Западноевропейская поэзия XХ века - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЭЗИЯ XХ ВЕКА
АВСТРИЯ
ГУГО ФОН ГОФМАНСТАЛЬПеревод С. Ошерова
Гуго фон Гофмансталь (1874–1929). — Поэт и драматург, крупнейший представитель символизма в австрийской литературе и вообще в литературе немецкого языка. Печататься начал в 1891 г., первый поэтический сборник («Избранные стихи») выпустил в 1903 г. В восемнадцатилетнем возрасте приобрел европейскую известность драмой «Смерть Тициана». Был автором нескольких либретто к операм Рихарда Штрауса (наиболее известна опера «Кавалер роз»). Лирическое наследие Гофмансталя невелико, но стихи его входят во все поэтические антологии. На русском языке издавался в основном в начале века; драмы Гофмансталя неоднократно шли на русской сцене.
ВСЕЛЕНСКАЯ ТАЙНА
Да, глубь колодца знает то,Что каждый знать когда-то мог,Безмолвен и глубок.Теперь невнятны смысл и суть,Но, как заклятье, все подрядДавно забытое твердят.Да, глубь колодца знает то,Что знал склонявшийся над ней —И утерял с теченьем дней.Был смутный лепет, песнь была.К зеркальной темной глубинеДитя склонится, как во сне,И вырастет, забыв себя,И станет женщиной, и вновьРодится в ком-нибудь любовь.Как много познаёт любовь!Что смутно брезжило из тьмы,Целуя, прозреваем мы.Оно лежит в словах, внутри.Так нищий топчет самоцвет,Что коркой тусклою одет.Да, глубь колодца знает то,Что знали все… Оно сейчасЛишь сном витает среди нас.ТВОЕ ЛИЦО
Твое лицо отягощали слезы.Я смолк, я стал смотреть и вдруг воочьюУвидел прежнее. Вдруг все всплыло!Я так же предавался ночь за ночьюДолине — ибо я ее любилБезмерно — и луне, и голым склонам,Где мелкие скользили облакаМежду худых разрозненных деревьев,Где серебристо-белая река,Всегда журчащая, всегда чужая,Текла сквозь тишину. Вдруг все всплыло!Вдруг все всплыло! То прежнее томленье,В котором предавался я часамиБесплодной красоте долин и рек,Пробуждено твоими волосамиИ блеском между увлажненных век.РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
Райнер Мария Рильке (1875–1926). — Родился в Праге. Первый поэтический сборник Рильке издал в 1894 г. («Жизнь и песни»). Много путешествовал, дважды (в 1899 и 1900 гг.) побывал в России, был знаком со многими выдающимися деятелями русской культуры. Изучил русский язык и даже пробовал писать по-русски стихи (восемь сохранившихся стихотворений опубликованы в СССР в 1971 г.); писал также по-французски и по-итальянски. Известность поэту принесли сборники «Часослов» (1905), «Книга картин» (1906), «Новые стихотворения» (1907, 1908). Из поздних произведении Рильке наиболее известны роман «Заметки Мальте Лауридса Бригге» (1910) и сборники стихотворений «Сонеты к Орфею» и «Дуинские элегии» (оба — 1923). Перевел также на немецкий язык много произведений французской, итальянской и русской поэзии (в частности, «Слово о полку Игореве»).
На русский язык впервые был переведен в 1897 г. (рассказ «Все в одной»). С тех пор в русском переводе вышло более десяти книг Рильке (только с 1965 по 1975 г. произведения Рильке вышли на русском языке четырьмя изданиями, не считая изданий на языках народов СССР).
«Как в избушке сторож у окошка…»Перевод С. Петрова
Как в избушке сторож у окошка,вертоград блюдя, не спит ночей —так и я, господь, твоя сторожка,ночь я, господи, в ночи твоей, —виноградник, нива, день на страже,старых яблонь полные сады,и смоковница, на камне дажеприносящая плоды, —ветви духовитые высоки,и не спросишь, сторожу ли я —глубь твоя взбегает в них, как соки,на меня и капли не лия.* * *
«Господь! Большие города…»Перевод В. Микушевича
Господь! Большие городаобречены небесным карам.Куда бежать перед пожаром?Разрушенный одним ударом,исчезнет город навсегда.В подвалах жить все хуже, все трудней.Там с жертвенным скотом, с пугливым стадомсхож твой народ осанкою и взглядом.Твоя земля живет и дышит рядом,но позабыли бедные о ней.Растут на подоконниках там детив одной и той же пасмурной тени.Им невдомек, что все цветы на светевзывают к ветру в солнечные дни, —в подвалах детям не до беготни.Там девушку к неведомому тянет.О детстве загрустив, она цветет…Но тело вздрогнет, и мечты не станет, —должно закрыться тело в свой черед.И материнство прячется в каморках,где по ночам не затихает плач;слабея, жизнь проходит на задворкаххолодными годами неудач.И женщины своей достигнут цели;живут они, чтоб слечь потом во тьмеи умирать подолгу на постели,как в богадельне или как в тюрьме.МАЛЬЧИКПеревод А. Сергеева
О, быть бы мне таким же, как они!Их кони мчат, безумны и строптивы,и на ветру вздымаются, как гривы,простоволосых факелов огни.Я первым был бы, словно вождь в ладье,как знамя, необъятен и весом,весь черный, но в забрале золотом,мерцающем тревожно. А за мнойдесяток порожденных той же тьмой.И так же беспокойно блещут шлемы,почти прозрачны, замкнуты и немы.А рядом — вестник с громкою трубою,которая блистает, и поет,и в черное безмолвие зовет,и мы несемся бурною мечтою;дома за нами пали на колени;предчувствуя со страхом нашу мощь,проулки гнутся, зыбясь, точно тени,и кони хлещут землю, словно дождь.БЕЗУМИЕПеревод Ю. Нейман
Все-то шепчет она: — Да я… Да я…— Кто же ты, Мари, скажи!— Королева твоя! Королева твоя!Припади к ногам госпожи!Все-то плачет она: — Я была… Я была…— Кем ты, Мари, была?— Побирушкой была, без угла, без тепла…Кабы я рассказать могла!— Как же может, Мари, дитя нищетыКоролевою гордой быть?..— Вещи — все не те, вещи — не просты,Если милостыню просить.— Значит, вещи дали тебе венец?Но когда?.. Мари, объясни!— Ночью. Ночью… Лишь ночь придет наконец, —По-иному звучат они.Я узнала, что улица до заривсе равно, что скрипки струна…Стала музыкой, музыкой стала Мари,и пустилась плясать она.Люди шли, как нищие, стороной,боязливо к домам лепясь…Королеве одной, королеве однойв пляс идти дозволено, в пляс!ОСЕННИЙ ДЕНЬПеревод Е. Витковского
Да завершится летний зной, — пора,Всевышний, брось густую тень на гномон,в замолкший гомон пашен кинь ветра.Плодам последним подари теплокаленд осенних, солнечных, отрадных,и сделай сладость гроздий виноградныхвином, что так темно и тяжело.Бездомному — уже не строить дом,покинутому — счастья ждать не надо;ему осталась горькая услада:писать посланья, и в саду пустомбродить, и ждать начала листопада.ЗА КНИГОЙПеревод Б. Пастернака
Я зачитался. Я читал давно.С тех пор, как дождь пошел хлестать в окно.Весь с головою в чтение уйдя,Не слышал я дождя.Я вглядывался в строки, как в морщиныЗадумчивости, и часы подрядСтояло время или шло назад.Как вдруг я вижу — краскою карминнойВ них набрано: закат, закат, закат.Как нитки ожерелья, строки рвутся,И буквы катятся, куда хотят.Я знаю, солнце, покидая сад,Должно еще раз было оглянутьсяИз-за охваченных зарей оград.А вот как будто ночь, по всем приметам,Деревья жмутся по краям дорог,И люди собираются в кружокИ тихо рассуждают, каждый слогДороже золота ценя при этом.И если я от книги подымуГлаза и за окно уставлюсь взглядом,Как будет близко все, как станет рядом,Сродни и впору сердцу моему!Но надо глубже вжиться в полутьму,И глаз приноровить к ночным громадам,И я увижу, что земле малаОколица, она перерослаСебя и стала больше небосвода,А крайняя звезда в конце села —Как свет в последнем домике прихода.СОЗЕРЦАНИЕПеревод Б. Пастернака
Деревья складками корыМне говорят об ураганах,И я их сообщений странныхНе в силах слышать средь нежданныхНевзгод, в скитаньях постоянныхОдин, без друга и сестры.Сквозь рощу рвется непогода,Сквозь изгороди и дома.И вновь без возраста природа,И дни, и вещи обихода,И даль пространств, как стих псалма.Как мелки с жизнью наши споры,Как крупно то, что против нас!Когда б мы поддались напоруСтихии, ищущей простора,Мы выросли бы во сто раз.Все, что мы побеждаем, — малость,Нас унижает наш успех.Необычайность, небывалостьЗовет бойцов совсем не тех.Так ангел Ветхого заветаНашел соперника под стать.Как арфу, он сжимал атлета,Которого любая жилаСтруною ангелу служила,Чтоб схваткой шим на нем сыграть.Кого тот ангел победил,Тот правым, не гордясь собою,Выходит из такого бояВ сознанье и расцвете сил.Не станет он искать побед.Он ждет, чтоб высшее началоЕго все чаще побеждало,Чтобы расти ему в ответ.ДАМА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМПеревод В. Топорова
Растворит, готовясь к ночи, весьоблик, как снотворное в бокале,в беспокойно блещущем зерцале,и улыбку бросит в эту смесь.И, когда запенится, вольетволосы в глубь зеркала и, нежныйстан освободив отбелоснежнойткани платья бального, начнетпить из отраженья. Так онавыпьет все, о чем вздохнет влюбленный, —недовольна, насторожена, —и служанку кликнет полусонно,лишь допив до дна и там найдясвечи в спальне, шкаф и шум дождя…СМЕРТЬ ВОЗЛЕ НАСПеревод В. Топорова
Великая молчунья возле насверна себе — и только. Никакойнет почвы для острасток и прикрас.Окружена рыданий клеветой,стоит, как трагик греческий, она.Не все на свете роли величавы.Мы суетно играем ради славы,а смерть играет, к славе холодна.Но ты ушел со сцены, разрываямалеванные кущи, — и в разрывсвет хлынул, шум, упала ветвь живая,действительностью действо озарив…Играем дальше, реплики и жестывсё машинальней воспроизводя.Но ты, кому не стало в пьесе места,но ты, кого не стало, — ты, уйдя,действительностью подлинной проникнут,врываешься в разрывы декораций —и сброд актеров, паникой застигнут,играет жизнь, не жаждая оваций.ОСТРОВПеревод Е. Витковского
1
Прибой скользит в береговом песке,и все в пути разглаживает он, —лишь островок приметен вдалеке.Извилистою дамбой окруженмир островка, и жители егово сне родились; там века и предкисменились молча; разговоры редки,и каждый — как поминки для тогонеобъяснимого и наносного,что к ним морской волной занесено.И это все, что взору их данос младенчества; как много здесь чужого,того, чем беспощадно и сурово иходиночество угнетено.2
За круглым валом спрятан каждый дворик,как в лунном цирке; деревца стоят,удел которых по-сиротски гореки жалок; буря много дней подрядмуштрует и причесывает ихвсех ровно. По домам при непогодесидят семьей, и в зеркалах кривыхразглядывают — что там на комодеза редкости? Под вечер за воротаодин из сыновей идет, и что-топлаксиво на гармонике ведет —в чужом порту так пелась песнь чужая.А вдалеке, клубясь и угрожая,над внешней дамбой облако растет.3
Здесь только замкнутость, и ей чуждадругая жизнь, и все внутри так теснои переполнено, и бессловесно;и остров — как мельчайшая звезда:простор вселенной в грозной немотеее крушит, не глядя. И она,неслышная и в полной темноте,одна,чтоб отыскать предел в просторе этом,по собственному, смутному путипытается наперекор идтигалактикам, светилам и планетам.ДЕЛЬФИНЫПеревод К. Богатырева
Те — царившие — своим собратьямразрешали приближаться к трону,и каким-то странным восприятьемузнавали в них родных по статям,и Нептун с трезубцем, и тритоны,высоко взобравшись над водой,наблюдали сверху за игройэтих полнокровных, беззаботных,столь несхожих с рыбами животных,верных людям в глубине морской.Весело примчалась кувыркомтеплых тел доверчивая стаяи, переливаясь серебром,и надеждой плаванье венчая,вкруг триремы сплетясь венком,словно опоясывая вазу,доведя блаженство до экстаза,виснет в воздухе одно мгновенье,чтобы тут же, снова скрывшись в пене,гнать корабль сквозь волны напролом.Корабельщик друга виноватоввел в опасный круг своих заботи измыслил для него, собрата,целый мир, поверив в свой черед,что он любит звуков строй богатый,и богов, и тихий звездный год.ЕДИНОРОГПеревод К. Богатырева
Святой поднялся, обронив кускимолитв, разбившихся о созерцанье:к нему шел вырвавшийся из преданьябелесый зверь с глазами, как у ланиукраденной, и полными тоски.В непринужденном равновесье ногмерцала белизна слоновой кости,и белый блеск, скользя, по шерсти тек,а на зверином лбу, как на помосте,сиял, как башня в лунном свете, роги с каждым шагом выпрямлялся в росте.Пасть с серовато-розовым пушкомслегка подсвечивалась белизнойзубов, обозначавшихся все резче.И ноздри жадно впитывали зной.Но взгляда не задерживали вещи —он образы метал кругом,замкнув весь цикл преданий голубой.ПЕСНЯ МОРЯПеревод В. Леванского
Выдох древних морей,бурный Борей,ты не чужой и ничей,ветер ночей.Выйду на берег скорей —спорит со мнойвыдох древних морей,ветер ночной.Только для древних скалвоет простор.Как налетает шквал!Стонет инжир сквозной —как он руки простертам, под луной!* * *
«Не воздвигай надгробья. Только роза…»Перевод Г. Ратгауза
Не воздвигай надгробья. Только розада славит каждый год его опять.Да, он — Орфей. Его метаморфозажива в природе. И не надо знатьиных имен. Восславим постоянство.Певца зовут Орфеем. В свой череди он умрет, но алое убранствоосенней розы он переживет.О, знали б вы, как безысходна смерть!Орфею страшно уходить из мира.Но слово превзошло земную твердь.Он — в той стране, куда заказан путь.Ему не бременит ладони лира.Он поспешил все путы разомкнуть.* * *
«Где-то есть корень — немой…»Перевод 3. Миркиной
Где-то есть корень — немой,в недрах, глубоко,сросшийся с древнею тьмой,с тишью истока.Головы в шлемах, белейкудри, чем луны,братство и брани мужей,жены как струны.С веткою ветвь сплетенагуще, теснее…Только вот эта однавырвалась. Тянется ввысь.О, не сломайся! Согнисьв лиру Орфея!* * *
«Я шел, я сеял; и произрастала…»Перевод И. Озеровой
Я шел, я сеял; и произрасталасудьба, мне щедро за труды воздав,но в горле слишком прочно кость застряла,естественной, как в рыбьем теле, став.Мне не вернуть Весам их равновесья,не уравнять непримиримость чаш;но в небе — знак, не знающий, что весь яушел в иной предел, покинув наш.Ведь звездный свет сквозь вечные просторылетит так долго, чтоб настичь людей,что мой уход проявится нескоро,как росчерк призрачный звезды моей.КАРЛ КРАУС
Карл Краус (1874–1936). — Поэт и прозаик, один из наиболее значительных австрийских сатириков. Автор девяти поэтических сборников, имеющих общее название «Слово в стихах» (первый издан в 1916 г., последний — в 1930 г.).
Яростный противник экспрессионизма. Один из первых австрийских писателей-антифашистов.
На русский язык стихи Крауса переводятся впервые.
ДЕТЕРМИНИЗМПеревод В. Топорова
Нету масла, дороги овощи,картошку — по многу часов ищи,яйца — до желудка недоводимы.Не хлебом единым — а что же едим мы?Электричество надо беречь.Печь без дров, зато в кране — течь.Ввиду постоянных перебоев в снабжениинужны запасы. Чего? Терпения.Курение — запрещенный порок.Мыла — на город один кусок;есть подозрение, что Пилатумыло везут во дворец по блату.Есть ботинки, но без шнурков,кофе без кофеина, котлеты — не из коров.Бумаги в обрез, и она опечатана.Ничто не может быть напечатано.Государственный строй могуч.Невыносимо воняет сургуч.Идет победоносное наступление,поэтому эмиграция — преступление.Все это ясно без лишних слов.Тем более что за слова сажают.Тем более что нас уважают.Мы вооружены до зубов.СТЕФАН ЦВЕЙГ
Стефан Цвейг (1881–1942). — Помимо прозы, хорошо известной советскому читателю, выпустил несколько сборников стихотворений, из них первый, «Серебряные струны», в 1901 г.
Сын промышленника. Учился в Берлине, много путешествовал. В 1919–1934 гг. жил в Зальцбурге, в 1935 г. эмигрировал в Англию, уехал в 1940 г. в США, а в 1941 г. — в Бразилию, где в Петрополисе покончил жизнь самоубийством 22 февраля 1942 г.
На русский язык переведена значительная часть творческого наследия Цвейга, но стихи переводились мало.
ПАМЯТНИК КАРЛУ ЛИБКНЕХТУПеревод А. Эфроса
Один,Как никто никогдаНе был один в мировой этой буре, —Один поднял он головуНад семьюдесятью миллионами черепов, обтянутых касками,И крикнулОдин,Видя, как мрак застилает вселенную,Крикнул семи небесам Европы,С их оглохшим, с их умершим богом,Крикнул великое, красное слово:— Нет!БЛАГОДАРНОСТЬ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНЕГО[2]Перевод Л. Гинзбурга
Сумрак льнет легко и сладкоК стариковской седине.Выпьешь чашу без остатка —Видишь золото на дне.Но не мрак и не опасностьНочь готовит для тебя,А спасительную ясностьВ достиженье бытия.Все, что жгло, что удручало,Отступает в мир теней.Старость — это лишь началоНовой легкости твоей.Пред тобою, расступаясь,Дни проходят и года —Жизнь, с которой, расставаясь,Связан ты, как никогда…БЕРТОЛЬТ ФИРТЕЛЬПеревод А. Эппеля
Бертольт Фиртель (1885–1953). — Поэт и драматург. Сын коммерсанта. Учился в Венском университете. Первый поэтический сборник, «След», выпустил в 1913 г.
Печататься начал незадолго до этого в журнале «Факел», редактором которого был Карл Краус. В 20-е годы выступил как режиссер, позднее — как драматург. В 1933 г. эмигрировал в Англию, оттуда в 1939 г. — в США. В Америке работал также как кинорежиссер (экранизировал произведения Ст. Цвейга). Активный антифашист. После войны вернулся на родину.
ПАМЯТНИК
Была их устремленьем Правота.Учтем: цена за Правоту — могила.И не забудем — смерть была люта;Их, изощрясь, Неправота сгубила.Кровь за Свободу отдали они.И полагали — сделка равноценна.Недожитое ими — наши дни;Мы в прибыли от этого обмена.Они, отдав свой день грядущим дням,Всё отдали тем самым, что имели.И это надлежит обдумать нам,А камень сей послужит данной цели.КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ДЕТЕЙ
Там! Стопами неисхоженные,Тучами полуобложенные,Пустоши небес пытаетСирый взгляд.К миру злобное, низложенноеСолнце кровь лесов глотает,Скатываясь на закат.Солнце книзу привод крутитПо пути за окоем;И пускай навек пребудетВ антиподах! Что нам в нем!В нем с его грядущим днем!А меж тем, полны надежды,Толпы светлые детей,Пробудясь, возносят веждыВ жажде знаемых путей.День их в рвении проходит,Ночь в постельки их кладет —Но сейчас ряды выводитВ путь крестовый их поход.И распятий детских рукиВознеслись, взыскуя чуда,К освинцованным нагорьямСолнцем брошенного неба;И они не унялись,Взбудоражены, — покудаНовый день не утвердили,Возвративши солнце в высь.АЛЬБЕРТ ЭРЕНШТЕЙНПеревод А. Эппеля
Альберт Эренштейн (1886–1950). — Поэт-экспрессионист. Учился в Венском университете, некоторое время жил в Берлине, побывал во многих странах Европы, в Африке, в Китае. Первый сборник стихотворений, «Белое время», выпустил в 1913 г.
Период наибольшей творческой активности Эренштейна — 20-е годы, когда известность его уже начала спадать. В 1932 г. эмигрировал в Швейцарию, в 1941 г. — в США, где в 1950 г. умер в больнице для неимущих. На русском языке впервые опубликован в 1923 году (в переводах В. Нейштадта и С. Тартаковера).
БЕРЕГ
Кукушка жабу кличет в горе:«Утопло злато солнце в море!»Густая кровь погубленного солнцаВопит с небес. Само пропав в просторе,Хлебает море блики в своре туч себе на горе.Последний жаворонок взмыл во славу солнца.Лежат тюлени, в лень волны влитые,Лягушки дальние урчат — вода им в радость.И серебром ребрится бледный месяц в медных далях.Мель вод всосала ужас мой, как в глотку, в отмель, —И лодку, и друзей удалых.И каждый друг-приятель мертв!И брат мой тоже мертв.И где вы все, родные?ДИКИЙ ЛЕБЕДЬ
Всем воздухом владеет птица,Всеми хвоями на соснах,Над горами взмыв на веснах,Взмыв на крыльях по-над брегом.Я омертвен блеклой стужей,Я осыпан белым снегом,Ты опет песком пустынь,Вольный дикий лебеденок.Сияет солнце для тебя,Тебе не страшен буйвол бури, —Крылья выше туч возносят,Вольный дикий лебеденок.Я во прахе копошусь.Себя за горло взять могу всегда.И — прочь из жизни! Но куда?ГЕРМАН БРОXПеревод В. Топорова
Герман Брох (1886–1951). — Романист, эссеист, поэт и драматург. Сын фабриканта, он отказался от успешно складывавшейся карьеры предпринимателя ради литературной (а позднее — и научной) деятельности. После аншлюса был схвачен гестапо; лишь при содействии влиятельных друзей (в том числе Д. Джойса) писателю удалось эмигрировать в США.
Одним из первых начал заниматься проблемами массовой психологии. Наиболее известное произведение — роман «Смерть Вергилия» (1945).
Стихи Г. Броха на русский язык переводятся впервые.
ТЕ, КТО…
Те, кто умывается холодным потом пытки, —в спазмах истязания,в огне геенны, —вправе запеть;и сделай они это,возник бы двусмысленный язык, населенныйчудовищамиантонимов.Но молчат: заткнулкляп судьбыразинутые глотки; молчат и теперь.Ибо слова их — немыдля нас, густая икота уничтожения;нам, кто вправе слушать,судьба заткнула разинутые уши.Таращимся друг на друга.Наши глаза, их глазаобманывают, и обманываются,и надеются обманутьсявнешним человекоподобием.Прервется молчание — пропадем.ПОКА МЫ СЖИМАЛИ ДРУГ ДРУГА В ОБЪЯТЬЯХ
Пока мы сжимали друг друга в объятьях,кони Апокалипсиса[3] уже пустились вскачь.Или нам не было слышно? О,слышно, но звук долетал издалека,оборачиваясь чем-нибудь относительно невинным:газетной передовицей, последними известиями по радио.Один раз я побывал в их лапах,побывал — и чудом ускользнул невредимым,ускользнул невредимым,и поэтому та смерть — не в счет,не в счет — след когтей на шее.Я лишь один из многих.Передовицы и последние известиябыли стенами нашего приюта,под потолком полыхало пламядогорающих городов.Мы не любили смотреть наверх, но, глядя наверх,мы видели пламя.Не из страха закрывали мы глаза и не изравнодушия к чужому горю затыкали уши,не из решимостиубежать оказались мы вдвоем, а единственно потому,что непременно нужен кто-то,о ком думаешь в последний час,о чьем спасении мечтаешь.Иначе — смерть нестерпима.Так я нашел тебя, и, может быть,избрав меня, ты об этом догадывалась.Иначе бы мы не могли сжимать друг друга в объятьях,когда кони Апокалипсиса уже пустились вскачьи мы знали, что под их копытами,как орехи, трещат черепа.ГЕОРГ ТРАКЛЬ
Георг Тракль (1887–1914). — Сын торговца скобяными товарами. Г. Тракль изучал в Вене фармакологию, был лейтенантом медицинской службы в австрийской армии. При жизни выпустил только сборник «Стихотворения» (1913), почти не был известен даже любителям поэзии. Умер при невыясненных обстоятельствах, возможно приняв по ошибке слишком большую дозу снотворного. В последние десятилетия популярность творчества Тракля резко возросла, современное литературоведение причислило его к лучшим лирикам, писавшим по-немецки в XX в.
Одна из высших литературных премий Австрии носит его имя.
На русском языке впервые опубликован в 1923 году (в переводе С. Тартаковера).
ЗИМНИЕ СУМЕРКИПеревод В. Топорова
В небе — мертвенный металл.Ржавью, в бурях завихрённой,Мчат голодные вороны —Здешний край уныл и вял.Тучу луч не разорвал.Сатаной усемеренный,Разногласный, разъяренныйГрай над гнилью зазвучал.Клюв за клювом искромсалСгустки плесени зеленой.Из домов — глухие стоны,Театральный блещет зал.Церкви, улицы, вокзалТьмой объяты похоронной.Под мостом — ладья Харона[4].В простынях — кровавый шквал.ПЕСНЬ О ЕВРОПЕПеревод С. Аверинцева
О, как бьет крылами в ночи душа:В пастушеский век брели мы вдоль дремотных лесов,И нам служили красный зверь, зеленый цветок и говорливый ключ,Смиренные. О первобытный напев сверчка,Цветенье крови на жертвенном камнеИ крик одинокой птицы над зеленым безмолвием вод.О звезда крестовых походов и вы, пламеневшие мукиПлоти, пурпурных плодов ниспаданьеВ вечерних садах, где от века мы набожно дни проводили,Отроки, воины ныне, в бреду кровавом и звездном.О кроткий дар ночных синецветов.О времена тишины и осеннего злата,Когда мы, монахи, прилежно пурпурные гроздья сбирали,И окрест светились роща и холм.О вы, охоты и замки; покой вечеров,Когда справедливое мыслил в затворе своем человек,Бога живую главу уловляя молитвой немой.О горькое время конца,Когда мы в чернеющих водах узрели каменный лик.Но любящие, осиянны, серебро своих век подымут —Единый род. Струится волной с заалевших подушекЛадан, и воскресших сладостно пение.СОЛНЦЕПеревод С. Аверинцева
Каждый день желтое солнце уходит за холм.Прекрасен лес, темный зверь,Человек — пастух иль охотник.Пурпурно забьется рыба в зеленом пруду.Под округленным небомМолча рыбак в синем челне проплывает.Медленно зреют гроздь и зерно.Когда к вечеру клонится день,Добро и зло созревают.Когда наступит ночь,Тихо подымет путник тяжелые веки.Из темной пропасти хлынет солнце.ЛЕТОПеревод Г. Ратгауза
Под вечер уже не слышнаКукушкина жалоба.Ниже клонится рожь,Красный мак.Черная ходит грозаНад холмом.Старая песня кузнечиковЗамерла.Не колыхнется, не дрогнетЛиства каштанов.Платье твое шумитВниз по лестнице.Слабо светит свечаВ темной комнате.Ладонь серебрянаяТушит ее.Ночь беззвездная,Бесшумная ночь.ГРОДЕК[5]Перевод Г. Ратгауза
Леса осенние шумят на закатеОружием смерти, и поля золотые,И синее море; над нимиТемное катится солнце, ночь встречаетМертвых бойцов, сумасшедшие жалобыИх изувеченных губ.Но тихо копится в зелени лугаКрасное облачко, укрывшее гневного бога, —О лунный холод пролитой крови…Все дороги вливаются в черный распад.Под златошумной кроной звезд и ночиБродят тени сестер в молчаливой роще,Где ждут их души героев, кровавые очи;И тихо звучат в камыше темные флейты осени.Алтарь медно-грозный поставлен во славу гордой печали,И если разум еще не угас, то виной — необъятная больИ нерожденные внуки.МОЛЧАЛИВЫМПеревод Г. Ратгауза
О сумасшедший город, где вечеромУ черной стены замирают увечные липы,Где из серебряной маски смотрят глаза недоброго духа,Где за каменной ночью гонится свет, сжимая магнитный бич,О подводный гул колоколен…Шлюха в ледяной судороге рожает мертвую девочку,Божий гнев бешено хлещет по лбу одержимых,Чума красногубая; голод выпил зрачков зеленую воду.И это золото с его жуткой улыбкой.Но в пещерах в кровавом поту молчаливое трудится племя,Из твердых металлов плавит главу избавителя.АЛЬМА ИОГАННА КЁНИГПеревод И. Грицковой
Альма Иоганна Кёниг (1889–1942). — Поэт и прозаик. В 1925–1930 гг. жила в Алжире, в 30-е годы занималась журналистикой в Вене. В 1942 г. была депортирована гитлеровцами в концлагерь под Минском, где, по всей видимости, погибла в том же году. Первый сборник стихотворений, «Невеста ветра», выпустила в 1918 г. Все основное из поэтического наследия Кёниг издано посмертно (наиболее известна книга-цикл «Сонеты к Яну», 1946). На русский язык переводится впервые.
КРЕДО
Я призывать к проклятьям не смогла.Кичиться злобой не мое призванье.И только жалость, боль и состраданьеЯ через эти годы пронесла.Пусть грешникам простятся злодеянья.Их имена еще покроет мгла.Пусть ненависть спалит меня дотла —Запрячу в сердце я негодованье.И как зимою ищет воробейПовсюду крошки хлеба беспрестанно,Ищу любовь средь горя и скорбен —Всех нас она связует, как ни странно.Она всегда со мной в душе моей.Она поможет. Поздно или рано.ДУША БЕЗ РОДИНЫ
Душа без родины. Какое испытанье!Ни добрых слов, ни теплого участья.Вокруг чужие беды, мрак, несчастья,И вечный плач, и вечное страданье.Потухший взгляд тебя едва коснется.Никто тебя не слышит. Всюду страх.И горечь остается на губах,И от молчанья сердце захлебнется.Моя душа утешит всех, но в нейСвоя печаль, иных скорбей сильней.Чужим страданьем сердце сведено,Но о своей беде молчит оно.Как эту ношу мне нести одной?Ах, добрый ангел, сжалься надо мной.ФРАНЦ ВЕРФЕЛЬ
Франц Верфель (1890–1945). — Поэт и прозаик, один из основных представителей так называемой «пражской школы», к которой относятся прозаики Франц Кафка, Густав Мейринк, Лео Перуц, Макс Брод и др. Первый поэтический сборник, «Друг мира», выпустил в 1911 г. В 1915–1917 гг. был солдатом на Восточном фронте, позднее жил в Берлине, в Вене. В 1938 г. эмигрировал из Австрии во Францию, оттуда в 1940 г. — в США. Умер в Калифорнии. На русский язык переведено несколько романов и пьес Верфеля, а также ряд стихотворений.
ПРЕКРАСНЫЙ, СИЯЮЩИЙ ЧЕЛОВЕКПеревод О. Мандельштама
Друзья, со мной беседуя, сияют,Хоть раньше огорчалися немало.С весельем в их чертах мои блуждают.Их дружба в благородстве наверстала.Достоинства черты меня стесняют:Серьезность, сдержанность мне не пристала,И тысячи улыбок вылетаютИз вечного, глубокого овала.Я праздник Корсо в солнечную страду,Южный базар под женскую беседу.Набухла солнцем глаз моих сетчатка.Сегодня я на свежий дерн присяду,Вместе с землей на запад я поеду.О вечер, о земля, как жить мне сладко!ЧИТАТЕЛЮПеревод Б. Пастернака
Тебе родным быть, человек, моя мечта!Кто б ни был ты — младенец, негр иль акробат,Служанки ль песнь, на звезды ли с плотаГлядящий сплавщик, летчик иль солдат.Играл ли в детстве ты ружьем с зеленойТесьмой и пробкой? Портился ль курок?Когда, в воспоминанье погруженный,Пою я, плачь, как я, не будь жесток!Я судьбы всех познал. Я сознаю,Что чувствуют арфистки на эстраде,И бонны, въехав в чуждую семью,И дебютанты, на суфлера глядя.Жил я в лесу, в конторщиках служил,На полустанке продавал билеты,Топил котлы, чернорабочим былИ горсть отбросов получал за это.Я — твой, я — всех, воистину мы братья!Так не сопротивляйся ж мне назло!О, если б раз случиться так могло,Что мы друг другу б бросились в объятья!СТРАСТОТЕРПЦЫПеревод В. Микушевича
Ты, господи, придешь, и сядут одеснуюНе только праведники, жизнь прожив земную,Нет, все, кто в декабре смотрел во тьму ночную,Женщины, серной кислотой вслепуюМстившие сестрам, на суде седеющие,Ревнивые, собою не владеющие,В каретах плачущие, на суде вопящие,Вздыхатели пропащие,Певцы, швыряющие жизнь свою хмельнуюСмерти в могилу на гнилое ложе,Перед тобою все они предстанут, боже,С тобой останутся и сядут одесную.Господи, будут в твоем вертоградеНе только страждущие бога ради,Нет, все, кто пламенел без мыслей о награде,Певицы, на концертах боль превозмогающие,Смертельно бледные в своем наряде,Благоговейно мигающие,Мгновеньями в твоей отрадеВ твой век над нашим веком вознесенные,Затеплятся, спасенные,Легким сияньем в твоем вертограде.Почиют, господи, в твоих глубинахНе только те, кто звал тебя в немых руинах,Нет, всякий, чье лицо от бессонниц в морщинах,Чье сердце, словно пламя, жжет ладони,Кто, спотыкаясь на равнинах,Спасался бегством от мнимой погони.Самоубийц не спрашивают о причинах.Подростков ставили в тупик морские мили,Чей судорожный ветер в письмах длинных.Скрежещет о мальчишеских кончинахЖелезный крест, забытый на могиле.Мы будем там, поскольку здесь мы были.И, потрясенные в своих глубинах,Почиют, господи, в твоих глубинах.ВСЕ МЫ НА ЗЕМЛЕ ЧУЖИЕ ЛЮДИПеревод В. Микушевича
Газом и ножом губите души,Сейте страх, глумитесь над врагами,Жертвуйте собой по всей планете!Нет любви для вас на этом свете,Вам потоп дарован вместо суши,Почвы нет под вашими ногами.Громоздите вашу Ниневию,Камни воздвигая против Бога!Суетная проклята гордыня,Тает ваша зыбкая твердыня.Удержать немыслимо стихию,Смерть вернее всякого итога.Терпеливы горы и равнины,Только мы торопимся куда-то.Наши начинанья в воду канут,Тот, кто говорит «мое», обманут.Мы платить самим себе повинны.Участь наша на земле — расплата.Нищий мир: ни матери, ни крова.Слишком тяжело мечтать о чуде.Взгляд любимый только на мгновенье.Сердцу в долг отпущено биенье.Все мы на земле чужие люди,Узы наши смерть порвать готова.НА СТАРЫХ СТАНЦИЯХПеревод Д. Сильвестрова
Близ невзрачных, обветшалых станций —Их мой поезд безвозвратно минул —Смутно видел я с больших дистанцийТех, кто, в путь собравшись, дом покинул.И сказать я мог бы без опаскиПред людьми, глядевшими на рельсы,Что давно уж длятся эти рейсы,Эта жизнь среди вагонной тряски;Что им всем неведомое бремя, —Города, мосты, моря и мысыОставляет сзади, как кулисы,Весь в дыму и искрах поезд-время;Что и к ним придет пора вокзаловИ слепые, темные туннелиВ молниях трагических сигналов,Когда я уже сойду у цели.ЙОЗЕФ ВАЙНХЕБЕР
Йозеф Вайнхебер (1892–1945). — Литературную деятельность начал в 1913 г., первый сборник стихотворений, «Одинокий», выпустил в 1920 г. Тонкий психологический лирик, в ранний и наиболее плодотворный период своей литературной деятельности находившийся под большим влиянием поэзии Гёльдерлина. Последние годы Вайнхебера характеризуются упадком дарования и политическими метаниями, приведшими его к самоубийству.
На русский язык переводится впервые.
ВПОЛГОЛОСАПеревод Е. Витковского
Тьма царит в душе человека; видишь —это вечно. В сердце взгляни, терзайсястрастью и стыдом и шепчи сквозь слезывечером скорбным,вспомни перед сном все слова осеннейночи; все пути, все глухие тропыгоремыки странника, боль и гибельнежности прошлой.Словно буря — скорби людские, словнозвон далеких арф; но еще глубиннейтот поток, что шепчет извне, вливаясьв недра земные.Сделай песнь из боли людской, — какаяв мире песня сладостней и достойней?Словно видишь губы любимой в ранах,словно усмешкаперед самой смертью. Величье чувствавозрастает, грань преступая. Ибов преступанье — святость и силажертвы необходимой;будь блаженна, горькая чаша! Все жеесть отрада в боли души. Но еслиты опустошен — для тебя на лиредрогнут ли струны?ЭРНСТ ВАЛЬДИНГЕРПеревод В. Топорова
Эрнст Вальдингер (1896–1970). — Поэт и прозаик. Учился в Венском университете. Участник первой мировой войны. Дебютировал как поэт в 1919 г. (сборник «Призвание»). В 1938 г., из-за захвата Австрии гитлеровской Германией, вынужден был покинуть родину и эмигрировать в США; с 1947 г. — профессор германистики в Нью-Йорке; умер также в Нью-Йорке.
На русский язык переводится впервые.
КОМЕТА ГАЛЛЕЯ
Как смеялись мы в веселой Вене —Перед самой первой мировой —Над людьми с подзорною трубой,Ждавшими всемирных потрясений!Весть об истребленье поколений?Что вы! Предрассудок вековой!Ведь, когда летела над землей,Мы не знали, что живем в геенне.Мы забыли грохот орудийный,И не нами газ придуман был —Тот, что вскоре Францию душил.Мы забыли, от кого единыйРод ведем — от Каина. И нет,Кроме нас, убийственных комет.РАЗГОВОР С САМИМ СОБОЙ В НЬЮ-ЙОРКСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ САДУ
Мать с отцом немногого добились:вечерами — шли в ближайший сад,днем — трудились, бились и трудились,но был в душах мир и в доме лад.Ах, с окраин нет прямого ходатихим неудачникам наверх,было трудновато им в те годы,в тот блаженный беспечальный век.В Австрии, где приступы печалимузыкой и страстью смягчены,ничего такого не искали,счастья неприметного полны, —счастья, суть которого — мгновеньяна скамейке, вечером, в саду,без тоски, без страха, без смятенья,сонный взгляд на дальнюю звезду.Вспомнив это, усмехнулся сын.Он вздохнул, зайдя в нью-йоркский сад,на скамейке, вечером, один,ужасом изгнания объят.Мы, скитальцы, переплыли море,нам в пути гремел военный гром.Мать с отцом, вы много знали горя,сыновья, мы горя не сочтем.В городе чужие, мы чуждыи отцам… Что с нашими отцами?Или мы — в галактике Беды?В мире, населенном мертвецами?ТЕОДОР КРАМЕР
Теодор Крамер (1897–1958). — Родился в семье сельского врача. Участник первой мировой войны, был тяжело ранен. Был библиотекарем, мелким служащим, рабочим, безработным. Выпустил десять сборников стихов (из них первый, «На дне», вышел в 1929 г., последний, «Хвала отчаянию», посмертно, в 1972 г.); в них, по данным венского «Теодор Крамер — архива», вошло менее двадцати процентов поэтического наследия Крамера. В 1939 г., после аншлюса Австрии, эмигрировал в Англию. В 1957 г. вернулся в Вену, где через несколько месяцев умер.
Как в случае с Георгом Траклем, настоящий интерес к творчеству Kpaмеpa возник лишь в последнее десятилетие (в одном лишь 1975 году в ГДР было издано две книги избранных стихов Крамера). На русском языке неоднократно печатался с 1938 г.
«Осенние ветры уныло…»Перевод Е. Витковского
Осенние ветры уныловздыхают, по сучьям хлеща,крошатся плоды чернобыла,взметаются споры хвоща,вращает затылком подсолнухв тяжелых натеках росы,и воздух разносит на волнахпоследнюю песню косы.Дрозды средь желтеющих листьевсадятся на гроздья рябин,в проломах дорогу расчистив,ползут сорняки из лощин,молочною пеной тумановдо края долина полна,в просторы воздушные канув,от кленов летят семена.Трещат пересохшие стручья,каштан осыпает плоды,дрожит шелковинка паучьянад лужей стоячей воды,и в поле, пустом и просторном,в приливе осенней тоскивзрываются облачком чернымнабухшие дождевики.ВЕРНУВШИЕСЯ ИЗ ПЛЕНАПеревод Е. Витковского
Разрешенье на жительство дал магистрат,и трава потемнела в лесу, как дерюга, —на окраину в эти весенние дни,взяв мотыги и заступы, вышли они,и от стука лопат загудела округа.Подрядившись, рубили строительный лес,сколотили на скорую руку заборы, —каша весело булькала в общем котле,и по склонам на грубой ничейной землесозревали бобы, огурцы, помидоры.Поселенцы возили на рынок салати угрюмо глядели навстречу прохожим —только голод в глазах пламенел, как клеймо,им никто не помог — лишь копилось дерьмо,все сильнее смердевшее в месте отхожем.В перелоге уныло чернели стручки,корешки раскисали меж прелого дерна,на опушке бурел облетающий бук, —где-то в дальнем предместье ворочался плуг,но пропали без пользы упавшие зерна.И мороз наступил. В лесосеках опятьподряжались они, чтоб остаться при деле, —пили вечером чай на древесном листу,и гармоника вздохи лила в темноту.Загнивали посевы, и гвозди ржавели.ШАГИПеревод Е. Витковского
Вцепившись в набитый соломой тюфяк,я медленно гибну во тьме.Светло в коридоре, но в камере мрак,спокойно и тихо в тюрьме.Но кто-то не спит на втором этаже,и гулко звучат в тишиневперед — пять шагов,и в сторону — три,и пять — обратно к стене.Не медлят шаги, никуда не спешат,ни сбоя, ни паузы нет;был пуст по сегодняшний день каземат,в котором ты ходишь, сосед, —лишь нынче решений, ты после судаеще неспокоен, чужак,иль, может, навеки ты брошен сюда,и счета не ведает шаг?Вперед — пять шагов,и в сторону — три,и пять — обратно к стене.Мне ждать три недели — с зари до зари,двенадцать ушло, как во сне.Ну сделай же, сделай на миг перерыв,замри посреди темноты, —когда бы ты знал, как я стал терпелив —шагать и не вздумал бы ты.Но кто ты? Твой шаг превращается в гром,в мозгу воспаленном горя.Вскипает, рыдая, туман за окном,колеблется свет фонаря, —и, вставши, я делаю вместе с тобой —иначе не выдержать мне! —вперед — пять шагов,и в сторону — три,и пять — обратно к стене.* * *
«Я сидел в прокуренном шалмане…»Перевод Е. Витковского
Я сидел в прокуренном шалмане,где стучали кружки вразнобой, —хлеба взял, почал вино в стакане —и увидел смерть перед собой.Здесь приятно позабыть о мире,но уйти отсюда должен я,ибо радость выпивки в трактирене заменит смысла бытия.Жить, замуровав себя, — жестоко,ибо кто подаст надежный знак,неизвестно ни числа, ни срока,давят одиночество и мрак, —радость и жестокость — что желанней?Горше и нужнее — что из них?Мера человеческих страданийпревосходит меру сил людских.Надо чашу выпить без остатка,до осадка, что лежит на дне,ибо то, что горько, с тем, что сладко,непонятно смешано во мне.Я рожден, чтоб жить на этом светеи не рваться из его оков,потому что все мы — божьи дети,от начала до конца веков.ШЛЮХА ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯПеревод Е. Витковского
Дождик осенний начнет моросить еле-еле;выйду на улицу и отыщу на панелигостя, уставшего после тяжелого дня, —чтобы поплоше других, победнее меня.Тихо взберемся в мансарду, под самую кровлю(за ночь вперед заплачу и ключи приготовлю),тихо открою скрипучую дверь наверху,пива поставлю, нарезанный хлеб, требуху.Крошки смахну со стола, уложу бедолагу,выключу тусклую лампу, разденусь и лягу,буду ласкать его, семя покорно приму, —пусть он заплачет, и пусть полегчает ему.К сердцу прижму его, словно бы горя и нету,тихо заснет он, — а утром уйду я до свету,деньги в конверте оставлю ему на виду…Похолодало — наверное, завтра пойду.ПОСЛЕДНЕЕ УСИЛИЕПеревод Е. Витковского
В лепрозории даже зимой не топили печей.Сторожа воровали дрова на глазах у врачей.Повар пойло протухшее в миски больным наливал,а они на соломе в бараках лежали вповал.Прокаженные тщетно скребли подсыхающий гной,на врачей не надеясь, которым — что пень, что больной.Десять самых отчаянных ночью сломали барак,и, пожитки собрав, умотались в болота, во мрак.Тряпки гнойные сбросили где-то, вздохнули легко.Стали в город крестьяне бояться возить молоко,хлеб и пшенную кашу для них оставляли в лесуи, под вечер бредя, наготове держали косу.Поздней осенью, ночью, жандармы загнали в оврагобреченных, рискнувших пойти на отчаянный шаг.Так стояли, дрожа и друг к другу прижавшись спиной,только десять — одни перед целой враждебной страной.ЛЮБЛИНСКАЯ ПЕЧЬ[6]Перевод Г. Ратгауза
На пустоши топится жуткая печь,Поблизости — город Люблин.Людей, чтобы жаркое пламя разжечь,Грузили в вагон для скотин.И тысячи граждан из каждой страныОтравлены газом, живьем сожженыВ печи твоей алой, Люблин.Под свастикой, в мраке могильных крестовТри года томился Люблин.Палач не спешил хоронить мертвецов,Он гнал вереницы машин;Под пломбами грузы машина везла,В мешках опечатаны кость и зола.Так нивы удобрил Люблин.И вот пятилучье победной звездыВесною увидел Люблин.Но копоти черной не смыты следыОт Карпат до французских долин,И пламенный, чадный пылает позор,Пока не зальет своей кровью топорПоследний палач твой, Люблин!ВИЛЬГЕЛЬМ САБО
Вильгельм Сабо (род. в 1901 г.). — Детство провел в семье крестьянина, у приемных родителей. Учился в Вене. С 1921 г. был учителем в деревнях и маленьких городках. В 1938 г. оккупационные власти запретили ему заниматься преподаванием, и до 1945 г. он находился па положении «свободного писателя» (хотя почти не печатался). С 1945 г. — директор школы в Нижней Австрии. Первый сборник стихотворений, «Во тьме деревень», выпустил в 1933 г. Известен также как переводчик (переводил, в частности, Сергея Есенина).
На русском языке публикуется впервые.
САРАНЧА В 1338 ГОДУ[7]Перевод В. Топорова
Восток мутился к вечеру, и нечисть,В летучие полки вочеловечясь,Над полем яростно клубилась —Чума и язва моровая, —Клубилась, небо закрывая,Пока на хлеб не опустилась.В восьмом часу и, может быть, в девятомБыл урожай еще богатым —Но гадины голодные сновали,Во ржи и в клевере сидели,Перелетали дальше и гремелиКрылами, словно крышками роялей.А в деревнях до неба голосили,Не в силах избежать насилья,И жгли костры на ближнем взгорье,И шли на ощупь, как в густом тумане,Шепча молитвы, причитаньяИ просто — причитая в горе.А саранча вгрызалась, и казалось,Она в сердца мужицкие вгрызалась,Вгрызалась дружно, челюсть в челюсть,И на колосьях восседала чинно,И было небо так невинноНад хрустом, было пусто, просто прелесть.И саранча снялась с хлебов с зарею,Нажравшись, но блистая худобою,Черна, неутомима, ненасытна —Вперед на запад было поле,Еще не онемевшее от боли, —На запад было небо беззащитно.ГУГО ГУППЕРТ
Гуго Гупперт (род. в 1902 г.). — Поэт, переводчик и публицист. Член Коммунистической партии Австрии. Учился в Вене и Париже, в 20-х годах принимал активное участие в рабочем движении. Подвергался полицейским преследованиям. В 1928 г. уехал в СССР, где жил вплоть до 1956 г. В СССР в 1940 г. выпустил первый сборник стихотворений. С конца 20-х годов много и плодотворно работает над переводами произведений русской и советской поэзии — ему принадлежит перевод пятитомного Собрания сочинений В. Маяковского, переводы из Пушкина, а также «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели, за который в 1972 г. Гупперт удостоен Горьковской премии.
На русский язык переводится с середины 30-х годов.
БРИГАДА ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ЯНВАРЯ(Кузбасская баллада)Перевод М. Ваксмахера
Вечером в бараке бригадир сказал,Прижавшись к печке спиной:«Завтра — день памяти Ленина,Завтра у нас выходной».Ночь была черна, как базальт.Тверд мороз, как гранит.А в бараке — сало и чай,Лопаты и динамит.Люди бурили, долбили, скребли,Проклятый грунт был острей стекла.Тоскуя по снегу, стыла земля.Работа была, как грунт, тяжела.Завтра — памяти Ленина день.Передышка завтра, привал.«Эй, бригадир, расскажи-ка нам,Что ты в тот год повидал».«Нас, красноармейцев, из ПетроградаПрислали в Москву, в почетный караул.Выходим ночью из вагона — видим:Мороз-то уже к сорока шагнул.Дома на улицах заиндевели,Словно изъедены ржавчиной седой…А еще страшней, чем мороз, чем ветер,Великая скорбь над Москвой…Мне не забыть детей постаревших,Взрослых, что плачут по-детски, навзрыд.Улицы стонут, стонут площади,Камень слезой застывшей облит.Гроб Ильича Москва обнимает,Кострами греет, как мать нежна.Как сегодня, вижу: идут и идутНароды и племена.Скорбное солнце в морозной дымкеКажется не солнцем — луной.Руки жжет горячей огняВинтовки металл ледяной.Поплыл над домами плач сирен.Паровозы — в клубах дыма и пара.Ударили пушки. Люди неслиЛенина вокруг земного шара.Весь мир на Красную площадь пришел,С вождем прощался народ.Видите — у меня на партийном билетеДвадцать четвертый год…»Люди смотрели на партийный билетСвоего бригадира. И в полумракеДо полуночи о Ленине шел разговорВ рабочем бараке.А двадцать первого января,Утром, в морозный туман,Бригада лопаты взялаИ пошла в котлован.Был этот день торжеством труда.Сорокаградусный злился мороз.Копали, взрывали, бурили, скребли.Котлован на глазах рос.«Цемент привезут — послезавтра фундаментКласть начинаем, — бригадир кричал, —Чтоб через год дала металлДомна имени Ильича!»МАЯКОВСКИЙ В БАГДАДИПеревод В. Швыряева
Горечь мечтает стать сладостью.
РуставелиНа севере лес. На юге пустыня.А запад с востоком окруженыОт соли и нефти зеленой и синейКаймой черноморской тяжелой волны.Неба касаются сосен верхушки.На стареньких скрипках играют ветра.Лесник поселился на самой опушке,И этим довольна его детвора.Из ясеня стол. Колыбель из каштана.В передней сундук и восточный кувшин,В котором когда-то пенился рьяноОсенний подарок крестьянских годин.Волна мятежа обвалом грозила,Но слово, что в дар ему было дано,Мужало, росло, набирало силу,Как в темном подвале молодое вино.Лесную свежесть впитало слово,Напев пастуха, улетающий вдаль,Усмешку лукавую басен КрыловаИ сказок Андерсена печаль.Разин и Мюнцер ему подарилиУпрямство, а старый разбойник АрсенГоречь тех вин, что веками бродилиВ душных кувшинах у каменных стен.Он в детстве скакал на фанерной лошадкеИ мог бы, как многие, преуспеть,Копируя росчерки прописей гладких,Но времени ветер учил его петь.Еще до прихода войны и коммуныМолчание рощ, и лесов, и болотУже разбудило в ребенке трибунаТой бури, с которой пришел Пятый год.Дуб у Риона в волны глядится.В предутренней дымке пути не видать.Но школьная юность — что вольная птица:К синему небу так же стремится,Как сладостью горечь мечтает стать.РАПСОДИЯ: ХЛЕБ И РОЗЫ(Из поэмы)Перевод Ю. Хазанова
* * *
… Дрогнет ли рука, листая книгувплоть до эшафотов сорок пятого,на той странице, где венки и флаги?Пройдет ли токпо мышцам и костям?Что чувствовали мы? Что делали? Что думали?Как мы сражались в те дни,когда народы ленинской страныпогнали вспять жестокого врага?Когда они проложили нам путь домой —тебе и мне?Когда они, послушные своему героическому прошлому,выдержали испытание на разрыв, на стойкость?..* * *
Мартовское утро в морозной мгле(воздух еще бормочет и дрожитот грома пушек),колышется туманный рассветнад тающими водами; передовые частидоверились наступающему днюи зыбким понтонным мостам.Я — сплошной силуэт,блудный сын без лица,но сердечная мышцабурно нагнетает кровь,но дыхание дымится;я в полушубке и валенках,с наганом в кобуре —на сорок третьем году жизни —через камыши и заросли ивнякабреду, укрываясь от самолетов,бреду, укрываясь от снайперов,бреду по расползшейся глине,взбираюсь на крутой склон: явступаю на землю Австрии.И в обложкемоего воинского удостоверения —как послание потомкам —портрет Ленина.ЭРНСТ ШЕНВИЗЕ
Эрнст Шенвизе (род. в 1905 г.) — Поэт, эссеист и радиодраматург. Учился в Венском университете. Первый сборник, «Радуга», был подготовлен в 1937 г. и тогда же, в рукописи, удостоен премии Венского университета. Изданию его помешала оккупация, на время которой Шенвизе уехал в Трансильванию, — сборник был выпущен лишь в 1947 г. Составитель антологий австрийской поэзии «Патмос» (1935) и «Австрийская лирика с 1945 года» (1960). С 1954 г. живет в Вене, профессор Венского университета.
На русский язык переводится впервые.
САПФИЧЕСКАЯ ОДАПеревод Е. Витковского
Рук своих кольцо не сжимай, не надо, —Сына не спасти, — но спроси у сердцаСвоего, — и в нем ты вину отыщешьМатери каждой.Не была ль ты матерью прежде — в Спарте,Не сама ль сынов ты на сечу слалаИ встречала радостно — победившихИли же мертвых.Ты сама, о мать, помогла убийству!Неужели вновь загрубело сердце,Что убийцам в гордости ложной слалоБлагословенье?Только смерть кругом, если сердце мыслитЛишь о смерти. Вот уже мир темнеет,Больше не встает на защиту сынаМать человека.Я об этом думал — и вот, внезапно,Мне в окно сова застучала клювом,Прилетев на свет, — это голос мертвыхБыл подтвержденьем.Все сперва растет у тебя под сердцем,Долгих девять месяцев вопрошая.Ах, у бога тщетно тогда ты просишьВечного мира.Будь спасенье целью твоей — ты сможешьСыновей спасти, что живут миражем,Жаждут чистых тайн и встают упрямоПеред могилой.Сын твой, — о, найдет ли тебя он снова?Только если ты позовешь и вспомнишь:Живо то, что полнило грудь, что сноваМожет гореть в ней.Вот он, посмотри — он стоит, колеблясь,Знай, с тобой в союзе он станет сильным— Помни, мать: вкусишь на могиле сынаГоршие слезы.Гордость и надменность в себе навекиРастопчи, чтоб им не воскреснуть в сыне, —Страшен час, в который в последний раз тыРуки заломишь.КРИСТИНА БУСТАПеревод Е. Витковского
Кристина Буста (род. в 1915 г.). — Изучала в Венском университете немецкую и английскую литературу. Провела тяжелую молодость «военного поколения». Первый сборник стихотворений, «Год за годом», выпустила в 1950 г. Известна также как детская писательница. На русский язык переводится впервые.
В ПУСТЫНЕ
Хлебы разделены, розданы, кончилась влага,нет ничего, кроме ночи, и дня, и песка,в кущах скитальцы укрылись и скот вместе с ними,ветром наполнено ухо того, кто идет.Все же идет он и между барханами ищетдревней скрижали слова, — так идет он,покуда не упадет, и уста не вкусят от малейшейв мире звезды, и пока не упьются онитщетною твердостью гор,солью иссохшего в медленной страсти моря,бегом, паденьем семян, журавлиным полетом,тяжкой тропою людей, —Как это много! Смирение в кровь проникаетс грохотом бури, — вскипают по жилам иссохшимстраны, народы, погасшие в небе светила —и возгораются в крошечном сердце его.Буря растет и становится больше пустыни,и меж скитальцами некто впервые встает,чтоб над барханами вечными поступью смерчаснова идти и творенье с начала начать…1945
Полжизни смеялись павлиныв полуденных парках Шёнбрунна,где, в развалинах роясь, мы искалимерзкие трупы нашей вины,где на новых дорогахмы равняли мокрую землюи отбросы войны.Зацветала в фонтанах вода,как ни стыдно нам былов это тяжкое лето,но точились медом и милостьюнепостижимые липы,заставляя колени склонить перед благоуханьем.В зоопарке была Голгофа,где за наши грехипогибали голодные звери, —от пайка больной антилопычужеземный солдат нам кусок отломил,как от тела господня,Вот так и прощали нас,будто разбойников благоразумных,клейменных позором, но преображенныхверней и внезапней, чем если бы насмеч правосудья настиг.ПАУЛЬ ЦЕЛАН
Пауль Целан (псевдоним; наст. имя — Пауль Лес Анчель; 1920–1970). — Родился в семье австрийских евреев в Черновицах. В молодости прошел через «лагеря принудительных работ» румынско-фашистского режима. Родители Целана погибли в Черновицком гетто. После войны уехал в Австрию, где в 1948 г, выпустил первый поэтический сборник — «Песок из урн». С 1950 г. жил в Париже. Покончил с собой, бросившись с моста в Сену. Наиболее значительные произведения созданы поэтом в конце 40-х годов, в том числе всемирно известная «Фуга смерти».
Переводил на немецкий язык произведения русских и французских поэтов (Блока, Есенина, Рембо, Валери и др.).
Стихи П. Целана неоднократно печатались в СССР в русских переводах, начиная с 1967 года.
ФУГА СМЕРТИПеревод А. Ларина
Черная влага истоков мы пьем ее на ночьмы пьем ее в полдень и утром мы пьем ее ночьюмы пьем ее пьеммы в небе могилу копаем там нет теснотыВ доме живет человек он змей приручает он пишетон пишет в Германию письма волос твоих золото Гретхенон пишет спускается вниз загораются звезды он псов созывает свисткомсвистком созывает жидов копайте могилу в землекричит нам сыграйте спляшитеЧерная влага истоков мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя утром и в полдень мы пьем тебя на ночьмы пьем тебя пьемВ доме живет человек он змей приручает он пишетон пишет в Германию письма волос твоих золото ГретхенВолос твоих пепел Рахиль мы в небе могилу копаем там нет теснотыОн рявкает ройте поглубже лентяи живее сыграйте и спойтеон гладит рукой пистолет глаза у него голубыепоглубже лопату живее сыграйте веселенький маршЧерная влага истоков мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя в полдень и утром мы пьем тебя на ночьмы пьем тебя пьемв доме живет человек волос твоих золото Гретхен,волос твоих пепел Рахиль он змей приручаетКричит понежнее про смерть а смерть это старый немецкий маэстрокричит скрипачи попечальней и ввысь воспаряйте смелейтам в небе могилы готовы там нет теснотыЧерная влага истоков мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя смерть это старый немецкий маэстромы пьем тебя на ночь и утром мы пьем тебя пьемсмерть это старый немецкий маэстро глаза голубее небесон пулей тебя настигает без промаха бьетв доме живет человек волос твоих золото Гретхенон свору спускает на нас он дарит нам в небе могилуон змей приручает мечтая а смерть это старый немецкий маэстроволос твоих золото Гретхенволос твоих пепел РахильПЕСНЬ В ПУСТЫНЕПеревод В. Топорова
Венок из листвы почерневшей сплетен был в окрестностях Акры.Там гнал я коня вороного и смерти грозил я кинжалом.И пепел я пил из разбитых кувшинов в окрестностях Акры.В руины небес я скакал с безнадежно поникшим забралом.Ведь умерли ангелы, бог стал незрячим в окрестностях Акры.И нет утешенья в идущих нестройной толпой богомольцах.Разрублен мечом ясный месяц — цветок из окрестностей Акры.Цветут, как колючки, сухие суставы в заржавленных кольцах.И я поклонился, смиренно и скорбно, окрестностям Акры.Черна была долгая ночь, и нахлынули крови потоки.И я стал смеющимся братом, железным архангелом Акры.Но лишь это имя назвал — и упало мне пламя на щеки.ТРАПЕЗАПеревод В. Топорова
Мы выпили долгую ночь на высоких лесах искушенья,Зубами вспахали порог и посеяли затемно гнев.Еще нам осталась трава, чтобы спать, — но разбудит нас мельник:Он ищет живое зерно неторопким своим жерновам.В цианистом свете небес остальные соломинки — блеклей:Чеканят иную мечту и не ходят с чужих козырей,А мы, в темноте перепутав беспамятство, память и чудо, —Мы длимся один только миг и, смеясь, презираем его.Мы канули в воду зеркал в сундуках с фосфорическим светом —На улице лопнут они на потребу слепым облакам.Наденьте пальто и карабкайтесь следом за мною на скатерть!Ведь спим только стоя среди недопитых бокалов!Ведь сны посвящаем медлительным тем жерновам!* * *
«Париж-кораблик в рюмке стал на якорь…»Перевод В. Леванского
Париж-кораблик в рюмке стал на якорь.Я пью с тобой и за тебя так долго,что почернело сердце, и Парижплывет на собственной слезе — так долго,что нас укрыли дальние туманыот мира, где любое «Ты» — как ветка,а я на ней качаюсь, словно лист.СОН И ЕДАПеревод В. Леванского
Твоя простыня — это полночь.И тьма с тобою легла.Целует виски и колени, велит ожить и уснуть.Она осязает Слово, желанья и думы твои.И дремлет, сливаясь с ними, и тянет душу к себе.Вычесывает осторожно соль из твоих ресниц, и солью тебя угощает, и ставит перед тобойгорючий песок мгновений, украденных у тебя.И то, что было в ней розой, тенями и росой,ты жадными пьешь губами.ХРУСТАЛЬПеревод В. Топорова
Не на моих губах ищи свои уста,не у дверей — странникаи слёзы — не в глазах.Семью ночами выше поцелуй живет,семью сердцами глубже отпирают дверь,семью цветами позже шумит родник.СНЕЖНОЕ ЛОЖЕПеревод Е. Витковского
Глаза, не зрящие мира, в мертвящей сети ущелий. Я иду,камень на сердце,я иду.Лунное зеркало — прямая стена. Вниз.Блеск, запотевший в дыхании. Пятнами кровь.Туманные души, еще раз нашедшие форму.Десятипалые тени — сцепленье.Глаза, не зрящие мира,глаза, в мертвящей сети ущелий,глаза, глаза:Снежное ложе для нас обоих, снежное ложе.Кристалл за кристаллом,во глубине единого часа зарешечены, падаем мы,падаем, и ложимся, и падаем,и падаем:мы суть и быль,мы плоть от плоти ночи.В пути, в пути.ИНГЕБОРГ БАХМАН
Ингеборг Бахман (1926–1973). — Окончила Венский университет, защитила диссертацию о философии Мартина Хайдеггера. Первый поэтический сборник, «Отсроченное время» (точнее — «Время, опаздывающее по расписанию»), выпустила в 1053 г., второй — в 1956 г., в дальнейшем от поэзии отошла. В начале 50-х годов покинула Австрию, жила в Швейцарии, ФРГ, Англии, США, последние годы жизни провела в Риме, где осенью 1973 г. погибла в результате несчастного случая. Известна как прозаик и переводчик итальянской поэзии (Унгаретти). За последние годы в СССР издана большая часть поэтического наследия Ингеборг Бахман, а также ряд ее новелл.
