественным традициям, в частности, к «Лузиадам» Камоэнса. В романтическом духе написана и другая поэма Гаррета— «Дона Бранка» (1826). Возвратившись в 1826 году в Португалию, Гаррет активно включается в политическую жизнь и за либеральную направленность издаваемых им газет «Португалец» и «Хроникер» подвергается тюремному заключению. В 1828 году он публикует вдохновленный народным песенным творчеством поэтический сборник «Адозинда». В 1838 году Гаррета назначают главным инспектором театров; нынешнее поколение португальцев обязано ему созданием национального театра, консерватории и классического репертуара. Он пишет ряд романтических драм. Широко известны сборники стихов Гаррета «Цветы без плодов» (1845) и «Опавшие листья» (1853). Ему принадлежат также романы на современные и исторические темы.

Поэзия Гаррета исполнена напряженного драматизма, ей свойственна пылкость и непосредственность; стихи Гаррета полны автобиографических намеков. Во многих своих стихотворениях поэт отходит от классической ученой поэзии, лексически и интонационно приближая свой стих к разговорной речи. В поздних сборниках он расстается с белым стихом и классическими жанрами, предпочитая прихотливо рифмующиеся строки редондильи и куадры— жанров, заимствованных из народной поэзии.

КАМОЭНС(Фрагмент поэмы)

Тоска по родине! О, горький вкус несчастья,О, рана сладкая, нанесена шипами,Что сердце скорбное в груди моей пронзаютГлубокой болью, ткань души порвавшей.Но боль таит усладу… О, томленье!Святое таинство, что оживляешьСердца разбитые, чтобы они сочилисьНе кровью жизни уж, но сывороткой тонкойЗастывших слез неслышных… О, томленье!Тебе дано особенное имя,Звучащее так нежно и певучеИз лузитанских[263] уст, — тебя зовут «саудади»…Его не знают гордые сигамбры[264]В далеких этих землях… О, томленье!Магическое таинство, ты душуОставленного друга увлекаешьК тоскующему одиноко другу,Неверного — к возлюбленной забытой,А бедного изгнанника-страдальца —Несчастнейшего из земных созданий —На лоно родины во сне уносишь,Во сие, скорее сладком, а не горьком,Хоть пробужденье тяжко! — О, святыня!Я пел уже твои дары и карыВ унывных плачах, набожно оставилНа алтарях твоих, слезами окропленных,Мое еще трепещущее сердце,Когда из горестной груди я вырвалЕго над устьем Тежо… К водам ТежоМеня уносит мысль, что бьет крылами,Бессильно оробев средь этих вязов,Волнами бедной Сены орошенных,Когда-то бурной Сены… О, Киприда[265],Явись на колеснице, что влекомаГолубками, воркующими страстно,За грустною душой, тобою полной.

УЕДИНЕНЬЕ

О, как свободно бьетсяВ груди моей измученное сердце!Живительною силойМеня дарит пустынный этот воздух!Не застилает очиТлетворный ветер городских кварталов,Не оглушает рокотВокруг меня теснящегося сброда,И дерзкою толпоюЛенивцев праздных здесь не окружен я.В сем уголке забытом,Что незаметен суетному взору,Вкушая наслажденья,Которые дано познать лишь мудрым,От многих тягот жизниНа лоне сладкого УединеньяЯ отдыхаю мирно.О, почему на утре лет туманномИ с первою зареюМоей едва лишь восходящей жизниТебя ищу так страстно,Уединение, прибежище страдальцев,Опора всех печалей?У сердца моего, еще в покое,Не ведавшего страсти,Что есть твоим поведать гулким долам,Твоим нагорным чащам?..И все ж ищу тебя и так благоговейноДушою погружаюсьВ блаженную печаль отрадной неги,Которой все здесь дышит!Мне сказывали, это скверный признак —Вот так бежать от жизниЕще у врат ее… Но, гость старинный,Тобой, Уединенье,Я буду принят вновь, когда, спасаясьОт всех невзгод и бедствий,Приду к тебе просить об утешеньеВ моих грядущих бедах.

ТОНУЩИЙ КАМОЭНС[266]

Пред гневом Нептуна в соленую влагуКорабль погружается с даром бесценным;Со смертью в потоке сражается пенномПрославивший Васко да Гамы отвагу.Стихии уносят священную сагу!..Камоэнс великий, над чревом бездоннымНапрасно плывешь ты к брегам отдаленным,На дно твои строки бесценные лягут.Сыны Лузитании, плачьте… Но правойРукою он режет волну все свободней,А в левой — листы с лузитанскою славой.О, вечная Песнь, ты жива и сегодня!А грубая зависть с враждою кровавойПусть канут в кипящую тьму преисподней.

ГИМН ПОЭЗИИ

Моя наперсница, моя святая тайна,Ты, что всегда со мною,В несчастии, в сомнениях, в печали,Дабы меня утешить;Дарующая мне звенящий голос,Когда так много счастья,Что давит на душу, так полно сердце,Что разорваться может!Как мне назвать тебя, какое имя,О дочь небес далеких,Я дам тебе, Поэзия, отрадаМоей весны веселой?Когда б я ни позвал — ты отзовешься,Голубизну покинешьИ принесешь охапки свежих, пышныхЦветов, цветущих вечноВ садах небесных… Ты всегда приходишь,Но каждый раз — иная!Тебя я вижу то прекрасной нимфойВ задорном легком беге,Свободной, обнаженной, своенравной,С очами голубыми,Порой сверкающими жаждой жизниИ плотских наслаждений,Порой струящими тепло и томностьИспытанного счастья.То вижу я, как шелковые прядиТебе на плечи льютсяИ треплются по ветру в бурном танцеНа греческих равнинах,Когда летишь в кругу крылатых гимнов,Под пенье лиры звонкой,Плетя замысловатые узоры,Иль плавно проплываешь,Или стремишься ввысь, отдав зефируПрозрачные одежды.То, тронув струны сладкозвучной цитрыВ порыве благородном,Хвалы богам, героям ты возносишьК высоким звездам неба;То, нежная, в простых наивных песняхКрасу природы славишь,Покой и радости безгрешной жизни,Невинности отраду;Или поешь, так тихо, вдохновенно,О счастье верной дружбы.Порой, в пылу любви, в восторге страстиТы раздуваешь пламя,Что только красота зажечь способна,И оживляешь чудо,Что в тайной глуби двух сердец сокрыто,Соединенных богом…Как робок в этот час твой нежный голос,С каким глубоким вздохомХранить сей хрупкий дар ты умоляешь!Но, осмелев внезапно,Ты с чистых губ срываешь поцелуи,О коих так недавноС подобным умиленьем умоляла!Тогда ты вся — горенье…Но сколько раз тебя я зрел в печали,Усталой от страданий,Растрепанной, в слезах, с потухшим взором,Когда, моля о смерти,Поникшая челом, ты уж не пела —Стонала вместе с лирой!И ревность злая, черные измены,Упреки, подозреньяВокруг тебя летали с воем скорбным.И что ж? Не подурнелаТы от таких мучений! Ты лишь краше,Когда на струны лирыИз скорбных глаз медлительным потокомТвои струятся слезыИ оживляют дремлющие звуки,Гармонию святую,Пронзая сердце сладостной стрелою,Которая зоветсяПечаль… иль радость неба!

ЖОАН ДЕ ДЕУС

Жоан де Деус (1830–1896). — Талантливый лирик, чьи стихи отличаются ритмической выразительностью, простотой и отточенностью формы. Еще во время учения в Коимбре (1849–1859 гг.) Деус выделялся разносторонней одаренностью: он рисовал, импровизировал стихи, сопровождал своп импровизации игрой на гитаре. После окончания юридического факультета работал адвокатом и журналистом. В 1869 году вышел в свет его первый сборник стихов — «Полевые цветы». Тогда же Деус начал составлять свой знаменитый «Материнский букварь», опубликованный в 1876 году. В 1893 году он издал новую книгу стихов — «Цветущее поле», разошедшуюся так быстро, что тут же было выпущено второе издание. Лирика Деуса лишена всякого налета искусственности, поэт очень любил, в частности, сонетную форму, в которой, по единодушному признанию критики, он достиг совершенства. Интересны также и сатирические стихи Деуса.

На русский язык стихи Деуса переводятся впервые.

ЖИЗНЬ

Казалось мне, что уж устал светитьсяОгонь, с которым шел по жизни я,И, взгляда от него не отводя,Я шествую по ступеням гробницы.Затмился этот свет — и всё затмиться,Казалось, уж готово предо мной;Но чуть блеснет его привет живой —В душе моей свет новый загорится.Душа сродни моей, невинна и беспечна,Как ангел неба (иль ты сном была?..),Хотела мне внушить, что счастье быстротечно.Не знаю, улетела иль ушла;Я не умел открыть своей печали вечнойТем, кто еще не ведал в жизни зла…

СЧАСТЬЕ

Светило ходом шествует лучистым,На землю пламенный бросая взгляд;Небесные певцы парят в просторе чистом;И волны ласку берегу дарят.По чащам ветер носится душистым,Повсюду гимны радости звучат;Один лишь я бреду путем тернистым,Среди печалей, что меня томят.Тоскую по тебе… что далеко отныне,Что выпустил из рук, что потерял из глазВ бесплодной этой, сумрачной пустыне!Тебя я, счастье, видел только раз…И гнал так много раз в моей кручине,И… без тебя кручинюсь в этот час!

АНТЕРО ДЕ КЕНТАЛ

Антеро де Кентал (1842–1891). — Идейный вождь так называемого поколения 70-х годов, поэт, публицист. Учился на юридическом факультете Коимбрского университета. Два года провел в Париже, где лично познакомился с Прудоном и Мишле; посетил также США; возвратившись в Лиссабон, создал кружок единомышленников. Поэт принимал активное участие в общественной жизни; он сотрудничал в республиканской синдикалистской печати, публиковал пропагандистские брошюры для рабочих организаций; в 1872 году он создал португальскую секцию Интернационала, дважды избирался в парламент от социалистической партии. С середины 70-х годов Кентал ом овладевают пессимистические настроения, в чем не последнюю роль сыграло торжество реакции в Испании и во Франции, преследования сторонников Интернационала. Он увлекается буддизмом, философией Шопенгауэра, Фихте. Покончил жизнь самоубийством.

Юношеская лирика Кентала посвящена главным образом философским размышлениям. Сборник «Современные оды» (1865) носит открыто революционный характер. Христианской религии Кентал противопоставляет пантеизм. История человечества предстает у поэта как сменяющие друг друга грандиозные катастрофы цивилизации, последовательное свержение «тронов, религий, империй, обычаев». Излюбленной поэтической формой зрелой поэзии Кентала стали сонеты. В них отразились основные этапы его духовной эволюции — драматический разрыв с наивной детской верой в бога, любовные переживания, неудовлетворенность повседневной жизнью.

На русский язык стихи Кентала переводятся впервые.

ПЛЕННИКИ

Прижимаясь к решеткам темницы,В небо грустными смотрят очами.Уплывая косыми лучами,Свет последний на нем золотится.Меж теней, за туманною далью,Голоса замирают тоскливо,С вышины тяжело, молчаливоНочь сошла со вселенской печалью.Смотрят пленники вдаль. Птичья стаяМчится в воздухе, мчится тревожно,Словно дума ее неотложна,Словно важное дело решая.Молвят пленники: «Не помрачитсяНегасимая даль небосвода…Есть у птиц и полет и свобода…У людей — только стены темницы!О, куда вы? Где дом ваш и местность?Свет? Пространство? Заря? Непонятно…»Птичий хор отвечает чуть внятно:«В ночь, в ничто, в темноту, в неизвестность!»Смотрят пленники вдаль. Веет ветер,Воет ветер протяжно, уныло,Словно горе его истомило,Словно сам он за тайну в ответе…Молвят пленники: «Что за стенанья,Что за древние боли-кручиныТы несешь чрез поля и долиныПо бескрайным дорогам скнтанья.Что ты ищешь? Твоя бестелесностьЧто в пространстве таит необъятном?»Дикий ветер роняет чуть внятно:«Ночь, ничто, темноту, неизвестность!»Смотрят пленники в небо, вздыхая…Словно призраки древних страданий,Словно светочи смутных желаний,Загораются звезды, мерцая.И сияют в пустыне безбрежной,И украдкой следят друг за другом,Словно мучимы тайным недугом,Словно страстью больны безнадежной…Молвят пленники: «Что за виденьяВас влекут, изначальны, извечны?Что за струи с небес, быстротечны,Вам святые несут откровенья.Что вас ждет? Голубая окрестностьЧто дарит вам в тиши благодатной?»Звезды грустные шепчут чуть внятно:«Ночь, ничто, темноту, неизвестность!»Ночь проходит. В рассветном покоеБор проснулся с мечтательным шумом.И одни, в каземате угрюмом,Смотрят пленники в небо глухое!

ПОБЕЖДЕННЫЕ

Три всадника взбираются усталоПустынною тропою каменистой.Рыдает ветер в роще густолистой,Седая тьма уже с небес упала.Разбита их броня, одежды рваны,Их иноходцы загнаны и пыльны,Оружье руки удержать бессильны,И кровь струей течет из каждой раны.Клонит главу их, гордую когда-то,Измены весть и пораженья горе…На темном и неведомом простореГорит пятно кровавое заката.И первый из троих, воздевши руки,Рыдает: «Я любил и был любимым!И за виденьем шел неотвратимымВо власти света, радости и муки!Я устремлялся к вышнему покою,Где обитают души всех влюбленных,Свободен, счастлив, среди звезд бессонныхЯ наслаждался вечною весною.Зачем до чистой тверди обожаньяТлетворной страсти долетает ветер?О, горе тем, кто лишь однажды встретилЕго глухое, жгучее дыханье!Согрет рассвета чистым дуновеньемЦветок душистый первой страсти нашей,Но глубоко в его пурпурной чашеТаится яд — усталость и забвенье.О братья, я любил душой смятенной…За то скитаюсь, потеряв любовь…И медленно моя сочится кровьПо каплям из груди моей пронзенной».Второй тут всадник, выказав участье,Сказал с улыбкой горькой и надменной:«Любил людей я и для всей вселеннойМечтал о справедливости и счастье.За правый суд я поднял голос страстныйВ сражении кровавом и жестоком;Как рог призывный на пути далеком,Я подымал отверженные расы.Когда настанет день идей могучих?Когда настанет время избавленья?Но меч мой дрогнул посреди сраженья,Не зреет колос на песках зыбучих!И, книгу не прочтя грядущих дней,Листают нации ее с улыбкой жалкой,И мирно спит народ на грязной свалке,Как на пурпурном ложе королей.О братья, я любил людей, за правыйЯ суд сражался, был мой дух высок…За то я умираю, и песокПьет кровь мою с поверженною славой».Здесь третий всадник поспешил с ответом:«Любил я Бога сердцем и умом,И божье имя сделал я щитомВ сраженьи с суетным и лживым светом.Его я призывал в часы докуки,Терзаемый греховным искушеньем.Искал его с тревогою и рвеньем,В сомнительные углубясь науки.Какой же ветер сокрушает стеныСвятого храма веяньем могилы?И звезды гаснущие падают, остылы,Промчавшись с грохотом по небесам вселенной!Вот солнце дрогнуло, в толпе святых — смятенье…И дня пустого свет лишь скуку источает…О, горе том, кто руки простирает,Чтоб небу вознести напрасное моленье!О братья, Бога я любил глубоко…За то скитаюсь без пути отныне,И, обескровленный, влачу по сей пустынеЯ душу мертвую средь пыльных листьев дрока».Все трое, съединясь в одном стенаньеИ руки опустив свои недужноК оружью, что разбито и ненужно,Не в силах побороть свое страданье,Растаяли в неверной мгле густойГоры, вдали таинственно молчащей.Растаяли в непроходимой чащеИ в бледноте ночи немой.

ПОЭТУ

Surge et ambula![267]

Ты, чья душа спокойно задремалаПод древней тенью кедровых ветвей,Как спят жрецы под сенью алтарейВдали от битв и от земного шквала,Проснись! Пора! Высоко солнце встало,Рассеялся могильный рой теней…Чтоб новый мир восстал из сих морей,Лишь только знака недостало…Послушай! Это голос толп людских!Твои то братья, их ты слышишь пенье?..Но в нем война… и голос тот — набат!Так из лучей заветных грез твоих,Мечтатель, сделай меч сраженья,Восстань, Грядущего солдат!

ГИМН РАЗУМУ

О Разум, брат Любви и Правосудья,Услышь мою мольбу в который раз.То сердца, полного тобою, глас,Души свободной — твоего орудья.Из-за тебя всегда открыта будетТуманность звезд, светил, миров для нас;Из-за тебя свет правды не угас,И героизма злак растят на ниве люди.Из-за тебя, перстом судьбы ведомы,Свободу ищут нации сквозь громы;И кто зовет грядущее в мечтах,Из-за тебя готов снести мученье…И все твои сыны, вступив в сраженье,Твое начертят имя на щитах!

ГЕРРА ЖУНКЕЙРО

Герра Жункейро (1850–1923). — Революционный поэт, политический деятель, дипломат. В 1873 году окончил юридический факультет Лиссабонского университета. В 1874 году Жункейро опубликовал поэму «Смерть дона Жуана», где в сатирическом виде представил донжуанство и его последствия для общественной жизни. В 1879 году появляется сборник лирики Жункейро «Муза на отдыхе», созданный под влиянием поэзии В. Гюго.

В 1885 году Жункейро издает антиклерикальную сатиру в стихах «Старость Бессмертного отца», в ней ощущается воздействие философских воззрений Прудона и Мишле. Эпическая поэма об Освобожденном Прометее, которой он намеревался дополнить свою книгу, так и осталась незаконченной. Патриотическая поэма «Родина» (1896) проникнута элегическими настроениями. С годами творчество Герры Жункейро наполняется демократическим содержанием. Основные герои его сборника «Простые люди» (1892) — рабочие, землепашцы, бездомные дети; они вызывают у поэта искреннее сострадание. В «Молитве о Хлебе» (1903) и в «Молитве о Свете» (1904) преобладает пантеистический мистицизм, библейские мотивы сочетаются с упоминаниями о новейших достижениях тогдашней пауки. После установления Первой республики (1910–1926) Жункейро в качестве дипломата представлял новый режим в Берне (Швейцария).

На русский язык переводится впервые.

СЛЕЗА

Рассвет июньский, жаркий. Склон пологий,Сухой и голый, на краю дороги.Суровая земля, где только вереск вялыйПьет солнце, ест песок и гложет скалы.На сморщенном листе смоковницы, чьей пищейОдни лишь камни служат, жалкой, нищей,Заря оставила, явив печаль святую,Небесную слезу, прозрачную, большую.Такую чистую, что кажется пороюВблизи — алмазом, издали — звездою.Король проехал: тридцать копий свиты,Забрала, шлемы, стяги в воздух взвиты.«В моем венце, — сказал король надменный,—Сапфиры есть, брильянты есть бесценны,Восточные рубины — кровь и злато,Как знак страстей, испытанных когда-то.Есть жемчуга, как будто капли горя,Что скорбно льет луна и тайно студит море.Но я готов отдать все чудеса ВостокаЧтоб ты, слеза, что так блестишь высоко,В божественной моей короне засверкалаИ мир у ног моих оттуда созерцала».Но чистая слеза, полна тепла и света,Дрожит, блестит, горит — и не дает ответа.В броне железной, что в веках искрится,Верхом проехал странствующий рыцарь.И он сказал слезе, исполнившись отваги:«Сойди сиять на крест моей бесстрашной шпаги!Я понесу тебя в победах величавыхВ Святую Землю, в блеске бранной Славы!Вернемся — и моя невеста пусть тобоюГрудь белую украсит, как звездою.И будешь ты служить своим огнем прекраснымИ ратным подвигам, и грезам сладострастным».Но чистая слеза, полна тепла и света,Дрожит, блестит, горит — и не дает ответа.На буром ослике рысцою неизменнойПроехал ростовщик, старик-еврей презренный.На мулах вслед влеклось немалое именье:В кедровых сундуках все злато да каменье.А старичок — в лохмотьях жалких, худ как щепка,Лыс череп, нос крючком, а глазки смотрят цепко —Звезду увидев, молвит: «Боже, что за диво!Мерцает, рдеет как, и светится красиво!На золото мое купить могу я вскореСокровища царей и корабли на море.Но за такой брильянт отдам я без возвратаВсей скупостью моей накопленное злато».Но чистая слеза, полна тепла и света,Дрожит, блестит, горит — и не дает ответа.Тут из-под дерева чертополох безвестный,Уже иссохший весь, сказал слезе небесной:«Земля, что розами покрыта и сиренью,Не холила меня и не дарила тенью.Коль руки к небу я воздену ненароком,Оно меня за то в огне сожжет жестоком.На мой колючий лист ни разу не приселиПернатые певцы, чтоб их я слушал трели.Ни разу не пришли беседовать со мноюВлюбленные в ночи, озарены луною…Взмывает птица ввысь, любовь проходит мимо,Я никогда не цвел, и тень моя незрима!..Слеза богов, светило, капелька воды,Сойди ко мне, избавь от роковой беды!»И чистая слеза, полна тепла и света,Дрожит, дрожит, дрожит… упала без ответа.И вскоре жалкий куст живым налился соком,И заалел цветок в его венце высокомСемьею бледных лепестков красно-лиловых,Как кровь, что некогда текла из ран Христовых…И в чашу бедную с жужжанием веселымСлетались мед искать запасливые пчелы!..

РОПЩУТ РЫБАЧЬИ ЛАЧУГИ…

Море туманное, море бездонное,Жестокий шквал!Бури могучие, бури великие…Воют зеленые чудища дикиеВ черных пещерах, где пенится вал.Море призывное, море зыбучее,Полнощный шквал!Холод неистовый, ветер бродячий…Мечется, прядает парус рыбачий,Песню уносит бушующий вал.Море ярится, море клокочет…Бурливый вал!Ночь непроглядная, ночь грозовая,Жены и матери, руки ломая,Ходят молиться на скользкий причал.Море гремящее, море унывное,Угрюмый вал!Слезы и стоны, слезы и стоны…Кружит волна моряков обреченных,Тех, кто в кипящую бездну упал.Море бескрайное, море бескрайное,Проклятый вал!Ночь и ненастье, ночь и ненастье…Парус как саван, мачта — на части,Плачут сироты меж диких скал!

РУМЫНИЯ

ИОН БУДАЙ-ДЕЛЯНУ

Ион Будай-Деляну (1760–1820). — Родился в Трансильвании. Активный участник «Трансильванской школы» — патриотического румынского движения, направленного против владычества Австро-Венгерской империи Габсбургов. Под влиянием идей энциклопедистов и французской революции 1789 года Будай-Деляну написал ряд сочинений по вопросам права, истории, философии и педагогики.

ЦЫГАНИАДА[268](Фрагмент)Перевод А. Арго

Мы короля, допустим, выбираем,И он, как это видим я и вы,Вполне достоин править нашим краем,А сыновья и внуки каковы?Вы можете ли быть, друзья, спокойны,Что будут все они его достойны?История примеров знает тьму,Историк соответствия находит,И можно ясно показать, к чемуВ конце концов монархия приводит,—События давно минувших летПодать нам могут не один совет.Историк может привести нам случай,Что жил такой-то повелитель встарь,Что был он умный, честный и могучийИ вообще был славный государь,Но чтоб потомок был похож на предка,Такое замечалось очень редко.А если ты такого и найдешь,То все ж нисколько это не причина,Чтоб у его возлюбленного сынаБыла в холопах наша молодежь…Вопрос не ясен — разберется кто там:Сын будет ли достойным патриотом?Я допустить могу в конце концов,Что этакий единственный наследник,Принявши власть от дедов и отцов,Окажется тиран и привередник.И тех, кому родиться предстоит,До их рожденья он закрепостит!В руках имея полноту всей власти,Пренебрегая нравственностью, онСвои затеи, прихоти и страстиВ неумолимый возведет закон.И в некий день подвергнет поруганьюВсе то, что нам священно по преданью.Кто ж назовет ту меру, то число,Кто перечтет суровые невзгоды,Те горести и всяческое зло,Что перетерпят бедные народы,Что испытать обязана земляОт глупого иль злого короля!Но чтобы все возможности учесть нам,Допустим, что с обратной стороныМы похвалить наследника должны,—Он будет добрым, доблестным и честным,Но все-таки прошу иметь в виду,Что возраженья я и здесь найду.Монарх самодержавный и единый —Будь он хотя б семи пядей во лбу —Не может все определить причиныИ облегчить народную судьбу.Единолично он понять не можетВсе, что страну волнует и тревожит.И ищет он помощников в делах,Тех, кто должны достойно и приличноЕму помочь за совесть и за страх,—И называют тех людей обычноМинистром, лордом, пэром иль пашой,В чем разницы не вижу я большой.Монарх быть может просто нерадивым,А может быть он даже не умен,Нередко все обязанности онПередает советникам ретивым.И нравится такому королю,Что он не прикасается к рулю.Вот так-то им сколоченная кликаВершит дела высокого двора.Он никому в строку не ставит лыка,Считая, что хищение добраДля настоящей наивысшей знатиЕстественнее всех других занятий.И эти-то пройдохи из пройдох,Которым равных нет на белом свете,Умеют так свои расставить сети,Так закрутить интригу иль подвох,Что властелин, который их возвысит,Вдруг видит сам, что он от них зависит.А если уж запутали его —То горе угнетенному народу!Уж беззаконье правит торжество,Уж произвол насилует свободу,И рабство цепь на руки нам кладет,И деспотизм нас мучит и гнетет!

ВАСИЛЕ КЫРЛОВА

Василе Кырлова (1809–1831). — Родился и жил в Тырговиште. Все наследие рано умершего поэта составляет пять стихотворений, но его заслуженно считают одним из основоположников румынского романтизма и новой румынской поэзии.

РАЗВАЛИНЫ ТЫРГОВИШТЕ[269]Перевод Н. Стефановича

О стены, вы остались как памятник всемуМинувшему величью и счастью своему.Ведь солнце озаряло и грело горячоКогда-то эту землю, свободную еще…Но все скосило время, отрезало пути,И вот лежат обломки в тяжелом забытьи.Исчезла ваша слава. Так было суждено.И стало здесь безлюдно, печально и черно.От светлой славы предков — ни тени, ни следа.Дремучее забвенье. Бурьян и лебеда.И если в прошлом каждый смотрел всегда на васС восторгом и с любовью, волнуясь и дивясь,—То ныне отступает он в ужасе немом,Увидев разрушенье, руины и разгром.Но мрачные обломки, лежащие во мгле,—Вот образ и подобье всей жизни на земле,И каждому понятно, зашедшему сюда,Что все на свете так же исчезнет без следа.Пусть подвиги иные и тверже, чем гранит,Но время их разрушит, сметет и истребит.А если кто-то станет всех выше и светлей —Он все же не избегнет погибели своей.Я к вам стремлюсь, руины, ведь мне в конце концовПонятна бесполезность всех замков и дворцов.И как пастух унылый, в пустых полях бродя,Спешит порой укрыться от бури и дождя,—Так я спешу сегодня за ваш надежный щит,Гонимый грозной бурей страданий и обид.Нет, песен мне не надо, но я хочу, скорбя,Отчизна дорогая, оплакивать тебя.Здесь мудрости источник, и верю потому,Что многое, быть может, я здесь еще пойму.Вот день уже уходит, и вот во все домаБесшумно проникает бесформенная тьма.И каждый, кто измучен заботой и трудом,Спокойно засыпает и спит глубоким сном.Ведь сон от всех напастей единственный приют…Но мысли мне и ночью покоя не дают.Я скорбью беспредельной и жалостью томим,И снова прихожу я к развалинам седым.О камни дорогие! Ведь ваш печальный видМой дух приподнимает, меня животворит.Тоскую я и места не нахожу себе,Когда о вашей горькой подумаю судьбе.Я словно у могилы всей доблести былойИ жалобам внимаю с волненьем и тоской.И в сумраке туманном мне слышатся едваХорошие, простые, но грустные слова:«Как дым, умчалась слава. Всему такой удел.Ведь светлый дух свободы отсюда отлетел».Я слышу грустный голос и потрясен опять.Меня он заставляет свой жребий проклинать.Позвольте мне, о степы, пока я жив еще,Здесь думать, утешаться и плакать горячо.Тиран на эту землю не ступит ни один:Он в ужасе отпрянет от каменных руин.

ГРИГОРЕ АЛЕКСАНДРЕСКУ

Григоре Александреску (1810–1885). — Родился в Тырговиште, жил и работал в Бухаресте. Накануне революции 1848 года сблизился с передовыми патриотическим кругами общества, был редактором газеты «Попорул суверан» — органа революционного движения. Основные поэтические сборники Александреску: «Стихи» (1842), «Воспоминания и впечатления, послания и басни» (1847), «Размышления, элегии, послания, сатиры и басни» (1863).

1840-й ГОДПеревод А. Голембы

Подавим боль былую, пускай сердец не гложет,Пусть нам судьба поможет, пошлет надежды весть;Где тот волшебник мудрый, который вызнать сможет,Что обещает людям грядущий год принесть?Быть может, солнце счастья уже не за горамиИ завтра озарится лазоревый чертог:Нередко к людям радость приходит за скорбямиИ нежная улыбка сменяет тяжкий вздох!Так возвещает всякий, поверивший надежде,Так в дни златого детства говаривал и я;Идут-мелькают годы, я в счастье верил прежде,Ну, а теперь надежда развеялась моя.Из вечности возникнут и в бесконечность канутДни жизни беспросветной, утраченные дни,День канул — и не будет он более помянут,Лишь разной силой боли означены они.Но год новорожденный с отрадой мною встречен,Его прихода жадно ждал человечий род!Пришлец, ты всенародно прославлен и привечен,Я человек: со всеми я славлю твой приход!Когда на свет младенец является румяный,Чтоб новой жаждой жизни поникших наделить,—Седой старик ликует: «Мой внучек долгожданныйРожден — теперь могу я спокойно опочить».Так праведники, верно, со вздохом бы сказали,Когда бы всё, что щедро народу обещали,В году новорожденном узрели наяву!Дай знак иным неверным, что свято верить надо,Твори свои реформы — и пастыря и стадоВеди на луг зеленый, на свежую траву!Расшатаны устои недвижного былого,Мир прошлого заржавел и в пошлости погряз,Нетерпеливо люди ждут года молодого,Мечта к нему стремится, пришел надежды час!Увидит год грядущий, как нашим миром правятБылых законов тени, которым верил прадед,Как жалкие пигмеи сковали мощь людей.В растерзанных законах не видим мы уродства,Давно не склонны верить порывам благородства,Бессмертному сиянью незыблемых идей.Живут политиканы копеечным фразерством,Пустым бахвальством разум спокойный подменен,Познавши жизнь, погрязли мы в эгоизме черством,И деспотизм зловещий еще не сокрушен.Я жду тебя как чуда, год новый, год желанный,Но если будет пастырь, для нас тобой избранный,Таким же, как ушедших правителей синклит,То лучше… пусть былая пребудет тирания,Без радости особой приму твои дары я:Реформами такими народ по горло сыт!Нет, нам добра не сможет дать перемена эта,Уж лучше бы спалила залетная кометаОбитель нашу — землю — однажды и дотла!Не все ль равно несчастным, чья их рука неволит,Один ли угнетатель их вяжет, бьет и колет,Иль нескольких сатрапов судьбина им дала?Себе я благ особых вымаливать не стану,Ведь я с моим народом живу одной судьбой;И, если только мне ты бальзам прольешь на рану,Я посмеюсь над болью, над горечью любой!От множества страданий окаменели души,Оков тяжелых бремя нас больше не гнетет,К насилью мы привыкли, и ропщем мы все глуше:Живет со мною рядом привычным ставший гнет.Но я хочу увидеть тот день обетованный,Когда земли народы постигнут навсегда,Что больше на планете не царствуют тираны,Что деспотов надменных прервалась череда!Легко дышать мне станет в моей земной отчизне,И пусть мой лоб печальный морщин покроет сеть,Пусть черным вихрем страсти задуют факел жизни,Утешен, я сумею спокойно умереть.Вздымаясь к горным высям в объятья Азраила,Прощальное лобзанье пошлю своей странеИ тем, кого при жизни душа моя любила,Оставлю только счастье да память обо мне.

ЧЕЗАР БОЛЛИАК

Чезар Боллиак (1813–1881). — Активный участник революции 1848 года. После ее поражения эмигрировал в Брашов, затем в Париж, где до 1857 года издавал газету «Бучумул». Вернувшись в Бухарест, продолжал свою деятельность как поэт, журналист, критик. Его основные сборники: «Из стихотворений Ч. Боллиака» (1843), «Новые стихи» (1847), «Собрание старых и новых стихов» (1857).

БАРЩИННЫЙ КРЕСТЬЯНИНПеревод Э. Левонтина

1

Ох, к земле нас приковалиКрепкой цепью навсегда,Нам бесплатно не давалиДаже воду из пруда!Что вокруг нас — все чужое…Тяжек барщины ярем!Гнемся, гнемся над сохою,Нищими домой идем…Мы всю жизнь для господина —Вещь его, рабочий скот…Раб иль сено — всё едино.Шел бы барину доход!Крепостной, с семьею вместе,Бык с коровой и телком —Приложение к поместью,В списке значатся одном…Баре, коль случится, радыПодороже нас продать,Если ж перебиться надо —И в аренду можно сдать…Старый, малый — знай работайДля господ своих года,И чем больше льется пота,Тем жаднее господа!Из рабов несчастных сокиДень и ночь помещик жмет,А получит чин высокий,—Он же с нас налог дерет.Он же, в министерском сане,Грабит нас, проклятый враг!Век терзать нас не устанетТроеликий вурдалак!

2

Что им совесть! Что им братство!Ценят труд наш, как хотят!Дети наши — их богатство,Руки наши — барский клад!И для прихоти любовнойИль на бальный туалетТратят баре хладнокровноТруд наш за десяток лет!Мы работаем, как пчелы,Собирающие мед,—Господам наш труд тяжелыйВсе их блага создает!Закрома полны в амбаре…Сыт, доволен и хмелен,Гонит мужиков боярин,Словно пчел от меда, вон…Не хотим трудиться даром!Труд — за землю отдаем!Что носили мы боярам,Все себе теперь берем!Мы свою добыли долю,Цепь валяется в пыли,И хозяин ныне в полеТолько труженик земли!Лишь одно железо можетПолю хлеб помочь родить!Лишь железо силы множит,Чтобы хлеб наш сохранить!Понапрасну шли к вельможамМы за правом за своим,Сами мы себе поможем,Сами правду защитим.

ДИМИТРИЕ БОЛИНТИНЯНУПеревод В. Цвелева

Димитрие Болинтиняну (1819–1872). — Поэт и прозаик. Учился в Бухаресте и Париже, принимал участие в революции 1848 года, после ее поражения провел почти десять лет в изгнании, посетил ряд стран Юго-Восточной Европы. Основные его поэтические сборники: «Легенды или отечественные сказки в стихах» (1858), «Эвмениды» (1866), «Менады» (1870), а также двухтомник «Стихотворения» (1869).

МАТЬ ШТЕФАНА ВЕЛИКОГО[270]

I

Там, в старинном замке, над скалою черной,Где обходит стены ручеек проворный,Не в цвету гвоздика вянет полевая,То княгиня горько плачет молодая,На войне любимый муж с войсками вместе,И не возвратился, и не шлет известий.И блестят слезами голубые очи,Как росой фиалки после летней ночи.На плечи спустились золотые косы,На лицо посмотришь — лилии и розы!И свекровь не хочет отдыхать ложитьсяИ невестку нежно просит ободриться.

II

Полночь бьют куранты. Чу! Подъехал кто-тоК замку и стучится в гулкие ворота.— Это я, о мама, Штефан твой желанный,Возвращаюсь с поля, зажимая раны.От судьбы жестокой не нашел защиты,Войско враг рассеял, мы — увы — разбиты…Дверь откройте!.. турки… близко… умоляю…Я продрог от стужи… кровью истекаю…—Но жена не встретит мужа дорогого.— Стой, дитя! — свекровь ей говорит сурово.И ворот тяжелых сыну не открыла,Лишь в молчанье ночи так заговорила:— Слушай, чужеземец! Штефан в дальнем полеСеет смерть бесстрашно в битве ради воли!Да, я — мать-княгиня, он мне сын, я знаю,Но тебя, пришелец, слушать не желаю.Если мне под старость небеса послалиИспытанье кончить дни мои в печали,Если благородный сын мой изменился,Если правда, Штефан, ты бежать решился,—Материнской воли силу ты изведай:Поспеши к отрядам и вернись с победой!Или за отчизну смерть прими с бойцами,И твою могилу уберут цветами!

III

Штефан в поле войско созывает горном,Снова мчатся кони по ущельям горным…В бой!.. И сила вражья по холмам и доламПадает, что колос под серпом тяжелым.

ПЕСНЯ СВОБОДЫ

Долго ль, честные румыны,Воздыхать придется вам?Перед вами день свободы,Поспешить пора к мечам.Кто под гнетом униженьяНизко голову склонял,Знайте все — пришла свобода,День торжественный настал.За отчизну смерть почетна.Все к оружию! Вперед!Над могилами героевБелый ландыш расцветет.К нам, товарищ по оружью,Сын Румынии, солдат!Для спасенья тиранииНе пойдет на брата брат.Боже, боже, руку мщеньяОт врага не отстрани,И любовь к отчизне милойТы в сердцах воспламени!

БОГДАН ПЕТРИЧЕЙКУ ХАШДЕУ

Богдан Петричейку Хашдеу (1836–1907). — Сын молдавского писателя Александру Хашдеу, учился в Харькове, первые произведения писал по-русски. С 1857 года жил и работал в Яссах, а с 1863 года — в Бухаресте. Отстаивал демократические идеи, воспринятые им в молодости под влиянием русской передовой культуры. Выступал как поэт, прозаик, драматург, публицист, а в последний период жизни — как ученый-филолог и историк. Сборники его стихотворений — «Поэзия» (1873), «Сарказм и идеал» (1897).

СТИХПеревод М. Талова

Гомер воспел Ахилла, подвигнутого гневом,А Данте Тартар воспевал.В дни горести рожденный, веселым чужд напевам,Не посвящает песен поэт беспечным девам,Его не опьяняет вакхический фиал.Я прерываю арфы безмолвье поневоле,Когда я скорбью опален.Надорванное сердце молчать не в силах доле,Истерзанное мукой неутолимой боли,В агонии роняет короткий, резкий стон.Поэзии суровой безрадостные свитки!Моя поэзия — гранит.В ней ненависть клокочет, в ней ужаса избытки,И голосом охрипшим на лоне страшной пыткиВ ней каждый слог о долгих страданьях говорит!Петь о цветах и звездах достойно ли поэтаВ наш век, который глух и слеп,Когда под пестрым гримом всего лишь черви это,А правда проклинает, ища напрасно света…О, бедствие! О, мерзость! Могила, мгла и склеп!Оставьте прозе блестки продажного обмана!Певец восторженный поет,Коварное отбросив веселье балагана;Когда вокруг, как злая гноящаяся рана,Все трупным ядом дышит и заживо гниет.Гомер воспел Ахилла, подвигнутого гневом,А Данте Тартар воспевал.В дни горести рожденный, веселым чужд напевам,Не посвящает песен поэт беспечным девам,Его не опьяняет вакхический фиал.

БЕДНОСТЬПеревод Г. Перова

Как стрелок в своей засаде,Бедность, пропитанья ради,Держит палец на курке.На него нажмет легонько,И пичуга, пискнув тонко,Упадет невдалеке.Только труд, большой, усердный,От судьбы жестокосерднойБережет еще меня.Так века назад кольчугаГрудь охватывала туго,Тело рыцаря храня.Но сменяет мрак осеннийПору юного цветенья.Злая старость тут как тут.Дни зловещие, пустые,Словно вороны седые,Тело времени клюют.Труд мой стонет и вздыхает,О покое умоляет —Безнадежный инвалид.После длительных кампаний,При последнем издыханьеОн судьбы не победит.Тщетно я свой разум вялыйПодымаю, как бывало,К сферам вечной красоты.На мгновенье он взлетаетИ обратно упадает,Словно камень с высоты.Но, оглохшие к страданью,Все спешат за новой данью,Просят, требуют, клянут.За мечты сулят подачку,За идею, как собачке,Кость негодную швырнут.А погаснет в сердце пламя,Вмиг растопчут сапогами,Омерзенья не тая.Им, скажи, какое дело,Что для них одних горелаДо конца душа моя?Как стрелок в своей засаде,Бедность, пропитанья ради,Держит палец на курке.На него нажмет легонько,И пичуга, пискнув тонко,Упадет невдалеке.

АЛЕКСАНДРУ ВЛАХУЦЭПеревод Р. Морана

Александру Влахуцэ (1858–1919). — Сын крестьянина. Был корректором, учителем, школьным инспектором. Поэт и прозаик. В Бухаресте сблизился с передовыми румынскими писателями И. Л. Караджале, Дж. Кошбуком, издавал журналы «Вяца» и «Семэнэтороул», отстаивавшие реалистические традиции в литературе. Его поэтические книги — «Стихотворения» (1887) и «Любовь» (1896).

К ЭМИНЕСКУ[271]

Я неразлучен с дивной книгой,Хотя я помню каждый стих.Брожу по строчкам, как по всходам,Живым посевам дум твоих.В мир красоты я погружаюсь,Что, утренней звезды ясней,Горит на темном небосводеВ ночи твоих печальных дней.О, как понятны мне, как близкиЗадумчивый и нежный взглядИ на лице твоем усталомПечаль страданий и утрат!Не диво, что твой жребий грустен,Что, боль таких страстей тая,Ты к тем испытываешь зависть,Кто сбросил бремя бытия;Что мысли черные копятся,Бушуют под твоим челом,Ведь сумрачные тучи — сестрыВершин, покрытых вечным льдом!О, если б гений твой, которыйСокровище певучих строкСо дна расколотого сердца,Как из морских глубин, извлек,—Не сжег тебя, виски обугливГлухими всплесками огня,В необозримом царстве мыслиВсе ярким светом осеня,И если бы тебе досталсяПростого смертного удел,—Как ты легко б мятежный разумСмирил и боль преодолел!С каким бы черствым равнодушьемТы слушал безответный стон,Взирал на бедствия, в которыхМир задыхаться осужден!Но нет, ты выше этих мелкихСердец, остуженных давно,Боль, не замеченную миром,Всю выстрадать тебе дано,И выплакать все наши слезы,И в буре жизненных тревогСтихи, как вспышки молний, высечь,В них сердца твоего кусок,И взлетом дум зажечь светила…О пламя!.. Свету дела нет,Что ты само себя сжигаешь,Во мраке порождая свет!

СЕЯТЕЛЬ

На пашне — сеятель трудолюбивый,Он в борозду, что от росы влажна,Бросает новой жизни семена,Они взойдут в грядущем тучной нивой.Шуршит зерно, и снова горсть полна…И сеет он рукой неторопливойСвою святую веру в мир счастливый,Надежду на иные времена.Трудись прилежно, благодетель скромный!Вослед придут другие и в степиВ дни жатвы снимут урожай огромный.Готовый к славной жертве, все стерпи.Чтоб семя зрело силой неуемной,Своею кровью землю окропи.

ДУМИТРУ НЕКУЛУЦЭ

Думитру Некулуцэ (1859–1904). — Сын крестьянина-бедняка, скитался по стране в поисках заработка. Примкнув к рабочему движению, он стал революционным поэтом, участвовал в создании социалистической газеты «Ромыния мунчитоаре», где и опубликовал большинство своих стихотворений. Сборник стихов Некулуцэ «К берегу справедливости» вышел посмертно, в 1907 году.

МУЧЕНИКИ И ПАЛАЧИПеревод Вс. Рождественского

Бедный трудится народ,А плоды труда крадетУ него богатый.Ты судьбу свою клянешьИ на шее век несешьСвой ярем проклятый.Под бичом и кулакомТы молчишь, стоишь столбом,Опустивши руки.Нету силы, чтоб восстать.Плачут дети, плачет мать,Дом твой полон муки.Ты поплатишься тюрьмой,Дом оставишь сиротойИ жену вдовою,Коль осмелишься сказать,Что пришла пора восстать,Кончить с нищетою.Только втайне ты клянешьПсов-мучителей грабеж,Злое надруганье.Слезы в песнях у тебя.Лишь они, с тобой скорбя,Гасят дум пыланье.С каждым годом тяжелейОт попов и королей,От налогов новых.Слез и пота нам не счесть,Дома дети просят есть,Век несешь оковы.Бык от голода ревет,Еле-еле плуг ведет,Падает в бессилье.Пашешь, сеешь ты в слезах,Наг и бос, ты лишь в мечтахВидишь изобилье.Истощен трудами ты,Вся одежда — лоскуты,Грустны песни звуки.Света нет в твоей судьбе,Даже некому тебеРассказать про муки.На земле ведь правды нет,Небеса молчат в ответ,Позабыт ты богом.Ветер плачет над тобой,Плачут и ручьи веснойВслед твоим тревогамУлетают журавли…Ты же в рабстве у землиОтдыха не знаешь.А воротятся они —Ты, влача все те же дни,Стоном их встречаешь.И, как раб перед зарей,Ты встаешь полунагой,Хлещет дождь по нивам,По плечам твоим все злей.Ты хоть раз встречался ль с ней,С той зарей, — счастливым?Солнце видит с вышины —На войне твои сыныПогибают в поле,Но не видело оно,Чтоб им было сужденоСвет узнать в неволе.Лучших сыновей твоих,Клеветой позоря их,Враг зовет лжецамиЛишь за то, что путь себеОни выбрали — в борьбеС гнетом, с богачами.Их великие мечтыЯдом злобы облиты.Цепи им, могилы:Им нельзя жалеть, любитьИ пытаться гнет разбить,Мрак судьбы постылой.Ведь хозяева твердят:Если люди захотятЛьва пустить на волю,Кто ж за них пойдет тогдаСпину гнуть в ярме труда,Встретить злую долю?О народ, ты угнетен.Подлецами загражденПуть твой настоящий.Твердо жди иной судьбы,Прям и стоек, как дубы,Под грозой шумящей.

АЛЕКСАНДРУ МАЧЕДОНСКИЙПеревод Р. Морана

Александру Мачедонский (1854–1920). — Получил образование за границей и в Бухаресте. В 1873–1876 годах издавал газету «Олтул», где выступал против румынской монархии, за что подвергся тюремному заключению. В 1880 году основал журнал «Литературол» и литературное общество под тем же названием. Демократические тенденции в его творчестве сочетались с формальными эстетическими поисками, которые положили начало румынскому символизму. Основные сборники его стихотворений — «Первые слова» (1872), «Стихи» (1882), «Необычайный» (1897), «Священные цветы» (1912).

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!

Плачь, румынская держава,Пухнет с голоду народ…Королю — почет и слава,А крестьянам — пот кровавый,Так их небо создает!Сила наша без утайкиВся Берлину отдана…Наша бедная странаКормит рейнских принцев шайки.Муки, кровь и труд — для нас,Деньги — для берлинских касс.Плачь, румынская держава!Что, невеселы дела?Королю — почет и слава,А крестьянам — пот кровавый;Вся страна с ума сошла.Разве счастье миновало?Во дворце сокровищ нет?Удивляют целый светТоржества и карнавалы.У любого подлеца —Родич в челяди дворца!Смейся, гордая держава!Смейся, заглушая боль!Королю — почет и слава,А крестьянам — пот кровавый,Да и тот слизнет король.Всех румын владыка светский,Он язык румынский знал:Как приехал, не сказал —Ни словечка по-немецки!Как не чтить нам этот трон?Мы — внизу, а сверху — он!

РОНДО ВЫСОТ

В сумрачной мансарде тойВсе так бедно и убого.Профиль молодого богаГений клонит в час ночной.Ежедневных дрязг тревога.Ежедневный спор с судьбой.В сумрачной мансарде тойВсе так бедно и убого.Воспарит он — ждать немного!Ввысь, в Элизий золотой…Но его уж день седьмойВсе не видно у порогаВ сумрачной мансарде той.

В ЧАЩЕ БОРА

В чаще бора тьма чернеет все угрюмей, все страшней,Лист к листу прижался молча, и не слышно треска в сучьях;Ночь глухая, ночь немая, ночь мертва, все небо в тучах.—Но не молкнет соловей, но не молкнет соловей.В чаще бора стонет буря все злорадней, все страшней,В блеске молний ливень хлещет, прах потопом затопляя,Строй гармонии нарушив, ярость мечется слепая,—Но не молкнет соловей, но не молкнет соловей.В чаще бора пляшет нежить все безумней, все страшней,Запоздал рассвет надолго… Над обителью лесною,Преградив заре дорогу, мрак стоит сплошной стеною,—Но не молкнет соловей, по не молкнет соловей.

СОНЕТ СИЛЫ

Динамит, кирка и заступ рвут гранитную громаду.Золотая жила скрыта под скалистою горою…Чистый блеск ее как будто скован силой колдовскою,—Не покажется ни разу лихорадочному взгляду.Мне порой не удается скрыть сомненье и досаду:Неужели силой воли не возьму я тайну с бою,Даже к этой древней Мекке я дорогу не откроюИ за труд одна насмешка мне достанется в награду?И хотя кирки и буры в непрерывном наступленьеПритупились и разбились о гранит преграды горнойИ ржавеют их обломки, как примета пораженья,—Но отчаяньем не сломлен и теперь мой дух упорный,Я — в предчувствии победы, пусть далекой, но бесспорной,Ибо я одно орудье в целости сберег: Терпенье.

