1
…Школа у нас не очень большая. Несколько сотен учеников — далеко не рекорд. Центральномосковские огромней в десятки раз.
Но классов и в нашей приличное число. На первом этаже первоклашки, у них отдельный коридор, ковры, как в детском саду, и закрывается коридор на замок, а то не уследишь и школьники-детсадовцы с криком хаотично разбегутся. Артем, когда был маленьким, и сквозь замок пару раз убегал.
Ниже — гардеробный подвал. Точнее, не подвал, а полуподвал. Маленькие окошки на самом верху, выше уровня земли. Часть подвала-полуподвала огородили высоченно-металлическим забором-стеной и выпилили в нем прямоугольные отверстия, в которые ученики сдают свои куртки на повешение.
Раньше одежду вешали роботы. Человекообразные, неуклюжие и медлительные. Рот до ушей, которых нет, и глуповатая улыбка на зубастом лице. Не Чебурашка с нашего двора, но тоже впечатляюще, особенно темным вечером. Модель такая, специально улыбчивая — "робот гардеробный 1913 МН".
Однако справлялись они плохо. Ходили медленно и путались, поэтому их отменили и забрали из школы, оставив только одного. Как объяснил слесарь, у них искусственный интеллект записан в голове на ленту, которая в течении дня магнитофонно перематывается с одной бабины на вторую. А механизм перемотки советские ученые никак не доведут до ума, ленту зажевывает, поэтому робот теряется и забывает, кто он такой и куда ему надо идти.
Теперь вместо роботов дежурные. То есть мы. Раз в пару месяцев приходится дежурить с понедельника по пятницу в своем кабинете (за каждым классом закреплен отдельный кабинет, в котором обитает учитель, зовущийся "классным руководителем"). Оставаться после уроков на час-два, чтобы подмести пол, вытереть доску и т. д. ("т. д." — это сокращенно "так далее").
Но одного робота почему-то не уволили. Оставили с нами. Заняться ему, правда, сейчас нечем, поэтому он целыми днями в глубине гардероба за рядами курток смотрит телевизор.
Артем, узнав об этом, принялся размышлять. Долго ходил, в себя погруженный, точь-в-точь Пушкин в осеннем лесу, почти отчаялся, но потом озарение все-таки пожаловало и написал Артемка на лбу робота невидимой краской нехорошее слово. Такое, которое культурный и воспитанный Пушкин даже мысленно произнести бы постеснялся.
По телевизору в это время шел сериал. Во время сериалов роботы совсем как люди, ничего не замечают.
Голова большая, лоб широкий, слово поместилось запросто, но увидеть буквы можно, только включив ультрафиолетовый фонарик. У Артема он есть.
Вот такая школьная тайна. Останется она на века. Ну кто догадается светить роботу в лицо ультрафиолетом?
А робот, кстати, неизменно принимает участие во всех торжественных мероприятиях наравне с учителями. Так положено. На сегодняшней школьной линейке стоял прям возле директора.
И у меня мысль появилась. Воплотить ее не удастся, но хотя бы помечтать. Прийти в школу ночью и раскрасить ее всю ультрафиолетовой краской. Но не словами всякими, значение которых не до конца ясно, как и значение философских терминов. Я хочу превратить унылые бело-голубые стены-потолки в инопланетный пейзаж. Звезды в черном небе, красное солнце над горизонтом, безжизненная степь и руины древних городов. И никто об этом не узнает. Ты как вор, приходишь ночью и любуешься. Наслаждаешься одиночеством.
Артему я о своей идее не рассказал. Ему она понравится, в темноте он проберется в школу обязательно, но нарисует не фантастические картины, а что-нибудь другое.
2
Мой класс на втором этаже. В нем проводятся родительские собрания по вечерам и безродительские после уроков. На одних и других учительница — наш классный руководитель Мария Леонидовна что-то рассказывает, подводит итоги и выявляет недостатки.
Очень я эти собрания не люблю. И Марию Леонидовну не люблю. Имею право! Она презрительно называет меня "вундеркиндом". Потому что читаю, видимо. За это презирает. И она не одна такая в школе. Знаю точно, еще несколько училок не любят тех, кто любит думать.
