1
Праздничная линейка, получается, закончилась рано. Мы (то есть я, Глеб и Артем), сели на лавочку в сквере (он тут единственный, рядом со зданием администрации), и стали думать, чем заняться.
Развлечений в нашем распоряжении немного. Можно пойти поиграть в футбол — рядом с лесом футбольное поле с настоящими воротами, не с уменьшиными, как возле школы. Оно не заасфальтировано, так что падать не страшно. Мы там зимой на утоптанном снегу играли. Зимой — особенно весело! И не холодно, домой приходили к ужасу мам насквозь мокрые.
Еще можно залезть на чердак. Он заброшен и прикрыт на замок, но мы сделали ключи и оборудовали секретную комнату. О ней, кроме нас, не знает никто.
И вдруг Глеб как ни в чем не бывало:
— В киоск с мороженым сегодня пломбир з-завезли.
Мы с Артемом уставились на него. Сначала возмущенно — как он мог молчать про это! — а потом, вздохнув, уже спокойно. Глеб — он такой, запросто не вспомнит о самом главном.
Пломбир…
Ничего вкуснее не существует. Шоколадки, глазированные сырки, конфеты, привезенные папой Артема из Америки — все бледнеют по сравнению с пломбиром. Советский пломбир — самый-самый! Жаль, мало его выпускают, и причина этого загадочна. Памятников уйма, а пломбира мало. Недавно заработал новый цех по производству героев революции… а нельзя вместо них выпускать пломбир? Вот такие мысли в голову лезут. Вслух я их не произношу. Понимаю, что могу навлечь неприятности.
Сдается мне, что в Америке всякие забастовки и демонстрации лишь потому, что населению не хватает пломбира. Идет, допустим, толпа, бьет витрины сама не зная зачем, и лучше не водометами ее поливать, а выкатить на дорогу фуру с пломбиром и бесплатно его раздать митингующим. Все, граждане вмиг успокоятся. Нет в Америке мороженого — пусть у нас оборудование для производства купят.
2
Надо спешить — прознают люди о пломбире и разберут в два счета. Не мы одни его обожаем. Вся страна этим занимается.
Мороженое в киоске продают постоянно. Но только молочное или фруктовое по десять копеек. Фруктовое мне не нравится совсем — кислое, хотя Глеб и Артем его лопают с удовольствием, молочное…. какое-то оно никакое. В стакан молока насыпь ложку сахара и в холодильник поставь, выйдет не хуже. Сливочное гораздо вкуснее, но появляется нечасто, и стоит пятнадцать копеек. А пломбир — целых двадцать (пару лет назад — девятнадцать). Обычно его продают раз в неделю и разбирают за час. Сегодня еще не раскупили наверное потому, что весь район утром был на "последнем звонке".
Мы примчались к киоску. Так и есть — четыре ценника за мутным стеклом, четвертый — главный, двадцатикопеечный. Внутри киоска продавщица тетя Аня, похожая на белое толстенькое привидение. Очереди нет, но скоро будет.
— У меня десять копеек, — сказал Артем, — мама дала на фруктовое. Нам нужно еще пятьдесят. Побежали к бабе Оле, она выручит.
Баба Оля — его бабушка, мама Артеминого папы. Она живет рядом, в соседнем доме (у нас, в принципе, все дома соседние).
3
Прибежали. Артем изо всех сил нажал кнопку звонка, а потом принялся колотить в дверь, пока та не открылась.
Вот она, бабушка Оля. Маленькая, сухонькая и добрая. Не знаю, как объяснить, что за версту заметна главная черта ее характера и внешности. В книгах показывают это какими-нибудь намеками, улыбкой, взглядом, а тут будто и нет ничего, но посмотришь и понимаешь — она очень-очень добрая, и неважно, какие у нее глаза и есть ли очки на носу.
