1
— Пойдемте, п-поиграем в хоккей, — сказал Глеб, когда мы вышли на улицу.
Мысль хорошая и очевидная. Сегодня последний день для хоккея. Потом ждать до осени, ведь в городе нас не будет.
И мы направились к дому Глеба.
Края облаков уже покрылись золотом, кое-где угадывались звезды. На улице стало больше прохожих — люди потихоньку возвращались с работы. Вечер был не за горами.
2
— Нажимай осторожно, — попросил меня Артем, когда зашли в лифт. — а то сам знаешь.
Знаю, конечно. Поэтому дотронулся до кнопки с цифрой "девять", как археолог до выкопанной из песка миллионолетней глиняной амфоры.
Двери закрылись, и кабина поехала вверх. Все выдохнули.
Случилось у нас однажды лифтоприключение. Незабываемое, хотя мы его и обещали забыть. Потом расскажу.
Доехали, вышли, молча осмотрелись. Никого! И за дверьми в квартирах ни шороха, ни голосов, никто наружу не собирается. Отлично. Видеть нас не должны.
Лифт замер на последнем этаже, но лестничным ступенькам позволено идти еще дальше, в направлении чердака. Мы неслышно одолели их и остановились около финальной части нашего восхождения — трехметровой вертикальной лесенки, сваренной из труб и железных перекладин. Над ней в потолке запертый квадратный люк.
Ключ у меня есть. Однажды слесарь забыл вытащить его из замка, мы в Клубе быстренько вырезали копию и чердак перешел к нам в неограниченное пользование. Взрослые там не появляются. За год не приходил никто.
Лезть надо осторожно, слева под ногами межлестничный проем. Свалишься — лететь до первого этажа. Поначалу было страшновато, потом привык. Не смотреть вниз и все будет хорошо. Ключ у меня, поэтому я и открываю. К тому же мне это проще, я самый высокий.
Поворот ключа — и маленький висячий замок перестал быть помехой. Затем я приподнял и сдвинул увесистую крышку люка.
Все, можно заходить.
3
Чердак похож на обычную комнату. Только вытянутую и невысокую, с двумя окошками.
Здесь некрашеный деревянный пол, сумрачно, таинственно, пусто, пахнет досками и почему-то нежарко, хотя крыша должна нагреваться от солнца, а еще слышно разгуливающих голубей.
И здесь легко. Школа, родители, да и вообще весь мир остался где-то там, за бортом. Друзья рядом, но они не мешают. Захочу — приду сюда один. Буду сидеть в кресле и бездельничать.
На уроке истории нам с восторгом рассказывали, что при коммунизме не будет своего, одно лишь общественное, доступное всем, но меня такое будущее пугает. Должно быть место, которое только для себя. Где уютно, спокойно. Куда никто не зайдет, потому что у него тоже есть право здесь находиться, так что подвиньтесь, а не нравится — уходите, вас никто не держит.
И чего люди так боятся одиночества, не понимаю. Когда человек не один, он разговаривает с кем-то, а когда в одиночестве, то как бы разговаривает с собой. Даже молча, прислушиваясь к тому, что внутри его души. Кто так не делает — тот робинзон с необитаемого острова, только наоборот.
В журнале "Работница" (я такую ерунду не читаю, но случайно попалась на глаза), однажды увидел фразу — "она никогда не бывает одна". Гордо так слова красовались. Означали, что успешная женщина никогда не находится в одиночестве. Кошмар! Неужели "успешная женщина" и "тупая дура" — синонимы? Как это вообще печатают в советских журналах, тем более в глянцевых, блестящих, предназначенных для всех? Куда смотрит коммунистическая партия, в конце концов? Настоящая партия, не та, что на портретах. Куда смотрят портреты, я знаю.
Получается, мне двенадцать лет, а я уже критикую советскую власть. Встал на скользкую дорожку и даже коньков не надел. Ничего, постараюсь держать равновесие.