ВЕРЕНИЦАПеревод И. Грицковой
Угасали глаза любимыхИх уводили от нас.И тогда мы сами смотрелиВ пустыню угасших глаз.Воспаленные наши ресницыОстужает холодный дымПерехватывает дыханьеПеред этим Немым, Пустым.Мы видели мертвые очиИ не забудем их…Любимые не узнавалиСамых любимых своих.ИСТИНАПеревод И. Грицковой
Не три глаза! Пусть истина незрима,Держи ответ, коль перед ней предстал.Она восстанет из огня и дымаИ в пыль сотрет гранитный пьедестал.Так постепенно прорастает семя,В палящий зной сухой асфальт пробив.Она придет и оправдает время,Собой твои утраты искупив.Ей нипочем пустая позолота,Венки из лести, мишура хвальбы.Она пройдет сквозь крепкие ворота,Переиначит ход твоей судьбы.И, словно рана, изведет, изгложет,Иссушит, изопьет тебя до дна,И все твои сомненья уничтожит,Святым своим значением сильна.Неверный свет реклам. Холодный город.На площадях широких — ни души.В дыму и гари задохнулся голубь.Остановись! Подумай. Не спеши.Не сосчитать багровых кровоточин.Они давно горят в твоей груди.Пусть этот мир обманчив и порочен,Постигни правду, истину найди!ТЕМНЫЕ РЕЧИПеревод Г. Ратгауза
Как Орфей, я хвалюСмерть, союзницу древнюю жизни,И всей земной красоте,И твоим глазам,Князьям высокого неба,Говорю мои темные речи.Ты помнишь ли грозное утро?Проснулся ты. На ладоньУпала роса. ГвоздикаДремала на сердце. Но тыУвидел темную реку,Бегущую мимо.Да, кровь — моя гибкая лира,Молчанье — моя струна.В руке я держу твое сердце.И знай, что прядь твоя сталаПрядью тени ночной,И хлопья зимнего мракаХолодят твои щеки.Отныне я не твоя,Мы опустили глаза.Но я хвалю, как Орфей,Жизнь, союзницу смерти,И мне сквозь закрытые векиСветит глаз твоих синева.АНГЛИЯ
ТОМАС ГАРДИ
Томас Гарди (1840–1928). — Родился в семье каменщика в Аппер-Бокхемптоне (Уэссекс). Получил профессию архитектора. Стихи писал с юности, но первоначальную известность приобрел как прозаик, автор серии «романов характеров и среды», выходивших с 1872 по 1895 г. В 1896 г. Т. Гарди сделал в дневнике следующую запись: «Быть может, в стихах я смогу полнее выразить мысли и чувства, противоречащие косному застывшему мнению, твердому, как скала, которое поддерживается множеством людей, вложивших в него капитал». В 1898 г. Т. Гарди опубликовал свой первый поэтический сборник, «Стихи Уэссекса». Потом вышли в свет еще семь книг стихов, а также стихотворная драматическая эпопея «Династы» (1904–1908). Гарди-поэт продолжал Гарди-прозаика, оставаясь в стихах таким же последовательно устремленным к правде и человечности и непримиримым к социальной несправедливости.
Стихотворения «Черный дрозд» и «Человек, которого он убил» в переводе М. Зенкевича были опубликованы в 1940 г. в журнале «Интернациональная литература».
ЧЕРНЫЙ ДРОЗДПеревод М. Зенкевича
По роще мертвой я бродилВ морозном полумраке,И солнце зимнее без силМерцало, словно факел.Все жались дома к очагам,Лишь ветер бесприютный,С ветвей срывая пестрый хлам,Их рвал, как струны лютни.Был острый лик земли суровПод прелью увяданья,И облака — ее покров,А ветер — отпеванье.Зародыши во тьме тая,Жизнь замерла в покое.И в безнадежности, как я,Томилось все живое.Но вдруг над головой моейРаздался чистый голос,Как будто радость майских днейЛучами раскололась.Облезлый, старый черный дрозд,От холода весь съежась,Запел при блеске первых звездТак звонко, не тревожась.Все было пасмурно кругом,Печаль во всем сказалась,И радость в сумраке такомМне странной показалась, —Как будто в песне той, без словДоходчивой и внятной,Звучал какой-то светлый зов,Еще мне непонятныйЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ОН УБИЛПеревод М. Зенкевича
«Когда бы встретил яТакого паренька,Мы сели б рядом, как друзья,За столик кабачка.В сраженье, как солдат,Его я повстречалИ, выпустив в него заряд,Ухлопал наповал.Да, я убил егоЗа то, что он мой враг,Не правда ль — только и всего,Ведь это ясно так.Наверно, тяжелоОн без работы жил,Как я, продавши барахло,В солдаты поступил.Да, такова война!Тех убиваем мы,Кому бы поднесли винаИль дали бы взаймы».НАСЛЕДСТВЕННОСТЬПеревод Вл. Невского
Я — образ поколений;Истлеет плоть, а яживу, черты и тениВ столетиях тая,И вдруг являюсь сноваИз мрака забытья.Наследие столетий —Цвет глаз, волос, бровей,Я — то, пред чем ничтожноМерило наших дней;Я — вечное на свете,Нет для меня смертей.ПОЭТПеревод А. Сергеева
Он хочет жить темно и тихо,Ему противны свет, шумиха,Молва, визиты в знатный домИ лесть, и клятвы за столом.Он не нуждается в участьеБогатства, красоты и властиИ в чувствах тех, кто в дальний путьСпешит, чтоб на него взглянуть.Когда же весть до вас дойдет,Что он окончил круг забот,В час сумеречный, час унылыйСкажите над его могилой:«Тебя любили две души».И день в кладбищенской тишиПри свете звезд умрет спокойно.Так будет честно и достойно.ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОСЛЕ ПЕРВОЙ ВСТРЕЧИ С НЕЮПеревод О. Чугай
Светило клонится к земле.Смешались явь и сон —Мне вдруг почудился во мглеДуши ответный стон.Последний вечер на земле?Чьим зовом я пленен?Лег на дорогу свет ночнойИ полосы теней.Родился месяц молодой, —Услышу от людей.Для них, как прежде, сторонойПрошел один из дней.В ЭПОХУ «СОКРУШЕНИЯ НАРОДОВ»Перевод А. Сергеева
I
Лишь человек за своей боронойГрузно идет.Конь его полусонный, хромойВот-вот упадет.II
Только дымок, дымок без огняИз пырейных грудВ небо струится на склоне дня —А царства прейдут.III
Девушка с парнем идут в стороне,Тихи их речи.Люди забудут скорей о войне,Чем об этой встрече.1915РОЖДЕСТВО 1924 ГОДАПеревод М. Зенкевича
«Мир на земле!» — под благовест и звонПоет попов наемных миллион.За тысячу девятьсот лет молитвМы получили газ для новых битв.УОЛТЕР ДЕ ЛA MAP
Уолтер де Ла Map (1873–1956). — Родился в Чарлстоне (Кент). Первая книга стихов У. де Ла Мара, «Песни детства», вышла в свет в 1902 г. За ней последовали сборники: «Стихи» (1906), «Слушатели» (1912), «Флора» (1919), «Любовь» (1943), «О, любимая Англия» (1956).
Прекрасный лирик-пейзажист, У. де Ла Map в течение всей своей жизни оставался верным принципам «георгианской» поэзии. «Георгианцами» вначале называли группу английских поэтов, участников антологии «Георгианская поэзия» (1910), опубликованной, когда на престол взошел король Георг V. В своем творчестве «георгианцы» ориентировались на «озерную школу», прежде всего на У. Вордсворта. Для их стихов характерны простота и ясность поэтического языка, отсутствие сложных образов и символики.
Стихи У. де Ла Мара па русском языке впервые напечатаны в «Антологии новой английской поэзии» (1937) в переводе С. Map.
ВСАДНИКПеревод В. Лунина
Я слышал, как всадникСъехал с холма,Луна освещалаТускло дома;И шлем серебрился,И бледен был гость,И лошадь — бела,Как слоновая кость.СЕРЕБРЯНОЕПеревод Г. Симановича
В туфлях серебряных месяц нарядныйХодит и ходит в ночи непроглядной;Чуть он задержит серебряный взгляд —Сад серебрится и вишни горят,Жмурятся окна от лунного блеска,И серебрится в лучах занавеска;Пес безмятежно в своей конуреСпит и не знает, что он в серебре;Луч в голубятне, и снится голубкеСон о серебряноперьевой шубке;Мышка бежит — в серебре коготкиИ серебром отливают зрачки;И, неподвижна в протоке лучистой,Рыба горит чешуей серебристой.СЛУШАТЕЛИПеревод Г. Симановича
«Есть тут хоть кто-нибудь?» — Путник спросилУ дверей, освещенных луной;А рядом, в тиши, у опушки пассяКонь его вороной.И птица испуганно с башни взлетелаУ Путника над головой,И вновь он ударил в тяжелые двери:«Да есть тут хоть кто-то живой?»Но никто не спустился к Путнику,Из-за гущи листвы, из оконНикто на него, онемевшего,Человечьим не глянул оком.Только слушатели — привидения,Нашедшие в доме ночлег, —Стояли и слушали в лунном свете,Как говорит человек.Стояли толпою на лестнице темной,Ведущей в пустынный зал,И молча внимали тоскливому зову,Который тьму прорезал.И Путник почувствовал их, он понял,Что это безмолвье — ответ;А с неба, сквозь листья, на круп коняЗвездный ложился свет.И Путник внезапно с удвоенной силойУдарил в глухую дверь:«Я клятву сдержал, я вернулся, но кто мнеОб этом скажет теперь!»Бесчисленным эхом метался по домуПутника жалобный крик,Но призраки были недвижны и немы,И вот он пришел, этот миг:Они услыхали, как звякнуло стремяИ, будто в приливной волне,Удары копыт, захлебнувшись, пропалиВ вязкой, густой тишине.АРАВИЯПеревод С. Map
Дальние тени Аравии,Принц на горячем коне,В чаще глухой и зеленой,В призрачном лунном огне.Темный цветочный пурпурВ диком лесу густомТянется к призрачным звездам,Бледным в свете дневном.Сладкие песни АравииВ сердце, едва пробужусь,Слышу на тонком рассветеЗвуков легкую грусть.Странная лютня в заросляхГорем и счастьем звучит,В смелых руках музыкантаВоздух ночи дрожит.Со мной ее лютни и чащи,Не вижу другой красоты,Туманят смутным зовомПрелестные черты.Люди с холодным взглядомВслед мне бросают легко:Он помешан на чарах Аравии,Помутивших разум его.ДЭВИД ГЕРБЕРТ ЛОУРЕНСПеревод В. Британишского
Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930). — Родился в семье шахтера в Иствуде (Ноттингемпншр), учился в колледже в Ноттингеме. Первыми изданными произведениями Д.-Г. Лоуренса были стихи, однако всемирную известность он приобрел в первую очередь как прозаик, автор многих романов, в которых протест против капиталистической «механистической цивилизации» сочетался с мечтой о возрождении «естественного человека» («Белый павлин», 1911; «Сыновья и любовники», 1912; «Радуга», 1915; «Жезл Аарона», 1921; «Любовник леди Чаттерлей», 1928). Д.-Г. Лоуренс писал: «Я представляю себе тело человека подобным пламени, подобным свече, вечно прямой и горящей, а разум — это лишь отсвет, падающий на то, что вокруг». Свои творческие установки Д.-Г. Лоуренс изложил в книге «Психоанализ и бессознательное» (1915). То значение, которое писатель придавал биологическим инстинктам в жизни человека, отозвалось в его поэтическом творчестве повышенным интересом к миру животных. Особенно это относится к его книгам 20-х годов, из которых наибольшую известность получил сборник стихов «Птицы, звери и цветы» (1923). Стихи Д.-Г. Лоуренса на русском языке были опубликованы в книге «Антология новой английской поэзии» (1937).
ПТИЦА КОЛИБРИ
Могу вообразить, как в неком чуждом мире,В тяжелой первобытной немоте,В тишине, еще только пытавшейся дышать и жужжать,Жужжащие птицы колибри помчались по улицам.Прежде, чем что-либо имело душу,Когда жизнь была зыбью материи, почти неодушевленной,Эта крошка колибри вспорхнула живым бриллиантомИ помчалась со свистом среди медленных, мощных, мясистых стволов.Пожалуй, цветы не росли в то время,В том мире, где птица колибри стремительно мчалась впереди творенья.Пожалуй, она протыкала медленные вены деревьев своим длинным клювом.Возможно, она была огромная,Как лесные болота, ибо крошечные ящерицы были, говорят, когда-то огромными.Возможно, она была ужасное чудовище, птица-меч.Мы глядим на нее не с того конца длинного телескопа Времени,К счастью для нас.БАВАРСКИЕ ГЕНЦИАНЫ[8]
Не каждый может иметь генцианы в домев мягкие, медленные дни в конце сентября.Баварские генцианы, большие и темные, сугубо темные,темнящие день, подобные факелам дымной синевы Плутонова царства,острогранньге и подобные факелам, с языками темного пламени,стремящего свою синевувниз и слабеющего на остриях лепестков, слабнущего при наступлении дня,факелы-цветы темно-синего мрака, дымно-синие пламена Плутона,черные лампы чертогов Диса, лучезарная черная синева,излучающая мрак, подобно тому как бледные лампы Деметры излучают свет,так ведите меня, ведите же за собой.Дайте мне генциану, дайте мне факел!Пусть ведет меня синий огонь, языкатое пламя цветкавниз по темным, все более темным ступеням, в глубь синевывсе более синей,куда спускается Персефона, как раз теперь,от сентябрьских заморозковк невидимому царству, где мрак мрачнеет все ярчеи сама Персефона уже только голосили незримая тьма, погружающаяся в глубокую тьмуобъятий Плутона, в жаждущий и пронзительно жгучий мрак,среди блеска факелов тьмы, озаряющих тьмоюневесту и ее жениха, божественный брак.ДЖОН MEЙСФИЛД
Джон Мейсфилд (1878–1967). — Родился в семье юриста в Лед-бери (Хередфордшир). Служил в торговом флоте, в течение нескольких лет жил в США, где сменил множество профессий. В 1902 г. вышел в свет первый сборник его стихов, «Морские баллады». В творчестве Мейсфплда, особеньо до 1915 г., сильно влияние Р. Киплинга. В стихах последующих лет, объединенных в сборники «Сонеты» (1916), «Порабощенные» (1920) и др., сказалось сближение поэта с «георгианцами». Мейсфилд воскресил жанр большой повествовательной поэмы. Часто использовал античные мифы. В 1930 г. Джон Мейсфилд стал поэтом-лауреаюм.
Стихи Д. Мейсфилда переводили на русский язык И. Кашкин, С. Маршак, Б. Лейтин и др.
МОРСКАЯ ЛИХОРАДКАПеревод С. Маршака
Опять меня тянет в море,где небо кругом и вода.Мне нужен только высокий корабльи в небе одна звезда,И песни ветров, и штурвала толчки,и белого паруса дрожь,И серый, туманный рассвет над водой,которого жадно ждешь.Опять меня тянет в море,и каждый пенный прибойМорских валов,как древний зов,влечет меня за собой.Мне нужен только ветреный день,в седых облаках небосклон,Летящие брызги,и пены клочки,и чайки тревожный стон.Опять меня тянет в море,в бродячий цыганский быт,Который знает и чайка морей,и вечно кочующий кит.Мне острая, крепкая шутка нужнатоварищей по кораблюИ мерные взмахи койки моей,где я после вахты сплю.РУССКИЙ БАЛЕТПеревод А. Сергеева
При лунном свете на крылах ШопенаСлетает к нам танцовщица — онаПрелестна, как ушедшая весна.Ее улыбка и движеньяЗабыть нас заставляют на мгновеньеЖестокий мир, заботы и терзанья.Она юна, прекрасна, вдохновенна.Она воздушна в вихре пируэта,Мечта мальчишки и восторг мужчины.Пусть царства превращаются в руины —Сейчас улыбка и движеньяВселяют в нас безумье вдохновенья —Все то, чему средь будней нет названья.По лунному встревоженному морюСкользит она, дарительница света.Но вскоре музыка прикажет ейВспорхнуть с эстрады и переселитьсяТуда, где незабвенное таится,Туда, где фавн, единорог,Мерлина волшебство, Роландов рог…Мечта, загадка и очарованьеВсех будущих и всех минувших дней.ТРЕТИЙ ПОМОЩНИКПеревод А. Ибрагимова
Поскрипывают канаты, жалобно стонут блоки.Лужи на нижней палубе пенисты и глубоки.Зарифлены топселя, и свист мне буравит уши.Я думаю о любимой, о той, что оставил на суше.Глаза ее светло-серы, а волосы золотисты,Как мед лесной, золотисты, — и так нежны, шелковисты.Я был с ней свинья свиньею, плевал на любовь и ласку.Когда же увижу снова ее, мою сероглазку?Лишь море — передо мною, мой дом — далеко за кормою.А где-то в безвестных странах, за пасмурью штормовою,Нас всех поджидают красотки; их смуглые щеки — в румянах.Любого они приветят — водились бы деньги в карманах.Там будет вино рекою, там будут веселье и танцы.Забвенье всего, что было, забвенье всего, что станется.И вот — как отшибло память о верной твоей подруге,О той, что ночами плачет в тоске по тебе и в испуге.А ветер воет все громче в собачью эту погоду,И судно кренится круто, зачерпывая воду.Как облако дыма, пена взметается над бушпритом.Я думаю о любимой, о сердце ее разбитом.МОСТОВАЯ АДАПеревод А. Ибрагимова
Как только в Ливерпуль придем и нам дадут деньжонок, —Вот мой вам всем зарок, —Я с морем распрощусь. Женюсь на лучшей из девчонок —И заживу как бог.Довольно с дьяволом самим я поиграл в пятнашки.Всю жизнь — акулы за кормой, — и по спине мурашки.Нет, лучше ферму заведу: мне труд не страшен тяжкий,Открою кабачок. Так он сказал.И вот мы в Ливерпуль пришли. Закреплены швартовы.Окончен долгий путь.Наш Билли, получив расчет, побрел в трактир портовый —Хлебнуть винца чуть-чуть.Для Полли — ром, для Нэнни — ром.Все рады даровщине.В одном белье вернулся он, издрогший весь и синий,И, вахту отстояв, прилег на рваной мешковине —Часок-другой вздремнуть. Так он поступил.ТОМАС СТЕРНС ЭЛИОТ
Томас Стернс Элиот (1888–1965). — Родился в США. Учился в Гарварде, Оксфорде и Сорбонне. В 1914 г. переселился в Англию, в 1927 г. получил британское подданство. Первые свои стихи он опубликовал в 1915 г. К самым значительным его поэтическим произведениям относятся «Пруфрок и другие наблюдения» (1917), «Бесплодная земля» (1922), «Полые люди» (1925), «Страстная среда» (1930), «Четыре квартета» (1943). Творчество Т.-С. Элиота оказало большое влияние на дальнейшее развитие англоязычной поэзии. Постепенное нарастание религиозно-мистических настроений, приближение к позициям «чистого искусства», труднодоступность стихов Элиота для неподготовленного читателя очевидны. Но трудно переоценить значение произведенной Т.-С. Элиотом реформы английского поэтического языка: с одной стороны, полноправное включение в него современной обыденной речи, с другой — громадная гуманитарная культура поэта, сказавшаяся во введении в стихи сложного подтекста, в мастерском использовании намеков и цитат.
Т.-С. Элиот написал несколько пьес в стпхах и много работ по псторпп и теории поэзии. В 1948 г. он стал лауреатом Нобелевской премии в области литературы. Первые переводчики стихов Т.-С. Элиота на русский язык — И. Кашкин, С. Маршак, М. Зенкевич. В 1971 г. в издательстве «Прогресс» вышла книга Т.-С. Элиота «Бесплодная земля. Избранные стихотворения и поэмы» в переводе А. Сергеева.
ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКАПеревод А. Сергеева
S’io credesse che mia risposta fosse
A persona che mai tornasse al mondo,
Questa fiamma staria senza piu scosse.
Ma pero che giammai di questo fondo
Non torno vivo alcun s’i’odo il vero,
Senza tema d’infamia ti rispondo[9].
Ну что же, я пойду с тобой[10],Когда под небом вечер стихнет, как больнойПод хлороформом на столе хирурга,Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц —Опилки на полу, скорлупки устрицВ дешевых кабаках, в бормочущих притонах,В ночлежках для ночей бессонных:Уводят улицы, как скучный спор,И подведут в упорК убийственному для тебя вопросу…Не спрашивай, о чем.Ну что ж, давай туда пойдем.В гостиной дамы тяжелоБеседуют о Микеланджело.Туман своею желтой шерстью трется о стекло,Дым своей желтой мордой тычется в стекло,Вылизывает язычком все закоулки сумерек,Выстаивает у канав, куда из водостоков натекло,Вылавливает шерстью копоть из каминов,Скользнул к террасе, прыгнул, успеваетПонять, что это все октябрьский тихий вечер,И, дом обвив, мгновенно засыпает.Надо думать, будет времяДыму желтому по улице ползтиИ тереться шерстью о стекло;Будет время, будет времяПодготовиться к тому, чтобы без дрожиВстретить тех, кого встречаешь по пути;И время убивать и вдохновляться,И время всем трудам и дням[11] всерьезПеред тобой поставить и, играя,В твою тарелку уронить вопрос,И время мнить, и время сомневаться,И время боязливо примерятьсяК бутерброду с чашкой чая.В гостиной дамы тяжелоБеседуют о МикеланджелоИ, конечно, будет времяПодумать: «Я посмею? Разве я посмею?»Время вниз по лестнице скорееЗашагать и показать, как я лысею, —(Люди скажут:«Посмотрите, он лысеет!») Мой утренний костюм суров, и тверд воротничок,Мой галстук с золотой булавкой прост и строг —(Люди скажут: «Он стареет, он слабеет!»)Разве я посмеюПотревожить мирозданье?Каждая минута — времяДля решенья и сомненья, отступленья и терзанья.Я знаю их уже давно, давно их знаю —Все эти утренники, вечера и дни,Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю,Я слышу отголоски дальней болтовни,Где под рояль в гостиной дамы спелись.Так как же я осмелюсь?И взгляды знаю, я давно, Давно их знаю,Они всегда берут меня в кавычки,Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя,И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю.Так что ж, я начинаю.Окурками выплевывать свои привычки?И как же я осмелюсь?И руки знаю я давно, давно их знаю,В браслетах руки, белые и голые впотьмах,При свете лампы — в рыжеватых волосках!Я, может быть,Из-за духов теряю нить…Да, руки, что играют, шаль перебирая,И как же я осмелюсь?И как же я начну?……………………………Сказать, что я бродил по переулкам в сумеркиИ видел, как дымят прокуренные трубкиХолостяков, склонившихся на подоконники?..О, быть бы мне корявыми клешнями[12],Скребущими по дну немого моря!…………………………….А вечер, ставший ночью, мирно дремлет,Оглажен ласковой рукой,Усталый… сонный… или весь его покойУ ваших ног — лишь ловкое притворство…Так, может, после чая и пирожногоНе нужно заходить на край возможного?Хотя я плакал и постился[13], плакал и молился,И видел голову свою (уже плешивую) на блюде,Я не пророк и мало думаю о чуде;Однажды образ славы предо мною вспыхнул,И, как всегда, Швейцар, приняв мое пальто, хихикнул.Короче говоря, я не решился.И так ли нужно мне, в конце концов,В конце мороженого, в тишине,Над чашками и фразами про нас с тобой,Да так ли нужно мнеС улыбкой снять с запретного покров,В комок рукою стиснуть шар земной,И покатить его к убийственному вопросу,И заявить: «Я Лазарь[14] и восстал из гроба,Восстал, чтоб вам открылось все, в конце концов», —Уж так ли нужно, если некая особа,Поправив шаль рассеянной рукой,Вдруг скажет: «Это все не то, в конце концов,Совсем не то».И так ли нужно мне, в конце концов,Да так ли нужно мнеВ конце закатов, лестниц и политых улиц,В конце фарфора, книг и юбок, шелестящих по паркету,И этого, и большего, чем это…Я, кажется, лишаюсь слов,Такое чувство, словно нервы спроецированы на экран:Уж так ли нужно, если некая особаНебрежно шаль откинет на диванИ, глядя на окно, проговорит:«Ну, что это, в конце концов?Ведь это все не то».………………………………..Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;Я из друзей и слуг его, я тот,Кто репликой интригу подтолкнет,Подаст совет, повсюду тут как тут,Услужливый, почтительный придворный,Благонамеренный, витиеватый,Напыщенный, немного туповатый,По временам, пожалуй, смехотворный,По временам, пожалуй, шут.Я старею… я старею…[15]Засучу-ка брюки поскорее.Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу?Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу.Я слышал, как русалки пели, теша собственную душу.Их пенье не предназначалось мне.Я видел, как русалки мчались в мореИ космы волн хотели расчесать,А черно-белый ветер гнал их вспять.Мы грезили в русалочьей стране[16],И, голоса людские слыша, стонем,И к жизни пробуждаемся, и тонем.ГИППОПОТАМ[17]Перевод И. Кашкина
Когда это послание прочитано будет у вас, то распорядитесь, чтобы оно было прочитано и в Лаодикийской церкви…
(Послание апостола Павла к колоссянам, IV, 16)Широкозадый гиппопотамПокоится в болоте;Пусть кажется он мощным нам,Он только кровь и плоть.Плоть, и кровь, и недолгий век,И, может быть, в печени камни;А Истинная Церковь не шатнется вовек.Ее Петр утвердил на камне[18].В поисках пищи гиппо ревет,Что никто не оставил ренты;А Истинная Церковь и не моргнет —Сами плывут дивиденды.’потам не может манго достать,Гиппо исходит потом;А Церковь не тужит: плоды собиратьСтанут черных рабов ее роты.В брачную пору гиппо сипит:Голос с натуги срывает;Церковь что день с амвона кричит,С богом себя обручает.Гиппопотамовы дни во сне,Ночью идет есть он;Неизъясним путь Господа мне[19]:Церковь спит и кормится вместе.Но вот воспрянул гиппопотам,Вознесся на крыльях из топей он,И ангелов хор встречал его тамИ осанн воскурял опиум.Агнца кровь омоет его[20],И он преобразится,И вот уже в знак свершенья сегоВ сонм ангельский с арфой садится.И вечно пребудет там, чист и бел,Приемля лобзания мучениц,А Истинную Церковь от грязных делВ болоте мирском будет пучить.ИСТ КОУКЕР[21]Перевод А. Сергеева
I
В моем начале мой конец[22]. Один за другим[23]Дома возникают и рушатся, никнут и расширяются,Переносятся, сносятся, восстанавливаются илиВместо них — голое поле, фабрика или дорога.Старый камень в новое здание, старые бревна в новое пламя,Старое пламя в золу, а зола в землю,Которая снова плоть, покров и помет,Кости людей и скота, кукурузные стебли и листья.Дома живут, дома умирают[24]: есть время строить,И время жить, и время рождать,И время ветру трясти расхлябанное окноИ панель, за которой бегает полевая мышь,И трясти лохмотья шпалеры с безмолвным девизом.В моем начале мой конец. На голое полеИскоса падает свет, образуя аллею,Темную ранним вечером из-за нависших ветвей,И ты отступаешь к ограде, когда проезжает повозка,И сама аллея тебя направляет к деревне,Угнетенной жарким гипнозом предгрозья.Раскаленный свет в душной дымкеНе отражают, но поглощают серые камни.Георгины спят в пустой тишине.Дождись первой совы. Если ты подойдешьГолым полем не слишком близко, не слишком близко,Летней полночью ты услышишьСлабые отзвуки дудок и барабанаИ увидишь танцующих у костра —Сочетанье мужчины и женщины[25]В танце, провозглашающем брак,Достойное и приятное таинство.Парами, как подобает в супружестве,Держат друг друга за руки или запястья,Что означает согласие. Кружатся вкруг огня,Прыгают через костер или ведут хоровод,По-сельски степенно или по-сельски смешливоВздымают и опускают тяжелые башмаки,Башмак — земля, башмак — перегной,Покой в земле нашедших покой,Питающих поле. В извечном ритме,Ритме танца и ритме жизни,Ритме года и звездного неба,Ритме удоев и урожаев,Ритме соитий мужа с женойИ случки животных. В извечном ритмеБашмаки подымаются и опускаются[26].Еды и питья. Смрада и смерти.Восход прорезается, новый деньГотовит жару и молчанье. На взморье рассветный ветер,Скользя, морщит волны. Я здесь,Или там, или где-то еще. В моем начале.II
Зачем концу ноября нужныПриметы и потрясенья весныИ возрожденное летнее пламя —Подснежники, плачущие под ногами,И алые мальвы, что в серую высьСлишком доверчиво вознеслись,И поздние розы в раннем снегу?Гром, грохоча, среди гроз несется,Как триумфальная колесница;В небе вспыхивают зарницы,Там Скорпион восстает на Солнце,Пока не зайдут и Луна и Солнце.Плачут кометы, летят Леониды,Горы и долы в вихре сраженья,В котором вспыхнет жадное пламя,А пламя будет сжигать планетуВплоть до последнего оледененья.Можно было сказать и так, но выйдет не очень точно:Иносказание в духе давно устаревшей поэтики,Которая обрекала на непосильную схваткуСо словами и смыслами. Дело здесь не в поэзии.Повторяя мысль, подчеркнем: поэзию и не ждали.Какова же ценность желанного, много ли стоитДолгожданный покой, осенняя просветленностьИ мудрая старость? Быть может, нас обманулиИли себя обманули тихоречивые старцы,Завещавшие нам лишь туман для обмана?Просветленность — всего лишь обдуманное тупоумие.Мудрость — всего лишь знание мертвых тайн,Бесполезных во мраке, в который всматривались,От которого отворачивались. Нам покажется,Что знание, выведенное из опыта,В лучшем случае наделеноВесьма ограниченной ценностью.Знание — это единый и ложный образ,Но каждый миг происходит преображение,И в каждом миге новость и переоценкаВсего, чем мы были. Для нас не обман —Лишь обман, который отныне безвреден.На полпути и не только на полпути,Весь путь в темном лесу, в чернике,У края обрыва, где негде поставить ногу,Где угрожают чудовища, и влекут огоньки,И стерегут наважденья. Поэтому говоритеНе о мудрости стариков, но об их слабоумье,О том, как они страшатся страха и безрассудства,О том, как они страшатся владетьИ принадлежать друг другу, другим или Богу.Мы можем достигнуть единственной мудрости,И это мудрость смирения: смирение бесконечно.Дома поглощены волнами моря.Танцоры все поглощены землей.III
О, тьма, тьма, тьма. Все они уходят во тьму,В пустоты меж звезд, в пустоты уходятПустые писатели, полководцы, банкиры,Пустые сановники, меценаты, правители,Столпы общества, председатели комитетов,Короли промышленности и подрядчики,И меркнут Солнце, Луна и «Готский альманах»,И «Биржевая газета», и «Справочник директоров»,И холодно чувство, и действовать нет оснований.И все мы уходим с ними на молчаливые похороны,Но никого не хороним, ибо некого хоронить.— Тише, — сказал я душе, — пусть тьма снизойдет на тебя,Это будет Господня тьма. — Как в театре,Гаснет свет перед сменою декораций,Гул за кулисами, тьма наступает на тьму,И мы знаем, что горы, и роща на заднике,И выпуклый яркий фасад уезжают прочь…Или в метро, когда поезд стоит между станций,И возникают догадки и медленно угасают,И ты видишь, как опустошаются лица,И нарастает страх оттого, что не о чем думать;Или когда под наркозом сознаешь, что ты без сознанья…— Тише, — сказал я душе. — Жди без надежды,Ибо надеемся мы не на то, что нам следует; жди без любви,Ибо любим мы тоже не то, что нам следует; есть еще вера,Но вера, любовь и надежда всегда в ожидании.Жди без мысли, ведь ты не созрел для мысли:И тьма станет светом, а неподвижность ритмом.Шепчи о бегущих потоках и зимних грозах.Невидимый дикий тмин, и дикая земляника,И смех в саду были иносказаньем восторга,Который поныне жив и всегда указуетНа муки рожденья и смерти. Вы говорите,Что я повторяюсь. Но я повторю.Повторить ли? Чтобы прийти оттуда,Где вас уже нет, сюда, где вас еще нет,Вам нужно идти по пути, где не встретишь восторга.Чтобы познать то, чего вы не знаете, Вам нужно идти по дороге невежества.Чтобы достичь то, чего у вас нет, Вам нужно идти по пути отречения.Чтобы стать не тем, кем вы были, Вам нужно идти по пути, на котором вас нет.И в вашем неведенье — ваше знание,И в вашем могуществе — ваша немощь,И в вашем доме вас нет никогда.IV
Распятый врач стальным ножомГрозит гниющей части тела;Мы состраданье узнаёмВ кровоточащих пальцах, смелоБерущихся за тайное святое дело.Здоровье наше — в нездоровье.Твердит сиделка чуть живая,Сидящая у изголовья,О нашей отлученности от рая,О том, что мы спасаемся, заболевая.Для нас, больных, весь мир — больница,Которую содержит мот,Давно успевший разориться.Мы в ней умрем от отческих забот,Но никогда не выйдем из ее ворот.Озноб вздымается от ног,Жар стонет в проводах сознанья,Чтобы согреться, я продрогВ чистилище, где огнь — одно названье,Поскольку пламя — роза, дым — благоуханье.Господню кровь привыкли пить,Привыкли есть Господню плоть:При этом продолжаем мнить,Что нашу плоть и кровь не побороть,И все же празднуем тот день, когда распят Господь.V
Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие,Пожалуй, погубленное двадцатилетие entre deux guerres[27],Пытаюсь учиться употреблению слов, и каждый разВсе начинаю заново для неизведанной неудачи,Ибо слова подчиняются лишь тогда,Когда выражаешь ненужное, или приходят на помощь,Когда не нужно. Итак, каждый приступЕсть новое начинание, набег на невыразимостьС негодными средствами, которые иссякаютВ сумятице чувств, в беспорядке нерегулярныхОтрядов эмоций. Страна же, которую хочешьИсследовать и покорить, давно открытаОднажды, дважды, множество раз — людьми, которыхПревзойти невозможно — и незачем соревноваться,Когда следует только вернуть, что утрачено,И найдено, и утрачено снова и снова — в наши дни,Когда все осложнилось. А может, ни прибылей, ни утрат.Нам остаются попытки. Остальное не наше дело.Дом — то, откуда выходят в дорогу. Мы старимся,И мир становится все незнакомее, усложняются ритмыЖизни и умирания. Не раскаленный мигБез прошлого, сам по себе, без будущего,Но вся жизнь, горящая каждый миг,И не только жизнь какого-то человека,Но и древних камней с непрочтенными письменами.Есть время для вечера при сиянии звездИ время для вечера при электрической лампе(Со старым семейным альбомом).Любовь почти обретает себя,Когда здесь и теперь ничего не значат.Даже в старости надо исследовать мир,Безразлично, здесь или там.Наше дело — недвижный путьК иным ожиданьям,К соучастию и сопричастию.Сквозь тьму, холод, безлюдную пустотуСтонет волна, стонет ветер, огромное море,Альбатрос и дельфин. В моем конце — начало.УИЛФРЕД ОУЭНПеревод М. Зенкевича
Уилфред Оуэн (1893–1918). — Сын железнодорожного служащего. Учился в Лондонском университете. С самого начала первой мировой войны Оуэн служил в стрелковых частях, участвовал во многих военных операциях. Болезнь нервной системы послужила причиной его возвращения в Англию, где в госпитале он встретился с 3. Сассуном. В 1918 г. Оуэн вернулся на фронт, был награжден военным крестом и погиб за неделю до перемирия.
Уилфред Оуэн — крупнейший из «окопных поэтов». Изданные лишь в 1920 г., его стихи — горькое и гневное обличение ужасов войны, страстная защита права человека на жизнь. Поэзия Оуэна своим гуманистическим пафосом оказала влияние па английских поэтов 30-х годов (так называемая «школа Одена»). Включенные в том стихи У. Оуэна в переводе М. Зенкевича были опубликованы в «Антологии новой английской поэзии» (1937).
ЧАСОВОЙ
Мы заняли пустой блиндаж, и бошиУстроили нам ад, снаряды в рядЛожились, но не пробивали бреши.Дождь, водопадом сточным бурно пенясь,Развел по пояс топь, и скоро грязьПокрыла скользкой глиной скат ступенек.Остаток воздуха был затхл, дымясьОт взрывов, и в нем прели испареньяТех, кто здесь жил, оставив испражненья,А может, и тела… Мы скрылись тамОт взрывов, но один ворвался к нам,Глаза и свечи погрузив в потемки.И хлоп! бац! хлоп! Вдруг по ступенькам рухнулВ топь тухлую, в густой водоворотНаш часовой; за ним ружье, обломкиГранат германских, брызги нечистот.Ожив, он плакал, как ребенок слаб;«О сэр, глаза! Я слеп! Ослеп! Ослеп!»Я приподнес свечу к глазам незрячим,Сказав, что если брезжит свет пятном,То он не слеп, и все пройдет потом.«Не вижу», — он рыдал и взглядом рачьимТаращился. Его оставив там,Другого я послал ему на смену,Велел найти носилки непременно,А сам пошел с обходом по постам.Другие в рвоте кровью истекали,Один же утонул в грязи и кале, —Все это кануло теперь во мрак.Но одного я не забуду: как,Прислушиваясь к стонам часовогоИ к дрожи сломанных его зубов,Когда снаряды рушились и сноваПо крыше били, сотрясая ров, —Мы услыхали крик его: «СейчасЯ вижу свет!» Но свет давно погас.ОТПЕВАНИЕ ОБРЕЧЕННОЙ ЮНОСТИ
Где звон по павшим, словно скот на бойне?Лишь рев чудовищный от канонад,Да пулеметы трескотней нестройнойОтходную им второпях твердят.Колокола им не гудят издевкой,Не слышно пенья, лишь свирепый хорСнарядов завывает дикой спевкой,Да горны кличут их в пустой простор.Какие свечи им осветят ров?Не в их руках, в затмении их глазВдруг вспыхнут огоньки в последний раз.Бескровность лиц любимых — их покров.Взамен цветов — немая нежность грусти,И вечер шторы сумрачные спустит.ЗИГФРИД САССУН
Зигфрид Сассун (1836–1967). — Родился в Кенте, учился в Мальборо и Кембридже. Участник первой мировой войны, офицер. Награжден военным крестом. Так же как У. Оуэн, принадлежит к группе «окопных поэтов». В 1917 г. З. Сассун заявил, что «цели, ради которых ведется война, не стоят стольких страданий». Стихи Зигфрида Сассуна английская критика назвала «взрывом раскаленного добела гнева». После войны З. Сассун занимался литературной критикой, издал несколько книг стихов, но лучшее, что создано им, относится к периоду первой мировой войны. Среди книг Сассуна можно назвать «Сатирические стихи» (1926), «Воспоминания молодого офицера» (1930), «Дорога к краху» (1933).
Первым переводчиком стихов 3. Сассуна на русский язык был М. Зенкевич.
УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИПеревод Э. Шапиро
Затерянный в окопах средь болот,Он по настилу тащится и знаетЛишь то, что залпом взорван небосвод,Когда из мрака хлещет дождь… СтупаетБессильно, грузно. И, как вспышка света,Вопрос: «Что может хуже быть, чем это?»Он видел, как средь обгорелых пнейБежали немцы, бледные, как тени.Там был один, с лицом земли темней,Он умолял, тряслись его колени…Мы, как свиней, их резали… «К чертям!Есть то, о чем ты не расскажешь тамОтцу, который в тишине покоевЧитает вслух о подвигах героев».ДОЗОР В ТРАНШЕЯХПеревод Э. Шапиро
Разбуженный, продрогший, чуть живой,Я ощупью на пост проклятый свойБреду в сырую, слякотную раньИ слышу в тишине глухую браньВ землянках копошащихся людей.Стой! Вот опять над линией траншейСнарядов грохот и в провалах тьмыЗарницы ужаса в полях, где мыРазбили бошей; в мерзлых, как могила,Окопах люди ждут, застыв, без сил.«Носилки где? Кого-нибудь убило?»Зачем здесь кто-то вновь огонь открыл?.И небо тусклых звезд над головой висит.Я пробужден от сна, а мой сосед убит.МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКАПеревод М. Зенкевича
Сквайр гнал меня угрозою и ласкойНа фронт (при лорде Дарби). Там сквозь ад(У Пашендейля) брел я с перевязки,Хромая, в свой окоп, как вдруг снарядВ настил мостков ударил, и я в смрадИ грязь упал и сгинул в жиже вязкой.Сквайр за обедней видит на стенеМерцающее позолотой имя.«Пал смертью славных» — это обо мне,Оно стоит всех ниже под другими.Два года, мучаясь в страде кровавой,Во Франции за сквайра дрался я;Был в отпуске, и вот судьба моя —Какой еще желать мне большей славы?АЙЗЕК РОУЗЕНБЕРГПеревод Э. Шапиро
Айзек Роузенберг (1890–1918). — Родился в Бристоле, в семье рабочего. В четырнадцать лет А. Роузенберг уже начал работать, по учебу не бросил. В 1911 г. ему удалось поступить в Школу искусств. В 1915 г. был призван в армию, воевал и погиб на фронте в апреле 1918 г. Роузенберг— один из наиболее известных «окопных поэтов» первой мировой войны.
Поэт и художник, он остро переживал трагедию войны и принесенные ею страдания. Для стихов Роузенберга характерен судорожно-напряженный тон, напоминающий поэзию немецкого экспрессионизма того же периода.
РАССВЕТ В ТРАНШЕЯХ
В агонии ночная тьма —И время то же, что во дни друидов.Здесь лишь одно живое существоКасается меня —Смешная сардоническая крыса, —Когда я с бруствера срываю мак,Чтоб за ухо заткнуть.Глупыш, тебе была бы крышка, знай ониТвои симпатии космополита(И антипатии бог весть какие).Сейчас коснулась ты руки английской,А завтра то же сделаешь, наверно, для германца,Уж коли по душе тебе шнырятьСреди зеленых спящих. И самаТы сгустком кажешься зеленымСредь этих строгих глаз и мощных телАтлетов, менее удачливых, чем ты,Покорных прихотям убийстваИ распростертых в пропастях земли,В полях разрытых Франции.Что видишь в наших ты глазах, когдаСкрежещет сталь и пламя бьетсяВ застывших небесах?Откуда дрожь — откуда ужас в сердце?А маки, взросшие из вен людских,Все падают и падают…А мой, торчащий за ухом, живетИ только побелел слегка от пыли.БЕССМЕРТНЫЕ
Я их убил, но вновь и вновьОни вставали на пути.Ни днем, ни ночью я не могОт них ни скрыться, ни уйти.В бреду рванулся я — и вдругИх кровь на пальцах ощутил.Но все упрямей и страшнейОни вставали из могил.Я убивал и убивал,Напившись крови допьяна, —Но поднимались вновь они,Ведь в шутку гибнет Сатана.Я думал, Дьявол спит в вине,Считал, что с женщиной он схож.Я Вельзевулом звал его.Теперь он — мерзостная вошь.ХЬЮ МАК-ДИАРМИД
Хью Мак-Диармид (род. в 1892 г.). — Псевдоним крупнейшего шотландского поэта Кристофера Меррея Грива. Лидер так называемого «Шотландского литературного возрождения», ставящего своей целью возрождение традиций национальной поэзии и создание новой поэзии на родном языке. X. Мак-Диармид — один из основателей Шотландской националистической партии. Впоследствии стал коммунистом. В 1970 г. и 1972 г. вышли в свет поэтические книги Хью Мак-Диармида «Еще раз избранные стихи» и «Антология стихов». Поэт обращается к истории Шотландии, критикует современное буржуазное общество, воспевает простой люд своей родины. Он пользусчся как традиционными балладными размерами, так и свободным стихом. Пишет на шотландском и английском языках.
С ГОРДОСТЬЮПеревод А. Ибрагимова
Шотландия! Уже давноЖелание одноВ душе моей сыновьей:Воспеть в бессмертном словеДа будет мне даноТвой трудный путь. Я вправеВ неповторимом сплавеСоединить презреньеИ светлое прозренье.Так на лице постылойЗабывчивой рукоюРисуют с тайным пыломЛицо совсем другое.РОБЕРТ ГРЕЙВЗ
Роберт Грейвз (род. в 1895 г.). — Родился в Лондоне; его отец— известный ирландский поэт А.-П. Грейвз. Во время первой мировой войны Р. Грейвз пошел добровольцем на фронт; служил в одном полку с 3. Сассу-пом. После войны учился в Оксфордском университете, преподавал историю английской литературы в Каире и на Майорке.
Грейвз начал печататься в 1910-е годы. Его перу принадлежат несколько томов прозы и множество поэтических сборников. Последние из них — «Стихи 1971–1972» (1972), «Трудные вопросы, легкие ответы» (1972). Дисгармонии современной жилш и современных человеческих отношений противостоит в стихах Р. Грейвза мечта о вечно прекрасном. Сложная звуковая система, внутренние рифмы, ритмическое богатство придают своеобразное звучание каждому стихотворению поэта.
В 30-е годы стихи Р. Грейвза на русский язык переводила С. Map. В 1965 г. вышла в свет книжка его детских стихов «Скрипка за пенни» (изд-во «Детская литература», перевод А. Сергеева). Стихи Р. Грейвза публиковались также в журнале «Иностранная литература» (1968 г.).
ЧЕРТ ДАЕТ СОВЕТЫ ПИСАТЕЛЮПеревод А. Сергеева
Пускай читатель рассуждает злобно,Что, дескать, надо врать правдоподобно,Его слова — пустая болтовня.Писатель, лучше слушайся меня.Во-первых, не усердствуй в описаньеХарактеров, страстей и злодеяний:Чтоб ложь твоя не потрясла основ,Бери пример с отъявленных лгунов, —А не лгунишек, врущих что попало,Об истине не думая нимало.Надергай отовсюду громких фраз,Нелепых сцен и пошленьких прикрас,И пусть без всякой связи меж собоюСкитаются бесцветные героиИ удивляют вздорностью своейСебя, тебя и остальных людей.Когда найдешь, что дальше врать нет мочи,Поставь лирическое многоточье:Рассказ мой, дескать, кончен, как ни жаль,К чему еще идея и мораль?А что концы не сводятся с концами —Так в жизни тоже так. Судите сами.ВЕДЬМИН КОТЕЛОКПеревод А. Сергеева
Внезапно пал туман, окутав местность,И пешеход, взобравшийся на холм,С дороги сбился — без ориентировИ без тропинки он пытался триждыСпуститься вниз, но трижды выходилК дымящемуся, словно котелок,Поросшему осокой водоему,Перед которым был огромный камень.И, выйдя в третий раз на это место,Он понял: это ж «Ведьмин Котелок» —О нем ему рассказывали раньше,А вот теперь, благодаря туману,Он ползает вокруг него, как муха.Замшелые округлые каменьяСкользили вниз, сквозь папоротник мчалисьБурлящие хмельные ручейки —Он разомкнул порочный круг блужданийИ шел все вниз и вниз, а на путиВстречались то озера, то болота,То крепостные стены валунов.Разбитый при паденье локоть саднил,Кровь запеклась лепешкой на щеке,Пот лил ручьями, и в глазах рябило.В конце концов, как будто пожалевШального пешехода, перед нимВозник шалаш, и рядом груды торфаИ долгожданные следы колес.По колеям он вышел на дорогу,Которая вела и вверх и вниз.Туман по-прежнему скрывал окрестность,И пешеход избрал легчайший путьИ зашагал, как прежде, вверх и вниз.Он шел в тумане, как во сне. УсталостьВалила с ног, но ровная дорогаУверенно вела его куда-то,И он почти бежал, когда из мглыВдруг выступил дорожный указатель.Он подбежал к нему и прочитал:«Семнадцать миль…», а до чего, неясно —Дожди и солнце превратили в ребусНаписанное на дощечке слово.Тогда он глянул на другую стрелку,Которая указывала вверх.На ней стояло: «„Ведьмин Котелок“ —Полмили». Быть не может! А ведь онКарабкался по кручам два часа!…Какой-то местный весельчак повесилНа эту стрелку дохлую змею.Вдали ревел охрипший бык. ТуманПо-прежнему окутывал окрестность……И тут он рассердился…ВОЛШЕБНАЯ КАРТИНКАПеревод А. Сергеева
Валялось где-то зеркальце,Нашел мальчишка зеркальце,Мальчишка глянул в зеркальцеИ вдруг как закричит:«Там злой противный карлик,Лохматый грязный карлик,Он рот разинул, карлик,И на меня глядит!»Отец мальчишки был моряк,С медалью на груди моряк,Увидел зеркальце морякИ тоже закричал:«Ура! Да это Нельсон,Не спорьте, это Нельсон,Нет, право, это Нельсон,Наш славный адмирал!»Тогда жена увидела,У мужа вдруг увидела,Предмет в руках увиделаИ глянула в предмет.Как закричит: «Ты разлюбил,Меня, проклятый, разлюбил,Ты дрянь такую полюбил,И вот ее портрет!»«Позволь, да это ж Нельсон,Не видишь разве, Нельсон,В матросской форме Нельсон,И вот медаль видна».«Ты лжец!» — жена кричала,«Ты лжешь!» — жена кричала,«Не лги! — жена кричала. —Признайся, кто она?»А мимо ехал пастор,На тощей кляче пастор,Услышал, значит, пастор,Что ссорится народ.Глядит — стоит мальчишка,Напуганный мальчишка,Дрожит, кричит мальчишкаИ в три ручья ревет.Тут руку поднял пастор,Призвал к молчанью пастор,И спрашивает пастор:«Что здесь произошло?»Мальчишка крикнул: «Карлик,Противный злющий карлик,Лохматый грязный карликЗабрался под стекло!»Жена рыдает: «Разлюбил,Отец, меня он разлюбил,Он дрянь такую полюбил,Смотрите, вот она!»Муж объясняет: «Нельсон,Отец, ведь это Нельсон,Смотрите сами — Нельсон,Пускай не врет жена!»Тут пастор глянул в зеркальце,Увидел что-то в зеркальце,А что там было в зеркальце,Не понял пастор сам.И он сказал: «Я эту вещь,Необъяснимейшую вещь,Неизъяснимейшую вещьВозьму к себе во храм».ВИТОЙ ПОЛЕТПеревод И. Озеровой
Капустницы полет витой(Его идиотизм святой)Не изменить, ведь жизнь пройдет,Пока поймешь прямой полет.Однако знать — не значит мочь!Она витает наугадК надежде, к богу — и назад.Стриж — акробат, но даже онТаланта этого лишен.МОЕ ИМЯ И ЯПеревод И. Озеровой
Мне имя присвоил бесстрастный закон —Я пользуюсь им с тех пор,И правом таким на него облечен,Что славу к нему приведу на поклонИль навлеку позор.«Он — Роберт!» — родители поняли вмиг,Вглядевшись в черты лица,А «Грейвз» — средь фамильных реликвий иныхДосталось в наследство мне от родныхСо стороны отца.«Ты Роберт Грейвз, — повторял мне отец, —(Как пишется — не забудь!),Ведь имя — поступков твоих образец,И с каждым — честный он или подлец —Безукоризнен будь».Хотя мое Я незаконно со мной,Готовое мне служить,Какой мне его закрепить ценой?Ведь ясно, что Я сгнию под землей,А Роберту Грейвзу жить.Отвергнуть его я никак не могу,Я с ним, как двойник, возник.Как личность, я звуков набор берегу,И кажется, держит меня в долгуЗапись метрических книг.Имя спешу я направить вперед,Как моего посла,Который мне кров надежный найдет,Который и хлеб добудет и медДля моего стола.И все же, поймите, я вовсе не онНи плотью моей, ни умом,Ведь имя не знает, кто им наречен…В мире людей я гадать обреченИ о себе и о нем.УТРАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬПеревод Г. Симановича
От горя стал всевидящ онИ тайне роста причащенТравы и листьев; между деломГлядит на мир сквозь монолитИль наблюдает, как летитДуша, расставшаяся с телом.Ты не сказал — уж слышит он,К нему — всех звуков вереницы.Другим невнятный, писк мокрицыВ его ушах рождает звон.Поверите ль, он даже слышит,Как травы пьют, личинки дышат,Как моль, зубами скрежеща,Сверлит материю плаща,Как муравьи, стеная тяжко,В гигантской движутся упряжке;Скрипят их жилы, каплет пот;Он слышит, как паук прядет,Как в этой пряже мухи тонут,Бормочут, стонут…Стал острым слух его и взор.Он бог. А может быть, он ворВ бессонном, суетном стремленьеВернуть любовь хоть на мгновенье…ПРОМЕТЕЙПеревод И. Озеровой
К постели прикован я был своей,Всю ночь я бессильно метался в ней.Напрасный опять настает рассвет,И гриф на холме лучами согрет.Я вновь, подобно титанам, влюблен,К вечерней звезде иду на поклон,Но эта костлявая птица опятьЖелает прочность любви испытать.Ты, ревность, клюв орошая в крови,Свежую печень по-прежнему рви.Не улетай, хоть истерзан я весь,Коль та, что ко мне привлекла тебя, — здесь.ХУАНУ[28] В ДЕНЬ ЗИМНЕГО СОЛНЦЕСТОЯНИЯПеревод В. Британишского
Есть повесть, и единственная повесть,Чтоб ты другим поведал,Ученый бард или младенец чудный;Лишь ей должны служить и стих и стиль,Те, что блестят поройВ простых повествованьях, заблудившись.Опишешь ли все месяцы деревьев,Диковинных зверей,Птиц, что вещают волю Триединой?Иль Зодиак, что медленно кружитсяПод Северным Венцом,Тюрьмой всех истинных царей-героев?Вода, ковчег и женщина, и вновьВода, ковчег, богиня:Царь-жертва вновь свершает, не колеблясь,Круг предназначенной ему судьбы,Двенадцать витязей призвав следитьСвой звездный взлет и звездное паденье.Расскажешь ли о Деве среброликой,К чьим бедрам рыбы льнут?В левой руке богини — ветвь айвы,Пальчиком правой манит, улыбаясь.Как может царь спастись?По-царски за любовь он платит жизнью.Или о хаосе, родившем змея,В чьих кольцах — океан,В чью пасть герой, меч обнажая, прыгнетИ в черных водах, в чаще тростника,Бьется три дня, три ночи,И воды изрыгнут его на берег?Падает снег, ухает ветер в трубах,А в бузине — сова,Страх, сердце сжав, ждет чаши круговой,Скорби, как искры, вверх летят, и стонетРождественский огонь:Есть повесть, и единственная повесть.Представь богиню милостивой, мягкой,Но не забудь цветы,Что в октябре топтал свирепый вепрь.Белым, как пена, лбом она манила,Глаз голубым безумьем,Но все сбылось, что ею обещалось.БЕЛАЯ БОГИНЯ[29]Перевод И. Озеровой
Ее оскорбляют хитрец и святой,Когда середине верны золотой.Но мы, неразумные, ищем ееВ далеких краях, где жилище ее.Как эхо мы ищем ее, как мираж —Превыше всего этот замысел наш.Мы ищем достоинство в том, чтоб уйти,Чтоб выгода догм нас не сбила с пути.Проходим мы там, где вулканы и льды,И там, где ее исчезают следы,Мы грезим, придя к неприступной скале,О белом ее прокаженном челе,Глазах голубых и вишневых губах,Медовых — до бедер — ее волосах.Броженье весны в неокрепшем росткеОна завершит, словно мать, в лепестке.Ей птицы поют о весенней поре.Но даже в суровом седом ноябреМы жаждем увидеть среди темнотыЖивое свеченье ее наготы.Жестокость забыта, коварство не в счет,Не знаем, где молния жизнь пресечет.ДИКИЙ ЦИКЛАМЕНПеревод А. Сергеева
Спросила тихо: — Чем тебе помочь? —Я дал ей лист бумаги: — Нарисуй цветок!И, закусив губу, она склонилась —О, этот смуглый лоб! — над белою бумагойИ мне нарисовала дикий цикламен,Майоркский, наш (сейчас еще зима),Чрезмерно пышный, — и с улыбкойПустила мне по воздуху рисунок:— Не получилось! — Я же ощутил,Что комнату заполнил запах цикламена.Она ушла. Я спохватился вдруг,Что я хочу ее улыбкой улыбнутьсяИ, как она, сверкнуть глазами… тщетно!Тут я забылся: у меня был жар,И врач ее впускал на пять минут.РУБИН И АМЕТИСТПеревод А. Сергеева
Их две: одна добрее хлеба,Верна упрямцу-мужу,Другая мирры благовонней,Верна одной себе.Их две: одна добрее хлебаИ не нарушит клятвы,Другая мирры благовоннейИ клятвы не дает.Одна так простодушно носитРубин воды редчайшей,Что люди на него не смотрят,Сочтя его стекляшкой.Их две: одна добрее хлеба,Всех благородней в городе,Другая мирры благовоннейИ презирает почести.Ей грудь украсил аметист,И в нем такая даль,Что можно там бродпть часами —Бродить и заблудиться.Вокруг чела ее кругиОписывает ласточка:И это женственности нпмб,Сокрытый от мужчин.Их две: одна добрее хлебаИ выдержит все бури,Другая мирры благовонней,Все бури в ней самой.БЕАТРИЧЕ И ДАНТЕПеревод А. Сергеева
Он, сумрачный поэт, в нее влюбился,Она, совсем дитя, в любовь влюбиласьИ стала светом всей судьбы поэта.Дитя, она невинно лепетала —Ей душу не смущали подозренья.Но женщина жестоко оскорбилась,Что из ее любви своей любовьюПоэт без спроса создал целый мир —К своей бессмертной славе.ТРАДИЦИОНАЛИСТПеревод А. Сергеева
Уважай упрямую непобедимостьТого, кто верен традициям, —Его руки спокойны, но онГотов их сжать в кулаки,Чтобы дать отпор негодяю,И готов карабкаться в горыИль шагать хоть неделю к морю.А если за ним шли чудеса —Как и за тобой, — они былиЛишь поблажками возраста тем из мужчин,Какие и в наше время способны любитьНастоящих женщин — таких, как ты.СЕСИЛ ДЭЙ-ЛЬЮИС
Сесил Дэй-Льюис (1904–1972). — Родился в Ирландии, в семье священника. Принадлежал к группе так называемых «оксфордских поэтов», выступивших в 30-е годы и утверждавших гражданственность поэзии. Несмотря на тяготение преимущественно к пейзажной и любовной лирике, С. Дэй-Льюис и в годы после второй мировой войны не отказался от идеи активного вмешательства человека в окружающую жизнь. Стихи С. Дэй-Лыоиса отличаются внешней простотой и ясностью мысли. Последние книги поэта — «Калитка» (1962), «Комната» (1965), «Шепот корней» (1970). В 1968 г. С. Дэй-Льюис был удостоен почетного звания поэта-лауреата.
Поэт известен также как автор детективной прозы (под псевдонимом Николас Блейк).
На русском языке стихи С. Дэй-Льюиса публиковались с середины 30-х годов в переводах Ю. Анисимова, С. Боброва, С. Map, И. Романовича.
БЫЛОЕ НЕ ВОССТАНЕТ, СЛОВНО ФЕНИКСПеревод А. Ибрагимова
Былое не восстанет, словно феникс.С трехбашенных небес уже не хлынетДождь золотой[30], отколдовал закат,В тени деревьев усыплявший боль.Но радость возвратится: по зарубкамОтыщет путь обратный. Вспыхнет свет.В знакомых жестах изольется пыл,И ты во всем познаешь полноту.Тогда-то, знай, любимая, конецБеспечной пляске жаворонка в небе.Волной тепла закончится весна,И окоем отяжелеет хмурый.Ты наливайся миротворной силойИ молча вместе с тучами расти.Все вызрело — колосья и плоды.Пришла пора — и ты затяжелела.ВЫ, КТО АНГЛИЮ ЛЮБИТПеревод Г. Симановича
Вы, кто Англию любит и не глух к ее музыке —К медленному, умиротворенному шествию облаков,К ясным ариям света, трепещущим над холмами ееВ сопровождении мирных аккордов лета;К контрапункту листвы в резвом западном ветре,К восхитительному аллегро цветов и рекиИ к ударам меди из леса в декабрьской коде:Слушайте! Слышите, как ворвалась и окрепла новая тема?Вы, кто мчится в тандеме и в одиночкуПо широким шоссе под апрельским солнцемИли грустит над озерами, в которых лесистые склоныОтражаются пламенем листьев — ваших надежд листопадом;Бродяги и велосипедисты, неуемные экскурсанты,Беженцы из богом проклятых дыр и нищих селений —Знаю, вы ищете новую землю, вам нужен спаситель,Чтоб утвердилось долгое братство и честь возродилась.Вы, кто любит покой и домашний уют и счастлив уж тем,Что птиц наблюдает, и может в крикет играть,И может за всех беззаботно платить у буфетной стойки, —Вы тоже бредете мимо покинутых мельниц и ветхих сараев,Клейменных отчаяньем. Вы, с сердцами на мертвой точке, —Ваш убыток тем больше, чем глубже сознанье беспомощности.Мы вам откроем секрет, добавим чуточку тоника:Подчинитесь грядущему ангелу, лекарю нового типа.Но прежде всего вы, доведенные до крайности, жертвыБезжалостной супермашины, говорящие «хватит», —В креслах ли вы развалясь, себя, бессильных, осмеиваете,Бережетесь ли голода, банд и шпионов,Сшш копя, негодование сдерживая, —Вам больше не нужно драться вслепую, враг перед вами.В означенный час вы будете в первых рядах,Вы, фонарщики силы, сварщики нового мира.С КЕМ ВЫ, ПОЭТЫ ВОЙНЫ?Перевод Г. Симановича
Они прибрали к своим рукамРынок, церковь и правосудье,И подобрались к нашим стихам:Пойте свободу, сыны словоблудья!Логику эпохи надо учесть —Для вечных строк не найдется темы.И с грезами простились всё мы,Чтоб хуже не было, чем есть.КЛЕН И СУМАХПеревод И. Озеровой
Клен и сумах вдвоем над осенью парят,Взгляни: их письмена так ярко заалели, —За эти изжелта-багровые неделиИз всех закатов ткут они земле наряд.Вам, листья, кровь дана от целой жизни года.Какой с востока плыл фламинговый восход!Какой закат стекал по кронам целый год,Чтоб в славу хрупкую одела вас природа.И человек, как лист, однажды упадет,Снаружи пепельный, внутри кровоточащий.Осенний отсвет многоцветной чащиНемыслим в тупике, где он конец найдет.О, первозданный свет и небосклон в огне,За всех, кто обречен, кричите вы во мне.ВСЕ УШЛОПеревод И. Озеровой
Вот море высохло. И бедность обнажилась:Песок, и якорь ржавый, и стекло;Осадок прежних дней, когда светлоПробиться радость сквозь сорняк решилась.А море, слепо, словно свет жестокий,Прощало мне прозренье. Сорняки —Мои мгновенья, ум — солончаки,Бесплоден плоти голос одинокий.И время высохло, и призрачны приливы,Ловлю натужно воздуха глоток…Молю, чтобы вернулось море вспять,Опять пусть будет добродетель лжива.Нахлынь на мой иссушенный песок,Чтоб жизнь иль смерть мне, как свободу, дать!ЛУИС МАК-НИС
Луис Мак-Нис (1907–1963). — Родился в Белфасте, в семье протестантского епископа; учился в Оксфордском университете. Входил в группу поэтов «оксфордской школы». Так же как Уистен X. Оден, участвовал на стороне республиканцев в гражданской войне в Испании.
Первый сборник, «Стихи», был издан в 1935 г. Как и Оден, писал сатиры, направленные против буржуазного общества; но в его сатирическихстихах чувствуется влияние элиотовского нигилизма. В одном из своих последних стихотворений, «Ист Коукер», Мак-Нис писал: «Мы лишь пытаемся научиться, как пользоваться словами. Остальное не наше дело».