Она всегда радовалась нашему приходу. Обедами кормила, а чтоб без денег отпустить — такого почти не бывало. Раньше она с Артемом часто сидела, растила его наравне с родителями, но не баловала, не разрешала все на свете, как бабушки обычно делают, вот что удивительно.
Когда-то баба Оля жила в Подмосковье, в Иваново, и работала ткачом. Грамот, вымпелов и прочих наград у нее — стены можно в два слоя обвесить, и еще на потолок останется.
Увидела она нас, а мы красные, взъерошенные, бегом на пятый этаж неслись, и даже испугалась.
— Что случилось?!
Артем замахал руками.
— Ба, дай срочно пятьдесят копеек, в киоск пломбир завезли.
Бабушка облегченно выдохнула.
— Сейчас! — сказала она и ушла за деньгами на кухню.
Квартира у нее однокомнатная и безумно чистая. Блестит так, словно пыль внутрь и не попадала никогда.
А еще баба Оля гадает на картах. Соседкам, таким же бабушкам. Бесплатно, разумеется. Карты у нее особенные. Не те, какими до революции пользовались, а наши, советские. Нарисованы похоже, но названия другие. Например, вместо валета — полковник, дамы — генеральша, король по-новому называется маршал, туз — секретарь какого-то важного комитета.
Она говорила, что в далекие времена ее молодости за гадание могли с работы уволить, а то и в тюрьму посадить. Боролись с антинаучными взглядами. Но, как сказал один большой милицейский начальник, попросив ее погадать, антинаучными являются только старые карты, а тут никаких валетов и королей, поэтому скажи, женщина, ждет ли меня в этом году повышение.
О серьезном бабушка гадает редко. Большей частью о бытовых мелочах, и ошибается не чаще, чем в половине случаев. Для предсказывания будущего результат великолепный. Появится к праздникам в магазине дефицитный товар, отключат на ремонт горячую воду — без карт не разберешься.
В придачу у нее есть красные стеариновые свечи и хрустальный шар, в котором видится тайное. Шар величиной с кулак, в своей недавней прошлой жизни он был одной из висюлек чешской хрустальной люстры.
Эти люстры — вещи дорогие, дефицитные и модные. И огромные! Гора из кусочков хрусталя над головой. Шариков, треугольничков, ромбиков. Висят, переливаются. Заденешь рукой — час звенеть будут. Слышал от деда, что чешская люстра считается хорошей, если она площадью не меньше четверти потолка и свисает настолько, что человек может стоять под ней, лишь наклонив голову. Не очень удобно, зато очень престижно.
Много бабушек и тетей помоложе хотят, чтоб им погадали. Секрет популярности бабы Оли в том, что она никогда не обещает плохого. У всех все будет замечательно! И воду дадут, и сапоги импортные в магазин прискачут, и зарплату непременно прибавят. Добрая баба Оля, ей будущего не жалко. Поэтому все довольны, расходятся со счастливыми улыбками по квартирам. Произойдет обещанное или нет — уже и не важно.
Кстати, вспомнил смешной случай. Выращивала баба Оля в трехлитровой банке на кухонном подоконнике чайный гриб. Рос он превосходно, не по дням, а по часам, и однажды в полночь вылез из банки, сожрал печенье на столе и решительно пополз в бабушкину спальню. К счастью, баба Оля проснулась и шваброй с перепугу раздробила его на шевелящиеся кусочки, которые потом собрала и смыла в раковину. Теперь она нервничает, когда Артем говорит, что в канализации остатки гриба могут превратиться во что-то совсем большое и страшное.
Тут мои воспоминания прервались. Бабушка вернулась с деньгами для внука.
— Тебе взять? — спросил Артем.
— Нет, не надо, я мороженое не очень. Пусть купит тот, кто его любит!
4
Прыгая через несколько ступенек, мы сбежали вниз, на первый этаж, распахнули дверь и оказались на улице.