Они уверены, что дети должны только слушать, что им говорят, поскольку не обладают жизненным опытом. Интересно, а какой жизненный опыт у них самих? Школа, институт, работа, семья, телевизор? Негусто!
Учителя, да и вообще взрослые люди, часто бывают, как бы это объяснить… не тупые, но ограниченные. Дальше своего носа они не смотрят. Могут посмотреть, но не хотят. Поэтому и говорят глупости. Какое-нибудь правописание знают, а кроме него толком не знают ничего.
Но эти училки тупые. И тупые, и ограниченные. И еще злые. То и дело какая-нибудь из них заявляет, что Глеба надо перевести в спецшколу для детей с особенностями.
3
Зато кабинет у нас преотличный. Кабинет физики, как-никак. Хранит в своих шкафах столько любопытного! Прибор для ловли нейтрино, антигравитационную подставку, усилитель поверхностного натяжения жидкости (включишь — и на воду можно кошку положить), плохо закрывающийся фанерный ящик с крошечными непослушными роботами, гипсовую говорящую голову — погодный предсказатель и даже радиотелефон весом в пять килограмм, такие носит в карманах охрана руководителей СССР, и еще много всего.
Но компьютерный класс в школе никак не поставят. Нет денег. Неужели он такой дорогой? Хотя тут я, наверное, загнул. Государство заботится о нас, и чересчур от него требовать нельзя. Может, на космонавтику все средства уходят.
Артем и Глеб учатся в параллельных классах, и закрепленные за ними кабинеты другие. У Артема — кабинет математики, у Глеба — истории.
Скукотища. Не повезло им.
Ниже гардероба, уже точно в подвале — бомбоубежище на случай войны с капиталистами. Стальные двери и закрытые кожухами устройства для очистки отравленного воздуха. Вдоль стен — узкие металлические лавки, а на стенах — рисунки. Напоминания, как эвакуироваться, надевать противогаз и прятаться под обломками стен.
Живые, кстати, рисунки. Движущиеся. Реагируют на пришедших, начинают делать то, зачем их рисовали — возиться с противогазами, собирать-разбирать автоматы и сигать в окопы.
Эти рисунки производят на нашем заводе в отдельном цеху. Технология схожа с памятниковой, но отличается, потому что рисунки плоские, а памятники выпуклые. Ну и схватить рисунки никого не смогут, даже если постараются, поэтому тетя Маша их на себе не испытывает.
4
Библиотека — на третьем этаже. Она величиной сразу в несколько кабинетов и с очень высоким потолком. Большая, светлая и воздушная. Светловоздушная! Столы широко расставлены, на стенах портреты классиков русской литературы развешены. Толстой, Некрасов, Крылов, Достоевский… а нет, с Достоевским история приключилась. Вместо него ошибочно повесили Родиона Раскольникова с топором. Огромный такой портретище и жуткий.
Прислали со склада немного не того, а висеть портрет обязан, положено по инструкции. Директор распереживался, ведь библиотека без физиономии Федора Михайловича — как кабинет географии без глобуса. Успокоился, только когда узнал, что почти все в школе считают этот портрет портретом именно Достоевского. Даже некоторые учителя, а про завхоза и говорить нечего. Молодой Достоевский, еще без бороды, но глаза уже яростные и пронзительные, настоящие глаза обитателя темных петербургских закоулков.
И ладно, сказал директор. Потом как-нибудь разберемся. Главное, чтоб внушал уважение к литературе, а кто он и по какую сторону бумажного листа существует, то есть писатель или персонаж, вопрос второй, да и вообще грань между ними весьма зыбкая.
…Идет Достоевскому топор. Внушает уважение. Гармонично выглядит. Он и с другими библиотечными портретами неплохо бы сочетался. Русские классики смотрят сурово, осуждающе, но топор для убедительности почему-то есть только у одного.
5
Иногда думаю — а если б Раскольников читал фантастику? Да ему бы и в голову не пришло на людей кидаться!