ВОЛЫНКАПеревод А. Сергеева
Ни к чему нам карусели, ослики и ряженые,Лучше дайте нам «роллс-ройс» и ход к замочной скважине.У них трико из крепдешина, туфли из кожи питона,На полу тигровая шкура, на стене голова бизона.Джон Макдональд мертвеца запихнул под стол ногою,А когда тот стал оживать, добил его кочергою,Продал глаза его как сувениры, кровь разлил в бутылиИ выдал за виски, а кости себе оставил на гантели.Ни к чему Гурджиев-йога, ни к чему Блаватская,Лучше дайте юбку в таксо и растущую акцию.Энн Макдугал пошла доить и по дороге увязла,Прочухалась под граммофонные звуки старого венского вальса.Ни к чему девичья гордость и бесплатные школы,Лучше дайте шины «Данлого» и — черт латай проколы!Лорд О’Фелпс орал на праздник, что он трезвей всех в мире,А как начал считать свои ноги, насчитал четыре.Миссис Кармайкл после родов объявила банкротство:«Хватит шестерых, устала от перепроизводства».Ни к чему политиканство, ни к чему газеты,Лучше дайте маме пособье, а детишкам конфеты.Вилли Меррей о банкноту порезался до кровиИ замотал пораненный палец шкурой эйршпрской коровы.Братец его преуспел в путину; что касается братца,Так он улов свой выбросил в море, а сам пошел побираться.Ни к чему «Селедка-Юнион», ни к чему Писание,Лучше дайте пачку окурков, а то у нас руки не заняты.Ни к чему нам стадионы, кино и прочие фокусы,Ни к чему нам койки в деревне и глянцевитые фикусы.Ни к чему обещанья партий, предвыборные песенки,Лучше просиживать дома штаны и вешать шляпу на пенсию.Все ни к чему, моя малышка, все ни к чему, мой светик,Каждый день набиваешь мозоли, а деньги уносит ветер.Барометр падает час от часу, падает год от году,Поди разбей, проклятый барометр — не исправишь погоду.ВОСКРЕСНОЕ УТРОПеревод П. Грушко
Вдруг с городского шоссе наплывает стайка нестройных нот,Звуки, вильнув хвостами, как рыбки, уплывают за поворот,И сердце твое забьется и скажет: «За руль!» Мелькают столбы,И стелется воскресное утро ярмаркою судьбы.Сочти этот день самоцелью и это Теперь назубок разучи,В музыку облачись и до Хиндхема, словно пуля, домчи,Режь виражи, отрывая колеса и обгоняя ветра,Пока не поймаешь за краешек платья запыхавшееся Вчера,Пока не вылущишь из Недели этот день, этот свет,Похожий на небольшую вечность, на закованный в рифмы сонет.Но что там стонет? Церковь отверзла восемь колоколов:Устами смерти они неустанно тебе говорят без словО том, что ни музыка, ни движенье тебе уйти не даютОт будней, которые мало-помалу убивают тебя — и убьют.УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН
Уистен Хью Оден (1907–1973). — Родился в Йорке, учился в Оксфорде; входил в группу поэтов «оксфордской школы». Во время гражданской войны в Испании Оден служил в санитарном батальоне республиканских войск. Первые стихи Одена были опубликованы в 30-е годы, именно тогда были созданы его лучшие, остросоциальные произведения (сб. «Стихи», 1930, «Ораторы», 1932, и поэма «Испания», 1937, переведенная на русский язык в 1938 г. М. Зенкевичем). В 1938 г. поэт переехал в США и в 1948 г. получил американское гражданство; в 1972 г. вернулся в Англию. В последних поэтических книгах Одена («О доме», 1965, «Город без стен», 1969, и «Послание крестнику и другие стихотворения», 1969) настойчиво звучит тема больного человека и больного мира, тема человеческого одиночества в «асфальтовой пустыне». Не приемля современного мира, поэт страдает от горького сознания невозможности что-либо в нем изменить.
ХВАЛА ИЗВЕСТНЯКУПеревод А. Сергеева
Переменчивых нас постоянная ностальгияВозвращает к известняку, ибо этот каменьРастворяется в море. Вот они, круглые склоныС надземным запахом тмина, с подземной системойПещер и потоков; прислушайся, как повсюдуКудахчут ручьи — и каждый свое озеркоНаполняет для рыб и свой овраг прорезаетНа радость ящеркам и мотылькам; вглядисьВ страну небольших расстояний и четких примет:Ведь это же Мать-Земля — да и где еще можетЕе непослушный сын под солнцем на камнеРазлечься и знать, что его за грехи не разлюбят,Ибо в этих грехах — половина его обаянья?От крошащейся кромки до церковки на вершине,От стоячей лужи до шумного водопада,От голой поляны до чинного виноградника —Один простодушный шаг, он по силам ребенку,Который ласкается, кается или буянит,Чтоб обратить на себя внимание старших.Теперь взгляни на парней — как по двое, по троеОни направляются в горы, порой рука об руку,Но никогда, слава богу, не по-солдатски в ногу;Как в полдень в тени на площади яростно спорят,Хотя ничего неожиданного друг другуНе могут сказать — как не могут себе представитьБожество, чей гнев упирается в принципИ не смягчается ловкою поговоркойИли доброй балладой: они привыкли считать,Что камень податлив, и не шарахались в страхеПеред вулканом, чью злобу не укротишь;Счастливые уроженцы долин, где до целиЛегко дотянуться или дойти пешком,Никогда они не видали бескрайней пустыниСквозь сетку самума и никогда не встречалиЯдовитых растений и насекомых в джунглях —Да и что у нас может быть общего с этой жутью!Другое дело сбившийся с толку парень,Который сбывает фальшивые бриллианты,Стал сутенером или пропил прекрасный тенор —Такое может случиться с каждым из нас,Кроме самых лучших и худших… Не от того лиЛучших и худших влечет неумеренный климат,Где красота не лежит на поверхности, свет сокровенней,А смысл жизни серьезней, чем пьяный пикник.«Придите! — кричит гранит. — Как уклончив ваш юмор,Как редок ваш поцелуй и как непременна гибель!»(Кандидаты в святые тихонько уходят.) «Придите! —Мурлыкают глина и галька. — На наших равнинахПростор для армий, а реки ждут обузданья,И рабы возведут вам величественные гробницы;Податливо человечество, как податлива почва,И планета и люди нуждаются в переустройстве».(Кандидаты в Цезари громко хлопают дверью.)Но самых отчаянных увлекал за собоюДревний холодный свободный зов океана:«Я — одиночество, и ничего не требуюИ ничего не сулю вам, кроме свободы;Нет любви, есть только вражда и грусть».Голоса говорили правду, мой милый, правду;Этот край только кажется нашим прекрасным домом,И покой его — не затишье Истории в точке,Где все разрешилось однажды и навсегда.Он — глухая провинция, связанная тоннелемС большим деловитым миром и робко прелестная —И это всё? Не совсем: каков бы он ни был,Он соблюдает свой долг перед внешним миром,Под сомнение ставя права Великих СтолицИ личную славу. Поэт, хвалимый за честность,Ибо привык называть солнце солнцем,А ум свой Загадкой, здесь в своей тарелке:Массивные статуи не принимают егоАнтимифологпческий миф; озорные мальчишкиПод черепичными переходами замкаОсаждают ученого сотней житейских вопросовИ соображений и этим корят за пристрастьеК отвлеченным аспектам Природы; я тоже слыхалТакие упреки — за что и сколько, ты знаешь.Не терять ни минуты, не отставать от ближних,И ни в коем случае не походить на животных,Которые лишь повторяют себя, ни на каменьИ воду, о которых заранее все известно —Вот суть Англиканской Обедни; она утешаетМузыкой (музыку можно слушать где хочешь),Но нет в ней пищи для зренья и обонянья.Если мы видим в смерти конечную данность,Значит, мы молимся так, как надо; но еслиГрехи отпустятся и мертвецы восстанут,То преображение праха в живую радостьНевинных атлетов и многоруких фонтановЗаставляет подумать подальше: блаженным будетБезразлично, с какой колокольни на них посмотрят,Ибо им утаивать нечего. Мой дорогой,Не мне рассуждать, кто прав и что будет потом.Но когда я пытаюсь представить любовь без изъянаИли жизнь после смерти, я слышу одно струеньеПодземных потоков и вижу один известняк.В МУЗЕЕ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВПеревод П. Грушко
На страданья у них был наметанный глаз.Старые мастера! Как учтиво они замечали,Где у человека болит, как это отзывается в нас,Когда кто-то ест, отворяет окно или бродит в печали,Как рядом со старцами, которые почтительно ждутБожественного рождения, всегда есть дети,Которые ничего не ждут, а строгают коньками прудУ самой опушки, — художники этиЗнали — страшные муки идут своим чередомВ каком-нибудь закоулке, а рядомСобаки ведут свою собачью жизнь, повсюду содом,А лошадь истязателя спокойно трется о дерево задом.В «Икаре» Брейгеля[31], в гибельный миг,Все равнодушны, пахарь — словно незрячий:Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,Но для него это не было смертельною неудачей, —Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоноВоды, а легкий корабль, с которого не моглиНе видеть, как мальчик падает с небосклона,Был занят плаваньем, все дальше уплывал от земли.РОМАНИСТПеревод Э. Шустера
Затянутых в талант, как в вицмундиры,Поэтов по ранжиру ставим мы;Одни корпят, заброшенны и сиры,Другие вдруг напьются сулемы,А третьи мчат, как лихачи-гусары.Ну а тебе бороться предстоитС правдивостью и со свободой дара,Чтоб обрести для нас привычный вид.Во имя этого придется скукуВпитать тебе, и суше стать стократ,Лжеправедности изучить науку,Воспеть разврат, когда того хотят,И мучаться, как от сердечной боли,За выпавшие нам свинячьи роли.ПАМЯТИ ЙЕЙТСА(Скончался в январе 1939 года)Перевод А. Эппеля
I
Он исчез в тусклой стуже:Оцепенели реки, опустели аэропорты,Снег исказил статуи,Ртуть падала во рту блекнувшего дня.О, вся метеорология согласна —День этой смерти был тусклым холодным днем.Далеко от его умираньяВолки продолжали бегать по лесам.Сельскую речку не обольстили тонные парапеты.Глаголы траураНе пустили в строки смерть.А для него был последний полдень самого себя,Полдень санитарок и шепотов;Окраины тела взбунтовались,Перекрестки разума пустовали,Предместья обезголосило молчанье,Родники чувств иссякли;Он воплотился в своих почитателей.И вот, разбросанный по сотням городов,Он без остатка отдан незнакомым чувствам,Дабы обрести счастье в иных лесахИ расплачиваться по законам чужой совести.Слова умершегоПресуществляются в живущем.Но в значительном и галдящем завтра,Где рычит биржевик,А бедняк притерпелся к бедности,И в одиночке своего «я» всякий почти убежденВ собственной свободе,Несколько тысяч не забудут этот день,Как не забываешь день, в который совершил необычное.О, вся метеорология согласна —День этой смерти был тусклым холодным днем.II
Ты глупым был, как все; всё пережил твой дар:Тщету богатых женщин, тебя, твое старенье,Тебя до стихотворства довела безумная Ирландия.Сейчас в Ирландии бред и погода те же —Поэзия ничто не изменяет, поэзия живетВ долинах слов своих; практические людиЕю не озабочены; течет на юг, чиста,Она от ранчо одиночеств и печалейДо стылых городов, где веруем и умираем мы, и выживаетСама — событье и сама — уста.III
Отворяй врата, погост, —Вильям Йейтс — почетный гость!Бесстиховно в твой приютЛег Ирландии сосуд.Время, коему претитСмелых и невинных вид,Краткий положив пределСовершенству в мире тел,Речь боготворя, проститТех лишь, в ком себя же длит;Трус ли, гордый ли — у ногПолагает им венок.Время, коим был взращенРедьярд Киплинг[32] и прощен —И Клоделю[33] все простит,Ибо слог боготворит.Лают в европейский мракСворы тамошних собак,Всякий сущий там народЗлобу сеет — горе жнет.Объявляет каждый взорСвой мыслительный позор.Реки жалости в слезахЗаморожены в глазах.Пой, поэт, с тобой, поэт,В бездну ночи сходит свет.Голос дерзко возвышай,Утверди и утешай.Обрабатывая стих,Пой злосчастья малых сих,Пестуй на проклятье ихВертоград в строках своих.Пусть иссохшие сердцаНапоит родник творца,Ты в темнице их же днейОбучай хвале людей.1 СЕНТЯБРЯ 1939 ГОДАПеревод А. Сергеева
Я сижу в забегаловкеНа Пятьдесят ВторойУлице; в зыбком светеГибнут надежды умниковПозорного десятилетия:Волны злобы и страхаПлывут над светлой землей,Над затемненной землей,Поглощая личные жизни;Тошнотворным запахом смертиОскорблен вечерний покой.Пунктуальный ученый можетПеречислить наши грехиОт лютеровских временДо наших времен, когдаЕвропа сошла с ума;Наглядно покажет он,Из какой личинки возросШизофреничный бог:С букварем в сознанье вошло,Что тот, кому делают зло,Сам причиняет зло.Уже изгой Фукидид[34]Знал все наборы словО демократииИ все тиранов пути,И весь этот ветхий вздор,Рассчитанный на мертвецов.Он сумел рассказать,Как гонят науку прочь,Привычкой становится больИ беззаконьем закон.И все предстоит опять.В этот нейтральный воздух,Где небоскребы всеюСвоей высотой утверждаютВеличье Простых людей,Радио тщетно вливаетБессильные оправдания.Но кто еще может житьМечтою о процветании,Когда в окно сквозь стеклоВиден империализмИ международное зло?Люди за стойкой стремятсяПо-заведенному жить:Джаз должен вечно играть,А лампы вечно светить.На конференциях тщатсяОбставить мебелью доты,Придать им сходство с жильем,Чтобы мы, несчастные дети,Страшащиеся темноты,Брели в нечистом лесуИ не знали, куда бредем.Воинственная чепухаИз уст Высоких персонВ нашей крови жива,Как первородный грех.То, что безумец Нижинский[35]О Дягилеве[36] сказал,В общем, верно для всех:Каждое существоСтремится к недостижимому,Желает не всех любить,Но чтоб все любили его.Владельцы сезонных билетов,Из консервативного мракаПробуждаясь к моральной жизни,Клянутся себе поутру:«Я буду верен жене,И все пойдет по-иному».Просыпаясь, вступают воякиВ навязанную игру.Но кто поможет владыкам?Кто заговорит за немого?Кто скажет правду глухому?Мне дарован язык,Чтобы избавить от пут,От романтической лжиМозг человека в толпе,От лжи бессильных Властей,Чьи здания небо скребут.На свете нет Государств,В одиночку не уцелеть.Горе сравняло всех;Выбор у нас один —Любить или умереть.В глупости и в ночиМир беззащитный погряз;Мечутся азбукой Морзе,Пляшут во тьме лучи —Вершители и СправедливцыШлют друг другу послания.Я, как и все, порождениеЭроса и земли,В отчаянье всеотрицания —О, если бы я сумелВспыхнуть огнем утверждения!ЩИТ АХИЛЛАПеревод П. Грушко
Он ладит щит, а она глядит,Надеясь узреть на нем виноград,И паруса на дикой волне,И беломраморный мирный град,Но на слепящий глаза металлЕго искусная длань нанеслаПросторы, выжженные дотла,И небо, серое, как зола…Погасшая земля, где ни воды,Ни трав и ни намека на селенье,Где не на чем присесть и нет еды,И все же в этом сонном запустеньеВиднелись люди, смутные, как тени,Строй бесконечных башмаков и глаз,Пустых, пока не прозвучал приказ.Безликий голос — свыше — утверждал,Что цель была оправданно законной,Он цифры приводил и убеждал,Жужжа над ухом мухой монотонной, —Взбивая пыль, колонна за колоннойПошла вперед, пьянея от тирад,Чья логика была дорогой в ад.Она глядит, как он ладит щит,Надеясь узреть священный обряд,Пиршество и приношение жертв, —Нежных, увитых цветами телят, —Но на слепящий глаза металлДлань его не алтарь нанесла:В отсветах горна видит онаДругие сцены, иные дела…Колючей проволокой обнесенКакой-то плац, где зубоскалят судьи,Стоит жара, потеет гарнизон,Встав поудобнее, со всех сторонНа плац досужие глазеют люди,А там у трех столбов стоят, бледны,Три узника — они обречены.То, чем разумен мир и чем велик,В чужих руках отныне находилось,Не ждало помощи в последний мигИ не надеялось на божью милость,Но то, с каким усердием глумиласьТолпа над унижением троих, —Еще до смерти умертвило их.Она глядит, как он ладит щит,Надеясь атлетов узреть на нем,Гибких плясуний и плясунов,Кружащихся перед священным огнем, —Но на слепящий глаза металлЛегким мановеньем рукиОн не пляшущих поместил,А поле, где пляшут лишь сорняки…Оборвыш камнем запустил в птенцаИ двинул дальше… То, что в мире этомНасилуют и могут два юнцаПрирезать старца, — не было секретомДля сорванца, кому грозил кастетомМир, где обещанному грош ценаИ помощь тем, кто немощен, смешна.Тонкогубый умелец Гефест[37]Вынес из кузни Ахиллов щит.Фетида[38], прекрасногрудая мать,Руки к небу воздев, скорбит,Увидев, что оружейник ГефестВыковал сыну ее для войны:Многих сразит жестокий Ахилл,Но дни его уже сочтены.СЛОВАПеревод Э. Шустера
Из фразы совершенный мир творится,Где непреложность слова есть закон;Мы верим в то, что кем-то говорится:Для лживых слов не создано имен.Да, синтаксисом не поверишь лица;Нельзя из фразы сделать только фон,Поэтому для нас и небылица —Не просто в ухе неотвязный звон.И странно ли, что даже факты мнимы,Когда хватает нам словесных грез;Не плетью ли глагола мы гонимы,Когда нам ритм такой восторг принес?Так Рыцарю достанет пантомимыВзамен ответа на его вопрос.ДЖОРДЖ БАРКЕР
Джордж Баркер (род. в 1913 г.). — Родился в Лоутоне (Узссекс). Окончил политехническое училище. Литературное образование получил самоучкой. Преподавал историю английской литературы в университете. Некоторое время жил в Японии и США.
Джордж Баркер пишет стихи на предельном накале эмоций, отметающем даже мысль об образной и ритмической упорядоченности стиха; при этом, как бы борясь с самим собой, поэт иногда обращается к строгой форме сонета. Опираясь отчасти на опыт Д. Баркера, поэта раскованных чувств, поэтическая группа «Неклейменые» выступила в 50-е годы с тезисом о том, что личность поэта, его переживания имеют первичное значение для творчества.
Среди поэтических сборников Баркера — «Стихи» (1935), «Плач и триумф» (1940), «Сны в летнюю ночь» (1966), «Золотые цепи» (1968). Его ведущие темы — любовь, страдание, призвание человека и поэта.
На русском языке стихи Д. Баркера печатаются впервые.
ОТЦУ ДЖЕРАРДУ МЭНЛИ XОПКИНСУ[39], С. ДЖПеревод А. Ларина
Крыльями в небе лепя огневые глаголыВ чаше молчания, бредя кровавым грядущим,Перья закатные вечно роняет он долуИ красоту помещает в покойном и жгущем,Звучном дыхании слова — как птица простершемКогти над миром, его до утробы пекущим,Чудо вступает в стихи оглушительным маршем,Овладевая скопцом-стихотворцем летящим.Отче отчаянных — этих, кто множит воочиюСлаву глагола, взываю от имени клана,Что унаследовал разве что долю величия:О новобранец, взгляни из небесного станаИ укажи, кто тобою, счастливец, избранЕвангелистом высокого косноязычия.МОЕЙ МАТЕРИПеревод А. Ибрагимова
Всех ближе, всех дороже — и всех дальше,Она сидела, чуть навеселе,И хохотала — горная вершинаВ гудении сейсмических толчков.В ней не было ни капли зла и фальши.Могучим обаянием РаблеОна влекла сердца неудержимо,Как звуки марша — уличных щенков.Над головой ее — бомбардировщик,Но ей как будто и не слышен рев —Застыла, над столом нависнув круто.Опять, свои сомненья поборовши,Я верю: сбросив траурный покров,Она войдет в сияющее утро.ЛЕТНЯЯ ИДИЛЛИЯПеревод И. Озеровой
К исходу лета на сносях земляОт тяжести склоняет ветви книзу,Скрыв глубоко живую сладость соков,Она цветы выносит напоказ и золото,Усердно маскируя свой тайный сговор…Под покровом соковПокоится холодная зима,Покоится, произрастая, голод,Вмороженный в початки кукурузы.Под щедрым изобильем — обнищанье,И бедность, как богатство, клонит книзуТугие ветви, и нужда — зерно.Их облачи в великолепье лета и вкосьПроникни в кость, иль во владеньяхВесны ты ими овладей; под грудьюПространство пустоты, как пустоцвет, как призракПорочного цветка — размах нужды, ее давленьеНа зеницы духа, на существоБездеятельных тел, давленьеНа их передвиженье и на осуществление любви,Давление на жизнь, как в бездне моря,Становится порою нестерпимым,Хотя его обязаны стерпеть.Едва ослабит лето на мгновеньеДавленье это, многие встаютИ плещутся в реке или под вечерСпешат к увеселеньям, как в крольчатник,Рассыпанные в парке, как бумажки,Купаются в поту, как комары,А позже блуду предаются в спешке,Гонимы сторожем и полицейским, они играют,Как и я, мечтая об отдыхе, достатке, чистоте.Сады, как начинающие шлюхи,Регалии сезона выставляют,Когда их овевает смутный запах,Манящий чистотой и красотойМужчин, в кораллах светлых утонувших.Не только женщин обнажает лето, —Снимает пиджаки и полуголыхМужчин пускает в лодках по реке,Влача их пальцы по воде тенистой;Они спешат покорно за рекой,Сквозь тени волн выслеживают руку,Которой незачем искать свой берег.Лицо в воде — как яблоко гнилое.Соборы и строительные фирмыС их появленьем рушатся. Все громчеБетховена играют, чтобы эхоСумело в звуках утопить Уэльс,И ветер лета Средиземноморья,Как лебедь, белоснежный лебедь плыл.ДИЛАН ТОМАС
Дилан Томас (1914–1953). — Родился и получил образование в Суонси; работал репортером. В 1934 г. вышла в свет первая книга Д. Томаса — «18 стихотворений». Уже здесь наметились темы, к которым поэт будет возвращаться в течение всей своей жизни: философское осмысление бытия, миф об Адаме, созидающее слово. Подлинный демократизм творчества Д. Томаса, утверждение им жизни как величайшего блага сделали его ведущим поэтом 40-х годов. Его выступления по радио во время второй мировой войны пользовались чрезвычайной популярностью. После войны он стал одним из создателей Английского объединения писателей в защиту мира. Поэт сложных образов и конструкций, Д. Томас много экспериментировал в области стихосложения. Для него характерен эмоционально и образно насыщенный, интонационно напряженный стих. В целом творчество Д. Томаса как «поэзия чувства» обычно противопоставляется «интеллектуальной поэзии» Т.-С. Элиота. В 1946 г. вышел в свет сборник стихов «Смерти и рождения», написанных в основном в годы войны; затем последовали «Портрет художника как молодой собаки» (1950) и «Избранные стихи» (1952), куда Д. Томас включил восемьдесят девять лучших своих стихотворений.
На русском языке стихи Д. Томаса печатаются впервые.
ОТ АВТОРА[40]Перевод А. Сергеева
Этот день подходит к концу,А господь погоняет летоВ лососевом струенье солнца,В моем потрясенном прибоемДоме на сколах скал,Перемешанных с птичьим пеньем,Плавниками, плодами, пеной,Перед прыткой подковой леса,Над песками мокрых медузИ вдовьих рыбацких крестов,Над чайками и парусами,Где люди, черней ворон,Опускаются на колени,С облаками в обнимку тянутСети заката, а цаплиИ гуси почти в небе,И мальчишки кричат, и ракушкиГоворят о семи морях,Вечных водах вдалиОт девятидневной ночиГородов, чьи башни взметутсяПод ветхозаветным ветром,Словно стебли сухой соломы, —В моем непокойном домеЯ пою для вас, посторонних.(Хотя песня жжется, вздымаетМои косолапые звуки,Как пламя птиц — повернувшийсяК осени лес мирозданья).Я пою по хрупким листкамС отпечатками пальцев моря —Листки эти скоро сорвутся,Опадут, как листва с деревьев,Рассыплются и пожухнутНочью на черный день.В море всосан лосось,Соскользнуло солнце, немыеЛебеди бьют синевуВ исклеванных сумерках бухты,А я сшиваю бессвязныеЯвленья, и вы узнайте,Что я, переменчивый я,Славлю звезду, оглушеннуюЧайками, морем рожденную,Истерзанную человеком,Благословленную кровью.Вслушайтесь: это же мойГолос у рыб и обрывов!Всмотритесь: это же яСочиняю мычащий ковчегДля врученного мне Уэльса —Белые, словно овцы,Покорные фермы готовыПогрузиться в ревущие воды,Ибо красная ярость и страхРастопила льды на горах.Эй, забившиеся под сводыВластные гулкие совы,Лучи ваших лунных глазОзаряют загоны, пронзаютПоросших покоем предков!Эй, нахохленный голубь,В сумраке темный, почтиКак наш валлийский языкИли почтительный грач,С ветвей твое воркованье,Голубой колобродящий голосТоже слава лесамДля севших в лугах бекасов!Эй. щебечущий мир,Разинувший клювы от страхаПо осажденным отрогам!Эй, вбежавший в пятнистыйСвет на седле пригоркаПрыткий заяц, ты слышишьГул корабельной стройки,Топор мой, пилу и молот?(Песня моя — бессвязныйГрохот и визг, язык мой —Трухлявый гриб-дождевик).Но на изломах мираЗвери глупы и глухи(Хвала звериной природе!).И спят глубоко и чуткоВ лесах по хребтам холмов!Скирды ферм под напоромПотоков сбиваются в стаи,Кудахчут, на крышах амбаровПетухи кричат о войне!О соседи мои с опереньем,Плавниками и мехом, спешитеВ мой лоскутный ковчег,Ко мне, безумному Ною:В глубине колокольца овецИ колокола церквейВозвещают худой мир,А солнце садится, и тениВыстилают мои святыни.Мы пустимся в путь одниИ вдруг под звездами УэльсаУвидим кочевья ковчегов!Над землей, покрытой водой,Направляемые любовьюОт горы к горе поплывутДеревянные острова.Смелей, путеводный голубь!Вы стали морскими волками,Синица, лиса и мышь!Ковчег мой поет на закате,А господь погоняет лето,И потоп до конца процвел.* * *
«Особенно когда октябрьский ветер…»Перевод А. Сергеева
Особенно когда октябрьский ветерМне в волосы запустит пятерню,И солнце крабом, и земля в огне,И крабом тень моя легла на берег. —Под перекличку птичьих голосовИ кашель ворона на палках голыхПо жилам сердце деловито гонитЯмбическую кровь, лишаясь слов.Вон женщины во весь шумливый ростИдут по горизонту, как деревья,Вон бегают по перелеску дети,В движении похожие на звезд.Я создаю тебя из гулких буков,Из шелеста дубов, осенних чар,Корней боярышника, хмурых гор,В прибое создаю тебя из звуков.Над парком беспокойный циферблат;Часы толкуют время, славят утроИ флюгеру о направленье ветраКолючими словами говорят.Я создаю тебя из дольних вздохов.Трава пророчит: все, что я постиг,Покроет мокрый изъязвленный снег.Но ты вдали от злых вороньих криков.Особенно когда октябрьский ветер(Я создаю тебя в канун зимы,Когда гремят валлийские холмы)Молотит кулаками репы берег,Я создаю из бессердечных словТебя — сердечных сердцу не хватило.Химическая кровь мне полнит жилы.На взморье. Среди птичьих голосов.ЗАЧЕМ ПРОХЛАДОЙ ВЕЕТ ЮГПеревод Арк. Штейнберга
Зачем прохладой веет Юг,А льдом Восток? Нам невдомек,Пока не истощен истокВетров, и Запад ветровойВсех осеней плоды несетИ кожуру плодов.Дитя твердит: «Зачем шелкаМягки, а камни так остры?»Но дождь ночной и сердца кровьЕго поят и темный шлют ответ.А дети, молвя: «Где же Дед Мороз?» —Сжимают ли кометы в кулачках? —Сожмут, когда ребята полуспят,Кометы сном пыльнут в глаза ребят,И души их зареют в полутьме, —Тут ясный отзвучит ответ с горбатых крыш.Все ясно. Звезды нас поройЗовут сопутствовать ветрам,Хоть этот зов, покуда звездный ройВокруг небесных башен держит путь,Чуть слышен до захода звезд.Я слышу лад, и «жить в ладу»,Как школьный колокольчик дребезжит,«Ответа нет», и у меняОтвета нет на детский крик,На отзвук эха, и Снеговика,И призрачных комет в ребячьих кулачках.РУКА, ПОДПИСАВШАЯ УКАЗПеревод П. Грушко
Рука, подписав указ, отправила город в ад.Пятивластие пальцев обложило данью кадык,Удвоило мир умерших, вдвое уменьшив народ.От пяти владык не уйдет ни один из владык.Крутая рука завершается покатым плечом,Белее мела суставы сжатой руки.Гусиное перышко велит приостыть палачам,Которые остудили горячие языки.Рука, подписав декрет, посеяла ужас и злость,Наладила голод и саранчу призвала.Воистину велика рука, у которой есть властьВымарывать имена, озаглавливающие тела.Пять владык отпустили грехи мертвецам,Но не врачуют язв, не утешают сирот.Рука заведует милостью, соперничая с творцом.Но рука без глаз — и слез не прольет.НЕ УХОДИ БЕЗ СЛОВ ВО МРАК НОЧНОЙ[41]Перевод О. Чугай
Не уходи без слов во мрак ночной —Ты должен вспыхнуть в пламени заката,Восстать над неизбежной темнотой!Мудрец поймет, что бесполезен бой,Что крик — не вспышка молнии крылатой,Но не уйдет без слов во мрак ночной.И праведник с последнею волнойПокинет свой залив зеленоватый,Восстав над неизбежной темнотой!Дикарь, поющий солнцу гимн земной,Так поздно узнаёт, что нет возврата.Но не сойдет без слов во мрак ночной!Пусть каждому достался жребий свой —Великие уходят, но тогда-тоГорит их взор падучею звездой.Там, в вышине, слезами удостойМеня, отец мой — горькая утрата, —Не уходи без слов во мрак ночной,Восстань над неизбежной темнотой!СМЕРТЬ УТРАТИТ ВЛАСТЬ НАД ВСЕЛЕННОЙПеревод Арк. Штейнберга
Смерть утратит власть над вселенной.Станут голые трупы плотью однойС человеком ветра и закатной луной,Оголятся их кости, претворясь в перегной,Рядом с ними звезды затеплятся въявь,К ним, безумным, вернется разум иной,Утонувшие снова всплывут над волной;Хоть любовников нет — сохранится любовь.Смерть утратит власть над вселенной.Смерть утратит власть над вселенной.Они не умрут, прозябая на дне,Под зыбью морей неисчетные дни;Корчась на дыбе, на колесе,Не струсят, хоть жилы ослабнут все.Вера в их треснет руках пополам,Носорожье зло их боднет на излом,Но, расщепясь, уцелеют они.Смерть утратит власть над вселенной.Смерть утратит власть над вселенной.Чайки в уши им больше кричать не должны,Могут стихнуть отныне вопли волны,И не надо цветку, что расцвел весной,Подставлять свой венчик под дождь проливной.Пусть безумны они и мертвы как бревно,Но, гремя сквозь ромашки, их черепаРвутся к солнцу, пока не взорвалось оно.Смерть утратит власть над вселенной.СТИХИ В ОКТЯБРЕПеревод А. Сергеева
Под небом мой год тридцатыйПробудился в звуках от моря до ближнего леса,От ракушек в пруду до цаплиНа дюнах,А утро звало —Хоралами волн и чаек пронзительной песней,И стуками парусных лодок о мшистую пристаньВ ту же секундуПокинутьЕще не проснувшийся город.Вместе с птицами певчимиПтицы крылатых деревьев несли мое имяНад лошадьми и фермами,И в осеннийМой день рожденияВсе былые дни на меня низвергались ливнем.Цапля ныряла в приливе, когда я вышел.Городок пробудился,За мноюВорота его затворились.Стая жаворонков в бегущейТуче, и в кустах придорожных посвистДроздов, и почти июльскоеСолнцеНа плече холма.Вешний воздух и звонкое пенье нежданноВлились в утро, в котором бродил я и слушалШум дождяИ в дальнемЛесу завыванье осени.Бледный дождь над заливомИ над морем церковь размером с улитку —Рожки пронзают туман,ДомикСереет, как филин.Сады же весны и лета цвели небылицейЗа горизонтом, под облаком, полным птиц.Наверно, тудаУходилМой день рожденья, но вдруг —В край мой из стран блаженных,Освежая природу и проясняя небо,Повеяло чудом лета,Смородиной,Грушами, яблоками.И на склоне года я вдруг увидел ребенка,Который забытым утром шагает с матерьюСквозь светлые сказкиСолнцаВ легендах зеленого храма,По детству дважды родному.И детские слезы текли по моим щекам.Этот лес и река, и море —Такие же,Как тогда,Когда я мальчишкой в затишье летнего знояПоверял свою радость камням, деревьям и рыбам,И пели тайныЖивые,Пели птицы и волны.И там был мой день рожденья.Но погода менялась всерьез, и ожившая радостьДавно ушедшего детстваЗапелаВ сиянье солнца.Стал летним полднем тридцатый мой год под небом,Хотя городок внизу обагрялся кровью октябрьской.Пусть же сердцеС холмаПоет на границе года.ГОРБУН В ПАРКЕПеревод М. Зенкевича
Горбун по парку,Одинокий сторож,Среди деревьев бродит, озабоченС утра, когда откроют доступК деревьям и воде, и вплоть до ночи,Когда звонок закончит день неяркий.Он черствый хлеб ест на газете простоИ воду пьет из кружки на цепи,В нее швыряют дети гравий,Пьет из бассейна, где плывет кораблик,А ночью в конуре собачьей спит,Хоть привязать его никто не вправе.Он рано просыпается, как зяблик,Как озеро, спокоен на рассвете.«Эй ты, горбун!» — кричат на дню сто разБезжалостные городские детиИ прочь бегут, когда он крик услышит,Их топот — дальше, тише…Дразня его и скрючив спину тоже,Как будто с горбунами схожи,Они бегут оравой голосистойСреди зеленого простора,И, отложив газету, сторожЖелезной палкой подбирает листья.Ночлежник конуры бредет быстрейСредь нянек и озерных лебедей,А дети убегают виноватоИ с камня прыгают на камень,Блестя глазами, как тигрята,А рощицы синеют моряками.Когда же опустеют все аллеи,Там мраморная женщина, белея,Встает перед фонтаном в темноте,Показывая камня превосходство.Как будто выпрямив горба уродство,Она сияет в стройной наготе.А все деревья запертого сада,Скамейки, пруд, запоры и ограда,Вся детвора, вопившая так дико,Невинная, в цвету, как земляника, —Все возникает перед горбуномВ собачьей конуре неясным сном.СРЕДИ ЖЕРТВ УТРЕННЕГО НАЛЕТА БЫЛ СТОЛЕТНИЙ СТАРИК[42]Перевод А. Сергеева
Когда утро едва забрезжило над войной,Он встал, оделся, из комнаты вышел и умер.Взрывной волной все двери в домах распахнуло.Он рухнул на камни, на свой разбитый паркет.Пусть любимая улочка с траурной черной каймойЗнает, что здесь он на миг задержал рассвет,Что глаза его были весенние почки и пламя,Когда со звоном ключи из замков вылетали.Не ищите обломков жизни в седом его сердце,Не ждите звона лопаты — уже несетсяНебесная «скорая помощь», влекомая смертью.О, спасите его от этой пошлой кареты!Утро парит на крыльях его столетья,И сотня аистов села на руку солнца.ЖАЛОБАПеревод Арк. Штейнберга
Я был мальчишкой, вдобавок плутом,II черным прутом от церковных врат(Старый шомпол вздохнул, подыхая по бабам).На пальцах я крался в крыжовенных чащах;Как болтунья-сорока, вопил пугач.И, завидя девочек, обруч катящихПо ослиным выгонам, плавным ухабам,Я краснел как кумач и пускался вскачь,А в качельных, воскресных ночах на лугуВсю луну лобызал мой растленный взгляд.Эти жены-малютки, — на кой мне ляд!Их, поросших листвой, я покинуть могуВ смольно-черных кустах, и пускай скулят!Я стал ветрогоном, притом — вдвойне,И черным зверюгой церковных скамей(Старый шомпол вздохнул, подыхая по сукам).Не тем пострелом, прильнувшим к лунеФитильной, но пьяным телком, и мойСвист всю ночь звучал в дымоходах вертлявых,Городские кровати взывали ко мне,Повитухи росли в полночных канавах,И кого бы ни щупал пьяный телок,Где б ни буйствовал на травяной простыне,Что б ни делал бы в смольно-черной ночи, —Мой трепетный след повсюду пролег.Мужчиной заправским стал я потомИ черным крестом во храме святом(Старый шомпол вздохнул, без подруг погибая).Бренди в расцвете! Я пышно басил;Нет, не котом с весенним хвостом,Чья мышь — кипятковая баба любая,Но бугристым быком, преисполненным сил,В благодатное лето, в полдневный зной,Средь пахучих стад. Поостыла вполнеКровь моя; для чего угодно я могЛечь в постель, и хватало этого мне,Черной, прочной моей душе смоляной.Я полумужчиной стал поделом,Как священники остерегали в былом(Старый шомпол вздохнул над плачевным итогом).Не телком на цепи, не весенним котом,Не сельским быком в травостое густом,Но черным бараном с обломанным рогом.Из мышьей зловонной норы взвиласьМоя кривляка-душа, и вотЯ дал ей незрячий, исхлестанный глаз,Клячи сопатой шкуру и статьИ в смольно-черный нырнул небосвод,Чтоб женскую душу в жены поять.Ничуть не мужчина я ныне, отнюдь,Черной казнью плачу за ревущий мой путь(Старый шомпол вздохнул о неведомой деве).Окаянный, опрятный, прозрачный, лежуВ голубятне, слушая трезвый трезвон;В смольно-черном небе душа обрелаНаконец-то жену с ангелочками в чреве!Этих гарпий она от меня родила.Благочестье молитвы творит надо мной,Небеса черный вздох мой последний блюдут,Мои чресла невинность укрыла в крыла,Все тлетворные добродетели тутМой конец отравляют мукой чумной.ТЕД ХЬЮЗ
Тед Xьюз (род. в 1930 г.). — Родился в Йоркшире, учился в Кембриджском университете. В 1957 г. вышла в свет первая книга его стихов, «Ястреб под дождем», удостоенная премий Нью-Йоркского поэтического центра и Сомерсета Моэма. В произведениях Теда Хьюза прослеживается связь творчеством Д.-Г. Лоуренса и Д. Томаса. Поэт воспринимает жизнь как аотическое нагромождение темных сил, которому противостоит разумная воля человека.
Тед Хьюз много работает также в области детской литературы.
На русском языке стихи Теда Хьюза печатаются впервые.
НОЯБРЬПеревод А. Кистяковского
Месяц утошпего пса. От ливней, под прелью полей,Земля пропиталась водой, как трясинная мельС аллеей железных лесин, но без птиц. На тропеВ канаве ярился ручей,Глухо молчавший все лето. Лишь он да мои сапоги,Шорохом жухлой листвы по каменьям тропы,Разрушали навес тишины над вершиной холма.Серебрились дождинки на сучьях,Туманясь быстрее, чем день.У ручья, возле самой воды, притулился бродяга:Он спрятал лицо в бороде, утопил в волосах,Как еж. Я думал, он мертв.Но спокойствие покойных полейБыло полнее, глубже. Дохнул ледяной ветер,Притерпевшийся бродяга засунулРуки — навстречу друг дружке — дальше в рукава пиджака!Почесал, одна о другую, ноги в лохматых обмоткахИз драной дерюги — и замер. Ветер внезапно окреп,Осушил дождинки на сучьях,И сейчас же секущие струиСтерли очертания фермы.Поля, туманясь, запрыгали. Черные сучьяМелко затряслись под ударами стеклянных хлыстов.А я все так же стоял на стылом ветру,Глядя, как блестки дождинок бегут по лицуСпящего. Видимо, очень глубокая вераМирно спала в нем — спали немые поля,Корни, обнявшие душную влажную тьму,Камни, готовые вынести тяжесть зимы,Заяц, припавший к земле на вершине холма…Дождь зачеканил почву до серого блеска свинца, —Я побежал, и навстречу мне ринулся лес,И тут я, скрытый от неба дубом, перевел дух.Хранитель леса повесил соек и сов,В силках висели ласки, коты, кроты:Одни — невесомые, словно куски коры,Другие — гордые формой и весом тел, —Висели, надеясь дождаться хороших дней,Под ливнем, склеившим перья и шерсть головИ лениво каплющим с ног на умерший мох.ПЕСНЯ БЫТИЯПеревод Л. Володарской
Где-то когда-тоЖил нектоВ погоне за жизнью.Такая судьба.Тяжкая судьба.Судьба есть Судьба.Вечная отчаянная гонка.И первое сомненье: Судьба?И первые вопросы:Кто я? Зачем?Неужели толькоКартонный заяц[43] на игровом поле?Наконец он решился.Не быть дураком.Ему достанет сил.Да, он сможет.Да. Да. Он скажет себе: стоп.Смерть! СмертьВыбившемусяИз гонки.Простор! ИТишина безлюдьяВ центре пустыни.Он был один.Не видя никогоК западу, востоку, северу и югу,Он поднял кулакиИ, рассмеявшись в злобной радости,Замахнулся на вселенную.Но кулаков не стало.Но рук не стало.Но ног не стало, чуть он пошатнулся.Пришел запоздалый ответ —Собаки рвали его на части:Он былКартонным зайцем на игровом поле,А жизнью владели собаки.ФИЛИП ЛАРКИН
Филип Ларкин (род. в 1922 г.). — Родился в Ковентри; выпускник Оксфордского университета. Печататься начал после второй мировой войны (сб. стихов «Северный корабль», 1945). Ф. Ларкин — участник антологии «Новые строки» (1956), авторы которой назвали себя «Поэтами Движения». Они ратовали за рациональность поэтического мышления, которая должна шла освободить поэзию от метафорического перенасыщения и эмоциональной необузданности, характерных для творчества послевоенных последователей Дилана Томаса.
На русском языке стихи Ф. Ларкина печатаются впервые.
ЛЕГЕНДА О ТРЕХ КОРАБЛЯХПеревод Р. Дубровкина
Я видел, утром вышли в мореТри корабля и по волнамПомчались вдаль, с судьбоюспоря, Навстречу бурям и ветрам.Один на запад курсом легПо убегающим волнам.И влажный вихрь его увлекК богатым, щедрым берегам.Другой лег курсом на востокПо зыбким, пенистым волнам,Но ветер, словно зверь, жесток,Его отбросил к валунам.А третий устремил свой путьНа север по седым волнам.Но ветру надоело дуть,Он дал обвиснуть парусам.Гнал ураган, суров и горд,Ночь по неласковым волнам.Два корабля вернулись в порт,А третий не вернулся к нам.Он плыл на север через льдыПо злым, безжалостным волнамПод одинокий свет звездыНавстречу бурям и ветрам.ПЕСНИПеревод Р. Дубровкина
Тетради с песнями вдова хранила много лет.Ей нравились обложки:Одна от солнца потеряла цвет,Другая была в пятнах от бокала,Одну она подклеила немножко,А дочь разрисовала.Так время шло. Однажды их онаНашла случайно и, удивлена,Раскрыла. С каждым ласковым аккордомСливались в словоСлога под нотами. И в ритме твердомЗвучали песни юности беспечной,Как будто старый сад листвой оделся снова,И молодость казалась вечной.Вот так же, некогда, в один из вешних днейОна играла их впервые. В нейВозникло чувство горькое, что мимоПромчалась жизнь, метнулась тусклой тенью.Какое это счастье — быть любимой!От этой мысли радость и покойЕе наполнили. Еще мгновенье —И слезы б хлынули рекой.Но нет, полузабытыми словамиНе разожжешь невспыхнувшее пламя.ПОЭЗИЯ БЕГСТВАПеревод Я. Берлина
Порою вам о ком-то скажутСо скрытым смыслом:Он все послал к чертямИ просто смылся.И в голосе уверенность, что вамПриятна будет эта весть,Что в этом есть и дерзость, и стихийность,И нечто очищающее есть.И сплетники, пожалуй, правы —Ведь дом нам всем успел осточертеть,Мне, например, противно все: мой кабинет,И что я должен там торчать,И вся со вкусом собранная рухлядь,И жизненный налаженный уклад,И книги, и удобная постель.Так что, когда мне говорят:«Он бросил всех, а у него их куча», —Я сразу же взволнуюсь, я зардеюсь,Как будто от «Какой же ты ублюдок!»,Или «И тут она сама разделась», —Ведь если он сумел, смогу и я?И этим я держусь, как и держался,Живу, трудолюбивый и разумный.Но я бы с места хоть сейчас сорвался,Да, и побрел, о гайки спотыкаясь,Или калачиком свернулся в трюме тесном,Блаженною щетиной обрастая,Когда б мне не казался неуместнымСтоль преднамеренный скачок назадДля сотворенья вещи новой:Поэмы, или вазы, или жизни —Пусть даже непристойно образцовой.ДАЙТЕ ЖИЛИЩЕ ДЕТЯМПеревод И. Озеровой
На мелкой соломе, на блестках стеклаИз хлама готовит постель им забота.Ни трав, ни земли, ни зимы, ни тепла.Мам, дай поиграть нам хоть что-то,Живые игрушки исчезнут не в срок,Взрослея, мы их почему-то теряем.Коробка от туфель и старый совок —Мам, мы в похороны играем.НА ОЧЕРЕДИПеревод А. Ибрагимова
В извечном ожиданье переменГрядущему мы отдаемся в плен,И что ни день, в своем воображенье,Мы видим приближеньеСверкающей армады кораблей.Они плывут — надежда у рулей;Но как скольженье их неторопливо!А мы нетерпеливоГлядим, сжимая вянущий букет,В томительном предощущенье бед,На изваянья в блеске позолоты,На поручни и шкоты,На вымпелы, что в синеве горят.Но ни одна из призрачных громад,Как мы мечтали часто поначалу,Не подплывет к причалу,Не выгрузит добра богатый грузИ не спасет от бремени обуз.Мы тщетно ожидаем воздаяньяЗа все свои страданья, —И вдруг в испуге видим: напрямикВесь черный к нам спешит безвестный бриг.За ним, в однообразье безграничья, —Лишь тишина бесптичья.ИЛЛЮЗИИПеревод И. Озеровой
«Конечно, мне подмешали наркотик, да столько, что я не приходила в себя до следующего утра. Я ужаснулась, поняв, что меня погубили, и несколько дней была безутешна и плакала, словно ребенок, которого убивают или посылают к тете».
Мейхью. Лондонский труд и лондонская беднота.Даль ко мне доносит горький вкус беды,Острый стебель в горле у тебя застрял,Солнечные блики, случая следы,Стук колес снаружи, отзвук суеты,Там, где Лондон свадебный на ином пути,Свет неоспоримый с трудной высотыРазъедает шрамы, извлекает стыдИз его укрытья; целый день почти,Как ножи в коробке, разум твой открыт.В трущобах лет ты похоронена. Не смеюТебя утешить. Что сказать смогу?В страданье — истина, и перед неюЛюбое понимание — пустяк.Тебе своя забота тяжелее,Чем то, что жизнь перед другим в долгу,Когда насильник, млея и бледнея,Взбирается на нищенский чердак.УХОДПеревод Я. Берлина
Из-за полей надвигается вечер,Какого я еще никогда не видел,Вечер, не зажигающий ламп.Он издали кажется шелковым, ноКогда застилает колени и грудь,Его прикосновенье не ласкает.Куда девалось дерево, смыкавшееНебо с землей? Что это у меня под руками,Чего я не могу ощутить?Какое бремя так отягощает мои руки?БЕЛЬГИЯ
КАРЕЛ ВАН ДЕ ВУСТЕЙНЕПеревод с нидерландского П. Мальцевой
Карел ван де Вустейне (1878–1929). — Поэт, прозаик, эссеист, писал на нидерландском языке. Автор многих поэтических сборников («Фламандские примитивы», 1902–1903; «Отчий дом», 1903; «Стихи», 105; «Бог на море», 1926; «Горное озеро», 1928, и др.). Представитель символизма в бельгийской литературе. Черпал сюжеты из старинных легенд; мотивы одиночества и смерти характерны для многих стихов поэта.
Стихи ван де Вустейне, как и большинства других поэтов, публикуемых в бельгийском разделе этого тома, были напечатаны в сб. «Из современнои бельгийской поэзии», М., 1965.
«Плод падающий…»
Плод падающий… — там, в тиши неоскверненной,где медлю я, где ночь склоняет пышный свод.И время замерло. Над неподвижной кронойзвезда не промелькнет жемчужиной зеленой.Все стережет твое паденье, плод.Плод. У черты времен и жизни истомленной,что воздуха бледней, полней небесных вод,щедрее снов, где свет играет затаенный, —я знаю — там, в ночной листве завороженной,плод падает… И сердце тоже плод,что упадет…* * *
«Вновь астры зацвели…»
Вновь астры зацвели предсмертным хрупким светом,и сердце страстное в преддверье панихидвсе факелы зажгло, навзрыд прощаясь с летом,и бьется, и дрожит…В моей руке лежат плоды твои, слабея,и мне прощенья нет, я заперт в западне;так, осень, по тому, что знаю о тебе я,ты знаешь обо мне;жнец вечный я, что жнет на этих нивах полных,но для себя снопов не вяжет по пути;беглец, что обречен всю жизнь скитаться в волнахи суши не найти, —вновь к сердцу, что желать умеет без надежды,приблизилась нужда, еще на пядь одну,но, жаждущее, мнит отринуть смерть и веждыоткрыть — узнать весну…— Вновь молит сердце, вновь пылает в старых ранахосенней крови жар, и в пламя мир одет.— Как бронзой золото становится в каштанах!Сребристой астры цвет…* * *
«День переходит в День…»
День переходит в День, как запах роз пьянящий.— Ты не ослеп, о нет, среди пустой тщетысквозь занавес часов ты видишь свет скользящийи вечность, чьи дары познать не в силах ты.Мир замещает Мир. В минуту просветленьятвой взор охватит все, лишь от себя самойсокрыта красота и горечь отрезвленья,в слезах, где преломлен и скомкан мир немой.На образах, что спят, не проникая в мысли,останови, беглец, стремленье нищих глаз,там, в бездне бездн твоих, где глыбы слез нависли,лежит, неогранен, бесценный твой алмаз.ПОЗДНИЙ ДЕНЬ
Твой привкус, Поздний день, вода и запах розы. —Дом холоден, широк, я здесь один — увы,я одинок, ушли желания и грезы,минувшее уйдет, как нежный шум листвы.Всплывает лунный серп, клонится солнце долу.Не бегство горя, нет, и не надежды весть.Здесь царствует покой, подобно ореолу,в согласии со мной готовый цвесть и цвесть.И вечер высится, подобно вечной тени,огромный и пустой, у полной роз стены…Печали внемлю я, средь благостных растенийблагословляя сень и радость тишины.* * *
«О ты, что был отцом в моем родном гнезде…»
О ты, что был отцом в моем родном гнезде,и, смерти обречен от века, изначала,учил ребенка жить; когда тебя не стало,как солнце на твоей сияло бороде;— я стал одним из тех, скользящих по воде,кто веслам дал покой, чей парус вьется вялов вечерних сумерках, кто иногда усталос кормы кувшинки рвет, не радуясь звезде,иль глухо запоет, и песнь его едва лине к небу улетит; окрест луга и дали —все внемлет ей в тиши, на грани забытья…Так длится жизнь моя среди земной печалии бесконечных волн, пока, склонясь, в зерцалевечерних ясных вод тебя не встречу я.ФРАНЦ ЭЛЛЕНС
Франц Элленс (псевдоним; наст. имя — Фредерик Ван Эрманжан; 1881–1972). — Поэт и прозаик, писал па французском языке. По профессии юрист. Был в дружеских отношениях с А. М. Горьким, переводил стихи Маяковского, Есенина. В своем творчестве, классическом по форме и связанном с романтическими традициями, отражал жизнь простых людей; для стихов Элленса характерны гуманистические мотивы, тяга к миру мечты и фантазии. Автор ряда поэтических сборников («Женщина через призму», 1920; «Сопряженные зеркала», 1950; «Завещание», 1951, и др.).
ТРУДПеревод с французского В. Львова
Как ты, углекоп, я тожеРаботаю в глубине.Пускай бела моя кожаВся пыль осела во мне.Не надо бояться клети,Что в шахту спускает нас.Но что поделают этиЛампы, коль свет погас?ВОСКРЕСЕНИЕПеревод с французского А. Эфрон
Я спал на ложе голубых небес,В объятьях облачной перины —Лик с ненаписанной картины,Безвестный светоч между звезд,Затерянный среди крылатых сонмовАнгел.Но громовой удар, в дремотной мглеРаздавшийся, меня вернул земле.Очнулся яВ ее безмолвных недрах,Ногами в сумрачной воде.Я был один в слепящей черноте,Лишь из незримой бездны доносиласьНебытия глухонемая песнь;В ней горечь сочеталась с тишиной.Всем сердцем жаднымЯ глубоко вздохнул — поднялся ветерИ вздыбилась у ног моих волна.Как пленная душа, онаРванулась — и не выдержали сети…Я полетел воздушным пузырькомК поверхности,Воды не потревожа.Да будет свет, о боже!Пусть птица сноваПродлит напев, что вечностью самойБыл прерван.Пусть душа моя,Что так давно не проронила слова,Вольется в хор временИ в хор людской.И свет настал,Зажегся, точно лампа,В потемки детства несшая покой.Рожденный в мир,Я пробуждаюсь почкой,Я голос пробую, как птица,Сверкаю каплей дождевой,Что серебритсяНа проводе,Когда гроза прошла.Ростком и семенем я стал отныне,Земля простерлась ложем для меня —Не голубым, но цвета человека:Мой человек — сегодняшнего дня.ЯН ВАН НЕЙЛЕН
Ян ван Нейлен (1884–1965). — Поэт, эссеист, писал по-нидерландски. Автор ряда стихотворных сборников («Птица феникс», 1928; «Шифр», 1934; «Охотник на заре», 1947, и др.), проникнутых неоромантическими мотивами и. выражающих неудовлетворенность буржуазной действительностью.
АВГУСТПеревод с нидерландского Е. Витковского
Вновь расцвели подсолнух и вьюнок,бегония, красавица ночная,флокс, георгин, ковыль, душистый дрок —и вновь я счастлив без конца и края.Совсем не старый Ян сегодня я,но тяжкий август не ослабит зноя, —и к сумеркам безмолвие земноена сердце давит грузом бытия.Когда растают радуги расцветокв тумане и забрезжат холода,не станет слышно птиц средь голых веток, —о летний миг, исчезнешь ли тогда?Навек ли канешь? Ведь должно быть Летолишь для меня, одно, в последний раз,отрада сердца, праздник уст и глаз,триумф цветущей зелени и света.Но разве мало этого? К чему жееще одно, Последнее? К чемуя не могу принять прощальной стужи?Что юность мне? Дала ль она умуи сердцу зрелость большую, чем годыиные, зрелые? В кругу светилсияет лето, лес смыкает своды.Но отчего я не таков, как был?КОНСТАН БЮРНЬОПеревод с французского М. Кудинова
Констан Бюрньо (род. в 1892 г.). — Поэт и прозаик, пишет на французском языке. Автор многочисленных романов, книжек для детей. Из сборников стихов наиболее значительны «Поэмы в прозе» (2 тома, 1927 и 1932), «Короткие волны» (1931), «Странствия» (1962). В 1966 г. вышла книга избранных стихов («Стихи. 1922–1963»). В предисловии к этому сборнику Ив Гандон отмечал: «Поэзия Бюрньо поэтизирует обыденное, стремится с наибольшей полнотой и ясностью отразить помыслы и страсти простой человеческой души».
ЛУБОК
Этонапечатанный на бумаге лубок,он для тех,чей тощ кошелеки комучто к чему невдомек.Нарисован там волк и ягненок,бежит ручеекмежду ними сироповый…Эти дружкиоблизали бы нежно друг друга,будь длиннее у них языки.Нарисован там принц молодой(ой-ой!).Перед пастушкой простойпреклонил он колени.(Какое мгновенье!)А пастушкасовсем не простушка…Что за прелестьэта пастушка!Есть и мельница там,словно храм!Хоть не ленится,ей не смолоть ни крупинки,потому что оначересчур хороша,эта мельницана лубочной картинке.Есть еще там…А впрочем, какой в этом прок,ерундой заниматься?Не наша эта задача.В жизни тех,чей тощ кошелек,все иначе… Совсем иначе!ПОДУМАЙ ОБ ЭТОМ
Подумай об этом безумии,таком очевидном,таком безобидномбезумии человека,который в уединениипишет стихотворение.Подумай, в какое он ставит себя положение!Он мог бы в карты сыграть,или выпить,или пойти танцевать,или в киноотправиться… Нов каком-то самозабвениион пишет стихотворение.Подумай также о долготерпениибедняги, которыйна знает, как скоросовременники признают его дарование,и тем не менеепишет стихотворение.Подумай о маниитакой очевидной,такой безобиднойчеловека, которого дажене одобряет женаи который в случае ее одобренияпришел бы в смущение.Подумай о том,кто в поэзию верит,кто с нею в дружбеи кого неприятности,по всей вероятности,по этой причинеожидают на службе.Подумай о том,кто терпит лишенияи кто тем не менее(это в наши-то дни!)пишет стихотворение.ПАУЛЬ ВАН ОСТАЙЕНПеревод с нидерландского И. Мальцевой
Пауль ван Остайен (1896–1928). — Поэт, эссеист; писал на нидерландском языке. Зачинатель фламандского экспрессионизма; его стихи выразили анархический бунт против капитализма, в них звучит мотив братской общности народов. Поэт оказал большое влияние на развитие бельгийской поэзии. Основные сборники стихов: «Мюзик-холл» (1916), «Сигнал» (1918), «Плененный город» (1921) и др.
ВЕЧЕРНИЕ ЗВУКИ
Как будто там белеют усадьбы за опушкой леснойсверкая голубизной проплывают поля под лунойвечером ты слышишь вдалеке копытак реке процокалипотом обманутый тишинойты слышишь в родниках движение лунной воды— вдруг ты слышишь отдельно каждую каплювечерней воды —лошади фыркая пьютржаньеи снова к далеким конюшням вскачьМЕЛОПЕЯ
Скользит под луною река длиннаНад длинной рекою устало скользит лунаПо длинной реке под луною скользит каноэ к морюМимо речных камышеймимо пологих луговскользит каноэ к морюпод скользящей луною скользит каноэ к морюИ так они следуют к морю каноэ человек и лунаЗачем скользят человек и луна вдвоем послушные к морюСТАРИК
Старик на улицеего короткий рассказ о старой женщинепустяк дешевая трагедияего седой голосдребезжит как нож который точили долгопока сталь не стала совсем тонкойголос висит отдельно от стариканад черным длиннополым пальтоВысохший старик в черном пальтопохож на обуглившееся деревоПосмотрите на негопривкус страха у вас во ртуэто первый глоток наркоза.ЮНЫЙ ЛАНДШАФТ
Так почти неподвижно стоят они на лугудевочка что вертикально висит на канате небачья длинная рука держит на длинной прямой веревке козуи коза чьи тонкие ноги наоборот несут землюподобрав ее по черным и белым клеточкамМне кажется девочку зовут Урсулой— я и мое одиночество катаемся на лодке —полевой мак высокНет слов как это грациозноизящнее чем кольца рогов зебуи выдублено временем как шкура зебу —их ценность открыта порывам душиТак я говорю и связываю слова в единый сноп радостиперед этой девочкой с козойНад кончиками моих рукна ощупь ищут рукимоих иных руквечноМАРСЕЛЬ ТИРИ
Марсель Тири (род. в 1897 г.). — Франкоязычный поэт. Участвовал в первой мировой войне. Был адвокатом. Много путешествовал. В творчестве этого крупнейшего бельгийского поэта XX в. мифологические и библейские образы, зачастую саркастически переосмысленные, причудливо сочетаются с картинами современной жизни. Автор сборников стихов «Сердце и чувства» (1919), «Море спокойствия» (1939), «Три долгих жалобы полевой лилии» (1956) и др.
В ТРЕТЬЕМ КЛАССЕПеревод с французского А. Арго
…Был третий класс поэтам предназначен.Там пахло суетой, был воздух протабачен,Но тонкой струйкою сквозь этот серый смрадНеодолимо шел нежнейший аромат…Иной, глаза чуть-чуть платочком прикрывая,Глядит, как стелется завеса дымовая…Их ночь черным-черна, как в сказке темный бор,А на коленях их вчерашние газеты,И с тех полос глядят на них в упорЗемные новости, последние декреты,Возня, и суета, и плата за квартиру,Налогов тягота, и обращенье к миру.А где-то на Луне в незыблемом простореЕсть кратер, называющийся МореСпокойствия!.. Уже рассеялся дотлаМой город Тирлемон — дорога привелаНас к Млечному Пути… И наши все дела,Расчеты, прибыли, весь мир обыкновенныйС его легендами и самый ТирлемонРазбрызгался среди струящихся временГигантским веером в туманностях Вселенной!ПОЭМАПеревод с французского П. Антокольского
Я познакомился в травмае с ней когда-тоТам, за грядою дюн, на дальнем берегу.И это был июль четырнадцатого года.Я познакомился с той девушкой в трамвае,Который мчался вдоль песчаных белых дюн,Пересекал наш край без всякого маршрута.А теплый ветер был беспечен, как щенок,И не предчувствовал, что вечером погибнет.Он словно кисеей касался губ и щекТой бедной девушки в берете, в юбке длинной.Последней синевы безоблачный клочок,Последний мирный миг над фландрскою долиной.Вы скажете, что он по-прежнему идетСреди песчаных дюн и садиков зеленых,Что очертанья дюн по-прежнему влажны,И впитывают йод, и женственно нежны.Нет, больше нет у нас попутчицы прелестной.Болтали, что нашлась, что где-то люди помнятЕе возврат в страну, в печаль безлюдных комнат.Нет, это Мир другой, угрюмый, грустный, тесный.А я уже старик. И в мыслях не могуТвой облик воскресить, девчоночка живая,В том переполненном, приморском том трамваеВ тот вечер ветреный на дальнем берегу.Ты девушка. Ты мир. Продлился твой расцвет,Продлилась жизнь твоя в теченье сотен лет.Штыками пронзена, лишенная сиянья,Ты слезы льешь. Ты соляное изваянье.НОРЖ
Норж (псевдоним; наст. имя — Жорж Можен; род. в 1898 г.). — Пишет на французском языке. Стихи поэта, чаще всего лапидарные и ясные, полны метких наблюдений над реальной действительностью и злых насмешек над буржуазным бытием, перерастающих в горький сарказм. Основные сборники Норжа: «Двадцать семь ненадежных стихотворений» (1923), «Календарь» (1932), «Радость сердец» (1941), «Крупная дичь» (1953), «Четыре времени года» (1960).