…Раньше чердак был жутко захламлен. Чего тут только не валялось. Мы сложили все барахло в дальний угол, носить вниз побоялись, нас бы тогда точно заметили. Но на чердаке нашлось и много интересного, например, плетеные кресла-качалки. Разумеется, старые и поломанные, но мы в "Клубе космонавтики" не зря занимались, и отремонтировать их труда не составило. До этого никто из нас в таких креслах не сидел. Какие же они классные! Качаешься, и не падаешь. Невероятно. Артем, правда, упал, доказывая, что можно свалиться. Доказал, молодец. Зеленкой его потом родители мазали, не "художники". Ирония судьбы.
Из досок мы соорудили небольшой стол, на котором теперь играем в хоккей. Какой хоккей? Настольный!
Настольный хоккей — одно из величайших изобретений человечества, наряду с полетами в космос и пломбиром. Настояще-ледяной интересен не так, там толкотня и скучные раскатывания взад-вперед, а тут надо думать и рассчитывать свои действия.
Мы долго обходились без мороженого, копили деньги. Страдали безмерно, как персонажи Достоевского. Но затем настал великий день покупки и тайно-торжественного принесения на чердак. Играли все выходные с перерывом на обед (не есть было нельзя, родители могли что-то заподозрить).
Конечно, настольных хоккеев в СССР далеко не одна разновидность. Две! Первая нас не интересовала, слишком простая, а стоит больше. Выбор примитивного дорого обходится человеку.
Но вторая то, что надо. Пластмассовое поле, жестяные хоккеисты, вроде ничего особенного, но есть простор для усовершенствований. Перво-наперво мы заменили шайбу — та, что в комплекте, нас, опытных игроков, не устраивала. Огромная, черная, умеет лишь уныло скользить по поверхности. Вместо нее аккуратно склеили две маленькие круглые фишки от лото. Получилась шайба, которая рождена не только ползать, но и летать в верхний угол ворот. Для этого мы клюшки хоккеистам чуть-чуть изогнули, чтоб она поддевалась.
Ну и еще по мелочам доработали, а потом сыграли тысячи матчей. Двое за столом воюют, а третий в кресле качается, журналы смотрит (не глянцевые, конечно, а "Техника — молодежи", "Уральский следопыт" и "Мир фантастики"). Затем проигравший выбывает, его место занимает другой. И так по кругу. Мастерством мы примерно одинаковы, каждый может выиграть и проиграть. Артем долго не думает, зато резво управляется с хоккеистами, Глеб наоборот, не спешит, но точно просчитывает, как отправить шайбу в "девятку", а я где-то посередине между ними, с достоинствами и недостатками одного и второго. Затягивает игра, как водоворот древний парусник. О времени забываешь через две его секунды.
Безусловно, когда-нибудь сказка закончится. Зыбок наш мир. Рано или поздно слесаря из домоуправления нагрянут сюда и поменяют замок. Однажды я разглядел следы обуви на железной лесенке, будто кто-то хотел забраться, но передумал. А иногда у меня возникает странное ощущение, будто за чердаком следят, и оно не исчезает, пока его насильно не выгонишь.
Счастье непрочно, за двенадцать лет я это хорошо понял. Надо жить настоящим. Сейчас мы этим и занимаемся.
4
Среди фантастических журналов на чердаке лежал один нефантастический. Второй журнал о кино, привезенный папой Артема из Америки. В журнале, помимо прочего, нашлось много фотографий скромно одетых актрис. Скромно — значит мало. Мало одетых. Не совсем голых, в купальниках, кружевах или под небрежно накинутым одеялом, но под этим одеялом, как растерянно намекает дедукция, они все-таки голые.
Внимание, вопрос — почему они такие?
Ума не приложу. Наверное, с целью рекламы. Эдакий сигнал. Тайный, но о котором все знают. Намекает на то, что фильм хороший. Листаешь другие страницы — там политики, ученые, генералы, все рассуждают о чем-то важном, спорят, сомневаются, а потом — хоп! — опять тетя неодетая, без нее мировые проблемы не решить.
Под названиями фильмов в журнале часто стоит маркировка "тринадцать плюс", то есть детям до тринадцати смотреть нельзя. Ладно, в СССР такое кино все равно не привезут, у нас своего тьма-тьмущая. Но по каким причинам в наши фильмы не пускают голых актрис? В этой области мы от Америки сильно отстаем. Пузатый, неопределенного возраста дядя-вахтер закрыл турникет и бурчит "гражданочки, разойдитесь", а они все равно с надеждой толпятся у входа.