Я люблю открывать дверь подъезда в солнечные дни. Внутри дома темно, прохладно и зелено, как в загадочной пещере, а снаружи солнце, и можно представить, что за тобой гонятся одетые в шкуры троглодиты, вот-вот поймают, но ты спасаешься в последний момент, выскакиваешь на улицу, и дальше они за тобой не бегут, потому что боятся света.
Но сегодня вышло иначе. Опасность таилась не в подъезде. Те, кто встретил нас снаружи, света не боялись. И милиции тоже.
— Художники, — прошептал Артем.
5
Имена у них необычные. Первого звали Виленом (переделанное "В.И. Ленин"), второго — Владленом (Владимир Ленин), а третий носил сложное имя, образованное из первых букв фамилий известных исторических личностей — Маркса, Энгельса, опять-таки Ленина, и для полного комплекта еще и Сталина — Мэлс.
Им было лет по пятнадцать, и они с трудом учились в девятом классе нашей школы.
Вилен — худой, длинный и хитрый, он у них считался главным, Владлен — рыхлый и настолько коротко стриженный, что почти лысый, Мэлс — невысокий, ниже Владлена, но весь в мышцах. Он регулярно ходил в качалку и таскал гири-штанги. Его лицо, мысли и речь были очень простыми.
У Вилена имелась куча родственников, большая часть которых сидела в тюрьме, и он говорил, что когда закончит школу, понаделает себе татуировок. Владлена воспитывала бабушка (что случилось с его родителями, не знаю), а у Мэлса папа и мама работали в магазине. Мама — продавщицей, папа — мясником, поэтому Мэлс носил дорогие импортные вещи. Всем известно, что советские мясники зарабатывают куда больше советских инженеров.
Однако он вместе с Виленом и Владленом целыми днями слонялся по району иотнимал деньги у школьников. При этом неизменно таскал с собой маленький кассетный магнитофон с тюремным репертуаром.
Управы на эту троицу не находилось никакой. Они стояли на учете, родителей Вилена и Мэлса вместе с Владленовой бабушкой постоянно вызывали в школу, но все без пользы. Плюс ко всему в милицию на них никто не жаловался, потому что жаловаться стыдно, да и действовали они хитро, почти не нарушая законов.
Мы столкнулись с ними у самого киоска. Они, наверное, узнали о появлении пломбира, и подстерегали жертву, как аллигаторы у переправы.
— Ой, кого мы видим! — вскричал Вилен, подняв к небу руки, — вот так встреча!
— За мороженым пришли, — хмуро сообщил Владлен.
— Гыгы, — осклабился Мэлс.
— Деньги у них есть! — сказал Вилен, — думаете, вы их заработали? — это он уже нам.
— Нет, не заработали, — ответил за нас Владлен, — они за свою жизнь ни дня не работали.
— Паразитируют, как буржуи до революции. И совесть их не мучает. Но ничего не сделаешь. Пойдемте, оставим их наедине с незаслуженным пломбиром… Ой, а что это у нашего друга? — Вилен театрально уставился на неизвестно откуда появившуюся в руках Мэлса пластмассовую баночку.
— Зеленка, — констатировал Владлен.
— Гыгыгы! — Мэлс начал отвинчивать крышку.
— Вы только посмотрите, несчастные дети все в царапинах! Поэтому Мэлс хочет намазать их зеленкой! Раскрасить! Целиком! С головы до ног! Чтоб не получилось заражение крови! Даже если они будут сопротивляться! Маленькие дети не понимают опасности!
— Мы попробуем остановить его, — буркнул Владлен, — но не за просто так.
— Несомненно, наш труд должен справедливо оплачиваться. Мэлс вон какой здоровый! В нем силы, как у четверых. Вы явились за пломбиром, значит у вас есть шестьдесят копеек. Есть? Или пусть красит?
— Есть, — со злостью ответили мы.
6
…Они всегда так делают. Изображают спектакль с твоим участием, и если не захочешь стать зеленым, придется отдать деньги. Считают, что милиция не поможет, ведь по карманам никто не лазит. Из-за зеленки их и прозвали "художниками". Мы им уже несколько раз попадались.