ОБ ОДНОМ ИЗ ТРЕХ РАСПЯТЫХ НА ГОЛГОФЕПеревод с французского М. Кудинова
О третьем речь… Он самый невезучий.Конечно, не знаток я, господа,Но извините, странный этот случайБыл окружен молчанием всегда.Не меньше мук тот парень испытал,Чем бывший с ним напарник.Почему же Из них двоих один он в ад попал,Хоть на кресте он мучился не хуже?Подумайте, в ладонях две дыры,Пожар в кишках — и так висеть часами…Он умер злым. А были б вы добры,Когда б такое вытерпели сами?Испорчен был и груб он, говорят,Погряз в пороках, если верить книжкам…Но с божьим сыном рядом быть и в адОтправиться — пожалуй, это слишком.Его товарищ в небо прямикомПопал с креста — за то, что помолился;А он, чью плоть как будто жгли огнем,Вдруг в пекле ада снова очутился.Его товарищ, как он ни был плох,Теперь в раю, обласкан и починен,А на него свой гнев обрушил богЗа все то зло, в котором сам повинен.Простите мне, но только никогдаПонять не мог я этот странный случай.Одно скажу: тот парень, господа,Из всех троих был самый невезучий.СТАЛЬ, ЖЕЛЕЗНАЯ РУДАПеревод с французского В. Львова
Как любовь свою нашли вы,сталь и уголь, при луне?Ни цветущих роз, ни сливыв безошибочной стране…Обнимай ее смелее,будьте счастливы всегда.Здесь ни тыквы, ни лилеи —сталь, железная руда.Ах, как щедро и богатонад заводом шла луна.Чья-то грудь была прижатак твоему плечу тогда… — Сталь, железная руда.Красота! Всевышний дремлет,и на отдыхе война,и земля любовь приемлеттам, где высятся всегдауголь, крепкий, словно камень,с очень острыми зрачками,сталь, железная руда.АНГЕЛЫПеревод с французского М. Кудинова
— Опять про ангелов брехня?А кто их видел? — Я их видел,И ночью, и средь бела дняИх видел в натуральном виде.— Ну, ты тогда хитрее нас!Но почему же в самом делеМы, сколько ни таращим глаз,Их все-таки не разглядели?— Да потому, что вам подайИ два крыла, и песнопенья.Есть ангелы! Но божий райК ним не имеет отношенья.Одежда ангелов груба,За их плечами нету крыльев,И пахнет потом от рубах,И сапоги покрыты пылью.Храпят во сне. В плохие дни,Ругаясь, бога поминают.И то, что ангелы они, —Об этом даже и не знают.Как аромат любви хорош,Любви душистой и хрустящей!Он с ароматом хлеба схож,Так пахнет ангел настоящий.Архангел Михаил притих:Он отдал бы свой шлем из сталиЗа две травинки, что в твоихКудрях нечесаных застряли.Скис и архангел ГавриилИ замечает удивленно,Что в меньшей степени он былАрхангелом, чем ты, влюбленный.А вы, которым лучше всехВ каморке, что под самой крышей, —Я слышал ваш счастливый смехИ знаю: ангелов я слышал.Жан-Пьер! Носки свои надень.Элиза! Где твоя помада?Спрячь крылья в шкаф на целый день.Ты ангел… И других не надо.* * *
«Если б когда-нибудь…»Перевод с французского М. Ваксмахера
Если б когда-нибудьМне речь сказать довелось…— Оскар, про дрова не забудь!— Жюлъен, не смазана ось!…Всему бы я свету сказал:Им тоже хочется жить…— Сюзетта, вымети зал!— Жак, чемоданы сложить!Жить в замках, чтоб рядом водаЖурчала в тени дерев…— Эдмон, десять бочек сюда!— Леон, ты вычистил хлев?…Чтоб жизнь от зари до зариПо-королевски текла…— Мари, со стола убери!— Жанна, протри зеркала!… Ведь они и впрямь королиНад грязью, железом, огнем…Как-то раз прогуляться пошлиКороль с королевой вдвоемПод железнодорожный мост…— Ни работы, ни денег нет…— Брось горевать, Нинетт!Погляди, сколько в небе звезд!…И в этой речи своей…— Какой ты славный, Анри!…Я крикну богу: «СкорейВсе звезды им подари!»МОРИС КАРЕМ
Морис Карем (род. в 1899 г.). — Франкоязычный поэт. Лирика Карема родственна народным балладам и песням, ей присуща ясность формы, простота и мудрая лукавая наивность. Картины родной природы, философские раздумья, стихи о любви, стихи для детей — таков круг поэтических тем Карема. Автор многих сборников («Особняк», 1926; «Мать», 1935; «Магический фонарь», 1947; «Голос тишины», 1951; «Птицелов», 1959; «Из пламени и золы», 1974, и др.).
Перевел на французский язык басни С. Михалкова. На русском языке стихи Карема публиковались неоднократно.
ЧТО С ТОГО!Перевод с французского М. Кудинова
Порой не знал он, что сказать.Она тем более не знала.Но им друг друга пониматьНисколько это не мешало.Не знал он, любит ли ее.Она тем более не знала.Но что с того! Житье-бытьеИ это им не омрачало.Не знал он, как идут дела.Она тем более не знала.Но что за важность! Жизнь теклаИ всеми красками сверкала.Чем для нее он в жизни был,Не знал он. И она не знала.Но что с того! Игра судьбыИх крепко-накрепко связала.БЕДНЯКИПеревод с французского М. Кудинова
Плохая для нихНаступила пора:Ни кур, ни коня,Ни кола, ни двора.Тогда из ветвейНа родном пепелищеСооружать ониСтали жилище.Поскольку не смелиИх просто убить,Решили их голодомВсех уморить.Лишили их чая,Лишили хлеба,Оставили толькоЗемлю и небо.Тогда они ягодыНачали рвать,Грибы и каштаныВ лесу собирать.Когда же в деревнюИм вход запретили,Когда все дорогиПред ними закрыли,Когда приказалиПокинуть леса,Переселились они…В небеса.ХОТЕЛ ХОДИТЬПеревод с французского М. Кудинова
Хотел ходить —Ему связали ноги,Хотел творить —Ему скрутили руки,Стал говорить —Ему заткнули рот,Хотел заплакать —Глаз его лишили,Хотел любить —Любовь его убили,«Как дальше жить?» —Спросил он у Христа.Распятый богНе разомкнул уста.ПОКОЙНИКПеревод с французского М. Кудинова
«Когда умирают, это всерьез», —Покойник сказал родным.Ему отвечали: «Поскольку вопросИсчерпан, давай помолчим».«Когда умирают, — он продолжал, —Находят к небу ключи».«Возможно, — кто-то из близких сказал, —Но все-таки замолчи».А он все твердил: «Не надо меняНи сторожить, ни будить».«Будить мы не станем, — сказала родня, —Но перестань говорить».Однако покойник молчать не хотел,Покойник перечислялДома и угодья, все то, чем владел,Проценты и капитал.Под утро ушла из дома родня,Покинули все мертвеца.И день наступил. Но не видел он дня…И говорил без конца.АПОСТОЛЫПеревод с французского М. Кудинова
Матфей сказал: «Скрывать от вас не стану,Вам обратиться лучше к Иоанну».«К Луке идите, — молвил Иоанн, —Лука — мудрец. Ответ вам будет дан!»«Нет, лучше к Марку вам адресоваться, —Лука сказал, — Марк сможет разобратьсяВ проблеме этой. Для меня ж она,Как грамота китайская, темна».Недолго Марк заставил их томитьсяИ дал совет… к Матфею обратиться.Так шли они, уйдя с зарей из дому,От одного апостола к другому,Которые ответить не могли,В чем суть законов неба и земли.ОДНАЖДЫПеревод с французского М. Кудинова
Однажды он тень свою потерял.Но мир об этом даже не знал.Потом потерял он и голову тоже.Но думали все: он обычный прохожий,Такой же, как вы или я, пешеход,Хотя и не ясно, куда он идет.Затем, уносимый людским потоком,Он сердце свое потерял ненароком.Все дальше поток его нес и бурлил,И не было ни фонарей, ни перил.* * *
«Другие верят в бога…»Перевод с французского М. Ваксмахера
Другие верят в бога,Он верил в облака,И все в округе строгоБранили чудака,И верой непристойнойДрузей он огорчал,А он им со спокойнойУлыбкой отвечал:«Садовник в розу верит,А роза в мотылька,Волна морская в берег,А я вот — в облака».АРМАН БЕРНЬЕ
Арман Бернье (род. в 1902 г.). — Поэт, эссеист, прозаик; шппет на французском языке. Ряд стихов поэта проникнут пессимизмом, религиозными мотивами. При этом Бернье — последовательный противник ненависти, расизма, войны. Автор многих сборников стихов («Блуждающий странник», 1934; «Слишком много звезд», 1948, и др.).
«Мои родные голуби…»Перевод с французского В. Львова
— Мои родные голуби, олени,Скажите, что вы знаете о жизни?— Мы знаем, что земля дает плоды,Что свет прозрачен — это видит глаз;Еще мы знаем свежий вкус воды,Что жизнь — любовь и что любовь для насПолет и бег…— А слышали вы слово «умирать»?— На слух оно полно блаженной лени,Но непонятно… Повтори опять…— Мои родные голуби, олени!ЧЕРНАЯ СОБАКАПеревод с французского А. Сергеева
На меня внимательно смотрит большая собака,черная, как ее молчанье,и я молчу в ответ на ее молчанье.Так, может быть, сами того не зная,мы рассказываем друг другуо чем-то, что происходило с нами.Но ласковая собака и грустный человекразделены непроходимой тайнойи обречены никогда не узнать друг друга,ибо меж ними— стена молчанья.АШИЛЬ ШАВЕ
Ашиль Шаве (1906–1973). — Поэт французского языка. Один из основателей сюрреалистской группы «Разрыв» (1934). Сражался в Интернациональной бригаде в Испании. Участвовал в бельгийском движении Сопротивления. В творчестве Шаве сложная ассоциативность, зашифрованность образов сочетается с логичной структурой, с реальной, социально острой и конкретной основой каждого стихотворения. Автор сборников «Вопрос доверия» (1940), «Герб любви» (1950), «Каталог единственного» (1956), «О естественной жизни и смерти» (1965) и др.
«Нож терпенья…»Перевод с французского А. Сергеева
Нож терпеньяподобен ножу, которым на стройкеты разрезаешь свой хлеб насущный,товарищ.Дружеская рука,понимающий взгляд,слово из глубины души —и мы с тобой говорим о любви,товарищ,и никто нас в фальши не упрекнет —ведь мы смотрим вперед.* * *
«В Арагоне тем героическим летом…»[44]Перевод с французского А. Сергеева
В Арагоне тем героическим летому меня на глазах умирал верный товарищ.Старое солнце отбрасывало мою теньна землю чистых людей.Предо мной воскресал миф об Антее[45],и я смотрел на спасительницу-землю.Недвижный, ушедший в думы,я пронзал свое сердцезолотым клинком действительности.* * *
«Я все так же подобен…»Перевод с французского В. Львова
Я все так же подобенстреле краснокожегоиз моего детства.А что до моей визитной карточки,так я давным-давно потерял еев бескрайнем поле ржи.ДАВИД ШАЙНЕРТ
Давид Шайперт (род. в 1916 г.). — Поэт, прозаик, драматург; пишет на французском языке. Роман «Длинноухий фламандец» (1959), посвященный теме Сопротивления, издан в СССР в русском переводе. Активно борется за утверждение передовых принципов реалистического искусства, пропагандирует в Бельгии опыт советской поэзии, литературы социалистических стран. Стихи Шайиерта связаны с народной песенной традицией (сб. «И свет запел», 1954; «В этом саду, который стал вселенной», 1956; «Как я дышу», 1960; «Одна роза на десять шипов», 1968, и др.).
ЗИМНЯЯ ПЕСЕНКАПеревод с французского К. Симонова
Была бы сотня тысяч,Я б все цветы скупил,Весь город бы засыпал.Весь снег бы растопил.Была бы сотня франков,Я б ворох красок взялИ кистью на заборахВесну бы написал!Хоть десять франков было б,Купил бы я лимон,Чтоб на остывшей печкеГорел, как солнце, он!Ни франка не имея,Окно я распахну,Зайти ко мне без денегЯ попрошу весну!АЗБУЧНАЯ ПЕСЕНКАПеревод с французского М. Шехтера
Если в небе ты умеешь читать,Объясни, пожалуйста, мне одному:Серо-алое облачко почемуК медовому тянется опять и опять?Если азбукой гнезд овладела ты,Объясни, пожалуйста, мне одному:Серо-алая птица почемуК белоснежной тянется с высоты?Если в сердце ты читаешь моем,Объясни, пожалуйста, мне одному:Загорелая рука почемуХочет нежной рукой владеть, как цветком?КАТАЛОНСКАЯ ПЕСЕНКАПеревод с французского М. Кудинова
Так мало места надоДля нищеты моей,Что камня у оградыВполне хватило б ей.Так надо места малоДля гордости моей,Что острия кинжалаВполне хватило б ей.Так мало надо местаДля радости моей,Что было бы нетесноВ груди гитары ей.ПОЭТУ, СХВАТИВШЕМУ НАСМОРКПеревод с французского М. Ваксмахера
Послушайте, сударь, теперь вы, пожалуй,могли бы сойти с пьедестала:ночь настала и люди ушли.Кто оценит сейчасблагородный изгиб ваших бедер,чела вдохновенность и разлет шевелюры?Кто оценит прекрасный порыв к небесами к бессмертью?Затекли ваши ноги, онемели ладони,и над глазомназойливой бронзой нависланепокорная прядь,но — такая обида! — пропадает величье зазря!Вокруг ни души, только шальной воробейбеззаботно клюеткончик вашего носа.А ведь это, должно быть, убийственно скучно —клевать металлический нос,скучный нос человека, который в изысканной скукесам под звездаминосом клюет, —и воробей улетает,и опять вы один,в пустоте.Даже коты в подворотнях перестали вопить…И тогда, на секунду забывзачарованность сказочных замков,вы чихаете.Ах, этот низменный звук,этот клич простодушного носа,никогда он не смелпроникнуть в парадные залываших поэм…Вы чихнули и съежились вдруг,и мне стало вас жаль, мсье поэт,вам так одинокоторчать на своем пьедестале,кругом ни души,и никто не пропишет вам капель от насморка,и нету жаровни,чтоб зазябшие пальцы погреть,даже сторож ночной отлучился куда-то,и никто вам не дастколенкой под зад,чтобы в вашу стерильную кровьпросочилась хоть капляшершавойземнойпоразительной жизни.МАРК БРАТПеревод с нидерландского Д. Сильвестрова
Марк Брат (род. в 1925 г.). — Поэт, пишущий на нидерландском языке. Участвовал в движении Сопротивления. Стихи М. Брата представляют демократическую, антибуржуазную линию в современной поэзии Бельгии. Автор многих поэтических сборников («Восемнадцать шагов во время бури», 1950; «Вариации на заданную тему», 1956; «Все в едином мире», 1961, и др.). Член компартии Бельгии. Неоднократно бывал в СССР.
И НЕЧЕГО СОКРУШАТЬСЯ
книг совсем не беру с собоюникаких навек предрешенных вычурных знаковтанец в сердце проникдо конца став моей судьбоюза словами нечего гнатьсяони просятся с губснегом падая в ночьи нечего сокрушатьсяРАССТАТЬСЯ
расстаться это заново начать житьэто осознать пространство и времяэто вытравить из себя страх и в мертвых ветвяхразбудить свежую песнюрасстаться это услышать напев тишиныузреть бесконечный ликующий путь и любовь иее неумолчный зоврасстаться задеть ранить боль причинитьпоселившимся на холодной лунегде покинутый мастер самозабвенно играети все более легкие дни уходящему вслед отмеряетрасстаться это напоследок сжать рукуобещать непременно писать обнять милые плечии уйти вперед без оглядки(если поезд ушел слишком рано если онникогда не прибудет — расстатьсяэто унести с собой бесценную тайну)и кому-то известно: расстатьсяэто за гранью тоски и печалитянется жизнь и растетпрежде чем кануть во мракЕСТЬ БОЛЬ ИНАЯ
пусть слова-карамельсебя сами забудутмирт в липкой кровикаждый фонтан будит горькую песнюведь фонтаны не спяти розовато-лиловые горыпо-рассветному молоды кроткипеснь листвы хохотпересмешника безграничные высиземля в липкой кровикаждый шаг множит отчаяньечернотою вечерних оливблеск петухов из стекла стоящих на стражегород затаивший дыханиечтобы не выдать свой страхруки в липкой кровисеребристые вздохи Гвадалквивирабезмолвный полет козодоянежная поступь весныбурьян поющий о смертихрупкой и недостижимойкогда с неба падает местьтемной грозой в лаве молнийкогда не молчат голосавыплескиваясь ураганом огняведь это в липкой крови голова федерикопусть слова карамельюсладко истаютесть боль иная та что горитна ослепшем лице и скрюченных пальцахесть боль иная боль пролитой кровикрови беспамятстваи оставленностиХУГО КЛАУСПеревод с нидерландского В. Топорова
Хуго Клаус (род. в 1929 г.). — Поэт и драматург. Пишет на нидерландском языке. Его стихам свойствен гуманистический пафос, сложная ассоциативная образность. В настоящее время живет в Нидерландах. На русский язык стихи Клауса переводятся впервые.
ПАНОРАМА
О доброта и радость и мечтаньяукрадкой я развесил вас полотнаи неводы посохните на солнцеа рядом будут рыбы будут краскиКрик роженицы и сигнал в туманенагрели дождь дома под теплым душемне зябко почкам в парковой аллееНо мертвенный рыбак у парапетасоломинку свою не отпускаетта тянет внизТропические пригороды вянути девушки стыдясь своих открытийзахлопывают окнаИ фонари подмигивают гнусноглухою ночьюжучкам грызущим камень и железоРазведчик Ноя выживет на югеа ты в моих руках окаменеешьЗВЕРЕК
Он убежал он спасся там пожара тут рассвет на лапках золотитсяи солнце заплетает семь косицЖивехонек он юркий светлоглазыйа большего не надобно емуно в полночь вновь туда на смерть и долгоЖдать зарева охотничьего рогатак смело так безропотно никтодругой не любит жизниПОЛЫНЬ
Полынь воспоминаний ранним утромв МондклемеБойницы башни рвыпосев камней и пахари в могилахразбойники бароны крикуныа ветер воет в рог пустых столетийи в шлеме с гребнем ждет войны петухСтупи сюда и маятник сверкнетпорежет пальцыи броню грудии будет жить в ней живожить ленивопока слова соломой не сгоряти поле перед замком и воскреснувиз пламени утопленники-днине запоют одышливую песнюГЕРМАНИЯ
ГЕРХАРТ ГАУПТМАН
Герхарт Гауптман (1862–1946). — По преимуществу драматург и прозаик. Представитель натурализма, долгое время был под влиянием неоромантизма (немецкой разновидности символизма). Пьесы «Ткачи» (1892), «Затонувший колокол» (1897), «Перед заходом солнца» (1932) и др. принесли ему всемирную известность. Дебютировал подражательными стихами («Весна любви», 1881), вернулся к поэзии на склоне лет («Новые стихи», 1946). Перевел «Гамлета» В. Шекспира (1930). Лауреат Нобелевской премии (1912). В годы нацизма престарелый писатель оставался в Германии.
НОЧНОЙ ПОЕЗД[46]Перевод Л. Гинзбурга
Трясется, несется, летит состав,Сквозь лунную полночь мчится.Семь пассажиров храпят, устав.Мне одному не спится.То гаснет лампа, то вновь мигнет,А вагон то качнет, то толкнет, то тряхнет,И в торжественно-мерном круженьеПроплывают призраки за окном.И при свете мигающей лампы в немВозникает мое отраженье.Поезд летит все быстрей, быстрейМимо рвов и крутых косогоров,Мимо чащ, мимо рощ, мимо пустырей,Мимо стен летит и заборов.Между тем сгущается мгла вокруг,И горячие слезы из глаз моих вдругБегут, лицо заливая.Сердце дикой охвачено колотьбой,И уже не властен я над собой,В сладкой прихоти изнывая.Рвануться бы в лунную ночь, туда,В сгустившийся сумрак синий,За телеграфные проводаВдоль косо бегущих линий.И опять открывается передо мнойОзаренная точно такой же лунойНочь, блаженней которой нет в мире.Я, как в сон, погружаюсь в нее, и вотСнова эльфы ведут близ пруда хоровод,Им эльф играет на лире.Да, помнится, эльф так волшебно играл,Что трава шелестеть не смела.Ручеек возле мельницы замирал:От восторга вода немела.И сверкали слезинки чистейших росНа глазенках ландышей, диких роз,А в долине, помню, в долинеВнимали этой игре певцы,Сладкозвучных, нежнейших мелодий творцы,Кой-чему научившись отныне.Но все дальше уносится поезд стальной,Сон мой дивный обдавши чадом.Прорезает гору он, как шальной,Пролетает над водопадом.В лихорадке — планета. Клокочет шквал.Что за демон меня в своих лапах сжалИ несет в беспредельные дали,Не давая остаться мне при луне,Здесь, с самим собою наедине,И чтоб звезды друг другу мигали?..Исчезает виденье в дыму, в чаду.А внизу подо мной все грохочет,Громыхает, беснуется, как в аду,Все ревет и смолкнуть не хочет.То кряхтенье, то стон оглашают ночь.Будто весь этот поезд по рельсам волочьПривелось циклопам громадным,И они, надрываясь, взывают к намСвоим голосом, гулким, подобным громам,Умоляющим и беспощадным:«Сквозь душистую ночь вас несем мы сейчас,В изможденье хрипя и стеная.Мы дома золотые воздвигли для вас,Словно коршуны, крова не зная.Мы ткем для вас платья, мы хлеб вам печем,Вы нам платите смертью, нуждою, бичом.Но мы сломаем оковы!Мы добро, что вы взяли, объявим своим.Нас измучила жажда: мы крови хотим!Мы к отмщенью, к отмщенью готовы!Мы грубый, безжалостный, грозный народ,И помыслы наши кровавы.Но сбросьте с нас бремя скорбей и невзгод,На жизнь и на смерь дайте право!О, если, свой каторжный меряя путь,Мы сможем хоть раз всею грудью вздохнуть,То песня громовая грянет:На песенки эльфов мотив не похож,Он мрачен, он яростью дышит, и все жОн гимном столетия станет!..Ты хочешь постичь эту песню, пиит?Забудь же о чахлой свирели!Услышь, как машина победно гремит,Как рельсы стальные запели!Взвиваются искры — гудят провода,Дымят пароходы — клокочет вода!Но, полн состраданья святого,Ты чуткое ухо свое склониК стенаньям и воплям людским, чтоб ониВ стихах твоих ожили снова!..»Трясется, несется, летит состав,Сквозь лунную полночь мчится.Семь пассажиров храпят, устав,Мне одному не спится.То гаснет лампа, то вновь мигнет,А вагон то качнет, то толкнет, то тряхнет,Грохот невероятен.Но, слух обретя и волшебно прозрев,Отчетливо слышу тот зов, тот напев,Он в хаосе звуков мне внятен.Вот стихает слегка, вот нахлынет опять,Словно вырвавшись прямо из бездны,Чтобы свирепствовать и бушевать,Неистовый грохот железный.Он все заполняет собой, а затемСмолкает и вдруг исчезает совсем,Будя и желанье и волю —Напевом, рожденным небесной весной.На высях житейских, средь жизни земнойВсем сердцем насытиться вволю!ТЕРЦИНЫПеревод В. Левика
Германия, великая страна,Зловонной уподобилась трясине,Где все, чем в мире славилась она,Бесславно гибнет в липкой смрадной тине, —Плодильня трупных мух, гнойник земной,Для палачей Эдемом ставший ныне!Свой клюв стервятник притупил жратвой,Не зная страха, входят в храм гиеныИ нагло пожирают хлеб святой,И гадят на пол, мочатся на стены,И тигр мурлычет, кровью пресыщен,И лишь глаза горят огнем геенны.Ему готовят европейский трон.Пред ним рагу из падали. Он смрадомИ зрелищем гниенья упоен.И, осмелев, шакалы бродят рядом.И чьи-то кости в темноте хрустят.И шепчет мир, ища смятенным взглядом:«Где зверь? Кого он жрет?» Мой скорбный брат!Пройди с поникшим от печали взором.Пройди скорей и не гляди назад,На гноище, смердящее позором!15 ноября 1942 г.* * *
«Приди и властвуй, Новый год…»[47]Перевод Л. Гинзбурга
Приди и властвуй, Новый годот дня рождения Христова,во имя счастья всеземногосплотив наш человечий род!Твой путь снегами занесен,но за невидимой чертоюты лучезарно осененгосподней милостью святою.Полвека и пять лет пройдет,и год двухтысячный займется,и новым чудом превзойдет,что чудом исстари зовется.Вот белые кружатся мухи,чтоб молча на землю упасть.То — силы зла, то — смерти духи,над всеми их немая власть!Но только ты, новорожденный,ты, самый первый день в году,от злобных чар освобожденный,любую сокрушишь бедуи, вызов бросивши испугу,шагнешь отважно в божий свет,где жизнь и смерть нужны друг другуи зря дрожать — резона нет!Итак, вперед, о Новый год,надеждой сладостной всесилен:в священной битве рухнет гнет,грядущий урожай обилен!Чем беспощадней приговор,тем жить отрадней убежденьем,что славой сменится позор,паденье в бездну — восхожденьем.И дни, выстраиваясь в ряд,смыкаясь с дальним новогодьем,среди зимы весну таяти летним дышат плодородьем.Вино осеннее бурлит…Движенье дней угодно богу…И все зовет, и все велит:Вперед! Вперед! Вперед! В дорогу!.Агнетендорф, 1 января 1945 г.РИКАРДА ГУХПеревод И. Грицковой
Рикарда Гух (выступала также под псевдонимом Рихард Гуго; 1864–1947). — Последовательная сторонница неоромантизма, автор книг «Стихи» (1891), «Новые стихи» (1907), «Старые и новые стихотворения» (1920), «Осенний огонь» (1944). В поэзии Гух, по преимуществу камерной, иногда звучали и гражданские мотивы. Не скрывала своего резко отрицательного отношения к нацизму и подвергалась в годы «третьего рейха» репрессиям. После войны приняла активное участие в культурном возрождении Германии. На русский язык переводились только новеллы Гух («Светопреставление», 1970).
ТОСКА
Чтобы ты был со мной,Расплачусь всем на свете —Самой горькой ценой —За мгновения эти.Так высокий зенитПтиц измученных манит,Берег, словно магнит,Волны дальние тянет.Так в чужой сторонеБудет снова и сноваВидеть путник во снеКрышу дома родного.* * *
«Бывает, что печаль с тобой не расстается…»
Бывает, что печаль с тобой не расстается.Она тебя иссушит, истомит.И навсегда с твоей душой срастется.Весь мир затмит.Все будто позади. Отраду день пророчит.И кажется, беда не так горька.Но нет. Она тебя повсюду жжет и точит.Исподтишка.Придет весна, полна тепла и света.Не выкорчевать боль, не излечить.И вечно будет в сердце рана этаКровоточить.ВОЕННАЯ ЗИМА
Подумать о весне.Не вскользь, не мимоходом.Когда вокруг беснуется зима.Заблещет снова золотистым медомЛиствы кайма.Кругом дрожит земля. Повсюду мрак и стоны.Давай же помечтаем у огня,Как желтым цветом вспыхнут анемоны,Собою черный лес заполоня.В луга вцепился снег, и леденеет вечер.Но отчего средь холода и тьмыТак сладостно пахнул весенний ветерСреди зимы?Проснутся в чащах звери. Оживет поляна.Голубизною небо заблестит.И жаворонок весело и рьяноДень возвестит.Мы только безутешный плач слыхали —Не шум листвы, не тихий шорох трав —Вопль матерей, что сыновей теряли,Все с ними потеряв.Так есть ли бог там далеко за небосводом?Когда кругом зола и дым глаза застлал?Подумать о весне. Не вскользь, не мимоходом.И помечтать, чтоб мир скорей настал.ФРАНК ВЕДЕКИНД
Франк Ведекинд (выступал также под псевдонимом Иероним Иовс; 1864–1918). — В стихах, восходящих к традициям Г. Гейне, и в многочисленных пьесах высмеивал буржуазное общество и его ханжескую мораль. Повлиял на Б. Брехта, назвавшего его «великим воспитателем новой Европы». Большинство стихов напечатал в журнале «Симплициссимус» с 1897 по 1902 гг. Публикация этих сатир часто затруднялась цензурой. Стихи Ведекинда переводятся на русский язык впервые.
БРИГИТТА БПеревод Л. Гинзбурга
Бригитта Б. была невинна,Нежна, застенчива, милаИ продавщицей магазинаВ прекрасном Бадене была[48].Хозяйка девушку любила,Хоть нрав мадам и крут и строг,А муж хозяйки — заправилаВ центральном ведомстве дорог.Но вот невинную голубкуК себе хозяйка позвала,Чтоб та какую-то покупкуВ дом баронессы отвезла.Лишь вышла за город Бригитта,Как некий тип — навстречу ей:«Моя душа тобой разбита,Я погибаю, будь моей!»Из состраданья к прохиндеюБригитта отдалась ему.Он все, что надо, сделал с нею,Схватил товар и — шасть — во тьму!Про этот случай без утайкиБригитта, плача и казнясь,Поведала своей хозяйке.Та к ней с участьем отнеслась,Внимала не без интереса.Но вдруг поняв: пропал турнюр,Что заказала баронесса,Вскипела: «Это — чересчур!»Бригитта умереть готова,Всю боль вложив в свой горький всхлип…Но ту же ночь с Бригиттой сноваПровел в постели тот же тип…Когда же в троицу, на праздник,Все укатили на пикник,Тот расторопный безобразникК Бригитте с вечера проник.Он осмотрел не без вниманьяДом — от столов до сундуков,Сказал Бригитте: «До свиданья!»,Очистил сейф и — был таков!Что это?! Связь с преступной шайкой?А может, поворот в судьбе?..Но, чтоб не встретиться с хозяйкой,Сбежала прочь Бригитта Б.Позавчера ее поймали.Дурная кончилась игра,Почти забавная вначале…Любовник схвачен был вчера.ТЕТКОУБИЙЦАПеревод В. Швыряева
Я тетку свою угробил.Моя тетка была стара.В секретерах и гардеробеПрокопался я до утра.Монеты падали градом,Золотишко пело, маня.А тетка сопела рядом —Ей было не до меня.Я подумал: это не дело,Что тетка еще живет.И чтоб она не сопела,Я ей ножик воткнул в живот.Было тело нести труднее,Хоть улов мой и не был мал.Я тело схватил за шеюИ бросил его в подвал.Я убил ее. Но поймите:Ведь жизни не было в ней.О судьи, прошу, не губитеМолодости моей!СТЕФАН ГЕОРГЕ
Стефан Георге (наст. имя — Генрих Абелес; 1868–1933). — Вождь и кумир неоромантиков. Учился у французских символистов, имел, в свою очередь, большое влияние на символистов русских (В. Брюсова, Вяч. Иванова). Его слава «надмирного витии» была опошлена нацистами, которые воздавали посмертные почести поэту, с презрением отказавшемуся от их наград и титулов при жизни и покинувшему из-за нпх страну. Причина интереса нацистских идеологов к Георге — их вульгаризированное, хотя и но совсем превратное, истолкование некоторых элементов философской и творческой концепции поэта. Важнейшие книги стихов: «Год души» (1897), «Ковер жизни, или Песня о сне и смерти» (1900), «Седьмое кольцо» (1907), «Звезда Союза» (1914). Среди переводчиков стихов Ст. Георге на русский язык были Вяч. Иванов, С. Радлов, Г. Петников и др.
«Парк называют мертвым…»Перевод В. Микушевича
Парк называют мертвым, но взгляни:Синеют небеса вдали светлее.Как в эти неожиданные дниПруды блестят и пестрые аллеи!Возьми седины мягкие березИ желтизны глубокой. Сколько роз!И поздним розам время отцвести.Поторопись венок себе сплести!Последних наших астр не забывай.Багрянцем диких лоз на этой тризне,Останками зеленой летней жизниОсенние черты перевивай.* * *
«Искать ее мне память поручила…»Перевод В. Микушевича
Искать ее мне память поручилаСреди ветвей, покинутых листвою.Безмолвно покачал я головою.В стране лучей любовь моя почила.Явись она, как летом, в жаркой сини,Когда Эротам весело резвиться[49]И робкая решалась мне явиться, —Я был бы счастлив ей поверить ныне.Перебродить пора бы винограду,Но поздних злаков я не пожалею,И полными горстями перед неюЯ расточу последнюю отраду.* * *
«Благословенна ты в своем уделе…»Перевод В. Микушевича
Благословенна ты в своем уделе.Утихло сердце, боль превозмогая,Покуда ждал тебя я, дорогая,Когда в смертельном блеске шли недели.В объятьях наших праздник нашей встречи,Как будто бы далекая со мною,И я постигну тайны нежной речи,За солнцем следуя хвалой земною.СЛОВОПеревод В. Микушевича
Нашел я клад бесценных грез,До рубежей родных довез,И Норна[50] в глубине временИскала для него имен,Чтобы своим вручить я могНеувядаемый цветок.Домой вернуться был я рад.Богат и нежен дивный клад.Седая Норна шепчет мне:Имен достойных нет на дне.Разжал я руки, как больной,Лишился клада край родной.И вот печальный мой завет:Все тщетно там, где слова нет.* * *
«Я на окне, храпя от зимней стыни…»Перевод Арк. Штейнберга
Я на окне, храня от зимней стыни,Цветок взрастил, но, вопреки старанью,Меня печаля, он поник, а нынеИ вовсе покорился умиранью.Дабы забыть судьбу его былуюЦветущую, я, на решенье скорый,Бестрепетно сорвал напропалуюУвядший венчик, безнадежно хворый.Нет, мне не надобно цветка больного!Что толку в этой новой жгучей ране?Вот возвожу пустые взоры снова,В пустую ночь тяну пустые длани.ЛАНДШАФТ-2Перевод Арк. Штейнберга
Ты помнишь ли октябрь, когда мы двое,Сквозь пламенную киноварь листвы,Сквозь черноту стволов и зелень хвои,Брели, внимая смыслу их молвы?К деревьям подступали не однаждыМы, в нежном споре, врозь; тебе и мнеМолчалось. В шуме листьев чуял каждыйВесть о своем невоплощенном сне.Смешок ручья прыгучий и зовущий,В проводники пригодный по нужде,Стихал и отдалялся в хмурой пущеИ, наконец, пропал безвестно где.Забвенно странствуя в блаженной розни,С тропы мы сбились. Вот и день погас;И лишь ребенок, сборщик ягод поздний,По верному пути направил нас.На ощупь, продираясь меж колючихКустов, мы вязли в глине и пескеИ увидали сквозь просветы в сучьяхШирокий дол и кровлю вдалеке.Обняв последний ствол, к желанной целиПо склону вниз мы по цветам сошли,Туда, где лучезарно золотелиЗемля и воздух в заревой пыли.СУМЕРКИ УМИРОТВОРЕНИЯПеревод Арк. Штейнберга
Под вечер зной отхлынул поневоле;Очнулась местность от палящей боли,И смольно-серных туч густой осадокНиспал на мачты и на камень кладок.Сады пахучие дышать не в силах,В тропинки врос чертеж теней застылых.Умолкли голоса, как бы уснули,Другие — растворились в тихом гуле.Как призрачно былых торжеств круженье!Побоища гласят о пораженье.В чаду порой звучит глухой и трудныйМиров порабощенных вздох подспудный.ОТХОДПеревод Арк. Штейнберга
Сомкнули буки вдоль поморья кроны,Как руки; не смолкает волн раскат.От желтых нив сбегает луг зеленый,И сельский дом забился в дремный сад.Страдальца у беседки тронул мирныйЦелебный луч, но юноша больной,Витая взором в синеве эфирной,О песне думает очередной.Где щитоносные ладьи державноПлывут ли, спят в заливах ли, вдали;Где башни облаков клубятся плавно,Обрел он берег сказочной земли.В слезах родня, но он, без обороны,Приемлет дар богов — благой покой,Не сетуя, лишь грустью озаренныйПрощания, и славе чужд людской.ДАНТЕ И ПОЭМА О СОВРЕМЕННОСТИ[51]Перевод Арк. Штейнберга
Когда, у врат Пресветлую узрев,Я в трепете повергся и, сожженный,Провидел ночи горькие, мой друг,С участьем глядя на меня, шептал.Я за хвалу Пресветлой был осмеян.Ведь людям безразлично испокон,Что, бренные, — мы песни о любвиТак замышляем, словно век пребудем.Я, возмужав, изведал стыд страны,Опустошенной ложными вождями,Постиг спасенья путь, пришел с помогой,Всем жертвуя, с погибелью сражался,В награду был судим, ограблен, изгнан,Годами клянчил у чужих порогов,Подвластный лютым, — все они теперьЛишь безымянный прах, а я живу.Когда мой бег прерывный, скорбь мояНад бедами, что навлекли мы сами,Гнев, обращенный к низким, гнусным, дряблым,Излились бронзой, — многие, внимая,Бежали в ужасе; хотя ничьеНе ощутило сердце ни огня,Ни когтя, — от Адидже и до Тибра[52]Шумела слава нищего изгоя.Но я ушел от мира, дол блаженныхУвидел, хоры ангелов заслышалИ это воплотил. Тогда решили:Он одряхлел, впал в детство. О, глупцы!Из печи взял я головню, раздулИ создал Ад. Мне был потребен пламень,Чтоб озарить бессмертную любовьИ возвестить о солнце и о звездах.СКИТАЛЬЦЫПеревод Арк. Штейнберга
Они бредут средь поношений,Недобрых взглядов и угроз.Из царств, которых нет блаженней,Их, говорят, орел унес;Бредут, одним стремленьем живы,Чтоб сызнова открылся имСчастливый край, родные нивы,Где пашут плугом золотым.На диких взморьях заповедныхОни вступают в смертный бой,Во имя гордых женщин бледныхОхотно жертвуя собой.В их подвигах — спасенье края.Когда отравный мечет дротАрхангел, за грехи карая,Они — в ответе за народ.Но тает поздно или раноХвалы и славы чадный дым,И вайи пальм и клич «осанна»Морочат призраком пустым,Тогда закат, суля отраду,Усталым указует путьВперед, к сияющему граду,Где суждено им отдохнуть.За то, что в гимнах, год за годом,Они хранили дивный лад,Их ждет блаженный сон под сводомНетленных, дарственных палат.КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН
Кристиан Моргенштерн (1871–1914). — Начинал как представитель натурализма, позднее примкнул к неоромантическому движению («На многих путях», 1897). Известность приобрел главным образом как автор юмористических и абсурдистских стихов («Песни висельников», 1905; «Пальмштрем», 1910; «Пальма Кункель», 1916; «Гингганц», 1919), предвосхитивших многие авангардистские искания. Автор текстов для кабаре. Стихи Моргенштерна на русский язык переводились в 10-е годы; известен восторженный отзыв Андрея Белого о Моргенштерне.
ВОРОНКИПеревод Е. Витковского
бредут по лесу ночью две воронкии луч луны как паутинатонкий струится сквозьотверстияутробныелегко итихои тпБАШЕННЫЕ ЧАСЫПеревод Е. Витковского
Часы на башнях бьют по очереди,иначе друг друга они перебьют.Христианский порядок, настоящий уют.И приходит мне в голову — в час досугаотчего же народыне друг за другом бьют, а друг друга?Это был бы гнев воистину благой —сперва бьет один, а потом другой.Но, разумеется, подобная игра умапри воздействии на политику бесполезна весьма.КУСОК НОГИПеревод Е. Витковского
Идет-бредет из края в крайодин кусок ноги.Не дерево и не сарай —один кусок ноги.На фронте вдоль и поперекустрелян был солдат.Кусок ноги остался цел —как если был бы свят.С тех пор бредет из края в крайодин кусок ноги.Не дерево и не сарай —один кусок ноги.ЧЕРЕЧЕРЕПАХАПеревод Е. Витковского
Мне много сотен тысяч дней.Они длинны и гулки.Один из готских королей[53]растил меня в шкатулке.Века шагали — шарк да шарк.Им не было конца.Я украшаю зоопаркхейльброннского купца[54].Пускай судьба моя слепа,я не дрожу от страха:я черепа-, я черепа-,я черечерепаха.СТАРУШКА С ПРЯЛКОЙПеревод Е. Витковского
Луна по небесам во тьмуспешит походкой валкою.На севере, в большом дому,живет старушка с прялкою.Прядет, прядет… А что прядет?Она прядет и прядает…Как пряжа, бел ее капот —старушку это радует.Луна по небесам во тьмуспешит походкой валкою.На севере, в большом дому,живет старушка с прялкою.БАРАН-ЭСТЕТПеревод В. Куприянова
Один баранв большой буранберет бревно на таран.Очень стран —но. Думаете, я вру?Мне луна-кенгурувыдала суть секрета:Баран-эстетуже много летдля рифмы делает это.ДВЕ ПАРАЛЛЕЛИПеревод В. Куприянова
Рядом две параллелишли в бесконечный путь.До гроба они не хотелидруг дружку перечеркнуть.Две из почтенных фамилий,словно свечи, ровны.Спесь и упрямство былиим в дорогу даны.Но вот, года световыеблуждая одна с одной,они наконец впервыеутратили смысл земной.Разве они параллели?Некому дать ответ.Лишь души еще летели,слившись, сквозь вечный свет.Свет безмерный незримослил их в себе в одно.Словно два серафимаканули в вечность на дно.ЭЛЬЗА ЛАСКЕР-ШЮЛЕР
Эльза Ласкер-Шюлер (1869–1945). — Представительница и один из зачинателей экспрессионизма, немецкой разновидности литературного движения, охватившего всю Европу в пред- и частично в послевоенные годы (итальянский и русский футуризм, английский имажизм, французский и чешский сюрреализм). В немецкой литературе влияние экспрессионизма испытали все крупные писатели, даже такие, на первый взгляд, далекие от его идейной и эстетической концепции, как Генрих Манн и Райнер Мария Рильке. Э. Ласкер-Шюлер сыграла важную роль в обновлении поэтического языка в первые десятилетия века. Лирические и философские стихи в «Стиксе» (1902), «Еврейских балладах» (1913), «Моем синем рояле» (1943) ассоциативны, музыкальны, богаты неологизмами и неожиданными словоупотреблениями. Поэтесса вела скитальческий и богемный образ жизни, умерла в крайней нищете в Палестине, куда эмигрировала через Швейцарию, спасаясь от нацистских преследований.
Первые переводчики Ласкер-Шюлер на русский язык — В. Нейштадт и С. Тартаковер (оба — в 1923 г.)
МОЙ СИНИЙ РОЯЛЬ[55]Перевод И. Грицковой
В доме моем рояль стоялНебесно-синего цвета.Его убрали в темный подвал,Когда озверела планета.Бывало, месяц на нем играл.Пела звезда до рассвета……Сломаны клавиши. Он замолчал.Для крыс ненасытных прибежищем стал.…Синяя песенка спета.Горек мой хлеб. Если б ангел знал!Ах, если б он ведал это —При жизни мне б на небо путь указал,Вне правила и запрета.УСТАЛО СЕРДЦЕ…Перевод Е. Гулыга
Устало сердце и легло в покоеНа бархат-ночь, грустя,А звезды у меня на веках дремлют.Этюд течет серебряной рекою,И нет меня, и тысячу раз я,И проливаю мир на нашу землю.Жизнь сыграна, аккорд последний взят.Так бог судил, и я у грани бытия.Псалом умолк, но мир ему все внемлет.СЕННА-ГОЙ[56]Перевод Г. Ратгауза
Когда схоронили тебя на холме,Сладкой стала земля.Я иду, чуть касаясь тропы,И пути мои так безгрешны.О, розы крови твоейНапоили нежностью смерть.И я не боюсь умеретьОтныне.И уже на могиле твоейЯ зацветаю вьюнками.Твои губы так звали меня, —Не вернется ко мне мое имя.Я засыпана той же землей,Что тебе кидали на гроб.Оттого я живу в темнотеИ подернуты сумраком звезды.И я стала чужойИ совсем непонятной для наших друзей.Но у входа в тишайший градТы ждешь меня, мой архангел.ДЕНЬ ПОМИНОВЕНЬЯПеревод 3. Морозкиной
На берег рушится волна.Вода струями сверху налетела.Но теплится свеча, что мною зажжена.Я мать любимую увидеть бы хотела…В песок прохладный телом я погруженаИ знаю: этот мир душе дороже тела…Душе я больше не нужна.Ее бы я в наряд из раковин одела, —Но, к этой грубой плоти приговорена,Она в залог мне милой матерью дана.Слежу за ней тайком — далёко залетела.Ее приют — моих багровых скал стена.Она гнездится там, а я осиротела.СУМЕРКИПеревод 3. Морозкиной
Устало я глаза полузакрылаНа сердце у меня туман и мглаЯ руку жизни больше не нашлаКоторую когда-то отстранилаИ вот меня безмерно поглотилаИ во плоти на небо увлеклаА раннею порою я цвелаНочь радостно меня взрастилаМечта своей волшбою напоилаТеперь от щек моих бледнеют зеркалаБЕРРИС ФОН МЮНХГАУЗЕНПеревод Арк. Штейнберга
Беррис фон Мюнхгаузен (1874–1945). — Вслед за англичанином Р. Киплингом возродил жанр баллады, воспевающей воинские и рыцарские доблести: «Баллады» (1901), «Книга рыцарских песен» (1903), «Сердце под кольчугой» (1912), «Книга баллад» (1924, 1943). После первой мировой войны реваншистские настроения привели его к нацистам. После разгрома гитлеровской Германии покончил с собой. Мы печатаем ранние стихи поэта, в которых сильна гуманистическая традиция.
ЗОЛОТОЙ МЯЧ
Я в отрочестве оценить не могЛюбви отца, ее скупого жара;Как все подростки — я не понял дара,Как все мужчины — был суров и строг.Теперь, презрев любви отцовской гнет,Мой сын возлюбленный взлетает властно;Я жду любви ответной, но напрасно:Он не вернул ее и не вернет.Как все мужчины, о своей винеНе мысля, он обрек нас на разлуку.Без ревности увижу я, как внукуОн дар вручит, что предназначен мне.В тени времен мерещится мне сад,Где, жребием играя человечьим,Мяч золотой мы, улыбаясь, мечемВсегда вперед и никогда назад.СТАРЫЕ ЛАНДСКНЕХТЫ
Есть в Небесах домишко простой,Где находят вояки посмертный постой.Вдали от пророков и ангельской сворыОни у камина ведут разговоры,Гонимые пасынки райской семьи,Ландскнехты, спасшие души свои.Наскучив молчанием благоговейным,Рубаки вздыхают о флягах с рейнвейном.Ан в Небесах угощаться нельзя!Разве что херувимчик босой,Среди облаков разноцветных скользя,Напоит их свяченой росой…Сыграть бы в картишки, ругаясь при этом!Но карты и ругань в Раю под запретом;Когда же бедняги идут напролом,Из уст вылетает не брань, а псалом.Тут, изумленный таким превращеньем,Мнется ослушник с великим смущеньем;Побагровев, как бурак молодой,Глупо молчит и трясет бородой.Да, трикраты блаженны они!Но боже! Как мало в Раю солдатни!Щеголи, весельчаки, горлопаны,Их собутыльники и друзья,Рубленый сброд, оголтелый и пьяный,Грешное братство меча и ружья, —Все они, все, по воле господней,Коптятся и жарятся в преисподней.Иногда искушают спасенных солдатЗнакомые громы, что снизу летят.Барабанная дробь рассыпается там:«Тара-там-там-там, тара-там-там-там».Бегут ландскнехты к небесным вратамИ жадно глядят, толпясь на пороге,В пыльную пропасть, где вьются дороги,Где барабан на парад сзывает,Где фанфара, как щука, пасть разевает;Лошади ржут, оружие блещет,Рваное знамя в воздухе плещет,Деревни горят, и пламя, играя,Клубится к вратам постылого Рая.Ландскнехты смакуют знакомую гарь,Вслушиваются в хриплые трубы,Трясутся их руки, сжимаются зубы…Но тут появляется Петр-ключарьИ гонит несчастных ландскнехтов назад.Еще последний, единственный взгляд!..Они сидят у камина снова,Но ни один не промолвит слова.Они внимают, как еле-елеБормочут внизу барабанные трели,Как ветер доносит к небесным вратам:«Тара-там-там-там, тара-там-там-там…»РУДОЛЬФ БОРХАРТПеревод В. Леванского
Рудольф Борхарт (1877–1945). — Поэт идейно отошел от круга Георге, но так и остался автором для интеллектуальной элиты. Более известен как переводчик античных писателей. Значительное время жил в добровольном изгнании в Италии, где и был схвачен гестапо в 1944 г. Умер вскоре после удавшегося побега из концлагеря. Книги стихов — «Полуспасшаяся душа» (1920), «Творение из любви» (1923), «Ямбы» (в названии обыгрывается древнегреческое значение слова — «стихи-поношения», 1935; изданы посмертно в 1967 г.) и др. — свидетельствуют о большом формальном мастерстве в сочетании с некоторой тематической и эмоциональной бедностью. Переводится впервые.
НАДПИСЬ НА ОБРАТНОЙ СТОРОНЕ ЗЕРКАЛА
Если в зеркало она глядится,Снова, снова я шепчу:«Что за чудо — не спугните… чу! —В этом тусклом обруче таится…»Зеркало, все прочее — забвенье,Все — игра пустых теней,Если только от нее и к нейНежное летает отраженье.Просияй — и счастья целый ворохЕй верни, и пусть в лучахСумрак пропадет, растает страх —Безотчетный, скользкий страх во взорах.В горький час яви моей любимойСветлый лик — тот самый лик,Глядя на который я постигЧудо жизни в миг неповторимый.БОКАЛ
Ты глядишь, бокал вина,Как глаза моей тревоги.Или впрямь душа больна?Мрак мерцает черноокий.Переливы льда в кругу стекла,Зеркало теней, крутая мгла.Над бокалом аромат —Над бокалом бесы скачут.Жажду дикую таят,Злость и яд в ухмылке прячут.У меня в мечтах она одна —И звенит в ушах: «Так пей до дна».Не грусти, любовь моя,Обо мне не думай плохо.Хоть и много выпил я,Все же я не выпивоха:Пьяница у бочки задремал,А тебя я вижу сквозь бокал.Подниму бокал огняИ поставлю осторожно.Этот лед обжег меня.Неужели невозможноПоднести к губам ее ладонь,Чтоб проник сквозь камень мой огонь?МАНОН[57]
Мой милый друг, тебя мне жаль:Один — всю ночь — у моего порога!Мне душу бередит твоя печаль.Но все пройдет. К чему тревога —Ничто не вечно. Я в себе не властна.К примеру, если заново начать,Как знать, — а вдруг все сложится прекрасно,Все то, что не сбылось, — как знать.Откуда золото? Ответ туманный:Об этом знает новый кавалер.Но если он залез в твои карманы,Я награжу тебя на свой манер.На все твои мольбы, записки, речиЧто мне сказать? Я только вся в слезах.Назначь мне час и место встречи.Мы будем рядом — и что мне страх!Не скрою, я пленилась новизною.Она прекрасной кажется всегда.Оставь упреки — я тебя не стою.Избавь меня от ложного стыда.Казалось мне, когда была твоею,Что я люблю. Но ты забудь мечту.Нет, я не для тебя. Я не сумеюНайти в себе любовь и чистоту.Хороший мой, постой, не уходи же!Останемся друзьями. Слово дам,Другие недурны, но ты мне ближе.Ты мне по нраву — ты знаешь сам.Как девочка на шаре, я ликую.Мне боязно — но поиграть позволь,Не возноси меня на высоту такую:Сорвусь — а для тебя такая боль!ГАНС КАРОССАПеревод Арк. Штейнберга
Ганс Каросса (1878–1956). — Был в начале творческого пути приверженцем неоромантизма («Стихи», 1910; «Бегство», 1916, и др.), позже тяготел к классической традиции («Звезда над морем огней», 1946; последние разделы в «Собрании стихотворений», 1948). Позиция поэта в гоцы войны была двойственна: оставаясь в Германии и даже возглавив созданный фашистами Всеевропейский союз писателей (1941 г.), он в своем творчестве этих лет был крайне далек от идей национал-социализма, апеллировал к человеческой совести, к милосердию, что само по себе было для заправил «третьего рейха» «контрпропагандой». Поэтому Каросса считается одним из важнейших представителей так называемой «внутренней эмиграции» (это видно и из публикуемых в томе стихотворений). Его стихи на русский язык впервые были переведены И. Фрадкиным (1969).
ПЛЕННИЦЫ И СТАРИК
Когда мы стелем на снегу полотна,От ветра сгорбясь, и едва бредем,Охранники нас обступают плотно,Следя за нашим каторжным трудом.Угрюмый сброд, победой охмеленный, —Вы бедный мой народ готовы сжечь!Один лишь к нам добросердечно склонныйСтарик, что разумеет нашу речь.Он нам не враг. Он знает наше горе.Я думаю: он страшно одинокСреди конвойных, в полупьяной своре.Знать, он из тех, кого отметил бог!Враги меня зовут последней дрянью,Лентяйкой, — но старик совсем иной;Он ворожит по звездам и Писанью.Мудрец, он предсказал мне, что весной,Как ласточки, воротимся мы сноваНа родину, — так он шепнул, как друг,И по ночам, в бараке, это слово —Бальзам для изъязвленных наших рук.1942НАД НЕПОГОДОЙ
Туман приполз; густеет муть сырая.Ручей, сквозь пламенные веретенаОгней последних окон, мчит бессонно.Все отсветы померкли, догорая.Бреду во мгле, прислушиваясь к гуду.Глаза двух коз — попутчиц боязливыхСледят за мной. Вдруг в каменных массивах,В их недрах что-то вздрогнуло, и всюдуТравинки взвихрены зачином шквала;Но стебли гибкие меня учили,Как дать отпор внезапной грубой силе.Вперед! — и этой мглы как не бывало.Крутыми стежками всхожу на склоны,А там, над смольной празеленью хмуройГлухих низин, ширяет коршун бурый,Слепящим светом сверху озаренный.ЭРИХ МЮЗАМ
Эрих Мюзам (1878–1934). — Поэт, драматург, публицист. Дебютировав как экспрессионист («Пустыня, кратер, облака», 1914), постепенно отошел от этого направления в стремлении к прямому публицистическому эффекту («Горящая земля», 1920). В 1919 г. был участником борьбы ва создание Советской республики в Баварии. В начале 30-х годов резко выступал против фашизма. Был помещен в концлагерь, где нацисты инсценировали его самоубийство. Стихи и рассказы Мюзама печатаются у нас начиная с 20-х годов.
Р-Р-РЕВОЛЮЦИОНЕРПеревод С. Маршака
Германской социал-демократии
Он мирно чистил фонари,Но записался в бунтариИ вдоль по улице под флагомШагал р-р-революцьонным шагом.Кричал он громко: «Я бунтую!»А шапочку носил такую,Что говорила напрямик:Мой обладатель — бунтовщик!Но люди с флагами шагали,Заняв всю улицу в квартале,Где он обычно до зариУсердно чистил фонари.Когда ж рабочие отрядыРешили строить баррикадыИ принялись под треск пальбыВалить фонарные столбы,Он возмутился: «Что такое?Столбы оставьте вы в покое!Зачем валить их, дикари?Я чищу эти фонари!»В ответ раздался дружный хохот,Потом донесся звон и грохот.И вот защитник фонарейДомой убрался поскорей.И, безотлучно сидя дома,Он написал два толстых тома:«Как записаться в бунтариИ мирно чистить фонари».ПАВШИЙ БОЕЦПеревод В. Левика
Кто заснул могильным сном,Тот любви не знает.Тот не спросит, кто о нем,Плача, вспоминает.Что ж о мертвых нам скорбеть, —Надо жить живому!Только жизнь он должен впредьСтроить по-иному.Ведь свободен тот, кто спитПод могильной кущей.Из цепей, нужды, обидВырвись ты, живущий!Коль достойна смерть венца,Делу павших следуй.Меч возьми у мертвецаИ вернись с победой!Пал один — другие в строй!В бурю ли, в ненастье —Каждый миг бросайся в бойЗа людское счастье!И в оплату за друзей,Кровь проливших смело,О погибших слез не лей,Завершай их дело!ПАУЛЬ ЦЕХ
Пауль Цех (писал также под псевдонимами Тимм Бора и Пауль Роберт; 1881–1946). — Представитель левого крыла экспрессионизма, так называемого «активизма» (от названия журнала «Акцион» — действие, — вокруг которого группировались поэты-экспрессионисты, близкие коммунистической и социал-демократической партиям Германии). Книги Цеха («От Кресси до Марны», 1916; «Голгофа», 1920, и многие другие), проникнутые симпатией к угнетенным и обездоленным, были запрещены и сожжены нацистами. После годичного пребывания в гитлеровском застенке Цех эмигрировал в Южную Америку. Сотрудничал в советском журнале «Интернациональная литература». Отдельные стихи Цеха переводились у нас в 20-е годы. Его обширное и весьма неравноценное творческое наследие опубликовано лишь частично.
ЛИШЬ ПОВИНУЯСЬ ВОЛЕ ПАВШИX…Перевод Л. Гинзбурга
Лишь повинуясь воле павших,в себе мы силу жить нашли.Вскипела кровь в сердцах уставших —ужасен крик из-под земли!И только тот, кто с ними слилсяна крайней грани бытия,все отдал им, всем поделился,забыв про собственное «я»,тот станет зрячим, мудрым, вещим,не устрашится ничего,и даже тайнам тайн зловещимтеперь не скрыться от него.И в каждом выстреле и стуке,звучащем в черноте ночной,услышит он, как стонет в мукекровоточащий шар земной.1940ГЕРМАН ГЕССЕ
Герман Гессе (1877–1962). — Один из крупнейших писателей немецкого языка, прозаик и поэт. Большую часть жизни прожил в Швейцарии, гражданином которой стал в 1923 г. Лауреат Нобелевской премии (1946 г.). У нас известны его стихи, написанные от имени Йозефа Кнехта, героя романа «Игра в бисер» (1943; русское издание — 1969).
РАВЕННАПеревод П. Мальцевой
Я тоже побывал в Равенне.То город мертвый и пустой.Руины, паперти, ступени —Тысячелетней немотойВсе дышит. Сумрак улиц влажныйНевольно вызывает вздох.Шаги, и эха шум протяжный,И камни в трещинах, и мох.Равенна! Отзвук песен старых…Не улыбаясь, внемлешь имНа этих древних тротуарах,Тоской забвенного томим.ВСЕ СМЕРТИПеревод П. Мальцевой
Всеми смертями я умер уже,И каждою смертью снова хочу умереть,Умереть каменной смертью в скале,Умереть глиняной смертью в песке,Смертью древесной во древе,Лиственной смертью в лепечущей летней листве,И бедной кровавой человеческой смертью.Цветком хочу я опять родиться,Деревом и травой хочу я опять родиться,Оленем и рыбой, птицей и бабочкой.Из каждого образаВозводит моя тоскаСтупени к последней скорби,К скорби людской.О трепетная тугая дуга,Тоска безумствующим кулакомХочет свести воединоОба полюса жизни!Неоднократно, снова и снова, все чащеТы гонишь меня от смерти к рожденью,К началу полного боли пути,Божественного пути.МОТЫЛЕКПеревод П. Мальцевой
Вот мотылек залетныйПляшет над лампой — мал,Хрупок, как дух бесплотный,Вспыхнул, сверкнул, пропал.Так, повстречавшись с нами,Как мимолетный свет,Счастье взмахнет крылами,Вспыхнет, сверкнет — и нет.ПЕЧАЛЬПеревод А. Ларина
Вчерашнюю кипень сметаетСегодняшний суховей.Цветок за цветком облетаетС древа печали моей.Их ветром гонит, гонит,Как стаю белых мух.В молчанье отзвук тонет,И цепенеет слух.На небе звезд не стало,В сердце любовь умерла.Даль черноту распластала,В мир пустота вошла.Кто о приюте мечтаетВ годину бед и смертей?Медленно облетаетДрево печали моей.ИОАХИМ РИНГЕЛЬНАЦПеревод Л. Гинзбурга
Иоахим Рингельнац (наст. имя — Ганс Бёттигер; 1883–1934). — Сатирик, куплетист, пародист, автор текстов для кабаре. Антибуржуазные, полные тематической и формальной новизны, стихи поэта («Стихи о спорте», 1920; «Куддель Даддельду», 1920 и 1923, и др.) были запрещены нацистами как образец «вырожденческого искусства». Переводится впервые.
АФИШНЫЕ ТУМБЫ
Афишные тумбы, возможно,В чем-то сродни маякам:Их дождь поливает безбожно,Ветер сечет по бокам.Но как их пестро наряжают!И средь городской кутерьмыСулят они, ржут, угрожаютИ лгут еще хлеще, чем мы.Приходит злодей спозаранкуИ варварски, как говорят,Срывает, поставив стремянку,Нарядный афишный наряд.Затем с вдохновенной отвагойОн кисть и ведерко берет,Чтоб новою пестрой бумагойОклеить им зад и перёд.Театр… Выставка… «Все для невесты…»Сигары… Убийство… Режим…Спорт… Церковь… Протезы…Протесты… Рисунки и подписи к ним.Нет, я в облаках не витаю:Все важным я здесь нахожу,И все, что я здесь прочитаю,Я дома жене расскажу.Стихов не постиг ее разум,Ей книги даются с трудом,Но, внемля этим рассказам,Она говорит мне: «Идем!»Туда, где средь ливней шквальныхАфишные тумбы стоятИ много проблем весьма актуальныхДля любознательного современного человека в себе таят.МАЛЕНЬКИЕ АКТЕРЫ
О никчемных, маленьких актерахС нежностью я думаю всегда,О жрецах искусства, для которыхНичего нет выше их труда.Их, в программках набранных петитом,Да и не известных никому,Не терзает зависть к знаменитым.Сами не ответят почему.Попранные грубым самомненьем,Театром лишь поглощены одним…Но зато с каким благоговеньемПо ночам девчонки внемлют им!В старых временах они застряли,Их порывам крыльев не дано, —Только сберегли, не растерялиТо, что мы растратили давно.Честность — это высшее искусство,Дар священный — быть самим собой.Пусть же вам за бескорыстность чувстваБудет щедро воздано судьбой!РОБКОЕ СЛОВО
ЖилоРобкое слово…ОноБыло случайно обронено,В испуге тотчас под диванЗабилось,Где и забылось…Потом было вот что:В субботу рано,При выколачиванье дивана,СловоБерте в левое ухоВлетело…(Левое было глухо.)Но тут внезапный порыв ветеркаСлово вынес под облака,И словоПристроилось — прямо с лёта —В полупустой голове пилота.Затем,Очевидно, не выдержав качку,Упало вниз оно,На батрачку,Обнимаемую батраком,При этом плакавшую тайком.СловоРесницы ей осушило,Как будто именно к ней спешило,Чтоб просветлело ее лицо…Но тут литератор приметил словцо,Звучавшее искренне, хоть и тихо.Раздул, разодел, разукрасил лихоИ преподнес его, как на блюде:Нате, мол, ешьте, добрые люди!..И жалкое, бедноеСлово,Дрожащее,Испорченное, будто ненастоящее,Пошло скитаться по белу свету,Пока не досталось оно поэту,Который бережно перенесЕгоВ свое царство волшебных грез…Вдруг является пародист,Он был предприимчивый малый.Достал из портфеля бумажный лист.Словцо осмотрел: — Подойдет, пожалуй!.Смешал егоС дерьмом и ядом,С мелодийкой,Содранной у какой-то бездарности.И слово пошло колесить по эстрадам,Достигнув вершин популярности.Теперь оно громко звучит «в народе»И все жеНе изменило своей природе,И в новом обличье, и в новой коже.Таится в самой его сердцевинеНечто никем не расслышанное,Так и не узнанное доныне,Робкое и возвышенное.ЭРНСТ ШТАДЛЕР
Эрнст Штадлер (1883–1914). — Неоромантик («Прелюдии», 1905), затем экспрессионист. Название его главной книги — «Взлом» (1914) — стало лозунгом раннего экспрессионизма. В подчеркнуто урбанистической лирике поэта преобладают социальные мотивы. Убит на фронте первой мировой войны. Стихи Штадлера переводятся на русский язык с начала 20-х годов.