5
Я проиграл Артему и выбыл в кресло. Борьба шла упорная, однако он сумел коварным броском с угла швырнуть шайбу поверх клюшки моего вратаря. На последней минуте, так сказать, хотя играли на счет, а не на время.
Зато теперь я могу объяснить, почему в лифте стоит аккуратно нажимать кнопки. Не потому, что он может застрять, хотя застрять он может тоже.
Гораздо веселее в кавычках будет, если он поедет в неизвестном направлении.
…Забежали мы однажды с улицы в этот самый лифт и Артем принялся жать все кнопки сразу. Развлекаться. Хотел посмотреть, на каком этаже остановимся.
Посмотрел, ага. Сначала посмотрел на замигавшую красным лампу в потолке кабины, а затем сквозь щель между дверей посмотрел, как свет в коридоре вверх поехал — а лифт, значит, отправился вниз, невзирая на то, что мы были на первом этаже. Видать, Артем нечаянно какой-то секретный код набрал.
Ехали мы долго. На подсчет времени еще и страх повлиял. Или не страх, а ужас. Кто-то из них. Не помню, что мы тогда испытывали. Точно не легкое беспокойство. Ну разве что в очень тяжелой форме. Смотрели друг на друга обезумевшими глазами и прощались с жизнью.
Через тридцать секунд (по стрелке часов), или через шестьдесят минут (как нам показалось), лифт остановился и двери распахнулись.
Мы очутились в метро. Его трудно с чем-то перепутать. Каменная пещера с полукруглыми сводами, пол в потеках воды, и рядом поблескивают рельсы.
Темень, но видеть можно. При желании. А желание было. И свет из лифта помог, потому что другой здесь отсутствовал. Выходить не хотелось, мы нажимали кнопки — уже осторожно, по одной, повторяя про себя "ну пожалуйста", но лифт упрямо замер на месте. Хорошо, хоть двери не закрыл.
Тут еще между рельс крыса показалась. Здоровенная, больше кошки. Такая и загрызть может. Но эта лишь посмотрела на нас и убежала по своим крысиным делам.
Вот и хорошо.
Вдали мерцал непонятный огонек, и мы отправились к нему по перрону. А что еще нам оставалось.
…Костер. Маленький, но костер. Прямо на платформе. Около огня — три красноармейца. Не военные, не милиционеры, а именно красноармейцы. Словно вчера Зимний дворец захватывали. В шинелях, буденовках, и с винтовками-трехлинейками. Физиономии — помятые, небритые и не пойми какого возраста. Увидели нас, винтовки молча наставили, дескать, кто такие. Мы ответили — пионеры. Солдаты переглянулись, будто услышав незнакомое слово, и отвели нас в какую-то подземную комнату. Там оказалось тоже темно, лишь печка-буржуйка светилась, кипятила чайник, а за столиком грустно сидел одетый в гимнастерку дядя лет тридцати пяти.
Тоже вылитый революционер, но не простой красноармеец, а комиссар. Вообще без буденовки, и черты лица тонкие, интеллигентные. Перелистывал книгу до нашего прихода. Стихи Александра Блока.
Негромко спросил нас, кто мы. Словами спросил, а не взглядом, как эти. Мы снова ответили — пионеры. Он печально посмотрел на огонь, закрыл глаза и сказал:
— Пионеры, вам приказ — забыть то, что здесь видели.
На головы нам надели буденовки, огромные, не по размеру, наглухо скрывшие лица, и опять куда-то повели. Мы шли и спотыкались, потом ехали на лифте, выйдя из него, снова безропотно шли, пока наконец чей-то угрюмый голос не скомандовал досчитать до ста и снять буденовки.
Мы досчитали и обнаружили себя в нашем районе, около соседнего дома. Наверное, его лифт нас наверх и довез.
Я потом спросил у отца — а может существовать какое-нибудь тайное метро? И папа, не отрывая глаз от телевизора, ответил — да, конечно. На нем руководство страны ездит. Оно, руководство, либо над землей на дирижаблях, либо под ней, в секретных вагонах. А еще, добавил он, внизу много заброшенных тоннелей, в которые лучше не соваться.