Когда наши монетки оказались у них, Мэлс от радости включил магнитофон, и оттуда захрипели странные слова — "плыви ты наша лодочка блатная, куда тебя течением несет, а воровская жизнь — она такая: от тюрьмы ничто нас не спасет".
— Прекрасная музыка, — расчувствовался Вилен. — Сколько мудрости в нескольких строках. Доживу ли я до того дня, когда они зазвучат по первому каналу телевизора?
Потом посерьезнел, доигрывая роль.
— Я добр, поэтому хочу сообщить нечто важное. Мы давно за вами приглядываем, и хотим сказать, что вы вступили не на тот путь! Вы — отщепенцы! Сами по себе, вдали от коллектива! До добра это не доведет, поверьте мне!
7
…Из-за леса медленно поднялась туча. Пушечным ударом прокатился гром. Страшный, тяжелый, безжалостный, он разорвал воздух на клочки и улетел вдаль. Небо стало черным, ветер начал угрюмо трепать листву. Застучали первые капли дождя и принесли сырой холод.
Но на самом деле мы сидели на лавочке, светило солнце и погода была замечательная. Грозу и бурю пришлось нафантазировать.
Примерно так я однажды написал сочинение о природе. Сказали написать — я и написал. Быстро, почти не задумываясь. Учительница проверяла тетради во время урока, и, дойдя до моей, сняла очки, протерла, снова надела, и так еще пару раз, пока читала. Поставила пятерку, но возле оценки стояла надпись "ой". Что это значит, понятия не имею. С тех пор я в плохом настроении часто выдумываю что-нибудь книжными фразами. Хотя без особой пользы.
Когда на душе мрачно, хочется, чтоб мир вокруг соответствовал, а сегодня он просто смеется надо мной.
8
Читать я научился рано.
Когда мне было три года, мама открывала букварь и говорила:
— Вот буква "А". Аааа. Треугольник с палочкой посередине. Покажи, где еще буква "а"?
И я по просьбе мамы тыкал пальцем туда, где был нарисован этот самый треугольник. Не догадывалась она, что я уже знаю не только эту букву, но и все остальные, вплоть до мягкого знака, но сообщить о своих знаниях стесняюсь.
Мы тогда жили не здесь, а на другом краю Москвы, в общежитии, поэтому папа и мама возвращались с завода совсем поздно, забирая меня из детского садика, когда уже темнело и хотелось спать. Так что родителей, можно сказать, я видел только по выходным. Да и то папа почти все субботы полдня опять был на работе.
В садике воспитатели с нами не сидели. Очень уж много нас, не успеешь к каждому. И так едва удавалось следить, чтобы дети никуда не залезли и оттуда не попадали.
И мы весь день существовали сами по себе. Когда не спали и не ели, то играли во что-нибудь. Я обычно играл один. В моем распоряжении были кубики, машинки, солдатики и множество книг. Большей частью старых и потертых, но из них ловко строились башни, пещеры, крепости, а еще выяснилось, что книги можно читать.
До того как я, сидя вечером в одиночестве у подножия огромного детсадовского шкафа, прочитал первое слово, затем неожиданно предложение, и потом целую страницу, буквы мне показывали всего несколько раз, и никто не думал, что я их запомню, а тем более смогу соединить в слова. Однако получилось именно так, причем все произошло само собой, без усилий. Чудеса, и только.
Когда я закрывал глаза, буквы и слова становились живыми существами с другой планеты. Кто-то напоминал паука, кто-то кляксу, кто-то грустный, а кто-то веселый, смеялся и пританцовывал. Слова сами научат себя читать, надо лишь подружиться с ними.
Я подружился. И долго сохранял дружбу в тайне. И от воспитателей, и от родителей. От всего мира.