ИЗРЕЧЕНИЕПеревод И. Грицковой
В старинной книге я нашел слова одни —С тех пор они огнем мои буравят дни.И если мне на ум придет пороюСуть ложью подменять, а естество игрою,Лгать самому себе и тешиться обманом,Звать белым черное, прозрачное туманом,Нарочно отрицать все то, что не постиг,И называть своим, чего я не достиг,И если жизнь чурается меня,И ускользают прочь и свет, и краски дня,Мир станет чужд, охватит сердце жуть, —Я вспомню те слова: «Свою постигни суть!»ВРЕМЯ ЗАКРЫТИЯ МАГАЗИНОВПеревод Л. Гинзбурга
Семь… Это время закрытия магазинов.Из полутемных подъездов, из узких ущелий дворов, из гигантскихпассажей и павильонов, прилавки покинув,Идут продавщицы домой. Почти незрячие, еще оглушенные —целый день в заточенье: духота, толкотня, шум, ор —Они выходят в летний дурманящий вечер, в его возбуждающий,чуть сладострастный, распахнутый настежь простор.И тогда, кажется, начинают звенеть веселей и светлеть мрачныетрамваи, изнемогшие от немыслимых перегрузок,И улицы до отказа наполнены смехом девушек, а тротуарырасцвечены бесчисленным множеством пестрых блузок…Клокочут улицы, пенятся, как пенится море, в котороеВрывается с молодым напором река, грохочущая, бурная,неуемная, скорая.Над безразличьем, над серостью, над похожестью однообразныхпрохожихТоржествует многоцветье, многообразье, многозвучьесудеб, друг с другом не схожих!И тают тяготы дня, и заботы сходят на нет, повинуяськипению ярому,Как если бы через несколько часов все опять не пошло быпо-старому!Если б не ждали этих нарядных девушек пригородныекварталы, закоулки, глухие задворки,Усталые родители с плачущими малышами, скудный ужин,сырые каморки,И короткий сон, — ах, что снилось, когда бы вы знали, вставатьне хотелось, так было сладко! —Все это ждет их… Вечер, как зверь, поджидающий жертву.И у этого зверя — мертвая хватка.Даже самых счастливых, что под руку с другом идут, чуть лине пританцовывая,Ожидает такое же одиночество, та же мерзость и серостьсвинцовая,И средь пестрой толпы — летний город словно пылаетгвоздиками —Страх пугает их страшными масками, мертвыми ликами,И, прижавшись плотнее к дружкам, руки они ищутспасающей,Словно старость пришла и нависла над ними незримо,как день угасающий.ЛИОН ФЕЙХТВАНГЕР
Лион Фейхтвангер (1884–1958). — Создатель исторического романа нового типа; драматург и поэт. Убежденный антифашист. В 1939–1940 гг. был интернирован во Франции, застигнут немецкими войсками и с трудом спасся, бежав в США, где провел последние годы жизни. В стихах, написанных во время первой мировой войны, проявилась пацифистская позиция Фейхтвангера тех лет. Творчество Фейхтвангера хорошо знакомо советскому читателю.
ПЕСНЯ ПАВШИХПеревод Л. Гинзбурга
Мы здесь лежим, желты, как воск.Нам черви высосали мозг.В плену могильной немотыЗемлей забиты наши рты.Мы ждем ответа!Плоть наша — пепел и труха,Но, как могила ни глуха,Сквозь глухоту, сквозь сон, сквозь тьмуВопрос грохочет: «Почему?»Мы ждем ответа!Пусть скорбный холм травой зарос,Взрывает землю наш вопрос.Он, ненасытен и упрям,Прорвался из могильных ям.Мы ждем ответа!Мы ждем! Мы только семена!Настанут жатвы времена.Ответ созрел. Ответ идет.Он долго медлил. Он грядет.Мы ждем ответа!ОСКАР ЛЕРКЕПеревод И. Грицковой
Оскар Лерке (1884–1941). — Не примыкал ни к одному из направлений. Мастер пейзажной и философской лирики, зачастую с включением мифологических и других античных мотивов, имевшей позднее широкий резонанс в поэтических кругах ФРГ. Автор сборников стихотворений «Странствие» (1911), «Музыка Пана» (1915), «Тайный город» (1921) и gp. При нацизме подвергся репрессиям. Стихи поэта о нацизме («Годы злодеяний») опубликованы посмертно в 1958 г. На русский язык переводится с начала 20-х годов.
ПИСЬМО
Лежу один средь темноты.А где-то лампу погасила ты.И всюду вечер, вечер. Мрак и тишь.Друг друга нам услышать не дано.Ничто не сдвинет очертанья крыш.Песчинки — ты, твой дом, твое окно.А что случись с тобой — мне не узнать.И даже если ты умрешь — мне не узнать.И не узнаешь ты, коль я умру….И ты и я — песчинки на ветру.КОСТЕР
Туман горит багрово-красным цветом.А где-то позади него неистовствует пламя.И рвется в горы прочьОт сердцевины костра.Вот он — последний след.Дни на исходе.Завядший день еще раз расцветает,И пеплом шелестит,И принимает очертанья ночи,И нестерпимое молчание в грудиКо мне взывает:Никто не мог оставитьЗдесь свой след.На рассвете наступившем,На костре, давно остывшем,Сон у быстрого ручья!Вот он — последний следНа склоне дней.ЧЕРТА ГОРОДА
Ничто не проходит бесследно.Сосчитаны даже уснувшие зерна в колосьях.Но рвется наружу крикомНеутолимая скорбь.И никого не убили.Но в сумерках чьи-то рукиКровь смывают с земли.У каждого есть своя пристань.Место мое — здесь.Я вижу, как расцветаютВ саду цветы и как звездыКарабкаются в заброшенноеКорыто с водой.ЯКОБ ВАН ГОДДИС
Якоб ван Годдис (наст. имя— Ганс Давидсон; 1887–1942). — Экспрессионист, автор нашумевшего стихотворения «Конец света» и одноименной книги стихов (1918). Эсхатологические видения пронизывают все — крайне незначительное по объему — творческое наследие поэта. Рано развившееся душевное заболевание привело его в психиатрическую лечебницу; погиб в одном из гитлеровских лагерей уничтожения. Отдельные стихи Годдиса известны советскому читателю по переводам Б. Пастернака и В. Нейштадта.
НЕБЕСНАЯ ЗМЕЯПеревод Б. Пастернака
Жарки дни, и ночи глухи.В окнах тени, точно духи,И порочныИх движенья.На летуПышут водкойВ темнотуЛица привидений.«К тверди ринемся туманной,Обманув ее охрану.Месяц скроется из виду,Звезды не дадут в обиду.Свет ли то или потемки?Песнь, мольба иль спор негромкий?Во дворце ль мы, в хате ль тесной?Тише, мы в стране чудесной».Пропасть войск идет походом,Стройно в небе маршируя.Тьма друзей от них по сводамУбегает врассыпную.Мысль чумеет от вопросов.Нынче их не разрешат.Марш, рехнувшийся философ,Под ушат!КОНЕЦ СВЕТАПеревод Л. Гинзбурга
Сегодня на ветру не постоишь: —Уносит шляпы!.. Что за наважденье!В газетах пишут: всюду наводненье.Срывает ветер черепицу с крыш.Моря взбесились. Шалая водаСмывает дамбы, затопив заставы.Все кашляют, чихают… Ах, беда!С мостов под насыпь валятся составы.НОЧНАЯ МЕЛОДИЯПеревод И. Грицковой
Когда заря по небу полоснетИ хлынет кровь багряная на море,Осатанелым светом вспыхнут лампы,Пронзая новорожденную ночь.И люди в стороны шарахнутся от света,Бродяги закричат, и всхлипнут дети,Мечтая о лесах, и сумасшедшийНа своей кроватиЗапричитает: «Мне куда податься?Зачем мы выбрались незваными гостямиИз чрева материнского на свет?Хоть друг до друга нам и дела нет,Чужие сны бессовестно буравим,Клянем друг друга, мучаем и травим,В чужое тело врезавшись костями.Но умирать никто из нас не хочет,И мы не одиноки, как луна,Которая погибель нам пророчит, —Одарит смертью за любовь она.Там подо мной больная ночь стихает.Зловеще встанет скоро новый деньИ черный цвет безжалостно растопит.Неужто будет он еще свирепей,Чем день вчерашний, поглощенный ночью?»Раскаты труб звучат с горы проклятой.Когда же землю с морем примет бог?ГЕОРГ ГЕЙМ
Георг Гейм (1887–1912). — Лидер так называемого «черного экспрессионизма» (Г. Бенн, Г. Тракль, ранний Б. Брехт), урбанист, запечатлевший в своих стихах кошмары капиталистического города. Утонул, катаясь на коньках по льду озера, что «предсказано» в одном из его стихотворений. Печатался главным образом в экспрессионистических журналах; полное собрание стихов вышло посмертно, в 1947 г. Стихотворение «Россия», публикуемое в настоящем томе, представляет собой поэтический отклик на сообщения о страшной судьбе русских политзаключенных в Сибири, появлявшиеся и в немецкой печати.
ПРИЗРАК ВОЙНЫПеревод Б. Пастернака
Пробудился тот, что непробудно спал.Пробудясь, оставил сводчатый подвал.Вышел вон и стал, громадный, вдалеке,Заволокся дымом, месяц сжал в руке.Городскую рябь вечерней суетыОхватила тень нездешней темноты.Пенившийся рынок застывает льдом.Все стихает. Жутко. Ни души кругом.Кто-то ходит, веет в лица из-за плеч.Кто там? Нет ответа. Замирает речь.Дребезжа сочится колокольный звон.У бород дрожащих кончик заострен.И в горах уж призрак, и, пустившись в пляс,Он зовет: бойцы, потеха началась!И гремучей связкой черепов обвит,С гулом с гор он эти цепи волочит.Горною подошвой затоптав закат,Смотрит вниз: из крови камыши торчат,К берегу прибитым трупам нет числа,Птиц без сметы смерть наслала на тела.Он спускает в поле огненного пса.Лясканьем и лаем полнятся леса,Дико скачут тени, на свету снуя,Отблеск лавы лижет, гложет их края.В колпаках вулканов мечется без снаПоднятая с долу до свету страна.Все, чем, обезумев, улицы кишат,Он за вал выводит, в этих зарев ад.В желтом дыме город бел как полотно,Миг, глядевшись в пропасть, бросился на дно.Но стоит у срыва, разрывая дым,Тот, что машет небу факелом своим.И в сверканье молний, в перемигах туч,Под клыками с корнем вывернутых круч,Пепеля поляны на версту вокруг,На Гоморру серу шлет из щедрых рук.РОССИЯПеревод Л. Гинзбурга
За Верхоянском, средь безлюдной мглы,На каторжные загнаны работы,Угрюмые бредут седые роты,И день, и ночь гремят их кандалы.Но рты молчат. Мы их не слышим речи.Лишь в рудниках стоит неясный гул…Вооружен бичами караул.Удар! Худые вздрагивают плечи…Колонии возвращаются в бараки.Луна — тусклей ночного фонаря.Идут в снегу протоптанной тропою.Им зарево мерещится во мракеИ на шесте, над страшною толпою,Отрубленная голова царя!!Март 1911 г.* * *
«Холмы и поле за полем…»Перевод Г. Ратгауза
Холмы и поле за полемЗатопила синяя тьма.Она захватила все реки,Все деревья и все дома.Облаков белопарусных стая,Их ровный по небу бег.Небо, как берег далекий,Омывают ветер и свет.Когда этот дымный вечерГлаза нам закроет рукой,Легконогие сны в наши двериВходят бесшумной толпой.Над их головами кимвалыПозвякивают едва.Они держат яркие свечиИ тихие шепчут слова.С БЕЗЛЮДНЫМИ КОРАБЛЯМИПеревод Г. Ратгауза
С безлюдными кораблямиМы вышли в море сперва,И ярко-белые зимыК нам плыли, как острова.Пустое и звонкое небоКольцом окружило нас,И наш кораблик по волнамПустился в яростный пляс.Назови мне город,Где я не сидел у ворот.Но та, чей локон я срезал,Больше ко мне не придет.Я выспрашивал мертвые зори,Ловил я отсветы дня,Но чье-то лицо чужоеГлядело на меня.Я вызывал тебя долгоВ стране прощания, там,Где пустовзорые тениХодили за мной по пятам.Дорога вела меня в поле,Где в зябком небе стоятБезлиственные деревья,Угрюмый и черный ряд.Сов и воронов черныхЯ выслал дозором в поля.Они сторожили повсюду,Где чернела земля.Они канули, словно каменьВ черную шахту реки,Зажавши в железных клювахСоломенные венки.Порой просквозит, как ветер,Твой голос издалека,Я сплю, и виски мне гладитТвоя молодая рука.Все это было когда-тоИ снова вернется домой,Закутавшись в холст печали,Посыпав землю золой.КУРТ ТУХОЛЬСКИ
Курт Тухольски (писал также под псевдонимами Каспар Гаузер, Петер Пантер, Теобальд Тигр, Игнац Вробель; 1890–1935). — Сатирик демократического направления. Обилие псевдонимов объясняется разносторонностью творческой деятельности; стихи обычно подписывал именем Теобальда Тигра («Набожные песни», 1919); активно сотрудничал в периодике. Доведенный до отчаяния нацистскими преследованиями, покончил с собой. У нас до сих пор известен главным образом как публицист. Выпуск собрания сочинений производится в ГДР, начиная с 1969 г.
ПАРК МОНСО[58]Перевод И. Грицковой
Здесь очень мило, тихо, благовидно.Броди, гуляй, и можно помечтать.И ни одной таблички здесь не видно,Где бы слова стояли «не топтать».Лежит на травке мирно толстый мячик,А рядом, от него шагах в пяти,В носу курносом ковыряет мальчик —Должно быть, что-то хочет в нем найти.Глазеют тупо три американки.Когда еще сюда приедешь впредь?Париж снаружи и Париж с изнанкиНе видели, а надо посмотреть.Щебечут птички, весело порхая.И солнце заплутало меж ветвей.А я сижу, блаженно отдыхаяЗдесь наконец от родины своей.ГЛАЗА В БОЛЬШОМ ГОРОДЕПеревод И. Грицковой
Когда с утра идешьТы на работуИ на плечах несешьСвою заботу,Вокруг тебя из года в годКружит людской водоворот,Боясь остановиться.И всюду лица, лица.Быстрый взгляд, линия рта,Брови, ресницы, веки.Что это было? Твоя мечта?..Нет, все ушло навеки.Давно успел пройтиТы город тесный.Всем встречным на пути —Ты неизвестный.Вдруг кто-то глазом подмигнет,Душа взметнется, запоет…Обрел?.. Нет, показалось…Рассеялось… Промчалось…Линия рта… Короткий взгляд…Брови, ресницы, веки…Время нельзя повернуть назад.Ушло, прошло навеки.Ты странствовать привыкИ торопиться.Глядишь — короткий миг! —В чужие лица.Это, может быть, враг твой,Это. может быть, друг твой.И, быть может, встречался тебеТоварищ твой по борьбе.Посмотрит мельком… Проходит мимо.Необратимо! Невозвратимо!..Быстрый взгляд и зрачок голубой,Брови, ресницы, веки…Что это?Частица мира перед тобой.Ушло, прошло навеки.ТРЕТИЙ РЕЙХПеревод Л. Гинзбурга
Высокий нужен идеалтебе, германский муж,чтоб ты бодрей маршировал,приняв холодный душ.Сердца германские зажглисьвосторгом небывалым:мы наконец обзавелисьдостойным идеалом.Первый рейх — ерунда,рейх второй — ерунда!..Мы ответим:лафа — только в третьем!А ну, скорей, а ну, сюда,в третий рейх, господа!Мы не хотим быть просто массой,хотим быть избранною расой,германской расой, расой рас,и дух германский прет из нас!Мы почвенны, а не безродны,мы больше, чем народ, народны.Кто в эту истину не вник,тот пацифист и большевик!Что? Третий рейх?Ну, конечно — да!Пожалте, скорей! Пожалте, сюда,господа!В третьем рейхе — сплошное счастье.Мы вырвем братьев из волчьей пасти,чтоб поселить среди немцев немецкихнемцев саарских и немцев судетских,немцев балтийских и немцев датских…И — грянет грохот сапог солдатских!На мир — плевать! Все мы дышим боем!Ведь мы без войны ничего не стоим.Третий рейх нам вроде родного дома,где все так дорого, так знакомо: сабля,плетка, розга, указка, орден, мундир, жандармская каска…На всей подвластной нам территориимы вспять повернем колесо истории,а не повернется история вспять,мы хором воскликнем: «Отчизна-мать!»Ну, а перед лицом войныв третьем рейхе все равны.Все мы арийцы — кашубы и венды…Мы делим поровну дивиденды!Позвольте! А как же тогда пролетарии?!О! В третьем рейхе они — не парии,счастливчики бога благодаряткаждое утрои говорят:— Хоть мы та же самая серая масса,все так же — ни денег, ни хлеба, ни мяса,все так же нас голод сжирает живьем,затомы в третьем рейхе живем!Итак, процветай, возрожденная нация!Что это: мистика?Мистификация!1932ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ…Перевод Л. Гинзбурга
Отец убит, и брат убит,Другой в плену томится.А мать все плачет, все скорбит!Ну, как нам прокормиться?И мы стоим, молчим стоим,Мы боль и ненависть таим,Всё знаем, всё мы видим —И ненавидим!Мы ненавидим прусский дух,Смесь лжи и пошлых истин,И — кто на падали разбух —Орел нам ненавистен!Он, с треском полетев с гербов,Оставил нам сирот и вдов.Как из нужды мы выйдем?Мы ненавидим!Признайся, брат, не ты ли самС покорностью бараньейСлужил преступным этим псамИ пал на поле брани?Нас лихорадит, нас трясет.Нас только ненависть спасет —Иль света мы невзвидим.Мы ненавидим!Их мало, нам же — несть числа.Взвей к небу наше знамя!С земли сметем, сожжем дотлаУбийц, кто правил нами!Во мгле, в грязи, в беде, в крови —Мы не погибли для любви,И клятву в сердце врубим:Мы любим!1919КЛАБУНД
Клабунд (наст. имя — Альфред Геншке; 1890–1928). — Сатирик; привлекался в кайзеровской Германии к суду за книгу стихов «Клабунд! зори! Клабунд! дней начало!» (1913). Под маской певца богемы и мастера эротической темы («Негр», 1920, и др.) скрывался гуманист антибуржуазного толка. Известны пацифистские выступления поэта.
СОЛДАТСКАЯ НЕВЕСТАПеревод И. Грицковой
Душа болит, и грудь щемит…Здоровьем я плоха…Пусть к свадьбе колокол гремит…Все-это-че-пуха…Любила парня одного.Все отдала бы за него.Трили, трили, бум —Себя он вздернул на крюке,Забился в золотом шнуркеСвоих волос, не ведая греха.ВотБлуждают по дороге —Кто безрукий, кто безногий,Кто ослеп, кто глух, кто нем,Кто без головы совсем.Плетутся не спеша.В чем держится душа?Жизнь не стоит ни гроша.А вот этотБез рук и без ног.Из груди его сыплется песок.Голова — пустая банка,Рядом с ним стоит шарманка.Это было у моста.Ей-я-я,Спи,Мое дитя.Будет жизнь твоя свята.Горячо любила Франца я.Но его манила Русь да Франция.Он в обеих странах воевал.А потом к себе господь его призвал.На побывку он однажды приезжал,Ей-я-я,И меня тогда к своей груди прижал,Ей-я-я,И провел у нас совсем немного дней.Руки милогоЖелеза холодней.А лицо его совсем бело, как мел.Значит, так господь хотел.А ему видней.И теперь он дни и ночи спит,Одеялом из зеленых трав накрыт,Ей-я-я,Ничего не скажешь — славная кровать,Ей-я-я,Из нее не хочется вставать,Ей-я-я,Только б спать.А в глазах его зияет пустота.Как из раны,Кровь струится изо рта.И костям его теперь в земле бряцать.Ну а звездочкам — тем на небе мерцать.Безутешно в голос плакать я начну.Ах, зачем ты оставил меня одну?Ах, зачем ушел на вечную войну?Полети, птичка, за облака.Может быть, увидишь божьего сынка.Не знает он, должно быть, в далекой высоте,Что многие распяты, как и он, — на кресте.Гибнут сотни миллионов,А ему не слышно стонов.И ему не снится,Что у нас творится.Так что же он молчит до сих пор?Люди вынесли ему приговор.Велика, господь, твоя вина.За нее расплатишься ты сполна.Важная персона!Убирайся с трона!Что тебе без дела сидеть?Аль не хочешь в могиле смердеть?С нами поживи.Утопай в крови!Прозябай, как мы,Средь кромешной тьмы!ИВАН ГОЛЛЬПеревод Г. Ратгауза
Иван Голль (наст. имя — Исаак Ланг; другие псевдонимы — Иван Лассанг, Жан Лонгвиль, Тристан Торси, Йоханнес Тор, Тристан Тор; 1891–1950). — Колоритная фигура в истории европейского авангардизма. Писал по-немецки и по-французски (порой и по-английски), был немецким экспрессионистом, сыграл важную роль в становлении французского сюрреализма, позже примыкал к школе «новой вещности», объединившей группу немецких поэтов. Жил то в Германии, то во Франции, с 1939 по 1947 гг. — в США, умер в Париже. В экспрессионистский период творчества выпустил книги «Дифирамбы» (1918), «Торс» (1918) и др. Книги французских стихов переводились на немецкий женой поэта под его руководством. Поэма «Панамский канал» (1918) поэтизирует человеческий труд. Стихи Ивана Голля переводились на русский язык в 20-е годы.
ПЛАМЕННАЯ АРФА
Пылающая купинаЗнак перемен глубочайшихПламенная арфаМоей юной скорбиДым и тяжесть моих желанийСкудный жар мятежаГорящие розы моих соборовНеопалимый ангел землиПепельный воронСожри останки забвеньяОтец одичалых огнейБлагослови пламенного сынаИОВ[59]
Замкнулся круг моей болиМое бытие вернулось в стихиюСтало легендой ракушекЯ возведен в сан крапивыКолдовством обращен в каменьГляди! Из моих карих глаз сочится медВ моих пальцах блестит зеленая ящеркаМелькает нежный рожок улиткиЯ вернулся к себе как статуиЧей голос чужим не слышен.Эхо провидческих зововЗвучит в пещере моей грудиМоя любовь досталась синей бабочкеМоя печаль темным ночным зверям.Рухнул купол Содома[60]Но его бездомные птицыСпят на моем плечеО этот сон тонкий как стебельИз которого утром зацветет разумИли рыдающая песня.НЕЛЛИ ЗАКСПеревод В. Микушевича
Нелли Закс (1891–1970). — Известны главным образом зрелые стихи поэтессы, собранные в книги «В обителях смерти» (1947), «Звездное затмение» (1949), «Будущее неведомо никому» (1957), «Бегство и превращение» (1959) и др. Главная тема творчества Закс — трагедия еврейского народа, подвергшегося массовому уничтожению в гитлеровских лагерях смерти. Это — и личная тема: семья поэтессы погибла; лишь ей самой, вместе о престарелой матерью, удалось при содействии шведской писательницы Сельмы Лагерлёф вырваться в 1940 г. в Швецию. В 1966 г. удостоена Нобелевской премии. На русский язык переводились отдельные стихотворения Закс.
НАРОДЫ ЗЕМЛИ
Народы Земли,вы, силою неведомых созвездийопутанные, словно пряжей,вы шьете и вновь распарываете,в смешении языков,словно в улье,всласть жалите,чтобы и вас ужалили.Народы Земли,не разрушайте Вселенную слов,не рассекайте ножами ненавистизвук, рожденный вместе с дыханием!Народы Земли,о, если бы никто не подразумевал смерть,говоря «жизнь»,если бы никто не подразумевал кровь, говоря «колыбель»!Народы Земли,оставьте слова у их истока,ибо это они возвращаютгоризонты истинному небуи, своей изнанкой,словно маской, прикрывая зевок ночи,помогают рождаться звездам.ПЕЙЗАЖ ИЗ КРИКОВ
В ночи, где умираньем разорвано шитье,срывает пейзаж из криковчерную повязку.Над Мориа, крутым обрывом к богу[61],жертвенный нож реет — знамя,вопль Авраамова возлюбленного сына,ухом великим Библии сохраненный.О иероглифы из криков,начертанные на входной двери смерти!Раны-кораллы из разбитых глоток-флейт!О кисти с пальцами-растениями страха,погребенные в буйных гривах жертвенной крови, —крики, замкнутые искромсанными рыбьими жабрами,вьюнок младенческого плачас подавленным старческим всхлипомв паленой лазури с горящими хвостами.Камеры заключенных, кельи святых, обои —образцовые гортанные кошмары,ад лихорадочный в собачьей будке бредаиз прыжков на цепи —вот он, пейзаж из криков!Вознесение из криков,ввысь из костяной решетки тела,стрелы криков, извлеченныеиз кровавых колчанов.Крик Иова на все четыре ветра,крик, скрытый Садом Гефсиманским[62],обморок мошки в хрустале.О нож заката, вонзенный в глотки,где лижут кровь деревья сна, прорвавшись из земли,где отпадает времяна скелетах в Майданеке и в Хиросиме.Крик пепла из провидческого глаза, ослепленного мукой, —О ты, кровавый глазв искромсанной солнечной тьме,вывешенный на просушку божьюво вселенной —НЕКТО ОТНИМЕТ ШАР
Нектоотнимет шару играющегов страшную игру.У звездсвой огненный закон.Их урожай —свет.Их жнецы —не отсюда.За пределами досягаемостиих амбары.Даже соломаодно мгновение светится,разрисовывает одиночество.Некто придети приколет зелень весенней почкик молитвенному одеяниюи гербом водрузитна лбу столетияшелковистый локон ребенка.Тут подобаетсказать «аминь».Увенчание словведет в Сокровенное,иМир,ты, великое веко,закроешь всяческое беспокойствонебесным венком твоих ресниц,ты, тишайшее Рождество…ЭРНСТ ТОЛЛЕР
Эрнст Толлер (1893–1939). — Литературная деятельность «драматурга немецкого пролетариата» неразрывно связана с его деятельностью общественно-политической. Стихи из «Ласточкиной книги» (1924) написаны в тюрьме, где Толлер отбывал пятилетнее заключение как один из руководителей Советской республики в Баварии. В 30-е годы принимал активное участие в антифашистском движении. Покончил жизнь самоубийством. В 20-е годы пьесы Толлера шли на советских сценах.
ТРУПЫ В ЛЕСУПеревод И. Грицковой
Груды искромсанных тел.Тлеют и корчатся трупы.Мозг вытекает струейИз проломленных лбов.Остекленели глаза.Воздух отравлен запахом бойни.О, если бы видеть могли выСвоих сыновей, немецкие матери,Матери Франции!Лежат вперемешкуРазбухшие трупы бывших врагов,Касаясь друг друга руками беспалыми,Словно в объятии братском.В зловещем объятии!Я вижу их, вижу. Но кто же я сам?Зверь ли? Пес мясника?Я вижу их, вижу:Опозоренных…Мертвых…ГЕРМАНИЯПеревод И. Грицковой
Снова вижу сквозь решетку:Вдалеке играют дети.Втиснут в темную клетушку.Годы пыток… годы тюрем.Сыновьям твоим,Германия,Долго-долгоНе играть с детьми.МАТЕРЯМПеревод Л. Гинзбурга
Матери,Надежда ваша,Ваше радостное бремя,В землю грязную зарыто,Мечется в предсмертном хрипеВозле проволоки ржавой,Топчет желтые поля.Страшные, слепые звери,Спотыкаясь,Бродят слепоПо истерзанной земле.Матери!Ведь это ваши детиПринесли друг другу смерть!..Так забейтесь, зарыдайте,Изойдите в адской боли,Воздымите к небесамСкрюченные болью руки,Станьте огненным вулканом,Станьте раскаленным морем,БольПусть к действию зовет!..Миллионы матерей!Ваши страшные страданьяДа послужат семенами,Из которых возрастаетЧеловечность!ГЕРТРУДА КОЛЬМАР
Гертруда Кольмар (1894–1943). — Поэтесса гуманистического направления, автор цикла стихов о Французской революции. Жила в творческой и человеческой изоляции, особенно усилившейся после 1933 г. Погибла в гитлеровском лагере смерти. Интерес к стихам Кольмар возник в послевоенные годы и не спадает и поныне. Полное собрание стихотворений вышло в 1955 г. Отдельные стихотворения Кольмар были опубликованы в русском переводе.
БОЛЬШОЙ ФЕЙЕРВЕРКПеревод И. Грицковой
Большой сегодня вспыхнул фейерверк.И сотни ярких звезд, что к небу рвались,В силки кромешной темени попались.А ночь долга.Я, прислонившись к дереву, стою.Искрится пруд. И кажется, что сноваЯ вижу капли ливня золотого.А ночь долга.Я в легком платье. И меня знобит.И лепестки цветов по тихой гладиЛегко плывут, как розовые пряди.А ночь долга.Я сяду на скамью. Сожмусь в комок.И слышно мне, как тихо прошуршалаЗмея в траве и вытянула жало.А ночь долга.Мне рук окоченевших не согреть.Из черноты проступят на мгновеньеПричудливые, странные растенья.А ночь долга.Сомкнулись веки, а на дне глазницЗеленый и багровый цвет таится,И бликов солнечных мелькает колесница.А ночь долга.Уже давно закончен фейерверк.Протяжный бой часов меня разбудит.Напомнит мне, что впредь тебя не будет.Ты не придешь.ЗАБРОШЕННАЯПеревод И. Грицковой
Не ждала такого запустенья.Смотрят вещи на меня сурово.Ощетинясь от прикосновенья,Печь ладони мне спалить готова.Кресло на пол старый плащ швырнуло.До чего же окна мутноглазы.Исподлобья на меня взглянулаМертвая сирень из темной вазы.Стол, и стул, и коврик, тот, что вышитМною был старательно когда-то,Шкаф в углу — и он враждою дышит,Словно я пред всеми виновата.И любой предмет меня дичится.Вещи говорят: «Ты здесь чужая».Зеркало поблекшее бранится,Отраженье в злости искажая.И клубок лиловой шерсти рветсяВон из рук назло повиновенью.…Все, что нами всуе предается,Нас самих потом предаст забвенью.* * *
«Дети дружат с каждою звездою…»Перевод Г. Ратгауза
Дети дружат с каждою звездою,Дети могут даже спрятать солнце,Дети просят злой и долгий дождикПожалеть их, выпустить на волю.Поясок у звезд я попросила,А у солнца — красную корону,Говорила я со злой любовью,Признавалась, что хочу на волю.Крупный жемчуг мне снизали звезды,Шапочку мне солнце подарило,А любовь меня и не слыхалаИ была, как дождь, неумолима.НЕКРОЛОГПеревод В. Микушевича
И я умру, как многие другие.Разравнивают грабли пашню лет,Вписав меня в комки земли сухие.Бездетная, умру я в дни глухие,Устало глядя лысым тучам вслед,Раскинув руки… Никакого эха.Я кончилась. Была — и нет меня.Движенью городскому не помеха,На перекрестке нищий, словно веха.Худые горсти… Лишь на склоне дняУпало в шляпу солнце, как монета.Картошки за него не продадут.А я сыта и в холоде согрета.Страсть, ярость, гнев бушуют морем где-то,Чтобы шумела раковина тут.Да, прахом стану я, на все согласным,Вы, соль земли, и после смерти — соль.Торгаш с глупцом — в довольстве безучастном,А вы безмолвно ждете в свете красном,Неумолимо тихие, как боль.На бледных пальцах ржавчина решетки.У скольких нож под сердцем не погас.С добычей вор, у идиотов — плетки.Меня растопчут грязные подметки.Я прах, и все-таки я знала вас.Была я вашим зеркалом увечным.Лелеял вас мой слишком хрупкий лик.Ах, что я вам, и в смерти безупречным,Вам, вашим дням неизгладимо вечным,Тогда как я — песчинка, проблеск, миг?Я — глина, я — податливое тленье.У вас в руках я форму обрела.Что вам я в строгом вашем отдаленье,Что сердце вам и все мои моленья,Что губы вам и вся моя хвала!ПЕТЕР ХУХЕЛЬ
Петер Хухель (род. в 1903 г.). — Дебютировал в 20-е годы; стихи, написанные при нацизме, опубликовал лишь в 1948 г. Был солдатом вермахта; советский военнопленный; затем принимал активное участие в культурном строительстве в ГДР. В 1949–1962 гг. — главный редактор журнала «Зинн унд Форм» (ГДР). В 60-х годах отходит от общественной деятельности, печатается в основном в ФРГ. С 1971 г. живет в Италии. Лучшие стихи поэта собраны в книге «Шоссе, шоссе» (1963).
ЛЕНИН В РАЗЛИВЕПеревод Г. Ратгауза
Северным летом в зеленой осокеОзеро спит. И утренний сонБелым туманом, чистым и строгим,От шелеста зыбкой листвы охранен.Чайка, пугаясь собственной тени,Чертит спросонья крылом над водой,Здесь, в первозданном уединенье,Где обнялись береза с ольхой,Здесь, у воды туманного края,Здесь, в шалаше, у туманных озер,Жил он, как будто бы лес охраняя.Были с ним чайник, пила и топор.Сумрачной ранью, северным летом,Ездил сюда петроградский гонец.Тот, кто скрывался в прибежище этом,Ведал все тайны умов и сердец.Он властно правил ходом времен.Еще заалеть заря не успела(Мудрый умеет время ценить,И любит свое одиночество он), —Он прял своих мыслей упорную нить,Писал, и камыш сухой то и делоБросал он в костер, и спокоен был взгляд.Он ежился, зябко на руки дыша.…Росисто белеет стена шалаша,Озерные заводи тускло блестят.Он жил заодно с водою и лесом.Под старыми ивами, как под навесом,Укрывшись от солнца, писал он в тени.Тетради он клал на широкие пни.Крестьянин, который поблизости жил,Собрался косить луговую отаву.И девять дней от зари до зариОн с ним заодно выкашивал травы,Работал не хуже, чем все косари:Он сено косил, потом ворошил,Потом для просушки он слеги сложил.Без устали острой косой он махал,И не было дела желанней и краше:Коровы без сена и дети без кашиСовсем отощали, народ голодал.Облачком смутным растаяло лето,Гром отгремел, начались холода.И пеленой молочного цветаК ночи до глаз закрывалась вода.Ночь была зябкой, но он не продрог.Не замечая, что чай его стынул,Березовый сук он к огню пододвинулИ глаз от огня отвести он не мог.Воронежский пахарь с сохой деревянной,Рыбак в своей куртке, дырявой и рваной,Таежник, ловивший зверей в западню, —Вся Россия стекалась к лесному огню.Они ни читать, ни писать не умели,Но в эти недели в просторах страныТе мысли, что высказал Ленин в апреле,Повсюду летели, всем были ясны.А озеро вздулось под черным дождем,Грозя затопленьем раскидистой иве,Собранью деревьев над зеркалом вод.Как в Ясной Поляне, в именье своем,Граф беседовал с богом, так Ленин в РазливеБеседовал с теми, чье имя — народ.Неласково хмурились дни сентября,Но сено убрать позволяла погода.Крестьянин пришел, потоптался у входа,В шалаш заглянул, — не застал косаря.Коса, обвязанная соломой,Лежала в сухом и укромном углу,Висел котелок на рогуле знакомой.Крестьянин зачем-то потрогал золу…И долго кричал и звал крестьянин.Простор откликался, сыр и туманен,Да гуси летели в тумане сыром,Печально шумели, махая крылом.*
Так здравствуй, Октябрь! Звездой путеводнойТы светишь народам и ночью и днем.Когда мы встречаем твой день благородныйИ праздничный стол украшаем вином,И крупные, красные яблоки ставим,И мир, охранивший селенья, мы славим,Нам вспомнится эта глухая пора, —Камыш приозерный, холодное лето,Когда он при звездах вставал до рассвета,Далекое пламя ночного костра.ШОССЕ, ШОССЕ, ШОССЕПеревод А. Ларина
Затравленные закатыКатящихся в пропасть лет!Шоссе, шоссе, шоссе.Шлагбаумы бегства.Шинный след на полях,В багровое небоГлядящих глазамиПодыхающих лошадей.Ночи. Харкотина в легких,Беглецов неживое дыханье,ВыстрелыПрямо закату в висок.Из поломанных воротВетер беззвучно пеплом швырял,ЗаревоТемноту угрюмо жевало.Мертвецы,Распластанные на рельсах,Сдавленный крик,Будто удар по ногтю.Черный,Гудящий бинт копошащихся мухВрачевал им раны —Пока под полуденным солнцемГулкою поступью двигалась смерть.ОКТЯБРЬПеревод А. Ларина
Октябрь, и тяжек мед последней груши,Дозревшей до броска к земле,И лижет мух в паучьем плюшеПоследний свет в белесой мгле —Он зелень клена медленно сосет,И перепончатые листья,Варясь в лучах клубящихся высот,Становятся мертвей и мглистей.Все умирает в приторном вине,В пурпурной георгинной мари,Пока не вздрогнет ласточка во сне,Поняв, что свет опять в ударе,Пока не слущат сытые полевкиОрех последний на обедИ бурой россыпью, в обновке,Из тьмы не вынырнут на свет.Октябрь, и раздобревшую корзинуВ набухший подпол волокут,И сад, трудолюбиво гнущий спину,В лохмотья ветхие обут.И свет в белесом паутинном плюшеРазлегся в неге и тепле,Чтобы помочь последней грушеОсенний смак отдать земле.ПАМЯТИ ПОЛЯ ЭЛЮАРАПеревод Г. Ратгауза
Свобода, моя звезда,Не внесенная в звездные списки,Еще над рыданьями мираНезримая,Ты мчишься ужеНад рубежами времен,Я знаю, что ты — в дороге,Моя звезда.АЛЬБРЕХТ ГАУСГОФЕРПеревод В. Левика
Альбрехт Гаусгофер (1903–1945). — Не был профессиональным литератором. Ради антифашистской деятельности отказался от блестящей карьеры одного из ведущих геополитиков «третьего рейха». Был схвачен гестапо и позже расстрелян в тюрьме Моабит по подозрению в причастности к неудачному покушению на Гитлера 20 июля 1944 г. Стихи из чудом сохранившейся тетради «Моабитских сонетов» написаны в ожидании казни.
«Когда почуял деспот Ши Хуан-ди…»
Когда почуял деспот Ши Хуан-ди,Что ополчиться на него готовоДуховное наследие былого,Он приказал смести его с пути.Все книги он велел собрать и сжечь,А мудрецов — убить. На страх народуДвенадцать лет, властителю в угоду,Вершили суд в стране огонь и меч.Но деспоту настало время пасть.А те, кто выжили, учиться стали,И мыслили, и книги вновь писали.И новая пришла на смену власть.Китай расцвел. И никакая силаНи мудрецам, ни книгам не грозила.СТОРОЖА
Блюстители, приставленные к нам,Ребята превосходные — крестьяне.Их вырвали из сельской глухомани,Чтоб кинуть в дикий городской бедлам.Для них связать два слова — тяжкий труд.И лишь порой прочтешь в немом их взореВопрос о тяжком всенародном горе,Которое в сердцах они несут.Они с востока, с берегов Дуная,Где все успела разорить война.Мертвы их семьи, выжжена страна.И ждут они — придет ли жизнь иная?Их узниками сделали, как нас.Прозреют ли они? Пробьет ли час?ВОРОБЬИ
Порой моя тюремная решеткаПриманивает с воли двух гостей:То уличный задира воробейИ с ним его пернатая красотка.У них любовь: то споры, то смешки,То клювом в клюв — и как начнут шептаться!Соперник и не пробуй подобраться,Конфликт решится битвой, по-мужски.Как странно здесь, в цепях, в тюремной щели,Глядеть на них, свободных! Но за мнойСледит глазок блестящий и живой —Чирикнули, вспорхнули, улетели.И вновь один я, вновь гляжу в окно…Зачем мне птицей быть не суждено!КРЫСИНЫЙ ПОХОД
Лавиной крысы движутся к реке,Несчастную страну опустошая.Вожак свистит — и, точно заводная,Вся стая дергается при свистке.Уничтожают житницы и склады,Кто шаг замедлит — стиснут, понесут.Упрется — закусают, загрызут.Идут к реке — и нивам нет пощады.По слухам, кровью плещет та река.Все яростней призывы вожака,Все ближе цель — вот запируют вскоре!Истошный визг, пронзительный свисток,Лавина низвергается в поток, —И мертвых крыс поток выносит в море.ВОЛЬФГАНГ БОРХЕРТПеревод И. Грицковой
Вольфганг Борхерт (1921–1947). — За свою недолгую жизнь поэт успел побывать и актером, и солдатом вермахта (в 1944 г. был осужден нацистским судом за критику режима и отправлен в штрафной батальон на фронт), и в американском плену. Драма «Посетитель», рассказы и стихи, написанные Борхертом в последние два года жизни, принесли ему посмертную славу зачинателя антифашистской темы в литературе ФРГ. На русском языке публиковались рассказы В. Борхерта, а также отдельные стихотворения.
МЕЧТА
Когда я умру,Хочу на ветруРаскачиваться фонарем.Ночью и днем.Из года в год.Но лишь у твоих ворот.Или в порту, где в черной пылиГрузные спят корабли,Смех женщины слышен развязной.Или на улочке грязной.Я бы мерцаньем своим помогТому, кто бредет, одинок.Или неплохо наверняка —Висеть у дешевого кабака.Музыке в ладБыл бы я радПодмигивать желтым огнемИ думать о чем-то своем.Или хочу, чтобы в щель гардинМальчик, оставшийся дома один,Испуганный, видел меня сквозь тьму,Спокойнее стало б ему.А вьюга, которой на все наплевать,Будет сильней завывать.Так вот почему, когда я умру,Хочу на ветруРаскачиваться фонарем.Под снегом и под дождем.И в тишине ночнойШептаться с лунойЛишь о тебе одной.ДОЖДЬ
Как старуха по земле плетется,В непонятной злобе трепеща.Волосы влажны. И остаетсяМокрый след от серого плаща.В дверь любую яростно стучится.В окна бьет отчаянно рукой.…Девушка влюбленная томится:Как из дома выйдешь в дождь такой?Вихрь старухе волосы взлохматит.Дерзко головой она качнет.На лету свой серый плащ подхватит.И, как ведьма, танцевать начнет.ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
Над городом тумана пелена.Тугого, серого. И различимы елесвет фонаря и белые чепцы сестер.И чей-то разговордоносится едва.И каплями дождя летятотдельные слова…на той неделе……моя жена…Они звучат как будто бы стихи,рождая домыслы… И вот уже тихи,пустынны улицы. Последний замер шаг.И притомился шум. И полуночный мракстал понемногу в окнах проступать.Все потому, что город хочет спать.ПОЭТЫ ФРГ
ВИЛЬГЕЛЬМ ЛЕМАН
Вильгельм Леман (1882–1968). — Долгое время был известен только как прозаик, первые стихи опубликовал в пятидесятилетнем возрасте. Его камерная, по преимуществу пейзажная, лирика, родственная стихам Лерке, также приобрела «широкую известность в узком кругу» интеллектуалов и писателей ФРГ. Книги стихов «Ответ молчанья» (1935) и «Зеленый бог» (1942) резко отличались по тону от большинства произведений, публиковавшихся в фашистской Германии. В книге «День-долгожитель» (1954) поэт углубляет философские мотивы своего творчества. Стихи Лемана переводятся на русский язык впервые.
НА ЛЕТНЕМ КЛАДБИЩЕПамяти Оскара ЛёркеПеревод Л. Гинзбурга
Вспорхнула птица… Вновь все стихает…Могила — в розах — благоухает.Мир в тишину погрузился весь.Восстань, воскресни, лежащий здесь!На синеву эту посмотри.Пот со лба моего сотри.Сладостно лето в цветенье своем.Сладко нам вновь посидеть вдвоем…Зенитка лает… Сирена воет…О нет! О нет! Воскресать не стоит.Жизнь— это подлых убийц торжество!Уж лучше оставь меня одного.Уйдя из мира, где смерть и злоба,Надежней скрыться под крышкой гроба!ГЕОРГ ФОН ДЕР ВРИНГПеревод В. Леванского
Георг фон дер Вринг (1889–1968). — Автор близких к фольклорной и романтической традиции стихов песенного типа, порою — с религиозной окраской: «Песни Георга фон дер Вринга. 1906–1956» (1956). С 1940 по 1943 г. был в рядах вермахта. Предполагают, что он покончил жизнь самоубийством. На русский язык переводится впервые.
НА РОДИНЕ
Там, где Везер[63], Нижний Везер, —Снова ты такой, как встарь.Травы режутся, и ветерГоворит с рекой, как встарь.И приносит мать-старушкаБедный ужин твой, как встарь.Хлеба черного горбушка,Свежий сыр, такой, как встарь.Пароходов поговоркиИ гудки всю ночь, как встарь.Пахнет камфорой в каморке,И уснуть невмочь, как встарь.Распахнешь окно — и глянетНа тебя звезда, как встарь.Снова даль куда-то тянет,Не понять куда, как встарь.НЕ СМОГ
Не знал любви — и был слепым.Прозрел — но видит бог,Что всей душою стать твоимЯ не сумел, не смог.Твой нежный взор и разговор —Бальзам от всех тревог.Но исцелиться до сих порЯ до конца не смог.И ты баюкала дитя,А я сидел у ног.И наглядеться на тебяЯ не сумел, не смог.И смерть сразила милуюБезжалостно, не в срок.Заплакать над могилоюЯ не сумел, не смог.А жизнь была как взмах крыла.Ты видишь между строк:Благодарю и все дарю —Что смог и что не смог.ГОТФРИД БЕНН
Готфрид Бенн (1886–1956). — Вначале был экспрессионистом, позже выдвинул своеобразную концепцию творчества как виртуозной игры. Автор философской лирики, затрагивающей самые различные аспекты бытия, истории и культуры. Со своей элитарной позиции поначалу принял нацизм, но уже в 1934 г. отошел от него; подвергся нападкам гитлеровских культур-политиков — вплоть до запрета писать. Как поэт и теоретик поэзии имел очень большое влияние на послевоенное поколение западногерманских поэтов. Основные книги стихов: «Морг и другие стихи» (1912), «Неподвижные стихотворения» (1948), «Пьяный поток» (1949). На русском языке были опубликованы некоторые стихотворения Бенна.
ГРУСТНЫЙ ВАЛЬСПеревод В. Микушевича
На смену битвам и схваткам,После гроз и после побед,Изнеженностью, упадкомНовый тянется след.Великая сцена у Нила[64]:Что фараонов трон,Если рабыня пленилаГероя, кем держится он!Щиты, пращи, каменья,Эллинский дозор.Уносит ладью теченьеВдаль, на морской простор.Белым богам Парфенона[65]Кощунство грозит искони.Прослыли во время оноДекадансом[66] они.Сколько пробоин и трещин!Хмель не для мертвых тел.Веком веку завещанВеликий чужой удел.Танец из вымершей дали,Из храмов, из руин.Потомки и предки пропали:Никого! Ты один…Танец при северных скалах, —Грустный вальс! Танец мечты —Грустный вальс! В звуках усталыхЧеловек! Ты!Розы в полном цветенье,В море впадают цвета.Дышат глубоко тени,Ночь голубым залита.Там, где все реже и режеКровоточит волшебство,На мировом побережьеТождество всех и всего.Сначала в стихах заклинали,В мраморе, в красках картия,Музыкою поминали…Никого! Он один!Никого! Ниже, нижеВ терновом венце чело.С гвоздиными язвами ближеБессмертье к тебе подошло.Складки твоей плащаницы,Уксус — тебе питье,Чтобы потом из гробницыВоскресенье твое.* * *
«Твоим ресницам шлю дремоту…»Перевод В. Микушевича
Твоим ресницам шлю дремотуИ поцелуй твоим губам,А ночь мою, мою заботу,Мою мечту несу я сам.В твоих чертах мои печали,Любовь моя в твоих чертах,И лишь со мною, как вначале,Ночь, пустота, смертельный страх.Слаба ты для такого гнета.Ты пропадешь в моей судьбе.Мне ночь для моего полета,А поцелуй и сон тебе.АСТРЫПеревод Г. Ратгауза
Астры — о, дни тревоги…Облик древней чары возник,И чашу весов держат богиНа краткий и зыбкий миг.И вновь — золотое стадоНебес, лепестки и свет.Что древней жизни надоПод крылом умирающих лет?И вновь желанное — въяве,Хмель, роза и красный восход.Лето в речной оправеСледит касаток полет.И снова — предположенье,Но все уже ясно давно.И ласточки льнут к теченьюИ пьют эту ночь, как вино.ПРОЩАНИЕПеревод В. Топорова
Ты кровь моя, наполнившая раны,Ты хлынула, ты льешься все сильней,Ты час, когда негаданно-нежданноОчнется на лугу толпа теней,Ты аромат невыносимой розы,Глухое одиночество потерь,Жизнь без мечты, падение без позы,Ты горе, ты сбываешься теперь.Ты жизнью не стыдясь пренебрегала,Растерянно глядела и звала,Неменьшего страдания искала,Но равного партнера не нашла;Лишь в глубине, ничем не замутненной,Куда не достигает наша ложь,Свое молчанье, скорбный путь по склонуИ запах поздней розы ты найдешь.Порой сама не знаешь, что с тобою,И пребываешь словно в забытьи:Твои черты, твой образ — все другое,Твои слова, твой голос — не твои;Мои черты успели позабыться,Мои слова, мой голос — все не в счет;С кем было так — того не добудиться,Он прошлое за милю обойдет.Последний день, безмерные пределы, —И ты плывешь, куда велит вода;Прозрачный свет над рощей поределойНа листьях застывает, как слюда;Кто станет жить в листве мертво-зеленой,Ведь сад увял и птичий крик затих?А он живет — отринутый, лишенныйВоспоминаний: можно и без них.ЭРИХ КЕСТНЕРПеревод К. Богатырева
Эрих Кестнер (псевдонимы — Роберт Ноймер, Мельхиор Курц, Ханс Бюль, Эмиль Фабиан, Бертольт Бюргер; 1899–1974). — Автор меланхоличных, часто иронических стихов, примыкал к направлению «новая вещность». Известны также сатирические стихи, тексты для кабаре, проза и детская проза поэта. Основные книги стихов: «Шум в зеркале» (1928), «Песня между двух стульев» (1932), «Тринадцать месяцев» (1955). В 1934 и в 1937 гг. был репрессирован нацистами. Стихи Кестнера выходили у нас отдельной книгой («Маленькая свобода», М., 1962).
ПИСЬМО МОЕМУ СЫНУ
Уже давно пора иметь мне сына.Я думаю о нем не первый год.Для достижения мечты стариннойМне матери к нему недостает.Но не любая барышня — невеста.Я убеждаюсь в этом все сильней.Пока я счастью не пришелся к месту,Мы не узнаем матери твоей.Но я наверняка тебя увижу.И я заране этой встрече рад.Ты с каждым шагом будешь мне все ближе.Но первый шаг твой будет наугад.Сперва ты будешь плакать, корча рожи,Пока к другим делам не перейдешь,Пока твой ум и взгляд не станут строже,Пока того, что надо, не поймешь.Ты снова перестанешь понимать,Когда научишься смотреть, как взрослый.Сперва нужна ребенку только мать.Отец ему понадобится после.Я поведу тебя средь пышных вилл,Потом пройду с тобою шахтной толщью.Ты будешь удивляться что есть сил.Я буду поучать тебя. Но молча.Я в Ипр и Во[67] с тобою вместе съезжу.На океан крестов мы молча взглянем.Охватят чувства нас одни и те же.И слез — ни ты, ни я — скрывать не станем.Нельзя судить о жизни по рассказам.Я к жизни поверну тебя лицом.Я верю в то, что побеждает разум.Я не пророком буду, а отцом.Но если будешь одного покрояСо всеми, меряясь под их аршин,Назло всему показанному мною,То ты не будешь сыном мне, мой сын.ГОЛОСА ИЗ БРАТСКОЙ МОГИЛЫ
Мы здесь лежим. Мы здесь насквозь прогнили.Вы думаете: «Крепко спится им!»Но мы не можем глаз сомкнуть в могиле.Но мы от страха за живых не спим.Во рту полно земли. Чтоб не орали!Мы криком бы могилу разнесли.Мы с криком из могилы бы восстали.Но мы молчим. Во рту полно земли.Прислушайтесь, как запросто пороюПопы вверяют господу страну,А он, который проиграл войну,Оставить просит мертвецов в покое.Вы служащим у господа поверьте!Ведь столько благородства в их речах,И так красивы их слова о смерти:«Жизнь далеко не лучшее из благ!»И мы лежим. Во рту полно земли.Мы думали, что будет все иначе.Мы умерли. И здесь нас погребли.Вас завтра ждет такая же удача.Война. Четыре года преисподней.Вы думаете: «Крепко спят они!»Четыре года — и венки сегодня.О, не вверяйтесь милости господней!Будь проклят, кто забудет эти дай!ЭЛИЗАБЕТ ЛАНГГЕССЕР
Элизабет Ланггессер (1899–1950). — Трудную для восприятия, изощренно-метафорическую лирику («Садовник и роза», 1947) и прозу Ланггессер считают одним из основных источников «магического реализма» — направления, весьма популярного в литературе ФРГ 50-х годов (магический реализм основан на смешении реальных и фантастико-символических мотивов и образов). Подверглась расовым преследованиям в нацистской Германии; одна из дочерей поэтессы погибла в концлагере.
ПРАВИТЕЛЬ МАРСПеревод В. Микушевича
Он барабанитпо шару земному.К чувствам-сиротам немилостив гром.С ревом грядет он, и руслу речномустать сужденоразоренным гнездом.Бой барабанный,вихрь ураганный,опережаязло и добро.А непоседаНике-победатолько одноуронила перо.Он в барабанныебьет перепонки,дробью рассыпав отчаянный страх.Прыгают палочки в бешеной гонке,треск деревянный даже в цепях.Жалобный голос.Только ли колос —цеп сокрушаетсебя в молотьбе.В натиске бредаНике-победапервой сломалакрылья себе.МАРИЯ ЛУИЗА КАШНИЦ
Мария Луиза Кашниц (полное имя: фон Кашниц-Вайнберг; 1901–1974). — В зрелом творчестве поэтессы преобладает антифашистская и пацифистская тематика. Опубликовала в послевоенные годы стихи, написанные во «внутренней эмиграции»: «Пляска смерти» (1946). В «Новых стихах» (1957) и др. отчетливо видна гуманистическая позиция Кашниц. Стихи поэтессы публиковались в журнале «Иностранная литература».
«Когда они поэта хоронили…»[68]Перевод В. Топорова
Когда они поэта хоронили,На кладбище был фоторепортер,И снимок напечатали. Мы видим:Горбатый, чтоб не тесно голове,И все же тесный гроб, сырую землюИ горсть сырой земли в руке у друга(В руке, размытой дрожью) — но не бог вестьКто умер иль, вернее, бог весть кто.На снимке не хватало бургомистра,На снимке не хватало профессуры,Зато хватало жестяных венков(Кто час кончины в силах приурочитьК цветенью роз?). Священник говорил,Не по погоде, долго. Дети зябли.Невидимые, жались в сторонеДве нимфы, семь дриад и саламандра, —Не то чтоб он их вечно воспевал,Но им казалось: это их знакомый.А те, кто плоть и кровь, сморкались — тихо,Но тщательно — и кутались в меха:Не простудиться б. Смерть грядет за смертью.Глядели не на землю — в небеса:Там туча проплывала, так чернаИ так фотогенична, что фотографРешил заснять ее — не для печати,А для себя, на всякий случай. Правда,На пленке этой тучи не нашлось.КОШКАПеревод В. Топорова
Кошка о которой пойдет речь сидела на помойке и оралаНочь напролет две напролет три напролет.В первый раз он спокойно прошел мимоНе думая ни о чем и под ор за окном уснул.Во второй раз он ненадолго задержалсяГлядя на орунью попробовал ей улыбнуться.В третий раз он одним прыжком настиг зверяСхватил за шкирку назвал «кошкой» не придумав иного имениИ кошка прогостила у него семь дней.Ее клочковатую шерсть не удавалось ни отмыть ни расчесать.Вечером по возращении он еле отбивался от ее зубов и когтей.Ее левое веко нервически подергивалось.Она раскачивалась на занавесках хозяйничала на антресолях.В квартире стоял звон гром и треск.Все цветы приносимые им домой она съедала.Она сбивала вазы со стола раздирала нераспустившиеся бутоны.Ночами она бодрствовала у него в изголовье —Глядела на него горящими глазами.За неделю его гардины были располосованыКухня превратилась в помойку. Он бросил ходить на службуБросил читать бросил играть на рояле.Его левое веко нервически подергивалось.Он начал скатывать пулю из серебряной фольгиКоторую она долго недооценивала. Но на седьмой деньСделала ловкое обманное движение. Он выстрелилСеребряной пулей — и промазал. На седьмой деньОна прыгнула к нему на колени заурчала позволила себя погладитьИ он подумал: моя взяла.Он ласкал ее чесал ее завязал ей на шее бантик.Но тою же ночью она спрыгнула с четвертого этажаИ убежала — недалеко — как раз туда откудаОн ее взял. Там в загадочном лунном светеРасцветала помойка. На старом местеКошка летала с камня на камень сверкала облезлой шерстьюИ оралаХИРОСИМАПеревод В. Топорова
Сбросивший гибель на Хиросимуушел в монастырь бить в колокол.Сбросивший гибель на Хиросимуотпихнул ногой табурет, повесился.Сбросивший гибель на Хиросимуеженощно сражается с демонами безумия —с сотнями тысяч демонов безумия,уничтоженных им, но воскресающих для него.Все эти слухи недостоверны.Буквально вчера он попался мне на глазав саду на своей пригородной вилле.За новеньким забором росли ухоженные цветы.(Правда, не лотос, а розы.) И недостаточно пышные,чтобы затеряться в их зарослях.Я рассмотреладом, рассмотрела хозяйку в цветастом платье,маленькую девочку рядом с нейи мальчика чуть постарше — у него на плечах,занесшего кнутик над головой отца.И его самого я хорошенечко рассмотрела!он стоял на четвереньках в траве,беззаботно ощерясь улыбкой, ибо фотографпритаился за забором — недреманное око мира.ДЖЕНАЦЦАНО[69]Перевод Н. Гребельной
Дженаццано, горный город,вскарабкавшийсяс ослиным упрямствомпо западной крутизнесреди зимнего,стеклянногопозвякиванья.Здесь стояла я у колодца.Здесь я вымыла свою невестину рубашку.Здесь я вымыла свой саван.Мое лицо легло белымв черную воду,в сквозную прозелень платанов.А мои руки сталидвумя ледышкамис пятью сосульками на каждой.И позвякивали.ПРЕДМЕСТЬЕПеревод Н. Гребельной
Только лишь два дереваостались от рощи.Только лишь два ягненкаот большой отары.Один почернее, другой побелее.Никто более не видитна западекрасноватыхзубцов ограды.Непригодные для жилья домаостались от городка,сбежавшего,куда-то запропавшего,белого,со сверкающими стеклами окон,наполненногомальчишками,трещащими,двухколесными.Неисчислимыми.Мальчишкиупрямо укореняютсяпо всей округес почерневшими кипарисами,комариными прудами,ложбинами,полными цветущего дрока.ВОЛЬФГАНГ ВЕЙРАУХ
Вольфганг Вейраух (публикует стихи и под псевдонимом Йозеф Шерер; род. в 1907 г.). — Установка на формальный версификаторский эксперимент сужает возможности той острой критики капитализма, к которой поэт стремится в своих стихах («Песнь против смерти», 1956). Более непосредственны антифашистские стихи Вейрауха («Конец и начало», 1949; «Мелом на стене», 1950, и др.), в которых обобщен, в частности, и его личный опыт солдата вермахта. На русский язык переводились лишь отдельные стихотворения Вейрауха.
СТУЧИТСЯ ВЕТЕР ОБ ОКНОПеревод И. Грицковой
Стучится ветер об окно,И на дворе уже темно.И мы заснем спокойно.Но вклинится в беспечный сонЗловещий крик, протяжный стон.И мы проснемся разом.И нам почудится беда,Как в те кровавые года,Когда мы спать боялись.Быть может, это неспроста —Кромешной ночи темнотаПугает нас, как прежде.Заплачут дети за окном,Что умирали день за днем.И не унять их стоны.Убиты или сожжены —Они погибли в дни войны.И в том повинен Гитлер.Они восстали из землиИ в нашу комнату вошли,Обуглены пожаром.А те, что мерзли в холодаИ превратились в груду льда,Пришли, чтоб отогреться.И, не успев войти, тотчасОни гурьбой обступят нас.И сердце сводит ужас.И стала комната тесна.Нам этой ночью не до сна.И до смерти нам стыдно.Гуляет ветер средь полей.Мы укрываем потеплейСвое дитя родное.А те, погибшие, потомОт нас пойдут в соседний дом.А мы погасим лампу.ГЮНТЕР АЙХПеревод Е. Витковского
Гюнтер Айх (1907–1972). — По преимуществу лирик и радиодраматург, считается создателем поэтического радиотеатра. В годы войны находился во «внутренней эмиграции». В творчестве Айха буржуазно-гуманистические устремления сочетаются с постоянными сомнениями в силах и возможностях человека. Автор книг стихов: «Заброшенные хутора» (1948), «Метро» (1949), «Депеши дождя» (1955), «Избранное» (1960) и др. Стихи Айха в русском переводе печатались с 1960 года.
МГНОВЕНИЕ
Постоянно перед глазамитополя на Леополъдштрассе,но всегда стоит осень,всегда и все заткано пряжей туманного солнцаили же сеткой дождя.Где ты, даже если ты рядом со мной?Это вечно: пряжа далеких времен,прошедших и будущих,жизнь в аду,вековечное троглодитово время,грусть перед колоннами Гелиогабала[70]и приютом святого Морица.Серые трущобы и бараки —начало счастья,блеклого счастья.Ответ: пожатье твоей руки,Архипелаг, цепь островов, наконец — песчаная отмель,обрывок суши, где можно помечтатьо счастье слиянья.(Но мы одной крови:на камнях, возле зарослей сада,возле стариков на парковых скамьях,там, где звенит трамвай номер шесть,где анемоны — в этот миг собираявоединовластность слез и влажность губ…)И это всёпряжа, что нас сопрягает,минувшее настоящее,несостоявшаяся любовь,редкая листва тополей,осень в сточных канавах,предписанная городской управой,и заполненный вопросник о счастье.ДНИ СОЕК
Сойка не бросила мнеголубого пера.Катятся в утреннем сумраке,словно желуди, крики сойки.Горькие зерна —пища на целый день.В красной листве целый деньдолбит она клювомтемную ночьиз веток и диких плодов —пестрый покров надо мной.Ее полет — как биение сердца.Но где она спити что ей снится?Незамеченное, лежит в темнотевозле моего ботинкаголубое перо.КУСТЫ МАЛИНЫ
Мысли на фоне леса:на каждой из них — дождевые капли,на каждой — осень.Ах, кусты малины твердят о своем,тебе на ухо шепчут ягоды —красные — падая в мох.Твой слух не внимает им.Мои уста не шепчутся с ними.Слова не мешают им падать.Рука об руку с тайными мыслями.В чаще теряется след.Луна закрывает глаза — желтая,вечная.ОСТАНОВИ МГНОВЕНЬЕ
Останови мгновенье,где были навалены канаты и доски,носильщики у хозяина играют в карты,в доме скорби снова огонь,и первый смех послышится скоро.КАРЛ КРОЛОВ
Карл Кролов (род. в 1915 г.). — Известный поэт и переводчик. Наибольшей выразительности добивается в антифашистских и антивоенных стихах, собранных в книги: «Обыск» (1948), «Знаки земли» (1952) и др. В позднем творчестве преобладает пейзажная и философская лирика с элементами социальной критики: «Пейзажи по мне» (1966), «Ничто иное, как жизнь» (1970). При нацизме оставался в Германии.
