— Буфетчик сейчас вернется. Хочешь еще чаю, малыш?
Произнося «малыш», он щурится, глаза его смеются. «Глаза ласкового медведя», — говорит она.
Мариза выпрямляется, упирается в спинку дивана и потягивается, сплетя пальцы и вывернув ладони наружу.
— Ну, коль скоро нет вина, как у этого Зорбы, можно и чай.
Она поворачивается к Пьеру, строит гримасу, смотрит на него с выражением маленькой девочки…
Когда в начале прошлого лета они встретились на книжной ярмарке в Лотарингии, то сразу обожгли друг друга глазами. Она сопровождала иностранную делегацию; он подписывал свой последний роман. С того момента они дышали в унисон.
Вернулся буфетчик, налил чаю, предложил булочки. Пьер купил круасан.
Мариза взяла его за руку.
— Ты опять хочешь есть? Это скорость поезда возбуждает у тебя аппетит?
Пьер улыбнулся глазами, губами.
— Нет, малыш, просто хотел узнать…
Он взял круасан двумя пальцами и протянул его Маризе. Круасан оказался пересушенным, кончики у него были твердые.
Пьер настойчиво заглянул в зрачки Маризе и прошептал:
— Подари мне твой вкус. Сейчас. Твой вкус вместе с этим круасаном…
Она внимательно посмотрела на Пьера, приоткрыв губы, будто задыхаясь. Затем взяла круасан левой рукой, а правую запустила себе под юбку. Раздвинула голые колени, отогнула складки ткани. Красные воланы затрепетали. Круасан исчез.
Двумя руками она притянула к себе Пьера, шепнула:
— Поцелуй меня… Вдохни в меня всего себя!
Проходили минуты. В окне мелькали пейзажи, распахивался горизонт.
Мариза извлекла из-под юбки круасан и коснулась им губ Пьера. Пьер взял в рот ставший блестящим и мягким кончик.
Их глаза снова нашли и обожгли друг друга.
— И какой же у него вкус? Сладкий или соленый?
— Вкус жизни, радость моя.
Каролина Ламарш [Caroline Lamarche] — современная бельгийская писательница, вступившая на литературное поприще в 1990-е годы в достаточно зрелом возрасте. Ее первый роман «День собаки» [ «Le Jour du chien», 1996] был удостоен премии Виктора Росселя. Ламарш не ограничивает себя каким-то одним жанром: она пишет романы, рассказы, стихи и радиопьесы. Не менее разнообразна и тематика ее произведений: путь женщины-писателя [ «Медведь» («L'ours»), 2000] необычные взаимоотношения мужчины и женщины [ «Записки покорной девушки из провинции» («Carnets d’une soumise de province»), 2004], история брата и сестры [ «Карл и Лола» («Carl et Lola»), 2007] воспоминания детства и путешествие в Мексику [ «Собака Нахи» («La chienne de Naha»), 2012], которые, однако, объединяет стремление определить место и роль современной женщины.
В романе «Ночью и днем» [ «La nuit I’après-midi»], отрывки из которого опубликованы в этом номере, Ламарш пристально изучает природу женской сексуальности: героине романа, молодой девушке, оказывается недостаточно той нежности, которую ей дарит Жиль, ей необходимо также чувствовать себя жертвой, рабой, а это она может получить только от загадочного рыжеволосого мужчины.
Перевод Нины Хотинской. Перевод публикуемого текста выполнен по изданию «С. Lamarche. La nuit I’après-midi» (Minuit, 1998).
Был день тотального проникновения, и моя кожа впитала все это. Как будто я не покидала гостиницу для свиданий, ее затхлый запах, скомканные, сброшенные простыни, оголенные матрасы. Я ни от чего не отказывалась, ни на что не смотрела. Я пролежала дома с утра до вечера, свернувшись клубочком в постели. Время от времени по ногам стекало немного крови. Вечером, голая, я встала и посмотрелась в зеркало.
Когда я смотрелась в зеркало, в дверь позвонил Жиль. Я не знала, что он придет. Он и сам не собирался, решил внезапно, в тот неопределенный момент, когда неясно, произойдет событие или канет. Его взгляд остановился на моем нагом теле, и оно стало реальностью. Мне хотелось извлечь сущность его взгляда, выпить ее маленькими глотками или согреть между грудей, как духи, впитать то, чего у меня никогда не было, это бережливое отношение, непостижимое в своей скупости, столь точно взвешенное, что требует ответа немедленного и полностью искреннего.
Я помню его голос, лишенный тембра:
— Что произошло?
И мысленно вижу мое тело, каким оно предстало передо мной в зеркале: синяки между ног, длинные алые царапины на ляжках, на ягодицах и на животе тоже, у самого лобка, да еще эти два глубоких пореза, один на правой груди, другой слева от пупка.
— Мерзость, — ответила я.