Читал бы и фантазировал полеты в космос. Может, и сам писал бы что-то. Или рисовал. Что-то яркое, интересное. И знакомых мог бы увлечь этим. Но он остался жить в своей маленькой комнатке, в которой верь хоть в одно, хоть в другое, неизбежно сойдешь с ума, потому что человеку тесно в четырех стенах, душа в них не помещается.
Даже если я говорю глупости, это нестрашно. И глупость имеет отношение к реальности.
6
Библиотека состоит из двух частей. В первой столы, а во второй, отделенной стойкой, полки с книгами. Книг не то чтобы много, но и не мало. Читают их мало! Что скажут изучить по школьной программе, то и берут, ведь не прочитаешь — двойка обеспечена. Остальное открывают редко. Поэтому классики читаны-перечитаны, а другие книги вековой пылью покрылись. Даже самые новые, месяц назад привезенные.
Из фантастики — только "Голова профессора Доуэля". Зато всякой ерунды полным-полно. Стишки, сказочки, "книги для детей младшего школьного возраста", от которых навсегда останешься в младшем школьном возрасте, сотни одинаковых повестей про революцию и все такое.
7
Со стороны книжных стеллажей над стойкой возвышается голова тети Любы. Спокойная голова, немолодая, в роговых очках, скоро пойдет на пенсию. Смотрит подозрительно, следит за порядком.
Тетя Люба. Любовь Митрофановна. Библиотекарь. Это ее голова торчит. Туловище есть, оно ниже, невидимое из-за стойки.
Голова тети Любы книг не любит. Может, конечно, и любит, но читать — нет. И выдавать не любит. Попросишь принести что-нибудь, и она смотрит глазами в ответ раздраженно, мол, зачем тебе это. Потом, правда, смиряется и уходит ногами к полкам.
Зарплата у библиотекаря маленькая, долго никто на нее не шел, а затем пришла тетя Люба. Да, книгоненавистница, но где написано, что библиотекарь обязан любить читать? Нигде!
Поэтому она и читает целыми днями. Лежит перед ней книга, и тетя Люба с нее взгляда не сводит. Огромный том французского философа Жана-Поля Сартра. Название книжки — "Бытие и ничто". Я ее открывал, не очень понравилась. Мрачная какая-то. Даже "Преступление и наказание" выше на шкале веселости располагается.
Можно спросить, как это — читает и не читает? Ответ прост. У нее на столе не книга, а пустая обложка, в которой прячется маленький телевизор (голограммный, разумеется). Импортный, дефицитный, где она только его раздобыла. Телевизор на работе включать нельзя, так что тетя Люба тайком. Не думаю, что она книгу разорвала, скорее всего нашла уже такую и приспособила. Теперь смотрит неверящую слезам Москву, а Сартр и не догадывается. Сартр слезам не верит, гыгы.
Как-то приходил к нам в школу один уважаемый профессор и читал в библиотеке лекцию о торжестве искусственного интеллекта (для наглядности в зал привели нашего робота-гардеробщика). Закончил, подошел к стойке и заметил книгу тети Любы. Расчувствовался.
— Не знал я, чем живут наши люди, — восхитился профессор, — но полагаю, что находящееся там, — он манерно указал на книгу, — не похоже на жизнь в СССР.
Тетя Люба только пожала плечами.
8
…Отдали мы ей учебник, и быстрее за дверь. Из-за того, что когда-то украли книгу, ощущения очень неуютные. Украли, чтоб спасти ее, но все-таки украли! Мы поступили хорошо, но плохо.
Спустились по лестнице на первый этаж, к вестибюлю. У нас в школе два входа. Один, маленький, для первоклашек и учителей, а второй, большой и главный, для остальных. В вестибюле мы снимаем куртки, переобуваемся в сменную обувь, в подвальном гардеробе сдаем одежду и потом идем в класс.
На стене вестибюля, рядом со входом в столовую висят портреты дядей-руководителей Центрального Комитета Коммунистической партии. Живых, не прошлых. Если кто-то из них… того, становится прошлым, его портрет убирают и новую физиономию в рамку засовывают. Портреты меняют часто, лица там немолодые. И старые немолодые, и новые.
Но живые.