ФИНЛЯНДИЯ

ИОГАН ЛЮДВИГ РУНЕБЕРГПеревод со шведского

Иоган Людвиг Рунеберг (1804–1877). — Национальный поэт Финляндии; писал на шведском языке. В 1822 году поступил в университет Турку, из-за материальных трудностей прервал учебу, работал домашним учителем, в 1826 году вернулся в университет и закончил образование. В 1830 году он защитил диссертацию и получил звание доцента по кафедре античной литературы. Но должность доцента была неоплачиваемой, и Рунеберг вынужден был ради заработка взять на себя и обязанности в консистории университета. Кроме того, он преподает в Гельсингфорсском лицее, редактирует газету «Гельсингфорс моргонблад» (1832–1837), выступает со статьями по разным вопросам, печатает свои стихотворения. В 1830 году Рунеберг опубликовал свой первый поэтический сборник «Стихотворения». Основу сборника составил цикл «Идиллии и эпиграммы», написанные в духе народных песен. Среди них выделяется ставшая впоследствии знаменитой маленькая эпическая поэма «Пааво из Саариярви».

Годы жизни в Хельсинки (1828–1837) были периодом наиболее активной общественной деятельности Рунеберга. Весной 1830 года создается общество «Суббота», сыгравшее большую роль в культурной и общественно-политической жизни Финляндии; его участниками были Снеллман, Фр. Сигнеус, Нервандер, Нордстрём, Элиас Лённрот и Рунеберг.

В 1832 году вышла большая эпическая поэма Рунеберга «Охотники за лосями», в 1833 году — поэтический сборник «Стихотворения. II», в 1836 году — поэма «Ханна». Слава Рунеберга возросла настолько, что в общественном сознании он становится первым поэтом Финляндии. В 1837 году Рунеберг уезжает с семьей из Хельсинки в Порвоо, где становится учителем (1837–1857), а затем и ректором (1838–1850 гг.) местного лицея. В Порвоо Рунеберг прожил сорок лет. Здесь им написаны и опубликованы поэмы «Рождественский вечер» (1838) и «Надежда» (1841), третий сборник «Стихотворений», поэма «Король Фьялар» (1844), два сборника поэм «Сказания прапорщика Столя» (ч. I — 1848 г., ч. II — 1860 г.) и драма в стихах «Цари Саламиды» (1863), оказавшаяся лебединой песней поэта. Последние тринадцать лет жизни был прикован к постели тяжелой болезнью.

Особое место в творчестве Рунеберга занимают стихи, посвященные событиям русско-шведской войны 1808–1809 годов, над которыми он работал много лет. Написанные в разные годы, они тщательно дорабатывались автором и составили отдельную книгу — «Сказания прапорщика Столя». В книге с особой силой выразилось национальное самосознание и патриотические чувства финского народа. Рунеберг воспел красоту суровой природы Финляндии, показал самобытные народные характеры. В книге нашли отражение исторические события и реальные персонажи (полководцы, шведские и русские офицеры), но подлинными героями Рунеберга являются простые финские солдаты. Открывающее книгу стихотворение «Наш край», впервые опубликованное в 1846 году, было положено на музыку Ф. Пациусом и стало национальным и государственным гимном Финляндии.

НАШ КРАЙПеревод А. Блока

Наш край, наш край, наш край родной,—О, звук, всех громче слов!Чей кряж, растущий над землей,Чей брег, встающий над водой,Любимей гор и береговРодной земли отцов?Ступай, надменный чужевер.Ты звону злата рад!Наш бедный край угрюм и сер.Но нам узоры гор и шхер —Отрада, слаще всех отрад,Неоцененный клад.Нам люб потоков наших рев,Ручьев бегущих звон,Однообразный шум лесов,Свет звезд, прозрачность вечеров,Все, все, чем слух был поражен,Чем взор был полонен.Здесь с мыслью, с плугом и с мечомОтцы ходили в бой,Здесь ночь за ночью, день за днемНародный дух пылал огнем —В согласье с доброю судьбой,В борьбе с судьбою злой.Кто счет народным битвам вел,Когда все вновь и вновьВойна неслась из дола в дол,Мороз и глад за ним пришел,—Кто мерил пролитую кровь,Терпенье и любовь?Да, здесь, вот здесь та кровь текла,За нас текла тогда,Душа народа здесь цвелаИ тяжким вздохом изошлаВ давно прошедшие годаПод бременем труда.Здесь наше все, здесь светлый рай,Отрада наших дней!Как рок жестокий ни пытай,Он все при нас, родимый край.Что ж нам любить еще полней,Святей и горячей?И здесь и там блуждает взор,Я руку протяну —Взгляни на радостный простор,Вон берега, вон рябь озер,Взгляни на все, как я взглянуНа милую страну.И пусть на нас прольется светИз тверди золотой,Пусть станет жизнь игрой планет,Где слез не льют, где вздохов нет,А всё — убогий край роднойМы помянем с тоской.О край, многоозерный край,Где песням нет числа,От бурь оплот, надежды рай,Наш старый край, наш вечный край,И нищета твоя светла,Смелей, не хмурь чела!Он расцветет, твой бедный цвет,Стряхнув позор оков,И нашей верности обетТебе дарует блеск и свет,И наша песнь домчит свой зовДо будущих веков.

ЛЕБЕДЬПеревод А. Блока

Июньский вечер в облакахПурпуровых горел,Спокойный лебедь в тростникахБлаженный гимн запел.Он пел о том, как север мил,Как даль небес ясна,Как день об отдыхе забыл,Всю ночь не зная сна;Как под березой и ольхойСвежа густая тень;Как над прохладною волнойВ заливе гаснет день;Как счастлив, счастлив, кто найдетТам дружбу и любовь;Какая верность там цветет,Рождаясь вновь и вновь.Так от волны к волне порхалСей глас простой хвалы;Подругу к сердцу он прижалИ пел над ней средь мглы.Пусть о мечте твоей златойНе будут знать в веках;Но ты любил и пел веснойНа северных волнах.

У РУЧЬЯПеревод В. Брюсова

На берегу твоем, ручей,Слежу я облака,Как их ведет в волне твоейНезримая рука.Вот улыбнулось мне одно,Как розы первоцвет.Прости! Уже ушло оно,Ему возврата нет.Но столь же ясно и светлоСкользит другое — вот…И с той же быстротой прошло,Исчезло в свой черед.Вот третья туча; но, мрачнаИ тяжела на вид,Неспешно двигаясь, онаТвои струи мрачит.И я, ручей, тебя готовСравнить с душой моей:Немало светлых облаковПромчалось и над ней;В нее и тучи по путиСвою бросали ночь,Являлись быстро, но уйти,Ах, не спешили прочь!И пусть я знал наверняка,Под бурей и в тиши,Что это — только облакаНад зеркалом души;Но свет и темная пораЗависят все ж от них…Когда же кончится игра,Ручей, в волнах твоих!

ЗАКРИС ТОПЕЛИУСПеревод со шведского

Закрис Топелиус (1818–1898). — Видный поэт, прозаик и драматург, писавший на шведском языке. Самый яркий представитель романтического направления. Лирика Топелиуса основана на чувстве природы, поэт воспевает красоту родного края, любовь к родине, труд и мужество простых людей. Все, что происходит в природе, воспринимается поэтом одновременно реально и символически. Топелиус живо откликался на революционные события 30-х и 40-х годов, верил, что ледоход освобождения захватит и Финляндию. Однако позиция поэта оставалась созерцательной и пассивной.

Стихи Топелиуса необычайно музыкальны. Это проявляется в особой ритмичности и напевности, в богатстве созвучий; рифмы используются не только концевые, но и начальные и корневые. Многие его стихи положены на музыку и стали песнями. Большая часть лирики Топелиуса вошла в три книги стихотворений под общим названием «Цветы вереска» (1844–1854). Однотомное издание было выпущено им в 1860 году. Затем вышли еще два сборника: «Новый лист» (1870) и «Вереск» (1889).

ЛЕТНИЙ ДЕНЬ В КАНГАСАЛА[272]Перевод А. Блока

Качаюсь на верхней веткеИ вижу с высоких гор,Насколько хватает зренья,Сиянье синих озер.В заливах ЛэнгельмэнвесиБлестит полоса, как сталь,И нежные волны Ройнэ,Целуясь, уходят вдаль.Ясна, как совесть ребенка,Как небо в детстве, синя,Волнуется ВесиярвиВ ласкающем свете дня.На лоне ее широком —Цветущие острова;Как мысли зеленой природы,Их нежит волн синева.Но сосны сумрачным кругомОбстали берег крутой,На резвую детскую пляскуТак смотрит мудрец седой.Созревшие нивы клонятЛицо к озерным зыбям,Цветы луговые дышатНавстречу летним ветрам.Финляндия, как печален,А все красив твой простор!И златом и сталью блещетВода голубых озер!Звучит и печаль и радостьВ напевах финской струны,И в мерном качанье песен —Игра зыбучей волны.Я только слабая птичка,Малы у меня крыла.Была б я орлом могучимИ к небу взлететь могла,Летела бы выше, выше,К престолу бога-отца,К ногам его припадая,Молила бы так творца:«Могучий владыка неба.Молитве птички внемли:Ты создал дивное небо!Ты создал прелесть земли!Сиять родимым озерамВ огне любви нашей дай!Учи нас, великий боже,Учи нас любить наш край!»

РАБОЧАЯ ПЕСНЯПеревод А. Блока

Рабочие-други, наш радостен трудФинляндии, матери нашей.Мы мерим глубины озер и запруд,Мы правим ремесла и пашем.Упорным трудомМы ставим ей дом,Чтоб мать не осталась на месте пустом,В нужде не увяла,Не стала рабой,От нас получалаСвой хлеб и покой.Рабочие-други, наш радостен трудФинляндии, матери нашей.Прекрасная мать в лучезарной красеНас крепко к груди прижимает,И сердца биенья мы слушаем все,Лишь только борьба затихает.Чтоб долг отплатить,Добро отдарить,—Мать в жемчуг и в золото надо рядить.В поток полноводныйЕй любо смотреть;Нам — жить с ней, свободной,И с ней умереть.Прекрасная мать в лучезарной красеНас крепко к груди прижимает.

ВЕСНА 1848 ГОДАПеревод Ю. Хазанова

Все явственней слышится бури звук,И натиск ее могуч;Тяжелые тучи свершают круг,И стелется тень от туч.За мрачным покровом буриСкрывается алый луч.К нам буря идет из теплой страны,Где свеж и тих ветерок,А долы запахом роз полны…Но буре то невдомек —Она летит над землею,Как неотвратимый рок.Цветок под ее дыханием сник,Обрушилась власти стена;Гигантские сосны, словно тростник,Пригнула к земле она.Несется буря над миром,Великой силы полна.И ты, несущий бурю в себе,Ты вышел из мрака на свет!Она — не случай в твоей судьбе,А давним мечтам ответ;Она по старому мируСвой новый проложит след.…Над морем стою, под ногами скала —Я чувствую дрожь камней;Летит волна, как чайка, бела,Она все ближе ко мне.Сквозь тучи молния блещет —Скала дрожит все сильней.Но вижу: прекрасная, в золоте вся,На финскую землю пришлаВесна молодая, покой принесяИ нежные волны тепла.Покой? Не могильная ль в нем тишина?Тепло? А надолго оно?!Скажите мне, скалы, ответь, вышина,Ответа я жду давно!Я вижу, как тьму рассекают лучи,Как зелень вступает на луг;Я вижу: минувшей вражды мечиУже заменяет плуг.Я слышу: в артериях жизни течетЛучистый и свежий поток,Чтоб пульс, ведущий мгновениям счет,Забиться ровнее смог.Весна приходит в поля и леса,Повсюду — дыханье весны:Просторней становятся небеса,Сердца надеждой полны.Вставай, Суоми, древняя мать:Уже подошла пораРекам твоим оковы снимать —Сегодня солнце с утра!И ты, Суоми, оковы снимай,Сильной и смелой будь —Буря, как мир обновляющий май,Тебе расчищает путь!

АЛЕКСИС КИВИПеревод с финского

Алексис Киви (1834–1872). — Прозаик, поэт, драматург, родоначальник всей современной литературы на финском языке.

Сын деревенского портного. Окончив народную школу, подготовился и поступил в Хельсинкский университет, но из-за материальных трудностей не окончил его.

В 1864 году написал по мотивам «Калевалы» пьесу «Куллерво», первую драму на финском языке. Премьера его драмы «Леа» (1869) явилась началом финского театра. Народные комедии Киви «Сапожники Нумми» (1864) и «Обручение» (1866) прочно вошли в репертуар финских театров и до сих пор не сходят со сцены. Крупнейшее произведение Киви, роман «Семеро братьев» (1870), — первый роман на финском языке, — написан в оригинальной форме с использованием в тексте диалогов и поэтических вставок.

Стихотворения Киви немногочисленны, собраны в сборник «Канервала» (1866); они самобытны, как и все созданное им.

ПТИЧИЙ ДОМПеревод А. Ойслендера

Где-то в синем море милый остров есть,Травами покрытый и лесами.У него круты и неприступныБерега, встречающие грудьюВолны, что, как дети моря, мчатся,Пеной белокурою играя,Чтобы птичий остров захватить.Среди острова есть луг зеленый,Среди луга поле золотое,Что дарит большие урожаи.Среди поля лес стоит дремучий,В том лесу цветы в кружок сбежались,Окружая замок деревянный,Заселенный птицами лесными.Тонкий мох растет на крыше замка,А цветы зовут к себе с улыбкойМаленьких летящих мимо пчел.И живут на острове счастливомКарлики — народ простой и добрый,А не злой и хмурый, словно шайкаЛеших, сохранившихся в сказаньях.Целый день в лесу дремучем птицыРаспевают, не боясь нисколькоНи орлов, ни филинов коварных.На заре и на закате тихомРаздается смех тетеревиный,А кукушка счет ведет предлинный,И дрозды долбят свое в чащобе.Крохотные парни в поле пашут,Травы косят; крохотные девыС быстрыми глазами — ткут полотнаВ горенках высоких и прохладных.Ходят девы в юбках белоснежных,А венки из полевых цветовОплетают головы; на бедрахПояса, как радуги цветные.Девы ткут тончайшие полотнаИ обед лесной готовят вместе,Расстилая скатерть на лужайке,Подымая шум и суматоху,Юбки белоснежные летают,Шарфы развеваются, как тучки,Над плечами их, над золотыми,Спутанными, милыми кудрями.Голоса их щебету подобны —И не молкнут колокольцы смеха.И, садясь за трапезу, мужчиныЖенщинам рассказывают сказкиО краях далеких, где бывали,А вокруг шумят леса густые,Множество птенцов поет на ветках.А потом, держа друг друга нежноЗа руки, уходят в лес дремучий.Там, веселым ветром обдавая,На лугу зеленом мчатся в пляске,Весело играют и поют;А когда игра надоедает,К синему они приходят морю,К белой стае добрых лебедей,Ждущей их у берега. РасправивПаруса, вкруг острова родногоФлот живой, сверкая опереньем,Милый груз несет легко и плавно.На плечах качаясь лебединых,Обнимая девушек любимых,Юноши поют; им подпеваютНежные подруги; на прибрежьеПтицы, соревнуясь, вторят им,А в лесу их окликает эхо.И, звучанью радостному внемля,Из морской поднявшись глубины,За блестящим этим хороводомМчатся рыбки малые по следу.Там плывут вкруг острова родногоКарлики на лодках лебединых —И когда к концу приходит рейс,Приступают к новому занятью:У подножья девственного лесаВ тишине глядят они безмолвноСиними глазами на траву —И печаль закатная витаетНад покоем чистым детских душ.Почему их головы склонились?Почему глядят они печальноСиними глазами на траву?Нет ответа. Даль молчит. БезмолвноСинее над ними блещет небо,Чистая листва не шелохнется,Ветер отдыхает, даже волны,Прикорнув у берега, не плещутБелой пеной в шелковой постели.Даже песни птичьи умолкают.Но печаль проходит, так же быстроИсчезая, как роса на листьях,И, как прежде, на лугу зеленомЗапевает карликовый люд.Наконец приходит синий вечер.Засыпают карлики — и снятсяКарликам безоблачные сны.Тишина царит повсюду; небо,Как вуаль, прозрачно и легко;Чистая листва не шелохнется;Отдыхает ветер, молкнут птицы.Но приходит утро — и светлеютВ алом свете темные леса,И опять крылатые певуньиОглашают гимном небеса.А народ рабочий, просыпаясь,Юноши и юные подругиСнова принимаются за труд.Парни пашут в поле, косят травы.А подруги с нежными кудрями,Что украшены венками снова,Ткут полотна в горенках высоких.

КАЧЕЛИПеревод Д. Семеновского

Садись-ка в качели со мной,Красавица в белой косынке!Природа стоит, как невеста, прекраснаВ троицу вечером.Взвейтесь, качели, высоко,Пусть веет девичья косынкаВ ласковом воздухе!Взгляни, — под ногами у насЗемли изумрудная зелень,А небо над нами лазурно и ясно,И шепчется западный ветер в долине, сливаясьС трелями птиц.Взвейтесь, качели, высоко,Пусть веет девичья косынкаВ ласковом воздухе!Летая в пустой вышинеВ объятьях прохладного ветра,Я холм вдалеке увидал в позолотеВечерней зари.Взвейтесь, качели, высоко,Пусть веет девичья косынкаВ ласковом воздухе!Как дальняя Счастья страна,Пленительно светится холмик.Туда я помчался бы с милой на крыльяхВетра закатного.Взвейтесь, качели, высоко,Пусть веет девичья косынкаВ ласковом воздухе!Там плечи дремотных березВсегда под зеленым кафтаном,И нивы всегда золотятся на мягкихСклонах холма.Взвейтесь, качели, высоко,Пусть веет девичья косынкаВ ласковом воздухе!В долине у спеющих нивТам луг зеленеет весенний,Где сладкие сумерки вечно лелеютЖелтые цветики.Взвейтесь, качели, высоко,Пусть веет девичья косынкаВ ласковом воздухе!Заря там целует зарю,Там вечное время несется,Стремительно мчится бегущим потокомВ область забвения.Будет летать вам, качели!Уж в ласковом мраке бледнеютДевичьи щеки.

ЮЛИУС ВЕКСЕЛЛЬПеревод со шведского

Юлиус Векселль (1838–1907). — Поэт, драматург. Писал на шведском языке. Трагическая судьба отпустила ему крайне мало времени для творчества; в молодости он успел опубликовать две тетрадки стихов (1860–1861) и увидеть на сцене две своих пьесы. Драма «Даниэль Юрт», поставленная впервые Шведским театром в Хельсинки (1862), считается высшим достижением шведской драматургии до Стриндберга. Вскоре поэт заболел и сорок два года жизни провел в психиатрической лечебнице.

ЕСТЬ ЛИ СИЛА В ТЕБЕ?Перевод А. Шадрина

Есть ли сила в тебе, чтоб, неравный бойЗавязав, не сдаться вовек?Есть ли сила в тебе, чтобы, став собой,Обогнал ты времени бег?Если жить ты решил, чтобы жизнь свою,Чтобы то, чем юность полна,Все отдать за правду в этом бою,—Нас дорога ведет одна.Есть ли сила в тебе лучших лет мечтыПронести среди грязи мирской?И пойдешь ли смело над бездной тыЗа прозрачной горной рекой?Если так, то руку подай мне, брат,Чтобы рушились козни тьмы!Мы теперь сильнее во много кратОттого, что встретились мы!

МЕСТЬ ГНОМАПеревод В. Каменской

В ущелье горном есть темный грот,Там золото гном по ночам кует,Утес-наковальня сверкает огнем,И песню злорадно гнусавит гном:«От солнца, неба, деревьев и рекЗагнал нас в ущелье и мглу человек.Но мщеньем наши сердца горят,Мы людям готовим смертельный яд.Мы золото в горных пещерах куем,Блестящей приманкой под камни кладем,Чтоб род человеческий в дебрях скалСебе на погибель его искал.Чудесным жаром внушая страсть,Оно над людьми простирает власть.Весь мир, покорный ему одному,Стремительно падает в пропасть и тьму.Герой роняет свой меч из рук,И друга в беде покидает друг,Любовь изменам теряет счет,А вор и в божьем храме крадет.Растоптана девы невинной мечта,Душа ее холодна и пуста,И юноше в сердце лед проник,Иссяк его радости чистый родник.Так плавься, металл мой, в сиянье огней!Карающий молот, греми и бей!Погибнут люди, недолго ждать —И нашей станет земля опять!»

ЮХО ЭРККОПеревод с финского Ф. Фоломина

Юхо Эркко (1849–1906). — Поэт, драматург; писал на финском языке. Окончил семинарию в Ювяскюля и работал учителем народной школы. Писал стихи в духе финских народных песен. Многие из его стихотворений и стали впоследствии песнями. Автор сборников «Стихотворения» (три книги — 1870, 1872 и 1876), песенного цикла «Пастухи» (1878), «Избранных стихотворений» (1881), двух сборников «Домашние истории» (1881, 1883). Впоследствии Ю. Эркко проникся религиозно-нравственными идеями, при этом его все больше стали волновать социальные проблемы (сборники: «Новые стихи», 1885, и «Я заметил», 1886; пьеса «Провидец», 1887). Затем еще вышли сборники стихов «Пузыри» (1890), «Бег времени» (1896), «Стихи и раздумья» (1899), «С наступлением темноты» (1900) и «Воздушные песни» (1904), а также ряд пьес на темы «Калевалы».

МАРШ ТРУДОВОГО НАРОДА

Люд рабочий, стройся смело!Храмов древние вершины,Города, мосты, плотины —Наше дело!Груз былого, гнет старинныйМы стряхнули на рассвете.Поднялось, расправив спину,Наше совершеннолетье.Всех борьбе научит время!Стройся смело, люд рабочий!Труд разжег стремлений пламя;Скоро мы с нуждой покончим,С кандалами!Не плестись в ярме народу!Обуздать пора природу,Приручить дикарку эту!К знанью мы стремимся, к светуСтолбовой идем дорогой.Люд рабочий, стройся смело!В нас живет душа Суоми,Мощь народа, разум зрелый!Нас не сломят!Мы детей своих разбудим.Пусть они послужат людям,Силы в дело чести вложат —Все преграды уничтожат,Укрепят страну Суоми!Стройся смело, люд рабочий!Счастье жизни добывая,Сила наша боеваяМир упрочит!Пусть познают наши внукиЧесть труда и свет науки!Все надежды станут явью:Открываются дорогиК равноправью!

ДОЛОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ!

Каждый день истязали крестьянина,—То не станет руки, то ноги;Сыты вороны, тело изранено,—Так нас прежде казнили враги.А теперь над страной измываются:Гаснет факел — народный язык,В клетке слово крылатое мается;Жив обычай жестоких владык!Запрещается чувство заветное —Та любовь, что отчизне верна.Справедливости родина бедная,Словно света, очей лишена.Так еще наших прадедов грабили,А душа наша — тонкая ткань;Нет покоя в надорванной! Вправе лиМы терпеть и платить эту дань!Не стихает народ, колыхается;Справедливости требует он;Руки в поле, дрожа, опускаются,Если гнется под ветром закон.Нам бы к свету детей своих вывести,Время к правде пробиться давно!Против сумрачной несправедливостиВсе вокруг поднялись заодно.

КААРЛО КРАМСУПеревод с финского В. Брюсова

Каарло Крамсу (1855–1895). — Писал на финском языке. Наследие поэта невелико по объему — всего два сборника стихотворений (1877 и 1887 гг.). Но его отличает собственный, неповторимый стиль — сочный, острый и в то же время немногословный, скупой на краски. Если поэт говорит в стихах о себе, он делает это с какой-то сумрачной грустью («Несчастный»). Его любовная лирика оттенена горечью иронии («Мое сердце»). Особенно вдохновляет его борьба против рабства и угнетения. Он стал поэтом крестьянской войны («Илкка», «Сантавуорский бой»).

Бедность, безденежье, неустроенность быта подорвали здоровье поэта, в 1891 году он заболел и умер в психиатрической лечебнице.

ИЛККА[273]

Был Илкка родом из крестьян —и все-таки при жизнипо благородству не имелон равного в отчизне.Была тревожная пора,когда на свет родился,но для борьбы, для этих бурькак раз он и годился.Впервые понял край родной,что значит озлобленье,когда сам Клаус Флеминг[274] в немдержал бразды правленья.Вздыхали многие о том,что правосудье пало.Казалось, Илкку одногоничто не задевало.Внимая жалобам крестьян,он отвечал словами:«Вы горе будете влачить,пока хотите сами!Кто дальше жалоб не идет —рабом лишь остается,но кто вступился за себя —тот прав своих добьется.Мужчина создан для борьбына жизнь и на смерть… Верьте:дорога к счастию всегдаблизка к дороге смерти!»Быстрее пущенной стрелыслова его летеливо все концы родной страны,и финны зашумели.Распространился далекопожар войны кровавой,и имя Илкки навсегдаона покрыла славой.Для угнетателей пришлапора жестокой мести,и лишь коварством Илкку взятьмогли на поле чести.Не всякий славою однойза подвиги утешен:иных и виселица ждет!..И Илкка был повешен.Но будут памятны всегдаслова его народу:«Уж лучше кончить жизнь в петле,чем потерять свободу!»

НАД ВОДОПАДОМ

В раздумье стоял я вечерней норойодин на краю водопада.Кипящие волны неслись предо мной,как смелое, буйное стадо.Могуч был их голос — так мог бы звучатьодин только голос свободы!И вот что, казалось, хотели сказатьмне бодрые, шумные воды:«Ломая преграды, несемся впередмы, царства подводного дети,мы знаем, что тот, кто оковы порвет,пред роком не будет в ответе.И как бы, о люди, вам рок ни грозил,вы счастья бы тоже добились,когда бы, в сознании собственных сил,порвать все оковы решились».

КАСИМИР ЛЕЙНО

Перевод с финского Д. Голубкова

Касимир Лейно (1866–1919). — Поэт, прозаик, театральный критик и литературовед, теоретик искусства. Окончил Хельсинкский университет (1888 г.), был доктором философии. Вместе со своим младшим братом, выдающимся финским поэтом Эйно Лейно (см. том БВЛ «Западноевропейская поэзия XX века»), издавал журнал «Современность» (1898). В 1886 году опубликовал свой первый поэтический сборник «Стихотворные опыты», ставший своего рода манифестом реализма в финской поэзии.

Реализм был знамением времени. Тогда же образовалась группа молодых писателей, отстаивавших принципы реализма, — так называемая «Молодая Финляндия», теоретиком которой был К. Лейно. Реализм в его понимании — это умение видеть реальные противоречия, суровую битву за существование — и в то же время стремление человека к свободе мысли и духа, борьба против всего косного.

В дальнейшем поэт выпустил еще три сборника стихотворений: «В перекрестных волнах» (1890), «На просторе» (1893) и «Стихотворения» (1899), в них заметно росло мастерство, совершенство поэтической формы, но в последнем сборнике поэт отошел от первоначальных принципов реализма, склоняясь к неоромантизму.

БУРЕВЕСТНИК

* * *

«Под бурею судеб, унылый, часто я…»Перевод Е. Баратынского

Под бурею судеб, унылый, часто я,Скучая тягостной неволей бытия,Нести ярмо мое утрачивая силу,Гляжу с отрадою на близкую могилу,Приветствую ее, покой ее люблю,И цепи отряхнуть я сам себя молю.Но вскоре мнимая решимость позабыта,И томной слабости душа моя открыта:Страшна могила мне; и ближние, друзья,Мое грядущее, и молодость моя,И обещания в груди сокрытой музы —Все обольстительно скрепляет жизни узы,И далеко ищу, как жребий мой ни строг,Я жить и бедствовать услужливый предлог.

АЛЬФОНС ДЕ ЛАМАРТИН

Альфонс де Ламартин (1790–1869). — Громкую известность Ламартину принесли первые же сборники его стихов: «Поэтические размышления» (1820) и «Новые поэтические размышления» (1823). Новизну и обаяние формально традиционным строкам Ламартина сообщала свобода, с которой изливались в них сокровенно-личные раздумья и настроения. Возвышенное и совершенное, но столь быстротечное на земле блаженство любви; неотвязные предчувствия смерти; стремление человеческой души к божеству; меланхолическое очарование природы — вот темы, навсегда определившие сущность поэзии Ламартина. Несмотря на то, что Ламартин вел жизнь активного политического деятеля (либерал весьма умеренного оттенка, он был видным депутатом-оратором при Луи-Филиппе и министром Временного правительства в 1848 г.), его литературное наследие довольно обширно. Здесь еще несколько стихотворных сборников, две поэмы, задуманные как часть грандиозного мистико-философского цикла, повести, исторические сочинения.

ОДИНОЧЕСТВОПеревод Бенедикта Лившица

Когда на склоне дня, в тени усевшись дубаИ грусти полн, гляжу с высокого холмаНа дол, у ног моих простершийся, мне любоСледить, как все внизу преображает мгла.Здесь плещется река волною возмущеннойИ мчится вдаль, стремясь неведомо куда;Там стынет озеро, в чьей глади вечно соннойМерцает только что взошедшая звезда.Пока за гребень гор, где мрачный бор теснится,Еще цепляется зари последний луч,Владычицы теней восходит колесница,Уже осеребрив края далеких туч.Меж тем, с готической срываясь колокольни,Вечерний благовест по воздуху плывет,И медным голосам, с звучаньем жизни дольнейСливающимся в хор, внимает пешеход.Но, хладною душой и чуждой вдохновеньюНа это зрелище взирая без конца,Я по земле влачусь блуждающею тенью:Ах, жизнетворный диск не греет мертвеца!С холма на холм вотще перевожу я взоры,На полдень с севера, с заката на восход,В свой окоем включив безмерные просторы,Я мыслю: «Счастие нигде меня не ждет».Какое дело мне до этих долов, хижин,Дворцов, лесов, озер, до этих скал и рек?Одно лишь существо ушло — и, неподвиженВ бездушной красоте, мир опустел навек!В конце ли своего пути или в началеСтоит светило дня, его круговоротТеперь без радости слежу я и печали:Что нужды в солнце мне? Что время мне несет?Что, кроме пустоты, предстало б мне в эфире,Когда б я мог лететь вослед его лучу?Мне ничего уже не надо в этом мире,Я ничего уже от жизни не хочу.Но, может быть, ступив за грани нашей сферы,Оставив истлевать в земле мой бренный прах,Иное солнце — то, о ком я здесь без мерыМечтаю, — я в иных узрел бы небесах!Там чистых родников меня пьянила б влага,Там вновь обрел бы я любви нетленной светИ то высокое, единственное благо,Которому средь нас именованья нет!Зачем же не могу, подхвачен колесницейАвроры, мой кумир, вновь встретиться с тобой?Зачем в изгнании мне суждено томиться?Что общего еще между землей и мной?Когда увядший лист слетает на поляну,Его подъемлет ветр и гонит под уклон;Я тоже желтый лист, и я давно уж вяну:Неси ж меня отсель, о бурный аквилон!

ОЗЕРОПеревод А. Фета

Итак, всему конец! К таинственному брегуВо мрак небытия несет меня волной,И воспротивиться на миг единый бегуНе в силах якорь мой.Ах, озеро, взгляни: один лишь год печалиПромчался — и теперь на самых тех местах,Где мы бродили с ней, сидели и мечтали,Сижу один в слезах!Ты так же со скалой угрюмою шепталоИ грызло грудь ее могучею волнойИ ветром пену с волн встревоженных кидалоНа ножки дорогой.О вечер счастия! где ты, когда я с неюСкользил по озеру, исполнен сладких дум,И услаждал мой слух гармонией своеюСогласных вёсел шум?Но вдруг раздался звук средь тишины священной,И эхо сладостно завторило словам,Притихло озеро — и голос незабвенныйПонесся по волнам:«О время, не лети! Куда, куда стремитсяЧасов твоих побег?О, дай, о, дай ты нам подоле насладитьсяДнем счастья, днем утех!Беги для страждущих, — довольно их воззвалаСудьба на жизни путь! —Лети и притупи их рока злое жалоИ счастливых забудь.Напрасно я прошу хоть миг один у рока:Сатурн летит стрелой[275].Я говорю: о ночь, продлись! — и блеск востокаУж спорит с темнотой.Любовь, любовь! Восторгов неужелиНе подаришь ты нам —У нас нет пристани, и время нас без целиМчит быстро по волнам».О время, неужель позволено судьбою,Чтоб дни, когда любовь все радости своиДает нам, пронеслись с такой же быстротою,Как горестные дни?Ах, если бы хоть след остался наслаждений!Неужели всему конец и навсегда,И время воротить нам радостных мгновенийНе хочет никогда?Пучины прошлого, ничтожество и вечность,Какая цель у вас похищенным часам?Скажите, может ли хоть раз моя беспечностьПоверить райским снам?Ах, озеро, скалы, леса и сумрак сводаПещеры, — смерть от вас с весною мчится прочь!Не забывай хоть ты, прелестная природа,Блаженнейшую ночь!В час мертвой тишины, в час бурь освирепелых,И в берегах твоих, играющих с волной,И в соснах сумрачных, и в скалах поседелых,Висящих над водой,И в тихом ветерке с прохладными крылами,И в шуме берегов, вторящих берегам,И в ясной звездочке, сребристыми лучамиСкользящей по струям.Чтоб свежий ветерок дыханьем ароматнымИ даже шелестом таинственным тростник,—Все б говорило здесь молчанием попятным:«Любовь, заплачь о них!»

АЛЬФРЕД ДЕ ВИНЬИ

Альфред де Виньи (1797–1863). — Следуя традициям своего старинного дворянского рода, будущий поэт семнадцати лет вступил в военную службу. Спустя полтора десятилетия выйдя в отставку, он до конца своих дней вел существование уединенное и замкнутое. Стихотворения Виньи нередко представляют собой вариации на античные, библейские, средневековые сюжеты. Поэта занимают не столько порывы его чувств, сколько размышления об уделе рода людского; отсюда присущая его стихам мужественная сдержанность. Размышления эти окрашены своего рода стоическим фатализмом: неумолимому року человек может противопоставить только гордое молчание; он одинок в этом мире, и горчайшее одиночество уготовано избранным — поэтам и пророкам. Кроме стихотворных сборников («Древние и современные поэмы», 1826; «Судьбы», 1863), Альфреду де Виньи принадлежат прозаические сочинения (исторический роман «Сен-Мар», 1826), драмы («Чаттертон», 1835), «Дневник поэта» (1867).

СМЕРТЬ ВОЛКАПеревод В. Левика

Под огненной луной крутились вихрем тучи,Как дым пожарища. Пред нами бор дремучийПо краю неба встал зубчатою стеной.Храня молчание, мы по траве лесной,По мелколесью шли в клубящемся тумане,И вдруг под ельником, на небольшой поляне,Когда в разрывы туч пробился лунный свет,Увидели в песке когтей могучих след.Мы замерли, и слух и зренье напрягая,Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.Кусты, равнина, бор молчали в мертвом сне.Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,Когда ночной зефир бродил под облакамиИ башни задевал воздушными шагами,И даже старый дуб в тени нависших скал,Казалось, оперся на локоть и дремал.Ни шороха. Тогда руководивший намиСтарейший из ловцов нагнулся над следами,Почти припав к земле. И этот человек,Не знавший промаха во весь свой долгий век,Сказал, что узнает знакомую повадку:По глубине следов, их форме и порядкуПризнал он двух волков и двух больших волчат,Прошедших только что, быть может, час назад.Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,Мы вынули ножи и, раздвигая ели,Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на насГлядели в темноте огни горящих глаз.Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,Играя, прыгали два легких силуэта,Как пес, когда визжит и вертится волчкомВокруг хозяина, вернувшегося в дом.Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,Так ясно говорил, что их пугает мрак,Где скрылся человек, непримиримый враг.Отец стоял, а мать сидела в отдаленье,Как та, чью память Рим почтил в благоговеньеИ чьи сосцы в лесной хранительной сениПитали Ромула и Рема[276] в оны дни.Но волк шагнул и сел. Передних лап когтямиУперся он в песок. Он поводил ноздрямиИ словно размышлял: бежать или напасть?Потом оскалил вдруг пылающую пасть,И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,Он в горло первому, охрипшее от лая,Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,Хоть выстрелы его дырявили в упорИ хоть со всех сторон ножи остервенелоЕму наперекрест распарывали тело,—Разжаться он не дал своим стальным тискам,Покуда мертвый враг не пал к его ногам.Тогда он, кинув пса, обвел нас мутным оком.По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,И, пригвожден к земле безжалостным клинком,Он видел только сталь холодную кругом.Язык его висел, покрыт багровой пеной,И, судорогой вдруг пронизанный мгновенной,Не думая о том, за что и кем сражен,Упал, закрыл глаза и молча умер он.Я на ружье поник, охваченный волненьем.Погоню продолжать казалось преступленьем.Сначала медлила вдали его семья,И будь они вдвоем — в том клятву дал бы я,—Великолепная и мрачная подругаВ беде не бросила б отважного супруга,Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,Чтоб выучить сынов таиться, голодать,И враждовать с людьми, и презирать породуЧетвероногих слуг, продавших нам свободу,Чтобы для нас травить за пищу и за кровБылых владетелей утесов и лесов.И скорбно думал я: «О царь всего земного,О гордый человек, — увы, какое словоИ как ты, жалкий, сам его сумел попрать!Учись у хищников прекрасных умирать!Увидев и познав убожество земное,Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.Да, я постиг тебя, мой хищный, дикий брат.Как много рассказал мне твой последний взгляд!Он говорил: усвой в дороге одинокойВеленья мудрости суровой и глубокойИ тот стоический и гордый строй души,С которым я рожден и жил в лесной глуши.Лишь трус и молится и хнычет безрассудно.Исполнись мужества, когда боренье трудно,Желанья затаи в сердечной глубинеИ, молча отстрадав, умри, подобно мне».

МАРСЕЛИНА ДЕБОРД-ВАЛЬМОР

Марселина Деборд-Вальмор (1786–1859). — Прожила трудную, полную утрат, скитаний и каждодневных забот жизнь жены неудачливого актера, матери многочисленного семейства. Но в этой жизни была и великая страсть, которой французская поэзия обязана проникновенной любовной исповедью. Боль неразделенного чувства, материнские тревоги и радости, живое сострадание к чужому горю, надежды на утешение в ином мире составляют содержание безыскусных, но отмеченных удивительной выразительностью и музыкальностью стихов Марселины Деборд-Вальмор. Ей принадлежат поэтические сборники («Мария. Элегии и романсы», 1819; «Элегии и новые стихи», 1825; «Слезы», 1833), а также несколько популярных в свое время романов («Мастерская художника», 1833, и др.).

ВОСПОМИНАНИЕПеревод Инны Шафаренко

Когда однажды, вдруг, он стал белее мелаИ голос дрогнувший на полуслове стих,Когда в его глазах такая страсть горела,Что опалил меня огонь, пылавший в них,Когда его черты, омытые сияньем,Бессмертным, как любовь моя,Мне в душу врезались живым воспомннаньем,—Любил не он, а — я!

ЭЛЕГИЯ«Я, не видав тебя, уже была твоя…»Перевод М. Лозинского

Я, не видав тебя, уже была твоя.Я родилась тебе обещанной заране.При имени твоем как содрогнулась я!Твоя душа меня окликнула в тумане.Оно раздалось вдруг, и свет в очах погас;Я долго слушала, и долго я молчала:Нас в этот миг судьба таинственно венчала;Как будто нарекли мне имя в первый раз.Скажи, не чудо ли? Еще тебя не зная,Я угадала в нем, кому обречена я,Его узнала я и в голосе твоем,Когда ты озарить пришел мой юный дом.Услышав голос твой, я опустила веки;Один безмолвный взгляд нас обручил навеки;Тот взгляд с тем именем казались мне слиты,И, не спросив о нем, я знала: это ты!И с той поры мой слух им словно околдован,Он покорён ему, к нему навек прикован.Я выражала им весь мир моей души;Связав его с моим, я им клялась в тиши.Оно мерещилось мне всюду, в дымке грезы, И я роняла слезы.Пленительной хвалой всегда окружено,Светло увенчанным являлось мне оно.Его писала я… Потом писать не сталаИ мысленно его в улыбку превращала.Оно и по ночам баюкало мой сон;С зарей я слышала его со всех сторон;Им полон воздух мой, и, если я вздыхаю,Я теплоту его всем сердцем ощущаю.О имя милое! о звук, связавший нас!Как ты мне нравишься, как слух тобой волнуем!Ты мне открыло жизнь; и в мой последний часТы мне сомкнешь уста прощальным поцелуем!

ЭЛЕГИЯ«Сестра, все кончено! Он больше не вернется!..»Перевод Инны Шафаренко

Сестра, все кончено! Он больше не вернется!Чего еще я жду? Жизнь гаснет. Меркнет свет.Да, меркнет свет. Конец. Прости! И пусть прольетсяСлеза из глаз твоих. В моих — слезинки нет.Ты плачешь? Ты дрожишь? Как ты сейчас прекрасна!И в прошлые года, в расцвете юных дней,Когда сияла ты своей улыбкой ясной,Ты не казалась мне дороже и родней!Но — тише, вслушайся… Он здесь! То — не виденье!Его дыхание я чувствую щекой!И он зовет меня! О, дай в твои колениГорящий спрятать лоб, утешь и успокой!Послушай. Под вечер я здесь, одна, с тоскоюВнимала в тишине далеким голосам.Вдруг словно чья-то тень возникла предо мною…Сестра, то был он сам!Он грустен был и тих. И — странно — голос милый,Который был всегда так нежен и глубок,Звучал на этот раз с такою дивной силой,Как будто говорил не человек, а бог…Он долго говорил… А из меня по каплеСочилась жизнь… Так кровь из вскрытых вен течет…От боли, нежности и жалости иссяклиВ душе слова, и страх сковал меня, как лед.Он жаловался — мне! Вокруг все замолчало,И птицы замерли, его впивая речь;Природа, кажется, сама ему внимала,Ручей — и тот затих, забыв журчать и течь…Что говорил он? Ах, упреки и рыданья…Я слышу их еще сейчас…Но сколько в этот миг в нем было обаянья,Какой струился свет из милых влажных глаз!Он спрашивал, за что внезапно впал в немилость!Увы, над женщиной любви безмерна власть:Он был со мной, — и я забыла, что сердилась,Вернулся он — и вновь обида улеглась.Но он винил меня! Ах, это так знакомо!Я тщилась объяснить… Но он махнул рукойИ произнес слова страшней удара грома:— Мы не увидимся с тобой!А я, окаменев, как статуя, сначала,Не вскрикнув, не обняв, дала ему уйти;И в воздухе пустом чуть слышно прозвучалоНенужное ему последнее: «Прости!»

ВЕЧЕРНИЕ КОЛОКОЛАПеревод И. Кузнецовой

Когда колокола, взлетая над долиной,На землю медленно опустят вечер длинный,Когда ты одинок, пусть мысли в тишинеЛетят ко мне! Летят ко мне!В тот час колокола из синевы высокойЗаговорят с твоей душою одинокой,И полетят слова по воздуху, звеня:Люби меня! Люби меня!И если ты в душе грустишь с колоколами,Пусть время, горестно текущее меж нами,Напомнит, что лишь ты средь суеты земнойВсегда со мной! Всегда со мной!И сердца благовест с колоколами рядомНам встречу возвестит наперекор преградам.Польется песнь небес из выси голубойДля нас с тобой! Для нас с тобой!

ИДИТЕ С МИРОМПеревод И. Кузнецовой

Идите с миром, боль моя,Довольно вы меня томили,Пленяли и с ума сводили…Увы, любимый, боль моя,Вас только в мыслях вижу я!Но имя ваше без трудаВ плену меня удержит прочноИ, нитью огненной заочноМне жизнь опутав навсегда,Здесь вас заменит без труда.Сама не ведая того,Могла свершить я преступленье,Судьей невольным в искупленьеМне вас послало божество,А вы не ведали того?Я помню и огонь и смех,Мечты и музыку вначале,Потом пришла пора печали,Бессонница взамен утех…Прощайте, музыка и смех!В далекий край лежит ваш путь,Где вьется ласточкой игривойПоэзия любви счастливой.Чтобы за ней пуститься в путь,Вы сердце мне должны вернуть.Пусть эти слезы в тишинеПред богом вам придут на память,Ведь вас они не могут ранить.Но вспоминайте обо мнеЛишь за молитвой, в тишине!

МОЛНИИПеревод И. Кузнецовой

О молнии любви, высоких гроз удары,Средь гнезд разметанных вы сеете пожарыИ смерть, но небосвод навеки тьмой одетДля тех, кто потерял ваш несравненный свет!

ШАРЛЬ-ОГЮСТЕН СЕНТ-БЁВПеревод М. Донского

Шарль-Огюстен Сент-Бёв (1804–1869). — Знаменитый критик и историк литературы; оставил и несколько сборников стихов. Наибольшим успехом у современников пользовался первый из них, «Жизнь, стихотворения и мысли Жозефа Делорма» (1829), написанный от имени бедного, рано умершего студента из парижского предместья. Лирике Сент-Бёва не свойственны кричащие краски, громкие гиперболы. С интимной доверительностью она повествует о навсегда ушедших днях детства, об одиночестве мечтательной души, утратившей радость наивной веры. Но, при всем их внимании к событиям внутренней жизни, стихи Сент-Бёва отличает редкий для романтической поэзии интерес к неприметным мелочам повседневности, ко всему, что окружает героя, — будь то скромная красота сельской природы или суета шумных городских улиц.

РАВНИНА

Моему другу Антони Д.

Октябрь

С уборкою хлебов покончено давно,Поля обнажены, и в закромах зерно;Теперь, того гляди, покроет землю иней,И осень, что холмы так красила доныне,Чей драгоценный плащ был золотисто-рдян,Готовится бежать, закутавшись в туман.О, как бескрасочна равнина, как уныла!Даль помертвелая безрадостно застыла;Лачуги редкие виднеются вдали,Их стены в трещинах, мхом кровли поросли,И мнится — каждый дом пуст, холоден и темен:Ни света, ни дымка… Вблизи каменоломен —Нагромождения из глыб известняка.Застыли мельницы: намолота мука.Есть краски блеклые лишь на лесистых склонах,Осталась часть листвы там на древесных кронах:Деревья, коль они стоят к плечу плечом,Сильнее, чем когда растут особняком,Как человек сильней в кругу семьи сплоченной.И предзакатными лучами позлащенныйВверху желтеет лес, тогда как здесь, у нас,Неяркий солнца свет уже совсем погас.Равнина в сумерках особенно тосклива:Вот поле — борозды, проложенные криво,Мотыгой вскопаны, ведь здесь за редкость плуг;Вот облетевший куст; вот каменистый луг;Десяток чахлых лоз — поломаны подпорки;Кострище черное; сидящий на пригоркеМальчонка-пастушок: своих овец и козПасет он на жнивье; лохматый черный песЛежит у ног его и взглядом безразличнымСледит, как роется на поле свекловичномСтаруха нищенка, — увы, напрасен труд.Поодаль — скрип колес и смрад: навоз везут.Кузнечик жалобно в сухой траве стрекочет.Пчела, хоть чуть жива, но все еще хлопочет,К засохшему цветку приникла хоботком.Прохожих нет; лишь три охотника гуськомБредут, усталые и злые, без добычи,—Шатались целый день и попусту — нет дичи.А я, не торопясь, свой продолжаю путь,Чтоб там, под тисами, присесть и отдохнуть.

ЖЕЛТЫЕ ЛУЧИ(Фрагменты)

Порою летнею, когда, по воскресеньям,Зной переждав дневной, с веселым оживленьемВсе за город спешат,Устроясь у окна своей мансарды тесной,Сквозь щели жалюзи на сей исход воскресныйЯ устремляю взгляд.Мечтой к заветному привороженный мигу,Смотрю, держа в руках наскучившую книгу,На праздничный народИ жду — под гул толпы, под говор, смеха всплески,Что жаркой желтизной на белой занавескеЛуч солнечный мелькнет.Вот он — единственный, сладчайший миг недели:Пройдя сквозь жалюзи, потоком хлынул в щелиРой золотых частиц;Мое духовное он обостряет зреньеИ оживляет вновь в моем воображеньеРой мыслей, чувств и лиц.Вновь связываются оборванные нитиДалеких радостных и горестных событий,Прошедших благ и зол.Когда-то в этот час кюре после вечерни,Сказав нам о добре и о житейской скверне,На хоры нас повел.Светильник масляный и восковые свечиБросали желтый свет на строгий лик Предтечи,На Девы нежный лик.Наш старенький кюре, приблизясь к аналою,Весь желто-восковой, как колос под косоюГлавой своей поник.………………………………….Я вспомнил тетушку, прошедший год… Как кроткоОна ждала конца. Была старуха теткаВсегда ко мне добра.На тело, саваном обвитое, сухое,Такое жалкое, глядел я, молча стояУ смертного одра.Для гроба мерку снять пришли мастеровые,Кюре читал псалтырь… И свечи восковыеСтруили желтый свет.Глядел на мертвую, на родственников лица,Но повторять молитв не мог: нельзя молиться,Коль веры больше нет.Слез не было, хоть знал — она меня любила…Стара и мать моя. Еще одна могила,—Уж зев ее отверст,—И скроется навек, в тиши могильной тлея,Все то, что я любил; останусь на земле яОдин, один как перст.Увы, исчезнет все, что дорого и свято.Не станет матери… Нет ни сестры, ни брата,Ни любящей жены…По солнце снизилось до крыш, и в зыбких пятнах,Отбрасываемых на ткань лучей закатных,Уж нет той желтизны.Покою, радости в моей душе нет места.Вовеки не шепнет мне юная невестаЗастенчивого «да»;С любимой об руку, в волнении едином,Мне в церкви не стоять под желтым балдахином.Вовеки, никогда!Никто в мой смертный час, в тот миг, что неминуем,Не склонится ко мне с прощальным поцелуемИ лить не станет слез.Не нужный никому и никому не милыйОкончу дни свои; и над моей могилойНе будет желтых роз.Стемнело… Голоса былого замолчали…Спускаюсь и — туда, где тонут все печали:В людской водоворот.Полны все кабачки. Толкучка, шум нестройный;Калека под хмельком куплет малопристойныйПростуженно орет.Бранятся, шутят, пьют — резвятся на свободе;Целуют, тискают при всем честном народеПодвыпивших подруг.И, сытый зрелищем житейской карусели,Я дома до утра ворочаюсь в постелиПод выкрики пьянчуг.