МУЖИПеревод В. Топорова
Они идут обнажая в здоровом хохотебелые глыбы клыков и сполоснутых десен красное мясос пружинистыми мышцами с чреслами полными похотазабывчиво замолчав о зверье полуночного часао верных гиенах всплывающих в венах и в жилахчьи жадные всхлипы слышны в разоренных могилахДоверчиво глядя идут исполинские дядиглаз угли а фиг ли то черны то кари то синипока не раздуты Проходят при полном парадевисит автомат на плече Век-иуда висит на осине[71]уныло качаясь и чуть не кончаясь от скукипод солнцем любви при змее колыбельной наукиМир без красоты руготня под стеною казармыбеспамятный дрых по ночам в меблированных дотахгде звезды внизу а вверху полевые жандармыВ вине и в дерьме в мертвецах и в курях в анекдотахжеланья гнездятся Не в силах от них оторватьсяжрут пьют убивают и прут богатырские братцыПод каждой травинкой весны под босыми ступнями пастушекГефест-хромоножка Ахиллу который спешит[72]кует украшает затейливой росписью пушекщит к битве последней Мир драной резинкой лежитВойна враскорячку любая войнишка и с каждойдешевой войнючкой поделятся славой и жаждойКак птицы под их сапогами облитые кровью глубиныНикто не подскажет что смерть непотребна на вкусчто лемехом смерти на две половины полынныйпласт жизни разрезан и время пошло под откосНа предохранителе сердце в стволе не осталосьтревоги топочут как боги на призрачной нашей дорогеТопочут грохочут то смуглые то белокурыеи волосы веют дыханьем чумы на ветруна мытаре-ветре готовом принять и натуроюи глазки подслепые черными лапами труткрасавцы мерзавцы мужчины в соку И пропоротот уха до уха их гогот сжигающий ниву и городСЧАСТЬЯ ДОВОЛЬНО МНОГОПеревод В. Куприянова
Счастья довольно многоТогда бывает,Когда тело вдруг невесомоПарит на ветру,Плечи, грудь и колени,И вдруг так воздушноВстречает другое тело,В таком жеЛегком полете.Из них творит атмосфераОдну сплоченную душу.В кроны растений незримоВплетено их очарованье.Целую вечность можноСлушать, словно их шепот,И то, как они друг другуДарят взаимноСвою невесомость.Счастья всегда прибываетЧуть-чуть над нашей землей.Но никому не доводится этого видеть.ЦИКЛОНПеревод Г. Ратгауза
Сегодня еще мне можноУслать тебя спать спокойно.А пока я на улице вечернейПосмотрю с соседями рядом,Как всходит месяц.Медленно будет месяцНа наших глазах меняться,Потому что циклон уже близко.Если бы только можноНе слышать псов озверелых,Которые близко где-тоПируют над первым мертвым…В их голосе слышен хриплыйМеталл, который и в наших голосах прозвучитЗавтра,Когда из окон, как флаги,Сожженные выглянут лица,Когда синие строчки водыРаспадутся на красные буквы.РОБИНЗОНПеревод В. Топорова
Мои руки самитянутся за кораблемцепкими пальцамия пытаюсь зацепить парус на горизонтеСперва мне удавалосьловить таким образом некоторыесамодвижущиеся предметынапример форелейНо муссон безжалостнотопил мою эскадрусводил судорогой рукиили же что-нибудь у меня ломалоськомпасрульс кораблями нужно обращаться нежноПоэтому я окликал их по именикаждый разпо моему собственномуТеперь я с этим покончил и довольствуюсьобществом нескольких чудищнескольких словСОНПеревод Н. Гребельной
Пока я сплю,Пропадает новизна игрушкиВ руках ребенка,Тускнеет ее раскраска,И — она уже непривлекательна.Не успеешь и глазом моргнуть.В дверном косякеТорчит без дела нож,Недавно нацеленный мне в грудь.Да и теперь, поглядывая на него,Убийцы мечтают о своем.Спокойное время. Время спячки!Слышно пульс тех,Кто надеется остаться невидимками.Теперь в почете мудростьУмалчивания.Теперь растения цветутОсторожно.И нет здесь глаз,Которым все это было бы в диковинку.ЛЕТНИЙ ПОЛДЕНЬПеревод Н. Гребельной
Подорожная пыльная грива,Как помол корицы, рыжа.Языки лопухов ленивоСвисают в полдневный жарИ судачат, что в час покояСлышу я барабанный треск.Порвалась субстанция зноя,Только эха донесся всплеск.Ветерка зеленая плетка(Тишина да ореховый прут),Знай, тебя приласкает кротко(Словно эльфы кружатся тут),Как предчувствие близкой прохлады,Остужающей в чаще зной.Это в душную дрему садаЯ врываюсь — ветер сквозной.РЕКВИЕМПеревод С. Залина
Ты нежный лик, из облаков сквозящий,Когда дневные трубы множат страх,Блаженный лик, в ночной глуши горящий,Бесчувственный, похолодевший прах,Ты тяжесть хрупких плеч, к моим прижатых,Уста, что шепчут наши имена…Все сгублено дыханием проклятых,Очнувшихся от рокового сна,Все кануло, распалось в темных звуках,В отравленном круговращенье тел.Для адских мук — забыть о сладких муках,На горший променять благой удел?Сосуд скудельный, скудный сгусток боли!Ты исцелилась от минувших лет —И только здесь, в мятущейся юдоли,Нет исцеленья и забвенья нет!..Над нами где-то та же, но иная,Не мучая, не раня, не кляня,О прошлом и о будущем мечтая,Ты ожидаешь одного меня!ГАНС МАГНУС ЭНЦЕНСБЕРГЕРПеревод Л. Гинзбурга
Ганс Магнус Энценсбергер (род. в 1929 г.). — Острая критика фашизма, милитаризма, буржуазной реакции особенно сильно прозвучала в ранних сборниках поэта («Защита волков», 1957, «Язык страны», 1932, «Азбука для незрячих», 1964). Творчество Энценсбергера знакомо советскому читателю по переводам Л. Гинзбурга.
ЗАЧИНЩИК
Нужно нечто такое,за что можно держаться:например, колючая проволока.Нечто святое, высокое —пускай на ходулях.Все мы нуждаемся в прочности.У кого найдутся подпорки?Или хотя бы — в мозгу здоровый, незыблемый мир:скажем, три фунта цемента.Я признаюсь откровенно:под моей шевелюроймозг никак не твердеет.Скрыт под шерстьюмой конспиративный аппарат —ненавистник всего,что вы объявили святым.И — точка!Миллионы нервных клеток —это ли не государственная измена?Мне нечего сказатьв свое оправдание.ЗАЩИТА ВОЛКОВ ОТ ОВЕЦ
Что: прикажете коршуну жрать незабудки?Шакалу сделаться кроликом?Или, по-вашему, волксам себе добровольновыдернуть должен клыки?Чем вам не нравятся правые?Чем не нравятся левые?Отчего с таким изумлениемвы, как кретины,уставились в телевизионный экран!Ах, вы узрели неправдув очередной передаче!Но кто же тогда нашиваетна генеральские брюкикровавые ленты лампасов?Кто преподносит барышникужертвенного каплуна?Кто, заходясь от гордости,украшает свое урчащее брюхо,уютно урчащий пупоккрестом с дубовыми листьями?Кто берет чаевые —извечные тридцать сребреников(по курсу западной марки)за сокрытье злодейства?!В нынешнем миреворов меньше, чем обворованных.Кто рукоплещет взломщикам?Кто возводит убийц в почетные граждане?Кто исступленно жаждет,чтобы его околпачилии обобрали, как следует?Вот вам зеркало: гляньте,узнайте самих себя,робких,страшащихся грубой суровости правды,неумолимости знанья,передоверивших право на бессмертную мысльстае волков!Вденьте в ноздрю кольцо —вот для вас лучшее украшенье!Нет такой глупости,которую вы бы не слопали,самый дешевый обманспособен вас тут же утешить,самое мерзкое рабствопримете вы за свободу.Жабоподобные овцы,как вы друг с другом грызетесь,как вы друг друга морочите!Братство царит средь волков,в крепко сколоченных стаях.Слава разбойникам!Вы же,когда вас хотят изнасиловать,лениво ложитесьна постель послушания.Скуля,вы по-прежнему лжете:вам нравится быть растерзанными.Нет, вы не измените мир.О ТРУДНОСТЯХ ПЕРЕВОСПИТАНИЯ
Воистину великолепнывеликие замыслы:рай на земле,всеобщее братство,перманентная ломка…Все это было б вполне достижимо,если б не люди.Люди только мешают:путаются под ногами,вечно чего-то хотят.От них одни неприятности.Надо идти на штурм — освобождать человечество,а они идут к парикмахеру.Сегодня на карту поставленовсе наше будущее,а они говорят:недурно бы выпить пива!Вместо того чтоб боротьсяза правое дело,они ведут борьбус эпидемией гриппа,со спазмами,с корью!В час, когда решаются всемирные судьбы,им нужен почтовый ящикили постель для любви.В канун золотого векаони стирают пеленки,варят суп…Чем они только не заняты?Бренчат на гитарах,режутся в скат,гладят кошек,нянчат детей.Ну, скажите,можно ли с ними построитьмогучее государство?Все рассыпается в прах!Обыватели,ходячие пережитки прошлого,скопище жалких посредственностей,лишенное мысли!Как с ними поступить?Ведь нельзя же их всех уничтожить!Нельзя же их уговаривать целыми днями!Если бы не они,если б не люди,какая настала бы жизнь!Если бы не они,как бы нам было легко,как бы все было просто!..Если бы не было их,о, тогда бы,тогда…Тогда бы и я не мешал вам своими стихами!ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
Изношенная, в старой кожаной шкуре,книжка.Стершиеся следы…Роберто Моретти, Сант-Яго…Телефоны, которые давно уже не откликаютсяили отвечает химчистка…Клодина Авиллон из Клермон-Феррана…Исчезнувшие минуты,имена, записанные наспех в вестибюлях отелей,на вокзальных перронах, на конгрессах.Ольга Диц, Гюнценхаузен…Адресаты, выбывшие неизвестно куда.Абоненты, отключенные от коммутаторов.Разве я бывал когда-нибудь в Клермон-Ферране?Кто это — Ольга, Роберто, Клодина?Любовь, хлеб, разговор,ночь, обещание,которое никто не сдержал.Случай, со своими причудами,со своими мертвыми ликамии слепыми именами.Так и мое имя,мой полустершийся след,останется в чьих-то других книжках.Кто это?Я,вычеркивающий свое имяиз ваших книжек.ГРЕЦИЯ
КОСТИС ПАЛAMАС
Костис Паламас (1859–1943). — Родился в городе Патры; воспитывался в доме своего дяди в Месолонги. В 1886 г. выходит в свет первый сборник его стихотворений — «Песни моей родины». В атмосфере общественного подъема конца XIX — начала XX в. романтическая лирика Паламаса проникнута патриотическими настроениями и мотивами национального возрождения, которое поэт связывает как с продолжением культурных традиций античности, так и с демократическим обновлением общества. В этот период творческого расцвета Паламас издает серию поэтических сборников («Ямбы и анапесты», 1897; «Горести лагуны», 1912; «Алтари», 1915, и др.), а также монументальные лиро-эпические поэмы «Двенадцать песен Цыгана» (1907) и «Свирель Короля» (1910). В 1926 г. он был избран членом созданной тогда Афинской академии, а в 1930 г. стал ее президентом.
Поздняя лирика Паламаса исполнена философских раздумий о жизни я поэзии. Умер поэт во время итало-германской оккупации Греции. Его похороны 28 февраля 1943 г. вылились в яркую демонстрацию антифашистского Сопротивления.
Стихотворения К. Паламаса печатаются по изданию: Костис Паламас. Избранное. М. «Художественная литература», 1970.
«Еще феаки там живут Гомеровы…»Перевод Новеллы Матвеевой
Еще феаки там живут Гомеровы…[73]Восток в объятье с Западом сливается,и, темный, близ оливкового дерева,там кипарис к лазури прорывается.Там сердце жаждет снова жить и веровать,там земли Пирра взору открываются;гармония ключами изливается,стремится грезы древние навеивать.Там слышен мудрый голос новогреческий, —Слепец бессмертный ловит песни новыеи вздохи роз разносятся пунцовые;Тень Соломоса[74] дышит их цветением,и Демодок, объятый вдохновением[75],прекрасный Крит и край поет отеческий.* * *
«И я, такой как есть, с таким непрочным сердцем…»Перевод Новеллы Матвеевой
И я, такой как есть, с таким непрочным сердцем,в груди большой дрожащим, подобно птице пленной,среди сильнейших и могущественных миравсех ближе к свету я и к истине священной.И потому кипит в душе моей глубоко, —хотя тоску в себе и слабость я несу, —ко всем сильнейшим и могущественным мирапрезрение. И мне оно к лицу.* * *
«Богиня Слова ты, о материнский…»Перевод Новеллы Матвеевой
Богиня Слова ты, о материнский,родной язык, души язык достойный!Глубокое прозренье исчертилочело твое и стан согнуло стройный.Но распрямись! Из будущего мирапобеды весть я для тебя похитил,как ту звезду, что светит через время.О греческий язык! О смерти победитель!* * *
«На дне отцовских книг вы сном священным спите…»Перевод Новеллы Матвеевой
На дне отцовских книг вы сном священным спите,о древние слова, под мертвой пеленою.И вы, испуганные вороны, молчите:живая жизнь встает передо мною.Чем жестче я веду с судьбою старый спори чем уверенней гоню коня мышленья,с тем большей жаждою вдыхаю воздух гор,тем легче говорю на языке селенья.* * *
«Певец! Поверь, в ней нет ни капли лжи…»Перевод Н. Горской
Певец! Поверь, в ней нет ни капли лжи:в ней — плоть твоя, в ней — красной крови гром!Фантазия — в тебе, но рубежифантазии — до звезд, и в небе — дом.Ее поток всегда бурлил и жили, все сметая, несся напролом;ты — в нем, как луч, зажегший витражии вдруг переиначенный стеклом.В раю, обители цветов живых,возьми росток, в своем саду взрасти,и рай придет в твой сад — и в сад любой.Дробясь в мечтах, как в каплях дождевых,ты держишь целый мир в своей горсти,но цепью скован навсегда с собой.* * *
«О Город мой! До звездного предела…»Перевод Н. Горской
О Город мой! До звездного пределаты эту весть великую вознес;она — лавровой веткой, пухом гнезд,колоколами в небеса взлетела.О Город мой, одень цветами тело —пусть буря умиляется до слез,пускай в свечах блаженно плачет воск!Как светел МИР! И как шагает смелона темный Запад, на пустой Восток,народам обещая, что из тленапробьется новой лилии росток.Вот так же некогда прошла Еленапо тронам шатким, по клочкам порфири безмятежно прошептала — Мир…* * *
«Не мановением руки господней…»Перевод Н. Горской
Не мановением руки господнейнам души отравил военный яд —то Цезари на бойню шлют солдат,призвав на помощь силы преисподней.От Рейна до Афин пожар сегодня;Горгоны и Валькирии вопят:«Распни!» — и вот уже народ распят,а венценосцам дышится свободней:они с ухмылкой в крест вбивают гвозди.Но где-то созревают гнева грозди,народ провозгласит: «Да будет так!» —и вот, рожденный яростью, обидой,из пепла воскрешенный Немезидой[76],в дворцы войдет карающий Спартак.* * *
«Та ночь… О, как мучительно знакомо…»Перевод Н. Горской
Та ночь… О, как мучительно знакомолицо бессонницы, исчадья зла…Но ты пришла, спасительница-дрема,ты, долгожданная, ко мне пришла,пришла, как тень, как сладкая истома,болезненным ознобом обожгла,и сон ко мне спустился невесомо.Огонь твоих волос вокруг чела,как царский золотой венец, пылал, —скажи, не Фидий ли тебя ваял?..Я доброту прочел в глазах-светилах,и на меня пролился тихий свет.Я ног твоих коснулся легкокрылыхи в рай вознесся за тобой вослед.КОНСТАНТИНОС КАВАФИСПеревод С. Ильинской
Константинос Кавафис (1863–1933). — Родился, жил и умер в Александрии. Происходил из знатной, разорившейся семьи; до преклонных лет был служащим.
От своих ранних романтических стихотворений Кавафис отрекся. Канонизированный свод его сочинений составляют стихи периода творческой зрелости (с конца 90-х годов XIX в.). Наиболее характерны «античные маски» — стихотворения, в которых описание «древних дней» высвечивает через вечные ситуации волнующую поэта современность. Стихи Кавафиса живыми символами вошли в сознание греческих читателей. Нравственный идеал поэта — Фермопилы, которые нужно защищать несмотря ни на что, даже тогда, когда победа зла немпнуема, — возвышается в поэзии Кавафиса символом высокой гражданской морали.
Стихотворение «Покидает Дионис Антония» переведено впервые.
ФЕРМОПИЛЫ[77]
Честь вечная и память тем, кто в буднях жизнявоздвиг и охраняет Фермопилы,кто, долга никогда не забывая,во всех своих поступках справедлив,однако милосердию не чужд,кто щедр в богатстве,но и в бедности не скупи руку помощи всегда протянет,кто, ненавидя ложь, лишь правду говорит,но на солгавших зла в душе не держит.Тем большая им честь, когда предвидят(а многие предвидят), что в концепоявится коварный Эфиальти что мидяне все-таки прорвутся[78].ОЖИДАЯ ВАРВАРОВ
Зачем на площади сошлись сегодня горожане?Сегодня варвары сюда прибудут.Так что ж бездействует сенат, закрыто заседанье,сенаторы безмолвствуют, не издают законов?Ведь варвары сегодня прибывают.Зачем законы издавать сенаторам?Прибудут варвары, чтобы издать законы.Зачем наш император встал чуть свети почему у городских воротна троне и в короне восседает?Ведь варвары сегодня прибывают.Наш император ждет, он хочет встретитьих предводителя. Давно уж заготовленпергамент дарственный. Там титулы высокие,которые пожалует ему наш император.Зачем же наши консулы и преторыв расшитых красных тогах появились,зачем браслеты с аметистами надели,зачем на пальцах кольца с изумрудами?Их жезлы серебром, эмалью изукрашены.Зачем у них сегодня эти жезлы?Ведь варвары сегодня прибывают,обычно роскошь ослепляет варваров.Что риторов достойных не видать нигде?Как непривычно их речей не слышать.Ведь варвары сегодня прибывают,а речи им как будто не по нраву.Однако что за беспокойство в городе?Что опустели улицы и площади?И почему, охваченный волнением,спешит народ укрыться по домам?Спустилась ночь, а варвары не прибыли.А с государственных границ нам донесли,что их и вовсе нет уже в природе.И что же делать нам теперь без варваров?Ведь это был бы хоть какой-то выход.САТРАПИЯ[79]
Как горек твой удел, когда тебе,взращенному для дел великих и прекрасных,судьба злосчастная отказывает вечнов поддержке и заслуженном успехе,когда стеною на пути встаюттупая мелочность и равнодушье.И как ужасен день, когда ты сломлен,тот день, когда, поддавшись искушенью,уходишь ты в далекий город Сузы[80]к всесильному монарху Артаксерксу[81],в его дворце ты принят благосклонно,тебе дарят сатрапии и прочее.И ты, отчаявшись, покорно принимаешьдары, что сердцу вовсе не желанны.Другого жаждет сердце, о другом тоскует:о похвале общины и софистов,о дорогом, бесценном слове «Эвге!»[82],о шумной Агоре[83], Театре и Венках.Нет, Артаксеркс такого не подарит,в сатрапии такого не найдешь,а что за жизнь без этого на свете.ПОКИДАЕТ ДИОНИС АНТОНИЯ[84]
Когда внезапно в час глубокой ночиуслышишь за окном оркестр незримый(божественную музыку и голоса) —судьбу, которая к тебе переменилась,дела, которые не удались, мечты,которые обманом обернулись,оплакивать не вздумай понапрасну.Давно готовый ко всему, отважный,прощайся с Александрией, она уходит.И главное — не обманись, не убедисебя, что это сон, ошибка слуха,к пустым надеждам зря не снисходи.Давно готовый ко всему, отважный,ты, удостоившийся города такого,к окну уверенно и твердо подойдии вслушайся с волнением, однакобез жалоб и без мелочных обидв волшебную мелодию оркестра,внемли и наслаждайся каждым звуком,прощаясь с Александрией, которую теряешь.АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ МОНАРХИ
Сошлись александрийцы посмотретьна отпрысков прекрасной Клеопатры,на старшего Цезариона и на младших,на Александра и на Птолемея,что выступят в Гимнасии впервые,где их царями ныне назовутперед блестящим воинским парадом.Армении и Парфии владыкойвсесильным Александра нарекли.Сирийским, киликийским, финикийскимвладыкою был назван Птолемей.Однако первым был Цезарион —в одеждах нежно-розового шелка,украшенных букетом гиацинтов,с двойным узором аметистов и сапфировна поясе слепящей красотыи с крупным жемчугом на белых лентах,увивших ноги стройные его.Он вознесен был выше младших братьев,провозглашен Царем среди Царей.Разумные александрийцы знали,что это было только представленье.Но день был теплым и дышал поэзией,лазурью ясной небеса сияли,Гимнасии Александрии по правувенцом искусства вдохновенного считался,Цезарион был так красив и так изящен(сын Клеопатры, Лага славного потомок).И торопились, и к Гимнасию сбегались,и криками восторга одобряли(на греческом, арабском и еврейском)блестящий тот парад александрийцы,а знали ведь, что ничего не стоят,что звук пустой — цари и царства эти.СРОК НЕРОНА
Дельфийское пророчество услышав,далек от беспокойства был Нерон:«Страшись семидесяти трех годов…»Немало временн, чтоб жизнью насладиться.Ему лишь тридцать. Срок немалый боготвел Нерону, чтобы упредить,предотвратить далекие угрозы.Сейчас он в Рим вернется, утомленныйпрекрасным путешествием своим,но как приятно это утомленьеот удовольствий, что вкусил Неронв гимнасиях, театрах и садах…О, вечера ахейских городов!..О, сладострастье обнаженных тел…Так думает Нерон. В Испании же войсков глубокой тайне собирает Гальба,старик семидесяти трех годов.АНГЕЛОС СИКЕЛЬЯНОСПеревод Н. Горской
Ангелос Сикельянос (1884–1951). — Родился на острове Левкада в семье учителя. Первая книга стихов поэта, «Ясновидящий», вышла свет в 1909 г. За ней последовали «Пролог к жизни» (1915), «Матерь божия» (1917), «Пасха греков» (1918), «Дельфийское слово» (1927). Автор ряда несколькиx лиро-эпических трагедий.
Искрящееся жизнелюбие, возвышенный лиризм, сплав элементов неоклассицизма и неоромантизма определяют ту стилевую манеру, которую Сикельянос сохраняет на протяжении всего творчества. В 20-е годы он выдвигает «дельфийскую идею» — план создания в Дельфах всемирного культурного центра, организует театральные представления в древнем дельфийском театре. В годы второй мировой войны Сикельянос участвовал в Сопротивлении, возглавлял «Общество греческих писателей».
Стихотворения «Ахелой», «Анадиомена» и «Лишь потому…» взяты из икла «Лирика» (1912–1927), стихотворение «Клятва Стикса» — из сборника «Просфора» 1943). На русском языке публикуются впервые.
АХЕЛОЙ[85](Сон)
И был Ахелой переполнен, кипели и мчались валы,и, в этом кипении стоя,я ноги столбам уподобил, и сам стал подобьем скалы,как бог, ожидающий боя.Но жажда меня одолела, и рот приоткрыл я слегка,склонившись над влагою пенной,и только собрался напиться, как мощным потоком рекамне хлынула в горло мгновенно.И бодрость, и дивную свежесть вливал в меня каждый глоток,и легкость былая воскресла;и — как ветерок на рассвете — я медленно пил тот поток,что раньше хлестал мои чресла.Река обмелела, пропала, как пена в прибрежных камнях,и дно предо мною открыла;и стал наконец я свободным, и тяжесть исчезла в ступнях,и я воспарил легкокрыло.Наполнилось сердце отвагой, неведомой мне до сих пор,и чувствовал я, вдохновенный,в груди, что дышала привольно, и гордое мужество гор,и юную радость вселенной.Как ярко мое сновиденье! Как сила моя велика!Затмил я того полубога,который схватил Ахелоя, принявшего образ быка,за оба изогнутых рога,и в шею уперся коленом, и пальцы так крепко сомкнул,что рог захрустел и сломался,и, бешеной болью пронзенный, поток закружился, скакнули к морю со стоном помчался.АНАДИОМЕНА[86]
Вот она — я — восхожу в сладостно-розовом свете зари,ввысь простирая длани,и божественный моря покой выйти меня призывает,в лазурный простор меня манит.Но внезапно врываются в грудь, потрясая мое естество,рассветной земли дуновенья.О Зевс, меня держит волна, и волосы топят меня,тяжкие, словно каменья!О нереиды, — о Кимофоя и Главка! — бегите сюдаи поддержите богиню. Яне ждала, что откроет объятья мне Гелиос[87] вдругв этой сверкающей сини…ЛИШЬ ПОТОМУ…
Лишь потому, что землю славил в глубине души,и разум свой укоренил в терпенье молчаливоми, крылья тайные сдержав, умчаться не спешил, —испить воды родник мне разрешил,родник живой, танцующий родник, родник счастливый.Лишь потому, что не желал все ведать наперед,а думой неотступно погружался в час летучий,как будто в нем сокрыт всей мудрости оплот, —во мне — голубизна вокруг иль тучи —мгновенье, круглое, как плод, блестит звездой падучей,и благодатный ливень вновь идет, и зреет плод!..Лишь потому, что знал: конец — начало всех начал,и утверждал: «Коль день дождлив, заря бывает алой,и укрепляет камни мирозданья даже шквал,и кровь живой земли стучит сильнее после шквала…», —невзгоды вес так эфемерно мал,и дева Смерть моей сестрою стала!..КЛЯТВА СТИКСА[88]
И если некогда я был сродни стремительным орлам,которые весной короткой,не уставая, могут облететь Египет, Индию, Элладу,и если некогда моя походкапружинистой была, как поступь моряка, избороздившего моряи не забывшего, как пляшут под ногами волны,и если вдруг — как будто темный ворон Ахеронауже забил крылами надо мной —в себе замкнулся я,готовый устремитьсяза грань неведомых, сокрытых ритмов мира,чтоб выйти к свету из земной темницы, —так почему я медлил до сих пор?Но вот теперь, когда вы мне открыли путь,пройдя сквозь мрак легко и плавно — словно в танце,бессмертные мои бойцы,я к вам пришел и вижу, что над вамине смерть стоит, а мощный дубс тенистыми ветвями,о Греции мы говорим, о Греции, что вам открылась,когда закат коснулся ваших глаз,и, рассыпаясь на осколки, мир погас,чтоб родина из вашей крови возродилась,я с вами говорю,бойцы почившие мои, питомцы гор, долин и моря,о всходах новой жизни, озаренных светомвеликой вашей жертвы, братья!И если некогда я был сродни стремительным орлам,которые весной короткой,не уставая, могут облететь Египет, Индию, Элладу,и если некогда моя походкапружинистой была, как поступь моряка, избороздившего моряи ие забывшего, как пляшут под ногами волны,и если вдруг —как будто темный ворон Ахеронауже забил крылами надо мной —все силы я собрал,готовый устремитьсяза грань неведомых, сокрытых ритмов мира,чтоб выйти к свету из земной темницы, —то уж теперь от вас я не уйду,я с вами каждое мгновенье,из сердца сделал я гумно,чтоб вы на нем сплясали, други,и я, прикрыв глаза, смотрю на вас —как вы скользите, за руки держась,по кругу в тайной пляске смерти,и я смотрю, смотрю, не размыкая глаз,смотрю и наглядеться не могу,как вы, бессмертные бойцы, в одном кругупрекрасный танец клефтов[89]на сердце пляшете моем!От вас я не уйду, —какой бы ни была моя судьба,написанная звездами на небе, —я сердце отдал вамдля пляски тайной,пускай пылает жертвенный костер,пусть высятся в саду могильные холмы,а вы в глубинах сердца моего танцуйте танец клефтов,пока не упадут оковы тьмы,и вы, восторженны, крылаты,в порыве вдохновенном,станцуете наш древний танец по-иному —станцуете бессмертие Эллады!КОСТАС ВАРНАЛИСПеревод Е. Смагиной
Костас Варналис (1884–1974). — Родился в городе Бургас (Болгария), в семье сапожника. Окончил филологический факультет Афинского университета, был учителем, а потом директором школы. В 1905 г. выпустил в свет первый сборник — «Соты», анакреонтические стихотворения, близкие по своей манере к французской школе парнасцев.
В 1919 г. для продолжения образования поэт уезжает в Париж, здесь же воспринимает социалистические идеи, осознает значение Октябрьской революции в оссии. По возвращении на родину занялся журналистикой. Начинается самый плодотворный период его творчества, выходят книга стихов и прозы «Пламенеющий свет» (1922), сатирическая повесть «Народ скопцов» (1923), трактат «Соломос без метафизики» (1925), поэма «Осажденные рабы» (1927), повесть-памфлет «Дневник Пенелопы» (1946), сборник исторических портретов «Диктаторы» (1954).
Обличительный пафос, бичевание уродств буржуазного мира сочетаются в произведениях Варналиса с гуманностью, светлым и добрым видением природы, человека, будущего.
В 1934 г. Варналис принял участие в Первом съезде советских писателей. В 1959 г. он был удостоен Международной Ленинской премии мира. В 1975 г. в Афинах посмертно вышел сборник Варналиса «Гнев народа» — стихотворения, написанные поэтом в период военной диктатуры 1967–1974 гг.
На русском языке издан том «Избранное» Костаса Варналиса («Художественная литература», 1959).
Стихи, публикуемые в настоящем томе, на русский язык переводятся впервые.
ОБРЕЧЕННЫЕ
Вчера в подвальном кабаке,В дыму табачном, в перебранке,Под вопли уличной шарманкиМы пили, сидя в уголке.Вчера — и раньше: вечер каждыйСжигает нас хмельною жаждой.Кто к полной кружке тянет руки,Кто на пол сплюнет иногда.О, в мире нет страшнее муки,Чем жизни прожитой года!Как ни копайся в прошлом сорном,Не вспомнишь дня, чтоб не был черным.О солнце и морские воды,О небо, щедрое стократ!Шафранные шелка восхода,Гвоздикой рдеющий закат!Сияньем вашим мир украшен,Но нет вам места в сердце нашем!У одного отец недужен —В параличе десятый год;А у того жене все хуже —В чахотке тает, кашель бьет;Сынок в тюрьме, дочь на панели, —Чтоб дети даром хлеб не ели.— Кто виноват? Судьба дрянная!— Кто виноват? Господень суд!— Кто виноват? Башка дурная!— Вино всему виною тут! —Кто виноват? Кто мрак осветит?Никто не знает, не ответит.Так в темном чреве кабакаМы пьем, трусливы и убоги.Найдем, как черви на дороге,Смерть под ударом каблука.Нет избавленья ниоткуда.Чего мы ждем? Должно быть, чуда.«НАРОДНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ»
Учителя, вы долго добивались,Чтоб думать и желать я разучился,Вранью внимал, ложь повторял за вами,Враньем кормился и во лжи скончался.Но я был тверд — и срок ученья минул,Ни душу мне не поломав, ни спину.Беда, коль обречен ты смерти скорой,Но хуже смерти — стать продажной шкурой.* * *
«Быть первым хорошо! С тебя отныне…»
Быть первым хорошо! С тебя отнынеВеликое Искусство начинается.Ты так считаешь — значит, это правда.День ото дня расти ты будешь больше,И станет родина тесна. И все же,Когда тебя обнимет мать-Земля,Она тебе ни пяди не подаритСверх роста твоего. Но что с того?Ты много лет ее шагами мерил!А есть другой — он учится всего лишьНе быть ничтожным в собственных глазах,Не насмехаться и не быть осмеянным,Не украшать, но обнажать. И все же,Когда его обнимет мать-Земля,Всем станет ясно, как велик он.УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ
— Бегучая вода, седые кроны,Цветов дыханье, птичьи перезвоны!Печали, гнев и страсть свою остудишь,Наедине с самим собой побудешь!— Пришел я в сад — под вековою сеньюОт самого себя ищу спасенья.Сам за собой лечу — погоней злою,Сам у себя в груди — тупой иглою.О, где ты, выдуманный Ад? Явись,Дай мне упасть в огонь твой и спастись!КОСТАС КАРИОТАКИСПеревод Юнны Мориц
Костас Кариотакис (1896–1928). — Родился в городе Триполи, получил юридическое образование, работал служащим. В 1919 г. вышел в свет его первый сборник стихов — «Боль людей и вещей», в 1921 г. — сборник «Нипенти» и в 1927 г. — «Элегии и сатиры». В 1928 г. Кариотакис покончил жизнь самоубийством. Лирика Кариотакиса исполнена трагического мироощущения, скорби о невозможности счастья, о несбыточности надежд. После поражения Греции в войне с Турцией (1919–1922 гг.), в период крушения националистических иллюзий о возрождении великой Греции в былых пределах Византийской империи, эти настроения преобладали и в общественной жизни, и в поэзии. Отвращение к жалкой действительности выливается у Кариотакиса в негодование и сарказм, в острую непримиримость к лицемерию буржуазной морали.
Стихотворения Кариотакиса взяты из сборника «Элегии и сатиры», на русский язык переводятся впервые.
О, КАКИМИ ЖЕ МЫ МОЛОДЫМИ ОЧУТИЛИСЬ НА ОСТРОВЕ ГОЛОМ…
О, какими же мы молодыми очутились на острове голом,на диком краю вселенной, вдали от мечты и земли!Когда мачта последней надежды исчезла за облачным долом,мы, влача свою вечную рану, медленно шли — и пришли.Наши глаза опустели, походкой живого увечьякаждый бредет в одиночку, но все — по дороге одной,тело наше от боли — тяжесть нечеловечья,голос наш слышен издали — не голос, а вой сплошной.А жизнь уплывает сиреной над белой морскою пеной.Лишь смертью, казенной смертью и желчью, сосущей мрак,нас балует жизнь — о, сколько бы ни улыбался в плену вселеннойлуч солнца! А мы так молоды, а мы так молоды, такмолоды, и однажды жуткой порой ночноюсюда нас бросило судно — сейчас оно в сердце тьмытеряется, а мы спрашиваем: что с нами? и что со мною?за что мы здесь угасаем так быстро, почти детьми!ЧИНОВНИКИ
Все чиновники тают — сколько их ни питают,тают (как батарейки) по двое в кабинете.(Государство и Смерть — вечно электрики этипитают чиновников, которые тают.)Сутуло, за спинкой стула, марают, перо вперяютв невинность белой бумаги, отпетым служа прохиндеям.«Настоящим письмом имеем честь (или честь имеем)», —они заверяют и заверяют.Им только честь остается, когда сквозь сумерки бледныев восемь часов вечера поднимаются их колоннывверх по улице — как заводные, железные или медные.И покупают каштаны, и обсуждают законы,а также валюту, цены и всевозможные страны,пожимая плечами, чиновники бедные.НЕСЧАСТЬЕ
Пришли последние первыми, предав идеалы, святыни.Покупается честь у кого она есть: Деньги у нас — на вершине.Если некогда в мыслях, в глазах был ответный порыв,то отныне жизнь похожа на мрачный миф, — неизвестность, горечь, унынье,на губах — настойка полыни.Ночь глубока-глубока. К черту — проклятую койку!Врываюсь в пустые покои, вижу паучьи снасти.Надежды нет никакой. Домой, окончив попойку,идет полуночника тень. И, душой разрываясь на части,я пронзительно крикнул: «Несчастье!»И это жуткое слово в небе вспыхнуло огненной строчкой,и деревья перстами водили под ним, и звезды к нему присохли,и оно пылало на ваших домах — на гробах под кирпичною оболочкой,и собаки почуяли жуткую суть, и залаяли, и заохали.Разве люди совсем оглохли?ИДЕАЛЬНЫЕ САМОУБИЙЦЫ
Дверь заперта на ключ, собранье писемчитается бесстрастно, в неком трансе,затем — влачась к своим предсмертным высям,в последний раз шаги звучат в пространстве.Да, говорят, вся жизнь была кошмаром.О, смех людей, достойный отвращенья,их слезы, пот, тоска по небу, — нет, недаромцепная пустота сомкнула звенья!Стоят и смотрят в окна мертвецами —на скверы, на детей, чья жизнь беспечна,на мраморщиков, бьющих в твердь резцами,на солнце — ведь закатится навечно.Конец. Вот краткая записка на прощанье,глубокая, без вычур — все, как надо,в ней — безразличье к жизни и прощеньетому, кто будет плакать до упада.Взгляд в зеркало, на стрелки часовые,вопрос: не зря ли? а здоров ли разум?и шепот: кончено! сейчас! — и, как впервые,в душе уверенность, что — следующим разом…ГЕОРГОС СЕФЕРИС
Георгос Сеферис (наст. фамилия — Сефериадис; 1900–1971). — Родился в Измире. В 1914 г. переехал в Афины. Получил юридическое образование. С 1926 г. начинается его дипломатическая карьера, закончившаяся в 1962 г. В 1963 г. удостоен Нобелевской премии. Автор поэтических книг «Поворот» (1931), «Водоем» (1932), «Роман» (1935), «Судовой журнал I» (1940), «Судовой журнал II» (1944), «Дрозд» (1947), «Судовой журнал III» (1955).
Лирика первых поэтических книг Сефериса передает ощущение тупика, в который завело Грецию поражение в греко-турецкой войне 1919–1922 гг., горькие раздумья над трагической эволюцией многовековой греческой истории. Обратившись к структуре верлибра, Сеферис явился одним из первопроходцев «новой поэтической традиции» в Греции.
В годы второй мировой войны поэзия Сефериса сближается с поэзией Сопротивления, проникается гражданским, патриотическим чувством. Опыт атифашистской войны сказывается и позднее, в создании «Судового журнала III» (1955), написанного под впечатлением борьбы кипрского народа за свою независимость, и в антидиктаторской позиции, которую поэт занял после военного переворота 1967 г. Стихотворения «Рассказ» и «По шипам колючего дрока…» переведены впервые.
АРГОНАВТЫПеревод Л. Лихачевой
И душа,если она хочет познать себя,в душу другую должна заглянуть —чтобы там увидеть, как в зеркале,чужестранца или врага.Спутники моибыли славные парни,не жаловалисьна усталость, жажду и стужу.Были похожи они на деревья и волны,что встречают ветер и дождь,встречают солнце и ночь,не меняясь в окружающем их измененье.Славные парни! Целыми днямитрудились они на веслах, не поднимая глаз,ритмично дыша,и краснела от напряженья покорная кожа.Иногда они пели, не поднимая глаз.А между тем мы плыли на западмимо пустынного острова, поросшего дикой смоковницей,того, что за мысом, где яростно лают громадные псы.Душа,если она хочет познать себя, — говорили они, —в душу другую должна заглянуть, — говорили они, —и веслами били по закатному золоту моря.Миновали мы множество мысов,множество островов,видели море, что сливается с морем другим,тюленей и чаек,слышали, как рыдаютматери над убитыми сыновьями,проклиная Александра Великогои славу, загубленную в глубинах Азии.Мы якорь бросали у берегов,полных ночных ароматов и пения птиц,берегов, где струится вода,от которой на руках остаетсяпамять о счастье.И не было странствиям нашим конца.Души друзей моих слилисьс уключинами и веслами,с неумолимым ликом, высеченным на носу корабля,с кругом руля, солеными брызгами.Один за другим покидали меня мои спутники,не поднимая, глаз. Весламиотмечены на берегу места, где они спят.Никто их не помнит.Справедливость.ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬПеревод Л. Лихачевой
День стоял сумрачный. Никто ничего не решал.Дул ветерок. «Это не грегос, это — сирокко», — кто-то промолвил.Торчали воткнутые в склоны тонкие кипарисы, за нимисерое море с озерами света там, вдали.Брызнул дождь, и солдаты взяли ружья на караул.«Это не грегос, это — сирокко», — единственное решение,которое можно было услышать.Но все мы знали —на новой заре у нас ничего не останется,ничего — ни женщины, пьющей сон рядом с нами,ни воспоминанья о том, что когда-то мы были мужчинами, —ничего не останется на новой заре.«Этот ветер напоминает весну, — глядя вдаль, сказалаподруга, шагавшая рядом, —весну, которая вдруг средь зимы налетела на берег залива так неожиданно.Помнишь? Столько лет пронеслось. Как-то теперь умирать доведется?»Марш похоронный блуждал под мелким дождем.Как умирает мужчина? Странно, никто не думал об этом.А если думал, то вспоминал давние, давние времена,крестоносцев походы или битву при Саламине.Но смерть, вот та, что приходит сейчас? Как умирает мужчина?Своя достается каждому смерть,своя собственная и ничья другая.И эта игра есть жизнь.Свет угасал над сумрачным днем.Никто ничего не решил.На новой заре у нас ничего не останется, все будет предано —даже наши руки.И жены наши в чужие дома будут воду носить из горных ключей,и дети наши погибнутв каменоломнях.Подруга моя, шагая рядом, напевала обрывки песни:«Ах, той ли весною… летом… Райя ты моя, райя…»[90]Кто-то вспомнил о старцах-учителях, оставивших нас.Мимо прошла пара, беседуя:«Надоели они, эти сумерки. Пойдем-ка домой.Пойдем-ка домой и зажжем свет».РАССКАЗПеревод Э. Ананиашвили
Заливаясь слезами, идет по улице человек.О чем он плачет? Никому не известно!Иные думают — об утраченной любви,Об угасших страстях, что владеют намиС такою силой в летнюю пору,На пляже, под музыку граммофонов.У других — житейские заботы,Незавершенные дела, недописанные бумаги,Дети — как они быстро растут!И женщины — как они трудно старятся!А у него глаза — как пылающие маки,Два мака с зеленого весеннего поля,А под веками — два маленьких родничка.Он бродит и бродит, он никогда не спит,Он шагает по мостовой, по лицу земли,Покрытому узором из маленьких квадратов:Живая машина, беспредельное страданье —О, в конце концов оно теряет значеньеИ со временем становится неважным…Люди слышали: он разговаривал на ходуСам с собой, ни к кому не обращаясь,О зеркалах, расколотых давным-давно,О лицах, разбившихся в глубине зеркал,Об осколках, которых уже не склеить.Другие слышали, как он горевал о снах,Об ужасных видениях на пороге сна,О лицах, полных невыразимой нежности…Мы привыкли к нему. Он спокоен и корректен.Он только ходит и плачет, не переставая,Как плакучие ивы на берегу ручья,Что уносятся вдаль, мелькнув за окном вагона,Хмурым утром, в тоскливый час пробужденья.Мы привыкли к нему — он ничего не значит,Как все, что пригляделось и вошло в привычку.И я рассказываю о нем лишь потому,Что не знаю ничего, ничего на свете,Непривычного для вас.Мое почтенье!ЛИК СУДЬБЫПеревод Л. Лихачевой
Лик судьбы, склоненный над колыбелью ребенка,ветер, и звезд круги, и февральская темная ночь,мудрые старицы-повитухи, ступеньки скрипучие,и сухие, голые плети виноградной лозы во дворе.Над колыбелью ребенка — лик судьбыв черном, повязанном низко платке.Улыбка неизъяснимая, опущенные ресницы, грудь, белая, как молоко.Открывается дверь, и исхлестанный морем рыбак,войдя, утомленно бросаетна сундук вымокшую фуражку.Эти лица и эти картины были с тобой,когда свою сеть ты плел на морском берегуили когда уходил от встречного ветра,глядя в провалы черные волн;на всех морях, всех заливах были они с тобой —тяготы жизни твоей и счастье твое.А дальше я не могу читать —тебя связали цепями,подгоняют штыком,в лесу, среди ночи оторвали от женщины,корда она, счастливая, смотрела тебе в глаза,не в силах вымолвить слова,лишили тебясвета, и моря, и хлеба.Как могли мы упасть, товарищ, в эту смрадную яму страха?Разве такая судьба у тебя,и мне разве это писано на роду?Кто это смеет командовать и убивать за нашей спиной?Не спрашивай. На токукружатся, кружатся три красные лошади с завязанными глазами,топчут и топчут они человечьи кости.Не спрашивай. Время придет —эта кровь, эта кровьподнимется, как Георгий, всадник святой,и копьем пригвоздит к земле кровавого змея.Октябрь 1941 г.КОШКИ СВ. НИКОЛАЯПеревод С. Ильинской
Почему же радость отдается
Песнею безлирною эриний[91]?
Почему в слезах душа моя?
Безнадежная тоска
Страх и боль родит в груди.
Эсхил. Агамемнон[92]«А вот и Каво Гата[93], — молвил капитани показал на низкий голый берег,едва видневшийся за пеленой тумана. —Сегодня рождество. Вон там, вдали,в порывах веста из морской волныявилась Афродита. Камнем Греказовется это место. Леворуля!» Мне помнится, глазами Саломеисмотрела кошка, год спустя ее не стало,а Рамазан, как он смотрел на смертьв снегах Востока, день за днемпод леденящим солнцем,малютка-бог, хранитель очага.Не медли, путник… «Леворуля», — ответил рулевой.…сейчас, быть может, друг мойодин и взаперти, среди картин,за рамами напрасно ищет окна.Ударил корабельный колокол, как будтоупала гулко древняя монетадавно исчезнувшего государства,будя воспоминанья и преданья.«Как странно, — оборвал молчанье капитан, —но этот колокол сегодня, в рождество,напомнил мне о колоколе монастырском.Историю о нем мне рассказал монах,чудак, мечтатель и немножко не в себе.Так вот, когда-то страшное несчастьепостигло этот край. За сорок с лишним лет —ни одного дождя, и остров разорился,и гибли люди, и рождались змеи.Мильоны змей покрыли этот мыс,большие, толще человеческой ноги, и ядовитые.И бедные монахи монастыря святого Николаяни в поле не осмеливались выйти,ни к пастбищам стада свои погнать.От верной гибели спасли их кошки,взращенные и вскормленные ими.Лишь колокол ударит на заре,как кошки выходили за воротамонастыря и устремлялись в бой.Весь день они сражались и на отдыхнедолгий возвращались лишь тогда,когда к вечерне колокол сзывал,а ночью снова начиналась битва.Рассказывают, это было чудо:калеки — кто без носа, кто без уха,хромые, одноглазые, худые,шерсть клочьями, и все же неустаннопо зову колокола шли они сражаться.Так пролетали месяцы и годы.С упорством диким, несмотря на раны,в конце концов они убили змей,однако вскоре умерли и сами,не выдержав смертельной дозы яда.Исчезли, как корабль в морской пучине,бесследно… Так держать! …Могло ли быть иначе,коль день и ночь им приходилось питьпропитанную ядом кровь врага.Из поколенья в поколенье яд…»«…держать!» — откликнулся, как эхо, рулевой.«ПО ШИПАМ КОЛЮЧЕГО ДРОКА…»[94](Государство, 616)Перевод С. Ильинской
Был восхитителен Суний[95] в этот день благовещеньяс новым приходом весны.Редкая зелень вокруг заржавевших камней,красное тело земли и колючий кустарник:дрок — цветки желтоватые и большие шипы наготове.Поодаль — колонны, звучащие струны арфы…Покой.Так что же напомнило мне о том Ардиее? Пожалуй,словечко одно из Платона, застрявшее в складках памяти,желтый кустарник — с тех самых далеких временназвание не изменилось.Вечером я отыскал это место:«Связали его по рукам и ногам, — говорит Платон, —наземь его повалили и кожу содрали,и поволокли по земле, по шипамколючего дрока, и послебросили в Тартар его, как тряпку».Так на том свете платил за свои злодеянияАрдией из Памфилии, жалкий тиран.ЯННИС РИЦОС
Яннис Рицос (род. в 1909 г.). — Родился в городе Монемвасия, в семье разорившегося землевладельца. Начал публиковать свои стихи в начале 30-х годов, в 1934 г. вышел в свет его первый поэтический c6opник «Тракторы», затем появились сборник «Пирамиды» (1935) и поэма «Эпитафии» (1936) — произведения новаторской, революционной образности, исполненные социального оптимизма и гражданственности. В годы второй мировой войны поэт принял участие в движении Сопротивления, а во второй половине 40-х годов, разделяя участь многих борцов Сопротивления, подвергся преследованиям и прошел через концлагеря Макронисос и Ай-Стратис. После военного переворота 1967 г. был вновь арестован, заключен в концлагерь на острове Лерос, а затем сослан на остров Самос. Паденне военной диктатуры в 1974 г. принесло свободу и поэту, и его книгам.
Рицос выпустил в свет более пятидесяти поэтических книг, среди которых «Песнь моей сестре» (1937), «Испытание» (1943), «Лунная соната» (1956), «Свидетельства», том I (1963) и том II (1966), «Филоктет» (1965), «Орест» 1966), «Камни. Повторения. Решетка» (1972), «Четвертое измерение» (1972), «Из бумаги» (1974) и др. Перевел на греческий язык поэму А. Блока «Двенадцать» и стихотворения В. Маяковского.
В жанровом многообразии поэзии Рицоса — от афористически чеканных миниатюр до философских поэм-монологов — широчайший диапазон художественного познания и поэтического освоения эпохи.
ОТСУТСТВУЮЩИЕПеревод Юнны Мориц
За них говорили другие, решали другие. Они,как будто их не было рядом, как будто они вне закона(и так оно есть, вне закона),слушали из репродукторов свои имена, обвинения судейи текст приговоров,видели груды табличек — груды болтливых угроз и запретов —металлических серых табличек, не читанных ими. Далеко, далеко,изгнанники, чужие в своем отечестве, отчужденные от себя,ко всему безразличные, —это они, те, кто некогда верил в силы своей ответственностии вообще в ответственность граждан,они, средоточцы огромных знаний (заученных в древности),такие прекрасные, такие доверчивые.А теперь — нет ни единого храма Амфиарая[96], и на холмике, маленьком,каменистом, асфоделью поросшем,нет барана черного цвета, чтобы жертву богам принести,чтобы после прилечьна теплую шкуру животного и прободрствовать долгую ночь, ожидаяхотя бы в галлюцинациях увидеть искру спасения, выход,целебную травку,которая будет одна панацеей для этой отчизны и целого мира(как говорили в те времена),и бросить потом золотые большие монеты в родник, —в благодарность за чудо. Но, впрочем, всегда, насколько мы помним,служители Амфиарая находили в своем родникетолько медную мелочь.И нет ничего удивительного — люди забывчивы, а золотобыло им нужно всегда.ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЯПеревод Юнны Мориц
Когда афинское войско потерпело поражениепри Эгоспотамах[97] и чуть погодя,когда мы потерпели окончательное свое поражение, —прекратились наши вольные речи, блеск Перикла,расцвет античных искусств, гимнастические уроки,собеседы пирующих мудрецов. Сегодняна Агоре — гнетущая тишь, и угрюмство, и произвол Тридцати.Все, и в том числе самое сокровенное, происходитв наше отсутствие, без нашего спроса,и это не подлежит никогда никакому обжалованию,и обвиняемый беззащитен —ни адвокатов, нп скромного права даже на мелочь:на формальный протест.В огонь — наши рукописи и книги,и честь омраченной родины — в грязь. И есликогда-нибудь, предположим,нам разрешили бы как свидетеля привести с собоюстарого друга, он отказался бы только из страха:как бы ему самому не пришлось нахлебаться наших несчастий, —и был бы он прав. Поэтому здесьнам хорошо — вполне вероятно, что мы набрелина какой-то новый контакт с природой,из-за колючейпроволоки разглядывая кусочек моря, траву и камниили случайное облако на закате, лиловое, мрачное,неспокойное. И между тем, вполне вероятно,что еще возникнет когда-нибудь дух Кимона[98],управляемый тайно все тем же орлом,и вместе они откопают и обнаружат железное острие,которое некогда было нашим копьем, —оно тоже стало тупым и ржавым,и вполне вероятно, что его принесут однажды в Афиныв триумфальном и траурном шествии, при венкахи торжественной музыке.И ПОВЕСТВУЯ ОБ ЭТОМ…[99]Перевод Юнны Мориц
Люди, идеи, слова измельчали настолько,что нас теперь не волнует нисколькони старая слава, ни новая, ни благородная биография Аристида;и если кто-нибудь иногдапытается вспомнить доблести Трехсот или Двухсот[100],другие немедленноего обрывают с презрением или в лучшем случаес иронией и скептицизмом.Но порой, как сейчас, например,когда погода светла и прозрачна — в день воскресныйна стуле под эвкалиптамисреди этой безжалостной ясности на нас нападаетсокровенная скорбь и тоскао блеске, испытанном прежде, хотя сегоднямы называем его дешевым. Шествие трогалось на заре —трубач впереди, а за ним — повозки с венкамии грудами веток душистого мирта,за ними вышагивал аспидный бык, а следом — юноши шлии кувшины несли с молоком и виномдля возлияния мертвым; в благовонных фиалахкачались масла и ароматные смеси.Но всего ослепительней — в самом конце процессиишел архонт, одетый в пурпурное,архонт, которому целый год не позволяли касаться железаи надевать на себя хоть что-нибудь, кроме белого, —теперь он — в пурпурноми с длинным мечом на поясе величественно пересекает город,держа прекрасную вазу, извлеченную из общественной утвари,и направляясь к могилам героев. И когда —после того как бывали омыты надгробные стелыи роскошные жертвоприношения завершены, —он поднимал свою чашу с вином и, выливая его на могилы,провозглашал:«Я подношу эту чашу самым доблестным, тем, кто палза свободу греков», —пробирала великая дрожь все окрестные лавровые рощи,дрожь, которая даже теперь пробирает эту листву эвкалиптови эти залатанные пестрые тряпки, после стиркиразвешанные на этой веревке.ГЕРАКЛ И МЫПеревод Юнны Мориц
Тебе говорят: он — большой и великий, сын бога,и кроме того, знаменит кучей блистательныхучителей, —старец Лин, просвещенный сын Аполлона, обучил его грамоте,ловкий Эврит преподалуроки искусной стрельбы из лука; Эвмолп,вдохновенный сын Филаммона,развил его склонности к песне и лире; но главное —сын Гермеса, Автолик,чьи густые, дремучие, страшные брови затмевали собойполовину лба,обучил его славно искусству аргоссцев — подножке:отменное средство,надежнее нет ничего, чтобы вырвать победу в борьбе,в кулачном бою и, как признано, даже в науке.Но мы, дети смертных, без ведома учителей обладаявсего лишь собственной волей,упорством, а также системой селекции и пыток,стали такими, какими смогли.Мы нисколько себя не чувствуем низшими, нам не стыдносмотреть любому в глаза.Наши титулы на сегодняшний день — в трех словах:Макронисос, Юра и Лерос[101].И как только наши стихи вам покажутся аляповатыми —сразу вспомните, что они написаныпод конвоем, под носом охранников, под ножом,приставленным к ребрам.И тогда нет нужды в оправданиях; принимайте стихитакими, как есть, и не требуйте того, чего у них нет, —вам больше скажет сухой Фукидид, чем изощренный в письмеКсенофонт.ЗОЛОТОЕ РУНО[102]Перевод Юнны Мориц
Зачем добивались мы золотого руна? Еще одно испытание —возможно, самое страшное;Симплегады, убийства; в Мизии отставший Геракл,и его ослепительный мальчик — Гилас, потонувший в источнике;кормовое весло слома лось, и другого не будет, и не будет отдыха.Колхида, Эет, Медея. Медный бык.Приворотное зелье и бесполезность борьбы.И Апсирт — его по кусочкам отец подбирает из моря.И это руно —уже достигнута цель, и — свежайший страх:как бы смертные или боги у тебя не украли добычу;если держишь руно в руке, его золотая шерсть освещает ночи твои,если держишь руно на плече, его золотая шерсть освещает тебя целиком,ты — мишень и для тех и для этих: никакой возможностиспрятаться в тень,чтоб остаться в своем ничтожном углу, обнажиться,и быть, и существовать.Но чем же была бы наша бедная жизнь без этой золотой(как мы все говорим) пытки?ИЗ БУМАГИ(Фрагменты)Перевод С. Ильинской
* * *
Из бумаги, да, из бумаги.Передай основную линию,чтобы, обрушившись, крышане разбила стакан,не ударила мертвую.* * *
Правда? Пришло письмо?Разорви.Потом мы его соберемпо клочку,склеими прочитаем.Ты слышишь выстрелы?* * *
На той фотографиибыл старик с бородой.Фотографию сняли.Стерлась бечевка, — сказали, —упала бы,стекло бы разбилось.Теперь за бауломстарая фотографиясмотрит в стену.Там не бечевка.Там проволока.* * *
То, что пропало,что не пришло,не нужно оплакивать.То, что имел,но утаил,стоит оплакать.* * *
Задобрил злую собаку?Бросил ей хлеб?(И сахар?)Съест и тебя.* * *
Дом был стеклянный,пустой,виднелась внутрипустотаи медное кольцов потолке.В подвале —ржавая мышеловкаи зеленый сапоглесничего.Я принес их судье —единственные улики.* * *
Как он намучился, сооружаяиз этой газетыбольшую бумажную птицу.(И спрятал в неенастоящую птицу.)Летит, — сказали, —смотрите, газета летит,да как уверенно, ровно.Конечно, летит.А ходить по земле не может.* * *
Что ты хотел сказать?Я забыл.Всё-то меня прерывают,всё-то я забываю о главном,наверное, не случайно.На рассветесон застал меня в кресле.По векам моиммизинчиком провеладалекая благодарность.Может быть, это мне и хотелось сказать.Об этом я и забыл.* * *
Я накрыла его тарелку,ушла.Он поест еще теплое.Поймет, что накрыла я.Поймет ли, что нет меня?НИКИФОРОС ВРЕТТАКОСПеревод С. Ильинской
Никифорос Вреттакос (род. в 1912 г.). — Родился в деревне Крокес под Спартой. Активный участник Сопротивления. Из поэтических книг Вреттакоса можно назвать «Под тенями и светом» (1929), «Гримасы человека» (1935), «Послание Лебедя» (1937), «Героическая симфония» и «33 дня» (1945), «Время и река» (1957), «Глубина мира» (1961), «Ода к Солнцу» (1974).
Антивоенная тема — одна из основных в творчестве Вреттакоса. Нести людям солнце, «сгружать в души людей небо», раскрывать для них красоту мира и их собственную красоту — в этом видит Вреттакос назначение поэзии.
В 1957 г. Вреттакос посетил Советский Союз, впечатления от этой поездки вылились в книгу «Один из двух миров».
Стихотворения «На перекрестке улиц Эола и Виссы» и «Рождение» печатаются по тексту публикации журнала «Иностранная литература», № 3 за 1965 г. Стихотворения «Речь рук» и «Дело поэтов» переведены впервые.
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ УЛИЦ ЭОЛА И ВИССЫ
Человек на тротуаре словно меряет взглядомвремя, расстояние, яркость света.Куда идти? Туда? Сюда? Он, видно, не знает.Он подносит ко лбу холодную ладонь и вглядывается пристальнее.Солнце нашего века светит не очень ярко.(Было время, он шагал,он прыгал и танцевал. Было время, когда восходило солнце,и, поднимая голову, он видел его.Он помнит девушку в красном, парк,море, сад.) А войнаснова грозит прийти. И сжечь его память и его деревянную ногу.РОЖДЕНИЕ
Что за буря, боже мой! Как ты промокла!Как спутались волосы твои, Мария!Что же ты встала в дверях? Проходи.Погрейся у моего огонька. Я сварю тебе чай.(Заработок у меня мизерный, а у наших друзейнет и этого. Таков уж наш круг.) Вот тебе шаль.В доме беспорядок. Ты оглядываешь его с любопытством.Входи же. Незадолго до твоего приходав этих яслях родилось стихотворение.Незадолго до тебя пришла и здесь родилапечаль мира.РЕЧЬ РУК
Чуть ли не час говорили со мной твои руки,мне доводилось слышать песни рек и лесов,но эту песню я слышал впервые —ее исполнили руки твои. Кузнечикна сосне приумолк. А там, где пылал закат,вертикали лучей почудились мне следами, —их оставили крылья слетевших на землю богов. В сумерках,окутавших мир, только они и звучали,только они и слышались — руки твои.Десять сверчков на десяти твоих пальцах,глядя в далекое небо, в экстазепели — и тут мне опять показалось,почудилось, будто следы от крыльевсложились в пять нотных линеек.ДЕЛО ПОЭТОВ
Поэты живут вне страха.Подобные солнцу, что прямо лучи свои направляет,прямо они говорят. Нет ладони, способнойрот им закрыть, заковать вдохновение. Знают оницену династий и тронов; не свод королевских законовВысший закон они чтут.И правду запретную, как тюремный сигнал,повторяют… Поэт —это дух земли, он над нею встает,когда опускается мгла, и сверху сияет,как кусочек молнии, на большойвысоте, в ночи.ОДИССЕАС ЭЛИТИСПеревод Юнны Мориц
Одиссеас Элитис (наст. фамилия — Алепуделис). — Родился в 1912 г. на Крите. Свои первые стихотворения опубликовал в 1935 г., в 1940 г. выпустил сборник «Ориентации». Один из основателей «новой поэтической традиции» верлибра в Греции. Прозрачные и радостные стихи раннего Элитиса проникнуты чистотой восприятия, доверием и любовью к жизни, к природе. В 1940 г. Элитис принял участие в греко-итальянской войне. Картины страданий и смерти, разрушившие в сознании поэта светлый миф о безграничной радости, запечатлены им в поэме «Песнь героическая и скорбная о младшем лейтенанте, погибшем в Албании» (1945).
В поэме «Достойно есть» (1960) поэт приходит к философскому осмыслению радости как награды за борьбу со злом, за веру в конечную победу добра.
Стихи Элитиса на русский язык переведены впервые.