Говорить к тому времени я, разумеется, умел, но говорил мало. Не больше остальных, хотя и не меньше. В детском садике болтать не с кем, а дома папа с мамой уставшие, завтра им снова вставать ни свет ни заря и путешествовать на завод сквозь огромную Москву.
Поэтому я почти всегда молчал. Но иногда родители спрашивали меня, как что называется — окно, кровать, дверь. Однажды отец указал пальцем на холодильник, подмигнул маме и хитро произнес:
— Ну-ка, сынок, что это?
И я не спеша ответил:
— Хо-ло-диль-ник.
А о том, что надпись на табличке сбоку гласила "Холодильник бытовой компрессионный "ЗИЛ — 63", не сказал.
Родители очень радовались. Какой умный сын растет! Папа вспоминал, мог ли он выговорить в моем возрасте это трудное слово и понял, что нет, ведь холодильников в те времена советская промышленность почти не выпускала.
Так вот, где-то в три года мне надоело по просьбе мамы выискивать буквы. Надоело — и все. Упрямым я был уже тогда, и в один прекрасный день в ответ на предложение поискать в тексте "кружочек" (буковку "о"), я быстро и недовольно прочитал вслух десяток — другой слов, в которых находилась эта самая "о".
Мама уронила букварь и долго смотрела на меня. Затем и папа что-то уронил и глядел на меня тоже долго и неподвижно. Глазами большими-пребольшими. Так долго, что я расплакался и родители кинулись меня успокаивать.
Потом было совсем неинтересно. Они открывали передо мной взрослые книги, расстилали газеты, и просили почитать "вот тут", "там" и "в самом низу". Папа сидел красный и раз за разом повторял "не может быть". Естественно, почти ничего из написанного я не понимал. Узнав об этом, родители облегченно переглянулись, но все же спустя пару дней отвели к психологу.
Психолог, солидно небритый дяденька в белом халате на протяжении часа безуспешно пытался со мной поговорить, а затем, отчаявшись, сказал, что "нарушений нет, но в школе ему будет скучно".
9
И он оказался прав. В школе мне действительно невесело. Точные науки я не люблю, а книг по неточным перечитал больше, чем положено и старшеклассникам. А что касается литературы, то грустнее вообще не придумаешь. В этом году зимой меня даже вызывали к директору. Учительница (не та, что ставила пятерку за описание природы), пожаловалась, что я демонстративно скучаю на уроке. Хорошо, что вскоре ее перевели в другой класс. Не знаю, злая она или просто тупая. Обычно злость и тупость присутствуют в человеке одновременно. Да, было скучно, но я это не показывал никак. Что ей померещилось, непонятно.
Авангард Аполлонович, когда я пришел, попросил учительницу выйти и минуту молча смотрел в окно на падающий снег. Потом обернулся ко мне.
— Говорят, ты любишь читать?
— Да, — ответил я.
— Тебе знакомы какие-нибудь притчи о гордости?
— Да.
— Считай, что я тебе сейчас одну рассказал. Выполнил свой воспитательный долг.
Потом еще помолчал и продолжил:
— Учись скрывать свои чувства. В жизни пригодится. Можешь идти.
Я ушел и не сказал, что делаю так постоянно.
10
Читать любят и Глеб, и Артем. Первым делом фантастику, конечно. Глеб, правда, меньше, чем я, его в основном занимают цифры, а Артем еще меньше, ему б сделать что-нибудь эдакое, то, что делать никак нельзя.
Любимая книга у нас одна. Того писателя, о котором я говорил, когда сравнивал фантастику и другую литературу. Книга пылилась в библиотеке, пока не попала нам на глаза.
Мы ее потом украли. Спору нет, совершили плохой поступок, но она могла пропасть! Взял бы кто-то почитать, и потерял. Таких случаев много. А она не должна пропасть. Не имеет она права пропадать! Поэтому мы попросили принести ее, а когда библиотекарша отвернулась, утащили карточку. Все, теперь книга наша. Хранится по очереди то у меня, то у Глеба или Артема.
Но обычно у меня.