И на воспоминание был наклеен ярлык «мерзость», на время, пока Жиль не привыкнет. Тогда он разделся, сел на край постели и начал меня ласкать. Он делал это очень нежно, до тех пор, пока я не открылась наслаждению, раскинув руки и ноги и вскрикнув, как бывало всегда. Когда мы успокоились, он потрогал синяки и царапины, осторожно, точно врач стетоскопом.
— Хочешь об этом поговорить?
И я ответила очень низким голосом, высвобождающим оргазм, моим голым, беззащитным голосом:
— Я откликнулась на объявление.
На самом деле, я откликнулась на сон. Однажды ночью мне приснилось, будто какой-то незнакомец брал меня силой, с угрюмым ожесточением, быстрыми и точными движениями, которые могли принадлежать как убийце, так и любовнику. Две птицы кружили над нашими телами. Одна — павлин с распущенным хвостом; он летал, как павлины никогда не летают, с грацией лебедя и мощью орла. Другая была женщина-птица в кроваво-красном оперении. Она пошла в штопор, ударилась о землю и осталась лежать, раскинув алые крылья. Я узнала в ней себя, я сама была этой крылатой женщиной, мое лицо запрокинулось к небу, а мое тело отдавалось буйным играм незнакомца. Рядом с нами в открытом сундучке лежали всевозможные инструменты: клещи, кусачки, скальпели. Я смотрела на них с удивлением и безграничным любопытством: кто же вскроет меня и зачем? Я трепетала от желания оказаться во власти этих приспособлений, что раздвигают плоть и широко открывают раны.
Я никогда не читаю газет с объявлениями, никогда их не покупаю. Читаю только обычные ежедневные газеты. Не политические новости, нет, — хронику преступлений, изнасилований, заметки о спектаклях, интервью с актерами. Я считаю, что судьи и режиссеры достойны восхищения; я считаю, что актеры, как преступники и их жертвы, соответствуют самым ярким и жестоким сторонам моей личности и ее неодолимым стремлениям.
Газету с объявлениями дал мне Жиль, потому что я тревожилась за судьбу ожидавшихся котят: я не хотела их убивать, хотела, чтобы все остались живы. Через газету можно предложить котят в хорошие руки, все так делают. Там есть разные рубрики: «дома», «квартиры», «мебель», «автомобили», «животные»… Жаль, что нет рубрики «младенцы», «отдам младенцев в хорошие руки», чтобы можно было выбрать себе по вкусу и принести домой в специально купленной корзинке обложенного розовой ватой малыша, сюрприз для любимого мужчины, даже если этот мужчина не ваш и никогда вашим не будет.
Обычно после «животных» идут «знакомства». И вот там было одно объявление. Не одно, конечно, их было десятка три, но я сразу обратила внимание только на него, потому что оно совпало со сном, вплоть до малейших вибраций, как будто в нем был спрятан магнит, а мои глаза превратились в железные опилки.
«Властный мужчина ищет молодую женщину с гибким характером для интимных встреч…» Далее следовал номер абонентского ящика и название коммуны, самой обыкновенной, той же что и моя, с моей работой, моими любовями, с ее черным каналом под открытым небом и неподвижными баржами, — той самой коммуны, где я живу.
Как сейчас вижу: я сижу за кухонным столом и пишу; как сейчас вижу: опускаю письмо в ближайший почтовый ящик, тот, что на углу проспекта. Было часов десять вечера, в воздухе пахло ванилью или скорее цветущей липой. Неоновые огни бистро тонули в черной воде канала. Болтали прохожие, на террасе «Мок’ кафе» играл гитарист. Казалось, это юг Франции или отдаленная бухточка греческого порта, куда не заходят корабли, и только курортники прогуливаются по набережной. Я подумала о клиентах агентства: они всегда ищут оригинальные маршруты, а я всячески стараюсь их удовлетворить, ведь это моя работа. Для меня же смена обстановки — откликнуться на объявление. И тогда в ночном воздухе пахнет ванилью, а грязные и холодные воды канала колышут воспоминания о каникулах.
— Не смогла удержаться… ты понимаешь?
— Нет, — ответил Жиль.
Он зажег сигарету и затянулся, сощурившись. Потом я снова увидела его глаза, окруженные ресницами, как лучиками.
— Это должно было случиться. Рано или поздно ты не могла не подложить мне свинью.
Голос мягкий, но в нем со скоростью света назревал катаклизм. Жиль, проигрывая, выигрывает.
Я рассмеялась:
— Ребенка ведь я тебе пока не навязала…
Жиль вскочил, оставив нас, постель и меня, в полнейшем раздрае. Нельзя навязать ребенка мужчине, тем более чужому мужу и отцу, приходится довольствоваться крохами, «окнами» в расписании, импровизированными перепихами в конце рабочего дня, и каждое утро принимать пилюлю, как взрослая ответственная девочка.