ГРАНАТОВОЕ СУМАСШЕДШЕЕ ДЕРЕВЦЕ
Не в этих ли белых дворах, где южный ветер пылитИ в каменных арках скулит — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Которое так на свету трепещет и рассыпает свой смех плодоносный…С капризами ветра и лепетом ветра, — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Которое искры зари рассыпает над свежей листвой,Разжигая вселенские краски с ликующей дрожью?Не на равнинах ли этих, где просыпаются девочек голые стайкиИ золотистыми пальцами клевер срывают малиновый, —Не здесь ли оно, блуждающее в пространстве младенческихснов, — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Которое беззаботно бросает свой свет в их сырые корзины,Рассыпает журчанье их детских имен, — скажите, —Не здесь ли гранатовое сумасшедшее деревце,которое борется с пасмурной бездной мира?В сердце дня, который от бешеной ревности распускает семь видов крыльев,Заграждая вечное солнце тысячью толстых призм,Ослепительных, жгучих призм, — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Ухватившее гриву, сто раз подстегнутую на диком лету,И не хнычущее, не унывающее, — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Которое криком гранатовым возвещает восход надежды?Окажите, не здесь ли гранатовое сумасшедшее деревце,которое вдаль посылает приветы,Помахивая платочками листьев из свежего пламени,Мope, способное миру родить тысячу два корабля,Волны, способные совершить тысячу две попытки,Чтобы льнуть к берегам, неведомо пахнущим, — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Которое снасти трещать заставляет в прозрачном утреннем воздухе?Высоко, с голубою гроздью, загорающейся для праздника,С гроздью, полной опасности, гордости, — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Которое светом своим в ненастье пронзает злого, черного духа,И шафранный воротник молодого дня простирает из края в край,Воротник, обильно расшитый песнями, — скажите, не здесь лигранатовое сумасшедшее деревце,Которое так торопливо расстегивает золотые шелка ароматного дня?В нижней юбке первоапрелья и в цикадах зрелого августа, —Скажите мне, та, что злится, резвится и сводит с ума,Стряхивая с угрозы черные брызги гнева,И запуская за пазуху солнцу всех поющих, пьянящих птиц, —Скажите мне, та, что перья на вещей груди раздвигает,На вещей груди сновидений наших глубоких, — не она лигранатовое сумасшедшее деревце?ЕЛЕНА
И было первой каплей дождевой убито наше золотое летонамокли все слова чье лоно прежде само рождало звездный блесквсе те слова намокли у которых была единственная цель — Твоя душа!Куда теперь мы будем руки простирать когда пренебрегаетнами времяна чем теперь мы остановим взор когда туманные изгибы дальнихлиний попали в катастрофу среди тучтеперь когдана всех пейзажах наших закрылись навсегдатвои ресницыи мы — как будто нас туман заполнил —живем в своем пронзительном сиротстве и в окружениитвоих портретов мертвых.Прильнув челом к туманному стеклу нет мы не умираемв новой скорбии нас не смерть убьет — ведь ты не тлен ты существуешьвечно и во всемведь существует вечно ветер свежий который сам в тебя вдыхаетжизнь тебя вблизи он одевает точно так жекак наша вечная надежда одевает тебя издалекаведь существует где-тозеленая равнина что простерлась — от смеха твоегодо солнца в небедо солнца — и ему твой смех вверяет тайну что мы с Тобоювстретимся опятьнет нет не смерть повисла перед намиа лишь малюсенькая капелька дождяосеннего дождя — всего и тольколишь чувство смутноесырой земли дыханье в наших душах которые уходят вечно вдальи если не в моей твоя рукаи если кровь моя течет не в жилах твоей мечты —свет в чистом небеи музыка незримая поет в нас О! печальнаясоюзница всего что держит нас еще в угрюмой жизни мирада! влажный ветер осень час разлукигорчайший способ опереться локтем о светлое воспоминаньекоторое всплывает в час когда стремится полночь нас от света отлучитьза тем окном квадратным и глядящим лишь в сторонуодной великой скорбиза тем окном — оно не видит ничегопоскольку стали музыкою пламя незримое в камине и ударбольших часов на каменной стенеи вот уже стихотвореньем стали одна строка сдругой и звук перекликающийся с каплейосеннего дождя и со слезами и со словамии со словами не такими как другие а с теми у которых есть однаединственная цель — Твоя душа!МЫ ШЛИ…
Мы шли и шли целый день по земле все вместес нашими женщинами нашими солнцами нашими псамииграли пели воды попилисвежайшей бьющей сквозь недра минувших столетий.На одну минуту присели после обедаи друг другу в глаза глубоко-глубоко взглянули.Из груди на волю вспорхнула крылатая бабочкаона оказалась белеенашей маленькой белой ветви на самом краю мечты.Мы знали что ей не дано угаснутьи что белая-белая она совершенно не помнит сколько гусениц тащит.Мы огонь разожгли когда стало смеркатьсяи запелиОгонь прекрасный огонь не жалей иссохших ветвейогонь прекрасный огонь не дойди до пеплаогонь прекрасный огонь жгись говори нам о жизни сжигая.Мы всю жизнь говорим о жизни мы руками берем ее за рукимы смотрим ей прямо в глаза которые смотрят на наси если то что нас вечно пьянит — магнит и это мы знаеми если то что нас болью казнит — зло и это мы испыталии мы говорим о жизни мы идем лицом к ее птицами без тени упрека приветствуем птиц ее улетающихмы воистину из хорошего поколения.ТЕЛО ЛЕТА
Очень давно были пролиты последние капли дождя.Над муравьем и рептилией — небо сгорает.Фрукты красят свой рот, сочные губы свои.Поры земли отворяются медленно,И рядом с водою, медленно каплющей по слогам,Огромное смотрит растение — прямо солнцу в глаза.Кто это навзничь лежит на раскаленном песке,Листья олив серебристых мглою окуривая?Это в его ушах кузнечики греются,И на его груди муравьи надрываются,И рептилии пресмыкаются в его растительности подмышек,И над водорослями ног так легко вздыхает волна,Посланная сиреной, которая спела вселенной:«О, голое тело лета, голое, загорелое,Промасленное, просоленное,Голое тело скалы и дрожь молодого сердца,Колыхание ивовых свежих волос,Базилика дыхание над кудрявым лобком,Где ракушек полно и сосновых иголок, —Голое тело, глубокий корабль искрометного дня!»Тихие ливни журчат, сильные грады стучат,Мчатся над сушей чеканной в когтях урагана,Который чернеет в бездонной дикости океана.В белизну облаков тугогрудых ныряют холмы.Но над зверством стихий ты всегда улыбаешься так беззаботно,Находя невредимым бессмертье свое, —Ровно так же, как солнце всегда находит тебя на песке,Ровно так же, как небо всегда находит здоровое, голое тело твое.ДАНИЯ
ЛЮДВИГ ХОЛЬСТЕЙНПеревод И. Бочкаревой
Людвиг Хольстейн (1864–1943). — Один из создателей датской поэзии XX в. Стоит несколько в стороне от своих современников-символистов; близок по духу к Гете и датскому поэту XIX в. Эленшлегеру. Ему присущ пантеизм мировоззрения, любование красотой природы, воспевание женщины, любви, материнства, неприхотливой жизни простого человека.
Основные сборники стихов: «Стихи» (1895), «Лист» (1915), «Время яблок» (1920), «Гимны в песнях» (1922). Поэт составил также антологию «Природа Дании в стихах и песнях» (1929). На русский язык стихи Хольстейна переводятся впервые.
В НАШЕЙ КОМНАТУШКЕ
В нашей комнатушкебелоснежно ложе,на оконце шторыбелоснежны тоже.Два лимонно-желтыхириса в стакане —милая нашла ихна сырой поляне.Глянь: в лучах закатавсе, что было бело,розами расцветясь,тонко заалело.Кудри моей милойзолотыми стали,и румянцем счастьящеки запылали.Все спокойно. Ветрывсе угомонились.За ограду садатени зазмеились.Высоко над полем —жаворонка пенье.В мире все спокойно —лишь в душе смятенье.СЕНТЯБРЬ
Красно-зеленые яблоки женщина с веток рвет.Она в просторной, без пояса, ярко-зеленой одежде,спадающей с грудей высоких на чуть округленный живот.Затяжелела она, но красива, как прежде.Яблочный запах втянула крупным и свежим ртом,за сочной мякотью губ полоски зубов засверкали.Глаза ее синие схожи с горным прозрачным льдом,она крупная, светловолосая, кудри до бедер упали.Стоя по голые щиколотки в траве сырой,крепкие ветки она трясет налитыми руками.И рушатся с дерева, как проливень грозовой,душистые яблоки, траву прибивая боками.Яблоки прыгают, катятся, как глянцевитый поток.Светловолосая женщина стан располневший склоняети подбирает плоды, лежащие прямо у ног.На щеках ее теплый румянец расцвел.Влажные яблоки мокрой рукой опускает в подоли в корзину плетеную свой урожай высыпает.ОТТО ГЕЛЬСТЕДПеревод Г. Плисецкого
Отто Гельстед (1888–1968). — Поэт, прозаик, переводчик, критик. Поэт ярко выраженной идеологической направленности — марксист, антифашист. Издал книги стихов «Вечные вещи» (1920), «Дорога к Астрид» (1927), «В непогоду» (1934), «Эмигрантские стихи» (1945) и др., а также роман о жизни датских эмигрантов во время войны («Беженцы в Хюсабю»). Перевел на датский язык «Илиаду», «Одиссею», трагедию Еврипида «Ипполит», стихи Агриппы д’Обинье, Пабло Неруды, Назыма Хикмета. Автор ряда литературоведческих и искусствоведческих работ.
В СССР изданы два сборника стихов Гельстеда («Стихи», оба в 1958 г.).
МОЛОТ ГОСПОДЕНЬ
Дух твой пылает в господнем горниле,дабы его, как булат, закалили.Каждая искра, что прочь отлетает,звездным цветком в темноте расцветает.Пусть же звенит заготовка, пылая,яркие астры вокруг рассыпая!Пусть от восторга кузнец рассмеется,пусть он почувствует: труд удается!Плющит железо кузнец, не жалея,бьет раз за разом все тяжелее.Ухает молот! Не жалуйся даром —будь благодарен тяжелым ударам.Станешь ты крепок и в дело пригоден,станешь ты твердым, как молот господень.СТАРАЯ ПРЯХА
Ты смотришь на меня пытливым взглядом, пряха:«Что ты извлек из пролетевших лет?Распутался клубок. Все, что построил, прахомрассыпалось…» Что мне сказать в ответ?От жизни взял я жизнь — загадку без ответа,мечту и дружбу, небеса и твердь,немного красоты, немного света, —пока меня не ослепила смерть.Как будто полный ковш мне подали однажды,и горечь в нем, и сладость меда есть.Сожгла мне кровь, но беспокойной жаждыне утолила дьявольская смесь.О чем жалеть? Хотел бы я подольшепобыть в кругу товарищей моих.Но их теперь уже гораздо большесреди умерших, чем среди живых.Я был в Небытии в эпоху Рима,но срок настал — и появился я.Мелькнула жизнь, как миг неповторимый, —я вновь уйду во мрак Небытия.Меня не испугают своды склепа,Небытие — давнишний мой приют.Ребенок старый я, и сон мой крепок,и смерть качает колыбель мою.Умру, но поколенье молодоевозьмет мой факел, понесет вперед.А вечно жить, страдать, не знать покоя —такая мысль с ума меня сведет.ТОМ КРИСТЕНСЕНПеревод Пат. Булгаковой
Том Кристенсен (1893–1974). — Поэт, прозаик, критик, журналист. Воплощение «потерянного поколения» в датской литературе, он первым заговорил об отчаянье и моральном банкротстве общества в период между двумя мировыми войнами. Важнейшие поэтические сборники Кристенсена: «Мечты пирата» (1920), «Павлинье перо» (1922), «Земные песни» (1927).
ТРАВА
Как высока надо мной трава,когда, к луговине припав,я с удивленьем вижу мирыв сумерках солнечных трав.Стрельчатых окон зеленый свет.Радуг не сосчитать.Медлю войти в душистую мглу!Медлю в травинках блуждать!Голос высокий послышался, словноголос, зовущий в сонное лоно:«Я жду, приходи, приходи, приходи,жду, приходи, приходи…Иди…»И звонко,тонко,чистым мальчишеским альтом в ответ:«Нет еще, нет! Нет, еще нет!»Но вот безумье мое растает,и о величье мечты растают,а я… я снова маленьким стану.Тогда приду я, приду.DIMINUENDO[103]
И, утомленный твоими объятьями,чувствуя сонные губы твои,я, погружаясь в дыханье дремотное,поцелуем минуты любви.И, утомленный тобой, в ослеплениибуду я бедра и груди ласкать.Буду из мрака рукою увереннойвазу, как светлое тело, ваять.И, утомленный лаской стихающей,вижу смягченную линию форм.Вижу лицо на подушках и водорослипряди волос твоих выбросил шторм.И, утомленный, тобой не замеченный,тихо уйду из постели твоей.Буду бродить по каморке темнеющей,словно слепой, среди душных вещей.Анна Мария, какая ты жаркая.Анна Мария, во мне ты одна.Анна Мария, дай мне прохлады.Анна Мария, здесь у окна.НИС ПЕТЕРСЕНПеревод Г. Плисецкого
Нис Петерсен (1897–1943). — Поэт и прозаик. В молодости бродяжничал, биография его полна темных мест. Жизнь среди изгоев и отщепенцев наложила своеобразный отпечаток на все творчество Петерсена.
Издал сборники стихов: «Ночные трубы» (1926), «Порывистые стихи» (1933), «К королеве» (1935), прозаические книги: «Улица сандалыциков» (1931), «Пролитое молоко» (1934) и др.
ПРИВЕТ ЛЮДЯМ ДОРОГИ!
Начинается с первого шагаи уводит в чужие краятвоя дорога, бродяга,дорога твоя и моя.Будет сниться перед концомдорога с белым лицом,подковавшая ноги свинцом, —привет идущим по ней!Тюфяк. Бутылка. Корыто.Нового — ничего.То, что было в тебе сокрытодо рождения твоего.Мучительнейшая из дорог,любовница наших ног,ты ее ненавидеть мог?Привет идущим по ней!Проклятье дороги дальней:всю жизнь, усталый, спеши!Проклятый оскал банальныйвместо улыбки души!Мы сбились. Дороги нет.Проклятый туманный свет!Будь проклята! Но привет,привет идущим по ней!ИГРА
Мильоны смертных этой ночью вечнойдрожат во тьме — им эта мгла чужда.Умершие колонной бесконечнойуходят по дороге в никуда.И только плач в ночи вовек пребудет,да жуткий смех разносится окрест,и всё во тьме — что было, есть и будет —сокрытое великолепьем звезд.Дитя, ты слышишь гром костей игральных?Подсчет очков идет в глухой ночи.Как мы малы среди огней астральных!Спи на моем плече, любимая, молчи…ПОЛЬ ЛЯ КУРПеревод О. Чухонцева
Поль ля Кур (1902–1956). — Поэт, прозаик, переводчик, критик. Путь ля Кура весьма сложен: начав с эстетизма, он пришел через пантеистическое любование природой к острому ощущению ответственности перед будущими поколениями за минувшую мировую войну и за войну, грозящую в будущем, пришел к действенному гуманизму, что и стало главным идейным содержанием зрелой лирики поэта.
Издал поэтические сборники: «Утро Аркадии» (1924), «Дождь над миром» (1933), «Всего я требую» (1938), «Живая вода» (1946) и др., ряд романов, сборников новелл, монографий о датских художниках.
ВОДА ПОД ТРАВОЙ
Под тощей землей, в глубинах — у нас говорят старикитолкается в тесном русле могучий напор реки.Им слышимся чуткой ночью, как он бормочет вдали,звенит, пульсирует, дышит весною в груди земли.Они из своих постелей прислушиваются к тому,как пульс под травою бьется и дальше стучит во тьму.Есть смех родниковый, жила, вибрирующая впотьмах,живительный ключ, который таится во всех вещах.Когда струна в половицах невидимая поет,им кажется приключеньем их старость — и нет забот.Живут они, им сдается, в пещере, где странен свет,и этому сновиденью ни имени нет, ни лет.ХУДОЖНИК
Хотел собрать он все слова и звукии жить в себе, пока они внутрине сложатся в какую-то картину,не скажут: это ты и есть — смотри!И легкие виденья заставлял оннести, бунтуя, незнакомый гнетего тяжелой крови — в тесных стенах,в пределах непосильных им забот.И каждый день он замечал, что чахнет,он сознавал в бессилии своем,что каждый звук — тюремная решеткаи он повязан пагубным родством.Когда ж, собравшись с силами, связал онслова и звуки, мыслям форму дал,когда они вздохнули облегченно,он вышел из работы — и пропал.Нерукотворное, его созданье,освободясь от временных оков,само влачило собственную ношу,а мастер отошел — и был таков.ИРЛАНДИЯ
УИЛЬЯМ БАТЛЕР ЙЕЙТС
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939). — Виднейший ирландский поэт и драматург; родился в семье художника в Дублине; учился в Дублине и Оксфорде. Был одним из инициаторов «Ирландского возрождения» — литературно-художественного движения 1890-х гг., целью которого было возрождение гэльского языка и создание произведений, опирающихся преимущественно на традиции народного поэтического творчества и мифологии. В 1899 г. был основан Ирландский литературный театр, в 1904 г. преобразованный в Театр аббатства. Йейтс был его директором до 1938 г. «Этот странный, мечтательный, одинокий поэт… — писал Шон О’Кейси, — несмотря на свои „потусторонние“ мечты и свое заигрывание с символикой… в глубине сердца знал, что в жизни много несправедливости, и жаждал, чтобы жизнь стала светлей для всех людей». Первая кнпга стихов У.-Б. Йейтса вышла в свет в 1889 г. — «Странствия Ойзина», за ней последовали «Ветер в тростнике» (1899), «Ответственность» (1914), «Полнолуние в марте» (1935), «Новые стихи» (1938) и многие другие, а также пьесы, рассказы, эссе о поэзии и театре и т. д. Поэзия У.-Б. Йейтса, ее мифотворческая основа оказали огромное влияние на англоязычную поэзию XX века.
Политическая пьеса У.-Б. Йейтса «Кэтлин, дочь Холиэна» (символическое название Ирландии), действие которой происходит в 1798 г., во время восстания против англичан, стала манифестом в борьбе ирландских республиканцев за национальную независимость.
В 1923 г. У.-Б. Йейтс получил Нобелевскую премию по литературе. На русском языке стихи У.-Б. Йейтса печатались в переводах С. Маршака, С. Map, Б. Томашевского.
ОСТРОВ ИННИСФРИ[104]Перевод А. Сергеева
Встану я, и пойду[105], и направлюсь на Иннисфри,И дом построю из веток, и стены обмажу глиной;Бобы посажу на лужайке, грядку, две или три,И в улье рой поселю пчелиный.И там я найду покой, ибо медленно, как туман,Сходит покой к сверчкам утренней росной пылью;Там полночь ярко искриста, полдень жарко багрян,А вечер — сплошные вьюрковые крылья.Встану я и пойду, ибо в час дневной и ночной[106]Слышу, как шепчется берег с тихой озерной волною;И хотя я стою на сером булыжнике мостовой,Этот шепот со мною.ГОРЕ ЛЮБВИ[107]Перевод Г. Симановича
В полнеба звезд и полная луна,И по карнизам гомон воробьиный,И громкой песней листьев сметенаПечаль земли — ее мотив старинный.Но вот пришла ты с мукой на устах,С тобой все слезы от времен Голгофы,Всех кораблей пробоины в бортахИ всех тысячелетий катастрофы.И звезды меркнут, корчится луна,Дрожит карниз от свары воробьиной,И песня листьев прочь отметенаЗемных скорбей мелодией старинной.РОЗА МИРА[108]Перевод Э. Шустера
Кто красоту назвал недолгим сном?Для алых губ в их траурном расцветеВсе новое прошло на этом свете:Минула Троя жертвенным огнем,Погибли Усны дети[109].Вторгается наш деловитый мир, —Не замечая душ, уступчивых, как тени,Податливых, как воды в зимней лениПод крышей звезд, оснеживших эфир, —В края уединений.Архангелы, склонитесь перед ней:Еще до вас, до нас в земной юдоли,Еще Один на царственном престоле,Он для нее по доброте своейИз мира сделал поле.ВОЛХВЫ[110]Перевод Э. Шустера
Как прежде, могу их видеть — одетыхВ жесткое, яркое — бледных, усталых людей;В бездонности неба они есть и нет их,Древних, как скалы в оспинах от дождей;Шлемы их серебрятся, паря бок о бок;Недовольны глаза их, видящие, как наяву,Смятенье Голгофы, и взгляд их не робокТайны, вершащейся неподвластно в хлеву.ФЕРГУС И ДРУИДПеревод А. Сергеева
Фергус:
Весь день я за тобою шел по скалам,А ты, как облако, менял свой облик,Был древним вороном, на чьих крылахЕдва трепещут перья, был куницей,На камень с камня скачущей проворно,И вот ты принял облик человекаИ стал передо мной, седой и дряхлый,Полурастаявший в вечернем мраке.Друид:
Чего тебе, король из Алой Ветви?Фергус:
Скажу тебе, мудрейший из живущих:Я сел судить, а юный Конхобар[111]Судил со мной, и был премудр словами,И разрешал легко все, что казалосьНеразрешимым, и свою коронуЕму я отдал, чтоб тоску избыть.Друид:
Чего тебе, король из Алой Ветви?Фергус:
Досель король! И в этом скорбь моя.Я праздную с народом на холме,Брожу в лесу или гоню конейПо белой кромке ропщущего моряИ всюду знаю, что на мне корона.Друид:
Чего тебе?Фергус:
Расстаться с королевством,Постичь твою мечтательную мудрость.Друид:
Взгляни на седину мою и дряхлость,На руки, коим не поднять меча,На тело, что трепещет, как тростинка.Меня не знала женщина, мужчинаКо мне не обращался за подмогой.Фергус:
Король всего лишь труженик безумный,Он тратит кровь, чтоб стать чужой мечтой.Раз ты решил, возьми суму с мечтами;Развяжешь — и они тебя обступят.Фергус:
Я вижу, бытие мое струитсяРекой от перемены к перемене;Я многим был — зеленой каплей моря,Лучом на стали, елью на холме,Рабом, вращающим тяжелый ворот,И королем на золотом престоле —Все это было дивным и великим;Теперь же, все познав, я стал ничем.Друид, друид! Какие сети скорбиТаятся в пыльной маленькой суме!ТОТ, КТО МЕЧТАЛ О ВОЛШЕБНОЙ СТРАНЕПеревод А. Сергеева
Он медлил на базаре в Дромахере[112],Считал себя в чужой толпе родным,Мечтал любить, пока земля за нимНе запахнула каменные двери;Но кто-то груду рыб невдалеке,Как серебро, рассыпал на прилавке,И те, задрав холодные головки,Запели о нездешнем островке[113],Где люди над расшитою волноюПод тканой сенью неподвижных кронЛюбовью укрощают бег времен.И он лишился счастья и покоя.Он долго брел песками в ЛиссаделлеИ в грезах видел, как он заживет,Добыв себе богатство и почет,Пока в могиле кости не истлели;Но из случайной лужицы червякПропел ему болотной серой глоткой,Что где-то вдалеке на воле сладкойОт звонкого веселья пляшет всякПод золотом и серебром небесным[114];Когда же вдруг настанет тишина,В плодах лучатся солнце и луна.Он понял, что мечтал о бесполезном.Он думал у колодца в Сканавине,Что ярость сердца на глумливый светВойдет в молву окрест на много лет,Когда потонет плоть в земной пучине;Но тут сорняк пропел ему о том,Что станет с избранным его народомНад ветхою волной, под небосводом,Где золото разъято серебром,И тьма окутывает мир победно;Пропел ему о том, какая ночьВлюбленным может навсегда помочь.И гнев его рассеялся бесследно.Он спал под дымной кручей в Лугнаголле[115];Казалось бы, теперь, в юдоли сна,Когда земля взяла свое сполна,Он мог забыть о бесприютной доле.Но разве черви перестанут выть,Вокруг костей его сплетая кольца,Что бог на небо возлагает пальцы,Чтоб ласковым дыханием обвитьТанцоров над бездумною волною?К чему мечты, пока господен пылСчастливую любовь не опалил?Он и в могиле не обрел покоя.ПЕСНЬ РЫЖЕГО ХАНРАХАНА ОБ ИРЛАНДИИПеревод А. Сергеева
Черный ветер на Куммен врывается с левой руки[116],Боярышнику на взгорье обламывая суки;На черном ветру решимость готова оставить нас,Но мы в сердцах затаили пламя твоих глаз,Кэтлин, дочь Холиэна[117].Вечер проносит тучи над кручею Нокнарей[118],Швыряет грома, тревожа покой могильных камней;Ярость, как бурная туча, переполняет грудь,Но мы к стопам твоим тихим жаждем нежно прильнуть,Кэтлин, дочь Холиэна.Клотнабарские воды выходят из берегов[119],Слыша в звенящем небе влажного ветра зов;Словно полые воды, отяжелела кровь,Но чище свечи пред распятьем наша к тебе любовь,Кэтлин, дочь Холиэна.РЫБОЛОВ[120]Перевод А. Сергеева
Передо мной, как прежде,Веснушчатый человекВ простой коннемарской одежде;Я вижу, как он чуть светИдет закидывать мухВ ручей на склоне холма, —И чту его бодрый духИ мудрую трезвость ума.Зову его образ, чтобыВ спокойных чертах прочестьТо, что настать могло бы,И то, что сегодня здесь, —Когда процветает врагИ умер любимый друг[121],Окружен почетом пошляк,И правит страною трус,И ни одного негодяяК ответу не призовут,И, пьяный сброд забавляя,Кудахчет мудрец, как шут,Когда возводит лакейПостыдную клеветуНа самых лучших людей,На Разум и Красоту.Может быть, целый год,Несмотря на безумный век,Передо мной предстаетВеснушчатый человек,И его коннемарское платье,И пена среди камней,И быс рый изгиб запястьяПри падении мухи в ручей.Пришел ко мне, как ответ,И весь день со мной неспростаЧеловек, которого нет,Человек, который мечта;И я написать ему должен,Покуда хватает сил,Стихи, где живут, быть может,Зари прохлада и пыл.ЛЕТЧИК-ИРЛАНДЕЦ ПРЕДВИДИТ СВОЮ ГИБЕЛЬ[122]Перевод А. Сергеева
Я знаю, что с судьбою вдругЯ встречусь где-то в облаках,Защитник тех, кому не друг,Противник тех, кому не враг.Ничья победа на войнеНе разорит и не спасетВ нагой Килтартанскои странеБосой килтартанский народ.Не долг, не родины призыв,Не исступленной черни рев —Минутной вольности порывБросает в бой меж облаков.Я взвесил все и рассудил,Что мне отныне не суметьБесцельно жить, как прежде жил,Какая жизнь — такая смерть.ПАСХА 1916 ГОДА[123]Перевод А. Сергеева
Я видел на склоне дняНапряженный и яркий взорУ шагающих на меняИз банков, школ и контор.Я кивал им и проходил,Роняя пустые слова,Или медлил и говорилТе же пустые словаИ лениво думал о том,Как вздорный мой анекдотВ клубе перед огнемПриятеля развлечет,Ибо мнил, что выхода нет,И приходится корчить шута.Но уже рождалась на светУгрожающая красота.Эта женщина[124] днем былаСлужанкой благой тщеты,А ночью, забыв дела,Спорила до хрипоты —А как ее песни лились,Когда, блистая красой,По полю на травле лисСкакала она с борзой!А этот был педагог[125],Отдававший стихам досуг.И, наверно, славно бы могЕго помощник и друг[126]На нашем крылатом конеМир облетать верхом.Четвертый казался мне[127]Бездельником и крикуном.Забыть ли его винуПеред тою, кто сердцу мил?Но все ж я его помяну:Он тоже по мере силОтверг повседневный бредИ снял шутовские цвета,Когда рождалась на светУгрожающая красота.Удел одержимых однойЦелью сердец жесток:Став камнем, в стужу и знойПреграждать бытия поток.Конь, человек на коне,Рассеянный птичий кликВ пушистой голубизнеМеняются с мига на миг.Облака тень на рекеМеняется с мига на миг;Копыта вязнут в песке,Конь к водопою приник;Утки ныряют, ждут,Чтоб селезень прилетел;Живые живым живут —Камень всему предел.Отвергших себя сердецУчасть, увы, каменеть.Будет ли жертвам конец?Нам остается впредьШептать, шептать имена,Как шепчет над сыном мать:Он пропадал допозднаИ усталый улегся спать.Что это, как не ночь?Нет, это не ночь, а смерть,И нельзя ничему помочь.Англия может теперьПосул положить под сукно.Они умели мечтать —А вдруг им было даноИ смерти не замечать?И я наношу на лист:Мак Донах и Мак Брайд,Коннолли[128], и ПирсПреобразили край,Чтущий зеленый цвет,И память о них чиста:Уже родилась на светУгрожающая красота.ЛЕБЕДЬ И ЛЕДА[129]Перевод А. Ларина
Внезапный шквал: громадные крылаПугают деву, грудь исходит в плаче,На гибком теле ноша тяжела,И гладят лоно лапы лягушачьи.Как могут пальцы слабые изгнатьИз чресел оперенную зарницу?Как может тело всуе проклинатьНесущуюся ввысь, как облак, птицу?Во чреве зыблемом порожденыТроянский конь, всеобщее вдовствоИ мертвый Агамемнон. В ослепленьеОт кровожадных ласк и вышиныПостичь она могла ли божество,Пока к земле не началось паденье?ПЛАВАНИЕ В ВИЗАНТИЮ[130]Перевод А. Эппеля
Тут старых нет. Здесь молодость живетВ объятиях друг друга. Птичья трель —Песнь поколений, их в века исход,В протоках лосось и в морях макрель —Всё славит лето: рыба, птица, скот,Зачатье, зарожденье, колыбель.Всяк в любострастном гимне пренебрегВсем, что бессмертный интеллект сберег.Как ветошь, пережившая свой срок,Стареющий ничтожен. Спой же он,Душой рукоплеща, — свой каждый клокУступит песне смертный балахон.Но нет уроков пенья — есть урокНаследия блистательных времен.А посему моря я переплылИ в Византию вещую ступил.Покинь, мудрец, божественный огонь,Как на златой мозаике[131] стены,Покинь святой огонь и струны тронь,С душой моею сладив дрожь струны,В стареющем животном урезоньБоль сердца, в коем страсти вмещены.Оно себя не знает. ПосемуМне вечность подари — но не ему.Природой созданный — я не искалСебя в ее подобьях воплотить, —Пусть эллин бы искусный отковал[132],Измыслив золото с эмалью слить,Дабы сонливый государь не спал,И с ветки золотой напевы длитьДля византийских барынь и господО том, что было, есть и что грядет.ПУСТЫННИК РИБХ О НЕДОСТАТОЧНОСТИ ХРИСТИАНСКОЙ ЛЮБВИПеревод А. Сергеева
Зачем любовь, господню благодать,Кощунственно на части разнимать?Я ненавистью занят не на шутку[133]:Понятен мне порыв стихии злой —Он выметает из души метлойВсе то, что чуждо чувству и рассудку.О ненависть, души ревнивой свет,Ты — людям и событьям мой ответ.Оставив слабым ложь и опасенья,Я прозреваю, чем душа жила,И что она в грядущем бы нашла,Не зная тленья и восстав от тленья.Освободясь, я втаптываю в прахВсе, что о Боге люди мнят в веках;В душе их мысли вызывают злобу.Душа — невеста, ей ли не позорМишурных мыслей нищенский убор!Кто ненавидит Бога — ближе к Богу.С ударом полночи[134] душа стряхнетПокров телесно-умственных забот.Что взять ей, кроме божьего даянья?Что, кроме дел господних, увидать?Что знать, пока он не велел ей знать?Чем жить, пока в ней нет его дыханья?СТАТУИ[135]Перевод Э. Шустера
Их Пифагор считал. В чем их секрет?Конечно, числа в мраморе живее,Но одухотворенности в них нет;И лишь для тех, кто, от любви немея,Распознавал их потаенный свет,Теплели статуи и, смутно мрея,Влекли припасть украдкою к ланитам,Единой мерой и числом отлитым.Да, все-таки влюбленные мудрей:Ведь Пифагора точные расчетыВаяли плоть и плоть, забыв за ней,Что есть не только Саламина флотыНа пьедестале из живых людей,Но и Востока смутные дремоты.Лишь Фидий[136], женам сотворив зерцала,Их примирил со скорбью пьедестала.Европа спит, а в тропиках, вдали,Негамлетоподобного титанаВека средневековья возвели,И видели глазницы истукана,Что все, явившееся из земли, —Зеркальный мир зеркального обмана.Скликая к Будде, гонг ударит звонко,И к пустоте приникнет старушонка.Когда был Пирсом призван Кухулин[137],Чем был Почтамт[138] наполнен — размышленьем,Числом, расчетом, сопряженьем длин?Нас тоже мир не обошел гниеньем,Но мы, придя из вековых глубинИ захлебнувшись новым просвещеньем,Спешим назад, к чертам почти забытым,Единой мерой и числом отлитым.ПРИВИДЕНИЯПеревод А. Сергеева
В иронии хоть чему оправдание,И я рассказывал о привидении,К правдоподобию не стремилсяИ не тревожил здравого смысла:Мой собеседник не может вынестиНародной мудрости или хитрости.— Пятнадцать призраков я видал,И худший — пальто на вешалке.Теперь полмира отдать захочется,За половинное одиночествоЗа полночь с долгожданным другом,Который не станет казнить упрекомИ силы найдет не выказать чувств,Когда я, по мненью его, заврусь.— Пятнадцать призраков я видал,И худший — пальто на вешалке.Чем человек становится старше,Тем в его сердце больше и большеПолноты бытия и радости —А силы приходятся кстати в старости,Ибо кругом сгущаются тени,И в них мерещатся привидения.— Пятнадцать призраков я видал,И худший — пальто на вешалке.ДЖЕЙМС ДЖОЙС
Джеймс Джойс (1882–1941). — Родился в Дублине, учился в Дублинском университете, преподавал языки в Триесте и Цюрихе. Долго жил в Париже; в 1940 г., после оккупации Франции гитлеровцами, уехал в Швейцарию. Первой книгой Д. Джойса был стихотворный сборник «Камерная музыка» (1907). Изысканные и мелодичные, напоминающие лирику елизаветинцев, стихи этой книги были положены на музыку. Вторая поэтическая книга Д. Джойса — «Яблоки — по пенни штука» (1927) — отличается большей конкретностью образов, более свободным ритмом и более резким тоном стиха. Здесь Джойс близок имажистам и отчасти утонченному символизму Йейтса. Первые переводы стихов Д. Джойса на русский язык (Ю. Анисимова) относятся к середине 30-х годов.
Всемирную известность Д. Джойс получил как прозаик, автор «Дублинцев» (1914), «Портрета художника в юности» (1916), «Улисса» (1914–1921), «Поминок по Финнегану» (1922–1939); наряду с Марселем Прустом и Францем Кафкой, Д. Джойс считается «отцом» модернистского романа. Ненависть к буржуазному обществу, отчуждение от общества вообще, неверие в поступательное движение истории, новаторство в области художественной формы— таковы основные черты джойсовской прозы.
ТИЛЛИ[139]Перевод Ю. Анисимова
Он идет следом за зимним солнцем,Погоняя скотину по холодной бурой дороге,Покрикивая на понятном им языке,Он гонит стадо над Каброй.Его голос говорит про домашнее тепло,Они мычат и выбивают копытами дикую музыку,Он погоняет их цветущею ветвью,Пар оперяет их лбы.Пастух — средоточие стада,Растянись во всю длину у огня.Я истекаю кровью у черного ручьяЗа мою сломанную ветвь.БАЛЛАДА О ХУХО О’ВЬОРТТККЕ[140](Злословие Хости по поводу грехопадения Хамфри Ирвикера)Перевод А. Сергеева
Ты слыхал про Шалтай-Болтая,Как сидел он ногами болтая,Сидел на стене и попал к сатане —Коленом под зад, отправляйся в ад,(припев) Получай, негодяй,Нагоняй!Он когда-то у нас-коро-королевствовал,А теперь — пинай его, как трухлявую репу, без жалости!Пусть его по приказу Их Милости Заса-садят в тюрьму Маунтджой!(припев) В тюрьму МаунтджойВожжой!Он был па-па-па-паша всех пакостных умысловС контроверзными контрацептивами (в пользу бедных),Он сулил рыбий мех и летошний снег,Он болтал о любви в шалаше и реформе!(припев) Церковной реформеВ оранжевой форме!Аррах, отчего же он сверзился?Я клянусь тебе, возчик-молочник мой,Ты — как бешеный бык из Кессидис,Вся бодливость сидит в рогах!(припев) Бодливость в рогах,В его врагах!(Дважды) Да здравствуй, Хости, не хвастай, Хости, рубаху пора сменить,Подхлестывай песню, Всем-Песням-Песню!Балбаччо, балбуччо!Мы жевали шинкованный шницель, жасминную жвачку, желтуху,железо и желтый шкаф —Так кормил мягкостелющий бизнесмен.И не диво, что Всехобману! — наши парни прозвали его,Когда он сыпал бисер в конторе —(припев) В которойИграют воры.Мы покончим с непременными апартаментами,Мы сожжем на костре его дрянь, дребедень и дрязги,И Кленси-шериф прикрывает контору халтуры,Прокурор барабанит в дверь.(припев) Барабанит в дверь —Пограбь нас теперь!Злое счастье прибило к нашему островуПососудину вороватого викинга.Будь проклят тот час, в который у насПоявился его черно-бурый бот,(припев) Черно-бурый ботУ самых ворот.— Откуда? — спросил Пулбег. — На полпенни хлебелого,Donnez-moi[141] добычу, деньгу, гибель-голоду,Фингал Мак-Оскар Онизип Баржарс Бонифас —Вот мой старый норвежливый прозвище,И я сам при норважный треска!(припев) Норвежский верблюдИз тресковых блюд!Дальше, Хости, дальше же, черт тебя! Поносную Песню-Всем —Песням пой!И, как говорят, оросив кустарники,Или — как пишет «Роддом Трибьюн» — побывав в обезьяннике,Наш хваленый хапуга ХамфариУ горничной взял ее.(припев) Он взял еёДевственное!И не стыдно, безмозглый философер,Бросаться на даму, как дикий зверь?Даже в нашем зверинце допотопноемДругого такого найти нелегко:(припев) Ирвикер и КоСтар, как Ноев ко…Он подпрыгивал у памятника Веллингтотону,Наш скакуннейший гиппопотамумунс,А потом сел в организменный омнибунсИ расстрелян был по суду:(припев) Дыра на заду,Шесть лет в аду!Ах, как жаль его бебе-дных сиротушекИ фра-фрау его достозаконную,Все вокруг нее полнится слухами —Слуховертки свисают с дерев,(припев) Хуховертки с деревВопят, озверев:Аноним! Моисей! Псевдодант! Шайкеспауэр!Мы устроим концерт контрабандных ирландцев и массовый митинг,Отпоем пан-ехидно борца скандикнашего,Похороним его скандебоберомВместе с глухонемыми датчанами,(припев) С чертями, с датчанкамиИ их останками.И вся королевская конницаШарлатая-Болтая сторонится —Пока не ослепли ни в Эйре, ни в пекле,Чтоб Каина воскрешать!ЧТОБ КАИНА ВОСКРЕШАТЬ!ОСТИН КЛАРКПеревод Л. Володарской
Остин Кларк (1896–1974). — Родился в Дублине. Первая его книга стихов, «Месть Фионна», вышла в свет в 1917 г. и была воспринята с большим энтузиазмом. Тематика его творчества охватывает все сферы ирландской жизни. Ярко выраженная социальная, сатирическая направленность произведений О. Кларка ставит его в первый ряд ирландских поэтов XX в. По своей форме многие его стихи восходят к национальной народной поэзии.
Остин Кларк опубликовал три романа, мемуары, критические работы и около двадцати стихотворных пьес. Он был одним из организаторов «Компании лирического театра». В 1932 г. О. Кларк был избран членом Ирландской Академии литературы и в 1952–1953 гг. был ее президентом. Собрание стихов О. Кларка на английском языке вышло в свет после его смерти, в 1974 г.
На русском языке стихи О. Кларка печатались в периодических изданиях.
ДОЧЬ ПОСЕЛЕНЦА
Когда ночь зарождалась на мореИ огонь звал согреться в дому,Говорят, что ее красотаОпаляла, как музыка, глотку,Но немногие в свете свечейГорделивой усмешки боялись,Ибо дом поселенцаУзнают по деревьям[142].И когда появлялась она,Напивались молча мужчины,И когда появлялась она,Говорили без умолку женщины —Колокольным ли звоном,Таинственным шепотом.О, была среди будней она —Воскресеньем.НОЧЬ И УТРО
Я знаю боль высоких снов,Казнь у позорного столба,Гнев кесаря и стон рабов,Все беды, что внесла судьбаВ историю — всю скорбь веков.Священной веры лишена,Любая мысль — глуха, слепа,Душа отчаянья полна,И в никуда ведет тропа.Сверкает грозною свечойСобор на утренней заре.Стихии господа рукойНачертаны на алтаре.Священник к нам стоит спиной,Весь в золоте и серебре,И каждый мученик святойОставил след в календаре.Но и доныне на костреПылает мысль, судьбу кляня,Своей молитвою простойВсе размышления гоня,Считает споры суетойМонах, колени преклоня.Писаний, проповедей цель —Так, аргументами круша,Развить обычные умы,Чтоб стала вольною душаЗабытая, как те, чья кровьВоскресла в языке родном.О, были дни! — Какой простор!Мужей ученых гневный спорУмел Европу потрясти.Земли и неба разговорДерзала логика вести.В святой борьбе еще раз богСтал человеком во плоти.СМЕРТНАЯ ГОРДОСТЬ
Когда едина мысль из мыслей всехСтрадальца разум затмевает, знаетСоздатель лишь отчаяние тех,Кто душу суетно теряет.Еще не скрылась истина во мраке,Но в смертной гордости искал тогда,Безумный, я лишь радостей земныхИ ангела не ведал я стыда.О боже, так ли юная женаВ блаженстве мужа счастье обретаетИ в сладостных руках любви онаЗаконы страсти постигает,Им подчиняясь? Душу ей сомненьеВ его священной клятве не томит.Но мысль быстрее времени теченья:Нежданная, она уже уходит.ПАТРИК КАВАНАХ
Патрик Каванах (1905–1967). — Поэт и прозаик. В возрасте тридцати лет приехал в Дублин, работал в различных газетах. Как и Остин Кларк, является одним из ведущих поэтов социальной темы в Ирландии первой половины XX в. В 1936 г. была издана его первая книга — «Пахарь и другие стихотворения». Собрание стихов П. Каванаха вышло в свет в 1964 г.
ИНТИМНЫЙ ПАРНАСПеревод А. Ибрагимова
Дела людей — их собственное дело.Пускай хвалы возносят к небесамИль шлют проклятья, боги безучастны, —Ни радости, ни гнева. РавнодушноВзирают обитатели ПарнасаНа суету внизу и без улыбкиВстречают сопричисленных к их сонму.Что происходит в мелких городишках —Любви и ненависти сцены —Не их забота. Ты, поэт, бедняк;Живешь с петлей, затянутой на шее;И всей своею сутью ты — земной.В чужих сердцах смятенье поселяя,Ты на себя гоненья навлекаешь;Твое же сердце служит препаратомДля точного анализа, все чувстваИсследуешь ты, словно посторонний.В горах тепло, и смертных женщин осыпьПодобна грудам наливных плодов.Мужчины же взбираются по сучьямТоргового и банковского дела,Знакомятся, завзятые театралы,С актерами, себя стараясь выдатьЗа знатоков искусства.Поэт, ты состраданья не лишен,Пересчитай же их, красивых, сытых, —И сразу позабудь.Ведь цель твоя — быть в стороне от всех,Но ничегоНе упускать из виду.ЛЮБОВЬПеревод Э. Шустера
Осенним днем на Раглан-роуд мне встретилась она,Взглянула раз, и в омут глаз внесла меня волна;Я знал, что прокляну тот день, но был сильнее рок:Прогнав печаль в сырую даль, я шел, не чуя ног.Настал ноябрь. На Графтон-стрит разверзнулся провал,Но не венец для двух сердец моим глазам предстал —Пустая связь, сплошная грязь — безрадостный итог!И тут же, вслух, восславить дух я дал себе зарок.Я разум свой принес ей в дар, открыл ей тайный знак,Каким поэт привносит свет и в камень и во мрак;Окрасил мир, и свой кумир лелеял, как цветок,В стихах воспел, но одолел, увы, не я — порок.Промозглый день. Былого тень мелькнула в тьме глухой,И мысль, проста, как красота, пронзила разум мой:Не зря господь живую плоть не пустит на порог,Моей судьбы и ангел бы не избежал — не смог.СЕЯТЕЛЮПеревод Э. Шустера
Теперь пора приладить стремя,Зане в апрельский черный день[143]Тобою высеяно семя,Как в вечный мрак — звезды кремень.Ведь неохватность кругозораВ себе всеведенье таит;Под своды божьего призораНаправься, словно ты — левит[144].Забудь о пенье служек Брэди[145],Об их ничтожной болтовне;Затем, чтобы прийти к победе,Передоверься бороне.Земное кинь в земном же лоне:Сейчас во мгле душа твоя,Но там твои ступают кони,Где зреет Книга Бытия.МОНАХАНПеревод Э. Шустера
На землях твоих, Монахан,Зачахла любовь моя;Смешливых ангелов счастьяНе терпят эти края!В надежде найти АполлонаИ слов искрометных фиалБродил я в твоих равнинах,А рядом плуг скрежетал.И ты мне вещал, что плугомВычерчен жизни круг;В полях моего надбровьяТвой затупился плуг.Сказитель навозной кучи,Воспел ты плебейский род;Костюм мой пропах тобою,А хлеб твой не лез мне в рот.Что юность моя лицезрела?Корыто! Корыто свиньи!Монахан, любовь и нежностьУкрали свиньи твои.Знаю: любить — это счастье,Но мне достанет ли силСнять с тебя злые чарыИ вытравить желчь из чернил?!Всегда ты со мной, Монахан;Прислушайся, коль не лень,С каким твержу упоеньемНазванья твоих деревень —Драммерил, Муллахинса, Санко.О, дай мне, Монахан, вновьУшедшую нежность и с неюВо мне воскреси любовь!ИСЛАНДИЯПеревод В. Тихомирова
ЭЙНАР БЕНЕДИХТССОН
Эйнар Бенедихтссон (1864–1940). — Эйнар Бенедихтссон — человеческое и поэтическое воплощение того порыва к новой жизни, который охватил Исландию на рубеже двух веков и выразился прежде всего в начавшейся борьбе за национальную независимость. Своим творчеством в этот период поэт стремился помочь народу обрести веру в себя, пробудить и развить национальное самосознание. Важнейшие сборники стихов Бенедихтссона — «Рассказы и стихи» (1897), «Моря» (1921), «Рощи» (1930). На русский язык стихи переводятся впервые.
ПОЭТЫ ИСЛАНДИИ
Пели они, услаждая слухФулы[146] звоном созвучий.Покуда песен могучий духстремился в подзвездный купол небес,искусство — феникс певучий —текло, как воды, росло, как лес,орлом взлетало наперерезтучам над горной кручей.Всходили к солнцу на горную высь,но пели о людях долинных.В их строфах бегучих навек слилисьзвук жизни живой и беззвучный криксобытий из хроник старинных.И мудрость свою, и звонкий языкискали, как ищут в скалах родник,в веках неразрывно единых.Искусство граничило с царством души,сливалось с немотностыо божьей,и песни сердец — лишь они хороши! —горели огнем уходящего дняи тлели, сгорев, в придорожье.Так, времени душу в созвучьях храня,учили они, что мертвит суетня,что жить нужно чище и строже.Их рифмы — богатство, ритмы — венец,в котором горят каменья.Их слово нас вводит в царский дворец,где властвует мысль, отделяя словаот мертвой породы сомненья.Поэзия, Одина дар[147], в них жива,строка их как мед и полна волшебства —пьешь вечно, и нет пресыщенья.Зимою, в метели, ночь напролетих правнуки, сидя у горна,кто сети латает, кто парус шьет —работают дружно под голос чтеца,и движутся руки проворно.И дети готовы сидеть без конца,и чары стихов проникают в сердца,и зреют поэзии зерна.Вовеки да здравствуют те мастера,кто кротко и вместе суровонарод свой учил искусству пера!О молодость, слушай родных лебедей,поэтов края родного!Нет и не будет среди людейзвания выше, достойней, знатней,чем звание мастера слова.СТЕФАУН ФРА ХВИТАДАЛЬ
Стефаун фра Хвитадаль (1887–1933). — Поэт, всю свою жизнь занимавшийся крестьянским трудом. Простота, ясность, богатство и непосредственность чувств, присущие Стефауну фра Хвитадалю, делают его стихи необычными и новыми для поэзии Исландии XX в.
Издал сборники стихов: «Песни странника» (1918), «Песни одинокого пахаря» (1921), «Святая церковь» (1924) и «Гуси» (1927).
ОНА МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛА
Вновь я слышу любвипеснопламенный лад,вновь я вспомнил твоичары, чудо-закат,и осенних лесовкраснобархатный зал,где с улыбкою день,как святой, угасал.Был я слаб и убог,я в отчаянье жил,был я сир, одинок,я о смерти молил:«Где ж ты, чудище, где,смерть, бесчестный игрок?»Но предстал предо мнойсветлой радости бог!Прочь вы, призраки зла!Прочь, ночная напасть!Смерть во тьму отползла,смехом выщерив пасть.Я люблю и любим!Мне и смерть нипочем!Улыбается майпод сентябрьским лучом.Улыбаешься ты.Я — смеюсь и пою.Снизошла с высотыпесня в душу мою.Был я в лес принесен,как на крыльях огня.Ты, царица, пришла,ты целуешь меня.Я зарей осияни одет, как в парчу.Я от радости пьян,и вот-вот я взлечу.Я — и солнце весны.Я — и счастья волна.Я — и клятвы любви.Я — и рядом она.Поцелуи твои —драгоценнейший дар,и в словах о любви —песнопламенный жар.С той поры я живу,и пылаю в огнес той поры, как пришлаты, царица, ко мне.Счастье в сердце моем,я мечтою богат.Полыхает огнемчародейный закат.Вся земля предо мной.Как дитя, я пою.Ты соткала, любовь,жизнь и радость мою.ДАВИД СТЕФАУНССОН
Давид Стефаунссон (1895–1964). — Поэт и прозаик. Внес в исландскую поэзию новый тип личности — образ лирического героя с изменчивыми настроениями, душевным разладом, культом свободной любви. Чувства поэта выражаются смело и естественно, его язык раскован и будничен. У Давида Стефаунссона часто встречаются стихи о простых людях Исландии, нередки в его творчестве фольклорные мотивы.
ДАЙТЕ ТРУЖЕНИКУ ОТДОХНУТЬ
Эй, гуляки, пойте да пляшите,но рабочего лачугу как-нибудьстороною, что ли, обойдите,дайте труженику отдохнуть.Он, добытчик вашего богатства,сам по гроб на бедность обречен,и над ним смеяться — святотатство,святотатство — нарушать недолгий сон.Только ночью счастлив бедолага,лишь во сне. И кто же смеет тутотнимать единственное благоу того, чья доля — тяжкий труд.Вы попробуйте-ка сами попляшитеу нужды в неволе! Как-нибудь,уж пожалуйста, сторонкой обойдите,дайте труженику отдохнуть.ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ РАЗЖИГАЕТ МОЙ ОЧАГ
Я вижу свет на кухнесквозь сон и полумрак,и слышу чей-то шаг,и знаю — это служанкапришла топить очаг,чтобы тепло сберечь,чтобы гудела печь,золу выгребает прочь,огонь разжигает и молчаопять уходит в ночь.Я вижу, как печальномолчит она всегдао том, что прошли года,что руки по локоть в сажеи голова седа.Она же без лишних слов,наш согревая кров,нас, как родных сынов,любит — и пишет на пеплеслова прекрасных строф.Я знаю, нет у старойни денег, ни друзей,и достается ейвместе с хлебом насущнымругань чужих детей.Но часто бывает так:всеми презрен бедняк,а сам он и добр и благ —ибо огонь озаряетлишь тех, кто разжег очаг!ЙОУХАННЕС УР КЕТЛУМ
Йоуханнес ур Кетлум (род. в 1899 г.). — Поэт, журналист. Йоуханнес ур Кетлум — коммунист и антифашист, один из основателей ежегодника «Красные перья», вокруг которого группировались передовые исландские писатели (создан в 1935 г.). С Йоуханнесом ур Кетлумом в поэзию Исландии пришла новая тематика, новый взгляд на жизнь и новое понимание назначения искусства, которое существует для народа и черпает в ней свои силы.
Поэт издал сборники стихов: «Баюшки-баю» (1926), «Поют лебеди» (1929), «Я притворяюсь спящим» (1932), «И все же я проснусь» (1935) и др., а также два романа.
ТОСКА ПО ДОМУ
Одинок! Одинок!Сердце едва живет,жизни иссяк родник,кровь, загустев, жжет.Где же ты, где, весна?Или настал мой срок —здесь мне смерть суждена,здесь умру, одинок.Он далек! Он далек!Там, за синью морей,милый дол, отчий дом,дом в отчизне моей.В ясное небо днямне бы взглянуть разок!Отнеси-ка меняза моря, ветерок.Песнь моя! Песнь моятам, где ива растет,где смеется веснаи где вереск цветет,там, где прадед мой жил,где жила моя мать, —средь цветущих могиля хочу задремать.ТОМАС ГУДМУНДССОН
Томас Гудмундссон (род. в 1901 г.). — Принес в исландскую поэзию умение тонко и лично чувствовать и выражать красоту. Вместе с тем он автор многих патриотических и антифашистских стихотворений.
Сборники стихов Томаса Гудмундссона: «У синего залива» (1925), «Прекрасный мир» (1933), «Весенние звезды» (1940). На русский язык стихи переводятся впервые.
ЯПОНСКАЯ ПЕСНЬ
Японская цветет заря, узорязалива синь близ отмели лагунной.И, челн столкнув с песков, ныряльщик юный,за жемчугом ныряет в бездну моря.А в сумерки — вечерняя прохлада,и весь залив, облитый лунным блеском,любовной песне вторит легким плескомнад купами кораллового сада.На берегу среди кустов цветущихвлюбленные плетут венки из лилий,и рыбки златоперые приплылиискать своих подруг в подводных кущах.Любовь и счастье длятся до заутрасреди кораллов в блеске перламутра.ОСЕННЯЯ НОЧЬ
Луна посеребрила залив сапфиро-синий.Полночный близок час.На море струи — струны, и бег волнистых липий|и в бездне над пустынейгорит звезды алмазно-ясный глаз.Но розу белой пены всколышут ветра вздохи,и загремит прибой.Взметнется грива моря в ночном переполохе,и расцветят сполохинебесный свод жемчужно-голубой.И долго, долго будет спокойно, одинокосквозь туч бегущих тень,из темной бездны глядя, недремлющее окоследить, как там, далеко,в пучине ночи зреет новый день.ГУДМУНДУР БЭДВАРССОН
Гудмундур Бэдварссон (род. в 1904 г.). — Не получил никакого образования, никогда не выезжал за пределы родного края и всю жизнь крестьянствовал. Большинство стихов его — гимны природе; в то же время поэт не ограничивается в своем творчестве крестьянской тематикой, его интересуют события, происходящие в мире, и современность, пропущенная через восприятие крестьянина, составляет содержание многих его стихов.
Поэт издал сборники стихов: «Солнце поцеловало меня» (1936), «Белые корабли» (1939), «Вечерние эльфы» (1941), «Под полуночным небом» (1944) и др.
СОЛНЫШКО МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛО
Ты, солнышко, меня целуя,спросила: «Я ли не светла?Забудь же, мой милый, зимние стыни,забудь, и не помни зла —ведь мне восемнадцать ныне!»Но песня осенней арфыгремела в моих ушах.И я ответил: «Забуду ли гневныйзов смерти и темный страхвсеночный и ежедневный?»Ведь ждет листопада в страхедаже листва берез,и в городе зимнем, веснянка, без солнцасколько прольешь ты слез,в замерзшее глядя оконце!Она ж надо мной смеяласьи гладила по волосам:«Коль можешь, мой милый, в глаза погляди мнеувидишь и скажешь сам:— О, сколько в них стужи зимней!»С тех пор в моем сердце звучалапесня всегда одна:весенние волны и вешние сини,и всюду со мною, со мною она —но ей восемнадцать и ныне!СНОРРИ ХЬЯРТАРСОН
Снорри Хьяртарсон (род. в 1906 г.). — Поэт; главный библиотекарь Государственной библиотеки в Рейкьявике. Снорри Хьяртарсон внес много нового в искусство стихосложения Исландии, хотя не порвал до конца о традициями. Стихотворение «Волчья долина» — одна из жемчужин исландской поэзии по языку, построению и содержанию — написано в 1944 г., когда была провозглашена независимая Исландская республика; в поэтической форме передает ликование и подъем сил поэта и всего народа.
Снорри Хьяртарсон написал также роман «Ворон летает высоко»(1934, па норвежском языке).
ВОЛЧЬЯ ДОЛИНА
В кущах дремучих,в дебрях весны,над музой моейуснувшей —на солнцевосходекружился ройснов животворно певучих.На ветках медяныхзаря из росыдурманных цветовнаткала,в глаза мне по каплестекали сныиз чашечек ихмедвяных.И птичьи хоры,и клич лебедейгимном взлеталик солнцу,и в радостном блескеоткрылись мневешней землипросторы.Распахнуты дали —восстань! Иди!Но там я едва ливстречутех, кого ждали кого любил,и тех, что меняне ждали.Мое песнопеньев вешнем лесузвучало для всех,кто слушал:парил я в гореньелебяжих крыли спал в океанскойпене.Но стан лебединыйна полночь свернул —и снова в лесупомрачневшеммерцают глаза,и волки поют,и узел клубитсязмеиный.Ползут по полянамтени и тьма,вздымается мгланад цветами.И торные тропыв росистой травеночным зарастаюттуманом.И снова мне тесенкрылатый наряд,и сердце в тенетахбьется,но скоро, скоровзлетит онона пламенных крыльяхпесен.И муза проснетсяв кущах весны,и вспыхнет душастихами,когда из туманасолнце взойдети стан лебединыйвзовьется.ИСПАНИЯ
МИГЕЛЬ ДЕ УНАМУНО
Мигель де Унамуно (1864–1936). — Философ, романист, новеллист, драматург, поэт, филолог, общественный деятель. Автор десяти поэтических сборников. Первый из них («Стихи», 1907) увидел свет, когда Унамуно уже достиг европейской известности как прозаик и философ. Позднее были опубликованы «Четки сонетов» (1911), «Рифмы души» (1923), «Романсеро изгнания» (1928), «Кансьонеро» (1953, посмертное издание) и др. Основную часть стихотворного наследия Унамуно составляет философская и патриотическая лирика. В 1924 г. за ряд статей и памфлетов, направленных против Альфонса XIII и военной диктатуры Примо де Риверы, Унамуно был сослан на Канарские острова и провел семь лет в изгнании. Умер в Саламанке, захваченной франкистскими мятежниками.
МОЛИТВА АТЕИСТАПеревод А. Косо
Господь несуществующий! УслышьВ своем небытии мои моленья,Ведь ты всегда подаришь утешеньяИ кроткой ложью рану исцелишь.Когда нисходит в мир ночная тишьИ мысль вступает с вымыслом в боренье,Надеждою изгонишь ты сомненье,Свое величье сказкой подтвердишь.Ты так велик, что миру, не вместитьВеличья, твоего — ты лишь идея,А я за это мукою моею,Моим страданьем обречен платить.Бог выдуман. Будь ты реален, боже,Тогда б и сам я был реален тоже.* * *
«Доктор Примо де Ривера!..»Перевод С. Гончаренко
Доктор Примо де Ривера!Генералам генерал!Потерял давно ты совесть,нынче — маску потерял!Из монаршего сортиравышла партия твоя.Как тебе без роялистов,королю — без холуя?В блоке с сельскими червямииз навозных жирных куч,с тараканами столицы —как могуч ты и вонюч!Перед столь почтенным сбродомтолько сморщишь ты чело —как в восторге подвывалырукоплещут… И пошло!«Что за ум!», «Какие речи!»,«Ай да вкус», «Вот это да!»,«Рыцарь мысли!», «Бесподобно!»,«Гениально, господа!».«Мать-Испания!» — кричишь ты..Как же это понимать?Ведь известно, что бутылка —для тебя родная мать.Подавай тебе «Власть власти»,королевский попугай…Знаешь, чем ты бесподобен?Ну-ка, Примо, отгадай!Тем, что ты свой генеральскийабсолют-идиотизмнагло рядишь под пикантныйконституционализм.Ах ты, доктор-самоучкарозго-палочных наук!Свист бича да посвист плетки —для тебя сладчайший звук.«Без доктрины дисциплины?Как же можно, господа!»Эх, водить тебе б овечьивдрызг лояльные стада!А с людьми — куда сложнее!Не помогут хлыст и кнут.Вон свои — и те наглеюти, того гляди, лягнут.«ЧЕМ ТЫ ЖИВА, ДУША?»Перевод А. Косс
Чем ты жива, душа? Что обретешь в труде?Дождь по воде.Чем ты жива, душа? Что тебя в путь влечет?Ветер с высот.Что тебе силу даст, чтоб возродилась ты?Тьма пустоты. Дождь по воде. Ветер с высот. Тьма пустоты.Дождь — это слезы, что небо льет,И стонет ветер, что мир — тюрьма,Тьма — безнадежности вечный гнет,Жизнь — это дождь, и ветер, и тьма.РАМОН ДЕЛЬ ВАЛЬЕ-ИНКЛАН
Рамон дель Валье-Инклан (1866–1936). — Выдающийся прозаик, поэт, драматург, общественный деятель. Видный представитель литературного «поколения 98 года», отразившего духовный кризис испанского общества на рубеже двух веков. Первая книга прозы, «Женские лики», опубликована в 1895 г., а первый сборник стихов, проникнутый мотивами галисийского фольклора («Ароматы легенды»), — в 1907 г. Славу виртуозного мастера стиля составили ему «Сонаты» («Воспоминания маркиза де Брадомина», 1901–1905), которые по праву называют поэмами в прозе. В области драматургии Валье-Инклан выступил как создатель жанра эсперпенто (небольшая гротескная пьеса). Его перу принадлежат также поэтические сборники «Трубка гашиша» (1919) и «Странник» (1920). Все три книги стихов, включая «Ароматы легенды», были собраны в томе «Лирические ключи» (1930).
В 30-е годы Валье-Инклан стал одним из лидеров антифашистской интеллигенции. В 1932 г. представлял Испанию в инициативном комитете Международного антивоенного конгресса, в 1935 г. был избран в президиум Первого конгресса писателей в защиту культуры.
ГЕОРГИКИ[148]Перевод В. Дубина
Колокола в лазури, блеснув росой студеной,Ударили с зарею над деревушкой сонной,И двинулись крестьяне за утренней звездою,И семена ложатся озимой бороздою.Луна уже заходит, бледна как привиденье,И жаворонок прянул из придорожной тени.Ворчит потешный жернов, стучит уток веселый,Ведя псалом во славу холстины и помола,И, серебром сверкая на обомшелом шлюзе,Ручей молитвы шепчет в пожухлой кукурузе,И шаткие колеса, скрипя под водостоком,Горюют, как старушки, о времени далеком.Снует челнок проворный, снует не уставая,Чтоб полнилась холстами укладка вековая;Ворота мукомольни под виноградом спелымПо божьему завету кровь обручают с телом,И ныне и вовеки благословляет небо,Как таинство святое, союз Лозы и Хлеба.С покосов дальних тянет прохладой и тимьяном;Чернеет зябь, готова к посевам долгожданным,И бродят по лощине среди былья сырогоЧумазые подпаски и рыжие коровы,А по-над деревушкой, лазурью осененной,Несутся отголоски заутреннего звона.Белая голубкавсе вилась над розойи монаху в клювеприносила просо.КОНЕЦ КАРНАВАЛАПеревод Ю. Петрова
День зимний. Поста начало.Веселой гульбе конец.Отходную карнавалудождь бормочет, как чтец.Не совпадая в ритмах,рыдают, вопят сообщафигуры в бумажных митрахи в простынях, как в плащах.Латинян столпотворенье —рыданий, теней, колпаков;рельсов трамвайных струеньепо лужам, в огнях кабаков.Ура Коломбине! Лохмотьяблагоухают на ней —духами и потной плотьюразит за версту. Эгей!Белилами мазана маскасуетящегося Пьеро.А рядом — оскал: Тараска,раскрашенная пестро.Торгаш плутоватый шалираскинул у фонаря,чтобы девиц искушали,радугами горя.Как плавно плывет красотка!Как шелк ее шали тяжел!Из лепета сплетниц сотканнад локонами ореол!Пьянчуга носатый храброразмахивает метлой. —Носище картонный! Швабра!Чумазый! Горшок с золой!..Ханыга из сточной канавывопит, непотребен, как черт;грязная нищенка травыв ступке своей толчет.Как смерчами, свалены в грудыбидоны, кастрюли, котлы,и свет на горы посудыкосо глядит из мглы.Глянь-ка — Маркизом помятымназначено под фонаремсвиданье с бравым Солдатом —саженным богатырем!Обнюхиваясь во мраке,рыча и дыша тяжело,жалуются собакина человечье зло.Следом за вечером — сонно,как бы издалека,приходит аккордеонаплачущего тоска.Цветных фонариков стаяпод ветром сбилась с путии мечется, осыпаяв лужи цветы конфетти.Муки лицо открыто.Вечер бессмыслен, зол.Тянет свои копытак митре Приора Козел.Сутемь. Скулит под сурдинкуветер — хмурый певец.Похороны Сардинки.Карнавала конец.ОБЛЕТЕВШАЯ РОЗАПеревод М. Самаева
Купол неба строгий,Тихая листва,Месяц златорогий,Колокол, сова…Краткой и торопкойЖизни — «почему?..» —Кануть вместе с тропкойСледу моему.Сгинули в туманеИ года и сны.РазочарованийДоводы верны.И под звуки глорийДни глотает мгла.Все, что помню, вскореЗапушит зола.От былого пылаНичего не стало,Даже пепел стылыйВетром разметало.Бриз в листве маиса,Лягушачьи кваки,Тихи кипарисыИ огни во мраке.Путь во тьму размотан,Мертвый свет ночнойНа распятьях — вот он,День последний мой.Купол неба строгий,Тихая листва,Месяц златорогий,Колокол, сова…МАНУЭЛЬ МАЧАДО
Мануэль Мачадо (1874–1947). — Поэт, драматург, литературный критик. Брат великого испанского поэта Антонио Мачадо (1875–1939), совместно с которым написал ряд пьес в стихах. Один из наиболее близких к модернизму представителей «поколения 98 года», Мануэль Мачадо-и-Руис, по выражению испанского критика Сайпса де Роблеса, был «певцом мимолетного и эфемерного». Блестящий, но несколько холодный версификатор, он виртуозно имитировал песенную поэзию испанского фольклора, а о знаменитом его стихотворении «Кастилия» Унамуно заметил, что оно одно может обессмертить имя поэта. Основные книги: «Душа» (1905), «Трофеи» (1913), «Севилья и другие стихи» (1918) и др.