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ

Альфред де Мюссе (1810–1857). — Первая книга стихов Мюссе — «Испанские и итальянские повести» (1830) — привлекала Пушкина своей «живостью необыкновенной». Празднично яркие сцены страсти, ревности, измены переданы здесь с немалой долей трезвой иронии. С течением лет усталая опустошенность души, «болезнь века», пристальным аналитиком которой был Мюссе — прозаик и драматург, все больше занимает воображение Мюссе-стихотворца (в лирической драме «Уста и чаша» из сборника «Спектакль в кресле», 1832, в поэме «Ролла», 1833); страдание и скорбь представляются ему теперь неизбежной ценой поэтического вдохновения (цикл стихотворений «Ночи», 1835–1837). В конце жизни Мюссе нечасто обращается к стихам, по лучшие его строки сохраняют непринужденную грациозность и остроумие.

ПЕСНЯПеревод В. Брюсова

Слабому сердцу посмел я сказать:Будет, ах, будет любви предаваться!Разве не видишь, что вечно меняться —Значит в желаньях блаженство терять?Сердце мне, сердце шепнуло в ответ:Нет, не довольно любви предаваться!Слаще тому, кто умеет меняться,Радости прошлые — то, чего нет!Слабому сердцу посмел я сказать:Будет, ах, будет рыдать и терзаться.Разве не видишь, что вечно меняться —Значит напрасно и вечно страдать?Сердце мне, сердце шепнуло в ответ:Нет, не довольно рыдать и терзаться,Слаще тому, кто умеет меняться,Горести прошлые — то, чего нет!

МАЙСКАЯ НОЧЬ(Фрагменты)Перевод Вс. Рождественского

Слова отчаянья прекрасней всех других,И стих из слез живых — порой бессмертный стих.Как только пеликан, в полете утомленный,Туманным вечером садится в тростниках,Птенцы уже бегут на берег опененный,Увидя издали знакомых крыл размах.Предчувствуя еду, к отцу спешит вся стая,Толкаясь и хрипя, зобами потрясая,И дикой радости полны их голоса.А он, хромающий, взбирается по скаламИ, выводок покрыв своим крылом усталым,—Мечтательный рыбак, — глядит на небеса.По капле кровь течет из раны растравленной.Напрасно он нырял во глубине морской —И океан был пуст, и тих был берег сонный.Лишь сердце принести он мог птенцам домой.Угрюм и молчалив, среди камней холодных,Он, плотью собственной кормя детей голодных,Сгорает от любви, удерживая стон.Терзает клювом грудь, закрыв глаза усталоНа смертном пиршестве, в крови слабея алой,Любовью, нежностью и страхом опьянен.И вот, лишенный сил великим тем страданьем,Медлительным своим измучен умираньемИ зная, что теперь не быть ему живым,Он, крылья распахнув, отчаяньем томим,Терзая клювом грудь, в безмолвие ночноеТакой звенящий крик шлет по глухим пескам,Что птицы с берега взлетают быстрым роемИ путник, медленно бредущий над прибоем,Почуяв чью-то смерть, взывает к небесам.Вот назначение всех избранных поэтов!О счастье петь другим, теряя кровь из ран,И на пирах людских, средь музыки и света,Их участь — умирать, как этот пеликан!Когда они поют о тщетном упованье,Тоске, забвении, несчастье и любви,Концертом радости их песни не зови,—Те страстные слова подобны шпаг сверканью:Со свистом чертит круг стремительный клинокИ каплю крови вдруг роняет на песок.

* * *

«Да, женщины, тут нет ошибки…»Перевод Э. Липецкой

Посвящается мадемуазель де ***

Да, женщины, тут нет ошибки;Дана вам роковая власть:Довольно нам одной улыбки,Чтоб вознестись или упасть.Слова, молчанье, вздох случайный,Насмешливый иль скучный взгляд,—И в сердце любящего тайноСмертельный проникает яд.Да, ваша гордость неуемна;У нас душа слаба, кротка,И так же ваша власть огромна,Как верность ваша коротка.Но гибнет в мире власть любая,Когда ее несносен гнет;Кто любит и молчит, страдая,В слезах от вас навек уйдет.Пусть горше не пил он напитка,Пусть он истает, как свеча,Но мне милее наша пытка,Чем ваше дело палача.

ЭКСПРОМТ В ОТВЕТ НА ВОПРОС: «ЧТО ТАКОЕ ПОЭЗИЯ?»Перевод В. Васильева

Смеяться, петь о том, что по сердцу пришлось,Грустить и изливать на золотую осьМысль беспокойную, но взвешенную твердо;Любить прекрасное, искать ему аккорда,На зов души лететь за истиной вослед,Не вспоминать того, что скрыто мраком лет;Дарить бессмертие мечте, на миг рожденной,Найти высокое в надежде затаенной,В улыбке и в мольбе, где полон каждый слогОчарованья и тревог,И слезы обратить в жемчужины — вот этоПризвание, и жизнь, и торжество поэта.

ПЕСНЬ БАРБЕРИНЫПеревод А. Ревича

Рыцарь, ты в бой отправляешься ныне,Там, на чужбине,Что тебя ждет?Ночь опускается черным покровом,В мире суровомСтолько невзгод!Ах, ты задумал с любовью проститься?Хочешь забыться —Мысль по пятам.О честолюбец, не знающий страха,Горсткою прахаСтанешь ты сам.Рыцарь, в поход отправляешься ныне?Ждешь на чужбинеСлавы в бою?Вспомни, как я улыбалась вначале.В горькой печалиСлезы пролью.

ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ АЛЬФРЕДА ДЕ МЮССЕПеревод А. Ревича

Все время слышу погребальный звон,Жду восемнадцать месяцев кончину,С бессонницей борюсь, влачу кручину,И веет холодом со всех сторон.Чем жарче спорю с немочью моею,Тем все острей предчувствую беду,Слабеет сердце, двинуться не смею,Боюсь: шагну — и навсегда уйду.Все меньше сил, все круче перевалы,Покой мой близок, но не кончен бой.Как загнанный скакун, мой дух усталыйВот-вот споткнется и — с копыт долой.

ЭЖЕЗИПП МОРО

Эжезипп Моро (настоящее имя — Пьер-Жак Руйо, 1810–1838). — Короткая жизнь Моро была наполнена нуждой и невзгодами. Он разделял с обездоленными не только лишения, но и возмущение против несправедливости, дважды, в июле 1830 года и в июне 1832-го, оказавшись в рядах восставших на парижских улицах. Сатиры и песни Моро, собранные вместе с элегическими стихотворениями в небольшой книжке «Незабудка» (1838), не отличаются четкостью политической мысли и мощностью темперамента; в обличении и угрозе, как и в скорби и жалобе, поэту свойственна порывистая искренность. Лирика Моро оставалась близка демократической аудитории последующих поколений; его стихотворение «Зима» с неизменным успехом читали на публичных концертах в дни Парижской Коммуны.

ЗИМАПеревод В. Левика

Идет зима! Ноябрь, оледенивший лужи,Поэта в дом загнал дыханьем злобной стужи.Где солнце, где цветы, веселье и тепло?Увы, как летний сон, все милое ушло!Озябший пастушок играет на свирели,Уныло выводя старинные ноэли,И ветер, на лету рулады подхватив,Разносит по полям бесхитростный мотив.Худая женщина с библейскими чертамиНесет, едва плетясь, валежник за плечами,Чтоб разогреть очаг, кой-как состряпать снедь,Еще раз накормить детей… и умереть.Пора любви прошла, ушла с листвой зеленой,И глухо стонет лес, уже посеребренный.Как нимфа юная, кудрявый и живойВ те дни, когда зефир играл его листвой,—Теперь, утратив жизнь, в разлуке с солнцем, с летом,Он, облысев, торчит уродливым скелетом,И стон доносится из чащи сквозь туман,Как дикий древний вопль: «Погиб великий Пан!»В глухой агонии тоскует вся природа,И я тоске моей не нахожу исхода;В душе невольный страх, и мысль нейдет с ума,Что голод и мороз опять несет зима,Что мерзнущий бедняк мечтает в дождь и вьюгу:О, если б крылья мне, чтоб уноситься к югу,Чтоб вольной птицей мог я находить всегдаИ ниву с зернами, и рощу для гнезда!Туда, в блаженный край, где встал над лесом пинийГигантским очагом Везувий дымно-синий,Где подле мраморов, беспечны и вольны,На солнце нежатся Неаполя сыны,Туда хочу, туда! Увы, мечтатель пылкий,Дрожи и умирай на нищенской подстилке!А между тем богач объедет целый свет,Ездою утомив лишь свой кабриолет.Прошли дни радости? Так что ж! Любимцы счастья,Пусть увядает парк под бурями ненастья!Из замков двигайтесь в столицу, где всегдаЗа деньги радость вы найдете без труда.О баловни судьбы, для вашей праздной кликиНаш пестрый Вавилон откроет пир великий,Стремитесь весь Париж повергнуть под пяту!Спешите утолять капризы на лету!Для вас и чудеса, и блеск, и роскошь эта,Страданья бедняка, бессонницы поэта,Плоды из жарких стран, когда царит зима,Россини пламенный, трагический Дюма[277],Для вас дары любви, разгулы лупанара,Зимою — весь Париж, вся даль земного шара.Фемида, Цербер злой, богатым не страшна,Пред золотым дождем смиряется она.Но, чтоб всегда вкушать нетронутым и чистымТо счастье, что судьба дарует эгоистам,Идите напрямик, закрыв лицо плащом,Не озираясь вкруг, не мысля ни о чем,—Затем, что, встретившись неосторожным взоромС нуждою, мерзнущей в отрепьях под забором,Вы отшатнетесь прочь, нервически дрожа,Вас жалость полоснет, как лезвие ножа,Уйдет румянец ваш, и кровь застынет в теле,И розы лепесток вас будет жечь в постели.Когда пылает пунш в граненом хрустале,Старайтесь не глядеть на дверь: за ней во мгле,Придя на хохот ваш, разбуженная вамиТень Лазаря следит голодными глазами[278],Смакует запахи и молит небеса,Не смея ни войти, ни кость отнять у пса.Слепя народ гербом и золотом кареты,Когда гремят вокруг мосты и парапеты,—Велите гнать быстрей, чтоб гул идущих ногО ропоте толпы напомнить вам не мог.Страдает весь народ, но где исход из плена?Заполнят морг тела, что поглотила Сена!Ваш эгоизм — султан; он правит торжество;Он много скрыл злодейств, и здесь Босфор его.Но чей-то жалкий стон порой, как вестник мщенья,Тревожит богача в часы пищеваренья,И все голодные, которых тьмы и тьмы,Украдкой шепчутся: «А все же, если б мы…»Стон переходит в крик, а плач — в призывы к мести:Кипит, как Рыжий Крест[279], вся армия предместий.Но мало ль пламенных ораторов у вас?Quos ego[280] их смирит мятежников тотчас.Они, простой сантим жалея братье нищей,Накормят бедняка речей духовной пищейИ, как тореадор, готовя пир клинку,Бросает алый шарф свирепому быку,—Трехцветный стяг взовьют с обманчивым припевом,Чтоб тигра ослепить — народ, горящий гневом!Когда ж настанешь ты, о день мечты моей,Ты, исправитель зла жестоких прошлых дней,Всеобщий уровень писателей-пророков,Предсказанный, увы, вне времени и сроков!Рассудок шепчет мне: «Мир закоснел, он спит,Он не изменится!» А сердце говорит:«Тем лучше; бедный раб во дни святого мщенья,Хоть заблуждается, — достоин всепрощенья!»Спартак опять мечом властительным взмахнет,Народ поднимется, низвергнув старый гнет,Воспрянет легион бродяг, цыган, каналий,Грязнивших празднества великих сатурналий[281],Вся грозная орда, что, претерпев разгром,Умеет воскресать под самым топором.И сытые тогда, боясь голодной голи,Врагу предложат часть их пиршественной доли,Но мститель роковой, чей так прекрасен гнев,Воскликнет: «Все мое! Я именуюсь — лев!»И разыграются неслыханные сцены,Которые Иснар[282] предрек народу Сены:К пустынным берегам, где зыблется камыш,Напрасно варвары придут искать Париж;Сотрется даже след великого Содома,Соборы не спасут его от божья грома;И ликованьями я встречу серный град,Что вихри ниспошлют на зачумленный град;И молодость моя в минуты роковыеБлиз лавы огненной согреется впервые!Так, разум потеряв, безумный, я взывалИ в ямбе пламенном рыданья изливал;Я ненавидел все, — кто, страждущий, безгрешен? —Но каплей радости я скоро был утешен.Лишь поцелуй да хлеб поэту ниспошли,И милосердно он простит сынов земли.Господь, ты спас от бурь мое нагое тело,Но братьев горести не ведают предела;При виде их нужды мутится разум мой.Пошли им благодать, испытанную мной!Дай манну им вкусить, и стихнут их проклятья;Ты требуешь любви, — так пусть не страждут братья!Пусть обездоленный — на сытых богачейВовек не обратит разгневанных очей!Ты, малому птенцу не отказавший в пище,Пошли голодным хлеб, а мерзнущим — жилище,Дай зиму мягкую, и в день ее концаИ птицы и поэт благословят творца.

ПЬЕР ЛАШАМБОДИ

Пьер Лашамбоди (1806–1872). — Начинающим стихотворцем появился в Париже в бурном 1830 году и сразу же был захвачен кипучей политической и художественной жизнью столицы. Он принял участие в событиях Июльской революции, откликнувшись на них и своими быстро снискавшими популярность песнями («Национальные песни», 1831). Его песни 40-х годов проникнуты идеями утопического социализма. Наибольшую известность, однако, принесли Лашамбоди басни. Смело вводящая новые аллегорические приемы, то гневная, то лирическая, басня Лашамбоди занята насущными социальными вопросами. В 1848 году поэт был сподвижником Бланки; после монархического переворота 1851 года лишь заступничество Беранже спасло его от каторги, замененной несколькими годами изгнания.

МОЛОТПеревод В. Дмитриева

Кусок железа был от бруса отсеченИ докрасна был в горне раскален,Затем на наковальне очутился…Все бьют его и бьют…Он, наконец, взмолился:— Когда же буду я освобожден? —Вот положил кузнец предел его мученьямИ молот из него сковал.Недавний раб тираном стал:Сам начал бить с ожесточеньем…Холоп, недавно лишь страдавший под ярмом,Вельможей сделался или откупщиком;Трибун, в лояльности нам клявшийся публично,Вдруг власть заполучил и правит деспотично…Рабы, превращены нежданно в палачей,Вы схожи с молотом из басенки моей!

КАПЛЯПеревод А. Гатова

Когда из тучи темной, грозовойУпала капля в море, жребий свойОна оплакивала: «Я в печали,Я погибаю среди волн морских,Ненужная… Ах, в помыслах моихСовсем иные образы вставали!Я думала, я буду на землеУ бабочки на бархатном крылеЛетать или сверкать в траве зеленой…»Так сетует… А по морскому лонуМедлительная устрица плыветИ, вдруг раскрывшись, каплю поглощает.В ракушке капелька отвердевает,Становится жемчужиной — и вотПловец, подняв ее со дна морского,Раскрыл ее темницу, и онаДля жизни вольной, светлой, новойНавеки освобождена.О дочь народа! Черный жребий твой —За хлеб и кров работать день-деньской.Мужайся! Беды все твои — до срока.Ты выйдешь — будет день! — из темноты:Средь волн мирских не будешь одинока —Жемчужиной народа станешь ты.

ПЕТРЮС БОРЕЛЬПеревод П. Стрижевской

Жозеф-Пьер Борель (1809–1859). — Называл себя на средневековый лад Петрюсом и присоединял к своему имени прозвище «ликантроп» — «волкочеловек»; это значило: непохожий на собратьев-людей и им не покоряющийся. На рубеже 20–30-х годов он был душой кружка «неистовых» романтиков, в искусстве и в жизни не упускавших случая бросить вызов «классикам» и «мещанам». Борель с горячим воодушевлением встретил Июльскую революцию 1830 года и не менее остро переживал крушение связанных с нею надежд, сохранив, однако, верность своим республиканским идеалам.

Непримиримое, «вселенское» бунтарство в его стихах и прозе претворяется в эпатирующе-жестокие сюжеты и образы, в ядовитый сарказм инвектив, пронзительную горечь признаний. Борель оставил сборник стихов «Рапсодии» (1832), повесть «Шампавер. Безнравственные рассказы» (1833) и исторический роман «Госпожа Пютифар» (1839). Последние двадцать лет жизни он ничего не писал и умер мелким служащим в Алжире.

СЧАСТЬЕ И НЕСЧАСТЬЕ

Я призывал порой с улыбкой час кончины,В безбедные года мне был не страшен он,Душою к смерти я стремился без причины,Утехами любви и счастьем утомлен.Нам радость тяжела, и навевает скукуБезоблачная жизнь и праздных дней черед,Веселье нас гнетет, смех переходит в муку,В железные тиски сердца тоска берет.Корабль судьбы летит, утратив управленье,По воле всех ветров, готовый рухнуть в ад,—Лишь храм поэзии сияет в отдаленье,Песнь барда нас пьянит, как пряный аромат.Свободным должен быть вовеки бард, как птица,Пусть по ночам среди деревьев он поет,—Подобно селезню, пусть криками стремитсяЗакат сопровождать, приветствовать восход.Он птица, бард. Ему суровым быть пристало,Серьезным, сдержанным и всех богатств иметь —Плащ рваный на плечах, под курткой сталь кинжала,Жить в одиночестве, ни для кого не петь.Но жалок нынче бард, подобье попугая! —Обласкан женщиной, в изящный фрак одет,С трудом фальшивые рулады исторгая,Как в клетке золотой, живет ручной поэт.Обжора и гурман, страдающий изжогой,Микстуру, охая, глотает перед сном.Став снобом, неженкой, шутом и недотрогой,Меч сохранив для клятв, он стал ходить с зонтом.Балы, цветы, шелка возлюбленных прелестных,Роскошный экипаж и замок над прудом —Вот матерьял его поэм тяжеловесных,Строф вычурных, где смысл отыщется с трудом.Помилуйте наш слух! Поэма не ливрея,Не стоит нацеплять на строга галуны,Мы слушать не хотим вас, от стыда краснеяЗа ваши жалкие усилья. Вы смешны!Поэты, дыры скрыть в лохмотьях не стремитесь,Таланты расцветут в лишеньях и в беде,Но в наши рубища рядиться постыдитесь,Бард может вырасти лишь в подлинной нужде.Я призывал порой с улыбкой час кончины,В безбедные года мне был не страшен он,Но смерти я боюсь сегодня без причины,Хоть беден, голоден, измучен, истощен.

ГИМН СОЛНЦУ

Я медленно бреду по узкой тропке этой,Тоскою злой влеком;Измученный, больной, ложусь на мох нагретый,Как дикий зверь, ничком.Я голоден, я слаб, дрожу в разгаре летаИ призываю сон,Чтоб дать передохнуть глазам от буйства света,Мне все ж доступен он.Нам даже солнца луч порой не по карману,И наша жизнь темна,Мы платим пошлину за свет дневной тирану,—Я уплатил сполна.Но дарит всем тепло светило без разбора,Ведь солнцу все равно:На рубища бродяг и гордый лоб сеньораЛьет тот же свет оно.

ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ

Жерар де Нерваль (настоящее имя — Жерар Лабрюни, 1808–1855). — Среди молодых романтиков из круга «неистовых» Нерваля ждала судьба едва ли не самая трагическая: трудное существование писателя, живущего своим пером, неудачная любовь, все учащающиеся приступы душевной болезни, бесприютная нищета и самоубийство в темном парижском переулке.

Ранние стихотворения Нерваля, объединенные им под названием «Маленькие оды» (1852), своей прозрачной напевностью напоминают о бесхитростном очаровании старинных народных песен; но иногда здесь уже слышен голос будущего автора «Химер» (1854) — цикла из двенадцати сонетов, где в строках, насыщенных многозначными до темноты образами, сплавлены отзвуки античных мифов и средневековых легенд, причудливые тени подлинных событий жизни и оккультные символы, ностальгия по далекому «золотому веку» и ощущение трепетной одушевленности всего сущего. Нерваль оставил также сборник лирических новелл «Дочери огня» (1854), повесть «Аврелия» (1854), драмы, путевые очерки, переводы («Фауст» Гете, 1828).

АПРЕЛЬПеревод Э. Липецкой

Тепло и пыльно, синь без края,И, стены тускло обагряя,Закаты тлеют допоздна,Но не сыскать листов зеленых:Лишь красноватый дым на кронах,А сеть ветвей черным-черна.Мне эти дни всего противней:Я жду грозы, веселых ливней,—Тогда, воспрянув ото сна,Подобна девочке-наяде,В зелено-розовом нарядеИз глуби вынырнет весна.

БАБУШКАПеревод А. Гелескула

Четвертый год, как бабушка в могиле,—Душевный друг, — недаром, хороня,Чужие люди были как родняИ столько слез так искренне пролили.Лишь я бродил и вдоль и поперек,Скорей растерян, нежели в печали.И слез не лил, а люди замечали,И кто-то даже бросил мне упрек.Но шумное их горе было кратко,А за три года мало ли забот:Удачи, беды, — был переворот,—И стерлась ее память без остатка.Один лишь я припомню и всплакну,И столько лет, ушедших без возврата,Как имя на коре, моя утратаРастет, не заживая, в глубину.

ЧЕРНАЯ ТОЧКАПеревод Ю. Денисова

Тем, кто посмел взглянуть на солнце, не мигая,Казалось, что оно лишь точек черных стая.Они сливаются в одну, затмив простор.Так молодость моя когда-то прямо, смелоЛишь несколько секунд на Славу посмотрела —И черной точкою был помрачен мой взор.Она окрасила в цвет смерти и могилыВесь мир, и я гляжу на все вокруг уныло,Всегда передо мной то черное пятно.И радость и любовь — затмило все собою…О, горе! Лишь орлу дозволено судьбоюСмотреть на Солнце ли, на Славу ль — все равно!

ЗЫБКОЕПеревод Елены Ваевской

Нет возлюбленных нежных:Все из жизни ушли!И в краю безмятежномВсе покой обрели!С ними ангелов сонмы,Они дивно светлыИ пречистой мадоннеВоссылают хвалы!В белоснежном уборе,В тонких пальцах цветы…О, любовь, что, как горе,Не щадит красоты!..Беспредельности вечнойОтблеск в милых глазах:Пусть угасшие свечиСветят нам в небесах!

ЗАХОД СОЛНЦАПеревод Елены Ваевской

Когда над Тюильри закатный небосводДворцовых окон ряд окрасит, пламенея,В вечерний этот час я — Главная аллея,Я — зеркало озерных вод!И вот, друзья мои, как неусыпный страж,Прихода темноты я жду в вечернем парке.Там — рдеющий закат, как редкостный пейзаж,Взят в раму Триумфальной арки!

EL DESDICHADO[283]Перевод П. Стрижевской

Я в горе, я вдовец, темно в душе моей,Я Аквитанский принц[284], и стены башни пали:Моя звезда мертва[285],— свет солнечных лучейНад лютней звонкою скрыт черной мглой Печали.Как встарь, утешь меня, могильный мрак развей,Дай Позиллипо[286] мне узреть в лазурной дали,Волн италийских бег, цветок горчайших дней,Беседку, где лозу мы с розой повенчали.Амур я или Феб? Я Лузиньян[287], Бирон[288]?Царицы поцелуй[289] мне жжет чело доныне;Я грезил в гроте, где сирена спит в пучине…Два раза пересечь сумел я Ахерон[290],Мелодию из струн Орфея извлекая,—В ней феи вздох звучал, в ней плакала святая.

АРТЕМИДА[291]Перевод П. Стрижевской

Тринадцатая[292] вновь… ты первою предстала;Всегда единственной? Иль неизменна роль?Но королева ль ты? Иль ждет тебя опала?И кто избранник? Ты иль свергнутый король?Любимая меня любить не перестала;Любите преданно, вам преданны доколь.То смерть иль смертная?.. О, благодать! О, боль!И у нее в руке сияет роза[293] ало.Но взором огненным небесный свод окинь,Ты, роза пламени, Неаполя святая,Узрела ль ты свой крест средь облачных пустынь?..Летите, розы, вниз! Пылает неба синь!Сгинь, белых призраков непрошеная стая!Святая бездны[294] мне дороже всех святынь!

ХРИСТОС В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ[295]Перевод П. Стрижевской

Бог умер! Небеса пусты…

Плачьте, дети! У вас нет отныне отца…

Жан-Поль[296]

I

Когда Господь, ничьим участьем не согрет,На предавших друзей взирал с немым упрекомИ к небу воздевал в отчаянье жестокомХудые длани, как отвергнутый поэт,Он посмотрел на тех, кому нес веры свет,—Там каждый мнил себя властителем, пророком,Но пребывал меж тем в животном сне глубоком,—И изнемог Господь и крикнул: «Бога нет!»Дремали все. «Друзья, вы эту весть слыхали?Мой лоб в крови, меня ждут беды и печали,И свода вечного коснулся я челом!О, бездна! Бездна! Ложь, обман мое ученье!Не освящен алтарь, нет в жертве искупленья…Нет Бога! Бога нет!» Все спали крепким сном!

II

Твердил он: «Все мертво! Пустыня — мирозданье;Я обошел весь свет, по млечным брел путям,К истокам вечных рек меня влекло скитаньеПо серебру воды и золотым пескам,—Везде безжизненных земель и вод молчанье,Лишь океан валы вздымает к небесам,Покой межзвездных сфер тревожит их дыханье,Но разума — увы! — не существует там.Я божий взор искал, по впадина глазнаяЗияла надо мной, откуда тьма ночнаяНа мир спускается, густея с каждым днем;И смутной радугой очерчен круг колодца,Преддверье хаоса, где мрак спиралью вьется,—Во мгле Миры и Дни бесследно гибнут в нем!»

III

«Неумолимый Рок! Страж молчаливой дали!Необходимости непобедимой лед!Твои шаги простор вселенной охлаждали,Когда немых снегов ты совершал обход;Ты ведал, что творил: светила угасали,За солнцем солнца вдруг лишался небосвод;Дыханье вечное ты передашь едва лиОт мира мертвого тому, что вновь придет…Отец мой! Твой ли дух мной правит вездесущий?И вправду ли дана тебе над смертью власть?Ужель когда-нибудь тебя заставит пастьСей ангел ночи, нас во мраке стерегущий?Я осужден один страдать во тьме ночной.Увы! — коль я умру, то все умрет со мной!»

IV

Никто не приходил прервать его мученье,Он сердце изливал напрасно в тишине;В Солиме[297] лишь один не пребывал во сне,—Господь к нему воззвал, моля об избавленье:«Иуда, — крикнул он, — оставь же промедленье,Спеши меня продать, спор кончи о цене,Я им не нужен, друг! Скорей явись ко мне,Осмелься совершить хотя бы преступленье!»Но шел Иуда прочь, насуплен и угрюм,Раскаянье и стыд его терзали умИ скорбь, что дешево он совершил продажу…И только лишь Пилат, оторванный от дел,К страдальцу жалостью проникся и велелОхране наконец: «Безумца взять под стражу!»

V

Он тот безумец был, в ком вечное горенье,—Забытый, к небесам вознесшийся Икар,Он — Фаэтон[298], его сжег солнечный пожар,В нем Аттиса[299] творит Кибела воскресенье!Авгур[300] отыскивал в утробах птиц знаменье,И почву опьянял бесценной крови дар,И на своей оси земной крепился шар,Олимп над бездною склонился на мгновенье.«О, не таись, Амон-Юпитер[301], от меня,—Воскликнул Кесарь, — чей он ангел, тьмы иль света?Кто послан нам, ответь! Он бог иль сатана?»Оракул не давал правителю ответа…Могла быть лишь тому известна тайна эта,Кем глина мертвая душой наделена.

ЗОЛОТЫЕ СТИХИПеревод А. Ревича

Что же! Все в мире чувствует.

Пифагор[302]

Подумай, человек! Тебе ли одномуДарована душа? Ведь жизнь — всему начало.Ты волей наделен, и сил в тебе немало,Но миру все твои советы ни к чему.Узрев любую тварь, воздай ее уму:Любой цветок душой природа увенчала,Мистерия любви — в руде, в куске металла.«Все в мире чувствует!» Подвластен ты всему.И стен слепых страшись, они пронзают взглядом,Сама материя в себе глагол таит…Ее не надо чтить кощунственным обрядом!Но дух божественный подчас в предметах скрыт;Заслоны плотных век — перед незримым глазом,А в глыбе каменной упрятан чистый разум.

АЛОИЗИУС БЕРТРАНПеревод Е. Гунста

Алоизиус (настоящее — имя Луи-Наполеон) Бертран (1807–1841). — В истории французской литературы известен как создатель очень важного для нее жанра — стихотворения в прозе. Жизнь поэта прошла и глухой бедности; единственная его книга — «Ночной Гаспар. Фантазии в манере Рембрандта и Калло» — была издана посмертно, в 1842 году. Она состоит из лирических зарисовок, сюжет которых — нравы, искусство, поверья разных стран Европы в излюбленные романтиками времена средневековья и Ренессанса. Нередко здесь неожиданный поворот ситуации вскрывает истинную суть призрачной и таинственной картины. Истина порой оказывается зловещей: ведь Ночной Гаспар, мнимый автор «Фантазий», — не кто иной, как дьявол. Отделанные с великой тщательностью, оттеняющие прихотливость вымысла тонким юмором, эти миниатюры послужили моделью для «Стихотворений в прозе» Бодлера.

ПЯТЬ ПАЛЬЦЕВ РУКИ

Почтенная семья, в которой никогда не было ни несостоятельных должников, ни повешенных.

«Родня Жана де Нивеля»[303]

Большой палец — это фламандский кабатчик, озорник и насмешник, покуривающий трубку на крылечке, под вывеской, сказано, что здесь торгуют забористым мартовским пивом.

Указательный палец — это его жена, бабища костлявая, как вяленая вобла; она с самого утра лупит служанку, которую ревнует, и ласкает шкалик, в который влюблена.

Средний палец — их сын, топорной работы парень; ему бы в солдаты идти, да он пивовар, и быть бы жеребцом, да он мужчина.

Безымянный палец — их дочка, шустрая и задиристая Зербина; дамам она продает кружева, но поклонникам не продаст и улыбки.

А мизинец — баловень всей семьи, плаксивый малыш, вечно цепляется за мамашин подол, словно младенец, повисший на клюке людоедки.

Пятерня эта готова дать при случае оглушительную оплеуху, запечатлев на роже пять лепестков левкоя — прекраснейшего из всех когда-либо взращенных в благородном граде Гаарлеме[304].

ВОДЯНОЙ

То был ствол и ветви плакучей ивы.

А. де Латуш[305]. «Лесной царь»

«Кольцо мое! Кольцо!» — закричала прачка, напугав водяную крысу, которая пряла пряжу в дупле старой ивы.

Опять проделка Жана де Тия[306], проказника-водяного, — того, что ныряет в ручье, стенает и хохочет под бесконечными ударами валька!

Неужели ему мало спелой мушмулы, которую он рвет на тучных берегах и пускает по течению!

«Жан воришка! Жан удильщик, но и его самого в конце концов выудят! Малыш Жан! Я окутаю тебя белым саваном из муки и поджарю на сковородке в кипящем масле!»

Но тут вороны, качавшиеся на зеленых вершинах тополей, принялись каркать, рассеиваясь в сыром, дождливом небе.

А прачки, подоткнув одежду подобно рыболовам, ступили в брод, устланный камнями и покрытый пеной, водорослями и шпажником.

ДОЖДИК

Где бедной птичке знать, что дождь опасен ей?

Шум ветра яростный она встречает пеньем,

А капли той порой, грозя ей наводненьем,

Как жемчуг, катятся в ее гнездо с ветвей.

Виктор Гюго[307]

И вот, пока льет дождик, маленькие угольщики Шварцвальда, лежа на подстилках из душистых папоротников, слышат, как снаружи, словно волк, завывает ветер.

Им жалко лань-беглянку, которую гонят все дальше и дальше фанфары грозы, и забившуюся в расщелину дуба белочку, которую пугают молнии, как пугают ее шахтерские фонари.

Им жалко птичек — трясогузку, которая только собственным крылышком может накрыть свой выводок, и соловья, потому что с розы, его возлюбленной, ветер срывает лепесток за лепестком.

Им жалко даже светлячка, которого капля дождика низвергает в пучины густого мха.

Им жалко запоздавшего путника, повстречавшего короля Пиала и королеву Вильберту, ибо это час, когда король ведет своею парадного коня на водопой к Рейну.

Но особенно жалко им ребятишек, которые, сбившись с пути, могут прельститься тропой, протоптанной шайкой грабителей, или направиться на огонек, зажженный людоедкой.

А на другой день, на рассвете, маленькие угольщики отыскали свою хижину, сплетенную из сучьев, откуда они приманивали на манок дроздов; она повалилась на землю, а клейкие ветки, служившие для ловли птиц, валялись неподалеку в ручейке.

ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ

Теофиль Готье (1811–1872). — Молодость Готье прошла среди пылких последователей Виктора Гюго, в литературных баталиях и антиобывательских эскападах. Но из романтических заповедей по-настоящему близка ему оказалась лишь та, что утверждала культ святого Искусства; ей он оставался верен всю жизнь, осмысляя ее как теорию «искусства для искусства». Поэзия Готье избегает непосредственного лирического излияния. В юности колебавшийся при выборе призвания между литературой и живописью, он был особенно чуток к чувственной красоте мира. Мысль и настроение в его стихах передаются обычно через красочный, осязаемый внешний образ, зачастую вовсе не вычурно-эстетский, а относящийся к обыденной действительности. Профессиональный литератор, журналист, не имевший возможности отказываться и от самой неблагодарной работы, Готье участвовал во всем, что происходило в художественной жизни Франции. Он оставил поэтические книги («Стихи», 1830; «Испания», 1845; «Эмали и камеи», 1852), новеллы, романы («Капитан Фракасс», 1863), воспоминания о друзьях молодости — «История романтизма».

СРЕДНЕВЕКОВЬЕПеревод М. Донского

Мессир Ивен могуч и силен,

Его древний замок рвом окружен,

Крепкие стены из гладких камней,

Башня с дозорной вышкой над ней,

Щели бойниц, парапеты, зубцы,

И всюду готовые к битве бойцы.

Старинное фаблио

В погоне за стихом, за ускользнувшим словом,Я к замкам уходить люблю средневековым:Мне сердце радует их сумрачная тишь,Мне любы острый взлет их черно-сизых крыш,Угрюмые зубцы на башнях и воротах,Квадраты стеклышек в свинцовых переплетах,Проемы ниш, куда безвестная рукаСвятых и воинов врубила на века,Капелла с башенкой — подобьем минарета,Аркады гулкие с игрой теней и света;Мне любы их дворы, поросшие травой,Расталкивающей каменья мостовой,И аист, что парит в сиянии лазурном,Описывая круг над флюгером ажурным,И над порталом герб, — на нем изображенЕдинорог иль лев, орел или грифон;Подъемные мосты, глубоких рвов провалы,Крутые лестницы и сводчатые залы,Где ветер шелестит и стонет в вышине,О битвах и пирах рассказывая мне…И, погружен мечтой в былое, вижу вновь яВеличье рыцарства и блеск средневековья.

ЗМЕИНАЯ НОРАПеревод А. Гелескула

Проглянет луч — и в полудреме тяжкой,По-старчески тоскуя о тепле,В углу между собакой и бродяжкойКак равный я улягусь на земле.Две трети жизни растеряв по свету,В надежде жить успел я постаретьИ, как игрок последнюю монету,Кладу на кон оставшуюся треть.Ни я не мил, ни мне ничто не мило;Моей душе со мной не по пути;Во мне самом давно моя могила —И я мертвей умерших во плоти.Едва лишь тень потянется к руинам,Я припаду к остывшему пескуИ, холодом пронизанный змеиным,Скользну в мою беззвучную тоску.

ПО ДОРОГЕ К МОНАСТЫРЮ МИРАФЛОРЕСПеревод И. Чежеговой

Да, здесь крутой подъем, и пыльный и тяжелый,Под стать монастырю пейзаж: скалистый, голый;Здесь камни, из-под ног срываясь, вниз летятИ каждый миг увлечь нас в пропасть норовят.Здесь ни травинки нет, для глаза нет отрады:Лишь камни каменной обветренной оградыДа скопище олив, что прячут стан кривойПод буро-пепельной безжизненной листвой.Все солнцем выжжено: гранитные утесы,И скалы в трещинах, и серые откосы,И сердце, сжатое унынием, болит…Но вот вы наверху: что за нежданный вид!Синеющая даль и древней церкви стены,Где Сида прах лежит и рядом — прах Химены!

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ «ВЕНЕЦИАНСКОГО КАРНАВАЛА[308]»(Из цикла)

УЛИЦАПеревод В. Портнова

Вот неотвязчивый напев!Все скрипки, все шарманки блазнит,Все подворотни облетев,Собак до исступленья дразнит.Все табакерки, все часыЕго полвека пели звонко,И все альты, и все басы,И бабушка, еще девчонкой.Под этот роковой мотивВсе птицы крылышками машут,Юнцы, подружек обхватив,В пыли под свист кларнета пляшут.Его горланят кабачки,Увитые плющом и хмелем,Любые праздные денькиПолны все тем же ритурнелем.На флейте нищий инвалидЕго дудит, фальшивя тяжко,И даже пудель в такт скулит,Пока толпу обходит с чашкой.И гитаристки вновь и вновьЕго твердят в кафешантанах,Печально вскидывая бровьНа выкрики и хохот пьяных.Как будто ухватив крючком,Его в какой-то вечер синийСвоим божественным смычкомПоймал кудесник Паганини.И словно выцветший атласЗаставил вспыхнуть в прожнем блеске,Пустив по глади пошлых фразПлыть золотые арабески.

КАРМЕНПеревод А. Эфрон

Кармен тоща — глаза СивиллыЗагар цыганский окаймил;Ее коса — черней могилы,Ей кожу — сатана дубил.«Она страшнее василиска!» —Лепечет глупое бабье,Однако сам архиепископПоклоны бьет у ног ее.Поймает на бегу любогоВолос закрученный аркан,Что, расплетясь в тени алькова,Плащом окутывает стан.На бледности ее янтарной,—Как жгучий перец, как рубец,—Победоносный и коварныйРот — цвета сгубленных сердец.Померься с бесом черномазым,Красавица, — кто победит?Чуть повела горящим глазом,Взалкал и тот, что страстью сыт!Ведь в горечи ее сокрытаКрупинка соли тех морей,Из коих вышла АфродитаВ жестокой наготе своей…

ШАРЛЬ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ

Шарль Леконт де Лиль (1818–1894). — Основатель и глава «парнасской» школы, провозглашавшей не замутненное преходящими заботами и страстями служение Прекрасному, Леконт де Лиль был совсем не чужд тревогам своего века. В молодости он сотрудничал с фурьеристами; во время революции 1848 года Леконт де Лиль, сын плантатора с острова Реюньон, призывал к отмене рабства во французских колониях. В торжественных и звучных, чеканных стихах (они составили четыре книги: «Античные стихотворения», 1852; «Варварские стихотворения», 1862; «Трагические стихотворения», 1884; «Последние стихотворения», посмертно, 1895) поэт обращается к далеким, по большей части языческим, цивилизациям. Экзотическая природа здесь равнодушна к человеку, чьи собственные деяния жестоки и кровавы; но этот мрачный мир наделен величием и красотой, которыми была так бедна французская действительность времен Второй империи и Третьей республики. Леконт де Лиль известен и как непревзойденный переводчик Гомера и многих других античных авторов.

ЯГУАРПеревод Бенедикта Лившица

За дальней завесью уступов, в алой пенеВсю местность выкупав, отпламенел закат.В пампасах сумрачных, где протянулись тени,Проходит трепета вечернего разряд.С болот, ощеренных высокою осокой,С песков, из темных рощ, из щелей голых скалПолзет, стремится вверх средь тишины глубокойГлухими вздохами насыщенный хорал.Над тинистой рекой воспрянув из туманов,Холодная луна сквозь лиственный шатерНа спины черные всплывающих каймановНакладывает свой серебряный узор.Одни из них давно преодолели дремуИ голода уже испытывают власть,Другие, к берегу приблизившись крутому,Как пни шершавые, лежат, раскрывши пасть.Вот час, когда в ветвях, присев на задних лапах,Прищуривая глаз и напрягая нюх,Прекрасношерстый зверь подстерегает запах,Живого существа чуть уловимый дух.Для предстоящих битв он держит наготовеИ зуб и коготь. Весь в стальной собравшись ком,Он рвет, грызет кору и в предвкушенье кровиОблизывается пунцовым языком.Согнув спиралью хвост, он бешено им хлещетДревесный ствол, затем, приняв дремотный вид,Сникает головой на лапу и, в зловещеПритворный сон уйдя, неявственно храпит.Но, вдруг умолкнув и простершись бездыханнейГранитной глыбы, ждет, укрытый меж ветвей:Громадный бык идет неспешно по поляне,Задрав рога и пар пуская из ноздрей.Еще два-три шага, и, ужасом объятый,Бык замирает. Льдом сковав ему бокаИ плоть его сверля, горят во мгле агаты,Два красным золотом налитые зрачка.Шатаясь, издает он жалобные стоны,Мычит, влагая в рев предсмертную тоску,А ягуар, как лук сорвавшись распрямленный,На шею прыгает дрожащему быку.От страшного толчка чуть не до половиныВонзает в землю бык огромные рога,Но вскоре, яростный, в бескрайние равниныМчит на своей спине свирепого врага.По топям, по пескам, по скалам и по дюнам,Необоримых чащ пересекая тьму,Стремглав проносятся, облиты светом лунным,Бык с хищным всадником, прикованным к нему.И миг за мигом вдаль все глубже отступая,Отходит горизонт за новую черту,И там, где ночь и смерть, еще идет глухаяБорьба кровавых тел, сращенных на лету.

ПОКАЗЧИКИПеревод М. Лозинского

Как изможденный зверь в густой пыли вечерней,Который на цепи ревет в базарный час,Кто хочет, пусть несет кровь сердца напоказПо торжищам твоим, о стадо хищной черни!Чтобы зажечь на миг твоя отупелый глаз,Чтоб выклянчить венок из жалких роз иль терний,Кто хочет, пусть влачит, топча, как ризу, в скверне,И стыд божественный, и золотой экстаз.В безмолвной гордости, в могиле безыменнойПускай меня навек поглотит мрак вселенной,Тебе я не продам моих блаженств и ран,Я не хочу просить твоих свистков и вздохов,Я не пойду плясать в открытый балаганСреди твоих блудниц и буйных скоморохов.

ЛУИ МЕНАР

Луи Менар (1822–1901). — Ученый, обладавший глубокими познаниями в искусстве, естественных науках, но прежде всего — в античной культуре и истории, Менар был близок с Леконт де Лилем и немало способствовал укреплению эллинистических интересов у парнасцев. Однако жизнь поэта, до конца дней исповедовавшего республиканские убеждения, не сводилась к кабинетному затворничеству. За цикл статей «Пролог революции», посвященный событиям 1848 года, Менар подвергся судебному преследованию и был вынужден эмигрировать в Англию. Там в 1855 году он и издал свой единственный поэтический сборник «Стихотворения». Ему принадлежат также поэма «Эвфорион», книга «Мистические мечтания язычника», где сонеты чередуются с прозаическими текстами, научные труды.

Сатира Менара «Адастрея» была под названием «Ямбы» перепечатана Марксом в «Обозрении Новой Рейнской газеты» (1850, № 4).

ЯМБЫПеревод В. Дмитриева

Когда великий день, желанный, неизбежный,День искупления придетИ революция лавиною мятежнойСметет с лица земли преступный сброд, —То все, кто заскулит тогда о снисхожденье, —Ведь их самих те кары ждут, —Кто мягок к палачам июльского сраженья,Но отвергал наш правый суд,Нам завопят тогда: «Нет, так не поступают!Не кара, а прощенье им!»Но пролитую кровь лишь кровью искупают,А не раскаяньем одним!Мы Немезиду ждем. Приди, богиня кары!Весь мир возмездия взалкал.Взгляни, как мы теперь и немощны и старыТвой острый меч ферулой[309] стал…А вы, философы, вы, жалкие фразеры,Благоволящие сейчасК убийцам, — не спасут тогда вас крючкотворы,Убитых кровь падет на вас!Не станем мы щадить! Мы вспомним братьев стопы,Разлившееся море зла…Пора, чтоб в ярый гнев, гнев праведный, законный,Вся наша жалость перешла!Мы вспомним дни резни, дни ужаса, печали.Когда в предместьях вновь и вновьНа крик: «Мы голодны!» — картечью отвечалиИ брызгала на стены кровь…Насилья вспомним мы, когда под гнусный хохотБоролись девушки, моляУбить иль пощадить, когда хрипела похоть,Тела бесстыдно оголя.Мы вспомним, как в те дни казнили побежденных,Обезоруженных людей…Гремел за залпом залп… Меж тел нагроможденныхКровавый побежал ручей.Мы вспомним гордых дам: они рукоплескали,Так восторгала их резня…Когда же наконец, убийцы, вы устали,—Ведь убивали вы три дня,—Цветами вас они встречали, пьяных кровью,Платочками махали вамИ лаврами чело венчали вам с любовью…О, горе вашим матерям!А за победою, за оргиею тою —Доносов мерзких череда,Вслед за убийствами разящих клеветою,Судей холодная вражда,Застенки тесные, где глухо в своды билисьСтенанья узников в ночи,Где истязали их, над ранами глумились,Тела топтали палачи…О, как заслуженно безжалостное мщенье!Когда оковы с рук спадут —Июньским жертвам мы устроим погребенье:Его давно герои ждут.Придет и наш черед! Предателям смущеннымПридется на колени пасть.Страшитесь, подлецы! И горе побежденным!Куда девалась ваша власть?В день правосудия не будет вам пощады!Убийцы, мы заставим васТу землю целовать, где были баррикады,Где кровь святая пролилась.Расправы, генерал[310], ты был слепым орудьем.Так пусть терзают каждый деньУпреки совести тебя, подобны судьям,Пусть гневно брата встанет тень![311]Вы предали родных, солдаты-кровопийцы,Народов вечные бичи,Псы кровожадные, наемные убийцы,Вы — и рабы, и палачи!Прочь, о презренная и гнусная породаБесчестных, подлых торгашей,В чьем золоте застыл соленый пот народа!Вы нанимали палачей…Бегите! Воздух вы отчизны осквернили!Бегите прочь, покуда вновьНарод не поднялся… Ужель вы позабыли,Что только кровь смывает кровь?О, если бы судьба, слепа, но величава,Мне на единый день далаКарающий свой меч и с ним — святое правоВоздать за черные дела!Я мщение и грех одной бы мерил мерой —Порой убийца цепи рвет,И кара грозная становится химерой,А жертва все отмщенья ждет…На трупах я сочту следы всех ран жестокихВ день искупленья… Близок он.Хотим мы зуб за зуб, хотим за око — око,Таков возмездия закон.Сторицей я воздам за муки и страданьяВсех неотмщенных мертвецов…До нас доносятся немые их рыданьяИз глубины седых веков…Приди, священное, великое возмездье!Стенанье тех, кто не отмщен,Извечной жалобой возносится к созвездьям,Они услышат этот стоп!И люди, чтоб закон, гласящий о расплате,Никто из них не позабыл,—Решили, что Христос, сам на кресте распятый,Греховность неба искупил.

ТЕОДОР ДЕ БАНВИЛЬ

Теодор де Банвиль (1823–1891). — За полвека своего литературного труда отдал дань и романтизму и «Парнасу»; его находки иной раз предвосхищали смену поэтических направлений. Это один из немногих лириков второй половины прошлого столетия, в стихах которого преобладают светлые, мирные настроения (что давало повод к упрекам в содержательной облегченности). Обладая сам поистине виртуозной техникой версификации, Банвиль написал «Маленький трактат о французской поэзии» (1872), где на первый план выдвигаются требования точности и полноты рифмы и музыкальности стиха. Среди поэтических сборников Банвиля — «Кариатиды» (1842), «Сталактиты» (1846), «Изгнанники» (1867) и наиболее известный — «Акробатические оды» (1857).

ПРЫЖОК С ТРАМПЛИНАПеревод А. Арго

Вот так бы он навернякаВошел в грядущие века,Великолепный этот клоун:С пятном румянца на щеке,В своем трехцветном сюртуке —Зеленом, желтом и лиловом!Недаром, легок так и смел,На целый мир он прогремел,—Не зная, что такое мимо,Он головою пробивалБумагой стянутый овалИ прыгал сквозь кольцо из дыма!Он был настолько невесом,Что покатился б колесомПо лестнице головоломной;И засверкал бы и расцвелЕго взъерошенный хохолЦветком огня средь ночи темной.А остальные прыгуны,Актерской зависти полны,Следя за ним в тревоге смутной,Не понимали ничегоИ говорили: — Колдовство!Не человек, а шарик ртутный! —Толпа кричала: «Браво, бис!»,А он, всем телом напрягшись,Весь как пружина в ярком платье,Он ждал наплыва новых силИ про себя произносилСлова какого-то заклятья.Он обращался к своемуТрамплину, он шептал ему:— Гляди, полны места и ниши,Я разгоняюсь для прыжка,А ты, заветная доска,Меня взметни как можно выше!Машина мускулов стальных,Взметни меня — и в тот же мигВзлечу я бешеной пантеройС тем, чтоб с тобой утратить связь,О респектабельная мразьИ спекулянты из партера!Пошли мне силы для прыжкаДо купола, до потолка,Чтоб, устремившийся к вершинам,К тем солнцам мог бы я прильнуть,Что в небе скрещивают путьС полетом молний и орлиным.Туда, в грохочущий эфир,Где дремлет вековечный мирВ ночи глухого мирозданья,Где, бегом пьяные, векаСпят, опершись на облака,С трудом переводя дыханье.Вперед — и выше — и вперед —Туда, за твердь, за небосвод,Что кажется темницы сводом,Туда, за грани высших сфер,Где боги позабытых верГрозят забывшим их народам!Все выше! И в конце концов —Нет ни девчонок, ни дельцов,Ни критиканского засилья!И стены мира разошлись —Мне только синь! Мне только высь!Мне только крылья, крылья, крылья!Так он промолвил — и резвоОн от помоста своего,Пробивши купол многоцветный,Взлетел — и сердце циркачаВошло, любовью клокоча,Туда, в простор междупланетный!