То есть руководители живые и портреты их тоже. Как настенные рисунки в бомбоубежище, только без противогазов. Глядят старшие товарищи строго, намекают, что следует хорошо учиться. Мы, мол, учились хорошо, за это нас сюда и повесили. Похожи характерами портреты на тех, с кого их писали, вот и ведут они себя, как уважаемые начальники. Но когда погода теплая и солнышко светит, то и у них настроение веселое. Глазеют по сторонам, прищуриваются, подмигивают. Ты им тогда в ответ кивнешь и вроде как поговорили.
А в некоторые моменты они оживляются еще больше.
Это необъяснимое явление не дает мне спать уже долго, и не только мне. Артем с Глебом тоже неоднократно наблюдали, как у портретов внезапно появляются улыбки, румянятся щеки и начинают сиять глаза, но причин таинственного феномена мои друзья также понять не могут.
…Уборщицей у нас в школе подрабатывает Вероника, студентка. Днем учится в институте, а вечером, когда из школы все расходятся, моет вестибюль и окрестные коридоры, зарабатывает себе на красивые капиталистические шмотки, которыми спекулянты торгуют.
Она симпатичная, веселая. Комсомолка. Гимнастикой занимается, на соревнования ездит, поэтому очень стройная и гибкая. В обтягивающем спортивном костюме полы и моет. Удобно ведь.
Так вот, когда она к полу наклоняется, тогда портреты и становятся живее всех живых. Глаз с нее не спускают, губы закусывают. Именно в эти моменты и ни в какие другие. Связь неопровержима. Я даже специально учебник по логике изучил.
— Ну почему они так на нее смотрят, — удивлялся Артем.
— Ага — поддакивал Глеб — с-совершенно необъяснимо.
Вот и сейчас. Вероника со шваброй, ведром воды, в трико и в майке без рукавов.
— Привет, мальчишки, — задорно кричит Вероника.
— Привет, — без улыбки отвечаем мы, чувствуя себя идиотами.
Она трет шваброй пол, ничего не замечая, а мы косимся на руководителей партии. Там уже все, как обычно. Губы, щеки, глаза. Портреты жмурятся и моргают, чтоб лучше видеть. Да что же это такое, черт побери.
Кажется, что мы чего-то не знаем о жизни. Но чего именно?!
Мне двенадцать лет от роду, это солидный для школьника возраст, почти средний. Книг перечитал — немеряно. Все старшеклассники нашей школы, наверное, столько не одолели. Вундеркиндом меня иногда называют, особенно когда ругаются. Слова знаю заковыристые, предложения могу строить, как советские писатели средней величины, и даже длиннее. А толку, выходит, никакого. Очень обидно. Не обо всем в самой читающей стране мира написаны книжки. Интуиция что-то подсказывает, но что — неясно.
…Одной Вероникой портреты не ограничиваются. Есть еще вторая уборщица, Галя, недавно с Подмосковья к нам приехала. Она… как бы сформулировать… покрупней Вероники! Если та — гимнастка, то Галя, возможно, метательница молота. Лицо у нее красивое и круглое. И еще много чего у нее красивого и круглого.
Так вот, к Гале у портретов такой же необъяснимый интерес!!!
Однажды я услышал, как школьный слесарь негромко сказал коллеге о проходившей мимо Гале — "есть за что уцепиться". А потом еще разок нечаянно подслушал эту фразу, причем ее говорили другие дяди о другой девушке, силуэтом похожей на Галю. Связав полученную информацию воедино, я пришел к выводу, что слова в данной транскрипции однозначно описывают факт круглогабаритности отдельных частей женского тела и больше ничего.
Ну, уцепиться у Гали действительно есть за что. С очевидным не поспоришь. Но зачем?! Каков смысл уцепления? Вот, допустим, уцепился. А потом что делать? Стоять, как дурак, и улыбаться? Или "уцепление" — самоцель? Некоторые философы считают, что смысл жизни — сама жизнь, неужели с уцеплением аналогично?
Ладно, разберусь. Я упрямый. Необходимо сохранять спокойствие, держать ухо востро и тогда победа неизбежна.
9
…Учиться я, повторяю в сотый раз, не люблю. В школе мне неинтересно.