…Не выполнили мы приказ. Не забыли увиденное, не смогли, хотя никому ничего не рассказали. И буденовки на память оставили. Они такие громадные, словно не для людей, а для лошадиных голов предназначены.
6
— Вырастим и отправимся в космос, — сказал я, когда опять сел в кресло.
— Угу, — отозвался Артем, намечая, как бросить шайбу по воротам.
А Глеб не ответил, он управлял вратарем. Лицо в такие моменты у Глеба серьезное, даже серьезней, чем обычно. Это нормально. Несерьезных лиц настольный хоккей не прощает. Ну если только Артему, на него он вместе со всеми давно рукой махнул.
Артем крутнул рычаг, шайба полетела и отскочила от вратарской груди.
— Н-непременно отправимся, — облегченно выдохнул Глеб.
О космосе мы разговаривали много раз. В космос надо попасть обязательно. В любую экспедицию, лишь бы поболтаться в невесомости недельку-другую-третью-четвертую. Побыть там, где люди не ходят, а летают. Оттолкнулся — и полетел.
Как во сне. Я часто вижу такие сны. Прыгаю, и затем не опускаюсь на землю, а зависаю в воздухе и не спеша скользю, вернее, скольжу, в трех сантиметрах над землей. Лечу, лечу, а потом приземляюсь. Не больно, но разочарованно. Хорошее даже во сне долгим не бывает, Реалистичные у меня сны, как у взрослых. С каждым годом полеты становятся все короче и короче. Старею, наверное.
Поэтому вопрос, лететь или не лететь, не стоит. Ответ на него давно известен. Лететь! В космос! Там невесомость наяву. И еще многое наяву! Иллюминаторы, черная пустота, звезды, которые не прячутся за облаками, и бесплатный пломбир из тюбика, хотя он, возможно, все-таки во сне.
А после космоса надо будет высадиться на какую-нибудь планету. Желательно с меньшим притяжением, и чтоб там была жизнь.
Поначалу скрытая, спрятавшаяся от холодной ночи среди скал, освещенных тусклыми мигающими звездами. Только потом, когда огромный желтый диск солнца поднимется над горизонтом, из каменных расщелин показываются тонкие стебли. Они спешат, ведь день на планете короток. Скоро на них вырастают красные бутоны, увеличиваются на глазах и раскрываются, становятся сияющими цветами и застилают пустыню, мертвую еще минуту назад.
Сразу прилетают бабочки, начинают пить нектар, потом приходит еще кто-то, вроде мелкий, можно не обращать внимания, ну а дальше уже хищники, большие, зубастые, и они не прочь добавить в свое меню советских космонавтов, поэтому нужно держать ухо востро, а палец на курке пистолета.
Артем хочет увидеть примерно то же, но ему больше подавай приключения. Охоту на злобных инопланетных чудовищ, ненавидящих все вокруг и людей тоже. Весь в отца. Точнее, был в отца, тот тоже хотел съездить на охоту, гены предков, говорил, во мне просыпаются, я бессилен что-то изменить.
Но оказалось, что не бессилен. Съездил разок и убедился. У папы Артема есть несколько начальников, дядей немолодых, важных, с животиками. Гены предков им тоже что-то нашептывали (до поры, забегаю вперед). И папа Артема решил организовать охоту. Совместить приятное с полезным — и своим подсознательным желаниям подарок преподнести, и с руководством подружиться, в общем, ситуация беспроигрышная.
Место для поездки отыскали быстро. В сотне километров от Москвы на одну из железнодорожных станций повадились кабаны забегать, стращать людей своим видом. Люди из вокзала выходить опасались, а когда выходили, то оставались недалеко от фонарных столбов, чтоб забраться на них в случае чего. Уже несколько лет безобразие длилось, а участковый лишь разводил руками (если кабаны его самого на столб не загоняли, ведь на столбе руками не разведешь, ими держаться надо).