ЖОЗЕ-МАРИА ДЕ ЭРЕДИА

Жозе-Мариа де Эредиа (1842–1905). — Младший друг Леконт де Лиля, свой единственный сборник стихов «Трофеи» он выпустил в свет в 1893 году, когда позади у него оставалось уже тридцать лет поэтической работы: так велика была его требовательность к себе. Сто восемнадцать сонетов книги объединены в циклы, посвященные разным векам и странам. Героями «Трофеев» часто оказываются не центральные фигуры истории, а лица второго плана или вовсе безвестные. Эредиа отбирает те моменты мифа и подлинного события, которые позволяют ему не только передать «дух эпохи», но и ощутить саму ее плоть в мелких и тем не менее исполненных смысла подробностях. В словесной живописи, в искусстве владения труднейшей формой сонета Эредиа достигает высокого мастерства.

АНТОНИЙ И КЛЕОПАТРАПеревод И. Чежеговой

С высоких стен дворца они вдвоем глядят:Сменился душной мглой заката жар кровавый,И режет дельту Нил волною мутно-ржавой,В стремленье на Саис[312] не ведая преград.И Римлянин забыл походы и солдат,Без боя взятый в плен любовною отравой;Он тело гибкое египтянки лукавой,Ликуя, чувствует сквозь холод медных лат.Пред ним ее лицо белеет в прядях темныхНадушенных волос, ее зрачков огромныхЗавороженный блеск, застывший взлет бровей…И видит Триумвир в темно-зеленом взореПродолговатых глаз — всю необъятность моря,В их искрах — призраки бегущих кораблей[313].

PONTE VECCHIO[314]Перевод М. Волошина

Антонио ди Сандро[315], ювелиру

Там мастер-ювелир работой долгих бдений,По фону золота вправляя тонко сталь,Концом своих кистей, омоченных в эмаль,Выращивал цветы латинских изречений.Там пели по утрам с церквей колокола,Мелькали средь толпы епископ, воин, инок;И солнце в небесах из синего стеклаБросало нимб на лоб прекрасных флорентинок.Там юный ученик, томимый грезой страстной,Не в силах оторвать взгляд от руки прекрасной,Замкнуть позабывал ревнивое кольцо.А между тем иглой, отточенной, как жало,Челлини молодой, склонив свое лицо,Чеканил рукоять тяжелого кинжала.

FLORIDUM MARE[316]Перевод М. Бронникова

Разлившись по холмам, курчавый сенокос,Волнуясь и шумя, стекает вниз со ската;И профиль бороны схож с остовом фрегата,В далекой синеве поднявшим черный нос.Лиловый, розовый, то медь, то купорос,То белый от валов, бегущих, как ягнята,Громадный Океан, под пурпуром заката,Лежит весь в зеленях, как луговой откос.И чайки, следуя за мчащимся приливом,На золотую зыбь, идущую по нивам,Крутясь и радуясь, бросались с вышины;А ветерок, дыша медвяным ароматом,Рассеивал, летя, в беспамятстве крылатомВоздушных бабочек по цветникам волны.

СМЕРТЬ ОРЛАПеревод А. Оношкович-Яцына

Орел, перелетев за снеговые кручи,Уносится туда, где шире небосвод,Где солнце горячей средь голубых высот,Чтоб в мертвенных зрачках зажегся блеск колючий.Он подымается. Он пьет огонь летучий.Все выше мчит его торжественный полет,Навстречу полымям, куда гроза влечет;Но молния, разя, ударила сквозь тучи.И, бурей уносим, разлитый пламень онГлотает, кружится, и крик его смертелен,Он в корчах падает в бездонный мрак расселин.Блажен, кто вольностью иль славой увлечен,В избытке гордых сил пьянея вдохновенно,Так ослепительно умрет и так мгновенно!

ШАРЛЬ БОДЛЕР

Шарль Бодлер (1821–1867). — Трагическая поэзия Бодлера, унаследовав классическую стройность французского стиха, запечатлела в строго совершенных строках неведомые прошлому сомнения и страсти и назвала впервые многое из того, что будет занимать литературу Запада вплоть до наших дней. В двух поэтических книгах Бодлера, «Цветах зла» (1857) и «Стихотворениях в прозе» (1869), высказаны до крайностей несхожие устремления и порывы: интерес ко всем, даже самым неприглядным и обыденным ликам жизни— и обожествление отрешенной от земной суетности Красоты, гордый вызов небесам — и покаяние в собственной греховности, мечты о бегстве из этого ненавистного мира — и пророчества о грозном гневе отверженных, бесстрашное погружение в глубочайшие бездны человеческой души — и благоговейный трепет перед ее возвышенной чистотой. Судьба поэта, весь его облик и суждения о нем — несмотря на безусловность его великой славы — столь же противоречивы, как его стихи. Кроме лирики, Бодлер оставил критические статьи, собранные уже после его смерти в книгу «Романтическое искусство» (1868), переводы (из. Э. По), несколько прозаических сочинений.

АЛЬБАТРОСПеревод В. Левика

Временами хандра заедает матросов,И они ради праздной забавы тогдаЛовят птиц океана, больших альбатросов,Провожающих в бурной дороге суда.Грубо кинут на палубу, жертва насилья,Опозоренный царь высоты голубой,Опустив исполинские белые крылья,Он, как весла, их тяжко влачит за собой.Лишь недавно прекрасный, взвивавшийся к тучам,Стал таким он бессильным, нелепым, смешным!Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.Так, поэт, ты паришь под грозой, в урагане,Недоступный для стрел, непокорный судьбе,Но ходить по земле среди свиста и браниИсполинские крылья мешают тебе.

СООТВЕТСТВИЯПеревод В. Левика

Природа — некий храм, где от живых колоннОбрывки смутных фраз исходят временами.Как в чаще символов, мы бродим в этом храме,И взглядом родственным глядит на смертных он.Подобно голосам на дальнем расстоянье,Когда их стройный хор един, как тень и свет,Перекликаются звук, запах, форма, цвет,Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье.Есть запах чистоты. Он зелен, точно сад,Как плоть ребенка, свеж, как зов свирели, нежен.Другие — царственны, в них роскошь и разврат,Для них границы нет, их зыбкий мир безбрежен,—Так мускус и бензой, так нард и фимиамВосторг ума и чувств дают изведать нам.

ЧЕЛОВЕК И МОРЕПеревод В. Шора

Свободный человек, всегда ты к морю льнешь!Оно — подобие твоей души бескрайной;И разум твой влеком его безмерной тайной,—Затем, что он и сам с морскою бездной схож.Бесстрашно вновь и вновь ты повторяешь опыт,Ныряешь в пропасти, наполненные мглой,И радует тебя стихии дикий вой:Он сердца твоего глушит немолчный ропот.Секрет великий есть у каждого из вас:Какой в пучине клад хранится небывалыйИ что таят души угрюмые провалы —Укрыто навсегда от любопытных глаз.Но вам не развязать сурового заклятья:Сражаться насмерть вам назначила судьба;И вечный ваш союз есть вечная борьба.О, близнецы-враги! О, яростные братья!

* * *

«В струении одежд мерцающих ее…»Перевод А. Эфрон

В струении одежд мерцающих ее,В скольжении шагов — тугое колебаньеТанцующей змеи, когда факир своеСвященное над ней бормочет заклинанье.Бесстрастию песков и бирюзы пустыньОна сродни — что им и люди, и страданья?Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь,Она плывет из рук, холодное созданье.Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз.И в странном, неживом и баснословном мире,Где сфинкс и серафим сливаются в эфире,Где излучают свет сталь, золото, алмаз,Горит сквозь тьму времен ненужною звездоюБесплодной женщины величье ледяное.

ИСКУПЛЕНИЕПеревод А. Ревича

Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали,Раскаянье и стыд, рыданье и тоска,И ночь бессонная, и ужас, чья рукаСжимает сердце вдруг? Такое вы встречали?Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали?Душевный ангел мой, гнетет ли вас досада,Обида, гнев до слез, до сжатых кулаков,И мстительный порыв, чей самовластный зовНа приступ нас влечет, в беспамятство раздора?Душевный ангел мой, гнетет ли вас досада?Цветущий ангел мой, гнетут ли вас недуги?У госпитальных стен и у тюремных вратВстречали вы бедняг, бредущих наугадИ под скупым лучом дрожащих, как в испуге?Цветущий ангел мой, гнетут ли вас недуги?Прекрасный ангел мой, гнетут ли вас морщины,И призрак старости и затаенный страхПрочесть сочувствие у ближнего в глазах,Узреть, какую боль скрывают их глубины?Прекрасный ангел мой, гнетут ли вас морщины?Мой ангел радостный, мой светоносный гений!Возжаждал царь Давид, почти окоченев[317],Согреться на груди прекраснейшей из дев,А я у вас прошу лишь благостных молений,Мой ангел радостный, мой светоносный гений!

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯПеревод В. Левика

1

И вновь промозглый мрак овладевает нами, —Где летней ясности живая синева?Как мерзлая земля о гроб в могильной яме,С подводы падая, стучат уже дрова.Зима ведет в мой дом содружеством знакомымТруд каторжанина, смятенье, страх, беду,И станет сердце вновь застывшим красным комом,Как солнце мертвое в арктическом аду.Я слушаю, дрожа, как падают поленья, —Так забивают гвоздь, готовя эшафот.Мой дух шатается, как башня в миг паденья,Когда в нее таран неутомимый бьет.И в странном полусне я чувствую, что где-тоСколачивают гроб — но где же? но кому?Мы завтра зиму ждем, вчера скончалось лето,И этот мерный стук — отходная ему.

ВЕСЁЛЫЙ МЕРТВЕЦПеревод В. Портнова

В разрыхлённой улитками мягкой землеВырыть яму сподручнее, чем на погосте.Пусть на дне успокоятся старые костиИ уснут, словно рыба в подводном тепле.Ненавижу надгробья в кладбищенской тьме.Не питаю к слезам ничего, кроме злости.Лучше воронов чёрных зазвать к себе в гости.Лучше биться в когтях, чем лежать на столе.Червь безухий, безглазый и мрачный мудрец,Принимай, появился весёлый мертвец.Не стесняйся и ешь — я добыча твоя.Я же плоть без души, я гнильё из гнилья.Сын гниенья, ты учишь последней науке.Неужели возможны здесь новые муки?Я же плоть без души, я гнилье из гнилья!

СПЛИН«Когда свинцовость туч…»Перевод И. Чежеговой

Когда свинцовость туч нас окружает склепом,Когда не в силах дух унынье превозмочь,И мрачен горизонт, одетый черным крепом,И день становится печальнее, чем ночь;Когда весь мир вокруг, как затхлая темница,В чьих стенах — робкая, с надломленным крылом,Надежда, словно мышь летучая, кружитсяИ бьется головой в бессилии немом;Когда опустит дождь сетчатое забрало,Как тесный переплет решетчатых окон,И словно сотни змей в мой мозг вонзают жало,И высыхает мозг, их ядом поражен;И вдруг колокола, взорвавшись в диком звоне,Возносят к небесам заупокойный рев,Как будто бы слились в протяжно-нудном стонеВсе души странников, утративших свой кров,—Тогда в душе моей кладбищенские дрогиБезжалостно влекут надежд погибших рой,И смертная тоска, встречая на пороге,Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.

ЖАЖДА НЕБЫТИЯПеревод В. Шора

Когда-то, скорбный дух, пленялся ты борьбою,Но больше острых шпор в твой не вонзает крупНадежда. Что ж, ложись. Будь, как скотина, туп,Не вскакивай, влеком вдаль боевой трубою.Забудь себя, смирись. Так велено судьбою.О дух сраженный мой, ты стал на чувства скуп:Нет вкуса ни к любви, ни к спору, ни к разбою…«Прощай», — ты говоришь литаврам и гобою;Там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб…Весенний нежный мир уродлив стал и груб.Тону во времени, его секунд крупоюЗасыпан, заметен, как снегом хладный труп,И безразлично мне, земля есть шар иль куб,И все равно, какой идти теперь тропою.Лавина, унеси меня скорей с собою!

ПРЕДРАССВЕТНЫЕ СУМЕРКИПеревод В. Левика

Казармы сонные разбужены горнистом.Под ветром фонари дрожат в рассвете мглистом.Вот беспокойный час, когда подростки спят,И сон струит в их кровь болезнетворный яд,И в мутных сумерках мерцает лампа смутно,Как воспаленный глаз, мигая поминутно,И, телом скованный, придавленный к земле,Изнемогает дух, как этот свет во мгле.Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний,Овеян трепетом бегущих в ночь видений.Поэт устал писать и женщина — любить.Вон поднялся дымок и вытянулся в нить.Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы,Тяжелый сон налег на синие ресницы.А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь,Встает и силится скупой очаг раздуть,И, в страхе пред нуждой, почуяв холод в теле,Родильница кричит и корчится в постели.Вдруг зарыдал петух и смолкнул в тот же миг,Как будто в горле кровь остановила крик.В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут,В больницах сумрачных больные тихо стонут,И вот предсмертный бред их муку захлестнул.Разбит бессонницей, уходит спать разгул.Дрожа от холода, заря влачит свой длинныйЗелено-красный плащ над Сеною пустынной,И труженик Париж, подняв рабочий люд,Зевнул, протер глаза и принялся за труд.

РАЗДУМЬЕПеревод М. Донского

Будь мудрой, Скорбь моя, и подчинись Терпенью.Ты ищешь Сумрака? Уж Вечер к нам идет.Он город исподволь окутывает тенью,Одним неся покой, другим — ярмо забот.Пускай на рабский пир к тупому Наслажденью,Гоним бичом страстей, плетется жалкий сброд,Чтоб вслед за оргией предаться угрызенью…Уйдем отсюда, Скорбь. Взгляни на небосвод:Ты видишь — с высоты, скользя меж облаками,Усопшие Года склоняются над нами;Вот Сожаление, Надежд увядших дочь.Нам Солнце, уходя, роняет луч прощальный…Подруга, слышишь ли, как шествует к нам Ночь,С востока волоча свой саван погребальный?

CONFITEOR[318]Перевод Н. Стрижевской

О, как прекрасен конец осенних дней! Мучительно-прекрасен! Он исполнен тех дивных ощущений, которым придает очарование их неопределенность, — нет недоступнее вершины, чем бесконечность.

Какое наслаждение погружать взгляд в бездонность небес и моря! Молчанье, одиночество, бескрайняя лазурь и маленький дрожащий парус на горизонте (такой же заброшенный и неприметный, как моя изломанная жизнь!), монотонная мелодия зыби — все мыслит моими мыслями, и моя мысль растворяется в них (ибо величием мечты вскоре стирается «Я»), все мыслит, но музыкально и живописно, бесхитростно, без силлогизмов и дедукции.

Но все же эти мысли так ощутимы для меня, что вскоре вслед за сладострастьем приходит томление и вслед за наслаждением — мука и дурнота.

Мои натянутые нервы болезненно трепещут, и теперь голубизна моря меня гнетет, а его прозрачность приводит в отчаянье. Бесчувственность моря, незыблемость этого зрелища выводит меня из себя. О, неужели надо вечно страдать или вечно бежать от прекрасного! Природа, безжалостная чаровница, вечный соперник и победитель, оставь меня! Не искушай мои стремления и гордыню! Постиженье прекрасного — это дуэль, где художник кричит от ужаса, прежде чем пасть побежденным.

У КАЖДОГО СВОЯ ХИМЕРАПеревод А. Ревича

Под серым необъятным небом, на пыльной необозримой раввине, где ни тропинки, ни травы, ни чертополоха, ни крапивы, мни повстречалась толпа бредущих куда-то вдаль согбенных странников.

И на спине каждый тащил огромную Химеру, увесистую, словно мешок муки или угля или словно ранец римского легионера.

Но совсем не казались мертвой ношей эти чудовищные твари; совсем нет: они вцеплялись в людей мощной хваткой, всей силой упругих мышц, они вонзали в грудь своих усталых кляч два громадных когтя; их причудливые рыла нависали над человеческими головами, подобно устрашающим гребням древних шлемов, которыми античные воины пугали врагов.

Я обратился к одному пилигриму, спросил, куда они идут. Он отвечал, что не знает, что это никому не известно, но, очевидно, они куда-нибудь идут, поскольку что-то заставляет их куда-то брести.

Что было странно: никто из этих пешеходов, казалось, даже не замечал чудовища, обхватившего шею, приросшего к спине; словно эта тварь была лишь частью человеческого тела. Я не заметил отчаяния на этих строгих, усталых лицах; путники брели под унылым куполом неба, их ноги утопали в пыли равнины, пустынной, как небосвод; они брели с покорным выражением лица, как все обреченные на вечную надежду.

Процессия тянулась, проходила рядом со мной, тонула в дымке горизонта, там, где закругляется поверхность земли и прячется от любопытных человеческих глаз.

Сперва еще я пытался понять, что означало это таинство, но вскоре на меня навалилось тупое равнодушье, и я ощутил тяжесть, какой не ощущали эти люди, таща на спине свои Химеры.

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

Поль Верлен (1844–1896). — Поэт требовал от поэзии умения схватывать тончайшие оттенки чувств и настроений, почти неуловимые приметы внешнего мира и добиваться этого без риторических ухищрений, самой музыкой стиха. Один из лучших его сборников так и называется — «Романсы без слов» (1874). Завораживающе мелодичные стихи Верлена порой прорезаны рыданием, в котором звучит смятение и боль всей его нескладной, исковерканной жизни, — жизни, где были мучительная близость и громкий разрыв с Рембо, годы тюрьмы, обращение к богу, попытки вернуться в лоно добропорядочного семейства, медленное угасание поэтического дара и под конец падение на самое дно парижской богемы. Лирика Верлена составила несколько книг; среди них «Сатурновские стихотворения» (1866), «Галантные празднества» (1870), «Мудрость» (1881), «Далекое и близкое» (1884).

МОЙ ДАВНИЙ СОНПеревод А. Гелескула

Я свыкся с этим сном, волнующим и странным,В котором я люблю и знаю, что любим,Но облик женщины порой неуловим —И тот же и не тот, он словно за туманом.И сердце смутное и чуткое к обманамВо сне становится прозрачным и простым,—Но для нее одной! — и стелется, как дым,Прохлада слез ее над тягостным дурманом.Темноволоса ли, светла она? Бог весть.Не помню имени — но отзвуки в нем естьОплаканных имен на памятных могилах,И взглядом статуи глядят ее глаза,А в тихом голосе, в его оттенках милых,Грустят умолкшие, родные голоса.

ЗАКАТЫПеревод В. Портнова

Заря ослабевает,И полевую дальДо края заливаетЗакатная печаль.И сердце остывает,И ничего не жаль,Чуть только запеваетЗакатная печаль.И странные виденьяСквозят невдалеке,Как розовые тени,Что гаснут на песке,Живут одно мгновенье,Слетаются в тоскеИ гаснут на песке,Как розовые тени.

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯПеревод А. Гелескула

ИздалекаЛьется тоскаСкрипки осеннейИ, не дыша,Стынет душаВ оцепененье.Час прозвенит —И леденитОтзвук угрозы,А помянуВ сердце весну —Катятся слезы.И до утраЗлые ветраВ жалобном воеКружат меня,Словно гоняС палой листвою.

СОЛОВЕЙПеревод А. Гелескула

Тревожною стаей, слепой и шальной,Крылатая память шумит надо мнойИ бьется и мечется, бредя спасеньем,Над желтой листвою, над сердцем осенним,А сердце все смотрится в омут глухой,Над Заводью жалоб горюя ольхой,И крики, взмывая в тоскующем вихре,В листве замирают — и вот уже стихли,И только единственный голос родной,Один на земле, говорит с тишиной —То голосом милым былая утратаПоет надо мною, как пела когда-то,Поет надо мной — о, томительный звук! —Печальная птица, певунья разлук;И ночь под луной, ледяной и высокой,Неслышно и грустно приходит с востока,И, тронуть боясь этот синий покой,Ночная прохлада воздушной рукойБаюкает заводь и в сумраке прячет,А листья все плещут и птица все плачет.

ГОСПОДИН ПРЮДОМ[319]Перевод В. Шора

Порядок любит он и слог высокопарный;Делец и семьянин, весьма он трезв умом;Крахмальный воротник сковал его ярмом,Его лощеные штиблеты лучезарны.Что небеса ему? Что солнца блеск янтарный,Шафранный, золотой? Что над лесным прудомВеселый щебет птиц? Ведь господин ПрюдомОбдумывает план серьезный и коварный:Как в сети уловить для дочки женишка;Есть тут один богач, уже не без брюшка,Солидный человек, — не то что сброд отпетыйСтихослагателей, чей заунывный войПрюдома более допек, чем геморрой…И шлют вокруг лучи лощеные штиблеты.

* * *

«В трактирах пьяный гул, на тротуарах грязь…»Перевод Бенедикта Лившица

В трактирах пьяный гул, на тротуарах грязь,В промозглом воздухе платанов голых вязь,Скрипучий омнибус, чьи грузные колесаВраждуют с кузовом, сидящим как-то косоИ в ночь вперяющим два тусклых фонаря,Рабочие, гурьбой бредущие, куряУ полицейского под носом носогрейки,Дырявых крыш капель, осклизлые скамейки,Канавы, полные навозом через край,—Вот какова она, моя дорога в рай!

* * *

«Это — желанье, томленье…»Перевод Э. Линецкой

Это — желанье, томленье,Страсти изнеможенье,Шелест и шорох листов,Ветра прикосновенье,Это — в зеленом плетеньеТоненький хор голосов.Ломкие звуки навстречуШепчут, бормочут, лепечут,Словно шумят камыши,Глухо, просительно, нежно…Так под волною прибрежнойТихо шуршат голыши.В поле, подернутом тьмою,Это ведь наша с тобою,Наша томится душа,Старую песню заводит,В жалобе робкой исходит,Сумраком теплым дыша.

* * *

«И в сердце растрава…»Перевод Б. Пастернака

Над городом тихо накрапывает дождь.

Артюр Рембо

И в сердце растрава,И дождик с утра.Откуда бы, право,Такая хандра?О дождик желанный,Твой шорох — предлогДуше бесталаннойВсплакнуть под шумок.Откуда ж кручинаИ сердца вдовство?Хандра без причиныИ ни от чего.Хандра ниоткуда,Но та и хандра,Когда не от худаИ не от добра.

* * *

«Средь необозримо…»Перевод Б. Пастернака

Средь необозримоУнылой равниныСнежинки от глиныЕдва отличимы.То выглянет бледноПод тусклой латунью,То канет бесследноВо мглу новолунье.Обрывками дымаСо стертою граньюДеревья в туманеПроносятся мимо.То выглянет бледноПод тусклой латунью,То канет бесследноВо мглу новолунье.Худые вороныИ злые волчицы,На что вам и льститьсяЗимой разъяренной?Средь необозримоУнылой равниныСнежинки от глиныЕдва отличимы.

* * *

«О душа, что тоскуешь…»Перевод Э. Линецкой

О душа, что тоскуешь,И какой в этом толк?И чего ты взыскуешь?Вот он, высший твой долг,Так чего ты взыскуешь?Взгляд бессмысленно-туп,Перекошена в мукеЩель искусанных губ…Что ж ломаешь ты руки,Ты, безвольный, как труп?Или нет упованья,Не обещан исход,И бесцельны скитанья,И неверен оплот —Долгий опыт страданья?Отгони этот сон,Плач глухой и натужный,—Солнцем день озарен,Ждать нельзя и не нужно:В небе алый трезвон,И рукой беспощаднойОбличительный светЧертит хмурый, нескладныйТеневой силуэт,Необъятно-громадный —Долг, твой долг. Он зовет,И не надо бояться.Ближе, ближе — и вотОчертанья смягчатся,Чернота пропадет.Он тайник озарений,Страж любови твоей,Твой спасительный гений —Нет опоры верней,Нет сокровищ бесценней.И яснее черты,И безмерней блаженство,Больше нет черноты,Только мир, совершенствоИ забвенье тщеты.И забвенье тщеты.

* * *

«Ложится на дни…»Перевод Валентины Дынник

Ложится на дниСон черною тенью.Надежда, усни!Усните, стремленья!Поблекла давноЗа краскою краска.Душе — все равно…О, грустная сказка!И я — колыбель,Колышуся в нишеПод скрипы петель…Так тише же, тише!

* * *

«Над кровлей синеву простер…»Перевод А. Ревича

Над кровлей синеву простерПростор небесный!Листву над кровлей распростерНавес древесный.Воскресный звон плывет в простор,Он льется, длится.С ветвей свою мольбу в просторВозносит птица.О, господи, какой покой,Какой бездонный!Доносит город в мой покойСвой говор сонный.Что ты наделал! Что с тобой?Ты с горя спятил?Скажи, что сделал ты с собой?Как жизнь растратил?

КАЛЕЙДОСКОППеревод А. Ревича

Эта улица, город — как в призрачном сне,Это будет, а может быть, все это было:В смутный миг все так явственно вдруг проступило…Это солнце в туманной всплыло пелене.Это голос в лесу, это крик в океане.Это будет, — причину нелепо искать,—Пробужденье, рожденье опять и опять.Все как было, и только отчетливей грани:Эта улица, город — из давней мечты,Где шарманщики мелют мелодии танцев,Где пиликают скрипки в руках оборванцев,Где на стойках пивнушек мурлычут коты.Это будет, как смерть, неизбежно: и сноваБудут щеки в потеках от сладостных слез,Будет хохот рыдающий, грохот колес,К новой смерти призывы, где каждое словоТак старо и мертво, как засохший цветок.Будет праздничный гомон народных гуляний,Вдовы, медные трубы, крестьянки, крестьяне,Толчея, городской разноликий поток,Шлюхи, следом юнцы, в пух и прах разодеты,И плешивые старцы, и всяческий сброд.Будут плыть над землею пары нечистот,И взмывать карнавальные будут ракеты.Это будет, как только что прерванный сон,И опять сновиденья, виденья, миражи,Декорация та же, феерия та же,Лето, зелень и роя пчелиного звон.

* * *

«Я всего натерпелся, поверь!..»Перевод В. Парнаха

Я всего натерпелся, поверь!Как затравленный, загнанный зверь,Рыскать в поисках крова и мираБольше я, наконец, не могуИ один, задыхаясь, бегуПод ударами целого мира.Зависть, Ненависть, Деньги, Нужда —Неотступных ищеек вражда —Окружает, теснит меня; стерлаДни и месяцы, дни и годаЭта мука. Обед мой — беда,Ужин — ужас, и сыт я по горло!Но средь ужаса гулких лесовВот и Гончая злей этих псов,Это Смерть! О, проклятая сука!Я смертельно устал; и на грудьСмерть мне лапу кладет, — не вздохнуть,Смерть грызет меня, — смертная мука.И, терзаясь, шатаясь в бреду,Окровавленный, еле бредуК целомудренной чаше и влаге.Так спасите от псов, от людей,Дайте мне умереть поскорей,Волки, братья, родные бродяги!

АНАТОЛЬ ФРАНС

Анатоль Франс (настоящее имя — Анатоль-Франсуа Тибо, 1844–1924). — В начале своего писательского пути всерьез занимался стихотворством. Склонность к «объективной поэзии» (так называлась несохранившаяся программная статья Франса 1874 г.) роднила его с «парнасцами», и в литературной борьбе он был их верным сторонником. В стихах Франса, составивших посвященный Леконт де Лилю сборник «Золотые поэмы» (1873), природа, со всем жестоким и страшным, что она в себе таит, подчинена разумным и справедливым законам; в людях, животных и растениях бьется вечная, не прерывающаяся гибелью одного существа жизнь. Дорогая «Парнасу» тема античности в поэтическом творчестве Франса представлена драматической поэмой «Коринфская свадьба» (1876), трактующей тот же сюжет, что и «Коринфская невеста» Гете. (Подробнее о творчестве Анатоля Франса см. в томе БВЛ «Анатоль Франс. Преступление Сильвестра Боннара. Остров пингвинов. Боги жаждут»).

ОЛЕНИПеревод Валентины Дынник

В тумане утреннем, средь пожелтелой чащи,Где ветер жалобный шуршит листвой дрожащей,Сражаются в кустах олени — два врага.Всю ночь, с тех самых пор как тягою могучейОбоих повлекло за самкою пахучей,Стучат соперников ветвистые рога.В рассветной мгле, дымясь, они одной тропою,Чтоб горло освежить, спустились к водопою,—Потом еще страшней был новый их прыжок.Под треск кустарника, с хрустеньем града схожий,В изнеможении под увлажненной кожейИграют мускулы их сухопарых ног.А в стороне стоит спокойно, в гладкой шубке,Лань с беленьким брюшком, и молодые зубкиКусают дерево. Отсюда двух бойцовЕй слышно тяжкое, свирепое храпенье,И ноздри тонкие в горячем дуновеньеУчуяли, дрожа, пьянящий пот самцов.И, наконец, один, для схватки разъяреннойСамой природою слабей вооруженный,В кровавой пене пал на вспоротый живот.С губы слизнул он кровь. Тускнеет взор лучистый.Все тише дышит он: то на заре росистойУспокоенье смерть уже ему несет.И, перед будущим сомнения не зная,Рассеялась в ветвях душа его лесная.Жизнь беспредельная раскрылась перед ним.Он все вернул земле — цветам, ручьям студеным,И елям, и дубам, и ветрам благовонным,Тем, кто вскормил его и кем он был храним.Средь зарослей лесных извечны эти войны,Но не должны они смущать нам взор спокойный:Природы сын, олень родился и исчез.Душа дремотная в лесной своей отчизнеЗа годы мирные вкусила сладость жизни,—И душу тихую в молчанье принял лес.В священных тех лесах безбурно дней теченье,Не знает страха жизнь, а смерть — одно мгновенье.В победе, в гибели — единый есть закон:Когда другой олень, трубя кровавой мордой,Уходит с самкою, покорною и гордой,—Божественную цель осуществляет он.Всесильная любовь, могучее желанье,Чьей волей без конца творится мирозданье!Вся жизнь грядущая исходит от тебя.В твоей борьбе, любовь, жестокой и ужасной,Мир обновляется, все более прекрасный,Чтоб в мысли завершать и постигать себя.

ЖАН-БАТИСТ КЛЕМАН

Жан-Батист Клеман (1836–1903). — Прежде чем стать поэтом-песенником, испробовал множество рабочих профессий. Активный участник Парижской Коммуны, после ее разгрома он был вынужден покинуть Францию и почти десять лет провести в эмиграции. Вернувшись на родину, Клеман продолжал работать в социалистическом движении. Всегда злободневные и доходчивые, песни Клемана 60-х годов разнообразны по настроению и близки к традициям фольклора; после гибели Коммуны его поэзия становится суровее, сосредоточиваясь почти исключительно на политических мотивах.

ВРЕМЯ ВИШЕНПеревод М. Ваксмахера

Отважной гражданке Луизе[320], которая была санитаркой на улице Фонтен-о-Руа в воскресенье, 28 мая 1871 года

Когда в садах настанет время вишен —Веселый соловей и пересмешник-дроздЗальются трелью звонкойНад захмелевшей от любви девчонкойИ парень воспарит душой до звезд.Когда в садах настанет время вишен,Засвищет звонко пересмешник-дрозд.Но, словно миг, промчится время вишен,Когда вы с ней бредете, как во сне,По саду, а над вамиПылают вишни алыми серьгамиИ вы их рвете в чуткой тишине.Ах, словно миг, промчится время вишен,Кораллов сладких, сорванных во сне.Когда опять настанет время вишен,Спасайтесь от любовного огня,Бегите от девчонок!Не слушал я друзей своих ученых,И вот тоска преследует меня.Когда опять настанет время вишен,Бегите от коварного огня.Но я люблю, как прежде, время вишен.Хоть непрестанно с давней той порыИсходит сердце болью,Я берегу с признательной любовьюСудьбы благословенные дары.Да, я люблю, как прежде, время вишен,Мила мне память давней той поры.

ЭЖЕН ПОТЬЕ

Эжен Потье (1816–1887). — История жизни автора «Интернационала» тесно связана с историей революционной борьбы трудящихся по Франции и за ее рубежами. Он сражался на баррикадах 1848 года, весной 1871 года был избран членом Парижской Коммуны, после ее падения, приговоренный заочно к смертной казни, скрывался за границей (несколько лег он провел в США, где продолжал заниматься революционной деятельностью); вернувшись в 1880 году во Францию, невзирая на тяжелую болезнь, активно сотрудничал с Рабочей партией Геда и Лафарга.

Потье работал в различных жанрах: ему принадлежат несколько поэм — «Парижская Коммуна» (1876), «The Workingmen of America to the Workingmen of France» («Рабочие Америки к рабочим Франции», 1876), сонеты; но высшим достижением его поэзии остаются песни. «Он был одним из самых великих пропагандистов посредством песни», писал В. И. Ленин в статье, посвященной Э. Потье (Полн. собр. соч., т. 22, с. 274).

ИНТЕРНАЦИОНАЛПеревод А. Коца

Гражданину Гюставу Лефрансе[321], члену Коммуны

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой вести готов.Весь мир насилья мы разроемДо основанья, а затемМы наш, мы новый мир построим,Кто был ничем, тот станет всем!Это есть наш последнийИ решительный бой.С ИнтернационаломВоспрянет род людской.Никто не даст нам избавленья,Ни бог, ни царь и не герой:Добьемся мы освобожденьяСвоею собственной рукой.Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,Отвоевать свое добро,—Вздувайте горн и куйте смело,Пока железо горячо!Это есть наш последнийИ решительный бой.С ИнтернационаломВоспрянет род людской.Довольно кровь сосать, вампиры,Тюрьмой, налогом, нищетой!У вас — вся власть, все блага мира,А наше право — звук пустой!Мы жизнь построим по-иному —И вот наш лозунг боевой:Вся власть — народу трудовому,А дармоедов всех долой!Это есть наш последнийИ решительный бой.С ИнтернационаломВоспрянет род людской.Презренны вы в своем богатстве,Угля и стали короли!Вы ваши троны, тунеядцы,На наших спинах возвели.Заводы, фабрики, палаты —Все нашим создано трудом.Пора! Мы требуем возвратаТого, что взято грабежом.Это есть наш последнийИ решительный бой.С ИнтернационаломВоспрянет род людской.Довольно, королям в угоду,Дурманить нас в чаду войны!Война тиранам! Мир народу!Бастуйте, армии сыны!Когда ж тираны нас заставятВ бою геройски пасть за них,—Убийцы, в вас тогда направимМы жерла пушек боевых!Это есть наш последнийИ решительный бой.С ИнтернационаломВоспрянет род людской.Лишь мы, работники всемирнойВеликой армии труда,Владеть землей имеем право,Но паразиты — никогда!И если гром великий грянетНад сворой псов и палачей,Для нас все так же солнце станетСиять огнем своих лучей.Это есть наш последнийИ решительный бой.С ИнтернационаломВоспрянет род людской.

Париж, июнь 1871 г.

ИНСУРГЕНТПеревод А. Гатова

Жоржу Прото[322]

На бой с жестокой нищетой,На бой с неволей вековойИдя вперед,Он, инсургент, ружье берет.Он — инсургент, он — Человек.Он от ярма ушел навек.Он только разуму покорен.И, солнцем знанья озарен,Алеет ясный небосклон,И мир пред ним лежит просторен.Смельчак, защитник баррикад,С товарищем шутить он рад,В его глазах отваги пламя,Которое всех звезд светлей.Сияет в них огонь идей,В них отразилось наше знамя.Он в дни Коммуны рвался в бой,Дабы земля была одной,Единой. Было бы не просто ль?Природа — общий капитал.Всем человек бы обладал,Всем по потребностям и вдосталь.Он спину выпрямит в борьбе,Машины он возьмет себе:Паровики, станки в движенье.А ведь хозяина рукаТворит из каждого станкаОрудие для угнетенья.Он социальную ведетВойну — с богатыми расчет;И этот бой не прекратится,Пока не всем земля как мать:Рабочий должен голодать,Богач-бездельник веселиться.Буржуазии ренту в пастьОн не желает больше класть,—Мильярды вековечной дани.Так было прежде, так сейчас:Сдирают по три шкуры с вас,Шахтеры, грузчики, крестьяне!Скорбь нашей матери-землиЕму понятна. Мы в пыли,Ярмом придавленные, ропщем.Бороться будет он, покаЗемля из круглого соскаВсех не накормит благом общим.На бой с жестокой нищетой,На бой с неволей вековойИдя вперед,Он, инсургент, ружье берет.

Париж, 1884 г.

по возвращении из изгнания

ЛОТРЕАМОН

Лотреамон (настоящее имя — Изидор Дюкас, 1846–1870). — Биографические сведения о загадочном юноше, избравшем для себя звучный псевдоним «граф де Лотреамон», крайне скудны. Сын сотрудника французского консульства в Монтевидео, он в четырнадцать лет переехал во Францию, после окончания лицея поселился в Париже, издал два своих сочинения — «Песни Мальдорора» (1868–1869) и «Стихотворения. Предисловие к будущей книге» (1870) — и умер при невыясненных обстоятельствах.

Шесть «Песен Мальдорора», лирических поэм в прозе, скреплены сюжетом, напоминающим «романы ужасов». Здесь лихорадочно громоздятся фантасмагорические видения, картины неслыханных злодейств и душераздирающего отчаяния, неожиданно сопрягаются самые далекие образы, пародия и фарс сталкиваются с патетической декламацией. Романтическое своеволие, получившее в этой книге свое предельно эпатирующее выражение, в другом тексте Лотреамона, «Стихотворениях», встречает столь же яростную и до парадокса последовательную отповедь.

Современники просто не заметили Лотреамона; но спустя полвека искания писателей-сюрреалистов сделали его имя, наряду с Рембо, одним из самых актуальных для новейшей французской поэзии.

ПЕСНИ МАЛЬДОРОРА(Фрагмент)Перевод П. Стрижевской

Седой океан, твои хрустальные волны — точно разводы лазури на спинах избитых юнг; ты огромный синяк на теле земли: я люблю это сравнение. Стоит тебе исторгнуть долгий печальный вздох, принимаемый за легкий трепет бриза, — и остается глубокий след в потрясенной нашей душе, а своих возлюбленных ты возвращаешь невольно к памяти о жестокой заре человека, когда он познаёт боль, которая с тех пор его не покидает… Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, твоя сферическая гармония, оживляющая суровый лик геометрии, — с какой силой она мне напоминает о том, как ничтожно малы глаза человека, невзрачные, словно кабаньи глазки, и совершенно круглые, как глаза ночных птиц. Между тем человек во все времена считал себя прекрасным, я же полагаю, что он уверовал в свою красоту только из самолюбия и что на самом деле он безобразен и подозревает это, иначе почему с таким отвращением он смотрит в лицо себе подобным?.. Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, ты символ тождества, ибо ты равен самому себе. Сущность твоя никогда не меняется, и если здесь твои волны бушуют, то где-то на дальних широтах — мертвая зыбь. Тебя не сравнишь с человеком, который останавливается посреди улицы поглазеть на схватку бульдогов, но не остановится, когда мимо движется похоронный кортеж; который утром в добром, а вечером в дурном расположении духа; сегодня смеется, а завтра в слезах… Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, вполне вероятно, что ты таишь в своем лоне грядущую пользу для человека. Ты уже подарил ему кита, но не позволяешь алчному взгляду естествознания проникнуть в святая святых твоего строения: ты скромен. А человек непрестанно хвастает — и все по пустякам… Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, бесчисленные разновидности рыб, вскормленных твоей глубью, не докучают друг другу клятвами в братской любви, живут на свой лад. В различии их нравов и строения тел — объяснение тому, что на первый взгляд может показаться уродством. А вот у человека нет подобных оправданий. На клочке земли теснятся тридцать миллионов существ, полагающих, что им не следует вмешиваться в жизнь соседей, которые, словно корни, вросли в смежный клочок земли. Каждый, от мала до велика, забьется, словно дикарь, в свое логово и лишь изредка выберется наружу, чтобы проведать ближнего, ютящегося в точно таком же логове. Не нужно большого ума, чтобы понять, что единая семья человечества — это утопия. Кроме того, вид твоей жизнетворной груди заставляет невольно задуматься о неблагодарности — ибо сразу вспоминаешь о родителях, полных столь черной неблагодарности к Творцу, что они бросают на произвол судьбы плод своего несчастного союза… Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, всю необъятность твоей массы можно постигнуть, лишь представив себе, какая нужна была мощь, чтобы породить твое огромное тело. Тебя невозможно охватить одним взглядом. Чтобы созерцать тебя, взгляд должен, как телескоп, поворачиваться поочередно ко всем сторонам горизонта; так математик, решая алгебраическое уравнение, должен сперва по отдельности рассмотреть все возможные случаи. Человек поглощает пищу и тратит силы, достойные лучшего применения, чтобы выглядеть толстым. Пусть она раздувается сколько угодно, эта прелестная лягушка, будь спокоен, ей никогда не сравняться с тобой, так, во всяком случае, мне кажется… Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, твои воды горьки, — так горчит желчь, изливаемая критикой на искусство, на науку — на все. Гения выдают за идиота, стройный слывет горбуном. Насколько же ясно человек должен осознавать свое ничтожество (которым он на три четверти обязан самому себе), чтоб так себя бичевать!.. Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, несмотря на все совершенство их методов, на все ухищрения их наук, люди до сих пор не смогли измерить головокружительную глубину твоих бездн, самые длинные, самые тяжелые лоты оказались бессильны: только рыбам это доступно — не человеку. Часто я думал: что же легче познать — глубину океана или глубину человеческого сердца? Сколько раз, на борту корабля, когда луна неровно качалась между мачтами, я, забыв обо всем на свете, тер виски и ловил себя на том, что пытаюсь ответить на этот вопрос. Что бездоннее, что непроницаемее — океан или человеческое сердце? Если тридцать лет житейского опыта могут хоть как-то склонить в ту или другую сторону чашу весов, да будет мне позволено сказать: какой бы ни была таинственная глубина океана, ее нельзя сравнить с человеческим сердцем. Мне доводилось общаться с добродетельными людьми. Оли умирали в шестьдесят, и про них говорили: «Да, они творили добро на земле, они были милосердны, вот и всё, это так просто, что всякий может последовать их примеру…» Но кто поймет, почему двое влюбленных, еще вчера боготворивших друг друга, сегодня из-за одной превратно понятой фразы расходятся, терзаемые уколами ненависти, мести, любви и угрызений, бредут один на восток, а другой на запад и не встречаются больше, замкнувшись в своей одинокой гордыне? Каждый день поражаешься этому чуду, но от этого оно не становится менее поразительным. Кто поймет, почему мы смакуем не только большие несчастья себе подобных, но и мелкие неприятности своих самых близких друзей, хотя одновременно они нас и огорчают? Прекрасный пример, чтобы подвести черту: человек лицемерно говорит «да», а думает «нет». Не потому ли только молодняк человечьего стада доверяет друг другу и не эгоистичен. Психологии предстоит еще немало потрудиться… Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, ты так могуществен, что люди познали это на своем горьком опыте. Тщетно напрягали они все силы и способности, — невозможно справиться с тобой. Они лишь обрели властелина. Конечно, ведь они столкнулись с чем-то более сильным. Имя ему: океан. Ты внушаешь им ужас, и они уважают тебя. Как грациозно, легко и изящно пляшут по твоей прихоти их самые тяжелые корабли! Ты заставляешь их взлетать до небес и нырять в бездны твоих владений, на зависть любому акробату. Пусть считают, что им повезло, те из них, кого ты не похоронил в своих клокочущих складках и не отправил на дно, в недра вод, без помощи рельсов и шпал узнать о самочувствии рыб, а заодно — разобраться в своем собственном самочувствии. Человек твердит: «Я умнее, чем океан». Возможно. Даже наверняка так и есть. Но океан для него опаснее, чем он для океана, вряд ли нужно доказывать это. Океан, седой патриарх, наблюдатель, переживший детство нашего шаткого шара, улыбается, с жалостью взирает на морские битвы народов. Вот они, сотни левиафанов, выпестованных рукой человека. Напыщенные приказы военачальников, крики раненых, грохот пушек, и весь этот шум ради мгновенного уничтожения. Похоже на то, что драма завершена и океан все вобрал в свое чрево. Огромна его глотка, расширенная книзу, а там — неизвестность. И в довершение этой жалкой, отнюдь не занимательной комедии в вышине пролетает отставший от стаи аист и кличет: «Ну и ну, это ни на что не похоже, только что внизу были темные точки, моргнул — и их нет…» Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, великий холостяк, когда в торжественном одиночестве ты обозреваешь пределы своих бесстрастных владений, ты вправе гордиться своим великолепием и той непритворной хвалой, которую я тебе воздаю. Сладострастно окутанный ленивой влагой испарений, с величавой медлительностью (и это, пожалуй, самый царственный из всех признаков власти), овеянный сумраком тайны, ты катишь на темном просторе свои тяжелые волны, исполненный вечного сознания исполинской силы. Они встают параллельно, гряда за грядой. Едва опадает одна, как другая идет ей навстречу в печальном кипении пены и тает, чтоб убедить нас, что все — только пена. (Так и люди, эти живые волны, умирают один за другим, в томительном однообразии, и не слышно даже шороха пены.) Перелетная птица отдыхает доверчиво на гребнях волны, отдаваясь плавным и горделивым взлетам, пока в костях ее крыльев не родится привычная сила для воздушного странствия. Я бы хотел, чтобы величие человека воплотило в себе хотя бы отблеск твоего величия. Я требую многого, — но ведь это — во славу твою. Высота твоего духа — прообраз бесконечности, он прекрасен, как мысль философа, как любовь женщины, как божественная красота птицы, как прозренье поэта… А сам ты прекраснее ночи. Ответь, океан, ты хочешь быть моим братом? Бушуй же, бушуй… Так, еще яростней, если хочешь, чтоб я сравнил тебя с гневом господним. Выпусти мертвенно-синие когти, процарапай дорогу в своем собственном лоне… Разве это не чудо! Вздымай свои мрачные волны, мерзкий океан, понятный лишь мне одному, я простираюсь ниц пред тобой. Величие людей вторично, оно не внушает мне трепета, но ты!.. Ты меня завораживаешь. Когда ты несешь высокий и грозный вал, окруженный свитой извилистых складок, буйный и жуткий вал, когда катишь перед собой гряды волн, сознавая свое предназначенье, а в твоей глубинной груди, словно раздираемой неведомыми мне угрызениями, нарастает вечный рокот, которого люди страшатся даже в укрытии на берегу, — в эту пору я вижу, что не могу считаться ровней тебе. Поэтому, смирившись с твоим превосходством, я бы отдал тебе всю мою любовь (никто не ведает всей меры любви, таящейся в моем стремлении к прекрасному), если бы ты не вызывал во мне мучительных мыслей о моих братьях, являющих жалкую противоположность тебе, наталкивающих на самые шутовские сравнения, — и я не в силах тебя любить, я тебя ненавижу. Зачем же в тысячный раз я спешу к тебе, к твоим объятьям, которые дружески раскрываются мне навстречу, охлаждая мой пылающий лоб? Мне неведомо твое тайное предназначенье, но все, что связано с тобой, меня привлекает. Скажи, не ты ли обиталище князя тьмы? Скажи, скажи мне это, океан (мне одному, чтобы не расстраивать тех, кто до сих пор живет одними иллюзиями), не дыхание ли Сатаны вызывает бури и вздымает твои соленые воды до облаков? Ты должен мне ответить, — я возрадуюсь, узнав, что ад так близко от человека. Я хочу, чтобы это стало последней строфой моего гимна. И здесь я еще раз приветствую тебя и, прощаясь, низко кланяюсь тебе в пояс, седой океан с хрустальными волнами. На глаза набегают слезы, и я не в силах продолжать, потому что я чувствую — настало время вернуться к людям, к их грубым обличьям… Смелее! Соберемся с силами и свершим, исполняя свой долг, наш путь на этой земле… Приветствую тебя, седой океан!

АРТЮР РЕМБО

Артюр Рембо (1854–1891). — К девятнадцати годам отчаявшись в дерзких замыслах преобразить саму сущность поэзии, а с нею и всю неприемлемую, «ненастоящую» жизнь, Рембо навсегда отказался от литературы, покинул Европу и занялся торговлей в пустынях Африки. Вернуться во Францию его заставила только смертельная болезнь.

Неукротимая мятежность сказалась уже в первых стихах Рембо, написанных почти подростком; таковы и несколько пьес, посвященных Парижской Коммуне. Гнев, презрение, сострадание, нежность обретают у него напряженность почти экстатическую. Стремление передать в стихе не постигаемое логикой, доступное лишь «ясновидению», особенно настойчиво в «Последних стихотворениях» (1872) и цикле стихотворений в прозе «Озарения» (1872–1873). Трагическая книга «Сквозь ад» (1873) рассказывает об этом опыте и его крахе; но поэтический эксперимент Рембо оказался необходим для всего дальнейшего пути французской лирики. В XX веке во французской словесности сложился подлинный культ Рембо.

ЗЛОПеревод М. Яснова

Пока над головой свистят плевки картечи,Окрашивая синь кровавою слюной,И, сотни тысяч тел сжигая и калеча,Злорадный властелин полет бросает в бой;Пока скрежещет сталь, сводя с ума бегущих,И грудою парной растет в полях зола,—Бедняги мертвецы! В твоих, природа, кущах!Зачем же ты людей так свято создала? —В то время бог, смеясь и глядя на узорыПокровов, алтарей, на блеск тяжелых чаш,Успев сто раз на дню уснуть под «Отче наш»,Проснется, ощутив тоскующие взорыСкорбящих матерей: они пришли, — и что ж? —Он с жадностью глядит на их последний грош.