Особенно неинтересно вставать по утрам, и особенно зимой. За окном темень, холод, а тебе надо вылезать из кровати, умываться-одеваться-завтракать, а потом тащиться за тридевять земель двести метров до школы. Спать хочется просто из вредности. Организм бунтует из-за того, что его заставляют. И он прав! Только рабы древнего Рима безропотно соглашались с треньканьем будильника.
Я не неженка, но от мыслей, что мне предстоит потратить день жизни на сидение за партой, даже мелочи начинают действовать на мои подрастающие нервы.
Против знаний, кстати, я не возражаю. Прочитать какую-нибудь книгу по химии или географии — с удовольствием! Но именно прочитать, а не выслушивать унылых школьных дяде-тетей. То, что легко объяснить за три минуты, они растолковывают часами.
Математику я переношу плохо. Не люблю я эти безжизненные закорючки. Физика-химия — получше, там формул меньше, вместо них что-то, к чему можно прикоснуться — атомы всякие, оптические иллюзии, электричество. География — хороший предмет, но плохо то, что Земля сильно исследована. Как здорово было на уроке географии в пятнадцатом веке! Учитель разводил руками:
— А что на том краю карты — никто не знает, морские чудовища топят все корабли.
Ботаника и зоология — прекрасны! Особенно когда рассказывают, что раз в сто лет в джунглях распускается пятиметровый цветок, светится неземным огнем всю ночь, а к утру чернеет, будто сгорая, ссыхается, превращаясь в горсточку пепла, словно и не было ничего, только сон, короткий и ненастоящий. Или вот еще, весной проходили: на другом конце глобуса, посередине Южной Америки, в дуплах километровых деревьев обитают дикие индейские племена, которые никогда не спускаются на землю, но и на самый верх не лазят, потому что, по их поверьям, там живут создавшие Землю боги, и если их разгневать, наступит конец света. Ученые в этом засомневались и полезли, но тотчас передумали, ведь там действительно кто-то был, и в очень плохом настроении — что-то бурчал и ругался на непонятном языке. Махнули рукой ученые, вдруг и правда не все в легендах выдумка, поэтому не стали подвергать Землю опасности и принялись изучать что попроще — гигантских зубастых лягушек, которые нападают на огромных, переворачивающих лодки амазонских сомов.
Ну разве это не здорово?!
А вот история — не здорово. Особенно какая-нибудь история революции. Ее всю можно описать картинкой из учебника — захватывают солдаты-матросы Зимний дворец, врываются в центральный зал, а там министры из Временного правительства, во фраках и мундирах, злобно кривятся из-за того, что их время кончилось, и я не пойму — отчего художник лица буржуям нарисовал не человеческие, а будто рептильи? Не верю, что такие у них были в реальности. Пропаганда, понимаю. Плохие капиталисты и замечательные большевики. Но можно знать меру?! Зачем из людей дураков делать, тем более что дураков и так полно?
Литературу, которую я очень люблю, я не люблю совсем. Уроки литературы, я хотел сказать. То, что мы изучаем. Современные и полусовременные советские писатели, скорее всего, родственники и единомышленники того рисовальщика картинок в учебник истории, а классики… хорошо, но печально и безнадежно. Хоть "Война и мир", хоть "Петербург и Раскольников". Разве что Гоголь отстает от коллектива, но кто ж его далеко отпустит.
Ладно, победили мы в начале девятнадцатого века Наполеона. Дубина народной войны сломала вражескую шпагу и перемолола даже наполеоновскую гвардию — выструганных из дерева и обитых жестью военных человекообразных роботов в медвежьих шапках, расколошматила заменяющие им сердца паровые двигатели. Толстой об этом неплохо писал, грамотно, надо отдать должное. Но что потом? Счастье-то где? Нет его. Повозка едет в ночной метели, кругом ни души, одни засыпанные снегом леса и поля.
10
Со сверстниками мне тоже скучно. Не хочу об этом говорить. А то скажут, что высокомерничаю. Мне неинтересно с теми, кто не читает, и неважно, сколько им лет.
Иногда кажется, что я неправ и так нельзя, надо искать в людях хорошее. Ищу, но получается найти не всегда. Из-за этого порой чувствую себя виноватым.