Вред от диких животных был не только в форме испуга, но и материальный. Сожрали, например, кабаны автомобиль "УАЗ" главного агронома. Совсем съели, не обглодали, а именно съели, даже колес не осталось. Видать, железа в организмах не хватало. Люди после этого задумались — а какие микроэлементы в человеческом теле содержатся и не страдают ли кабаны от их отсутствия? В древности обитал хищный кабан энтелодон, вдруг и у нынешних гены взыграют?
И вообразили себя чиновники африканскими первопроходцами, поехали спасать аборигенов от четвероногой напасти. Ружей понабрали, шляп с перьями, фотоаппараты новыми пленками не забыли под одеялом зарядить, чтобы сохранилось в веках свидетельство победы человека над диким зверем.
Приехали вечером и стали караулить кабанью банду.
Она не заставила долго ждать.
Дальше было много крика, визга и выстрелов. Пороховой дым поднялся, заволок поле боя, а когда рассеялся, выяснилось, что сражение закончилось ничьей. Ни одного кабана не подстрелили и те ушли в лесную чащу (потом оказалось, что навсегда), а охотники, побросав ружья, вскарабкались на столбы, слезать не спешили и фотографироваться не хотели.
Артемов папа успокаивался мыслью, что могло случиться и хуже. Кабаны были огромными, больше африканского буйвола, пули им — что паровозу кирпич, в общем, повезло, что в чиновниках проснулись гены обезьян, без них на столбы одним махом бы не залезли. К счастью, начальники скоро забыли о прекрасно проведенных выходных, а папа приказал своей охотничьей генетической памяти заткнуться подобру-поздорову, и она послушалась, куда ей деваться.
… А Глеб, хоть и любит космос, говорит о нем не всегда охотно. Слабо верит Глеб, что когда-нибудь посмотрит на Землю издалека. Другой он. Неподходящий для полетов, любой врач подтвердит. В космосе, кроме друзей, Глеб никому не нужен.
7
…Я не хотел об этом рассказывать. Испугался. Вернее, застеснялся. Мы уже взрослые, нам по двенадцать лет, а все никак не наиграемся. И главная беда, что играем всерьез, не как другие. Но все-таки я расскажу. Неожиданно и ни к месту. Настоящие тайны так и рассказываются.
…Наш чердак, на котором мы сейчас щелкаем шайбой в хоккей и бездельничаем — не чердак, а еще одно помещение Клуба космонавтики. Тайное. Закрытое. Главное. Неизвестное никому, кроме нас троих. Дядя Саша о нем не подозревает. Да и не нужно ему об этому знать. И всем остальным тоже. Они не поймут.
Здесь мы нашли маленький деревянный шкафчик. Очистили его, отмыли, и поставили на видное место. И сделали из него Космический Храм.
А почему нельзя? Какие-нибудь туземцы мастерят их для своих божков, а мы чем хуже?
Заглядываем в него строго раз в неделю. Чаще нельзя, а то игра превратится в рутину.
Идею взяли в рассказе из украденной книги. Там бывший космонавт, старый уже, у которого не осталось близких, все давно ушли из жизни, сделал у себя дома словно кусочек космоса. В шкафчике, похожем на наш. И поставил в него камень-алтарь, на который символически положил жетон космонавта — то есть свою жизнь, ведь он отдал ее изучению космоса.
Мы поступили так же. Фотографии галактик на стенки изнутри наклеили и кусок гранита для жертвоприношений принесли.
Если космос — бог, то не такой, как остальные. Не жестокий, не обидчивый, не думающий только о том, что кто-то нарушил его странные законы, и не любитель наказывать тех, кто с ним не согласен.
Космос — добрый, потому что бесконечный. Эта фраза однажды пришла мне в голову и запомнилась, хотя я не понимаю, что она означает. Но запомнилась твердо.
Раз в неделю мы решили отрывать дверцу и класть на гранит чистый кусочек бумаги, ведь жетонов космонавтов у нас нет и мы еще не летали всю жизнь в космос. Вышло даже интересней, чем в книге! Загадочно и символично. Жертвоприношение, но некровавое и нестрашное.
Положим листок, затем стоим минуту и смотрим. Молча думаем о чем-то или не думаем вообще. Это называется созерцанием или медитацией. На душе потом лучше становится. Проблемы кажутся мелкими-мелкими. Даже лицо Глеба светлеет. Бросает он свои грустные мысли, приходит вместо них робкая надежда.