РУКИ ЖАН-МАРИПеревод П. Антокольского

Ладони этих рук простертыхДубил тяжелый летний зной.Они бледны, как руки мертвых,Они сквозят голубизной.В какой дремоте вожделений,В каких лучах какой луныОни привыкли к вялой лени,К стоячим водам тишины?В заливе с промыслом жемчужным,На грязной фабрике сигарИль на чужом базаре южномПокрыл их варварский загар?Иль у горячих ног мадонныИх золотой завял цветок,Иль это черной беладонныСтруится в них безумный сок?Или, подобно шелкопрядам,Сучили синий блеск они,Иль к склянке с потаенным ядомСклонялись в мертвенной тени?Какой же бред околдовал их,Какая льстила им мечтаО дальних странах небывалыхУ азиатского хребта?Нет, не на рынке апельсинном,Не смуглые у ног божеств,Не полоща в затоне синемПеленки крохотных существ;Не у поденщицы сутулойТакая жаркая ладонь,Когда ей щеки жжет и скулыКостра смолистого огонь.Мизинцем ближнего не тронув,Они крошат любой утес,Они сильнее першеронов,Жесточе поршней и колес.Как в горнах красное железо,Сверкает их нагая плотьИ запевает «Марсельезу»И никогда — «Спаси, господь».Они еще свернут вам шею,Богачки злобные, когда,Румянясь, пудрясь, хорошея,Вы засмеетесь без стыда!Сиянье этих рук влюбленныхМальчишкам голову кружит.Под кожей пальцев опаленныхОгонь рубиновый бежит.Обуглив их у топок чадных,Голодный люд их создавал.Грязь этих пальцев беспощадныхМятеж недавно целовал.Безжалостное солнце мая[323]Заставило их побледнеть,Когда, восстанье поднимая,Запела пушечная медь.О, как мы к ним прижали губы,Как трепетали дрожью их!И вот их сковывает грубоКольцо наручников стальных.И, вздрогнув, словно от удара,Внезапно видит человек,Что, не смывая с них загара,Он окровавил их навек.

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬПеревод Д. Бродского

Те, что мной управляли, попали впросак:Их индейская меткость избрала мишенью,Той порою как я, без нужды в парусах,Уходил, подчиняясь речному теченью.Вслед за тем, как дала мне понять тишина,Что уже экипажа не существовало,Я, голландец, под грузом шелков и зернаВ океан был отброшен порывами шквала.С быстротою планеты, возникшей едва,То ныряя на дно, то над бездной воспрянув,Я летел, обгоняя полуострова,По спиралям сменяющихся ураганов.Черт возьми! Это было триумфом погонь!Девять суток — как девять кругов преисподней!Я бы руганью встретил маячный огонь,Если б он просиял мне во имя господне!И как детям вкуснее всего в их годаГоворит кислота созревающих яблок,В мой расшатанный трюм прососалась вода,Руль со скрепов сорвав, заржавелых и дряблых.С той поры я не чувствовал больше ветров —Я всецело ушел, окунувшись, назло им,В композицию великолепнейших строф,Отдающих озоном и звездным настоем.И вначале была мне поверхность видна,Где утопленник — набожно подняты брови —Меж блевотины, желчи и пленок винаПроплывал, — иногда с ватерлинией вровень,Где сливались, дробились, меняли местаПервозданные ритмы, где в толще прибояОслепительные раздавались цвета,Пробегая, как пальцы вдоль скважин гобоя.Я знавал небеса гальванической мглы,Случку моря и туч и бурунов кипенье,И я слушал, как солнцу возносит хвалыРастревоженных зорь среброкрылое пенье.На закате, завидевши солнце вблизи,Я все пятна на нем сосчитал. Позавидуй!Я сквозь волны, дрожавшие, как жалюзи,Любовался прославленною Атлантидой.С наступлением ночи, когда темнотаСтановилась торжественнее и священней,Я вникал в разбивавшиеся о бортаПредсказанья зеленых и желтых свечений.Я следил, как с утесов, напрягших крестцы,С окровавленных мысов под облачным тентомВ пароксизмах прибоя свисали сосцы,Истекающие молоком и абсентом.А вы знаете ли? Это я пролеталСреди хищных цветов, где, как знамя Флориды,Тяжесть радуги, образовавшей портал,Выносили гигантские кариатиды.Область крайних болот, тростниковый уют,—В огуречном рассоле и вспышках метанаС незапамятных лет там лежат и гниютПлавники баснословного Левиафана.Приближенье спросонья целующих губ,Ощущенье гипноза в коралловых рощах,Где, добычу почуя, кидается вглубьПерепончатых гадов дымящийся росчерк.Я хочу, чтобы детям открылась душа,Искушенная в глетчерах, рифах и мелях,В этих дышащих пеньем, поющих дыша,Плоскогубых и голубобоких макрелях.Где Саргассы развертываются, храняСотни мощных каркасов в глубинах бесовских,Как любимую женщину, брали меняВоспаленные травы в когтях и присосках.И всегда безутешные — кто их поймет? —Острова под зевающими небесами,И раздоры парламентские, и пометГлупышей, болтунов с голубыми глазами.Так я плавал. И разве не стоил он свеч,Этот пьяный, безумный мой бег, за которымНе поспеть, — я клянусь! — если ветер чуть свеж,Ни ганзейцам трехпарусным[324], ни мониторам[325].Пусть хоть небо расскажет о дикой игре,Как с налету я в нем пробивал амбразуры,Что для добрых поэтов хранят винегретИз фурункулов солнца и сопель лазури.Как со свитою черных коньков я впередМчал тем временем, как под дубиной июлейВ огневые воронки стремглав небосводРушил ультрамарин в грозном блеске и гуле.Почему ж я тоскую? Иль берег мне мил?Парапетов Европы фамильная дрема?Я, что мог лишь томиться, за тысячу мильЧуя течку слоновью и тягу Малынтрома.Да, я видел созвездия, чей небосклонДля скитальцев распахнут, людей обойденных.Мощь грядущего, птиц золотых миллион,Здесь ли спишь ты, в почах ли вот этих бездонных?Впрочем, будет! По-прежнему солнца горьки,Исступленны рассветы и луны свирепы,—Пусть же бури мой кузов дробят на куски,Распадаются с треском усталые скрепы.Если в воды Европы я все же войду,Ведь они мне покажутся лужей простою,—Я — бумажный кораблик, — со мной не в ладуМальчик, полный печали, на корточках стоя.Заступитесь, о волны! Мне, в стольких моряхПобывавшему, — мне, пролетавшему в тучах,—Плыть пристало ль сквозь флаги любительских яхтИль под страшными взорами тюрем плавучих?

СЧАСТЬЕПеревод А. Ревича

Светлый дом! Дни весны!Кто из нас без вины?Светлый дом! Дни весны!Чудесам учусь у счастья,Каждый ждет его участья.Пусть ворвется утро в домЗвонким галльским петухом!Что еще мне в жизни надо?Радость — высшая награда.Чар ее не побороть,И душа в плену и плоть.Слов своих не понимаешь,Улетают — не поймаешь.Светлый дом! Дни весны!

РАЗУМУПеревод Н. Стрижевской

Твой взмах руки, как удар барабана, — начало новой гармонии, звон всех созвучий.

Твои шаги: подъем воли людских, зов «вперед».

Ты головой качнешь: новая любовь! Ты голову поверяешь: новая любовь!

«Судьбу измени, от горя храни, пусть времена вспять идут», — дети твои поют. «В непостижимую даль вознеси наши стремления и наши дни», — к тебе простирают руки.

Грядущий из всегда и уходящий всюду.

РАССВЕТПеревод А. Ревича

Я обнял летнюю зарю.

Усадьба еще не проснулась: ни шороха в доме. Вода была недвижна. И скопища теней еще толпились на лесной дороге. Я шел, тревожа сон прохладных и живых дыханий. Вот-вот раскроют глаза самоцветы и вспорхнут бесшумные крылья.

Первое приключенье: на тропинке, осыпанной холодными, тусклыми искрами, мне поклонился цветок и назвал свое имя.

Развеселил меня золотой водопад, струящий светлые пряди сквозь хвою. На серебристой вершине ели я заметил богиню.

И стал я срывать один покров за другим. Шагая просекой, я взмахивал руками. Пробегая равниной, о заре сообщил петуху. Она убегала по городским переулкам, среди соборов и колоколен, и я, как бродяга, гнал ее по мраморной набережной. Наконец я настиг ее у опушки лаврового леса, и на нее набросил все сорванные покрывала, и ощутил ее исполинское тело. И падают у подножия дерева заря и ребенок.

Когда я проснулся, был полдень.

ОТЪЕЗДПеревод Н. Стрижевской

Довольно видено. Видения являлись во всех обличьях.

Довольно слышано. Гул городов по вечерам, под солнцем, — вечно.

Довольно познано. Все остановки жизни. — О, зрелища и звуки!

Теперь отъезд к иным шумам и ощущеньям!

УТРОПеревод Н. Стрижевской

Неужели у меня была однажды молодость, дивная, героическая, легендарная, золотыми буквами следовало бы начертать на ней — слишком повезло! За какие грехи, за какие преступления заслужил я сегодняшнее бессилие? Вы желали бы, чтобы звери рыдали от горя, больные утратили надежду, а мертвые потеряли покой, — попробуйте описать мое падение и мои сны. Сегодня я только причитаю, как нищий с бесконечными «Отче наш» и «Аве Мария». Я разучился говорить!

И все же я считаю, что сегодня я завершил свой рассказ об аде. А это был подлинный ад, тот самый исконный ад, куда дверь мне отворил сын человека.

В той же пустыне, в той же ночи мои воспаленные веки всегда раскрывались при свете серебряной звезды, всегда, когда хранили еще неподвижность властители жизни, трое волхвов[326]: сердце, душа и ум. Когда, когда пойдем мы через реки и горы приветствовать новый труд и новую мудрость, бегство тиранов и демонов, конец суеверий, чтоб славить — первыми — Рождество на земле!

Песня небес, шествие народов! Рабы, не станем проклинать жизнь!

ШАРЛЬ КРО

Шарль Кро (1842–1888). — Поэт был наделен блестящими дарованиями в самых различных областях: он изобрел еще до Эдисона фонограф, цветную фотографию, изучал возможности межпланетной связи. И его поэзии свойственно разнообразие интонаций. Изящество и грусть любовной лирики здесь сменяются метким шаржем, разочарование и надломленная усталость соседствуют с гордым самоутверждением; но неизменно подвижность воображения сочетается с изысканной прозрачностью поэтического языка и всепроникающей иронией.

Кро жил в самой гуще парижской литературно-артистической богемы, в молодости был близок с Верленом и Рембо. Ни научные открытия, ни стихи не принесли ему славы при жизни. Он смог опубликовать лишь один, весьма холодно встреченный, сборник — «Сандаловый ларец» (1873); остальные сочинения были изданы уже после его смерти («Ожерелье из когтей», 1908). Только XX век дал поэту подлинное признание.

ИТОГПеревод М. Ваксмахера

Мне грезилось, помню, — в саду на зареМы тешимся с милой в любовной игре,И замок волшебный горит в серебре…Ей было шестнадцать и столько же мне.От счастья хмелея, в лесу по веснеЯ ехал с ней рядом на рыжем коне…Прошла-пролетела мечтаний пора,Душа одряхлела. В кармане дыра.Зато в шевелюре полно серебра.Ушедших друзей вспоминаю в тоске.А грезы, как звезды, — дрожат вдалеке.А смерть караулит меня в кабаке.

СУШЕНАЯ СЕЛЕДКАПеревод Ин. Анненского

Видали ль вы белую стену — пустую, пустую, пустую?Не видели ль лестницы возле — высокой, высокой, высокой?Лежала там близко селедка — сухая, сухая, сухая…Пришел туда мастер, а руки — грязненьки, грязненьки, грязненьки.Принес молоток свой и крюк он — как шило, как шило, как шило…Принес он и связку бечевок — такую, такую, такую.По лестнице мастер влезает — высоко, высоко, высоко,И острый он крюк загоняет — да туки, да туки, да туки!Высоко вогнал его в стену — пустую, пустую, пустую;Вогнал он и молот бросает — лети, мол, лети, мол, лети, мол!И вяжет на крюк он бечевку — длиннее, длиннее, длиннее,На кончик бечевки селедку — сухую, сухую, сухую.И с лестницы мастер слезает — высокой, высокой, высокойИ молот с собою уносит — тяжелый, тяжелый, тяжелый,Куда, неизвестно, но только — далеко, далеко, далеко.С тех пор и до этих селедка — сухая, сухая, сухая,На кончике самом бечевки — на длинной, на длинной, на длинной,Качается тихо, чтоб вечно — качаться, качаться, качаться…Сложил я историю эту — простую, простую, простую,Чтоб важные люди, прослушав, сердились, сердились, сердилисьИ чтоб позабавить детишек таких вот… и меньше… и меньше…

ТРИСТАН КОРБЬЕР

Тристан (настоящее имя — Эдуар-Жоакен) Корбьер (1845–1875). — Мечтал о судьбе моряка, но, с шестнадцати лет изуродованный жестоким ревматизмом, не мог осуществить ни этой своей страсти, ни других юношеских надежд. Боль и отчаяние, которые в повседневной жизни Корбьер прятал за эксцентричностью привычек, в его лирике прорываются сквозь горькую издевку надо всем на свете, и прежде всего над самим собой, сквозь подчеркнутую противоречивость поэтического автопортрета, неровные, торопливые ритмы. Многие строки Корбьера вдохновлены обычаями и ландшафтами родной Бретани; его излюбленные персонажи — люди моря и парии: бродяги, проститутки. Изданный в 1873 году (за счет автора) сборник стихов «Желтая любовь» остался незамеченным. Лишь десять лет спустя имя Корбьера извлек из забвения Верлен, посвятив ему первый из своей серии очерков «Проклятые поэты».

СКВЕРНЫЙ ПЕЙЗАЖПеревод Бенедикта Лившица

Песок и прах. Волна хрипит и тает,Как дальний звон. Волна. Еще волна,—Зловонное болото, где глотаетБольших червей голодная луна.Здесь медленно варится лихорадка,Изнемогает бледный огонек,Колдует заяц и трепещет сладкоВ гнилой траве, готовый наутек.На волчьем солнце расстилает прачкаБелье умерших — грязное тряпье,И, все грибы за вечер перепачкавХолодной слизью, вечное своеНесчастие оплакивают жабыРазмеренно-лирическим «когда бы».

ДНЕВНОЙ ПАРИЖПеревод М. Яснова

Гляди-ка — ну и ну, что в небесах творится!Огромный медный таз, а в нем жратва дымится,Дежурные харчи бог-повар раздает,В них пряностью — любовь, приправой острой — пот.Толпой вокруг огня теснится всякий сброд,И пьяницы спешат рассесться и напиться,Тухлятина бурлит, притягивая лицаЗамерзших мозгляков, чей близится черед.Для всех ли этот пир, обильный, долгожданный,Весь этот ржавый жир, летящий с неба манной?Нет, мы всего одну бурду собачью ждем.Над кем-то тишь и свет, но дождь и мрак над нами,Наш черный котелок давно забыл про пламя.И злобой мы полны, и желчью мы живем.А я бываю сыт и медом и гнильем.

* * *

«Смеешься? Что ж! Потешимся отравой…»Перевод М. Яснова

Смеешься? Что ж! Потешимся отравой.Шут Мефистофель, наливай вина!Чтоб сердце запузырилось кровавойХаркотиной — сквозь губы — как слюна.К чертям любовь! Докучною забавойУтешиться ль? Грядущая ценаТебе — ты сам. О, провонявший славой,Наполни грудь миазмами до дна!Довольно! Вон! Окончена пирушка,Тебе сума — последняя подружка,А револьвер — последний твой дружок.Забавно прострелить себе висок!…Иль, доживая, молча, без оглядки,В глухом похмелье пей судьбы остатки.

ТРУБКА ПОЭТАПеревод Р. Березкиной

Я — трубка бедного пиита.Ему я пища и защита.Когда химеры с потолкаК нему слетаются на лоб,Я дым над ним пускаю, чтобЕму не видеть паука.Пред ним рисую я пейзажи,Моря, пустыни и миражи.Блуждает взгляд его, как вдруг,Сгущаясь, дым знакомой теньюПлывет подобно привиденью —И он кусает мой мундштук.И новым вихром я разрушуОковы, жизнь открою, душу.…Вот гасну я. Уснул мой друг.Твой зверь молчит, спи вместе с ним,Плети виденья до рассвета.Дым вышел весь. А верно ль это,Что все на свете только Дым?

ДУДОЧКАПеревод А. Парина

Покойся в неге, злой коваль цикад!Тебя укроют заросли пырея,И в их ветвях, от радости хмелея,Цимбалами цикады зазвенят.Росой поутру розы запестрят,И ландыши взрастут, как плат, белея…Покойся в неге, злой коваль цикад!Взревут ветра чредой угрюмых стад;Курносой Музе здесь куда милее —Твой черный рот намажет эта феяСтихами, что больную плоть пронзят…Покойся в неге, злой коваль цикад!

ЖЕРМЕН НУВО

Жермен Нуво (1852–1920). — В 70-х годах спутник Рембо, затем Верлена в странствиях по Европе, Нуво, подобно им, оказался неспособен вписаться в рамки «нормального» существования. Пережив к сорока годам сильнейший душевный кризис, он так и не вернулся к своей службе школьного учителя рисования, хотя не раз пробовал это сделать. Он просит милостыню на папертях церквей, совершает в одиночку паломничества к святым местам, скитается по Алжиру и Палестине, самой жизнью пытаясь воплотить свой идеал истинного христианства. Остаток дней Нуво провел в родном городке, затерянном в холмах Прованса.

В отличие от Рембо, Жермен Нуво не отрекался от поэзии, однако публикации своих вещей упрямо противился. Его книги выходили либо тайно от автора («Доктрина любви», 1904), либо уже после его смерти («Валентины», 1922). Поклонение богу, отождествляемому то с «природой», то с «красотой», в лирике Нуво переплетается с другой, не менее для него важной, темой — земной страстью к женщине. За обеими ипостасями поэзии Нуво стоит чувство, внушившее ему название одного стихотворения: «Любовь к любви».

ЛЮБОВЬПеревод О. Чухонцева

Мне все невзгоды нипочем,Ни боли не боюсь, ни муки,Ни яда, скрытого вином,Ни зуба жалящей гадюки,И ни бандитов за спиной,И ни тюремной их поруки,Пока любовь твоя со мной.Что мне какой-то костолом,Что ненависть мне, что потугиКорысти, машущей хвостомУгодливей дворовой суки;Что битвы барабанный бойИ сабель выпады и трюки,Пока любовь твоя со мной.Пусть злоба черная котомСвернется — не сверну в испуге,Неотвратимым чередомПриму несчастья и недуги;Чисты душа моя и руки,И что мне князь очереднойИ что мне короли и слуги,Пока любовь твоя со мной.

Посылка

Тебе, возлюбленной, подруге,Клянусь: бессилен бог любойМне приказать: «Умри в разлуке!»Пока любовь твоя со мной.

БЛЕДНОЕ ДИТЯПеревод О. Чухонцева

Это палый лист блестящий,Низко по ветру летящий,Это месяца ладья,Это солнца восходящийСвет, под ним — любовь моя,Бледный облик малолетки:Плод, томящийся на ветке!Ночь сойдет — взойдет, сверкая,Мученица дорогая,Та, что ярче лишь цветет,К бледности своей взывая,И душе — ее восход,Как заря с луной в придачуСтранствующим наудачу!В этом личике искритсяЧистый свет отроковицы,Дух скитальческой поры.Это голос темнолицейМатери и взгляд сестры.И мою судьбу пытаетТа, что бледностью блистает!

СТЕФАН МАЛЛАРМЕ

Стефан Малларме (1842–1898). — Начав в 60-е годы как почитатель Бодлера и Эдгара По, вскоре занял положение главы и теоретика школы французского символизма; в его парижской квартире регулярно, по вторникам, собирались поэты символистского круга. Оставшаяся от него небольшая книга стихов самому Малларме представлялась лишь фрагментом задуманного им целого, совершенство которого должно было противостоять болезненно остро ощущаемому несовершенству бытия. Поэзия Малларме стремится «описывать не вещи, а впечатления от них»; слово у него не прямо обозначает предмет, но, подобно музыкальной фразе, становится сложным единством самого своего звучания и вызываемых этими звуками ассоциаций. Том не менее в изощренном шифре его лирики мир не вовсе теряет свою материальную отчетливость. Формальные эксперименты Малларме касаются прежде всего синтаксического строя стиха, не нарушая, за редкими исключениями, традиций французской просодии и лексической нормы.

ВИДЕНИЕПеревод С. Петрова

Взгрустнулось месяцу.В дымящихся цветах,Мечтая, ангелы на мертвенных альтахИграли, а в перстах и взмах и всхлип смычковыйСкользил, как блеклый плач, по сини лепестковой.Твой первый поцелуй был в этот день святой.Задумчивость, любя язвить меня тоской,Хмелела, зная толк во скорби благовонной,Оставшейся от урожая Грезы сонной,Когда без горечи, без винной гари хмель.Я брел, вонзая взор в издряхшую панель,И вдруг с улыбкою и солнцем на прическеТы появилась на вечернем перекрестке,Как фея та, что шла, в былом мне сея свет,По снам балованным минувших детских лет,И у нее из рук небрежных, нежно-хворых,Душистых белых звезд валился снежный ворох.

ЗВОНАРЬПеревод Р. Березкиной

Той порою, когда колокольного звонаЗолотую струю принимает заряИ кидает ребенку, что в гуще паслёнаС херувимом резвится позадь алтаря,Звонаря задевает крылами ворона,Что внимает латыни из уст звонаря,Оседлавшего камень, подобие трона,На веревке истлевшей высоко паря.Это я! Среди ночи, стесненной желаньем,Я напрасно звоню, Идеалы будя,И трепещут бумажные ленты дождя,И доносится голос глухим завываньем!Но однажды все это наскучит и мне:Я с веревкой на шее пойду к Сатане.

ВЕСЕННЕЕ ОБНОВЛЕНИЕПеревод С. Петрова

Недужная весна печально и светлоЗимы прозрачное искусство разломала,И в существе моем, где кровь владычит вяло,Зевотой долгою бессилье залегло.Окован череп мой кольцом, и, как в могиле,Парные сумерки давно седеют в нем,И, грустен, я в полях брожу за смутным сномТам, где спесивые посевы в полной силе.И валит с ног меня деревьев аромат,Измученный, ничком мечте могилу роюИ землю я грызу, где ландыши звенят,Боясь, обрушенный, восстать опять тоскою…А на плетне Лазурь смеется и рассветПестро расцветших птиц щебечет солнцу вслед.

ВЗДОХПеревод Э. Липецкой

Твой незлобивый лоб, о тихая сестра,Где осень кротко спит, веснушками пестра,И небо зыбкое твоих очей бездонныхВлекут меня к себе, как меж деревьев сонных,Вздыхая, водомет стремится вверх, в Лазурь,В Лазурь октябрьскую, не знающую бурь,Роняющую в пруд, на зеркало похожий,—Где листья ржавые, в тоске предсмертной дрожи,По ветру носятся, чертя холодный след,—Косых своих лучей прозрачно-желтый свет.

МОРСКОЙ ВЕТЕРПеревод Э. Липецкой

Увы, устала плоть и книги надоели.Бежать, бежать туда, где птицы опьянелиОт свежести небес и вспененной воды!Ничто — ни пристально глядящие садыНе прикуют души, морями окропленной,—О, ночи темные! — ни лампы свет зеленыйНа белых, как запрет, нетронутых листах,Ни девочка-жена с ребенком на руках.Уеду! Пароход, к отплытию готовый,Срываясь с якорей, зовет к природе новой.Издевкою надежд измучена, ТоскаК прощальной белизне платков еще близка…А мачты, может быть, шлют бурям приглашенье,И ветер клонит их над кораблекрушеньемУже на дне, без мачт, вдали от берегов…Душа, ты слышишь ли — то песня моряков?

ГРОБНИЦА ЭДГАРА ПОЭПеревод Ин. Анненского

Лишь в смерти ставший тем, чем был он изначала,Грозя, заносит он сверкающую стальНад непонявшими, что скорбная скрижальЦарю немых могил осанною звучала.Как гидра некогда отпрянула, виясь,От блеска истины в пророческом глаголе,Так возопили вы, над гением глумясь,Что яд философа развел он в алкоголе.О, если туч и скал осиля тяжкий гнев,Идее не дано отлиться в барельеф,Чтоб им забвенная отметилась могила,Хоть ты, о черный след от смерти золотой,Обломок лишнего в гармонии светила,Для крыльев Дьявола отныне будь метой.

ЛЕБЕДЬПеревод М. Волошина

Могучий, девственный, в красе извивных линий,Безумием крыла ужель не разорветОн озеро мечты, где скрыл узорный инейПолетов скованных прозрачно-синий лед.И Лебедь прежних дней, в порыве гордой муки,Он знает, что ему не взвиться, не запеть:Не создал в песне он страны, чтоб улететь,Когда придет зима в сиянье белой скуки.Он шеей отряхнет смертельное бессилье,Которым вольного теперь неволит даль,Но не позор земли, что приморозил крылья.Он скован белизной земного одеяньяИ стынет в гордых снах ненужного изгнанья,Окутанный в надменную печаль.

ЛЕТНЯЯ ПЕЧАЛЬПеревод А. Ревича

Лежишь, усталая, под солнцем, на песке,В огне твоих волос играет луч с волною,Он курит фимиам, припав к твоей щекеИ слезы примешав к любовному настою.Под дрожью губ моих ты говоришь в тоске,Как бы в укор лучам, их белизне и зною:«Под сенью древних пальм, в пустынном далекаЕдиной мумией нам не почить с тобою!»Но волосы твои — прохладная струя:В них душу утопить, достичь Небытия.Ведь ты не ведаешь, в чем состоит забвенье.О, вкус твоих румян и соль слезы твоей!Быть может, в них найду для сердца исцеленье,Покой голубизны, бесчувственность камней.

ЗДРАВИЦАПеревод М. Талова

Игрушка, пена, свежий стихЧуть обозначился бокалом:Так стонет стая, сжата валомСирен в просторах вод морских.О, разные друзья, средь нихПлывем, я — кормщик в боте малом,Вы ж — на носу, рассекшем жаломВал зим и молний заревых;Под хмелем радостным прибоя,Не опасаясь качки, стоя,Я поднимаю этот тост,Риф, одиночество, светила,За всех, кто бы ни стоил звезд,Заботы белого ветрила.

ПОЛДЕНЬ ФАВНА(Фрагмент)Перевод И. Эренбурга

Фавн

Когда в истоме утро хочет оборотьЖару и освежить томящуюся плоть,Оно лепечет только брызгами свирелиМоей, что на кусты росой созвучий сели.Единый ветр из дудки вылететь готов,Чтоб звук сухим дождем рассеять вдоль лесов,И к небесам, которых не колеблют тучи,Доходит влажный вздох, искусный и певучий.О сицилийского болота тихий брег,Как солнце, гордость сушит твой унылый век.Под лепестками ярких искр тверди за мною:«Что здесь, тростник срезая, приручал его я,Когда средь золота зеленого лугов,Средь пышных лоз и влагу сеющих ручьев,Как будто зверя белизну, узрел я, в лепи,Тех нимф и негу плавную движений.И при начальном звуке дудки взвился рядПугливых лебедей, не лебедей — наяд».Я, опаленный и недвижный, в полдень гнева,Не зная, отчего свирели сладкие напевы,Которые звучат в жестокой тишине,Рассеивают их, давно желанных мне,Один, и надо мной лишь солнца блеск старинный,Встаю, подобный, лилия, тебе, невинной.И грудь моя показывает тайный следКакого-то укуса, но не ласки, нет,Не беглый знак витающего поцелуя,Богини зуб его мне подарил, тоскуя,Но тайна вот она — воздушна и легкаИз уст идет играющего тростника.Он думает, что мы увлечены напрасноСвоей игрой, которую зовем прекрасной,Украсив, для забавы, таинством любовь,Глаза закрыв и в темноте рыдая вновьНад сновиденьем бедер и над спин загадкой,Мы эти сны, пришедшие к душе украдкой,Зачем-то воплотим в один протяжный звук,Что скучно и бесцельно зазвучит вокруг.Коварный Сиринкс[327], бегства знак, таи свой шорохИ жди меня, вновь зацветая на озерах.Я вызову, срывая пояс с их теней,Богинь. Так, чтоб не знать укоров прежних дней.Я, виноград срывая, пьяный негой сока,Пустую гроздь, насмешник, подымал высоко,И в кожицы я дул, чтоб, жадный и хмельной,Глядеть сквозь них на вечер, гасший надо мной.О нимфы, дуйте в разные воспоминанья!«Мой жадный глаз, камыш сверля, тая желанья,Движенье нимф, купавших сладостный ожог,В воде кричавших бешено, заметить мог.Но вот восторг исчез внезапно, тела чудо,Средь дрожи блеска вашего, о изумруды!Бегу и вижу спящих дев, упоеныИстомой вместе быть, их руки сплетены,Несу, не размыкая рук их, прочь от света,В густую тень, где розы, солнцем разогреты,Благоухают, игры дев храня,Их делая подобными светилу дня».Люблю тебя я, девственницы гнев и белый,Священный груз враждебного и злого тела,Которое скользит от раскаленных губ,От жажды их. Как затаенный страх мне люб,От диких игр неистовой до сердца слабой,Которая невинность потерять могла бы,От плача влажная, иль, может быть, одна,Иным туманом радости окружена.«Их первый страх преодолеть, рукой дрожащейРаспутать их волос нетронутые чащи,Разнять упорные уста для близких нег —Я это совершил, и свой багровый смехЯ спрятал на груди одной из них, другаяЛежала рядом, и, ее рукой лаская,Я жаждал, чтоб сестры растущий быстро пылЕе б невинность ярким блеском озарил,Но маленькая девственница не краснела.Они ушли, когда я, слабый, онемелый,Бросал, всегда неблагодарным, легкий стон,Которым был еще как будто опьянен».Пускай! Другие мне дадут изведать счастье,Обвивши косы вкруг рогов моих, и страстьюСозревшей полон я, пурпуровый гранат,Вкруг пчелы, рея, сок сбирают и звенят.И кровь моя течет для всякого, кто, жаром вея,Склонится, отягчен желаньями, над нею.

ЖЮЛЬ ЛАФОРГ

Жюль Лафорг (1860–1887). — Скрывающая ранимость и тоску за иронической пародийностью, поэзия Лафорга по-своему передает духовные метания сыновей «конца века». В лирике Лафорга нет места раз и навсегда отстоявшемуся, закрепленному в заповедях житейской и эстетической мудрости. В поисках очищенной от всякого рода штампов выразительности он перелагает серьезнейшие размышления на мотив популярной уличной песенки, соединяет философские термины с бытовым жаргоном, изобретает новые слова, а старым оборотам и давно известным формам придает совсем неожиданное звучание; гибкость его ритмов и рифм предвещает свободный стих. Немало крупных поэтов XX века (среди них Гийом Аполлинер и Т.-С. Элиот) многим обязаны Лафоргу. Кроме стихотворных книг («Жалобы», 1885; «Подражание государыне нашей Луне», 1885; «Последние стихи», 1891), ему принадлежат статьи и рассказы.

РОМАНС О ДУРНОЙ ПОГОДЕПеревод В. Шора

Закат — кровавая рекаИли передник мясника,Который заколол быка…Вот стал он рейдом, — и бродягамНеймется плыть под черным флагомК таинственным архипелагам…Плывите же, мечты, отсельК далеким берегам земель,Где женщины жуют бетель…А сам я заперт, как в остроге,В пределах — о, мирок убогий! —Парижской окружной дороги.А, вот идет инспектор вод!Идет, под нос себе поет…И впрямь, воды — невпроворот.Апрель… Повсюду слякоть, лужи,В ветрах еще дыханье стужи…Ну и дела! Нельзя быть хуже.И солнце мне внушает страх,Как генерал, весь в орденах:Чуть взглянешь — зарябит в глазах.Я людям чужд: мечтатель, лгун имСмешон, — блуждать бы по лагунамЕму в гондоле в свете лунном!Да, здесь мечтать — попасть впросак…Но я ведь не из тех зевак,Которым ладно все и так!Мой сплин — как столп отвесный, гладкий;И я ищу ответ загадки:Какой резон в миропорядке?

ГРУСТНО, ГРУСТНОПеревод Елены Ваевской

Я на огонь смотрю. Зевота сводит рот.Снаружи плачет дождь, и ветер дует в щели.В соседней комнате — звучанье ритурнели.Как грустно жить… И жизнь так медленно течет!Мне видится земля, сквозь вечный небосводНичтожным атомом летящая без цели.Лишь крохи жалкие мы разглядеть сумели.Напрасно Целое себе разгадки ждет.Вот общая судьба! Комедия все та же:Болезни да грехи, пороки да пропажи,Затем исчезнем мы, небытие придет,И травкой порастут навек останки эти.А здесь тем временем все то ж из года в год.Как одиноки мы! Как грустно жить на свете!

РАЗМЫШЛЕНИЕ В СЕРЫХ ТОНАХПеревод Э. Липецкой

Все утро моросит из тучи неотжатой.Один как перст, сижу на голом островке,У самых ног ворчит, ворочаясь в тоске,Свинцовый океан под шквальные раскаты.Несутся волны вскачь, гривасты и косматы,—Их бешеный табун примчится налегкеИ распластается бессильно на песке,Роняя пену с губ, как клочья мокрой ваты.И небо серое, и морось, и туман,И ветер хлещущий, и сизый океан,И ни души кругом. Сижу осиротело,Не пряча от дождя иззябшего лица,Сижу и думаю: нет времени предела…Пространству нет конца… вовеки нет конца…

ЧЕХОСЛОВАКИЯ

ЯН КОЛЛАРПеревод с чешского

Ян Коллар (1793–1852). — Словак по происхождению, Ян Коллар стал одним из наиболее значительных чешских поэтов XIX века, вдохновителем идей эпохи национального возрождения, выразителем общности просветительских и национально-освободительных устремлений чехов и словаков. Вопреки воле отца, управителя имения, он стремился к образованию; закончив Йенский университет, где изучал теологию, в течение тридцати лет был священником евангелического прихода в Пеште; умер в Вене, куда был приглашен в университет преподавать славяноведение. Во время учения он познакомился с Фридерикой Шмидт, ставшей в 1835 году его женой; ей посвящена поэма Коллара «Дочь Славы».

Впервые поэма «Дочь Славы», над которой поэт работал всю жизнь, постоянно ее пополняя, вышла в 1824 году; она состояла из ста пятидесяти одного сонета; последнее подготовленное автором издание 1852 года содержало шестьсот сорок пять сонетов.

Слава — символическое имя возлюбленной поэта Мины-Фридерики (по происхождению славянки-лужичанки), которая олицетворяет родину и мечту поэта о единении славян и национальном освобождении.

Коллар был известен в России по переводам еще при жизни.

ДОЧЬ СЛАВЫ(Фрагменты из поэмы)

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

СОНЕТ 129Перевод Ю. Нейман

Вдали, на фоне меркнущих небес,еще он виден, — домик при дороге.Последний поцелуй… Несите, ноги.Скорей, скорей, тоске наперерез!Прощайте навсегда, края чудес!Здесь ожидало счастье на пороге…Еще минута… Оглянусь в тревоге,а дома нет! Ах, дом из глаз исчез!Прочь, прочь отсюда! Не гляди назад!Пусть ветер гор печаль твою остудит!Пусть птицы пеньем душу оглушат!..Себя возьму я в руки по-мужски.Но есть ли сердце, что меня осудитза взгляд еще один, за взгляд тоски?!

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

СОНЕТ 141Перевод Н. Берга

Славяне, братья милые славяне!Вы любите кровавый спор да брани —скажите мне: какой в тех бранях прок?Возьмем от кучи угольев урок:в одну семью съединены заране,они горят и блещут на таганеи кверху искры мечут в потолок;но что ж один бы сделал уголек?Соединимся ж все мы без изъятья:серб, русский, чех, болгар, поляк,один к другому кинемся в объятья —одна хоругвь, один да будет стяг;забудем все, что было, будем братья —и дрогнет супротивный враг!

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

СОНЕТ 110Перевод Н. Стефановича

Сто долгих лет изменят нас, славяне,изменят лик всего материка,славянство, как весенняя река,движенья своего раздвинет грани.Германцы презирают наши знанья,и наша речь им кажется низка,а ей звучать везде, на все векав устах людей, ее хуливших ране.Войдут, проникнув в жизнь далеких стран,науки наши, музыка и пенье,их будут знать на Лабе и на Сене,им будет путь во все пределы дан.О, если бы воскреснуть на мгновеньев час торжества великого славян!

СОНЕТ 116Перевод Н. Горской

В желтый цвет окрасились вершины,тишина течет с пустых полян,в голых ветках свищет ураган,на домах — разводы паутины,по дороге длинной аистинойавгуст улетел из наших стран,и старик Дунай несет в туманлистья жухлые, цветы и льдины.Но недолго траурным покровомбудет плоть земли омрачена —возвратится май в цветенье новом.Только мне не ведать воскресений —без любимой умерла весна,жизнь моя — извечный день осенний.

СОНЕТ 121Перевод С. Шервинского

Здесь под липой[328] навевал мне сныангел детства колыбельной сладкой,здесь играл я и сидел с тетрадкой,—золотые дни моей весны!Здесь мужал. Мы были влюблены.Славы дочь встречал я здесь украдкой.Но любовь была такою краткой!Мы простились, мы разлучены.Мне под липой музы лиру дали,и с ветвей сонет сонету вслед,словно листья, мне на грудь слетали.Здесь меня под липой схороните.Мрамора не требует поэт,—сенью Славы прах мой осените!

КАРЕЛ ГИНЕК МАХАПеревод с чешского

Карел Гинек Маха (1810–1836). — Яркий представитель чешского революционного романтизма, один из наиболее значительных чешских поэтов, Карел Гинек Маха родился и вырос в Праге, окончил Пражский университет, где изучал философию и право. Отец поэта — работник на мельнице, затем владелец бакалейной лавочки. Постоянная нужда и слабое здоровье рано свели поэта в могилу, но за свою короткую жизнь он написал немало прозаических (повести «Кршивоклад», «Цыгане», «Маринка» и др.) и поэтических произведений (многое осталось незавершенным) и среди них — одно из лучших произведений чешской поэзии, поэму «Май», в которой нашли отражение мечты поколения Махи о свободе.

МАЙ[329](Фрагменты из поэмы)Перевод Д. Самойлова

*

С высоты небесных странствийПала мертвая звездаВ бесконечное пространство,В синий омут, в никуда.Вопль ее звучит над бездной:«Бесконечен страшный бег,Где окончен путь мой звездный?»Никогда — нигде — вовек.Вкруг белой башни ветры веют,А у подножья волны млеют,И камни башенной стеныЛуною посеребрены.Но тьма царит во глубине темницы,Там, за стеною, сумрачная ночь,И луч луны, проникший сквозь бойницы,Глубокой мглы не в силах превозмочь.Столбы плечами своды подпираютВ кромешной тьме. А ветер, дуя с гор,Поет, как узников загробный хор,И волосами пленника играет.А он за каменным столомПолусидит, полусклонен,И, на руки упав челом,В пучину мыслей погружен;И дума умирает в нем за думойИ омрачает лик его угрюмый,Как тучи омрачают небосклон.

*

От гор к горам свое крылоНочь распахнула, словно птица.И мгла ложится тяжело,И вдалеке туман клубится.Чу! За горами, одинок,Пленительной музыкойСвой нежный звук лесной рожокСтруит в ночи великой.Все усыпляет этот звук,Спокойно дремлют дали.И узник забывает вдругМученья и печали,—«Поет о жизни этот глас,Весь край ночной им дышит.Но день придет, пробьет мой час,Мой слух — увы! — в последний разНапев далекий слышит».Он вновь поник; движенье рук —И цепь звенит в темнице. И тишина.От тяжких мук Смежаются зеницы…О, звук рожка, печальный звук,Как плач иль пенье птицы…«Грядущий день! Все ближе он!А что за ним? Бездонный сонИль сон без сновиденья?А может, жизнь сама — лишь сон,И жизнь, и смерть, и связь времен —Лишь сна преображенье?А может, то, о чем мечтал,Что на земле не испытал,Я завтра испытаю?..Кто знает? — Мысль пустая…»Он замолчал. И тишинаНочную даль укрыла.Опять упряталась луна,Поблекли звезды, и тяжелНочной туман, а дальний долЧернеет, как могила.Умолкнул ветр, притих поток,Уснул пленительный рожок,И в глубине темницы хладнойТишь, темень, сумрак непроглядный.«Ночь глубока — безмерна ночь!Но что она в сравненьеС той вечной ночью? Думы, прочь!»В нем вновь кипит волненье.Но тишь кругом. Лишь капель звонРоняет мокрая стена,Он повторяется вокруг,Как счет минут, как бег времен,Однообразно — тук да тук,Звук — тишина — звук — тишина,Звук — тишина — и снова звук.«Как ночь длинна, бездонна ночь,Но что она в сравненьеС той вечной ночью? Думы, прочь!»В нем вновь кипит волненье.А капли звонкие ведутОднообразный счет минут…«Та ночь темней! Ведь здесь поройГорит луна, блестит звезда.А там лишь тень да мрак немой —Навек — навечно — навсегда,Как было, так и будет.Там нет движенья, нет часов,Там нет начал и нет концов,Не минет ночь, не встанет день,И время не убудет.Ни звуков нет, ни голосов,Там цели нет, лишь даль и тень —И вечно так пребудет.Там бесконечность надо мной,И вкруг меня, и подо мной,Там пустоты зиянье.Бездонна тишь — там звука нет,Там ночь и время без примет,И это — мысли смертный сон,„Ничто“ его названье».

ПОСВЯЩЕНИЕ В СТИХАХ[330]Перевод А. Ахматовой

Когда богемский лев[331]Взметнется над врагами,Когда взовьется знамя,Умру я, меч воздев.Пока ж гривастый левСпит и лучи над нами,Не трубы над полямиЗвучат, а мой напев.

КАРЕЛ ГАВЛИЧЕК-БОРОВСКИЙПеревод с чешского

Карел Гавличек-Боровский (1821–1857). — Поэт-сатирик, публицист и общественный деятель; сыграл выдающуюся роль в развитии общественной мысли Чехии. Сын мелкого торговца, К. Гавличек мечтал, став священником, вести просветительскую работу в народе; с этой целью он поступил в 1840 году в Пражскую семинарию, но вскоре был исключен оттуда за неверие и свободомыслие. Гавличек занимается самообразованием, решив посвятить себя литературе. В 1843–1844 годах он живет в Москве в качестве домашнего учителя в семье известного славянофила профессора С. П. Шевырева. Пребывание поэта в России сыграло значительную роль в углублении его ненависти к монархическому режиму. С 1845 года Гавличек, вернувшись в Прагу, редактирует ряд чешских газет — «Пражске новины» с приложением «Ческа вчела», в 1848 году основывает «Народни новины» с сатирическим приложением «Шотек», в 50-е годы издает политический еженедельник «Слован». Во время революционных событий 1848 года Гавличек выступил как представитель либеральных взглядов, он был членом Национального комитета, принимал участие в Славянском съезде.

К. Гавличек неоднократно подвергался суду за выступления в печати против правительства и церкви; в 1851 году он был арестован и сослан в город Бриксен (Тироль), откуда вернулся больной незадолго до смерти.

Стихи, статьи, эпиграммы поэта публиковались в редактируемых им газетах, многие произведения, например, поэмы «Тирольские элегии» (написана в 1852 г., опубликована в 1861 г.), «Крещение святого Владимира» (написана в 1851–1855 гг., опубликована в 1876 г.), ходили в списках. Гавличек — один из первых переводчиков произведений Н. В. Гоголя на чешский язык.

ТИРОЛЬСКИЕ ЭЛЕГИИ[332](Фрагменты из поэмы)Перевод Д. Минаева

СВАТОПЛУК ЧЕХПеревод с чешского

Сватоплук Чех (1846–1908). — Поэт родился в семье управляющего имениями, патриота; получив юридическое образование, некоторое время практиковал как адвокат; публиковаться начал еще студентом. С 1878 года, основав журнал «Кветы», целиком посвятил себя литературе.

В своих произведениях, среди которых — рассказы, повести, поэмы, стихи, наиболее значительное место занимают сборники гражданской лирики «Утренние песни» (1887), «Новые песни» (1888), «Песни раба» (1895), поэмы «Лешетинский кузнец» (1883), «Гануман» (1884), «Степь» (1907), — отклик на русскую революцию 1905 года, — сатирические повести «Путешествие пана Броучека на Луну» и «Путешествие пана Броучека в XV столетие» (1888), Св. Чех отстаивал демократические и национально-освободительные идеалы. Его произведения полны предчувствия близящейся социальной революции, что способствовало популярности его творчества в самых широких слоях читателей; поэма «Песни раба» была любимой книгой чешских рабочих и оказала влияние на рабочую поэзию того времени.

ПОСЛЕДНЕЕ[340]Перевод Н. Глазкова

Хотел я бросить в чешский крайгорсть искр душевного огня:но шлак, возможно, я собрал,быть может, пепел у меня.Возможно, сгинет без следоввесьма обыденный мой стих,и критик лишь нахмурит бровьнад книгою стихов моих:«Тенденциозны и тупы,без аромата и огня,раскрашены под вкус толпы,написаны на злобу дня…»Не жду похвал. Пусть как поэтне признан миром буду я,лишь бы рассвет, что мной воспет,сменился ясным светом дня!Лишь бы среди цветов, в росе,светило дня взошло для нас,которого мы жаждем все,чей свет предчувствуем сейчас.

БУДЬ СЛАВЕН ТРУД![341]Перевод М. Павловой

В немую вечность рухнули столетья,столетья, где цвели обман и лесть,где ради власти и великолепьяорава трутней попирала честь,давил кулак державный год за годомбесправный люд,пока не грянул первый клич свободы:Будь славен труд!И что осталось от державной славы?Лохмотья, плесень — вот ее плоды!Но скромный труд, стирая пот кровавый,возделал пашни, вырастил сады,настроил города, где пред дворцамифонтаны бьюти где кричит строенья каждый камень:Будь славен труд!О, этот лозунг грозный и прекрасный!Срывает путы он с согбенных плеч,сметает в прах кумиров самовластных,смиряет зло и повергает меч.Заря займется, и расправит плечирабочий люд,и зазвучит, как песня, ей навстречу:Будь славен труд!Будь славен труд, в поту творящий благо!Бей молотом, направь на пашни плуг,вяжи снопы, бери перо, бумагу,ваяй, твори не покладая рук!Ты победишь трусливых трутней касту,и меч, и кнут.В тебе равны — кирка, перо и заступ.Будь славен труд!Сотрут века пустое славословье,начертанное на шелку знамен,утихнет спор религий и сословий,и успокоится вражда племен.Умолкнет бой и бранные фанфары,мечи падут,но будет все звучать, как в песне старой:Будь славен труд!Все вы, кто ныне встал над жарким горном,пускай другим дано плоды пожать,—вы победите мрак трудом упорным,и будет вам весь мир принадлежать!О братья! Пусть терновник и крапиваступни вам жгут,вперед — вас лавр украсит горделивый!Будь славен труд!

ЯРОСЛАВ ВРХЛИЦКИЙПеревод с чешского

Ярослав Врхлицкий (настоящее имя — Эмиль Фрида, 1853–1912). — Жизнь Я. Врхлицкого, поэта, драматурга, переводчика, не богата внешними событиями; получив образование на философском факультете Пражского университета, он некоторое время преподавал литературу в университете, затем занимал пост секретаря Высшей Политехнической школы.

Врхлицкий издал около девяноста томов своих сочинений — лирические стихи и эпические поэмы, прозаические и драматические произведения, литературно-критические статьи; он был выдающимся переводчиком, в основном переводил французских и итальянских авторов, а также Гете, Шиллера, Мицкевича, Петефи, Уитмена и др.

Врхлицкий воспевал жизнь, любовь, природу, обращался также к темам социального бесправия тружеников (наиболее значительный сборник социальной лирики — «Сельские баллады», 1885) и грядущей революции. Стихи Врхлицкого отличает яркая образность, метафоричность; он обогатил чешскую поэзию новыми художественными формами, стихотворными размерами, оказал значительное влияние на ее развитие.

ПОДСОЛНЕЧНИКИ[342]Перевод К. Бальмонта

ПАВОЛ ОРСАГ ГВЕЗДОСЛАВПеревод со словацкого

Павол Орсаг Гвездослав (1849–1921). — Поэт родился в обедневшей дворянской семье, занимавшейся крестьянским трудом, учился в венгерской гимназии, изучал право в Прешове, практиковал как юрист. Печататься начал еще во время учения (писал по-венгерски); первый стихотворный сборник, «Поэтические первоцветы» (1868), написан по-словацки. Поэт, мечтавший о Словакии, где «не будет угнетенных и забитых», оставил богатое наследие: поэмы «Жена лесника» (1884), «Бутора и Чутора» (1888), «Эжо Влколинский» (1890), «Габор Влколинский» (1897–1899), в которых воссоздает правдивую картину социального неравенства в современной Словакии, сборники интимной, пейзажной и гражданской лирики — «Сонеты» (1882–1886), «Псалмы и гимны» (1882–1892), «Молодые побеги» (1885–1893), «Весенние прогулки» и «Летние прогулки» (1898–1900), антивоенный цикл «Кровавые сонеты» (1914) и многое др.

Гвездослав был блестящим переводчиком западноевропейской и русской поэзии. Его произведения знали и переводили в России еще в XIX в.

«Все снегами замело…»[348]Перевод М. Зенкевича

Все снегами замело,все вокруг белым-бело,небо — льдистое стекло.Стелется повсюду мгла,пышным саваном легла,кружевной покров сплела.Каждый сломанный сучокраспушился, как цветок,дом от дома стал далек.Словно пленники тюрьмы,в платье снежном сходим мыв преисподнюю зимы.Там, от холода бледны,мы сидим, заключены,до пришествия весны.Где же солнышко? Эгей!Иль его в снегах полейсхоронил мороз-злодей?Иль оно ушло от нас,иль зажмурило свой глаз?Или свет его угас?Пол и своды потолка…Пусто, радость далека…Одиночество, тоска!Давит сумрак пустоты,—Муза, не усни хоть ты,дай нектар мне, мед мечты!

* * *

«В царство лесное!..»[349]Перевод Ю. Вронского

В царство лесное!В зеленом настоея сердце омою и боль успокою.У леса есть свойство лечить беспокойство,чтоб люди забыли про боли любые.В царство лесное!Опять предо мноюпричастные чуду и с тайной повсюдупалаты без солнца. В них нет ни оконца,зато в них такое величье покоя!В царство лесное!Где пахнет сосною,где только вглядеться — и встретится детство,где сказка живая бредет, напевая,по сумрачной чаще, легендой звучащей.В царство лесное!И вот колдовскоевдыхаю дыханье и жажду признанья,что молод я снова, но чаща суровосвистит мне: спесс-сивый, и шепчет: плешш-шивый.

НЕ БУДЕТ УГНЕТЕННЫХ И ЗАБИТЫХ[350]Перевод Ю. Вронского

Eser zsibbadt vagyboll mert nem lesz,

vegiil egy eros akarat,

hiszen magyar, olah, szlav banat

mindigre egy banat marad[351].

Ади[352]

Ты прав, герольд грядущего: нам нужноскорей желанья наши слить в одновеликое и грозное желанье.Сегодня все мы жалуемся дружно,но завтра, может быть, уж не стенанье,а счастье будет нам судьбой дано.Да, для беды слова у всех иные,сама ж беда у всех у нас одна.И раз она, племен не различая,как жерновом, согнула наши выи,то верою одной судьба лихаясоединить нас разве не должна?Мы все стенаем в горьком исступленье,мы все взыскуем радостных долин. —Объединимся же в единой воле,объединимся в жажде искупленья,восстанем против этой жалкой доли…Народ земли, страданий исполин!Мы здания опора и основа,не мостовая, как кричит лакей,господский прихлебатель, сын Иудин.Мы пчелы, мы не трогаем чужого,и раз ты мед носить не хочешь, трутень,так издыхай же с голоду скорей!Мы стены башни, тянущейся в небо,мы судно, что в Колхиду держит путь,мы рычаги извечного стремленья.А где же мзда, где наша доля хлеба,где право на духовное горенье?Мы их возьмем, с пути нас не свернуть!И это слово колоколом гулкимдолжно однажды сотрясти оплоткорысти, злобы, эгоизма, спеси.Оно дойдет в любые закоулки.И солнце правды города и веси —всю землю светом радостным зальет!Не будет «угнетенных и забитых»,и долг и право встанут наравне.Лишь тот, кто для людей придет трудиться,из-за стола наград уйдет средь сытых.И языки народов, словно птицы,оповестят отчизну о весне!

ШВЕЙЦАРИЯ

АЛЕКСАНДР ВИНЕ

Александр Вине (1797–1877). — Поэт, литературовед, один из первых национальных швейцарских франкоязычных писателей. Профессор теологии в Базельском и Лозаннском университетах, преподавал также историю литературы. Выступал за отделение церкви от государства, в 1845 году стал одним из вождей движения, приведшего к основанию так называемой «Независимой церкви».

Перу Вине, помимо философской лирики и теологических исследований, принадлежат работы по истории французской литературы.

РОДНАЯ СТРАНАПеревод с французского Н. Стрижевской

Благословенная земля!Укрыта цепью гор от бури,Под солнцем тучные поля,Озера, полные лазури…Таким я представляю рай,Мой милый край.Здесь колыбель моя, мой дом,Здесь мать меня встречает ныне,Здесь спит отец мой вечным сном.Тебе я поклоняюсь, как святыне,Ты сына своего узнай,Мой милый край.К тебе вернусь я в трудный час,Нет у меня иной опоры,Здесь юношей бродил я столько раз,Как мне милы твои просторы!Вовек в моих очах не исчезай,Мой милый край.В душе лик родины святойЯ уношу с собой далеко,И речь твоя везде со мной,И с ней не так мне одиноко…Своих детей от горя охраняй,Мой милый край.Я небо за тебя молю,Живи счастливо и беспечно,Пусть любит бог тебя, как я люблю,Пусть будет щедр к тебе он вечно.Являй, как прежде, взорам рай,Мой милый край.

ЖЮСТ ОЛИВЬЕПеревод с французского Н. Стрижевской

Жюст Оливье (1804–1876). — Поэт, литературовед, историк, писал на французском языке. Выходец из крестьян. Профессор литературы в Невшателе, позднее профессор истории в Лозанне. После швейцарской революции 1845–1847 годов переселился в кантон Ваадт, затем в Париж, где жил до 1870 года, после чего вернулся в Швейцарию (в Женеву). В поэзии Оливье был певцом Швейцарии, ее природы и простой крестьянской жизни (отчего французская критика сочла его стихи «провинциальными»).

Первый сборник Ж. Оливье — «Швейцарские стихи» — вышел в 1830 году, за ним последовал сборник «Два голоса» (1835). Поздние стихи Оливье разбросаны по журналам и альманахам и до сих пор не собраны.

ШВЕЙЦАРИЯ

Друзья мои, в любых краях чудесныхК себе отчизна призывает нас,И на родной земле средь круч отвесныхМы все хотели б встретить смертный час.Вершины гор прекрасны бесконечно,Как башни, скалы взмыли в высоту…Тебя, тебя любить мы будем вечно,Швейцария, Швейцария в цвету!Как в древности, опять идет свободаСреди высоких сосен босиком,И глас ее яснее год от годаВ раскате грома слышится глухом,И отвечаем мы чистосердечноНа эхо, на призыв и на мечту:«Тебя, тебя любить мы будем вечно,Швейцария, Швейцария в цвету!»

ПО ВЕЧЕРАМ

По вечерам, когда в окно глядим в молчаньеИ тени медленно густеют по углам,—Забытых слышится напевов нам звучаньеПо вечерам.По вечерам, когда уже и старость рядом,—Мы детства нашего внимаем голосам,Картины прошлого плывут пред нашим взглядомПо вечерам.По вечерам, когда вдвоем сидим без светаИ песнь свою любовь поет тихонько нам,—Прекрасней ничего нет, чем минута этаПо вечерам.

ГОТФРИД КЕЛЛЕРПеревод с немецкого

Готфрид Келлер (1819–1890). — Выдающийся прозаик и поэт; писал на немецком языке. Сын токаря. После смерти отца поступил в школу для бедных. В 1840–1842 годах учился в Мюнхенской академии художеств. В 1842 году возвратился в Швейцарию и, оставив живопись, обратился к литературе. В эти годы Келлер сближается в Цюрихе с немецкими демократами-эмигрантами, в том числе с Гервегом (см. в настоящем томе). Под их влиянием Келлер создает сборник «Стихотворения» (1846), содержащий революционные мотивы. В 1848 году молодой поэт получает от либерального правительства своего кантона стипендию для поездки в Гейдельберг, где слушает лекции по истории, философии, литературе (в том числе лекции Л. Фейербаха). В 1850 году переезжает в Берлин, где в период с 1850 по 1855 год создает произведения, принесшие ему славу в странах немецкого языка: роман «Зеленый Генрих» (см. т. 88 БВЛ), «Люди из Зельдвилы», «Новые стихотворения». В 1855 году возвращается на родину, пишет многочисленные новеллы и роман «Мартин Саландер».

В современной Швейцарии одна из наиболее значительных ежегодных литературных премий носит имя Готфрида Келлера.

БЕЗМОЛВИЕ НОЧИПеревод Арк. Штейнберга

Сойди на росные холмы,О ночь! Излей свой бледный свет!Вам, звезды, средь вселенской тьмыМерцающие, — шлю привет!Извечные хребты землиМолчат, как мой псалом ночной,И за грядою гор, вдали,Пучина в берег бьет волной.Мне ветер западный несетСвирельный зов, прощальный взмах,Но вестник дня уже с высотВосточных засквозил впотьмах.Сдается, умер кто-нибудьСейчас, предутренней порой,Иль к нам дитя пустилось в путь,—Желанный, будущий герой.Но дышит мглистый дол такойНеизъяснимой тишиной,Что мнится: благо и покойВладеют всей землей и мной.И под наплывом этих силВ душе — ни боли, ни тревог:Как будто наконец открылСвое мне имя ветхий бог.

ВЕЧЕРНИЙ ДОЖДЬПеревод Арк. Штейнберга

Искрясь в закатном свете алом,Пролился крупный дождь слепойНад грустным путником усталым, Бредущим узкою тропой;И капли на свету сверкали,И скорбно чувствовал ходок,Как по щекам они стекали,Рождая сладкий холодок.Он молвил: «Радуга высокоВенец воздвигла надо мнойЗатем, что солнце издалекаВзирает на мой путь земной.Знакомцам и друзьям заветнымНе виден близкий небосклон,Где всепрощеньем семицветнымЯ примиренно озарен.Но если будущее глянет,Как солнце, в сумрак наших дней,Тогда и тень моя восстанет,И радужный венец над ней!»

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЬПеревод Б. Слуцкого

Глаз моих открытое окно,что свой свет мне дарит так давнои картины мира заодно!Станет в нем когда-нибудь темно.Свет погаснет навсегда в глазах,и душа, забыв былой размах,пыль дорог стряхнет с себя впотьмахи осядет в мрачных сундуках.Только два дрожащих огонькабудут мне светить сквозь облака,не погаснут, не замрут пока,словно от пролета мотылька.Пейте, взоры, сладкий жизни сок,все, что я вобрать душою смогв странствиях вдоль полевых дорогна звезды падучей огонек!

АНРИ ФРЕДЕРИК АМЬЕЛЬПеревод с французского

Анри Фредерик Амьель (1821–1881). — Прозаик и поэт, писал на французском языке. Родился в семье выходцев из Франции, изучал немецкую литературу и философию в Женеве и Берлине (1843–1848 гг.). После путешествий по Франции и Италии в 1849 году становится профессором эстетики в Женевской академии (позднее — Женевский университет).

При жизни Амьель печатался немного. Им опубликованы критические эссе, философские стихотворения, переводы с немецкого и английского. Как поэт считается классиком швейцарской франкоязычной литературы, его произведения изучаются в средних школах; его перу принадлежат самые известные песни французских швейцарцев.

После смерти писателя большую известность завоевал его многотомный «Дневник» (1847–1881), оказавший влияние на всю последующую французскую мемуарную литературу.

ИСПЫТАНИЕ ТАЛАНТАПеревод В. Швыряева

Теофилю Готье

Искусство велико. Его лесаТаинственные манят неофита.Смелее, посвященный! Дверь открыта,И лестница ведет на небеса.Оно не только праздничный чертог.Равно прекрасны дуб и незабудка.И песне, что насвистывает дудка,Послушно вторит благородный рог.Всегда храни достоинство и честь.Порой душа, влюбленная в искусство,Призваньем называет это чувство.А как с талантом? Он и вправду есть?Порою дураком слывет пророк,А перлом остроумья — прибаутка.Когда в почете пребывает дудка,Никто не слышит благородный рог,Упорен будь, коль знаешь, что силен.Трудись! Искусства нет без огорченья.Напрасны могут быть твои мученья.Талант не только в силе заключен.Гни лук, но не ломай! И мощь не впрок,Когда выходит из границ рассудка.Запомни: как бы ни старалась дудка,Стократ мощнее благородный рог!Искусство велико, искусство ждет.Ему потребен жрец неутомимый.В нем сильный обретает храм незримый,Но слабый лишь могилу обретет.К тому, кто лжет, вопрос искусства строг:«Чего ты хочешь? Нет! Что можешь? Ну-тка!»Когда тебе по силам только дудка,Оставь в покое благородный рог!

УТРАТА РОДИНЫПеревод Н. Стрижевской

Не отрывай себя от почвы никогда,Где дуб посажен, там он вырастает,Дом новый обретешь, отчизну никогда,Цветок от пересадки засыхает.

ПРАЧКИПеревод Н. Стрижевской

Чьи в этот час стучат вальки?Иль это ветра завыванье?Ты слышишь плеск и полосканьеВ ольховой роще у реки?Мерещится ль мне взмах руки?Иль это лунное сиянье?Там тени — иль из легкой тканиСтирают девушки платки?Прочь, путник! Уходи скорей!Не мешкай и стоять не смей,Работой прачек очарован.Во тьму внимательно взгляни,Над чем склоняются они:Тебе там саван уготован!

ДУША ВОДЫПеревод Н. Стрижевской

Непостоянна, словно пена,Душа волны, — то холодна,То ласкова, кротка, нежна,Добра и зла попеременно.Ее страстей игра и сменаНеукротима и темна,Лишь ветру ведома она,Непостижима и надменна.«Прощай» — звучит на берегу,Летит, сверкает на бегу,Струй синеву перевивая,И радугу увидишь ты,Сияет в ней душа водыИ женщины душа живая.

ДВА ГРЕБЦАПеревод Н. Стрижевской

Боль с моим сердцем ужилась давно,Ни днем, ни ночью с ним не расстается,Задремлет боль — и отдохнет оно,Проснется боль — сжимается и бьется.Два каторжника на одной скамье,Гребут вдвоем, пока еще есть силы…Так разлучить и не удастся мнеСтрадание и душу до могилы.

НА БЕРЕГУ МОРЯПеревод В. Швыряева

На воды ночь сошла неторопливо,Блестел на небосклоне рой светил,Взбирались волны на берег лениво…Внезапно бриз глаза мне увлажнил.Похолодело сердце. МолчаливоЛежал я на песке, лишившись сил.Корабль земли, несом волной прилива,Со мною вместе в беспредельность плыл.И с палубы его, смятенья полный,Я созерцал мерцающие волныСменяющихся световых лавин;И, опьянен восторгом бесконечным,Я слышал гимн миров, о властелин,И музыку времен в эфире вечном!

ГЕНРИХ ЛЕЙТХОЛЬДПеревод с немецкого В. Вебера

Генрих Лейтхольд (1824–1879). — Поэт и переводчик, писал на немецком языке. Сын бедного альпийского пастуха. Учился в университетах Цюриха и Базеля, служил учителем в Лозанне. В 1857 году поселился в Мюнхене, где организовал «Мюнхенский кружок поэтов», в 1860–1864 годах — редактор «Южнонемецкой газеты» и «Швабской газеты». В конце жизни вернулся в Цюрих. В 1934 году книгу избранных стихотворений Лейтхольда составил и издал Герман Гессе. Лейтхольд известен также как один из крупнейших немецких переводчиков французской и античной поэзии.

ЛЕСНОЕ ОЗЕРО

Как воды твои, озеро, ясны!Голубизна, не тронутая тиной.Лишь лилия ярчайшей белизныВсплывает на груди твоей невинной.Сеть не тревожит эту глубину,И челн не беспокоит эти воды,Лишь леса шум нарушит тишину,Звуча как гимн величию природы.Тебе цветы даруют аромат,И плотно обступают сосны бора.На их вершинах небеса лежат,Как своды исполинского собора.Так знал и я когда-то существоС душой, столь сокровенной, что казалось,Она на свете только для того,Чтоб в ней, как в тайне, небо отражалось.

ЛИСТОПАД

О развеянные песни,Вы как листья в миг паденья,Листья дерева, ни разуНе узнавшего цветенья.О развеянные листья,Зимней неги обещанья,Мягко падая, укройтеМертвые мои желанья.

ОТЧЕГО?

Всех загадочней на светеЗвезды милых карих глаз!Что уста скрывают эти —Как мне выведать у вас?Если мне в глаза глядитеС голубиной чистотой,Как спокойствие хранитеВы, укравшие покой?

КОНРАД ФЕРДИНАНД МАЙЕРПеревод с немецкого

Конрад Фердинанд Майер (1825–1898). — Выдающийся поэт и прозаик, писал на немецком языке. Родился в старинной дворянской семье. Изучал в Лозанне и Цюрихе юриспруденцию, историю и философию; интенсивно занимался живописью. К литературному труду обратился сравнительно поздно, в 60-е годы. Первые литературные публикации (переводы с французского, в 1864 г. — собственные стихи) появились анонимно. С 1877 года постоянно жил в Кильхберге, близ Цюриха.

Выросший в обстановке двух языков (родного немецкого и французского, который он знал, как родной), К.-Ф. Майер долго не мог решиться, какой из этих двух языков ему выбрать для литературной деятельности. Лишь изданный в 1882 году сборник избранных стихотворений Майера принес ему подлинную поэтическую славу. К.-Ф. Майер известен как большой мастер исторической новеллы (как в поэтическом ее жанре, так и в прозаическом). Широко известен его роман из швейцарской истории «Юрг Енач». В 1939 году дочь писателя Камилла Э. Майер учредила премию К.-Ф. Майера, которая раз в два года вручается деятелям литературы и искусства.

ВЕСЛА Я СУШУ НА СОЛНЦЕПЕКЕПеревод В. Топорова

Весла я сушу на солнцепеке,Капли с них срываются в потоки.Ничего не жаль! Ничто не в радость!Пена дней — не горечь и не сладость.А внизу, во тьме, в речной пучине,—Все, что помню и люблю поныне.Хоть вчерашний день уже не знает,Кто его на свете поминает.

МИР НА СВЕТЕПеревод В. Топорова

Ранним утром, на рассвете,Шли Мадонне яснолицейИ Младенцу поклонитьсяПастухи, забыв стада.Ведь послышалось тогда —Это ангелы запели,Это звезды зазвенели:«Мир на свете! Мир на свете!»Но с тех пор — о, боже правый! —Блещет меч во тьме кровавой,Свищут стрелы, хлещут плети,Гибнут люди, льется кровь…И поют всё вновь и вновьТо с надеждой, то с укоромБожьи духи светлым хором:«Мира… мира… ждут на свете!»Но не меркнет в людях вера,Что и мукам — будет мера,Что за все страданья этиИм воздастся — и сполна!Справедливость быть должнаВ смуте жизни, в бездне срама —И она воздвигнет храмы,И настанет мир на свете.Справедливость — пусть не сразу —Злую выведет проказу,А несправедливость встретя,Смело в бой пойдет она.И воспрянут племена,И поднимутся народы,Возвестив до небосвода:«Мир на свете! Мир на свете!»

МИКЕЛАНДЖЕЛО И ЕГО СТАТУИПеревод В. Швыряева

Твой рот открыт, несчастный раб,Но стоны не слетают с губ.Мыслитель, на твое челоНе давит каменный покров.Рукою бороду схватив,Вскочить ты хочешь, Моисей,Но безмятежен твой порыв.Мария с мертвым сыном, тыРыдаешь, но не видно слез.Вы символ горя, но оноБезгорестно для вас самих.Вот так освобожденный духГлядит на муку бытия:Живым она приносит боль,Но камень делает живым.Увековечивая миг,Вы умираете, но смерть —Бессмертья вашего залог.А в тростниках Харон мой ждет,Бег времени остановив.

РОЗА НЬЮПОРТАПеревод В. Швыряева

Спешился всадник, цветами осыпан,Локоны дивные пали на плечи,—Уж не весну ли принес конь крылатый?Юношу Карла, британского принца.В золоте майского воздуха быстроНьюпорта стены к нему приближались,Герб городской над воротами: роза!Флаги ликуют на улочках тесных.Шумная юность беспечно пирует,Радостью Стюарта сердце наполня:Там, под цветущими липами рынка,Юные девы ведут хороводы.Принцу прекраснейшая преподноситНьюпорта розу с улыбкой сердечной:«И да пребудет с тобою отнынеНьюпорта роза, символ благостыни!»Утром шептали цветущие липыСказку о Ньюпорта розе увядшей.Спешился всадник, весь снегом осыпан,Волосы спутаны и поседели,—Уж не зима ль этот мрачный бродяга?Карл, что с британского свергнут престола.Видит он кровь, что народ обагрила,Скачет по краю разверзшейся бездны,И приближаются в белой метелиНьюпорта стены знакомые быстро,Герб городской над воротами: роза!Нет ликованья, и флагов не видно.Стук молотков и напильников скрежет.Стиснуто каменной дланью страданья,Стонет опального Стюарта сердце:Там, под озябшими липами рынка,Мальчик засохшую розочку держитИ подает королю со словами:«И да пребудет с тобою отнынеНьюпорта роза, символ благостыни!»Карл, похудевший, бесплотный, как призрак,Молча пронзительным взглядом окинувДетское шествие, в зеркале скорбиСобственный лик с содроганием видит.Утром шептали озябшие липыСказку о том, что король обезглавлен.

ЭЛИДЖИО ПОМЕТТА

Элиджио Пометта (1865–1954). — Поэт, литературовед и историк, один из первых швейцарских италоязычных писателей. Жил в Лугано, Милане, Риме. Первые поэтические публикации Пометты относятся к 80-м годам XIX века; в более поздние годы от поэзии отошел и завоевал известность как крупный историк литературы.

ЗАКАТ В ЛОМБАРДИИПеревод с итальянского А. Баранова

Внизу — миндаль, цветущий под балконом,Листы изящно-робкие простер,И тянется земля ковром зеленымВ величественный круг Альпийских гор.На горизонте, в блеске растворенном,Пик Монтерозы врезался в простор —В немых долинах, по пустынным склонамКо сну отходят горцы с этих пор.И в том, как тени падают косые,Как башни совершают свой подъем,Рождаются гармонии святые.И кровли Альп сверкают в хоре том,Как будто бы оранты[353] ВизантииВздымаются на фоне золотом.

ШВЕЦИЯ

ЭСАЙАС ТЕГНЕР

Эсайас Тегнёр (1782–1846). — Крупнейший поэт шведского романтизма, родился в семье сельского священника. В 1799 году поступил в Лундский университет; с 1812 года — профессор кафедры греческого языка. Ранние произведения Тегнера написаны в традициях академической школы. Славу национального поэта приносит Тегнеру патриотическое стихотворение «Боевая песнь сконского ополчения» (1809), написанное в то время, когда южным областям Швеции угрожала опасность со стороны Дании; за это стихотворение Тегнер удостаивается премии Шведской Академии. В 1812 году Тегнер примыкает к Готскому союзу, объединению писателей и поэтов, стремившихся воскресить дух свободы и мужества предков. В журнале «Идуна» Тегнер публикует ряд стихотворений, посвященных Наполеону, прославляющих величие человеческого гения, силу разума, героические деяния. Большое место в творчестве Тегнера занимает тема природы. Поэт стремится к простоте, ясности, пластичности. Художественные устремления Тегнера воплощаются в поэмах «Первое причастие» (1820) и «Аксель» (1822), а также в многочисленных стихотворениях 20-х годов.

Ярким выражением гуманизма и демократизма Тегнера явилась поэма «Сага о Фритьофе» (1825), написанная на материале древнеисландской «Саги о Фритьофе Смелом». Образ крестьянина-викинга Фритьофа, наделенного чертами романтического героя, воплощает в себе идеи свободолюбия, бесстрашия и справедливости. В 30-е годы творчество Тегнера окрашено настроениями безысходности, чему способствовало душевное заболевание поэта.

На русский язык неоднократно переводилась поэма Тегнера «Сага о Фритьофе». Первый перевод поэмы, заслуживший высокую оценку В. Г. Белинского, был осуществлен в 1841 году академиком Я. К. Гротом (1812–1893).

ПРОЩАНИЕПеревод А. Парина

Прощай, о лира! Мне пришел конец.Уснешь и ты, уснет и твой певец.Ты боль мою развеивала смехом,из северного сердца гулким эхомлетела песнь, рождая пламенав сердцах. Но пробил час — черта подведена.Я пел деянья Фритьофа и Свею,природу пел, пред ней благоговея,я пел людей, и в божью высь глядел,и жил на деле, только если пел.На юг летел холодный дух Борея,и часто ныло сердце, леденея,но многоустый жар его согрел.Не знаю, жизнь в уме перебирая,чего в ней больше — ада или рая.Ты мне была гербом — не знал иного,была щитом — иного не носил.Мы покоряли мир оружьем слова,мы шли вперед, пока хватало сил.Но над могилами щиты разбиты,и ныне час настал последнему из свиты.Прощай, мой стих, душа души свободной,прощай навек, прощай, о небородный!Ты был мне истиной, ты был добром —но час настал, я покидаю дом.Я жил, лишь одному тебе подвластный,—в лазури в этот миг маячишь ты, безгласный!Настанет день — крушащего, как гром,сказителя взрастит мой прах остылый.Он в трубных звуках станет петь о том,чего допеть мне недостало силы,и он прославится, векам поведаво нескудеющем величье шведов.Да, мне конец, но песням Свеи — литься,их дух на крыльях дерзостных стремитсяв былую высь. Бесстрашья в этот часв борьбе и песнях люди ждут от нас.Бесстрашье — как свеченье золотоенад головой серебряной героя.Дух Густава живет меж нас досель,хоть и смягченный. Дней грядущих цель —триумфы и победы. Свято верьте!Вперед! Вершины не покорены!Победа — дочь бесстрашья. Мы должнык вершине всех вершин идти до самой смерти.Прощай! Я кончу тем, с чего я начал.Мой стих, не ты ль для сердца больше значил,чем жизнь моя? Ты — жизни соль и суть.Прости! Пора идти в далекий путь.Уж поздно, братья! И в последний разокину взглядом дом и своды неба.Прощайте! Недалек свиданья час.Увяньте на челе, о лавры Феба!Умри в гортани, мой последний сказ!

ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЦЫПеревод Ю. Вронского

Все пальмы над Нилом лишились теней,А солнце палит все сильней и сильней…О, как мы тоскуем по отчему краю!Нас Север зовет! Мы слетаемся в стаю,И вот уж под нами, на солнце горя,Земля зеленеет, синеют моря.Там штормы бушуют, там буйствуют бури,А мы, словно тучки, скользим по лазури.Высоко в горах расстилается луг.Спускается стая. Пустынно вокруг.Там яйца кладем мы под ласковым взглядомПолночного солнышка, с полюсом рядом.Ни зверь, ни охотник тех мест не сыскал,Лишь гномы там золото ищут средь скал,Крылатые эльфы играют там в салкиИ бродят в зеленых нарядах русалки.Но вот возвращается стужа опятьИ снежным крылом начинает махать.И всюду бело, лишь рябины багряны,И мы собираемся в теплые страны.К лугам зеленеющим, к теплым волнамИ к пальмам пора уже трогаться нам.И там, отдохнув от похода большого,Начнем тосковать мы о Севере снова.

ВЕЧНОЕПеревод А. Парина

Насилье секирою строит свой мир,орлом его слава ширяет.Но миг — и осколки летят от секир,и стрелы орлов усмиряют.Насилье невластно творить на века,—как буря в песках, его власть коротка.Ведь истина с нами — меж пик и секирстоит и спокойно и строго.Пред ней — пустотою пугающий мири к миру иному дорога.Ведь истина вечна: из рода в родглагол ее вечным потоком течет.И вечно живет справедливость — еене вытоптать злобной ораве.И в мире, где власть завоюет зверье,ты алкать справедливости вправе.Обступят тебя и насилье и ложь —но ты справедливость в душе сбережешь.И воля в груди, чей огонь не угас,чье мужество — бога орудье,даст мощь — справедливости, истине — глас,и встанут к свершениям люди.Все жертвы твои и лишенья летят,как звезды, из Леты и строятся в ряд.Стихи — многоцветью цветов не четаи радуге в пестром свеченье,не прах — воплощенная в них красотаи взглядам несет просветленье.Прекрасное вечно: как в толще морской,мы во времени ищем песок золотой.Возьми справедливость и истину в путь,твори красоту вдохновенно.Всем трем — не погибнуть и не обмануть,к ним тянется дух неизменно.Что время дарует — то дар твой вернет.Лишь вечное в сердце поэта живет.

КАРЛ ЮНАС АЛЬМКВИСТПеревод И. Бочкаревой

Карл Юнас Альмквист (1793–1866). — Шведский поэт, писатель, драматург. Родился в Стокгольме. После окончания Упсальского университета сотрудничал в газетах либерального направления. В 1823 году женился на крестьянской девушке и поселился в Вермланде, но экономические трудности заставили поэта вернуться в Стокгольм. В 1851 году Альмквист покидает Швецию и проводит четырнадцать лет в США. После возвращения и Европу в 1865 году поселяется в Бремене и через год умирает.

Творчество Альмквиста, включающее в себя произведения различных литературных форм (поэма «Аморина», 1822; аллегорическая сага «Ормус и Ариман», 1823; повесть из крестьянской жизни «Мельница в Шельнуре», 1838; романы «Это касается», 1839, «Три госпожи Смоланна», 1842–1843, и др.). развивается от романтизма к реализму.

На русский язык переводились повести Альмквиста, а также стихотворение «Песнь воспоминаний» (в кн.: «Поэты Швеции». СПб., 1899).

ПЕСНЯ РЫБАКА С БЕРЕГОВ КАЛЬМАРА

Скорей, скорей домой,дорогой волновойв камыш береговой!И пестрых, пестрых сигов,лососей, щук, плотвуя высыплю, как золото, в прибрежную траву.Пускай, пускай угрями,навагой и хамсойсверкает луг зеленый,как дорогой парчой.Плыви, плыви, рыбарь!И молодой и старыйрыбарь на море — царь!Вдали от родных берегов,с морем один на одинон ветрам господин.Но лишь кончится лов,как от мрачных валовон, подхлестнут тоской,поспешает домой:в нем сердце изныло,все сделалось мило,все дразнит душу —и песни, и пляски, и женские ласки!На сушу, на сушу, на сушу!Добыт мой улову мрачных валов —дорогая ценаза него дана.На родном берегу,на зеленом лугуждут и песни, и пляски, и ласки!

СЛУШАЮЩАЯ МАРИЯ

Боже мой, о, как прекрасноуслышать звук блаженных ангельских речей!Боже мой, о, как мне сладкопод эти звуки умереть!Без страха дух мой взлетит с потоком,с пурпурным темным потоком в небо.Без страха сойдет душа, ликуя,в живые, добрые руки бога.

ВИКТОР РЮДБЕРГ

Виктор Рюдберг (1828–1895). — Шведский поэт, прозаик, философ, один из крупных представителей шведской культурной жизни XIX века. Рюдберг родился в городе Йёнчёпинге. С 1847 года сотрудничал в либеральных газетах; в 1851 году поступил в Лундский университет, но вскоре из-за недостатка средств вынужден был оставить ученье и вернуться к журналистике. Как писатель дебютировал романами «Вампир» (1848) и «Шарманщики» (1851). Интересны «романы-фельетоны» В. Рюдберга «Корсар на Балтике» (1857), «Сингуалла» (1857), «Последний афинянин» (1859), написанные под влиянием творчества А. Дюма и Э. Сю. В этих романах автор выступает против религиозного догматизма и нетерпимости.

Среди научных трудов Рюдберга выделяется книга «Учение Библии о Христе» (1862), пользовавшаяся большой популярностью в Швеции вплоть до конца столетия. Рюдберг опубликовал также ряд литературоведческих и искусствоведческих работ, много занимался переводами (комментированный перевод первой и некоторых эпизодов второй частей «Фауста» Гете и др.). В 1884 году он был назначен профессором истории культуры Стокгольмской Высшей школы. Либерал по убеждениям, Рюдберг пытался воплотить свои идеи в жизнь, когда в 1870–1872 годах был членом парламента.

В 1891 году Рюдберг опубликовал свой последний роман — «Оружейник», а в 1882 и 1891 годах выпустил два сборника стихов. Стихотворения Рюдберга, отличающиеся законченностью формы, построены, как правило, на материале античной истории, мифов, народных легенд, саг.

ОСЕННИЙ ВЕЧЕРПеревод Л. Парина

Солнце садится. В печали, медленно шествуют тучи,застя кипящую ширь, распластавшись над шепчущим лесом.Плачут чайки над гладью шхер,кречет, облюбовав скалу,прячет клюв в обессилевших крыльях,нехотя чистит намокший пух.Солнце погасло. Все гуще тени под кронами сосен,дремлет, закутавшись в мох, ручья потускневшая влага.Изжелта-белые пятна лучеймедлят на западных склонах холмов,гаснет прощальная ласка светила —крепнущей тени резная кайма.Дождь заунывно бормочет долгую, грустную сказку —сказку, рожденную в муках мрачно настроенной тучей.Берег кромсая, хнычет волна,жалуясь вслух на злодейство ветров,и из глубин ошалевшего лесаптицы в паническом страхе кричат.И у подножья утеса, омытого черною влагой,в оцепененье блаженном смотрит и слушает путник.Внемлет ли сердце звукам шальным —песне, летящей в беззвездную ночь —и одолеет ли боль и тревогуосени мощно звучащий псалом?

НИССЕ[354]Перевод Ю. Вронского

Ночь морозная. Звездный узорВ небе бездонном стынет.Спит одинокий крестьянский дворВ снежной глухой пустыне.Месяц проходит свой древний круг,Дремлют белые поле и луг,Дрёма всю землю объемлет.Ниссе один не дремлет.Серый, почти неприметный на взгляд,Ниссе стоит у сарая,Так же, как многие зимы назад,Тот же простор озирая.Смотрит на черный, безмолвный бор,Двор обступивший, словно забор,И на луну над поляной,И о загадке страннойОн размышляет опять и опятьВ призрачном лунном свете.«Нет. Этой тайны не разгадатьМне ни за что на свете».И, как обычно, мысли о нейНиссе отбрасывает скорей.Ночь на земле настала —Ждет его дел немало.Он проверяет при свете луныДвери, замки, засовы.В стойлах прекрасные летние сныСмотрят сейчас коровы.Спит и Буланка в конюшне своей.Сено в кормушке. Забыты над ней,Полной благоуханья,Все дневные страданья.Ниссе заходит проведать ягнят —Спят ли, все ли на месте.Смотрит в курятник, где куры сидятВ ряд на уютном насесте.К Шарику в гости заходит потом.Пес, просыпаясь, виляет хвостом,Носом в карманах шарит —Сахару просит Шарик.После к хозяевам милым своимНиссе идет, безмятежный,Муж и жена не скрывают, что имДорог их Ниссе прилежный.Ну, а сейчас ребятишек черед.Ниссе на цыпочках к детям идет.Нет для него на светеЗрелища лучше, чем дети!Видит он: сын сменяет отца —Снова знакомое чудо!Век за веком — и так без конца.Вся эта жизнь — откуда?Род возникал, исчезал без следа.Цвел, увядал, уходил. Но куда?Снова загадка этаТщетно ждала ответа.Вот и опять он в сарае сенномРядом со старой ивой.Здесь он живет, под самым гнездомЛасточки хлопотливой.Пусто в гнезде, но наступит весна,Все расцветет, и вернется онаС мужем щеголеватымСнова к родным пенатам.Будет о многом она щебетать,По не поведает птицаНиссе о тайне, что он разгадатьСтолько столетий тщится.Месяц сквозь щелку в стене сенникаСветит на бороду старика.В призрачном этом свеченьеОн погружен в размышленье.Мир застыл, молчалив и угрюм.Лес — как глухая ограда.Лишь издалёка слышится шум.Слышится шум водопада.Кажется Ниссе, будто емуСлышно, как время струится сквозь тьму.Где же начало потока?Кто побывал у истока?Ночь морозная. Звездный узорВ небе бездонном стынет.Будет спать до рассвета дворВ снежной глухой пустыне.Месяц проходит свой древний круг,Дремлют белые поле и луг,Дрема всю землю объемлет.Только Ниссе не дремлет.

ЮХАН АВГУСТ СТРИНДБЕРГПеревод А. Парина

Юхан Август Стриндберг (1849–1912). — Крупнейший шведский писатель и драматург конца XIX века. Родился в Стокгольме, сын крупного коммерсанта и служанки. В 1867 году Стриндберг становится студентом Упсальского университета, но из-за банкротства отца прекращает занятия. Меняет множество профессий: работает домашним учителем, актером, журналистом; в 1874 году получает место в Стокгольмской королевской библиотеке. Первые крупные произведения Стриндберга (историческая драма «Местер Улуф», 1872, и роман «Красная комната», 1879) отличаются острой критикой буржуазного общества и вызывают травлю писателя со стороны консервативной прессы. В середине 80-х годов выходят в свет сборники рассказов «Браки» (1884–1885), разоблачающие фальшь буржуазной семьи, а также «Утопии в действительности» (1885), написанные под воздействием идей утопического социализма и показывающие формирование человека будущего в современной жизни. В конце 80-х годов Стриндберг создает так называемые «натуралистические» драмы «Отец» (1887), «Фрекен Юлия» (1888) и др., вновь поднимая в них проблемы семьи и воспитания. В 1887 году выходит в свет автобиографический роман писателя — «Сын служанки». В 90-е годы Стриндберг испытывает на себе влияние декаданса, увлекается идеями Ницше, обращается к мистицизму. В 900-е годы Стриндберг создает ряд символико-экспрессионистских пьес, а также пьесы исторического содержания, в которых он возвращается к принципам реалистической драматургии. Поздние романы Стриндберга — «Готические комнаты» (1904), «Черные знамена» (1907) — также продолжают традиции реализма в творчестве писателя.

Поэтические произведения Стриндберга собраны в трех сборниках (1883, 1884, 1905). Стихотворения Стриндберга отличаются свежестью и новизной поэтических образов; поэт смело вводит в стихи разговорную речь, использует нерифмованный свободный стих.

Стихотворения Стриндберга на русский язык переводятся впервые.

СУББОТНИЙ ВЕЧЕР

Ветер стих, светлы морские дали,спит ветряк, и паруса опали.По раздолью пастбищ мирно бродит стадо,всё и вся отдохновенью радо.Вальдшнепова зова ждет охотник,песни на гумне поет работник,крыльца чисты, и в саду порядок,ладен куст сирени, влажна почва грядок.Притулились детские игрушкив цветнике на травяной подушке,затаились стебли, мяч скрывая,и рожок скрывает бочка дождевая.Ставни глухи — встретить ночь готовы,заперты задвижки и засовы,мать семьи сама везде огонь потушит,и ничто покоя не нарушит.Ночь июньская тепла и дрёмна,сад раскинул свой шатер огромный.Еле слышно волны зашумели —в мертвой зыби отзвук бурных дней недели.

ЗАКАТ НА МОРЕ

Улегшись в укромном углу корабля,курю «Пять синих братьев»и не думаю ни о чем.Море зеленое,темное, абсентово-зеленое,горькое, как хлористый магний,солонее, чем хлористый натрий,и целомудренное, как йодистый калий;и забвенье, забвенье —большие грехи и большие заботыпредает забвенью лишь мореи абсент.Ты, зеленое абсентовое море,ты, тихое абсентовое забытье,оглушите чувства моии дайте мне мирно уснуть,как спал я когда-тонад длинной статьейв «Revue des deux Mondes».Швеция разлеглась дымом,дымком от мадуро-гаваны,а солнце воссело сверхуполупотухшей сигарой,но вкруг горизонтавстали алые всполохи,будто бенгальские огни,высветив контур беды.

В ДУХЕ ВРЕМЕНИ

Писатель так ее ласкал!Издатель толк во всем искал.Издатель к ней посватался.Писатель мигом спрятался.Писатель гол был как сокол —и как он мог жениться?Издатель рай земной обрел,заполучив девицу.Писатель дрался за кусоки чуть с ума не спятил.Издатель процветал как боги женушку брюхатил.

ГУСТАВ ФРЁДИНГПеревод Веры Потаповой

Густав Фрёдинг (1860–1911). — Родился в семье горнозаводчика. После окончания Упсальского университета занимался журналистикой. В 1891 году дебютировал сборником стихов «Гитара и гармоника». Ранняя лирика Фрединга, пронизанная народным юмором, жизнеутверждающа и оптимистична. Однако в некоторых стихотворениях поэта звучат трагические тона, особенно усиливающиеся в произведениях следующего сборника — «Новые стихи» (1894). Стихи Фрединга посвящены изображению природы, крестьянского быта, воспоминаниям детства. Они просты по форме, напевны и пластичны, разнообразны по ритмике, часто стилизованы под народную песню. В конце 90-х годов выходят в свет сборники Фрединга «Брызги и осколки» (1896), «Новое и старое» (1897), «Брызги Граля» (1898).

БЫЛИ ТАНЦЫ В СУББОТНЮЮ НОЧЬ

Были танцы в субботнюю ночь у дороги,хохот, музыка, — в лад сами прыгали ноги.Были крики: «Гей! Гоп! Веселей!»Нильс Уттерман — музыкант бродячийс гармошкой и с придурью в придачу —наяривал «дудели-дей».Там плясала красотка из Такена, Булла,чьи карманы пусты, будто ветром продуло,зубоскалка, смела, весела;да вертлявая Марья, да шалая Керсти —дикарка, — погладить не смей против шерсти!Там из Финнбаки Бритта была.Ну а Петер и Густен слывут пареньками,что умеют вовсю загреметь каблукамии девчонку подкинуть — вот так!Были Флаксман — что с хутора, Никлас, Калль-Юхан,был и рекрут Пистоль, — прибежал во весь дух он.Был из Хёгвальда парень, батрак.Будто пакля горела у каждого в теле,так девиц они в рейландском танце вертели.Как кузнечики, прыгали те!По камням каблуками без устали топали,косы, юбки взлетали, передники хлопали,и визжала гармонь в темноте.В самой гуще берез, и ольхи, и орешины,где лесные тропинки ветвями завешены,шорох слышался, смех, болтовня.Игры, шалости были среди бурелома,поцелуи в кустах, воркованье, истома:— Вот я — здесь, если любишь меня!Над окрестностью звезды сверкали; по черной,окаймленной деревьями, глади озернойтихий блеск разливался с небес.Запах клевера с пажитей несся душистых,а с нагорья — дыхание шишек смолистых.Там сосновый раскинулся лес.Ухнул филин из Брюнберской чащи в ту пору,да лисица примкнула к веселому хору.Их не слышал никто из людей.Эхо с Козьей вершины «угу!» прокричалои гармонике Нильса, дразнясь, отвечалодальним «дудели! дудели! дей!».

МОШЕННИКИ

Есть в Каттебухульте у нас, возле Бу,мошенники, плуты, жулье.Там гогот услышишь, и брань, и божбу.Разгульное, право, житье!В уезде нет хуже, чем этот притон,цыган черномазых приют.Священник и ленсман — для них не закон.На всех отщепенцы плюют.А старый цыган по дорогам веснойслонялся, шатался в лесу.Лихой браконьер, конокрад записной,хоть восемьдесят на носу!Старуха его страхолюдная — страстьи ноги волочит едва.Всю осень она побираться и крастьходила, хоть еле жива.Сейчас они в Каттебухульте тайкомбез пошлины гонят вино.Пройдешь мимо дома — разит кабаком,и всякого сброду полно.Все парни у них поножовщики сплошь,пропойцы, — чуть свет — за питье!У женщин, поверьте, стыда ни на грош:шалит с кем попало бабье.Наш ленсман из местности гнал это зло.Расправится с шайкой одной,уйдут — а на смену, глядишь, принеслодругую из чащи лесной.А тут еще Альстерин, миссионер,к безмозглым таким загляни!Всю спину бедняге на лучший манерразделали дегтем они.Горбун, говорят, распрямится в гробу.Ягненком не сделаешь рысь.Отребье из Каттебухульта, близ Бу,в людей обращать не берись!

ЛЕШАЧИХА

На опушке рощи, в Гуннерудскбгене,пройдя торфяник, при Бротторпслогене,аккурат лешачихи жилье!Взглянуть бы вам на нее!Она, любовью к мужчинам ужалена,парнишку Викбумов из Никласдалленакружила, когда отсельшел он вечером к Анне, во Фьель.Разодета, как пастор в пасхальный день!Из папортника венок набекрень,юбчонка из хвои, корсаж слюдяной,и пахнет фиалкой ночной.Можжевельника гибче, стройней, чем сосна,извивалась, юлила, вихлялась она,как змея, что пятой раздавлена.И страх взял Калле из Даллена!Она, по законам ведьмовской науки,творила нечистые фигли и штуки,скакала, как дикий козел,петляла, что рысь, и — за ствол.А парень из Даллена спятил, бедняга.Поныне слоняется он, как бродяга,несет околесицу, гиль…Вот и видно, что все это — быль!

ЧЕРТОВЩИНА

Что значит — чертовщина?Что значит — чертовщина? —выспрашиваешь ты.Узнаешь, дурачина,что значит чертовщина!Дождись лишь темноты.Лесовички тенямихоронятся за пнямитишком, тишком, тишком.И за кустом лещиныхватает чертовщины:вон, вон — карга с мешком.Что там искрится, блазнит,мерцает, ровно дразнит,белеет, — вот, вот, вот?Девчонок в рубашонкахи с розами в ручонкахмелькает хоровод.С рогами, с рылом дивокривится криво-криво…Не пяль, однако, глазна эту образину.Спугнешь ты чертовщину —и пропадет как раз.Что значит — чертовщина?Вся нечисть воедино,что проклял наш господьи повелел: «Являйся,мерещись, представляйся,морочь и колобродь!»

ЮГОСЛАВИЯ

ФРАНЦЕ ПРЕШЕРНПеревод со словенского

Франце Прешерн (1800–1849). — Словенский поэт, основоположник новой национальной поэзии своего народа. Родился в семье крестьянина села Врба, недалеко от Любляны, тогдашнего Лайбаха. Окончил латинскую школу и лицей в Любляне, затем (в 1828 г.) — Венский университет но юридическому факультету, став доктором прав. Почти всю жизнь (до 1846 г.) занимал скромную должность помощника адвоката, преследуемый австрийской цензурой и администрацией, а также католическим духовенством; трагически сложилась и личная жизнь поэта. Сравнительно небольшое по объему поэтическое наследие Прешерна исключительно богато и разнообразно. Тонкий и проникновенный лирик, Прешерн был мастером сонета (циклы «Сонеты любви», 1831–1832; «Сонеты несчастья», 1832; «Венок сонетов», 1834), он создал великолепные по красоте и изяществу терцины, стансы, романсы. Важное место в лирике Прешерна принадлежит балладам и стихотворной сатире (послания, эпиграммы и проч.). В 1833 году вышел его сборник «Газели», в 1836 году — «повесть в стихах» «Крещение на Савице»— страстный призыв к борьбе за сохранение и развитие национальной словенской культуры.

На русском языке существует несколько изданий сочинений поэта, первое из которых было выпущено в 1901 году (перевод академика Ф. Корша), последнее — в 1971 году.

ПРОСЬБАПеревод М. Петровых

Я не ропщу и втайне,что смотришь на других,но любоваться дай мнесияньем глаз твоих.Цветы к земле склонилисьпод хмуростью небес,и птицы затаились,притих звенящий лес,и не кружатся пчелынад липой молодой,рыбешек плеск веселыйне слышен над водой.Печалится любоеживое существо,коль солнце золотоеуходит от него.Умолкли птицы в чаще,фиалок нет в саду,не слышно пчел летящих,рыбешек нет в пруду…А мысли, что таятсяв сердечной глубинеи вырваться стремятсяв строке, в ее огне,—чтобы взлететь к высотам,в их крыльях силы нет,покуда не блеснет имочей небесных свет.Чтоб вольного полетане погубил мороз,чтоб средь словенцев кто-тотвой образ превознес,—взгляни хоть ненароком,пусть я тебе не мил,и в горе одинокомнайду источник сил.

КУДА?Перевод Н. Тихонова

Когда мечусь с судьбой не в лад,«Куда?» — приятели кричат.У волн летящей синевы,у облаков спросите вы,когда их гонит вихрь — одиннад ними в мире властелин.«Куда?» — не знаю тоже янесет меня тоска моя.Одно лишь знаю я в пути —не смею к милой я прийти.И нет на свете места мнезабыть то горе хоть во сне.

ЗДРАВИЦАПеревод Д. Самойлова

Други! Нам родили лозыэто сладкое вино,осушает наши слезы,в жилах буйствует оно.С ним тоска не горька,радость кажется близка.Здравицу кому в весельемы певали искони?Подарил господь нам земли,боже, всех славян храни —не развей сыновей,верных матери своей!Пусть над недругами родаразразится горний гром!Как при пращурах, свободапусть войдет в словенский дом,пусть смелы, как орлы,мы разнимем кандалы!Единенье, счастье, правопусть вернутся на века,пусть твои потомки, Слава,встанут об руку рука,—все, как есть, чтобы честьрядом с мощью стала цвесть.Сохрани словенок, боже,пусть цветут они в любви!Не на розу ли похожинаши сестры по крови?Пусть родят нам орлят,тех, что недругов сразят!И за юношей с весельемпьем из чаши круговой!Не отравят гнусным зельемих любовь к земле родной.Ибо нас в этот часвновь зовет отчизны глас.Пьем за вечную свободувсех народов и племен.Да не будет злу в угодумир враждою осквернен.За межой — не чужой,друг-товарищ дорогой.За себя поднимем чашу!Выпьем, други, под конецза святую дружбу нашу,за согласие сердец.Там, где пьют, там и льют,веселится добрый люд!

ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНА ВОДНИКА[355]Перевод В. Луговского

В степях аравийскихна свет рождена,чудесная птицастареет одна.Никем не любимой,не свить ей гнезда,—ее побратимылуна да звезда.И нет у неени друзей, ни родных,она одиноковлачит свои дни.И не для забавы —для смертного снаредчайшие травысбирает она.Чтобы закурилисьнад пеплом седымдыхание миррыи ладана дым.Когда ж наступаеткончины пора,та птица вступаетна угли костра.И, облаком вспенясь,из огненных рукпрославленный фениксвзвивается вдруг.Как феникс, воскреснети сердце певцаи пламенной песнейнаполнит сердца.