8
Я не рассказал о том, как мы познакомились. Я, Глеб и Артем. Не знаю, интересно ли это, но я вспоминаю с удовольствием. Полтора года уже миновало. Как время летит!
Конечно, мы общались и прежде. И учились в соседних классах, и жили по соседству, но дружить не дружили. Не было одинаковых интересов — точнее, никто не знал, что они есть. Да и вообще друзей, как выяснилось, у нас на троих тоже не было ни одного.
…Однажды после уроков я отправился в школьную библиотеку. Нам учительница задала дополнительное чтение, какую-то книгу про революцию. Наверняка с дурацкими картинками, думал я по дороге, потому что без них такие книги не обходятся. Но что я мог сделать? Учительница сказала, я и пошел. Предполагалось, что книги будут получать наши родители, но я уже умел расписываться и в помощи мамы не нуждался.
Явился я в библиотеку, взял книжку и приземлился за свободный стол прочитать ее и сразу отдать. Читаю я быстро, а скучные рассказы о революции вообще мгновенно. Там всегда одно и то же. Четыре сюжета, вокруг которых все и вертится.
Осада Зимнего дворца, возвращение Ленина в пломбированном вагоне, тяжелая жизнь при царе и гражданская война с белогвардейцами. Ничто не ново под луной.
Перелистывал я, значит, написанные колченогим языком нудные страницы, а невдалеке, за еще одним столом, сидел Артем. Он в школе слыл за главного хулигана, учителя говорили, что "от него никакого спасу". Ну, хулиган так хулиган, мне-то что до этого. Читает ту же намзаданную книгу. А потом присмотрелся — нет, другую!
Фантастическую! "Плутонию" Обручева! Вложил ее внутрь школьнопрограмной, и читает, как прогрессивный рабочий труды Ленина, когда рядом полицейские прохаживаются.
Я потерял дар речи. "Плутонию" я тоже читал, она не то чтобы очень сложная, но… Меня кое-кто из учителей называет слишком умным, и Артем что, такой же? Как ловко скрывает это!
Набравшись смелости, я пересел за его стол. Артем наклонил голову от неожиданности, мол, это что еще такое, ведь в библиотеке места и по отдельности хватает, а потом изобразил на своей физиономии привычное хулиганско-непоседливое выражение. Такое, с которым все его и видят. И книгу положил обложкой с перепоясанными пулеметными лентами матросами кверху.
— Привет, — сказал я. — Меня зовут Вадим.
— Чего тебе?
— Ты читаешь "Плутонию"?
— Какую "Плутонию"?
— Которую Обручев написал.
— Не читаю!
— Ну, как хочешь, — расстроился я. — А книга отличная.
Артем помолчал и вздохнул:
— Только не рассказывай никому.
— Почему? — удивился я.
Артем сердито зыркнул на меня.
— Серьезно не догадываешься? Тебя называют вундеркиндом, потому что много читаешь. И не любят!
— К тебе тоже не все хорошо относятся, оттого что хулиганишь! — малость обиделся я.
— Тоже мне, сравнил… — хмыкнул он. — Быть умным тяжелее, чем хулиганом. Закон природы. И не так весело.
— Но ты и сам умный. Глупые книг не читают.
— Поэтому я никому о книгах не рассказываю, — пожал плечами Артем, — а ты глупый, потому что все знают, что ты умный.
— Боишься? — спросил я.
— Не боюсь, — ответил Артем. — Просто не хочу.
— Понятно. А друзья у тебя есть?
Артем поднял подбородок.
— Нет. Я сам по себе. Одинокий волк!
— Ты странный!
— А сам-то какой!
— Угу, — грустно согласился я. Тут не возразишь.
— Вон еще один такой же, — кивнул в сторону Артем, — тоже читает.
В дальнем углу библиотеки сидел Глеб. По странности он превосходил нас с Артемом вместе взятых и умноженных на десять. Его мама часто приходила к моей, но Глеб со мной особо не разговаривал. Да он вообще мало с кем разговаривал! Даже на уроках, когда его о чем-то спрашивали, и при этом жутко волновался. Болеет, говорила моя мама, и очень жалела маму Глеба. Как ей тяжело, печалилась она.