ЗВЕЗДОЧЕТАМПеревод Л. Мартынова

Подите вы все к черту,вы врете про погоду,о лживые пророки,пустые звездочеты!Вы, мудрецы! Хотитепрочесть о всем на светепо звездам: благосклонно льк нам будет нынче солнцеи урожай случитсяили проснутся бури,челны потопит море,град грянет, нам на горе,покончит зной нещадныйс лозою виноградной?Лгуны вы, звездочеты,подите вы все к черту!Лишь две звезды я видел:глаза моей любимой.В две светлые звезды ясмотрел, слепец неумный,прочел там дней веселыхбезоблачную повестьлюбви счастливой.Но появились слезы,стыд, гнев и сожаленье,и моему покоютут смерть настала.Две только сбили с толкуменя звезды — две толькомне разум помутили.А вы все звезды этиперемудрить хотите.Лгуны вы, звездочеты,лгуны вы, звездогляды,подите вы все к черту!

* * *

«Когда надежды нет и близится конец…»Перевод Н. Стефановича

Когда надежды нет и близится конецс неотвратимостью суровой и железной,—запреты не нужны, лекарства бесполезны:несчастный все равно на свете не жилец…Когда, кромешный ад беря за образец,бушует ураган в косматой тьме беззвездной,—не видя выхода из разъяренной бездны,навстречу гибели бросается пловец.Прочь чаша горькая! Пускай мечты кипят.Терять мне нечего: все кончено, отпето,—и я с моих страстей снимаю все запреты!Мгновенья дороги, — их не вернуть назад…О, только бы успеть упиться жизнью этой,—и пусть убьет меня ее сладчайший яд.

ПЕТР ПЕТРОВИЧ-НЕГОШПеревод с сербскохорватского

Петр Петрович-Негош (1813–1851). — Черногорский поэт, светский и духовный правитель (с 1830 г.) независимой Черногории. Сторонник идей просвещения и прогресса, Негош осуществил в своей стране ряд важных реформ, направленных на ликвидацию племенных распрей и на развитие светского образования. Им, в частности, была создана типография в Цетинье, организовано несколько школ. В своей внешней политике, опираясь на поддержку России, где он побывал дважды (в 1833 г., когда был рукоположен в митрополиты, и в 1837 г.), отстаивал свободу и независимость своего государства против австрийцев и турок. Поэтическое творчество Негоша сложилось на основе богатейших эпических традиций черногорцев (поэмы «Голос жителя гор», 1833; «Свободиада», 1835; сборник «Лекарство от ярости турецкой», 1834, где воспевались битвы народа за свободу). Религиозно-философские воззрения поэта отразились в написанной под известным влиянием «Потерянного рая» Д. Мильтона поэме «Луч микрокосма», 1845. Вершина творчества Негоша — драматическая поэма «Горный венец», представляющая своеобразную энциклопедию жизни черногорского народа, апофеоз его борьбы с насильниками. В основе сюжета поэмы — события конца XVII века, когда перед Черногорией, управлявшейся тогда митрополитом Данилой Петровичем, во всей своей грозной опасности встала проблема выбора: или стать турецкой провинцией, или, покончив с так называемыми потурченцами, то есть черногорцами, принявшими мусульманство и изменившими своей стране, сохранить свободу. Потурченцы были истреблены, и страна сумела отстоять свою этническую и религиозную целостность.

Поэма неоднократно издавалась на русском языке (перевод М. Зенкевича) и на других языках народов нашей страны.

ИЗ ПОЭМЫ «ГОРНЫЙ ВЕНЕЦ»Перевод М. Зенкевича

Игумен Стефан (поет)

Света солнечного нет без зренья,а без рождества нет и веселья!Славил рождество я в Вифлееме,славил на святой горе Афонской,славил в Киеве первопрестольном.Только наш сегодняшний сочельниксамый и радушный и веселый.Пламя пышет здесь теплей и ярче,пред огнем разостлана солома,перекрещены в огне поленья,выстрелы гремят, шипит жаркое,хоровод поет, рокочут гусли,и с внучатами и деды пляшут,все в веселье стали однолетки,а всего приятней то, что с каждымнадо выпить за его здоровье!

Владыка Данила

Счастлив ты воистину, игумен,даровал тебе сам бог веселье!

Игумен Стефан

Молодой сынок, владыка славный,мир весь веселится этой ночью,душу каплями я сам наполнил,старая, она над чашей пляшет,словно над ракией пламень бледный.Кости старые веселье будит,им напомнив молодые годы.

Владыка Данила

Нет на свете ничего прекрасней,чем лицо в сиянии веселья,вот как у тебя сейчас такое —с бородой серебряной по пояс,полное веселости и ласки.То всевышнего благословенье!

Игумен Стефан

Я прошел сквозь решето и сито,испытал весь этот свет злосчастный,чашу всех его отрав я выпил,и познал до дна я горечь жизни.Все, что может быть, все, что бывает,я изведал, и мне все знакомо.Ко всему, что жизнь пошлет, готов я.Ведь все зло, что тяготит под небом,на земле удел для человека.Молод ты, неискушен, владыка!Капли первые из чаши ядапить всего трудней, тяжка их горечь.Если б знал ты, что с тобою будет!Этот мир тиран и для тирана,что же для души он благородной!Мир составлен весь из адских распрей,в нем душа воюет вечно с телом,в нем воюет море с берегами,в нем с теплом воюет вечно холод,в нем воюет ветер буйный с ветром,в нем воюет дикий зверь со зверем,в нем один народ с другим воюет,человек воюет с человеком,в нем воюют вечно дни с ночами,в нем воюют духи с небесами.Тело стонет под душевной силой,и душа трепещет зыбко в теле,стонет море под небесной силой,небеса трепещут зыбко в море,и волна волну, поправши, гонит,обе разбиваются о берег.В мире нет счастливых, нет довольных,нет миролюбивых, нет спокойных.Человек поносит человека:в зеркало глядится обезьяна!

ЛОВЧЕНУ[356]Перевод Б. Слуцкого

Ловченская гордая вершина,ты главою тучи задеваешьи надменно видишь под собоючудные творения природы:Черногории кровавый камень,Боснии равнины и Албанию,Турции поля, латинский берег!У себя за пазухой ты прячешь,как невеста яблоки дареные,молнии за тысячи столетий.Никого ты не считаешь ровней,кто на Милоша[357], на Карагеоргия[358],на орла и волка не походит.Вуковцев[359], предателей народа,ядовито предаешь проклятью.

ТЕНИ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА[360]Перевод Б. Слуцкого

Над многоочитым звездным сводоми под самой верхней сферой неба,там, где взгляд людской достичь не можетюных солнц бессменное рожденье,—выбитые из кремня творца рукою,осыпаются они роями,—там и был зачат твой генийи поэзией миропомазан;из тех мест, где вспыхивают зори,к людям прилетел твой гений.Все, что может совершить геройство,на алтарь чудесный я слагаю,посвящаю я святому прахутвоему, певец счастливыйсвоего великого народа.

ИВАН МАЖУРАНИЧПеревод с хорватскосербского

Иван Мажуранич (1814–1890). — Хорватский поэт, крупный политический и государственный деятель, в молодости участник движения иллиризма, стремившегося к единению славян. В дальнейшем был баном (правителем) Хорватии (1873–1880). Поддерживая централистскую политику австрийского правительства, в то же время всячески способствовал развитию национальной хорватской культуры. Благодаря деятельности И. Мажуранича были основаны Югославянская академия наук и искусств, Загребский университет и др. Литературное наследие И. Мажуранича невелико. В истории хорватской и югославской литературы почетное место принадлежит его эпической поэме «Смерть Смаил-аги Ченгича» (1846), посвященной одному из эпизодов борьбы черногорцев за свободу. Реально существовавший потурченец и насильник Смаил-ага Ченгич был убит осенью 1840 года при сборе дани. Голова его была выставлена в Цетинье на всеобщее обозрение. Негош показывал ее посещавшим его друзьям — Вуку Караджичу, русскому историку и филологу Н. Надеждину, а также брату И. Мажуранича Антуну, под влиянием рассказов которого, вполне вероятно, и родился замысел И. Мажуранича.

Публикуемый отрывок представляет собой одну из глав поэмы.

ИЗ ПОЭМЫ «СМЕРТЬ СМАИЛ-АГИ ЧЕНГИЧА»

ДАНЬПеревод М. Зенкевича

Хорошо на поле Гатском[361],Коли там не мучит голод,Лютый голод, лютая неволя!Да, на горе, поле придавилиВойско злое, светлое оружье,Боевые кони и палатки,Тяжкие оковы и колодки.Для чего ж там войско и оружье?Для чего там кони и палатки,Тяжкие оковы и колодки?Смаил-ага дань взимает кровьюИ на поле Гатском, и в округе.Середь поля он шатры раскинул,Сборщиков он разослал повсюду,Пусть их, лютых, волки растерзают!Требует с души он по цехину,С очага — по жирному барану,Каждой ночью — новую девицу.Едут турки-сборщики с востока,Тянут райю голую арканом,Едут, змеи, с севера и юга,Тянут райю[362] голую арканом.Руки бедным за спиной скрутили,Тянут их за конскими хвостами.Боже, в чем же райя виновата?В том, что злоба на душе у турок?В том, что их сердца позаржавели?Виновата в чем? За что расплата?Нет того, что туркам на потребу:Золота нет, белого нет хлеба.У аги скакун горячий,Пред шатром ага верхом маячит,Держит он копье десницей храброй,Смотрит зорко, словно кречет.Борзый конь аги быстрей всех скачет,А копье ага всех метче мечет.Воин добрый, только сам не добрый!Увидав, что на арканахСборщики волочат пленных,Он стрелой на них понессяНа коне буланом борзом,И на всем скаку с разлетаОн копье метнул рукою правойВ голову валаха для забавы.Но подчас и у юнакаХрабрая рука задремлет:Так и тут вдруг по-иному вышло,Борзый конь аги споткнулся,Свистнуло копье в полете,Пролетело легкокрыло мимо,Поразило не ягненка — волка,У Сафера, что волок валаха,Выбило один глаз светлый.На зеленую траву глаз вытек,Брызнула кровь темною струею,Взвизгнул турок и змеей взметнулся.Пламенем живым ага тут вспыхнул,Ведь позор для славного юнакаСобирать и не собрать всей дани,Целиться копьем и промахнуться,Не валаха ослепить, а турка,На злорадный смех всем христианам.Пламенем живым ага зарделся,Боже, на кого падет расплата,Ведь всегда валахи виноваты!— Эй вы, Муйо, Хаса, Омер, Яшар,Во всю прыть коней гоните,Пусть за вами на арканеПоспевают христиане! —Словно лютый бык, ага вдруг рявкнул.Слуги быстро все повиновались,Во всю прыть коней они пустили,Хлопают плетьми и с гиком гонят.Топают под всадниками кони,За конями сзади райя стонет.Мнится в первый миг, что райя мчится,Ласточкой коней перегоняет,Во второй миг разобрать не можешь,Кто быстрее, — кони или люди,А в четвертый миг, — не поспевая,Повалилась на землю вся райя.Всех волочат кони за собоюИ по грязи, и по пыли,Словно тело Гектора вкруг Трои,Когда Трою боги позабыли.Сам ага со свитой смотрит, стоя,Тешит зрелищем жестокимГневные и злые очи,Утоляет кровожадностьВлашской кровью, влашской мукой.А когда их сердце разыгралось,Громко турки засмеялись,Любо им — упала райя,Люди ползают, будто собаки.Так хохочут дьяволы, от скукиГрешникам придумывая муки.

ПЕТАР ПРЕРАДОВИЧПеревод с хорватскосербского

Петар Прерадович (1818–1872). — Хорватский поэт, лирика которого представляет одно из достижений национального романтизма XIX века. Родился в семье младшего офицера, окончил военную академию в Винер-Нейштадте. Стал профессиональным военным и после долгих лет гарнизонной службы (в городах Италии, Венгрии, Словении, Хорватии) был произведен в чин генерал-майора. Патриотическая и рефлективная лирика Прерадовича, собранная в книгах «Первенцы» (1846), «Новые стихи» (1851) и созвучная настроениям революционно-романтической молодежи, пользовалась в XIX — начале XX века широкой популярностью в славянских странах и, в частности, в России.

ЗВЕЗДНЫЙ ХОРОВОДПеревод Л. Трефолева

На лазурном небосводеЗвезды ходят в хороводе;Все столпились в тесный рядИ о страннице печальной,О Земле многострадальной,Робко, нежно говорят.Тихо молвила Денница:«Наша бедная сестрицаИ печальна и темна.Не судите Землю строго:У нее заботы много,Истомилася она.Сколько ног босых блуждает,Твердой почвы ожидаетНа мельчайшей из планет!Сколько рук там крепких страждетИ работы алчет, жаждет,А работы — нет как нет!Сколько там сердец, с любовью,Обливающихся кровьюИ болящих за народ!Не будите Землю! Тише!»И, смотря на Землю свыше,Разошелся хоровод.

МОЯ ЛАДЬЯПеревод В. Соловьева

Плыви, плыви, моя ладья,Плыви куда-нибудь!Не знаю я, где цель твоя,—Ты цель себе добудь.Коль так далеко занеслаТебя судьбины мочь,—Вот парус твой и два весла:Плыви и день и ночь!Во власть ветров себя отдай,На волю бурных волн,Гляди вперед, не унывай,И к небу стяг, мой челн!

ЧЕРНЫЙ ДЕНЬПеревод Н. Стефановича

Страшный день! Ты черною страницейПребываешь в памяти моейПосреди беспечной вереницыСамых светлых, самых ясных дней.Эти дни прозрачны для очей,Только сквозь тебя нельзя пробиться,—Ты гранита черного мрачней,Всех надежд холодная гробница.В этот мир я сброшен, как в тюрьму,Черной бурей из страны надзвездной.Смерть желаньям, радостям — всему…Предо мной — бесформенная бездна,И мечты, стуча клюкой железной,Ковыляют, уходя во тьму…

* * *

«Нет, мечты, в кромешном мраке…»Перевод Н. Стефановича

Нет, мечты, в кромешном мракеНекуда идти.Или верные к невернойИщете пути?Все напрасно: сквозь преградыРветесь вы, — и что ж?Не желает возвратиться,Значит, не вернешь.По чужой пошла дорогеЗа чужим она,Пестрота цветов не нашихВ косы вплетена.Но, мечты, зачем метаться?В дом родной опять,Может быть, она вернется,—Надо только ждать.

БРАНКО РАДИЧЕВИЧПеревод с сербскохорватского А. Ахматовой

Бранно Радичевич (1824–1853). — Сербский поэт, один из сторонников и соратников Вука Караджича в его борьбе за новую сербскую литературу. Родился в семье мелкого чиновника, изучал право и медицину в Венгрии и Австрии. Участвовал в революционных событиях 1848 года. Умер в Вене от туберкулеза. Стихотворения Б. Радичевича, изданные в сборниках 1847 и 1851 годов, нанесли сокрушительный удар господствовавшей тогда в Сербии ходульной, ложно-классицистической поэзии. Пронизанные революционным бунтарским пафосом, они внесли в нее новые темы, новый дух и новые настроения, определив ее дальнейшее развитие. Поэзия Б. Радичевича для многих поколений сербской молодежи стала путеводным знаменем.

БЕДНАЯ ВОЗЛЮБЛЕННАЯ

Ветер веет,Липа млеет,Как тогда.РечиЖурчанье,ЛесаМолчанье,Как тогда.Я — молодая,Здесь ожидаю,Как тогда.Солнце заходит,Друг не приходит,Как тогда.Солнца другогоНет дорогого…Вечера, как сладко ожиданье,О вы, ночи, светлых дней светлее,А над вами два светили солнца,Где же вы?.. Где друг мой ненаглядный?Плачут травы, птица запевает,Золото мое земля скрывает…Боже, порази грозою сушу,Громом бей в мою живую душу!Друга у меня взяла могила,Ничего на свете мне не мило.

14 октября 1844 г.

ГОЙКО

Эй, ко мне скорее, гусли-други,Натяну вас туго на досуге,Натяну вас, заиграю лихо,Чтоб на сердце снова стало тихо,Чтобы снова я увидел счастье,—Чудо, не разбитое на части.И заря чиста, и солнце ясно,Лес зеленый и поля прекрасны,Милы мне цветы и ключ прохладный,И, дитя мое, мой луч отрадный,Лишь в глаза твои я гляну снова,—Вспыхнет в сердце песенное слово.Ты, земля, мила мне бесконечно.Дивно сотворил тебя предвечный!Только бы пожить еще немного,Но пора в последнюю дорогу,Смертный час пробьет мой скоро, скоро,Светлый мир сокроется от взора.Гусли упадут из рук остылых,Но что пел я — будет людям мило,И пока душа к душе стремитсяИ народ за чашей веселится,Будет песня для него отрадой,—Ничего мне больше и не надо!

ДЖЮРА ЯКШИЧПеревод с сербскохорватского

Джюра Якшич (1832–1878). — Сербский поэт и художник, крупный представитель бунтарской романтической лирики. Родился в семье священника в одном из сел Воеводины; изучал живопись, участвовал в революции 1848 года. После ее разгрома пытался завершить образование в Вене и Мюнхене, но безуспешно. В течение почти всей своей жизни служил учителем рисования, страшно нуждался. В поэзии Д. Якшича, наряду с меланхолической рефлективной лирикой, важное место принадлежит патриотическим, социально-сатирическим стихотворениям, утверждавшим идею социального бунта. Выступал с историческими драмами, проникнутыми свободолюбивыми идеями. Подчеркнуто социальны по своим сюжетам рассказы Д. Якшича, вышедшие четырьмя сборниками в 1876–1878 годах. Творчество Д. Якшича было тесно связано с движением сербской молодежи 60–70-х годов прошлого века, боровшейся за национальное освобождение и политические свободы.

СКВОЗЬ ПОЛНОЧЬПеревод В. Луговского

Сквозь гибких веток переплетеньеСветил мерцанье, планет роенье,Утихомирься, сердцебиенье.И глубже в гущу, в стеблей сплетенье.Ручей, бегущий полночной далью,Здесь, в этих кущах, любви свиданье,Здесь, где с растеньем сплелось растенье,И глубже в гущу, в стеблей сплетенье.Моя душа тобой согрета,Меня растопит до рассвета,Сметет, как снега наважденье,—И глубже в гущу, в стеблей сплетенье!

ЕВРОПЕПеревод О. Колычева

Тебя восславить, тебя — тираншу!А душу гложут и гнев и яд,И злые жала твоих насмешекЖивую песню мою казнят…О, миллионы сердец страдают,И миллионы домов сожгли,И миллионы людей, как черви,Живут в клоаке, ползут в пыли!И миллионы людей смиренноНа суд суровый идут к тебе:Не можем больше мы жить рабамиИ покоряться своей судьбе!Тиран казнит нас, позорит женщин,Посевов наших плоды берет.Сама суди же, будь справедлива,Да разве может так жить народ!Мы погибаем!.. — И погибайте! —Что ей, Европе! Все нипочем!Сплотимся ж, братья! Падем со славой,Но цепи рабства мы рассечем!Пусть кровь прольется, но — мы свободны,Мы не желаем рабами быть!Клянемся, сербы: в бою погибнутьИли свободу в бою добыть!

ОТЧИЗНАПеревод М. Зенкевича

ДЕВЯСИЛПеревод М. Исаковского

Девясил — траву здоровьяВ ночь русалка поливает.Девясил — слыхать в народе —Девять сил в себе скрывает.Волшебством своим, русалка,Обаяньем, сердцу милым,Ты полей и эту песню,Что назвал я Девясилом;Может, эта песня рануСыну Сербии прикроетИ хотя бы на мгновеньеБоль и муку успокоит.

ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬПеревод Н. Глазкова

Жизнь люблю, она дает мнеИногда удачу, радость…Жизнь люблю я всей душою,Но и смерти не пугаюсь.Бог, за то тебе спасибо,Что любой из сербов знает,Что он серб, и твердо веритВ то, за что он умирает.Вспоминаю, как в народеО свободе говорится:«Кто всю жизнь боится смерти,Тот не должен был родиться!»

ПОЭТ И ПЕСНЯПеревод А. Суркова

Поэт

Песня, ты обманываешь мир,Воспевая счастье, и веселье,И любовь, и ласки, и похмелье,Песня, ты обманываешь мир!

Песня

Разве я обманываю мир?Я тебе шепчу слова обмана,Чтобы кровь не источала рана.Разве я обманываю мир?

Поэт

Будешь мне шептать обманы вечно?Чтоб в неволе тысячи несчастийСердце не терзали мне на части —Будешь мне шептать обманы вечно?

Песня

Встань, живи, борись и не сгибайся!С колыбели мы сдружились оба,И дружить нам суждено до гроба.Встань, живи, борись и не сгибайся!

МИЛОСТИВОЙ ЕВРОПЕ(На могиле расстрелянных коммунаров)Перевод О. Колычева

Ты в живых бросала грязью,А возносишь после смерти.Крепко спавшее, внезапноПробудилось милосердье.И трепещешь ты, взираяНа геройство этой смерти!Много зол ты совершила,Их попробуйте измерьте!Ни к чему над прахом павшихПриторное милосердье!«Бойся, бойся тех, кто можетСмерть принять без страха смерти!»

ПАМЯТНИК НА РУЕВИЦЕ[363]Перевод Н. Тихонова

Скинь ты шапку, если здесь проходишь,Помолися богу;Знай, за братство тут юнацкой кровиПролито много.Встали сербы защищать родныеСлавянские нивы,Брат наш крикнул, видя в бой идущих:«Нет, не одни вы!»Из далеких из краев студеныхТут русские встали,С братской они славянской любовьюПомощь нам дали!Вы заслужили, чтобы в потомствеБессмертно бы жили,Многие здесь за сербский народ нашЖизнь положили.Отдали жизнь, а ее обратноНе вернешь ведь с поля,Может ли дать кто-нибудь другому,Дать еще боле?Скинь же здесь шапку и помолись ты,Вспомни дни боя,То береги, что предки геройскиВзяли борьбою.Камень большой на русской могилеСлавою дышит!Память, живущая в сердце сербском,Больше и выше!

БРАТЬЯМ БОЛГАРАМПеревод С. Маршака

Здравствуйте, соседи.Добрый день вам, братья.Здравья и свободыРад вам пожелать я.Пусть всегда нас греютБратские объятья.Братья мы по кровиИ по духу братья.Сербы край свой любят,Отчий дом свой старый.Сербы любят волюТак же, как болгары.Пусть грозят нам беды,Мы их одолеем,Вместе наши рукиВо сто раз сильнее!

ЧЕСТЬПеревод С. Маршака

Чести золото не купит:Честный чести не уступит.Честь нужна ему, как свет.Рад продать ее бесчестный,Но, как всякому известно,У бесчестных чести нет.

АНТОН АШКЕРЦПеревод со словенского

Антон Ашкерц (1856–1912). — Словенский поэт и общественный деятель. Родился в бедной крестьянской семье, окончил католическую семинарию в Мариборе и в течение нескольких лет служил священником в разных селах Словении. В 1898 году, после конфликта с верхушкой католического духовенства, сложил с себя сан, посвятив себя исключительно литературе. Цикл эпических баллад Ашкерца «Старая правда» (1888) о средневековых крестьянских восстаниях сыграл важную роль в борьбе словенцев за национальное равенство и социальную справедливость. Вообще антиклерикальная боевая социальная поэзия А. Ашкерца занимает особое место в развитии реалистической поэзии XIX века у югославских народов (сборник «Новые стихи», 1900). Поэт много путешествовал, в частности, побывал в Центральной России, в Крыму, на Кавказе, а также в странах Африки, Ближнего Востока, центральной и южной Европы. Вместе с поэтом Й. Веселом-Косеским был инициатором издания и переводчиком «Русской антологии» (1902).

«Дымится черное, распаханное поле…»Перевод С. Штейна

Дымится черное, распаханное поле…Проходит селянин по свежей бороздеИ семена рукою неустаннойБросает в землю, словно мимоходом.И мудрая кормилица ЗемляВстречает радостно весенние посевы,Скрывая их в таинственные недра,Откуда золотом они заколосятся.Дымится черное, распаханное поле,Проходит сеятель по свежей борозде,Бросая семена… Не так ли ты, поэт,В сердца людей свои роняешь мысли?

РУССКИЙ ЯЗЫКПеревод А. Сиротинина

Язык прекрасный русского народа,Как ты пленителен, как близок мне!Какие тайные созвучья-струныРодишь ты вдруг в душевной глубине!Великий, мощный, благозвучный,Язык славянский, ты — язык и мой.В твоих ласкающих так сладко звукахНе говорила ль мать моя со мной?Ты — нежная, серебряная арфаВ руках у вдохновенного певца,И райский звук твоей волшебной песниВолнует мощным эхом все сердца.Она то млеет вся, как страсти шепот,То плач отчаянья, то тяжкий стонВ ней слышится, то вопль тоски безбрежной.Она летит, то плавная, как звонКолоколов, зовущий властно и призывно,То грозная, как гром из тучи грозовой,То шумная, как моря гул прибрежный,То разудалая, как вихрь степной.Ты — царь. Властительное молвишь слово,И вмиг сынов твоих бессчетный стройНа твой призыв встает и смело рветсяЗа родину и за свободу в бой.Мыслителю ты — крепкой стали молот.Он из тебя кует победной правды меч,—И, мыслей новых искрами сверкая,Твоя несется пламенная речь.Гигант славянства, рабства ты не знаешь!Не может быть невольником герой.Не даст себя он заковать в оковы,Ему несносен мрак тюрьмы сырой.О нет, ты не орудье силы темной:Ты света властелин, ты гонишь ложь!Глашатай истины ты и свободы,Из тьмы ты к солнцу правды нас ведешь!Да светит же твой яркий, мощный светочОт дальних Балта синего бреговЧрез горы, дол, чрез тундры и чрез рекиДо океана Тихого валов!От солнца Индии до стран полночиПростертых в прахе к счастью да зовет,Народы к жизни воздвигает новойИ всем им весть спасения несет!

ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ ПАМЯТНИК ПУШКИНУПеревод А. Сиротинина

Туда, туда, в зеленый темный парк,Из спертой комнаты на воздух чистый,Свободный, утренний, весенний воздух!Заря уж брезжится… Уходит ночь.И вышел ты… Поспешными шагами,В лицейский завернувшись плащ, ты шелДорожкой белой меж деревьев темныхТуда, туда, в приют уединенья,В ту рощу дальнюю, где тишь кругом…Хотел ты быть один с самим собой.И сел на лавку низкую… О, ночь,О, эта ночь порывов вдохновенья,Налетов творчества. Как их назвать,Благословеньем божьим иль проклятьем?Придут они — и нет душе покоя,Встают за мыслью мысли, точно волны,Морским подъемлемые ветром;В сердечной глубине, не уставая,Кипит и страстно рвется чувств поток,На волю просится, ласк солнца жаждетИ хочет вылиться наружу в слове,И в песнях огненных, и в строфах звучных…О, эти чувства, образы и мысли!Как тесно им в объеме груди нашей…Священны вы, минуты вдохновенья,Счастливый час восторгов несравненных,Когда сама собою льется песня,И под незримой божьего рукойДрожат, звенят и стонут струны сердца…Тот миг — он твой теперь, не правда ль, Пушкин?Мечтой объят, сидишь ты предо мною,Слегка склонившись на руку главой,И вдаль глядят задумчивые очи.Куда младые сны тебя уводят?Какая песнь неведомая зреетВ душевной глубине? Младая ль деваИграет там симфонию любви,Иль пестрый мир народных русских сказок,Преданья старины тебя влекут?Как знать? Как угадать? Ты сам не знаешь,Какой мотив из сердца первым встанет,Какие первыми сегодня строфыИз-под пера польются на бумагу.Вдаль смотрят заглядевшиеся очи,Надеждой молодою грудь полна,И сам ты молод этим утром свежим,И родина твоя, как утро, молода!Сквозь тьму ветвей пробился солнца лучИ, точно гений, с высоты слетевший,Чело твое приветливо целует.Его ты чуешь ласковый привет,Ты чувствуешь: над Русью утро встало.

СИЛЬВИЕ СТРАХИМИР КРАНЬЧЕВИЧПеревод с хорватскосербского

Сильвие Страхимир Краньчевич (1865–1908). — Хорватский поэт. Родился в небольшом городке Сень, изучал теологию в Риме, но отказался от церковной деятельности и стал учителем. Долгие годы провел в Боснии и умер в Сараеве. Начав с традиционной патриотической романтики, Краньчевич впоследствии создал выдающиеся образцы философской и революционной поэзии, по существу, впервые подняв современную ему хорватскую лирику на уровень европейской. Страстный протест против социального гнета, революционное отношение к жизни определяют его поэзию начала XX века. В стихотворении «Видение» (1905) воспел первую русскую революцию.

RESSURECTIO[364]Перевод А. Наймана

Улицы в огне пожара, над Парижем смерть витает:Восемнадцатого века год великий громыхает.Валят камни и деревья тени мрачные средь ночи,С криками идут на гибель, каждый смерти первый хочет.Доски стонут под ногами, и помост трухлявый гнется.Пасть раскрыта баррикады, флаг над ней трехцветный вьется.Словно призраки на стенах вдруг сплетаются руками,И сверкает из Бастильи желто-красным светом пламя.И летят в глубины улиц над землей большие тени,И ужасных бликов пляска гаснет в дымном отдаленье.Мальчик сел в гнилое кресло на вершине баррикады,Для помазанников божьих троном бывшее когда-то.Пурпур с кресла сорван бунтом; и дрожит оно, и глухоСтонет, как на лобном месте оголенная старуха.А на спинке, той, которой короля касалось тело,Флаг, трехцветием блистая, вьется весело и смело.Зарево пылает. Косу смерть оттачивает ровно,Взмах руки: из пушек, ружей пули градом бьют по бревнам.На колени опустился кто-то, кто-то пал без слова,Лишь один над баррикадой встал, похожий на святого.Не коленопреклоненно, но гранитною скалоюВстал великий, встал средь улиц, над свинцовым зноем боя.Поднял правую он руку, тотчас по его приказуВсе в густом дыму рванулось, в пламени взметнулось сразу.«Франция!» — воскликнул кто-то, и слезами взор закрыло:Вспомнил он свой дом, отчизну, вспомнил то, что прежде было.«Месть!» — вскричал другой, и снова заблистал взор на мгновенье,Вспомнил он: страданья были — не было за них отмщенья.Задрожала баррикада, лишь он встал стопою твердой,И шагнул толпе навстречу, сделав знак главою гордой.Он ступал широким шагом по залитым кровью бревнам,И за ним толпа летела, словно по тропинке ровной,И кричала вдохновенно: «Братство! Равенство! Свобода!»Все быстрее неизвестный мчался впереди народа.И никто не знал, ни кто он, ни откуда появился,А потом, после победы, не нашли, куда он скрылся.Только раненным смертельно стало ясно среди ночи,В час, когда слезой последней затуманило им очи:Он покинул неизвестность, чтобы кануть в неизвестность, —Метеор, что на мгновенье осветил средь мрака местность.На сверкавший след смотрели и с улыбкой умирали:То Христос сошел с креста к нам, вел в победные нас дали.

СЛАВЯНСКАЯ ЛИПАПеревод В. Луговского

Издревле ты бушуешь в мире,Ствол вечной верности славянской,—От голубой ядранской шири[365]До глади тихоокеанской;За триста рек в прозрачный воздухТы ветви тянешь — и далечеВсе те же птицы в тех же гнездах,Все та же нежность общей речи!Твой дух — в стенах кремлевской славы,Градчан[366] ты осыпаешь стены,Ты — над волной жемчужной Савы[367],Над Ловченом ты неизменно,Кропишь ты Вавелево[368] темя,И Лабе[369] ты несешь прохладу,Летит твое святое семяНа грудь Мефодиева града[370]!От края света и до края,Ты полумиром овладела:В раю славянском восседая,Перун лелеет молний стрелы,Грозит жезлом, чтоб злобный недругНе затоптал славянства пламя.Пусть пращуры — в столетий недрах,Простерты руки их над нами!Родник из-под корней струится,Он утоляет великанов,А над живой водою длитсяНапев, в чреде веков не канув!О Славе говорят вершиныДерев, — их песнь не раскололась;В ней — наши деды и старшины,В ней — мертвецов бессмертный голос!Звучит их зов неуловимый,Скрепляя нас чрез оси света,Горит, как огнь неугасимый:Им наша отчина согрета,Звучит — единое в значеньях —Славянства дружеское слово;Как песня в благостный сочельникВ преддверье счастия людского!Ребенок дремлет под тобою,Как Моисей спал в Нильских плавнях,Славянской станет он судьбою,Славян в нем — племя, род и пламя!Чтоб фимиамом задышалаНадежда в сердце голубином,В артерии земного шараОн хлынет сам теплом любимым!Пусть в хороводе под ветвямиВершится братство неустанно,Пусть к ласке уст прильнут устамиНежнее Лада и Живана[371]!Пусть возлетит наш вольный соколВ лазурь превыше стаи птичьей,Пускай ширяет он высоко,Восславит новых дней величье!Взор сокола заблещет сноваПо-над тобой, о ствол славянский,От волн Ядрана голубогоДо глади тихоокеанской;За триста рек в прозрачный воздухТы ветви тянешь — и далечеВсе те же птицы в тех же гнездахИ нежность материнской речи!

ДРАГОТИН КЕТТЕПеревод со словенского Л. Мартынова

Драготин Кетте (1876–1899). — Словенский поэт. Родился в семье сельского учителя и органиста. Рано лишился родителей и с большим трудом сумел получить образование. Умер от туберкулеза. Был одним из членов группы так называемого «Словенского модерна» (И. Цанкар, О. Жупанич, Й. Мурн), с которой связано дальнейшее развитие словенской поэзии в ее борьбе с эпигонским псевдореализмом. Опираясь на традиции словенской народной лирики, поэты «Модерна» обогатили ее достижениями европейской поэзии второй половины XIX века, прежде всего французской и немецкой. Д. Кетте писал баллады, романсы, газели, сонеты, публикуя их в периодике. Первая книга стихов его вышла посмертно («Стихи», 1900).

ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

Не думай — о нет, — не молюсь я тебе,Ведь ты же отнюдь не святая.Тебя бы поставили — знай! — в алтаре,Когда бы была ты святая!Не Иерихон ты, чтоб жадно смотреть,Лишь издали видя тот город.Не я Моисей, чтоб в пути умеретьПред тем, как войти в этот город!Я понял: тебе угодить нелегко —Сама ты не знаешь, что хочешь:С тобой я не ласков — скорбишь глубоко,Тебя я целую — ты плачешь!Понятно мне все это. И потомуЛаскать тебя впредь не хочу я.Просить? Нет, не стану. Но в жены возьму.Порядку тебя научу я!

* * *

«Село легло под полог темноты…»

Село легло под полог темноты,а где-то в дальней дали,таясь, благоухалиночных полей сладчайшие цветы.Из дома вашего донесся лай собак,там кошечка играла.Ты вышла, рядом встала,Защебетала шаловливо так:«Конечно, думает: большое дело мнесмотреть, как ус он крутит!Мальчишка! Пусть не шутит —не склонится ко мне он, как к жене!»Взыграл — я это видел! — легкий смехна ротике на алом,к щекам перебежал они скрылся в двух чудесных ямках тех.В тех ямочках, сокровище мое,так хорошо, так мило, так приятно,что я оставлю безвозвратноблагоразумье там свое!Да и на что оно мне? Ах,не жаль его ни малость,лишь только б ты со мной осталась,ты, с ямочками на щеках!

ЙОСИП МУРН-АЛЕКСАНДРОВПеревод со словенского М. Петровых

Йосип Мурн-Александров (1879–1901). — Словенский поэт-лирик, один из участников «Словенского модерна» (см. выше). Трагическая судьба Й. Мурна, обладавшего ярким поэтическим даром, напоминает судьбу Д. Кетте. Будучи «незаконнорожденным» сыном служанки, он всю свою недолгую жизнь провел в крайней нужде. Он сумел окончить гимназию и отправился учиться в университет — сперва в Вену, затем в Прагу, но не был принят. Умер от туберкулеза двадцати двух лет, в той же комнате и на той же постели, где двумя годами раньше скончался Д. Кетте. Книга стихотворений Й. Мурна «Песни и романсы» вышла посмертно, в 1903 году. Стихи Мурна проникнуты предчувствием скорой смерти. В лирике Й. Мурна ощущаются следы увлечений русской поэзией, в частности, А. Кольцовым.

НА ПЕРРОНЕ

Поезда несутся мимо,Рельсы звонкие гудят.Облака густого дымаПровожает чей-то взгляд.Кто-то ждал вчера напрасно.Ждет сегодня, ждет всегда.Каждодневно, ежечасноОн встречает поезда.Он измучен, он измотанОдиночеством, бедняк.Да, без родины живет он,Но не спрашивайте — как.Одинокий и суровый,Ждет живых родных сердец.Задрожали рельсы снова…Наконец-то, наконец!Ждет безмолвно, недвижимо,Безнадежно, слепо ждет,А в лицо — лишь хлопья дыма.Мчится поезд… Нет, не тот.

КОГДА УСНУТ ЛЕСА

В час, когда уснут леса,Слышу тайные рыданья,Всех сердец людских страданья,Дальних жалоб голоса.В мир нисходит тишина,Но душа полна тоскою,Не найти душе покояВ сладостных глубинах сна.Я — лишь безответный гласВопиющего в пустыне…Блещут звезды в темной сини,И молчит полночный час.Жаркой жизни торжество,Вихри буйные, примчитеИ в ночи перекричитеРопот сердца моего!Пусть вернутся дни в цвету,Жгучей битвы гром и пламя!..Ночь с блестящими глазамиТихо, тихо вьет мечту.

* * *

«Длится зимняя ночь сквозь пургу…»

Длится зимняя ночь сквозь пургуи сквозь вихрь, завывающий тонко;я не сплю, я уснуть не могу,словно мать, что качает ребенка.Не щадит меня темная ночь,мучит совесть, и в сердце истома;буйный ветер не тронется прочь —все кружит и кружит возле дома…Как схожи мы, ветер! Подобно твоей,судьбе моей некуда деться —напрасно молить у закрытых дверей,коль негде душе отогреться.

МГНОВЕНИЕ

В небе птица промчалась невесть куда.Где окончит полет и начнет когдановый путь?Свет мгновенья из сердца вот-вот уйдет,и не знаем — куда и когда блеснетгде-нибудь…

Мемнон — в античной мифологии сын богини Эос (Авроры), убитый под Троей. Именем Мемнона греки называли статую египетского фараона Аменхотепа III, которая при восходе солнца издавала звук, похожий на жалобное пение. Считалось, что Мемнон приветствует свою мать Эос.
Диоскуры — дети Зевса и Леды, братья-близнецы Полидевк и Кастор; Зевс превратил их в созвездие Близнецов (греч. миф.). Диоскуров почитали как покровителей воинов и мореходов.
Гёте. — В 1826 г. Грильпарцер совершил «паломничество» в Веймар и читал свои произведения Гете. Имя Гете постоянно присутствует на страницах произведений Грильпарцера.
Авиньон — французский город, где с 1309 по 1377 г. находилась резиденция римских пап.
Мбусат — город в Калабрии, недалеко от родины поэта, деревни Маки. Хотя действие поэмы происходит в Албании, возле города Шкодры, поэт часто вводит в поэму калабрийские топонимические названия.
Води — символическое название реки в поэме.
Пилури — название леса возле деревни, где родился поэт.
Теута — жена правителя иллирийского государства ардианов Агрона. Правила страной после смерти мужа (231 г. до н. э.), прославилась своей воинственностью.
Бардюль — правитель иллирийского племени энкелеев (начале IV в. до н. э.), неоднократно воевавший с Филиппом II, царем Македонии.
Песня о рубашке. — Эти стихи — отклик на попавшее в печать сообщение о бедственном положении одной лондонской швеи, вдовы с двумя детьми, которая зарабатывала в неделю семь шиллингов.
Лотофаги. — Стихотворение основано на сюжете из «Одиссеи» (IX, 82–102). Теннисон использовал также мотивы из произведений английских поэтов, например, Э. Спенсера («Королева фей», кн. II, песнь VI).
Годива. — Стихотворение написано после посещения А. Теннисоном Ковентри. Леди Годива жила в Ковентри в середине XI в.; ей посвящали свои стихи и другие поэты XIX в., например, Ли Хант (1784–1859).
К ***, после прочтения… — Скорее всего, отклик на возмутительную, с точки зрения А. Теннисона, публикацию интимных писем Джона Китса.
У моря. — Стихотворение написано, очевидно, на смерть Артура Галлама, умершего в юности друга А. Теннисона.
«В чем, в чем причина этих странных слез…» — песня из поэмы А. Теннисона «Принцесса».
Тифон — сын троянского царя Лаомедонта, возлюбленный Эос, богини утренней зари, которая унесла его к себе на край земли и неба. По просьбе Эос Зевс сделал Тифона бессмертным, но богиня не испросила для него вечной молодости, и Тифон превратился в дряхлого неумирающего старца. Эос разлюбила его и превратила в цикаду (греч. миф.).
Оры (Горы) — богини, ведавшие сменой времен года и порядком в природе. Оры изображались в виде девушек, украшенных плодами или держащих их в руках (греч. миф.).
…при возведенье илионских стен. — Вместе с Посейдоном, богом морей, Аполлон служил царю Лаомедонту и соорудил неприступные стены Трои (греч. миф.).
Улица Нёв-де-Пти-Шан — букв.: Новая улица Малых Полей (франц.).
Конечно, сударь!.. Желаете ли что-нибудь выпить? Какого подать вина? (франц.)
Дорогие (итал.)
Андреа дель Сарто… — Один из монологов книги «Мужчины и женщины». Андреа дель Сарто — флорентинский художник, живший с 1487 по 1531 г. Однажды брат Элизабет Браунинг, поэтессы и жены Р. Браунинга, попросил показать автопортрет Андреа с женой. Браунинг не смог его найти, но написал это стихотворение, в котором раскрывает характеры художника и его жены.
Фьезоле — город в трех милях на запад от Флоренции.
Морелло — самая высокая гора Апеннин на север от Флоренции.
Франциск — Франциск I Французский (1494–1547). Он пригласил Андреа к себе во дворец в Фонтенбло и одарил многочисленными подарками. Когда Андреа вернулся во Флоренцию, то в течение короткого времени промотал все деньги, которые Франциск дал ему в счет будущих картин.
Аньоло — Микеланджело Буонарроти (1475–1564) — итальянский художник, скульптор, поэт эпохи Возрождения.
Скуди — итальянская монета.
Леонардо — Леонардо да Винчи (1452–1519) — итальянский художник, скульптор, архитектор эпохи Возрождения.
Рафаэль (1483–1520) — итальянский художник эпохи Возрождения.
Развитие. — Стихотворение из последнего сборника Браунинга «Асоландо», который вышел в свет в день кончины поэта, 12 декабря 1889 г.
Поп — Александр Поп (1688–1744), английский поэт эпохи Просвещения. Перевел на английский язык «Илиаду» и «Одиссею».
Буттман — автор греческой грамматики.
Хайне — редактор общепринятого текста произведений Гомера.
Вольф Фридрих Август (1759–1824) — немецкий филолог и критик. Известность приобрел работами о гомеровском эпосе. Считал, что «Илиада» и «Одиссея» — произведения народной поэзии.
…как Пелеев сын… — Имеется в виду Ахилл, герой Троянской войны.
«Этика» — одна из работ Аристотеля.
Стагирит. — Имеется в виду Аристотель (384–322 гг. до н. э.), родившийся в Стагиросе.
Софокл (496–406 гг. до н. э.) — великий драматург Древней Греции. Здесь имеется в виду его трагедия «Антигона» (эписодий II, строки 686–694).
Палладий — изображение вооруженного божества, считавшееся охранителем города. Слово происходит от имени Афины-Паллады. Троянский палладий был сброшен Зевсом с неба основателю Трои — Илу. Троянцы считали, что, пока палладий находится в городе, стены Трои неприступны для неприятеля. Одиссей и Диомед похитили троянский палладий, и Троя пала (греч. миф.).
Симоис — река, на которой, согласно Гомеру, стояла Троя.
Ксанф — река возле Трои.
Аякс — имя двух греческих царей, принимавших участие в осаде Трои. Большой Аякс — один из соискателей руки Елены. Сразился с Гектором у стен Трои и свалил его на землю. Поединок прервали боги. Гектор и Аякс обменялись подаркам (греч. миф.).
Гектор — сын троянского царя Приама, отважный защитник Трои (греч. миф.).
Елена — Причиной Троянской войны послужило похищение Елены, жены Менелая, сыном троянского царя Парисом (греч. миф.).
Итис, или Итил — имя персонажей двух греческих мифов. В первом — фиванская царица Аэдона по ошибке убила своего сына Итила и так оплакивала его, что боги превратили ее в соловья. Во втором — афинская царица Прокна из зависти к своей сестре Филомеле убила ее сына Итила и тоже была превращена в соловья.
Прозерпина (рим. миф.), или Персефона (греч. миф.) — владычица преисподней, богиня земного плодородия и произрастания злаков.
Аталанта в Калидоне. — Сюжетом трагедии послужил греческий миф об охоте на гигантского вепря, посланного богиней Артемидой и опустошавшего окрестности города Калидона. Когда Алтея, царица Калидона, была беременна, ей было предсказано, что ее сын умрет, как только догорит пылавшее в это время в очаге полено. Алтея вытащила полено из огня и спрятала его. Спустя много лет сын Алтеи Мелеагр во время охоты убил вепря и отдал обещанный за это приз прекрасной охотнице Аталанте. Плексипп, дядя Мелеагра, тоже участвовавший в охоте, отнял приз, и Мелеагр убил его и его брата. Разгневанная Алтея бросила в огонь головню, от которой зависела жизнь Мелеагра, и сама умерла от горя.
…о фракийских судах… — Фракия — земля вдоль Черного и Эгейского морей. Фракийцы считались искусными мореходами.
Вакх (Дионис) — бог растительности, покровитель виноградарства и виноделия, один из наиболее популярных богов Древней Греции (греч. миф.).
Вассариды, менады — спутницы Вакха (греч. миф.).
Непобедимый (лат.).
Macte animо. — Здесь: будь мужествен [подбодряющий возглас] (лат.).Стихотворение, название которого здесь можно прочитать «Слава жизни», написано за два часа до смерти Роденбаха (поэт умер от туберкулеза), что, несомненно, служит ключом к его пониманию.
Хаджи Димитр (1840–1868) — герой национально-освободительной борьбы болгарского народа, предводитель повстанческого отряда, погиб в бою с турками.
Караджа Стефан (1844–1868) — предводитель повстанческого отряда, переправившегося вместе с отрядом Хаджи Димитра из Румынии в Болгарию. Раненный, он попал в плен и был повешен турками.
Васил Левский (1837–1873) — национальный герой Болгарии, революционер-демократ. Казнен турецкими властями.
Ужасное чудовище (лат.)
Так судьба стучится в дверь. — Бетховен (нем.).
Поэт. — Пенчо Славейков восхищался русской культурой и гением русского народа, ратовал за укрепление культурных связей Болгарии с демократической Россией. Стихотворение посвящено судьбе народного учителя и поэта Бачо Киро Петрова (1835–1876), активного участника Апрельского восстания 1876 г.
Хэш — дословно: бродяга; хэшами называли в период национально-освободительного движения 60–70-х годов болгарских бедняков-эмигрантов в Румынии и Сербии.
Армяне. — Стихотворение посвящено армянам, бежавшим за рубеж, в том числе и в Болгарию, после кровавой резни, учиненной в 1895–1896 годах турецким правительством в Западной Армении.
Гоце Делчев (1872–1903) — друг Яворова, один из выдающихся организаторов национально-освободительного движения в Македонии.
Призыв (1837) — в «эпоху реформ» (1825–1841) самое популярное в Венгрии патриотическое стихотворение.
Арпад (840 — ок. 907 гг.) — основатель и первый правитель венгерского государства.
Хуняди Янош (1387–1456) — известный полководец и правитель венгеро-хорватского королевства; в 1456 г. наголову разбил турецкое войско под Белградом.
Лаура — Лаура Чаяги, будущая жена поэта.
Проклятие. — Это стихотворение было полностью напечатано лишь в 1925 г.
Гёргей Артур (1818–1916) — главнокомандующий венгерской революционной армией; в 1849 г. под городом Вилагошем без боя капитулировал, сделав невозможным продолжение революционно-оборонительной войны.
Предисловие. — Это впервые напечатанное в 1864 г. стихотворение посвящено, как и «Старый цыган», поражению венгерской революции 1848 г.
Уэльские барды. — Баллада написана по случаю предполагавшегося в 1857 г., впервые после подавления революции, посещения Венгрии австрийским императором Францем-Иосифом; опубликована в 1863 г.
Открытие моста — единственная «городская» баллада Араня. Написанная на открытие в Будапеште моста Маргит через Дунай (1876 г.), она передает атмосферу вопиющей социальной неустроенности в пору утверждения в Венгрии капитализма.
«Скоро встречу Рику снова…» (1771) — одна из «Зезенгеймских песен» Гете, посвященных Фридерике Брион, дочери деревенского пастора в Зезенгейме, в которую Гете был влюблен во время своего пребывания в Страсбурге (1770–1771).
Прометей (1774). — Это стихотворение является одним из самых вольнолюбивых манифестов литературного движения «Буря и натиск» в Германии.
Ганимед (1774). — Используя образ греческой мифологии (Ганимед — мальчик необыкновенной красоты, сын дарданского царя Троя; взятый богами на небо, он стал виночерпием и любимцем Зевса), Гете передает здесь особенно характерное для него в период «Бури и натиска» восторженно-благоговейное отношение к природе, ставшее основой пантеистического мировосприятия Гете и его приверженности к философии Спинозы.
Фульский король (1774). — Песенка Маргариты из «Фауста» Гете. Фула, по верованиям античности, — легендарная страна на дальнем севере.
К Лили Шёнеман (1776). — Одно из стихотворений, отразивших глубокое увлечение молодого поэта Лили Шёнеман, дочерью франкфуртского банкира.
«Ты знаешь край лимонных рощ в цвету…» (1784). — Песенка Миньоны из «Театрального призвания Вильгельма Мейстера»; вошла затем в роман «Годы ученья Вильгельма Мейстера» (1795).
Буонапарте (1797–1798). — Набросок оды, посвященной Бонапарту — тогда еще генералу революционной (хотя уже и не якобинской) Франции, сделан после разгрома австрийских армий в Италии. Поэт надеялся, что военные победы Франции приведут к глубоким общественным изменениям и внутри Германии.
«Зайди, о солнце!..» (1800) — набросок оды. Под именем Диотимы, заимствованным из философского трактата Платона «Пир», Гельдерлин воспел в своем творчестве Сюзетту Гонтар (поэт был домашним учителем в купеческой семье Гонтаров во Франкфурте-на-Майне). Интересна переписка Гельдерлина и Сюзетты, дошедшая до нас, однако, не полностью.
Напутствие (1796). — Эту песню поет под аккомпанемент лютни «Незнакомый певец» в повести-сказке Тика «Удивительная история любви прекрасной Магелоны и графа Петера Прованского», опубликованной во втором томе «Народных сказок Петера Лебрехта» в 1797 г.
Уверенность (1797). — Стихотворение было впервые опубликовано в качестве «лирической вставки» в романе «Странствования Франца Штернбальда» в 1798 г.
«Жила на Рейне фея…» — Эту песню поет графиня Виолетта во втором томе романа «Годви» (1801). Образ красавицы Лорелеи — плод воображения Брентано, хотя крутой утес Лурлей на Рейне упоминался уже в X в. Созданный Брентано образ привлек затем внимание Эйхендорфа, Гейне, Жерара де Нерваля, Аполлинера и других европейских поэтов.
Этот утес, называемый Лорелей, стоит у Баххараха; все, кто проплывает по Рейну мимо него, окликают его и восхищаются многократным эхом.
Замок Бонкур (1827) — родовой замок семьи Шамиссо, снесенный в годы революции.
Инвалид в сумасшедшем доме (1827) — одно из лучших стихотворений Шамиссо, отражающее глубокое разочарованно широких демократических слоев немецкого народа в итогах освободительной войны 1813 г. Герой стихотворения — участник так называемой Лейпцигской битвы народов (1813 г.), где Россия, Австрия, Пруссия и Швеция одержали решающую победу над Наполеоном.
Три песни (1807). — Этот перевод В. Жуковского привлекает своей поэтичностью и удавшейся передачей тираноборческого «духа» подлинника. Что же касается «буквы» оригинала, то Жуковский несколько изменил его ритм, заменил «короля Зигфрида» на «могучего Освальда», «брата» на «отца» и, введя «деву любви», отсутствующую у Уланда, придал концовке баллады налет сентиментализма, характерный во многом для собственной поэзии В. Жуковского.
Хороший товарищ (1809). — Одно из самых популярных стихотворений Уланда, сразу же ставшее народной песней.
К Родине (1814). — Это стихотворение, так же, как и «Новая сказка» (1816), выражает надежду поэта на то, что национально-демократический подъем в Германии в годы борьбы против Наполеона вызовет к жизни прогрессивные общественные преобразования.
Проклятие певца (1814). — Одна из наиболее популярных баллад Уланда, в которой развивается весьма характерная для поэта идея тираноборчества и противопоставления «силы духа», заключенной в поэтическом слове, «силе меча». Баллада звучала в те годы весьма актуально, и образ монарха-тирана соотносили и с Карлом-Евгением и Фридрихом II — правителями Вюртемберга — и даже с Наполеоном.
Жница (1815). — Это стихотворение, написанное на основе газетной заметки о крестьянке, обманутой помещиком, характерно для развитого Уландом жанра актуальной политической баллады. Сюда же относится и баллада «На мосту над Бидассоа» (1834), отражающая реальные события борьбы партизан в Испании против феодальной монархии.
А. Ш. — Эти стихи Уланд посвятил, по всей вероятности, своему другу Альберту Шотту.
Ночное приветствие. — Первые два стихотворения из этого цикла были впервые опубликованы в 1819 г. в тексте новеллы «Мраморная статуя», третье — в 1834 г., в новелле «Поэты и их спутники».
Возвращение свободы. — Это стихотворение, написанное в 1814 г., отражает чувства Эйхендорфа в связи с окончанием освободительной войны 1813 г.
Лорелей. — Стихотворение, написанное в 1812 г., вошло в роман «Мечта и действительность».
Моя Родина (1813). — Стихотворение из сборника «Меч и лира».
Падение Варшавы. — Стихотворение из цикла «Польские песни».
Калиш — город в Королевстве Польском; находился после разделов Польши близ границы, в XVIII–XIX вв. отделявшей русские области Польши от тогдашней Пруссии, захватившей польскую Силезию.
Симонид — греческий поэт (ок. 556—ок. 468 гг. до н. э.), автор надгробных песен героям Фермопил.
Перегрина. — Стихотворение, написанное в 1824–1828 гг., вошло в роман «Художник Нольтен».
Оконный переплет. — Написано в 1844 г.
Курфюрст — Георг-Вильгельм Бранденбургский (умер в 1640 г.), получивший от польского короля право взимать дань с Пруссии, которая являлась в то время данницей Польши.
Вопреки всему! — Это стихотворение, использующее мотивы «Честной бедности» Р. Бернса, было напечатано в «Новой Рейнской газете» 6 июня 1848 г.
Прощальное слово «Новой Рейнской газеты». — Стихотворение было напечатано вместо передовой статьи в последнем, триста первом, номере «Новой Рейнской газеты» 19 мая 1849 г.
К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, с. 4.
«Кровь из ран уж больше не сочится…» — Стихотворение из цикла «Оправдание боли» (№ 3), написано в 1844 г.
«Боль, загадочна ты!..» — Стихотворение из цикла «Оправдание боли» (№ 10), написано в 1841 г.
В лесу. — Это стихотворение, помеченное «18 февраля 1849 года», было впервые опубликовано в новелле «Иммензее» (1850).
Приказ короля (франц.).
Боже седлешко — мифическое существо лужицкого пантеона, чье появление предвещало близкую кончину.
Блоты (по-немецки — Шпревальд) — болотистая низменность, образуемая Спревой в среднем течении между городами Хочебузом и Любином (Люббен). В балладе М. Косика отражен известный мотив о спящем в пещере короле, который проснется в ту минуту, когда его народу будет угрожать гибель, и спасет его.
Утро. — Стихотворение представляет собой секстину, форму, изобретенную трубадурами и перешедшую в литературу Возрождения.
Ода Святому полку. — Ода посвящена павшим героям войска Александра Ипсиланти, выступление которого положило начало греческой революции.
Пожелания. — Негодование поэта вызвано враждебной позицией западных держав по отношению к греческой революции.
Ксантула. — Одно из ранних стихотворений Соломоса. Положенное на музыку, оно стало народной песней. Имя «Ксантула» значит «белокурая».
Carmen saеcularе. — В переводе с латинского — «Гимн века». Так называется торжественный гимн римского поэта Горация (65–8 гг. до н. э.) по случаю игр в честь подземных богов; эти игры проводились примерно раз в сто лет. Мотив прославления животворных сил природы сближает стихотворение Соломоса с гимном Горация.
Свободные осажденные. — Поэма посвящена героической обороне города Месолонги, который дважды подвергся турецкой осаде. Вторая осада началась в апреле 1825 г. и закончилась через год, когда истощенные голодом защитники города решились пойти на прорыв. В живых остались немногие. Месолонги был сожжен дотла.
Сулиот — житель горного местечка Сули в Эпире. Маленькое племя сулиотов прославилось своей героической борьбой против турецких завоевателей.
Араба конь, Француза ум, пуля Турка… — Эта фраза символизирует мощь вражеских сил, ополчившихся против маленького Месолонги.
Мьяулис — один из военачальников греческой революции 1821 г.
Керкирец — уроженец острова Керкиры. Имеется в виду И. Каподистрия, избранный в 1827 г. президентом Греции. Суцос упрекает Каподистрию в отступлении от демократических принципов греческой революции, закрепленных конституцией Национального собрания Греции (1822).
Песня клефтов. — Стихотворение написано в духе клефтского фольклора времен освободительной борьбы греческого народа.
Ах, был один!.. — Имеется в виду датский поэт и драматург Й. Эвальд (1743–1781).
Рунгстед — место, в котором Й. Эвальд жил с 1773 по 1776 г. Здесь он создал, в частности, драму «Смерть Бальдра» (1775), высоко ценимую Эленшлегером.
Гёфион (или Гевьон) — в древнескандинавской мифологии — богиня плодородия. По преданию, шведский король Гюльфе обещал дать Гефион столько земли, сколько она могла вспахать на четырех быках за один день. Гефион превратила своих четырех сыновей в быков и отделила от Швеции остров Зеландию. На месте проделанной ею борозды возник пролив Зунд.
Скония, или Сконе — область южной Швеции.
Данеборг — датский государственный флаг, на красном поле изображен белый крест.
П.-Б. Шелли (1792–1822), английский поэт-романтик, утонул в Тосканском заливе.
Безымянный. — Стихотворение автобиографично.
Темнокудрая Розалин. — Переложение старинного ирландского стихотворения, написанного во времена королевы Елизаветы. В нем заключено обращение к Ирландии.
Вот лиса… — В одной из исландских народных сказок, возникших в XVII в., говорится, что известный поэт этого века — Хадльгримур Пьетурссон, автор рим и религиозных стихотворений — убил своим стихом лису, приносившую много вреда.
Виса — строфа в скальдической поэзии.
…стихотворец мог убить заговорным сказом. — В Исландии поэзии приписывалась магическая роль, в особенности это относилось к стихам хулительным, которые назывались «нид» и были близки к заклятиям.
Островок Гуннара. — В основу этого известного стихотворения положен эпизод из «Саги о Ньяле». Гуннар с братом должен был покинуть родину, но по дороге к кораблю его конь споткнулся, Гуннар соскочил с коня, взгляд его упал на склон горы и на родной хутор. Гуннар сказал: «Как красив этот склон! Таким красивым я его еще никогда не видел; желтые поля и скошенные луга. Я вернусь домой и никуда не поеду». После этого на тинге, исландском вече, Гуннар был объявлен вне закона и позже убит своими врагами в собственном доме. Приведенная здесь цитата из саги знаменита тем, что это едва ли не единственный случай эмоционального, личного отношении к природе, встречающийся у действующих лиц исландских родовых саг. Стихотворение было написано после поездки поэта по южной Исландии, где происходили описываемые события. Этот исторический район некогда был очень плодородным, но впоследствии превратился в бесплодную пустыню из-за разлива рек. Уцелел лишь клочок земли, покрытый травой; по традиции это место зовется «Островком Гуннара», — здесь Гуннар решил вернуться домой.
Фьялар и Фрости — карлики, упоминаются в «Младшей Эдде».
Тинд — горы в южной Исландии.
Ранга и Маркарфльот — реки, между которыми стоял хутор Гуннара.
Хлидаренди (букв.: «конец склона») — хутор Гуннара.
Кольскегг — брат Гуннара, отправлявшийся с ним в изгнанье.
Гуннарсхольм — букв.: «Островок Гуннара».
Катаракт — самый большой водопад в Исландии и один из самых крупных в Европе.
Эггерт Олафссон (1726–1768) — исландский натуралист, филолог, поэт. Со своей молодой женой он утонул в Бредафьорде, переправляясь с северной пристани Скор на южную сторону фьорда.
Гимн Тысячелетию Исландии. — Был написан в 1874 г. и стал национальной песней.
Мартовское восстание. — Имеется в виду восстание народных масс в марте 1808 г. против французских оккупантов и против Карла IV, потворствовавшего оккупации Испании наполеоновскими войсками.
Бетис — древнее название реки Гвадалквивир.
Фернандо. — Имеется в виду Фернандо III (1199–1252), король Кастилии и Леона, отвоевавший у мавров Севилью и Кордову.
Гонсало. — Имеется в виду Фернандес де Кордова (1453–1515), полководец, прославившийся в битвах с маврами и французами.
Сид (Родриго Диас де Бивар, 1043–1099) — герой борьбы против мавров; его подвиги увековечены в испанском народном эпосе (см. т. 10 БВЛ).
Хениль — река в Андалусии, на берегу которой стоит Гранада.
Как Вашему Сиятельству угодно. — Сонет написан, возможно, около 1812–1813 гг. и имеет биографическую основу; точный адресат при столь убедительной типизации вряд ли важен, хотя поэт признавался: «Этот сонет… разит одно лицо, занимавшее в свое время блестящую должность».
…трапезундским королем меня вы объявили… — Трапезунд (город в Турции) во многих миланских поговорках и пословицах — символ недосягаемой, сказочной земли.
К Флоренции. — Сонет написан около 1800–1801 гг., опубликован в 1802 г.
Арно — Флоренция стоит на берегу реки Арно.
…в чьем имени рокочет гром латыни. — Смысл подлинника: после падения Рима именно Флоренция дала приют Славе.
…вымещали гнев на гибеллине и гвельфу воздавали… — Гибеллины и гвельфы — две партии, ведшие кровавую борьбу за господство в средневековой Италии, в частности, во Флоренции (XII–XV вв.).
…у твоего моста… — Имеется в виду Санта-Тринита, главный мост через Арно во Флоренции.
…прибежищем служить поэту… — Поблизости жил драматург В. Альфьери (1749–1803), в те годы для Фосколо и его современников — первый среди живущих итальянских поэтов (об Альфьери см. также т. 51 БВЛ).
Гробницы. — Поэма написана в 1806 г., опубликована в 1807 г. Поводом к ее созданию послужило распространение на Италию французского эдикта 1804 г., разрешавшего хоронить покойников только на муниципальных кладбищах. Фосколо беседовал на эту тему с поэтом И. Пиндемонте (1753–1828), которому и посвятил свою вскоре написанную поэму; она построена как обращение к Пипдемонте, которого Фосколо называет в поэме другом. О своей поэме Фосколо писал: «Я научился поэзии такого рода у греков, которые из древних преданий черпали нравственные и политические уроки, представляя их не рассудочным заключениям читателей, но воображению и сердцу».
О Талия, и твой вернейший жрец… — Талия — муза комедии и — как в данном случае — сатирической поэзии. Ее жрец — названный ниже по фамилии Дж. Парини (1729–1799), автор сатирической поэмы «День». Он был похоронен на общем кладбище, и его могила быстро затерялась.
…того Сарданапала из Милана… — Герой поэмы Парини назван именем ассирийского царя (VIII в. до н. э.), которое символизирует бесхарактерность и развращенность.
…кто не страшился… — Имеется в виду Н. Макиавелли (1469–1527), характеристика которого у Фосколо объясняется тем, что в эпоху Просвещения было распространено убеждение, будто Макиавелли в своем сочинении «Государь», по видимости наставляя власть имущих в средствах к достижению политического успеха, на самом деле разоблачал сущность и нравы тирании.
…кто в Риме… возносил… купол… — Речь идет о Микеланджело Буонарроти (1475–1564), великом итальянском художнике, воздвигшем купол собора св. Петра в Риме.
…кто в поднебесье разглядел… — Имеется в виду Г. Галилей (1564–1642), великий астроном, утвердивший коперниковскую гелиоцентрическую систему мира.
Бритту… дорогу открыло... — Бритт — И. Ньютон (1642–1727), подчинивший научные представления о вселенной законам механики.
О, как благословенна ты… — Поэт обращается к Флоренции.
…ты первой услыхала… — Фосколо в авторском примечании отсылает к утверждению, широко распространенному в его время (но опровергнутому в наше), будто Данте начал писать «Божественную Комедию» (с ее инвективами против Флоренции — «лютый гнев» данного перевода) еще до изгнания из родного города.
…достойного собрата Каллиопы... — Каллиопа — муза эпической поэзии и старшая между музами. Фосколо ставит в заслугу Петрарке, что тот сладострастную эротику древних сумел претворить в духовность любовного поклонения Лауре.
Витторио — В. Альфьери (об Альфьери см. также т. 51 БВЛ).
К Франческо Ломонако. — Ранний (1802 г.) сонет Мандзони обращен к итальянскому философу и политическому деятелю (1772–1810) в связи с выходом в свет сочинения Ломонако «Жизнь Данте» (что и объясняет его начальные строки).
Флора — здесь: Флоренция.
…изгнанник сам… — Ф. Ломонако принимал активное участие в неаполитанской революции 1799 г., издавал якобинскую газету; чудом спасшись после разгрома революции, бел; а л за границу.
С трубою — Данте… — Труба здесь — символ эпической поэзии.
Лебедь Воклюза — то есть Петрарка, в Воклюзе под Авиньоном сложивший лучшие сонеты в честь Лауры.
Аскра — городок на склоне Геликона, обители муз; родина Гесиода, автора языческой «Теогонии», которого, — говорит Мандзони, — «догнал» автор христианской «Божественной Комедии» — флорентинец Данте.
Оробии не стоит Сиракуза. — Оробией (от названия племени, жившего там в древности) поэт называет Бергамо. Из этого итальянского города происходил Т. Тассо, чья пастораль «Аминта», считает Мандзони, выше античных идиллий Феокрита, уроженца Сиракузы.
Любимец Мельпомены италийской… — Имеется в виду В. Альфьери.
…ты, что смелый подъемлешь бич… — Обращение к Дж. Парини.
…плектрону отдых дав? — То есть оставив лирическую поэзию: плектрон (плектр) — приспособление для игры на лире.
…на стезе аскрийской… — то есть на пути к вершинам поэзии (от города Аскры).
Рождество. — Написано в 1813 г., опубликовано в 1815 г.; входит в цикл «Священные гимны». По замыслу Мандзони, он должен был состоять из двенадцати гимнов, по числу важнейших праздников католического церковного года. Написаны были (1812–1822) только шесть; сохранились также фрагменты седьмого. Обращение Мандзони в католичество привело его к темам, питавшим высокое всенародное искусство средних веков и Возрождения. В XVII–XVIII вв., у предшественников Мандзони, эта тематика выродилась в академическую, холодную риторику. Задачею поэта было вернуть глубину и непосредственность восприятию евангельской истории. Мандзони обратился к вековым запасам поэтического слова, укорененного в читательской памяти.
…Ефрафов город… — Вифлеем, где, но ветхозаветному пророчеству (Мих. 5, 2), родился Иисус Христос.
Март 1821 года. — Ода написана в марте 1821 г., когда казалось неминуемым, что пьемонтские войска (Пьемонт был независимым итальянским государством) в ближайшие дни перейдут пограничную реку Тичино и окажут помощь либералам Ломбардии, принадлежавшей австрийской короне. Для итальянских патриотов это чаемое событие знаменовало начало полного освобождения родины. Мандзони в своей оде представляет переход через Тичино свершившимся. Но поход не состоялся: пьемонтский король предпочел сговориться с австрийцами о борьбе с либералами в своем собственном королевстве. Опубликована ода впервые только в 1848 г., в период «Пяти дней», когда австрийцы были временно изгнаны из Милана.
…памяти Теодора Кернера… — Т. Кернер (см. прим. к с. 290) — немецкий поэт, герой борьбы против Наполеона. Мандзони, как и многие его современники, считал, что Кернер пал в битве под Лейпцигом, тогда как в действительности он погиб 26 августа 1813 г. под Гадебушем.
…двух рек соименных… и дальше. — Нераздельность По, главной реки Северной Италии, с ее перечисляемыми притоками Мандзони делает эмблемой единства Италии. «Соименные реки» — Дора Балтеа и Дора Рипариа.
От Альп и до Сциллы… — то есть от края до края Италии: Сцилла— скалистая оконечность Калабрии.
…замышляли злодейство… о воле крича… — В пору борьбы с Наполеоном австрийцы не скупились на обещания дать свободу Италии, но итальянские патриоты обманулись в своих надеждах.
…под гнетом вы стенали… — Австрийцы, недавно бившиеся за свою свободу с Наполеоном, победив, стали угнетателями Италии, ее врагами.
Он, кто красные волны обрушил… — Бог, по известному библейскому преданию, дал перейти Красное море евреям, «яко по суху», заставив расступиться морские воды, которые сомкнулись над головами преследователей — египтян.
…в руку вложил Иаили молоток… — Библейская Иаиль умертвила ханаанского военачальника, притеснителя евреев Сисару, вбив ему молотом в висок кол (Книга Судей, IV).
Стяг победный — святые цвета! — То есть трехцветное итальянское знамя.
Пятое Maя. — Ода написана 17–19 июля 1821 г., сразу по получении в Милане известия о смерти Наполеона. Она разошлась в списках, выдержала (с 1823 г.) множество изданий. Ею восторгался Гете. Ф. Тютчев перевел ее частично.
…позор Голгофы… — Мандзони неоднократно пояснял, что его слово «позор» включено в тот семантический ряд латинских и восходящих к ним выражений, в основе которого евангельские слова о смерти Христа, и славянском переводе звучащие: «юродство», «соблазн», «поношение».
Оружье мне, оружье! — Леопарди цитирует свой перевод (1816) «Энеиды» Вергилия (II, 668).
Где сыновья твои? — Цитата из «Последних писем Якопо Ортиса» Уго Фосколо (см. выше).
…твои сыны в чужих краях сражаются. — Поэт говорит об участии итальянских войск в русском походе Наполеона; этой теме он посвятил также канцону «На памятник Данте…» (1818).
Теснины фессалийские… — Фермопилы, где в 480 г. до н. э. пали триста спартанских воинов во главе с царем Леонидом, сдержав натиск персидских полчищ Ксеркса. Потерпев поражение и на море при Саламине, Ксеркс бежал в Азию (за Геллеспонт).
Симонид. Леопарди, посвящая свою канцону поэту Винченцо Монти (1754–1828), писал что «никакой другой лирический Поэт не затрагивал столь возвышенной и столь достойной темы», и утверждал, что его «К Италии» — только «переделка» песен Симонида.
Алтарь — гробница ваша… — Сам Леопарди указал, что цитирует здесь дошедший до нас фрагмент из Симонида.
К себе самому. — В этом стихотворении 1833 г. отразилась убежденность поэта, что «любовь и смерть одни прекрасны у мира, и только они и достойны стремления к себе», как писал он любимой, которой посвящено это стихотворение.
Палинодия. — Поэма написана и опубликована в 1835 г. Палинодия — песнь отречения от прежде сказанного; по преданию, поэт Стесихор, хуливший Елену за бедствия, которые принесла развязанная ею Троянская война, был наказан слепотой, и зрение вернулось к нему после того, как он обратился к Елене с палинодией, первой в своем роде.
Джино Каннони (1792–1876) — историк и общественный деятель-либерал; издевки Леопарди над восторгами перед машинной цивилизацией но нашли отклика у адресата, разделявшего ходячий оптимизм эпохи.
И в воздыханъе вечном… — Эпиграф взят из сочинения Петрарки «О средствах против всяких превратностей судьбы» (CV, 4).
Гоа — португальская колония в Индии.
Век золотой… — Картины «золотого века», прорисованные сатирическим пером Леопарди, испещрены ироническими отсылками к IV эклоге Вергилия (см. т. 6 БВЛ), предрекавшей обновление вселенной и всеобщее благоденствие после рождения божественного младенца (средневековые христианские толкователи считали, что Вергилий говорил о рождении Иисуса Христа); из всех упомянутых цитат в настоящем издании отмечена, как наиболее существенная, конечная.
…внуки Сима, Хама и Яфета… — то есть все современное человечество, ведущее, по библейскому сказанию, свой род от трех сыновей Ноя.
…дальний брег Атлантики… — Америка.
…ни Вольта… ни Дэви… — Инженерные достижения и научные открытия итальянца Алессандро Вольта (1745–1827) и англичанина Хэмфри Дэви (1778–1829) были для современников символами грядущего торжества прикладной науки.
…под… ложем Темзы будет прорыт тоннель… — Лондонский путепровод под Темзой был задуман еще в 1799 г.; ко времени написания «Палинодии» его сооружение не было закончено.
Лучшие умы… — Леопарди имеет в виду пассаж из «Послания о лиссабонском землетрясении» Вольтера, цитируя который он писал в 1826 г.: «Еще того труднее — составить, как делают философы, из несчастий всех существ всеобщее счастье»; и в 1831 г.: «Я смеюсь над счастьем масс, потому что мой маленький мозг не может представить себе счастливую массу, состоящую из несчастных личностей».
Один твой друг… — Имеется в виду Никколо Томмазео (1802–1874) — итальянский писатель, филолог, философ, политический деятель, виднейший представитель католического либерализма; Леопарди в дневниковых записях язвительно пишет о его вере в прогресс.
…о надежде… залог которой… — Леопарди имеет в виду такой «залог надежды», как бороды — по моде времени отличительную черту либералов.
Ликуйте, милые потомки… — Леопарди иронически отсылает к ключевой 60-й строке IV эклоги Вергилия (см. выше): «Мальчик, мать узнавай и ей начинай улыбаться» (перевод С. Шервинского.)
Паровая гильотина. — Стихотворение написано в 1833 г. и, как многие другие произведения Джусти, разошлось во множестве списков; впервые опубликовано — без ведома автора — в 1844 г. Адресат сатиры — моденский герцог Франческо IV д’Эсте (1779–1846), после разгрома революции 1831 г. предательски казнивший патриотов Менотти и Борелли; Джусти неоднократно бичевал его своими стихами.
…малость алчен… — Франческо IV отличался скупостью.
Плачет моденский Тиберий… — то есть тиран (Тиберий, 42 г. до н. э. — 37 г. н. э., римский император, кровавый деспот, чье имя стало нарицательным).
Улитка. — Стихотворение 1841 г., опубликовано в 1845 г. В нем звучит самоирония: Д. Джусти был любителем и защитником покойной домашней жизни, самодостаточность которой олицетворяет улитка.
…план ступеней стал совершенней. — Имеется в виду конструкция лестницы «улиткой».
…обрящет голову она другую. — По народному поверию, улитка обладает способностью восстанавливать утраченную голову.
…на площади перед Святым Петром… — то есть на площади перед собором Петра, первым по значению собором католического мира.
…тридцать лет… — Отрезок времени с 1517 г., когда Лютер выступил со своими богословскими тезисами, ставшими знаменем антикатолической Реформации, до 1546 г. — года его смерти.
Плач извечный. — В 1870 г. за несколько месяцев до написания этого стихотворения Кардуччи потерял трехлетнего сына.
Эллинская весна (I. Эолийская). — Стихотворение (1871) из маленького цикла, в который входят еще два, также преобразующие на итальянском языке стиль древнегреческой лирики (II. Дорийская; III. Александрийская). «Весна эолийская» в подлиннике написана эквивалентом малой сапфической строфы. В основу стихотворения поэт положил известный в пересказах гимн Алкея Аполлону. Эолия — область в Древней Греции, куда входил Лесбос, уроженцами которого были Алкей и Сафо.
Федриада — вершина Парнаса.
Солон. — Солон (640 — ок. 560 гг. до н. э.) — афинский государственный деятель и поэт. В основе поэмы лежит легенда, переданная в «Пестрых рассказах» Элиана (вторая половина II в.). Солон услыхал, будучи глубоким стариком, на пиру песню Сафо. Он горячо просил научить его этой песне. Когда же Солона спросили, почему в нем вспыхнуло столь страстное желание, он ответил, что хочет выучить песню и умереть. Сохранились пояснения Пасколи к замыслу этой поэмы, из которых следует, что помимо общеочевидных тем в ней поэт развивает и свое мифологическое истолкование образа Сафо (в действительности, говорит он, такой женщины, возможно, не существовало; ее образ — символ слияния с бесконечным; гибельный прыжок Сафо, о котором говорит предание, со скалы в море и означает прорыв в светозарную бесконечность).
…в Пирей завезены женой аресской… — Пирей — афинская гавань; Эресс — по одной из версий, родной город Сафо.
Фок. — Солон слышит песню Сафо в Афинах, на пиру у Фока, которому была посвящена отрывочно сохранившаяся элегия Солона.
Был праздник Антестерий. — Трехдневный праздник в честь Диониса, приходившийся на февраль — март.
Пектида — двадцатиструнная арфа, по преданию, изобретенная Сафо.
Яблоневый сад… и т. д. — Далее Пасколи употребляет рифмованную сапфическую строфу.
Родопида — возлюбленная одного из братьев Сафо.
Сильвы. — Так по примеру Стация (ок. 45–96 гг.) многие латинские поэты называли собрания своих стихотворений «на случай».
Из «Малых сильв» Януса Неморина. — Пасколи подписывал свои латинские стихотворения именем «Янус Неморин» (Лесной Янус).
Хульдра — сказочное существо, очаровывающее людей своим пением. В данном случае подразумевается природа.
Дисе — в скандинавской мифологии богиня судьбы.
Сизиф — в древнегреческих сказаниях царь Коринфа. Наказанный богами, он должен был в царстве душ умерших вечно вкатывать на гору каменную глыбу, которая затем снова падала вниз.
Элизиум — местопребывание теней умерших героев.
Лета — в греческой мифологии река в подземном мире, в которую погружаются тени умерших.
Моргенблад («Моргенбладет») — норвежская консервативная газета, выступавшая с нападками на Х.-А. Вергеланна.
Торд Фолесон. — Стихотворение написано на материале «Саги об Олафе Святом» исландского средневекового историка, философа и поэта Снорри Стурлусона (1178–1241). Олаф Святой (Олаф II Харальдсон, ок. 995–1030 гг.) — норвежский король. Опираясь на церковь, боролся за укрепление королевской власти, против родовой знати. Был убит в 1030 г. в битве при Стиклестаде во время восстания знати и рядовых общинников. Одним из тех, кто нанес смертельный удар Олафу, был знатный норвежец Торд Собака. После смерти Олаф II Харальдсон, завершивший введение христианства в Норвегии, был причислен церковью к лику святых.
Кулик — старопольская масленичная забава, участники которой разъезжают санным поездом по окрестным усадьбам.
Мечник — старопольский шляхетский титул.
Исход из Польши. — Осенью 1831 г. остатки разбитых повстанческих войск перешли на территорию Пруссии, где были разоружены. Большая часть солдат была затем выдана царским властям.
Разлука. — По мнению исследователей, стихотворение посвящено матери поэта Саломее Бекю, к которой Словацкий всю жизнь относился с величайшим уважением и с которой вел многолетнюю переписку.
Погребение капитана Майзнера. — Юзеф Майзнер (1803–1841) — участник восстания 1830–1831 гг., умерший в эмиграции в крайней нужде.
Выстрел бельведерский. — Бельведер, дворец в Варшаве, был резиденцией великого князя Константина Павловича. С нападения на него в ночь с 29 на 30 ноября 1830 г. началось польское восстание.
…у кармелитов ждал… — Монастырь ордена кармелитов в Варшаве был превращен властями в тюрьму для политических заключенных.
«Смилуйся» (лат.).
В альбом Зофье Бобровой. — Посвящено дочери земляка поэта, помещика Бобр-Пётровицкого, с семейством которого Словацкий встречался за границей.
«Друзья, надел земли мне дайте в Польше…» — В стихотворении отразились настроения поэта в 1845 г., когда конспираторы-патриоты вели в разных частях Польши приготовления к новому восстанию и эмиграция жила надеждами на близкий революционный взрыв.
Последний Ромео. — В стихотворении используются мотивы из шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта».
Памяти Бема траурная рапсодия. — Написано в годовщину смерти генерала Юзефа Бема (1794–1850), в 1830–1831 гг. участника польского восстания, в 1846–1849 гг. военачальника восставшей Венгрии, командующего армией.
Гражданину Джону Брауну. — Написано в дни, когда прогрессивная общественность протестовала против смертного приговора борцу за освобождение негров в США Джону Брауну (1800–1859).
Импровизация. — Написано в связи с патриотическими манифестациями 1861 г. в Варшаве: 25 февраля состоялось шествие в память битвы 1831 г. под Гроховом, закончившееся вмешательством войск и арестами, 27 февраля — демонстрация с требованием освободить арестованных, в ходе которой солдаты стреляли в толпу и пять человек было убито, 2 марта — торжественные похороны жертв.
Фортепиано Шопена. — Поводом для написания стихотворения стал эпизод восстания 1863 г. 19 сентября в Варшаве из дворца Замойских на улице Новы Свят стреляли в царского наместника Ф. Ф. Берга, руководившего репрессиями против поляков. Здание было разгромлено войсками, из окна на мостовую выкинули фортепиано, на котором играл Шопен до своего отъезда из Варшавы.
Стихи посвящены поэту, а затем профессору Петербургского университета Антонию Чайковскому (1816–1873), знавшему Норвида в 40-е годы в Варшаве.
…был у тебя в предпоследние дни… — Норвид встречался с Шопеном в 1849 г. в Париже.
Польша колесников преображенных! — Имеется в виду древняя легенда о колеснике Пясте, родоначальнике средневековой королевской династии.
…дополнение, сверхсодержанье… — Здесь и далее Норвид излагает свой взгляд на поэзию, согласно которому она должна обладать содержанием скрытым, угадываемым и постигаемым в результате усилий впечатлительного читателя, становящегося как бы участником акта творчества.
Совершенное (лат.).
Зыгмунтов меч. — Речь идет о варшавской «колонне Зыгмунта» на Замковой площади.
Траурных вдов… — Варшавские женщины во время патриотических манифестаций и в дин восстания демонстративно носили траурную одежду, что было запрещено специальным распоряжением царских властей.
Город Авиньон (лат.).
Фарандола — провансальский танец.
Присяга. — Стихотворение стало одной из популярнейших патриотических песен; во время второй мировой войны было гимном созданного в СССР Польского народного войска.
Лузитания — древнее название Португалии.
Сигамбры — древнегерманское племя, упоминаемое в литературе как риторическое обозначение франков.
Киприда. — В «Лузиадах» Камоэнса богиня любви Венера изображена покровительницей португальцев, любящей их за храбрость, равную храбрости римлян, и за мелодичность языка.
Тонущий Камоэнс. — В 1560 г. корабль, на котором плыл пленный Камоэнс, был разбит бурей; поэт спасся вплавь и спас рукопись «Лузиад».
Вставай и шествуй! (лат.)
Цыганиада. — Основное художественное произведение Будай-Деляну, первая в румынской литературе ирони-комическая эпопея. Написана в 1792–1812 гг., опубликована посмертно. В поэме звучит резкая сатира на феодалов и духовенство, прославляется республиканский строй, патриотизм. Отрывок взят из песни X (речь Слобозана против монархии).
Тырговиште — старинный город с крепостью, бывший до середины XVIII в. господарской резиденцией княжества Валахия.
Штефан Великий (год рождения неизвестен — ум. в 1504 г.) — молдавский господарь, боролся с турецким владычеством.
Эминеску Михай (1850–1889) — выдающийся румынский и молдавский поэт (см. т. 126 БВЛ).
Кангасала — название места в провинции Хяме, недалеко от Тампере. В тексте затем упоминаются озера, которые видны с горы Харьюла.
Илкка — вождь крестьянского восстания в Финляндии, известного как «Дубинная война» (1596–1597 гг.).
Клаус Флеминг — наместник шведского короля в Финляндии (1591–1597).
Сатурн летит стрелой. — Здесь Сатурн выступает в роли бога времени (в греч. миф. — Хронос).
Та…чьи сосцы… питали Ромула и Рема… — По преданию, Ромула, будущего основателя Рима, и его брата-близнеца Рема, новорожденными брошенных в лесу, вскормила своим молоком дикая волчица.
Трагический Дюма. — Здесь имеются в виду романтические драмы Александра Дюма-отца (1803–1870).
Тень Лазаря следит голодными глазами… — В евангельской притча (От Луки, XVI, 19–25) покрытый струпьями нищий Лазарь лежал у ворот богача и желал насытиться крошками, падавшими с его стола.
Рыжий Крест — предместье Лиона, где в ноябре 1831 г. вспыхнуло восстание ткачей.
Quos ego! (лат.) — «Я вас!», возглас, которым в «Энеиде» Вергилия Нептун обуздывает разбушевавшиеся волны.
Сатурналии. — На время этих буйно-веселых празднеств рабы в древнем Риме получали свободу.
Иснар — Максимен Иснар (1755–1825), жирондист, пророчивший гибель якобинскому Парижу.
Обездоленный (исп.).
Аквитанский принц. — Нерваль возводил свое происхождение к знатному роду из Перигора, области на юге Франции; возможна здесь и ассоциация с конкретным историческим лицом — герцогом Аквитанским Ваифром, скрывшимся от преследований в лесах Перигора и убитым там (VIII в.).
…моя звезда мертва… — Комментаторы «Химер» связывают этот образ, в частности, со смертью (в 1842 г.) актрисы Женни Колон, неверной возлюбленной Нерваля.
Позилиппо — грот на холме близ Неаполя, в котором, по преданию, погребен Вергилий.
Лузиньян. — Родоначальницей феодальной фамилии Лузиньянов была, по средневековой легенде, фея Мелюзина («фея» последней строки сонета); она появлялась на башне замка Лузиньянов и издавала тревожные крики всякий раз, когда этому роду грозило несчастье.
Бирон (Шарль де Гонто Бирон, 1562–1602) — вельможа из Перпгора, сподвижник Генриха IV, вступивший под влиянием астрологов в заговор против короля и казненный.
Царицы поцелуй. — Из примечания самого Нерваля, сохранявшегося в одной из рукописей сонета, следует, что под «царицей» он подразумевал царицу Савскую, библейскую подругу царя Соломона. Здесь уместно вспомнить и о том, что Нерваль собирался написать оперу «Царица Савская», заглавную роль в которой должна была исполнять Женни Колон.
Ахерон — мифологическая река в царстве мертвых.
Артемида — одно из самых загадочных стихотворений Нерваля. В его названии Артемида появляется, может быть, как богиня- спасительница в верованиях многих мистических сект античности.
Тринадцатая. — Здесь возможны самые различные толкования: это и тринадцатая карта в специальной гадальной колоде, означающая смерть, переход в другое состояние, и тринадцатая годовщина смерти Софи Доус, юношеской любви Нерваля; сохранилось и примечание самого поэта; «Тринадцатый, поворотный, час».
И у нее в руке сияет роза… — К этой строке Нерваль сделал сноску: «Филомена». Святая Филомена — христианская мученица эпохи последних римских императоров; на современной Нервалю гравюре она изображена о розой в руке.
Роза пламени, Неаполя святая… Святая бездны… — По примечанию Нерваля, Розалия. Святая Розалия — покровительница Палермо, и в одном из вариантов текста она названа «сицилийской святой»; впрочем, и в Неаполе ее чтили как защитницу от многих бедствий. Но так или иначе, она связана с мыслью об огнедышащей разверстой бездне (вулканов Везувия или Этны).
Христос в Гефсиманском саду. — В Евангелии рассказывается, что в ночь перед распятием Иисус пришел с учениками «на место, называемое Гефсимания… Тогда говорит им Иисус: душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со мною. И, отошед немного… молился и говорил: „Отче мой! если возможно, да минует меня чаша сия; впрочем, не как я хочу, но как ты“. И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со мною?» (От Матфея, XXVI, 36–40).
Жан-Поль — псевдоним Иоганна Пауля Рихтера (1763–1825), немецкого писателя, которого романтики почитали как своего предшественника.
Солим — Иерусалим.
Фаэтон — в греческой мифологии сын бога солнца Гелиоса; он умолил отца позволить ему править солнечной колесницей, но слишком приблизился к земле, воспламеняя ее, и был испепелен молнией Зевса.
Аттис — малоазийское божество умирающей и воскресающей природы, возлюбленный Кибелы, великой Матери богов; после смерти был превращен ею в сосну.
Авгур — в Древнем Риме жрец, гадавший по полету птиц и внутренностям жертвенных животных.
Амон-Юпитер. — В поздней античности египетское верховное божество Амон-Ра отождествлялось с Юпитером.
Пифагор (ок. 580–500 гг. до н. э.) — греческий математик и философ. С его именем связывается, в частности, учение о вечном круговороте душ, не исчезающих со смертью людей, но переселяющихся в другие существа и предметы.
Родня Жана де Нивеля. — Выражение «родня псу Жана де Нивеля» во французском языке восходит к историческому эпизоду XV в. Два сына барона де Монморанси, приближенного короля Людовика XI (один из них носил имя Жана сира де Нивель), перешли на сторону злейшего врага короля, герцога Бургундского, и не откликнулись на отцовские призывы вернуться. Барон лишил сыновей наследства, назвав их «псами».
Гаарлем — город в Голландии.
Анри де Лaтyш (1775–1851) — французский поэт, романист и комедиограф; но наибольшая его заслуга перед французской поэзией — издание впервые сборника стихов Андре Шенье.
Жан де Тий — прозвище водяного у жителей окрестностей Дижона — города, где прошло детство Бертрана.
Перевод И. Шафаренко.
«Венецианский карнавал» — итальянская народная песня, на тему которой Паганини написал вариации.
Ферула — кожаная или деревянная лопатка, которой били в наказание школьников по рукам.
Генерал — Луи Эжен Кавеньяк (1802–1857), руководивший подавлением июньского восстания 1848 года.
…брата встанет тень! — Годфруа Кавеньяк (1801–1845), брат генерала Кавеньяка, вождь республиканской партии при Карле X и Луи-Филиппе.
Саис — древняя столица Нижнего Египта.
…призраки бегущих кораблей. — В решающем для Антония морском сражении при Акциуме (31 г. до н. э.) египетский флот по приказу Клеопатры внезапно обратился в бегство.
Ponte vecchio (итал.) — «Старый мост», мост во Флоренции, застроенный ювелирными лавками и мастерскими.
Антонио ди Сандро — владелец ювелирной мастерской, у которого жил в учениках молодой Бенвенуто Челлини.
Цветущее море (лат.).
Давид… окоченев… — По библейской легенде (Третья Книга Царств, I, 2), к дряхлому царю Давиду приближенные привели юную девицу, чтобы она согревала старика теплом своего тела.
Исповедуюсь (лат.)
Господин Прюдом — персонаж карикатур французского писателя и рисовальщика Анри Монье (1799–1877), воплощение обывательской благонамеренности, тупости и самодовольства.
Отважной гражданке Луизе… — В сборнике 1885 г… Клеман снабдил «Время вишен», самую популярную из своих песен, этим посвящением и кратким рассказом о том, как на одной из последних парижских баррикад, среди защитников которой был и он сам, появилась юная санитарка Луиза; она делила с коммунарами все опасности и покинула баррикаду только после того, как было принято решение отступить.
Гюстав Лефрансе (1826–1901) — французский социалист, участник революции 1848 г., видный деятель Коммуны.
Жорж Прото — французский поэт и драматург, автор посвященных Коммуне стихотворений.
Безжалостное солнце мая… — Речь идет о жестокой расправе над коммунарами в последние дни мая 1871 г.
Ганзейцы трехпарусные… — корабли Ганзы, торгового и политического союза северонемецких городов (XIV–XVII вв.).
Монитор — старинный броненосец небольшого тоннажа.
Волхвы — по евангельской легенде (От Матфея, II, 1–17), когда родился Иисус, на востоке появилась звезда; увидев эту звезду, волхвы пошли за нею, чтобы поклониться новорожденному, и она привела их в Вифлеем к младенцу Иисусу. В позднейшем народном предании волхвы превратились в трех восточных царей.
…Сиринкс, бегства знак… — В греческой мифологии Сиринкс — нимфа, спасавшаяся бегством от преследовавшего ее Пана (у римлян в ряде случаев отождествлявшегося с Фавном); когда путь ей преградила река, речное божество сжалилось над Сиринкс и обратило ее в тростник. Пан срезал несколько тростинок и сделал из них свирель.
Липа — любимое дерево древних славян, часто — символ славянства.
Май. — Поэма увидела свет за несколько месяцев до смерти автора (к 1975 г. на родине поэта вышло сто девяносто изданий). В настоящем томе даны фрагменты из поэмы, где герой ее, Вилем, томится в тюрьме в ожидании казни за убийство своего отца — соблазнителя Ярмилы, возлюбленной Вилема.
Посвящение в стихах. — Написано в 1836 году.
Богемский лев — то есть Чехия, находившаяся под властью австрийской династии Габсбургов (чешский герб — белый лев на красном поле).
Тирольские элегии. — Эта сатирическая поэма об аресте автора была написана в ссылке в 1852 г. и впервые опубликована в журнале «Образы живота» в 1861 г. В России (в прозаическом переводе А. Гильфердинга) она была напечатана за год до этого, в 1860 г.; затем в течение десяти лет вышло пять разных переводов на русский язык этой поэмы, один из них принадлежит поэту-сатирику Д. Д. Минаеву (первое издание — 1861 г.). Минаев перевел поэму целиком, но главы VII и VIII перевел свободным стихом, не рифмуя. После 1868 г. перевод Д. Минаева не публиковался, хотя он наиболее интересный из всех существующих. Минаев дал ряд пояснений к поэме; о самом Гавличке он пишет так: «Имя Гавличка — одно из лучших и светлых имен чешской литературы. Поэт, любимый своим народом, редактор „Народных новин“, лучшей чешской газеты по своему влиянию на чехов, Гавличек возбудил неудовольствие и опасения австрийского правительства. В 1851 г. его схватили и отправили в крепость Бриксен, в Тироле, где он в продолжение пяти лет досиделся до чахотки и был наконец прощен, но, возвратившись в Прагу, чрез несколько времени умер.Переведенные мною элегии Гавличка пользуются у чехов огромной популярностью. В этих песнях поэт, смеясь ядовитым смехом оскорбленного, рассказывает луне, как его взяли австрийские жандармы и повезли в тюрьму».
Верный и честный (нем.). «Верный и честный» — слова из государственного гимна Австрийской империи; Гавличек подчеркивает, что не считает себя благонамеренным верноподданным.
Я из края музыкантов… — Намек на Чехию, где почти каждый чех — музыкант. (Примечание Д. Минаева.)
Бах Александр (1813–1893) — министр внутренних дел в австрийском правительстве, имперский наместник в Чехии. С его именем связан так называемый период «баховской реакции» (1851–1861) — период жесточайшего угнетения и полного политического бесправия Чехии. Арест и ссылка Гавличка были организованы по личному указанию Баха.
Законник (Reichsgesetzbuch) — собрание австрийских законов и постановлений. (Примечание Д. Минаева.)
Доктор. — Поэт играет словами: Бах, бывший австрийский министр, имел степень доктора. (Примечание Д. Минаева.)
Дедера — верховный полицейский комиссар в Праге, которому было поручено арестовать и доставить Гавличка в Бриксен.
Брод (Немецкий Брод) — теперь Гавличкув Брод, город, в котором был арестован поэт.
Последнее. — Стихотворение из сборника «Новые песни».
Будь славен, труд! (1894). — Название стихотворения (букв. «Честь труду!») стало приветствием чешских трудящихся.
«Подсолнечники» — из сб. «Звучность в душе» (1886).
«Разговор у моря» — из сб. «Наследие Тантала» (1888).
«Голос» — из сб. «Молитвенник современного человека» (1892).
Свадьба — стихотворение из цикла «Драма мира», при жизни поэта не публиковалось.
Конарский Шимон (1808–1839) и Лукасинский Валериан (1786–1868) — видные польские революционеры, имевшие связь с декабристами.
Национальная песня — написана в марте 1848 г. в Гонтских Прибельцах, куда прибыл Я. Краль из Пешта со своим другом учителем Ротаридесом и объявил крестьянам о восстании в Вене и Пеште, об отмене барщины; песня была напечатана в июне в Праге во время антиавстрийского восстания, а также вышла в «Песеннике» в Вене (1848).
«Все снегами замело…» — из цикла «Молодые побеги» (1885–1893).
«В царство лесное!..» — из цикла «Весенние прогулки» (1898–1903).
Не будет угнетенных и забитых — из цикла «Отголоски» (1909–1913).
Пора желаньям нашим спящимстать волей твердой, словно сталь,печаль славян, румын иль венгров —всегда единая печаль.(Перевод с венгерского Л. Мартынова.)
Ади Эндре (1877–1919) — венгерский революционный поэт.
Оранта — один из типов изображения богоматери (с воздетыми руками) в византийском искусстве.
Ниссе — сказочное существо, маленький рождественский домовой в скандинавском фольклоре.
Валентин Водник (1758–1819) — словенский поэт, просветитель, общественный деятель, автор, в частности, нескольких первых учебников словенского языка, создатель первой в Словении газеты «Люблянске Новице» (1797–1800). Деятельность В. Водника сыграла важную роль в становлении национального самосознания словенцев.
Ловчен — массив в Черногории, где с одной из вершин открывается вид на всю страну. Ныне там покоится прах П. Петровича-Негоша.
Милош — национальный герой Милош Обилич, убивший в битве на Косовом поле в 1389 г. турецкого султана Мурата I.
Карагеоргий — Георгий Петрович, вождь Первого сербского восстания (1804–1813 гг.) против власти османов.
Вуковцы — то есть люди, подобные Вуку Бранковичу, феодалу, который, по преданию, был предателем своего народа; имя его стало синонимом изменника.
Тени Александра Пушкина. — Стихотворение было опубликовано в качестве посвящения к сборнику народных песен, собранных Негошем («Сербское зеркало», 1846). Негош вообще почитал и любил русскую поэзию — от «Слова о полку Игореве», которое сам начал переводить. Рассказывают, будто во время своей второй поездки в Россию Негош, вынужденный на некоторое время задержаться в Пскове, побывал в Святогорском монастыре и видел гроб с телом А. С. Пушкина.
Поле Гатское — местность на пути из Сараева в Дубровник на Адриатическом побережье. Жители городов и сел этого района часто восставали против турок.
Райя (турецк.) — стадо; так в Османской империи называли христиан.
Памятник на Руевице. — На горе Руевица близ города Алексинац был сооружен памятник русским добровольцам, погибшим во время сербско-турецкой войны 1876–1877 гг.
Воскресение (лат.).
…от голубой ядранской шири. — Ядран — Адриатика.
Градчаны — пражский Кремль.
Сава — река, при слиянии которой с Дунаем лежит Белград.
Вавель — королевский замок в Кракове, где находятся усыпальницы великих сыновей Польши.
Лаба — славянское название реки Эльба.
Мефодиев град — Салоники, родной город славянских просветителей Кирилла и Мефодия.
Лада и Живана — богини языческого славянского пантеона.