Но умный Глеб — кошмар. Умножал за секунду в голове то, что робот будет неделю на листочке бумаги в столбик высчитывать. Увы, жизнь — не математика. И не литература (это я уже о себе).
— Давай подойдем, — предложил Артем, и, не дожидаясь ответа, пошел к Глебу.
Мы сели на стулья, стоявшие перед его столом, повернулись, и Глеб страшно перепугался. Стал красным, как вареный рак, начал хватать ртом воздух, как рыба на берегу. Не убежал, наверное, потому, что ноги перестали слушаться.
— Здорово, — произнес Артем. — Читаешь?
Глеб молчал и смотрел на нас изумленным взглядом. Книгу он после нашего появления закрыл и перевернул, но я узнал ее. "Лунная радуга" Павлова.
— "Лунная радуга", — сказал я.
— К-как ты д-догадался? — недоверчиво спросил Глеб.
— Читал когда-то и запомнил обложку.
— И в-все п-понял в к-книге?
— Нет, не все, — признался я. — Но книга интересная.
— И я т-тоже, — обрадовался Глеб. — Но интересная.
Новость о том, что кто-то еще читал "Лунную радугу", произвела на него магическое воздействие. Лицо вмиг перестало быть красным и задышал Глеб уже по-человечески.
— Но сложная, — добавил я.
— Оч-чень!
— Сложнее "Преступления и наказания".
— Н-намного!
— В "Преступление и наказании" я разобрался за полчаса, — сказал я, — не сообразил только, что за желтые билеты.
— Да! — Глеб буквально просиял, — и я. Самое загадочное в т-творчестве Достоевского.
— Не знаю, о чем вы, — буркнул Артем, — "Лунную радугу" я не читал. И "Преступление с наказанием". Но уверен, что "Плутония" интереснее. Там динозавры, саблезубые тигры и дикие люди с топорами.
— А почему ты читаешь книги здесь? — спросил я у Глеба.
— Не хочу м-маму расстраивать. Она утверждает, что д-для меня это вредно. Сложные к-книги опасны, по ее мнению.
— А мои смирились, — развел я руками. — Папа иногда ворчит, и все. Ну и учителя считают, что я постоянно умничаю, и одноклассники… и вообще все вокруг! А когда читаешь, то поневоле умничаешь. Говорить получается только по-другому, не как все. Слова выдают, как парашют шпиона.
— Т-точно, — подтвердил Глеб. — Пропитываешься словами, будто огурец рассолом.
— Интересно, есть ли еще в школе любители фантастики, — сказал я.
— Наверное, нет. Читающего фантастику видно издалека. Я знал, что вы ее читаете, хотя и не п-предполагал о "Радуге".
— И про меня догадался? — спросил Артем. — Я думал, это незаметно.
— А ты зн-наешь о Шерлоке Холмсе?
— Да, и что?
— Дедукция. У любителей фантастики глаза немного как у инопланетян. Отличаются от обычных людей. Говорят о том, что ты не от мира сего. Это не объяснишь, посмотрите, и п-поймете. Если знать секрет, то заметить легко.
Мы с Артемом вы уставились друг на друга, потом рассмотрели всех в библиотеке и снова встретились обалдевшими взглядами.
— Он прав, — сказал потрясенный Артем.
— Свихнуться можно — кивнул я. — Выходит, мы точно не от мира сего, хотя я эту фразу ненавижу.
— Тогда вот что, — произнес Артем с видом полководца, принявшего решение о наступлении, — будем дружить. Деваться нам троим все равно некуда.
— Д-дружить? Это к-как?
— Разберемся! — уверенно ответил Артем.
9
Скоро на чердаке стемнело. Включили лампу, но играть расхотелось, потому что уже шайбы перед глазами замелькали.
И мы отправились по домам. Завтра у меня день напряженный. Папа сказал, что будет генеральная уборка — я, пока не уехал, должен помочь родителям, тем более что детей надо приучать к труду. Меня, значит, приучать. Ладно, приучимся.