РОСАРИОПеревод М. Самаева
«Мужчина есть мужчина. А в жизни все бывает…»В смиренье этой мысли под вечер вышиваетРосарио, печально склоняясь к рукодельюкрасивой головою, где две гвоздики рдели.Подумает о доме… Как стеклышко блестит он,ее очарованьем, ее теплом пропитан.Она не знает мира, что за окном маячит…Хуан пришел — смеется, а запоздал — поплачет.Он любит, хоть об этом молчит. Чтоб жить под теньюлюбви, он возвратится к ней раньше или позже.И ждет она, и сердцем гнездо обогревает,где нежность распустилась, как тихое растенье.И эту ночь, наверно, ей быть одной. Ну что же…«Мужчина есть мужчина. А в жизни все бывает…»СЕВИЛЬЯНАПеревод М. Самаева
У сегирийи цыганскойчувственный голос ночимусульманской.Это — взгляда проклятая власть,гиблая пропасть, где пенитсяжизни и смерти пучина.Это — сердцем поющая пленницачерной судьбы и кручины,в вопль исходящая страсть.И в то же время это —дождь андалузского света,крылья, полет и весна…В шалой, задорно-веселой,в ней смеется и шутит Севилья,в ней сегидильявзметает подолы,солнца и соли полна.СОЛЕАРЕС[149]Перевод В. Столбова
Твои волосы в плен меня взяли,Твои очи меня осудили,А уста приговор отменили.* * *
Ни румяна ты, ни бледна,Ни красива ты, ни дурна,Полюбилась ты мне потому, что ты мне полюбилась.КАСТИЛИЯ[150]Перевод М. Самаева
Слепое солнце раскаленным светомо шлемы и наспинники дробится,и вспыхивают копий острия,как огненные птицы.Слепое солнце, жажда и усталость…Сквозь ад степей кастильских раскаленных —железо, пыль и пот, — верхами едутизгнанник Сид и с ним двенадцать конных.Двор постоялый, сложенный из камня,грязища. Есть ли здесь живые души?Дверь поддалась напору рукоятей.Свет. Воздух обжигающий. Удушье.За грохотом ударовзвук голоса услышали не сразу —хрустальный, робкий. Девочка выходит,она худа и синеглаза,и вся — глаза, а в них, огромных — слезы.Настороженная, глядит с порога,на личике под светлым ореоломиспуг, и любопытство, и тревога.«Ступайте мимо, добрый Сид, — иначепогубят нас по воле государя,разрушат дом, засеют землю солью,возьмут зерно, лежащее в амбаре.Уйдите, Сид, и да хранит вас небо.Кой прок вам предавать нас лютой каре?»Глядит и плачет. Детскими слезамидружине преграждается дорога,и, воинов суровых понуждая,бесстрастный голос произносит: «Трогай!»Слепое солнце, жажда и усталость…Сквозь ад степей кастильских раскаленныхжелезо, пыль и пот, — верхами едутизгнанник Сид и с ним двенадцать конных.КАРМЕНПеревод М. Самаева
Вечером, когда ветер, нежный, как вздох акаций,зелень дворов предместных свежестью вдруг овеет, —черные кудри Кармен синью небес лоснятся,в черных глазах-озерах страсть потайная зреет.Мимо идет Антоньо, словно бы в ореоле —нежность красивых женщин нам ореолы дарит, —чувствуя долгий-долгий взгляд его, поневолевспыхнет душа у Кармен, в щеки ей кровь ударит.Смотрит, как он проходит. Может быть, обернется…Сердцебиеньем легкий шаг его отдается.И поливая мальвы, перебирая четки,так и застынет, вспомнив отзвук его походки.И заглядится утром в зеркало и притихнет,и в волосах смолистых ранняя роза вспыхнет.ПЕСНИПеревод В. Столбова
Пока не поет их народ,Песни еще не песни,А когда их поет народ,Сочинитель уже неизвестен.Такая судьба, без сомненья,Всем песенникам суждена,Остаются их сочиненья,Забываются имена.Ты сделай так, чтобы в людяхХранилась песня твоя.Пуская не твоя она будет,А каждого и ничья.Пусть растворится твой голосВ тысячах голосов.Ты имя отдашь во имяБессмертия твоих слов.ЛЕОН ФЕЛИПЕ
Леон Фелипе (1884–1969). — Крупный испанский лирик, Леон Фелипе Камино дебютировал в 1920 г. сборником «Стихи и молитвы путника», в котором можно заметить влияние поэтики Унамуно и Антонио Мачадо. Переводчик Уитмена, он способствовал внедрению в испанскую поэзию свободного стиха. Много странствовал. С началом гражданской войны вернулся в Испанию и деятельно сотрудничал с лагерем республиканцев. После поражения, которое было воспринято им как непоправимая трагедия его народа, эмигрировал в Латинскую Америку. Умер в Мехико. Основные книги: «Стихи и молитвы путника» (1920), «Топор» (1939), «Исход и плач испанца» (1940), «Полное собрание сочинений» (1969).
СЛОВНО ТЫ…Перевод А. Гелескула
Эта жизнь моя —камешек легкий,словно ты. Словно ты,перелетный,словно ты,попавший под ногисирота проезжей дороги;словно ты,певучий клубочек,бубенец дорог и обочин;словно ты,что в день непогожийзатихалв грязи бездорожий,а потомпринимался сноваплакать искрамив лад подковам;словно ты,пилигрим, пылинка,никогда не мостивший рынка,никогда не венчавший замка;словно ты, неприметный камень,неприглядный для светлых залов,непригодный для смертных камер…словно ты, искатель удачи,вольный камешек,прах бродячий…словно ты, что рожден, быть может,для пращи, пастухом несомой…легкий камешек придорожный,неприкаянный,невесомый…ДОЗНАНИЕПеревод А. Гелескула
…И кто-то приказал мне: — Говори!Припомни все. Припомни, что ты видел.— Не знаю. Это было в темноте…Толкают… Чьи-то локти и колени…И непонятно — держат или валят…Все происходит в темноте… — Потом?Рассказывай! —…Выходим из проломанавстречу снам… и медленно крадемсяпритихшими задворками кошмаров…— Ты видел их? Какими они были?— Не знаю… словно траурные рекпв султанах черной пены… и плюмажах.Нет. Черные кладбищенские кони,бегущие, бегущие с рыданьем…— Рыданьем ли? Рыданьем или ржаньем?— Кто знает… И вбегающие в море…Одно я знаю точно — все кошмарыприводят к морю.— К морю?— К огромной раковине в горьких отголосках,где эхо выкликает имена —и все поочередно исчезают.И ты идешь один… из тени в сон,от сна к рыданью,из рыданья — в эхо…И остается эхо.— Лишь оно?— Мне показалось: мир — одно лишь эхо,а человек — какой-то всхлип…— И все?И это все? Какой-то всхлип, и только?— В конце уже я слышал только всхлип.— Но всхлип ли это был? Откуда шел он?Быть может, это были пузыри?Толчок трясины? Ветер над трясиной?— Не знаю… Все свершалось в темноте!* * *
«Брат… С тобою твое добро…»Перевод А. Гелескула
Брат… С тобою твое добро —лошадь, очаг, ружье.Мой только древний голос земли,все остальное — твое.Ты оставляешь меня нагимбродить по дорогам земным…Но я оставляю тебя немым.ты понимаешь?.. немым!И как ты станешь седлать коняи в поле точить косуи как ты будешь сидеть у огня,если песню я унесу?РАССКАЖИТЕ МНЕ СОН…Перевод А. Гелескула
В этом городе я мимоходом.Я чужой. И прошу об одном.Меня усыпили сказкой…а был я разбужен сном.Расскажите,разносчики сказок,расскажите мне просто сон,не мираж, не заклятье — сон,не прошу я волшебных марев.Расскажите мне просто хороший соя —без сетей,без цепей…без кошмаров…* * *
«Дайте мне только палку…»Перевод В. Столбова
Дайте мне только палку.Я вам оставлю жезл судейский,и скипетр,и посох,и зонт.Дайте мне только палку, простую палку бродяги,и дорогу, идущую за горизонт.ПРОЩЕНЬЯПеревод В. Столбова
Я уже так стар,умерло столько людей, которых я обидел.И я не могу их встретитьи попросить прощенья.Я могу сделать только одно —встать на колени перед первым попавшимся нищими облобызать ему руку.Нет, добрым я не был,и мог бы я быть много лучше.Должно быть, я слеплен из глины,которую плохо размяли.У стольких людей мне бы надо прощенья просить!Но все они умерли.У кого же просить мне прощенья?У этого нищего?Неужели в Испании,да и во всем мире,не остался хотя бы один человек,который мог бы простить меня?Память моя понемногу уходит.Я забываю слова.Я не могу их припомнить.Я их теряю, теряю, теряю…Но я хочу, чтоб последнее слово,самое нужное, самое цепкое слово,которое вспомнится мне перед смертью,было — «Простите».КАК ПЕЧАЛЬНОПеревод Юнны Мориц
Как было бы грустно, печально, когдаДорога бы длилась, и длилась, и длиласьИ без конца повторялись на нейВсе те же поселки, все те же столицы,Все те же равнины и те же стада!Как было бы грустно, если бы жизнь эта стала длинней,Если бы длилась, и длилась, и длиласьТысячу лет!Кто мог бы снести ее без труда?Кто мог бы сделать ее терпимой?Кто мог бы, кто мог бы, скажи мне на милость,Кто мог бы десять веков ИсторииПрочесть до последней точки, когдаПод разными датами, в разном порядкеВсе тех же событий плывет череда?Все те же войны, все те же страны,Все те же тюрьмы, все те же тираны,Все те же секты и шарлатаны,Под разными датами, в разном порядкеВсе тех же поэтов плывет череда!Печально,Как стар этот список событий,Составленный кем-то для нас навсегда!БИОГРАФИЯ, ПОЭЗИЯ И СУДЬБАПеревод Юнны Мориц
Поэт начинает с того, что говорит о своей жизни людям;А потом, когда они засыпают, он говорит птицам;А потом, когда они улетают, он говорит деревьям…А потом появляется Ветер и шумит на деревьях листва.Все это, другими словами, примерно выглядит так:Исполнено гордости то, что я говорю людям;Исполнено музыки то, что я говорю птицам;Слезами наполнено то, что я говорю деревьям.И все это вместе — песня, сложенная для Ветра,Из которой он, самый забывчивый гений на свете,Вспомнит едва ли несколько слов когда-нибудь на рассвете.Но слова, которые вспомнит нечаянно Ветер,Будут именно те, которых никогда не забудут камни.А то, что поэт поверяет камням, полно обаяния вечности.И это становится песней Судьбы, которую звезды запомнят навек,Там, у себя, в бесконечности…ДИАЛОГ МЕЖДУ ПОЭТОМ И СМЕРТЬЮПеревод Юнны Мориц
О смерть! Я заметил, что ты уже здесь.Ты смерть, но имей хоть немного терпения.Я знаю, что три показали часы.Мы вместе уйдем, когда звезды уйдут,Когда петухи во дворе запоют,И свет за горой перейдет в наступление,И солнце раздвинет багровую щель,Когда ему эту возможность дадутЗаснувшее небо с заснувшей землей,Забыв друг о друге всего на мгновение.Уйдем не тогда, когда ты позовешь,Уйдем не тогда, когда я разрешу.Мы вместе уйдем, когда звезды уйдут,Мы вместе уйдем, когда я допишуВсе то, что положено мне и судьбе.Мы вместе уйдем, когда сам по себеСломается почерк, само по себеПеро упадет, и само по себеОно разобьется, и сам по себеЯ выпущу склянку чернил из рук,И сам по себе фиолетовый кругПокроет полы, и сама по себеОткроется дверь моя настежь, и вдругМы вместе уйдем. А пока не нуди…Там вешалка есть в коридоре, найдиСвободное место и вешай косу.И сядь в коридоре… И там подожди.* * *
«Разберите стихи на слова…»Перевод В. Столбова
Разберите стихи на слова.Отбросьте бубенчики рифм,ритм и размер.Даже мысли отбросьте.Провейте слова на ветру.Если все же останется что-то,этои будет поэзия.ХОРХЕ ГИЛЬЕН
Хорхе Гильен (род. в 1893 г.). — Поэт и филолог. Принадлежал, вместе с Дамасо Алонсо, к группе «университетских поэтов», которые проповедовали принципы «чистой поэзии», отличающейся сложным, но в то же время вполне рациональным образотворчеством, восходящим к манере Луиса де Гонгоры. Поклонник и переводчик французской поэзии — прежде всего Поля Валери. Автор книг: «Песнопения» (1928), «Маремагнум» (1957), «Которые впадают в море» (1960). В послевоенные годы в его творчестве все отчетливее звучит тема социальной ответственности.
СОВЕРШЕНСТВОПеревод Б. Дубина
Дремлющее время замыкаяСводом отвердевшего огня,Выгнулась голубизна тугая —И застыла: середина дня.Солнце, закрепленное в зените,В центре мира на незримой нитиДержит розу. Все заключеноВ настоящем с полнотой такою,Что идущий землю под ногоюЧувствует как целое одно.КОНИПеревод Б. Дубина
Нехоленые, свесивши своиЗапущенные гривы, друг на другаПоникнув головами и упругоПокачиваясь в полузабытьи,Вдали темнеют кони. Ни шлеи,Ни клади нет. И ни следа испуга:Они уже как травы среди лугаИ безмятежней, чем в кругу семьи.Глаз не сомкнув, они уходят в сны.Над ними небо замерло в покое,Помноженном на эхо тишиныВ ушах: нам до небес подать рукою,Они же, к тайне их приобщены,Стоят как боги, превзойдя людское.САДЫПеревод Б. Дубина
Где время в сокровенности? В садах.Отстаивается. Уже бездонно.Ты впитан глубью. О, прозрачность столькихЗакатов, пребывающих в одном!Да, сказкой родников ты стало, детство.ИТОГПеревод П. Грушко
Когда остался втунешум дня, — в ночном туманеты к памяти-молчуньеприходишь на свиданье.Малейший вздох былоготеперь подобен крику,и в бездне ищешь сновадалекую улику.Утрачены детали,но память-чаровницаеще сильней мытариттем, что смогло продлиться.Опять я нежным зельемразбужен в каждом слоге,опять дышу апрелем,и роза — свет мой строгий.Когда была ты рядом,все было — восхожденьем,итогом, верным ладом,нелживым наслажденьем.Любовь, как башня, всталав пустынной этой были,вся — трепет от подваладо флюгера на шпиле.Пусть на руинах вьетсятрава, но так знакомо —смотреть со дна колодцана завитки подъема.Я — пища для былого.Хоть и под новым небомзаговорило слово, —я без былого — небыль.Не тусклая оглядка,не сонное занятье, —оно двукратно сладков немеркнущем объятье.Все достается ветру.Но я люблю. Тоскую.Слова, несите к светулюбовь мою живую!СМЕРТЬ И МОЛОДОСТЬПеревод П. Грушко
Жизнь молодая была —как бесконечная милость,юным бессмертьем боговгордо в движеньях струилась,просто и трудно текла,тропы и улицы полня,в неомрачимую даль,в светлые площади полдня.Сплавил единый сюжетбудущее с настоящим,чистых страниц белизначудом дразнила манящим.Но незаметно рукамрака бесплодного вяловывела свой приговор.Все прервалось и пропало,смерклось во мраке глухом,в неощутимых тенетах,в тесном безмолвье, в земле,в самых ничейных пустотах…Юность — соблазн для слепыхлезвий!.. Вы скажете — дико!Хуже, — бессмыслица, бред.Низость от веку безлика…СМЕРТЬ БАШМАКОВПеревод П. Грушко
Скоро им конец наступит!Словно слуги-христиане,верно мне они служили,без надежд на состраданье.Угождали господину,постаревшему в дорогеи готовому покоемдушу наградить и ноги.Эти мудрые подошвыпять за пядью изучилипуть по чавкающей топи,по булыжнику и пыли.Блеклая пожухла кожа.Стало спекшеюся ранойто, что прежде было чистойновизною первозданной.Все пророчит мне погибель,и уже устали тяжи.Вечер. В смерть меня уводятшаркающие миражи…ДАМAСO АЛОНСОПеревод П. Грушко
Дамасо Алонсо (род. в 1898 г.). — Поэт и филолог. Автор таких известных исследований, как «Поэтический язык Гонгоры», «Очерки испанской поэзии», «Комментарий к „Одиночествам“ Луиса де Гонгоры» и др. Читал лекции по истории испанской литературы в университетах Мадрида, Берлина, Лондона, Лейпцига. С 1948 г. — член, а в настоящее время — президент Испанской Академии наук. В первый период творчества исповедовал идеалы «чистой поэзии». О принципиальном изменении его эстетической позиции свидетельствуют такие строки поэта (написано в 1969 г.): «Ныне я более всего на свете ненавижу бесплодный эстетизм… Меня теперь интересует только человеческое сердце». Основные поэтические книги: «Чистая поэзия. Городские стишки» (1921), «Темная весть» (1944), «Дети гнева» (1944), «Человек и бог» (1955).
БЕССОННИЦА
Мадрид — это город, где громоздится чуть лине миллион трупов (согласно последним данным).Иногда по ночам я ворочаюсь в склепе, где гниюзаживо вот уже сорок пять лет,и долгими часами слушаю, как хрипит ураган,воют псы, и смотрю, как робко струитсямерцание луны.Долгими часами я хриплю, как ураган, вою, какбешеный пес, молоком струюсь из горячеговымени большой желтой коровы.Долгими часами я спрашиваю бога, почему гниетзаживо моя душа, почему гниет чуть ли не миллион трупов в городеМадриде,почему миллионы трупов гниют заживо в мире?Господи, какой сад ты хочешь удобрить нашимгниением?Боишься, что увянет большой розарий твоего дня,мертвенные лилии твоих печальных ночей?!ОСЛЕПШИЙ ПОРТ
Угнали море.Но крайний дом еще хранит его вымпелы.Коровы (барки на поле отмели)плывут на закат, рассекаятучную землю, — крошатзолотые раковины, в которых завитыморские напевы.Но ветру об этом неведомо.Безлунными ночамион прилетает целовать хребты волн,которые дремлют, не разбиваясь.Царапается о верхушкимачт.Брюхатит полотнища парусов.Потомтрещит на иссохших сваях причалаи, как слепой, ощупывает растрескавшийсяпарапет. Высовывает длинный языки пядь за пядью вылизывает раскаленный песок.Летит(как измочаленный равниной парус)и чешется о скорбные домапоселка, — протяжный свист,пугающий зарю.ЗВЕЗДОЧЕТЫ
Клонит в сон.А наяву —город,тихий городишко,двадцать лет я здесь живу.Все как прежде в нем.Но вотвижу: на балкон соседнийвышел мальчик-звездочет.Пробую и я считать…Только он быстрей считает:раз, два, три, четыре,пять.Не догнать.Раз, два… три…четыре…пять…ВИСЕНТЕ АЛЕЙСАНДРЕПеревод С. Гончаренко
Висенте Алейсандре (род. в 1898 г.). — Поэт, значительная часть творчества которого отмечена печатью авангардизма. Первый сборник стихов, «Атмосфера», увидел свет в 1928 г. За ним последовали: «Шпаги как губы» (1932), «Тень Рая» (1944), «На смерть Мигеля Эрнандеса» (1948). В 1934 г. удостоен Национальной литературной премии. В годы гражданской войны был на стороне Республики, В 1950 г. избран действительным членом Королевской академии языка.
ЗЕМЛЯ
И остылоземли горнило.И трава на земле проступила,как зеленого пламени космы.Ком земли, обживающий космос.Что в нем было? Он плыл, не таял,непорочен и необитаем.Плыл на ощупь в пространстве черном,озарен лучом золоченым.ОГОНЬ
Одинок огонь, не причастенк обоюдному жару страсти.Посмотрите, как плещет пламя,завладевшее небесами!Как в луче вертикальном взмылиптицы, не опаливши крылья!А костер человечий? Многодо него еще, слава богу,лет, пронизанных этим светоми огнем невесомым этим —самым чистым и ясным самым…Человек, погоди с кресалом!ВОЗДУХ
Еще неимовернее, чем море,еще сосредоточеннее — воздух.Пустыня света в стынущем просторе,бессонница высот в студеных звездах.Бессмертный воздух! Может быть, дo краяон грудь тебе собою переполнит —но он, бессмертный, о тебе не знает.Но он, бессмертный, о тебе не помнит.МОРЕ
Разве моря кромка голубаяльнет печально к берегу губами?Вон как вольно рыщут волны в поле.В небе благодать, а солнце — в море!Что за свет, пронзающий навылет,на трепещущую вечность вылит?Божье сердце бьется в синем свете:бьется внеи времени и смерти.* * *
«Что за упругая кровь по излукам…»
Луису де Леон[151]
Что за упругая кровь по излукамльется, точа ледяную плотину?Хлынуло в сжатые губы лавинойнебо, смывая оплот акведука!Певчие струи, и смута, и мукаветра, всверлившего свист соловьиныйв пену, кипящую первопричинойкровосмешения света и звука.Ширится полночи грузная крона,пряча в листве вороненой и влажнойзвездную тяжесть тугого плода;бриз, низвергающийся с небосклона,черную ветку качнул — и протяжнозвоном ответила ветру звезда.ЮНОСТЬ
Окно. Звезда в зените.Глаза, куда глядите?Глаза глядят на стены:не выбраться из плена.Кирпич, и черепица,и пол… Кругом — граница.Я стиснут ей до боли.Звезда горит на воле.Однажды день настанет —и стен совсем не станет.И хлынет свет. Стираясь,все грани сгинут. Радость!Но я, навек ослепнув,глаза сомкну. Нелепо…Свобода! Но над полеммоя звезда — в неволе.КОНЕЧНАЯ МГЛА
Мутится мысль и смущена душа.Кого сейчас мои ласкали губы?Свет или сгусток мглы меня погубит,мой жар в себя вбирая не спеша?Как билось сердце, грудь мою круша,как пела кровь и как трубила в трубы…Но, верно, страсть, ослепнув, шла на убыль:уже мерцает дно ее ковша.Ты здесь струилась меж моих ладоней,рекой упругой подо мной текла,вникая кровью в дрожь моих агоний.Все кончено. Закатная золане лжет рассудку. Свет потустороннийбесстрастно заволакивает мгла.ДЛЯ КОГО Я ПИШУ
Случается, репортер или литературный критик, а то и простокто-нибудь из любопытствующей публикиспрашивает меня: «Для кого ты пишешь?»Ну, уж конечно, я пишу не для этого господинав сюртуке щегольского покроя, и тем более недля его сердитых усов,и даже не ради его указательного пальца,грозящего в такт похоронному маршу.Наплевать мне также на всяческие кареты и экипажи,равно как и на их содержимое (видите, там,за стеклом, ледяными молниями посверкивают лорнеты).Пишу я, пожалуй, для тех, кто меня не читает.Вот, например, для этой женщины,которая стремглав бежит по проулку, словно боится,что опоздает отворить двери рассвету.Или для этого старика, который прикорнул на скамейкеи не замечает того, как закатное солнцелюбовно обхаживает его своими лучами.Я пишу для всех своих не-читателей, которымнет до меня никакого дела, но которымя все-таки нужен, хотя они обо мне и не знают.Для этой вот девушки, взглянувшей на меня мимоходом, —ведь мы с ней собратья по невероятному приключениюпод названием «жизнь».Для этой ссутулившейся у порога старухи,которая сама породила столько жизней и стольконатруженных жизнью ладоней.Я пишу для влюбленных; пишудля всевозможных прохожих:для того, кто пронес мимо меня свои печальныеглаза; для того, кто даже и не взглянул в моюсторону, для того, наконец, кто рухнул замертво,потому что трижды кричал нам, а мы его не услышали.Я пишу для всех. Но прежде всего, повторяю, —для тех, кто меня не читает.Я пишу для каждого в отдельности и для всех скопом.Пишу для сердец, для губ, для ушей, которые,может быть, и не слышат меня, но все равновнимают моему слову.ЛУИС СЕРНУДА
Луис Сернуда (1902–1963). — Начал свой литературный путь в рядах сюрреалистов, но уже в 30-х годах убедился в «тривиальности и искусственности, в которую выродился сюрреализм, превратившийся в формулу». После победы франкистов эмигрировал из Испании. Основные книги: «Профиль ветра» (1927), «Юный моряк» (1936), «Действительность и желания» (1936), «Облака» (1943) и др.
БОЯРЫШНИКПеревод М. Ваксмахера
Гору одел боярышникЗеленью свежей.Гора в трепещущем воздухеСтала пурпурно-снежной.К тебе приходил боярышникВесною каждой.Весна всегда на свиданье является,А ты не придешь однажды.Пока над тобой сгуститьсяМгла не успела,Впитывай счастье, гляди на боярышникВ красном и белом.ОПУСКАЕТСЯ ВЕЧЕРПеревод М. Ваксмахера
Опускается вечер. ГустеютЗа окнами тихие тени.Мальчик смотрит на ливень.Фонари проявляют на черном фонеБелизну дождевых линий.Мальчик один. Теплая комнатаОкутывает мальчика лаской.И облачко занавескиКолышется и нашептываетМальчику сказку.Забыты уроки и школа.Час мечтаний бездумно смелых.Под лампой раскрыта книгаС картинками. ВремяУскользнуло от контроля стрелок.Он живет еще в теплом лонеСобственной нежной силы.Он еще не знает стремлений.Он не знает, что за окнами времяИ жизнь затаилась в засаде.В нем — во мгле — жемчужина зреет.РОДНАЯ ЗЕМЛЯПеревод М. Ваксмахера
Свет, словно сон, невесомый,С детства знакомая ласка света,Прикосновение нежных красокК чистым формам предметов.Очарованье равнины —Простертой к небу ладони,И лимонное дерево над ручьем —Тяжесть плода над водою.Стена, где цветок повиликиРаскрывается под вечер среди ветокИ куда к гнезду возвращаетсяЛасточка каждое лето.Воды-кормилицы бормотанье —В тишине беззвучная музыка,Мечты, еще не разбитые жизнью,И чистой страницей — будущее.Все это, временем унесенное,Во мне оживает безжалостноИ в сердце мое вонзаетВоспоминаний кинжалы.Молодые корни — кому их вырвать?Первая любовь — кто совладает с нею?Мечты о тебе — кто их развеет?Земля моя, чем дальше ты, тем роднее.ПРОЗРАЧНАЯ ВОДАПеревод М. Самаева
Напиши это. Легкою кистью и краской,Полной воздуха утреннего. НапишиВоду ясную, света прозрачную ряскуИ на дне погруженные в сон голыши.Купы вязов и ветер, ласкающе свежий,Отдающийся дрожью в их каждом листке,Тучку, словно забытую в синем безбрежье,Тень холма голубую на донном песке.Той минуты, что будет последним ответом,Ты с улыбкою ждешь. На душе тишина.Словно кроткий пейзаж в водах дремлющих, в этомОжиданье вся жизнь твоя отражена.СИРЕНЫПеревод М. Самаева
Никто не знает наречья, на котором поют сирены.И мало кому из внимавших полуночному их пенью(Не в море, как встарь, — на земле, в сонной озерной глуши),Поверилось, будто пред ними возник в таинственном мракеЗнобящий горестный призрак и пел ту самую песню,Которую некогда слушал привязанный к мачте Улисс.Вот иссякает ночь исполненных ожиданий,И те, кто слышал сирен, возвращаются к шуму дня,К его безобманному свету, но песня в них оседала,Щемящим слезным настоем пропитывала их душу,И, точно далекий отзвук, в них жило очарованьеПечальноголосого пенья состарившихся сирен.Внимавшие так напряженно-самозабвенно, ониУже не свыкались с прежним и новой жизни искали;Томящий слезный осадок им кровь лихорадил ночами.Одной-единственной песней перевернуть всю жизнь?Пускай, лишь раз отзвучав, голоса сирен умолкали,Но кто их слыхал, будет вдов и безутешен навек.ПЕРЕД УХОДОМПеревод М. Самаева
Мир зла, мне от тебяНе нужно ничего —Лишь синевы кусокОт неба твоего.Другим — успех и власть,Весь рай твоих сует,А мне оставь любвиВо мне поющий свет.1936Перевод М. Ваксмахера
Вспомни сам и другим напомни,Когда им тошно от низости человечьейИ душит гнев от черствости человечьей, —Вспомни всего лишь об одном человеке,О его жизни, о его вере.Вспомни сам и другим напомни.Год шестьдесят первый, город чужойСпустя четверть века.Самая будничная обстановка.Измученный встречами с читательской публикой,Ты беседуешь с ним, с тем человеком —Со старым солдатомИз бригады Линкольна.Четверть века тому назад,Не зная твоей земли, для него далекой,Для него совершенно чужой,Он поехал туда, чтобы жизнь за нее отдать,Потому что правым считал ее дело,Потому что сражаться хотел за свою веру.То, что дело потом проигранным оказалось, —Это не важно.То, что многие, кто утверждал свою веру,Лишь себя в расчет принимали, —Еще менее важно.Важно другое: вера одного человека.Вот почему сегодня сноваЭто дело видится тебе высоким и благородным,Достойным того, чтобы жизнь за него отдать.Вера солдата пережила пораженье,Пережила эти долгие годы,Когда дело казалось погибшим.И нет ничего на светеВажней этой веры.Спасибо тебе, товарищ.Ты мне говоришь примером своим,Что человек благороден.Пусть благородными были не все — это не важно.Достаточно одного человека —Он станет свидетелем непреклоннымЧеловеческого благородства.ИТАЛИЯ
ГАБРИЭЛЕ Д’АННУНЦИО
Габриэле д’Аннунцио (1863–1938). — Поэт, прозаик, драматург. Творчество д’Аннунцио отразило в себе едва ли не все особенности литературных течений на рубеже двух столетий. Изощренная по форме сенсуалистическая поэзия д’Аннунцио, еще далекая вначале от риторики будущего «сверхпоэта», отличалась смелостью эксперимента в сфере поэтического языка, во многом определив направление последующих поисков в этой области. Самыми серьезными достижениями д’Аннунцио-лирика являются «Райская поэма», с ее мотивами любви и мечтой о родной земле, и цикл «Алкион» (1904) — написанный на одном дыхании гимн лету.
Одержимый гипертрофированным самолюбием, движимый отчасти ницшеанскими идеями «сверхчеловека», отчасти жаждой популярности, д’Аннунцио проделал путь от националистических и империалистических проповедей до принятия фашизма (любопытно при этом, что в последние дни жизни он сочинил эпиграмму на Гитлера).
Основные поэтические произведения д’Аннунцио: «Весна», 1879; «Новая песнь», 1882; «Римские элегии», 1892; «Райская поэма», 1893; «Гимны», 1903–1912.
На русский язык переведена большая часть прозаических и драматургических сочинений д’Аннунцио, чего нельзя сказать о его поэзии.
О МЕСЯЦА СЕРП НЕВЫСОКИЙПеревод Евг. Солоновича
О месяца серп невысокий,в пустынных волнах отраженный,о серп серебристый, каких сновиденийколышется нива в сиянье твоем!Дыхание трепетных листьев,и вздохи цветов на полянах,и сонное море… — ни песен, ни вскрика,ни звука не слышит безмолвный простор.Усталый гурман и любовник,бессмертный народ засыпает…О серп невысокий, каких сновиденийколышется нива в сиянье твоем!ВЕЧЕРПеревод А. Ларина
I
О милости прошу — не уходитево тьму. Останьтесь! Неужели надовам света? Нет! Останьтесь, чтобы спадане знал мой сон. Молю, не уходите.Мне чудится, что нас изъест, как пламя,палящий свет. Как долго день тянулся,как долго! Я невольно содрогнулся:он возвратится снова. Свет — как пламя.Он мучит нас. В полдневном свете взглядымертвы в глазах усталых ваших. Тщатся,но словно не решаются поднятьсязавесы век, и гаснут ваши взгляды.Нет ничего, нет ничего печальнейв приходе тьмы, чем миг, когда на кожересницы застывают, как на ложе,а складки губ лежат еще печальней.II
Но кто найдет глаза щедрей и глубже,чем ваши, если солнечное окопогаснет? И какой душе от рокадостался в дар провал грустней и глубже?Я ничего подобного не знаю,что бы лучилось столь же величавов вечерней мгле — бледна созвездий лава,бледны цветы. Подобного не знаю.Но что уравновешивает в жизнимоей души паденья без пределаи ужасы? Не умирает тело,причастное потусторонней жизни.С причудливым и зыбким очертаньемслилась на небе тьмы вечерней пена,на волосы ложится постепенновся эта тьма единым очертаньем,одной волною и одной рекоютаинственной, упрямо вовлекаяв свои круги и память иссекая,вторгаясь в разум древнею рекою.III
Ты, в чьих глазах огромных средоточьедуши моей и сердца трепетанье,плачь надо мною, плачь, сестра страданья,сестра заката, жизни средоточье.Чтобы утешиться в минуту скорби,тебя я создал из чистейшей сути,нетленный призрак, но в душевной смутеты не утешишь глубочайшей скорби.ПАСТУХИПеревод Евг. Солоновича
Сентябрь, пора и нам. Повсюду сборы.Сегодня пастухи мои в Абруццах,открыв загоны, покидают горы,влекутся к Адриатике пустыннойи — словно пастбища в горах — зеленой.Они припали, уходя, к студенойводе, чтоб вкус родной остался в каждойгруди отрадою в дороге долгойи верх как можно дольше брал над жаждой.Сменили напоследок хворостину.Старинная тропа ведет в долину,шаги трава густая заглушает,безмолвная, как медленные реки.О клич того, кто первым возглашаето том, что наконец он слышит море!И берегом уже отара вскореидет. Ни дуновенья. Ярким светомнастолько шерсть отбелена живая,что стала на песок похожа цветом.Знакомый шум звучит во мне стихами.Зачем я не с моими пастухами?ГВИДО ГОЦЦАНОПеревод Евг. Солоновича
Гвидо Гоццано (1883–1916). — Виднейший представитель так называемого «сумеречного» направления, противопоставившего пышной риторике и традиционализму XIX в. приглушенную меланхолическую тональность, подчас близкую к разговорной, и подчеркнутую разочарованность в жизни (отсюда — склонность к описаниям тихой провинции, монотонных будней, больниц, монастырей; отсюда — демонстративная тоска по прошлому, по фамильным особнякам и буржуазным салонам минувшего столетня). При всем своем холодном эстетизме, «сумеречные» поэты не чужды иронии, нередко иронизируя и над собой. Гоццано, по словам Э. Монтале, одного из самых гонких исследователей его творчества, «был единственным среди поэтов своего времени, сумевшим оставить нам в небольшой книге песен собственный завершенный портрет».
Гоццано — автор двух поэтических сборников: «В поисках прибежища», 1907, и «Беседы», 1911; отдельные стихотворения, а также незаконченный цикл «энтомологических посланий» «Бабочки» увидели свет после смертипоэта.
Перевод стихотворения «Прекраснейший на свете» опубликован в сборнике «Итальянская лирика, XX век», М., 1968; переводы двух других стихотворений выполнены для настоящего издания.
ЗИМНЕЕ
«…хру-у-у-у-сть»… внезапный скрежет —и трещина по льду прошла узором.«На берег!» — люди закричали хором,боясь, что их от берега отрежетслучайным злом живой излом, в которомеще немного — и вода забрезжит.«Останься!» — Я ответил взглядом смелым.«Прошу!» — Я руку вырвать не пытался.«Останься, если любишь!» — Я остался.Над зеркалом неверным, опустелым,она и я парим единым целым,ликуя: нам одним каток достался!Одни — что сердцу может быть угодней?Без прошлого, в безумстве упоенном,мы, отраженные стеклянным лоном,скользили все быстрее, все свободней.У края хруст раздался — безысходней…У края хруст раздался — глуше тоном…И, весь похолодев, как тот, кто рядомуслышал Смерть — ее смешок постылый,я наклонился, будто над могилой, —и два лица из мрака вырвал взглядом,безжизненных, чуть тронутых распадом…У края хруст раздался — с новой силой…И сладостную жизнь мою, несчастный,оплакал я, оплакал все, что бренно.О голос страха — инстинктивный, властный!О жажда жизни, как ты неизменна!Конец?.. Я пальцы вызволил из пленаи выбрался на берег безопасный…Она одна на ледяной площадкеосталась — полновластная царица,но вот, в конце концов устав кружиться,взошла на берег — озорные прядки,прекрасна, словно трепетная птица,во взоре — дерзость, дерзость без оглядки.Спокойно среди радостного гула,как будто не она его причина,туда, где я с приятелями чинностоял, она пройти не преминула.«Спасибо, сударь мой! — и протянулас усмешкой руку мне. — Хорош мужчина!»ТОТО МЕРУМЕНИ[152]
I
Изящные балконы от глаз листва укрыла, —заросший сад не знает заботы человека…В моих стихах встречалась стократ такая вилла,пример архитектуры семнадцатого века.Ей бесконечно трудно мириться с долей новой,она грустит о частых ватагах шумных в старомсаду, о пышных пиршествах под сводами столовойи о балах в гостиной, уплывшей к антикварам.Бывал здесь Дом Ансальдо, и Дом Раттацци — тоже[153],а кто владельцев виллы сегодня навещает?Авто, фырча, подкатит — и пассажиры в кожегоргоной о приезде своем оповещают[154].Залаяла собака, шаги — и дверь бесшумнооткрылась… Здесь, где тихо, как в монастырской келье,живет Тото Мерумени; мать не встает с постели,на ладан тетка дышит, а дядя — слабоумный.II
Двадцатипятилетний Тото — раним, изнежен,неплохо образован, словесности любитель,умом не блещет… Нравственность? О! здесь Тото небрежен,сын времени, прогресса типичный представитель.Он не богат, и время «сбывать слова»[155] приспело(его кумир, Петрарка!) — статейки нынче в моде,но он избрал изгнанье, милей не зная дела,чем о былых проказах размыслить на свободе.Нельзя назвать недобрым его. Он деньги можетдля бедных дать, он первую пошлет клубнику другу,придет с вопросом школьник — он школьнику поможет,окажет эмигранту посильную услугу.Свои ошибки зная, он не кусает локти.Нельзя назвать недобрым его. Он добр, по Ницше:«…меня смешат ничтожества, что добротою высшейкичатся лишь затем, что у них тупые когти…»Труды окончив, можно и поиграть немножкопод вековою сенью на травке глянцевитойс любезными друзьями — охрипшей сойкой, кошкойи чудо-обезьянкой, чье имя Макакита…III
Жизнь все свои посулы давно взяла обратно.Он звал Любовь, лелея актрис мечтою жаркой, —актрисы и принцессы исчезли безвозвратно,теперь он делит ложе с молоденькой кухаркой.Лишь только дом затихнет, на цыпочках девица,свежа, как ранним утром на ветке плод нектарный,к нему, босая, входит и на него ложится —и он ее сжимает в объятьях, благодарный…IV
Истоки чувств со временем сухими оказались —последствия болезни неизлечимо стойкой:с беднягой сделал то же мучительный анализ,что сильный ветер делает с пылающей постройкой.Но, как на месте дома, доставшегося в пищуогню, родятся шпажники — пожарищ украшенье,сия душа, которая подобна пепелищу,стихи — цветочки чахлые — рождает в утешенье…V
Тото почти что счастлив. Он мысль перемежаетсозвучьями, — безделье простительно невежде!Тото в себе замкнулся, Тото соображает,жизнь Духа постигая, не понятую прежде.Поскольку голос небольшой — и бесконечна нивалюбимого искусства и свой всему черед,Тото творит — наука мне! — и ждет честолюбиво.Однажды он родился. Однажды он умрет.ПРЕКРАСНЕЙШИЙ НА СВЕТЕ
I
Но нет земли прекрасней, чем остров Неоткрытый, —испанскому владыке от родственных щедротсоседнего владыки подарок знаменитый,скрепленный папской буллой в такой-то день и год.В неведомое царство Инфант отчалил вскоре,он видел Фортунаты, он каждый островокв Саргассовом проверил, а также в Мрачном море,но дара португальцев, увы, найти не смог.Пузатые фрегаты вотще кренили снасти,напрасно каравеллы стремились тайне вслед:искали португальцы — не улыбнулось счастье,испанцы обыскались — нет острова и нет.II
Но между Тенерифе и Пальмой временамион возникает, дымкой таинственной повит.«Как? Остров Неоткрытый? Да вот он, перед вами», —его с вершины Тейде показывает гид.Он есть на старых картах, он был знаком корсарам…Как? Остров Неоткрытый?.. Что? Остров-пилигрим?..Он не стоит на месте — и моряки недаромзаранее не знают, где ждет их встреча с ним.И курс они меняют, завидев брег манящий.Есть остров Неоткрытый. Конечно, это он,где не цветы, а диво, где сказочные чащи,где каучук сочится, слезится кардамон…Себя благоуханьем, подобно даме знатной,он выдает. Он рядом, подаренный судьбой…И вдруг он исчезает — прекрасный, непонятный,уже не отличимый от дали голубой.АЛЬДО ПАЛАЦЦЕСКИПеревод Евг. Солоновича
Альдо Палаццески (1885–1974). — Псевдоним поэта и прозаика Альдо Джурлани. В молодости Палаццески подолгу жил в Париже, ставшем на рубеже двух столетий признанным центром нового искусства. Дебютировав как поэт в 1904 г., Палаццески обратил на себя внимание в литературных кругах своей безудержной фантазией, находчивостью версификатора, озорством пародиста. «Открытый» нуждавшимся в талантах Маринетти, Палаццески примкнул к лагерю футуристов, печатался в их журналах «Поэзия» и «Лачерба» и даже написал в 1913 г. футуристический манифест с характерным названием «Антиболь»; однако яркая самобытность поэта, не укладывавшаяся в узкие «ведомственные» рамки, с самого начала сделала его причастность к футуризму чисто формальной. Создав за первые десять лет творчества лучшие свои поэтические произведения, Палаццески впоследствии посвятил себя главным образом прозе (один из его романов — «Сестры Матерасси» — переведен на русский язык).
Основные поэтические книги Палаццески: «Белые лошади», 1905; «Фонарь», 1907; «Поджигатель», 1910; «Стихотворения», 1925; «Сердце мое», 1968.
Переводы стихотворений Палаццески выполнены для настоящего издания.
ПОПУГАЙ
На солнце его разноцветные перья,сверкая, меняют оттенки.Сто лет, как, на этом окне восседая,он словно считает прохожих.Не слышно, чтобы говорил или пел он.Прохожие, шаг замедляя, дивятсяпотехе, поют и зовут попугая,он смотрит в молчанье.Ему докучают,он смотрит в молчанье.ДАЙТЕ МНЕ ПОРЕЗВИТЬСЯКанцонетта
Кри кри кри,фру фру фру,уйи уйи уйи,ийу, ийу, ийу.Поэт забавляетсябесконечно.Мешать ему бессердечно.Тем паче не надо злиться,дайте ему порезвиться,бедняжке,ведь он и не помышляето большей поблажке.Куку руру,руру куку,куккуккуруку!Что значит сие безобразие?Эти строфы… гм… экзотические?Вольности, вольности,вольности поэтические.Они моя слабость.Фарафарафарафа,Таратаратарата,Парапарапарапа,Ларалараларала!Хотите, растолкую?Да это же отходы.Прошу без оскорбленийне глупости — отбросыдругих стихотворений.Бубубубу,Фуфуфуфу.Фриу!Фриу!Но на кого рассчитавподобный бред?Зачем его строчит он,горе-поэт?Билобилобилобилобилоблюм!Филофилофилофилофилофлюм!Билолю. Филолю.Ю.Нет, неправда, что это не значит…Это значит кое-что.это значит…Сейчас вам все станет ясно:представьте, что кто-то поет,не зная слов.Но ведь это ужасно. Ужасно.А я нахожу, что прекрасно.Ааааа!Эээээ!Иииии!Ооооо!Ууууу!А! Э! И! О! У!Как вам, не знаю,а мне за вас неловко.Скажите честно — это не рисовка:мол, посудите сами,не так уж это трудно —грешить стихами?Уиск… Уиуск…Уишу… шушу,Шукоку… Коку коку,Шукоку.Но, юноша, вы многого хотитеот тех, кто не знакомс японским языком,Аби, али, алари.Риририри!Ри.А я бы не мешал ему кривляться,пусть корчит из себя паяца,он в результате прослывет ослом —и поделом.Лабалафалалафалала…и еще лала…и лалала лалалалала лалала.Такие сочинения вчераеще сошли бы с рук.Сегодня же, куда ни плюнь — вокругпрофессора.Ахахахахахахах!Ахахахахахахах!Ахахахахахахах!Тем более я прав,не возражайте,теперь, когда любой — ума палата,никто пророком не считаетпоэта —и дайте мне порезвиться!ЯДОВИТЫЙ САД
Его окружает забор невысокий —от силы три пяди,и с улицы видно, что фрукты созрели.Тенистые ветвиогромных деревьевпрогнулисьпод грузомтяжелым.Плоды налитые лоснятся на солнце.Под сенью деревьев — замшелые камниразрушенной кладки.Под ними — могила, могила столетней хозяйки.Считалась бессмертной старуха,шаталась по саду,питалась плодами,одними плодами.В округе со страхом о ней вспоминают.Никто никогда не ступал за ограду,никто не прельщался плодами.Лишь к вечеру сотнями совы хохочут в деревьях.И падают, падают грузные фрукты,растущую гору внизу образуя,растущую горуиз тысяч плодов ароматных.ДВЕ РОЗЫ
Бедный солдат,ты прижимаешь к вискам подушку,словно белой розы довольно,чтобы не так пылалаалаяу тебя внутри.Болью низвергнутый в ад,кто тебе сделал больно?МАТЬ
— Мать, твой сын тебе лгал.— Он мой, как прежде.— Мать, твой сын дурной человек.— Он мой, как прежде.— Мать, твой сын украл.— Он мой, как прежде.— Мать, твой сын убил.— Он мой, как прежде.— Мать, твой сын в тюрьме.— Он мой, как прежде.— Мать, твой сын не в своем уме.— Он мой, как прежде.— Мать, твой сын бежал.— Он мой, как прежде.— Мать, твой сын мертв.— Он мой, как прежде.ДИНО КАМПАНАПеревод Евг. Солоновича
Дино Кампана (1885–1932). — Внутренне динамичная, безыскусно красочная, шероховатая, поэзия Кампаны, с ее кажущейся иррациона-листичностью, наивной барочной образностью и глубокой наполненностью слова, в значительной степени открыла перед итальянской лирикой XX в. путь к зрелости. Творческий мир Кампаны хаотичен, как и его биография: он не раз сидел в тюрьме за бродяжничество, был матросом, фокусником, пожарным, музыкантом, побывал во многих странах, жил какое-то время, по утверждению некоторых биографов, в цыганском таборе под Одессой. Умер Кампана в психиатрической лечебнице. Единственная его квига — «Орфические песни», — вышедшая в 1914 г. и дополненная в посмертных изданиях рядом неопубликованных стихотворений.
Творчество Кампаны знакомо русскому читателю по сборнику «Итальянская лирика, XX век».
СТЕКЛО
Удушливый летний вечер,отраженный стеклом наверху, месит отсветы в полутьмеи оставляет в сердце моем пылающую печать.Но кто это (над рекой зажигается лампадка), ктомаленькой мадонне на мосту, кто это, кто зажег лампадку?В комнатепахнет гнилью,в комнате алая гаснет рана.Звезды — перламутровые пуговицы, вечер одевается в бархат,и блуждающий вечер дрожит, блуждающий вечер — как тремоло,но в сердце,но в сердце у вечера вечная,алая гаснет рана.ЛОДКИ У ПРИЧАЛА
Паруса паруса парусаПревращенные в чудо-хлопушкиЭто ветер творит чудесаПаруса паруса парусаУ причала как будто в ловушкеВолны жалобу их приглушаютС плеском треск парусины мешаютДружно рвутся взлететь в небесаПаруса паруса парусаКОРАБЛЬ В ПУТИ
Мачта мерно раскачивается в тишине.Слабый свет, зеленый и белый, падает с мачты.Небо на горизонте чистое — темно-зеленое и золотистое после шторма.Белый квадрат фонаря наверхуОсвещает ночную тайну.В иллюминаторе — золотой треугольник лееровИ шар белого дыма над палубой,БеззвучныйЗа мерною музыкой воды под сурдинку.ГЕНУЭЗСКАЯ ЖЕНЩИНА
Морской травой была ты повита,И пахло твое бронзовое телоНе очень щедрым на порывы ветром,Перелетевшим издалека.О простотаБожественная стройных форм твоих!Нет, не любовь и даже не томленье,А призрак, тень насущности спокойнойИ неизбежной наполняет душуОчарованием, покоем, счастьем,И кажется, что может в бесконечностьЕе увлечь сирокко.О, до чего же невелик и невесом в твоих ладонях мир!БУЭНОС-АЙРЕС
В густом тумане судно осторожноСкользит, окутанное серым утром.Над желтою водой речного моряВнезапно возникает серый город.Диковинная гавань. ЭмигрантыТеряют голову, ожесточаются,Опьянены борьбою предстоящей.Пришедшие на пристань итальянцы,Одетые смешно по местной моде,Бросают апельсины в очумелыхОдносельчан. Портовый беспризорник,Дитя свободы, верное порыву,Глядит нетерпеливо на приезжих,В лохмотьях живописных пряча руки,И чуть кивает в знак гостеприимства.Но душит злость рычащих итальянцев.* * *
«На фоне самых светлых пейзажей» [156]
На фоне самых светлых пейзажейПоступь воспоминанийВаша поступь пантерыНа фоне самых светлых пейзажейБархатная поступьИ взгляд поруганной девыВаша поступь безмолвней воспоминанийВы подходите к парапетуИ над журчаньем водыВаши глаза — нестерпимым свеченьем.* * *
«Мгновение…»
МгновениеИ отцвели розыЛепестки облетелиОтчего мне все время мерещились розыМы искали их вместеМы отыскали розыЭто были мои розы это были ее розыСвое путешествие мы называли любовьюИз нашей крови из наших слез мы делали розыНедолго сверкавшие на утреннем солнцеМы их погубили на солнце среди колючих кустовРозы которые не были нашимиМои розы ее розыP. S. Вот и все и забыты розы.УМБЕРТО САБА
Умберто Саба (1883–1957). — Псевдоним поэта Умберто Поли. В итальянской поэзии XX в. Саба — единственный из больших художников, избежавший влияния авангардистских течений конца прошлого — начала нашего столетия: лирика Сабы восходит к классической национальной традиции, от Петрарки до романтиков. Склонность поэта к самоанализу, к исповеди, повествовательный характер его реалистической лирики, внимание ко всему повседневному, прозрачный классический стих делают Сабу одним из самых читаемых итальянских поэтов XX в.
Первая книга Сабы, «Стихотворения», вышла в 1911 г. Этот сборник и два последующих поэт объединил в 1921 г. в «Книгу песен». Итоговому своду стихотворений — так называемому «второму Канцоньере» (1945), расширявшемуся от издания к изданию вплоть до окончательного (посмертного) издания 1961 г., предшествовали такие значительные сборники, как «Прелюдия и фуги», 1928, «Слова», 1934, «Последние вещи», 1944.
На русском языке поэзия Сабы наиболее полно представлена в издании: Умберто Саба. Книга песен. М., 1974.
СТАРЫЙ ГОРОДПеревод Евг. Солоновича
Домой нередко через старый городя возвращаюсь. Улицы мрачнейодна другой. Свет редких фонарейв непросыхающих желтеет лужах.Здесь, где, стаканчик пропустив, домойидут одни, другие — в лупанары,здесь, где равно и люди и товары —отбросы порта,вновь неизбывность бедности людскойпередо мной.Здесь морячок с красоткою гулящей,и старец, все на свете поносящий,и за окном закусочной драгун,в казарме стосковавшийся по воле,и пленница безумного томленья,чье сердце на приколе, —все это вечной жизни порожденьяи боли.Немало совпадений в нашей доле.В их обществе тем чище мысль моя,чем улочка грязнее,в которую сворачиваю я.ТРИ УЛИЦЫПеревод Л. Заболоцкого
Ладзаретто Веккио в Триесте —улица печалей и обид.Все дома в убогом этом местесходны с богадельнями на вид.Скучно здесь: ни шума, ни веселья,только море плещет вдалеке.Загрустив, как в зеркале, досель яотражаюсь в этом уголке.Магазины, вечно пустоваты,здесь лекарством пахнут и смолой.Продают здесь сети и канатыдля судов. Над лавкою однойвиден флаг. Он — вывески замена.За окном, куда не бросит взглядни один прохожий, неизменноза шитьем работницы сидят.Словно отбывая наказанье,узницы страданий и мытарств,шьют они здесь ради пропитаньярасписные флаги государств.Только встанет день на горизонте,сколько в нем я скорби узнаю!Есть в Триесте улица дель Монтес синагогой на одном краюи с высоким монастырским зданьемна другом. Меж ними лишь домада часовня. Если же мы взглянем, —обернувшись с этого холма,мы увидим черный блеск природы,море с пароходами, и мыс, и навесы рынка,и проходы, и народ, снующий вверх и вниз.Есть в начале этого подъемакладбище старинное, и мнес детских лет то кладбище знакомо.Никого уж в этой сторонебольше не хоронят. Катафалкиздесь не появляются с тех пор,как себя я помню. Бедный, жалкийуголок у края этих гор!После всех печалей и страданий,и лицом и духом двойники,здесь лежат в покое и молчаньеи мои родные старики.Как не чтить за памятники этиулицу дель Монте! Но взгляни,как взывает улица Россеттио любви и счастье в эти дни!Тихая зеленая окраина,превращаясь в город с каждым днем,до сих пор она необычайнав украшенье лиственном своем.До сих пор в ней есть очарованьестародавних загородных вилл…И любой, кто осенью с гуляньяна нее случайно заходилв поздний час, когда все окна настежь,а на подоконнике с шитьемнепременно девушку застанешь, —помышлял, наверное, о том,что она, избранница, с любовьюждет к себе его лишь одного,обещая счастье и здоровьеи ему, и первенцу его.ПОДРОСТОК С ТАЧКОЙПеревод Евг. Солоновича
Найдя в себе любовь минувших дней,умей простить виновницу разрываи в глубине души самолюбивообиду не лелей.Все окна в доме настежь распахни —и ты себя почувствуешь иначе,толпу увидев, моцион собачий,игру… А вот, взгляни,подросток в синем с тачкой впереди,дорогу звонким расчищая криком,несется под уклон в восторге диком, —попробуй не сойдис дороги! Расступается народи непутевого парнишку хает.А тот, чем громче тачка громыхает,тем веселей поет.ПАОЛИНАПеревод Л. Заболоцкого
Паолина,друг мой Паолина,ты, как луч внезапный солнца,жизнь мою пронзила.Кто же ты? Едва знакомый, я дрожу от счастья,лишь тебя увижу рядом. Кто же ты? Вчера лишья спросил: «Скажите ваше имя, синьорина!»Ты задумчиво взглянула,молвив: «Паолина».Паолина,плод земли родимой,бестелесная и вместе —самая земная,ты родилась там, где только и могла родиться, —в этом городе чудесном, где и я родился,над которым, что ни вечер, ходят в небе зори —свет божественный, обманный,испаренье моря.Паолина,друг мой Паолина,что ты носишь в юном сердце,чистая душою?О тебе мое мечтанье так же непорочно,словно легкий след дыханья в зеркале прозрачном.Вся, какая есть, ты — счастье. Словно паутинаореол волос прекрасных. Девушка и ангел,друг мой Паолина!КОНВОИРУЯ ПЛЕННОГО[157]Перевод Евг. Солоновича
Все в этот полдень как бы переснятос гравюры старой. Площадь городкакишмя кишит мальчишками — покапо ней веду я пленного солдата.Вот из кафе выходит завсегдатай,вот булочник — на фартуке мука,вот нищий, но опущена рука —его шарманка не для супостата.Прощаясь, пленный отдает мне честь;наверно, не поет он за работой,но в нем от Ганса Сакса что-то есть.Он призван год назад, вооружен —старик сапожник, резервист, пехота,влекомый вихрем лист — другим вдогон.СЛОВАПеревод Евг. Солоновича
Слова,в которых человеческое сердцекогда-то отражалось — обнаженноеи удивленное. Найти бы уголна свете мне, оазис благодатный,где я бы мог слезами вас очиститьот лжи всеослепляющей. И тут жерастаяла бы, словно снег на солнце,печаль, что вечно в памяти жива.ТРИНАДЦАТЫЙ МАТЧПеревод Евг. Солоновича
Разбросанные по трибунам людине испугались холода. Едваогромным диском за одной из крышпогасло солнце, тень легла на поле,размыла тени, предвещая ночь.Внизу мелькали красные футболкии белые футболки — в странном светепрозрачно-радужном. Холодный ветермячом распоряжался. Фортунанатягивала на глаза повязку.Приятно,приятно зябнуть с горсткой увлеченных,сплоченных,как жители последние земли —свидетели последних состязаний.ТРИ ГОРОДАПеревод Евг. Солоновича
1. МИЛАН
Среди туманов и камней твоихпроходит отдых мой. Брожу по Пьяцца —дель-Дуомо. Вместосветилслова, едва стемнеет, зажигаются.Ничто от жизни так не отдыхает,как жизнь.2. ТУРИН
В любимый круг холмов твоих вернусь,на улицы протяжные, как звуки.И сразу же в молчанье странном станузнакомых сторониться и друзей.И только рядового Саламанонайду, что самым был немногословными верным долгу, твой достойный сын.Стареет он. Но ведь не он один.3. ФЛОРЕНЦИЯ
Я обожал когда-то этот город,и вот я здесь, чтобы обнять поэтаМонтале (благородна грусть его).Как сердце — каждый камень под ногами,как боль моябылая. Сожалений нет. Рождаетсясозвездьем новым новая пора.РАЗБИТОЕ СТЕКЛОПеревод Евг. Солоновича
Всё сразу. Непогода, свет погасшийи сотрясаемые громом стены —свидетели твоих былых злосчастий,разочарованных надежд и редкихпросветов. В том, что твой последний часеще не пробил, видишь ты отказсчитаться с установленным порядкомвещей. И треск разбитого стеклазвучит неоспоримым приговором.РАБОЧИЙ КЛУБПеревод Евг. Солоновича
Серпом и молотом украшен зали в пять лучей звездой. Но сколько боливо имя этих знаков на стене!На костылях вступает на подмосткиПролог. Взметнув приветственно кулак,он обращает к бедному партерусвой монолог, и весело подросткии женщины его словам внимают.Он, все еще робея, говорито братстве душ и речь кончает так:«Ну, а теперь я следую примерувояк немецких, то есть ретируюсь».В антракте в погребке на дне стакановвино алеет — верный друг, которыйразглаживает скорбные морщиныи раны зарубцовывает; люди,вернувшиеся из изгнаний страшных,ему, как мерзнущие — солнцу, рады.Таков Рабочий клуб, таким поэтв сорок четвертом этот клуб увидел,в сентябрьский день,когда еще, хотя и реже, где-тогремела канонада и Флоренциямолчала, погруженная в руины.УЛИССПеревод Евг. Солоновича
Я плавал в юности вдоль береговДалмации. Всплывали над волнамипокрытые темно-зеленой слизью,прекрасные, как изумруды, рифы,где птица редкая подстерегаладобычу. А когда прибой и ночьстирали их, тогда, вбирая ветер,бежали в море паруса, страхуясьот неожиданностей. Нынче этаничья земля — мои владенья. Портогни готовит для других; меня жепо-прежнему в открытые просторыупорно гонят дух неукрощенныйи к жизни безотрадная любовь.КАМИЛЛО СБАРБАРОПеревод Евг. Солоновича
Камилло Сбарбаро (1888–1967). — Экспрессионистские стихотворения первого, еще во многом подражательного сборника поэта «Смолы» (1911) фиксируют каменистый, выжженный солнцем пейзаж Лигурии, которому скоро суждено найти новое воплощение в лирике раннего Монтале. Если для Сбарбаро «Смол» характерна подчеркнутая отстраненность от внешнего мира, то в его следующей книге, «Пианиссимо» (1914), контраст между поэтом и окружающим миром значительно углубляется, отстраненность от реальности перерастает в отчуждение. «Пианиссимо», самую известную и бесспорно лучшую книгу Сбарбаро, критика называет «дневником чувств». Интонация книги импульсивна, подчас близка к трагической, эпитеты, окончательно утратив прежнюю описательность, отражают внутреннее состояние поэта. На русском языке творчество Сбарбаро представлено в сборнике «Итальянская лирика, XX век».
«Я жду тебя на каждом перекрестке…»
Я жду тебя на каждом перекрестке,Погибель, я ищу тебя упорново взгляде незнакомок…Хожу по ярмарочным балаганам,на женщину-змею гляжу с восторгом,на девушку в полете…Все ни за что отдать — какое счастье!Какое счастье жизнь ни в грош не ставить,единственное наше благо в мире!Умеющую весело смеяться,ту, что привычный мир молниеносноперевернет во мне движеньем бедер,молю, чтобы она мне повстречалась.Точь-в-точь как нищий, что в сердцах швыряетвесь капитал свой — мелкую монетку,я жизнь к ее ногам мечтаю бросить.* * *
«Порой, когда иду один по солнцу…»
Порой, когда иду один по солнцуи ласковыми светлыми глазамисмотрю на мир, где все мне как родноесиянье дня, травинка, муравей, —внезапный холод подступает к сердцу.Мне кажется, что я слепой, которыйнад необъятною сидит рекой.Внизу бегут стремительные воды.Он их не видит, предаваясь солнцунежаркому. И если звук водыему порою внятен, он считаетего обманом слуха.Так, этой жалкой жизни обречен,я, как во сне, другую обретаюи верю искренне, что этот соннеотделим от жизни.И тут меня охватывает трепет,наивный страх ребенка. Я сажусь,безмерно одинокий, у дороги,гляжу на мой убогий, жалкий мири глажу трепетной рукою травку.* * *
«Ребенком, каждый раз как песня пьяных…»
Ребенком, каждый раз как песня пьяныхдо слуха долетала среди ночи,я вскакивал, захлопывая книгу.Я открывал окно в ночное небо —и воздух ночи в комнату врывался,я свешивался из окна — и песнюпил, как вино, забористое, злое.Я оборачивался, и казалосьмне бесконечно странным,что в доме ни одной зажженной лампы.Не раз, бывало, на холодный шифер,под ветром, завладевшим волосами,под дождиком, секущим лоб и щеки,я проливал бессмысленные слезы.Сейчас, когда упали эти чары, —теперь я знаю, как пересыхаетпоющий рот, наставленный на небо.Но стоит и сегодня среди ночипроснуться мне от вечной песни пьяных —от этих звуков, памятных для слуха,я с замираньем духаопять бегу лицо подставить ветру,который волосы мои растреплет.Я рад бы снова горечь упоеньяпочувствовать и судорогу в теле,оплакать времена, которым нетвозврата… Но, конечно, я нелепс моими вымученными слезами.* * *
«О море и о лете говорила…»
О море и о лете говориладорога вдоль домов и вдоль садов,где в первый раз я ждал тебя открыто.Под взглядом недоверчивым сошла ты,чуть нерешительная, с тротуара.Теперь дорога нас не разделяла.Ты даже глаз не подняла: сдавилазапястье мне, и мы прошли немногобок о бок, не произнеся ни звука.На этот раз меня влекла машина,стихия, шквал, обузданный насилу,навстречу месту первого свиданья.Вот поворот — его узнало сердце,и вихрем поворот берет машина,и наконец ты сходишь,чуть нерешительная, с тротуара.(Жестокая игра воображенья:с подобною надеждой паралитикпредстать на сцене жаждет в прежней роли.)Одно мгновенье на воспоминанье,но что за сладкий шип меня пронзил!Другого — столь же острого, как это, —ты не могла мне подарить блаженства.Любовь! Любовь! И у меня на светебыл кто-то.Благословение тебе, дорога,где не мое — чужое состраданьевпервые в жизни овладело сердцем.* * *
«Чей-то ребенок шел…»
Чей-то ребенок шел, покачиваясь на слабеньких ножках инаклоняясь на каждом шагу за комочком грязи, как за цветком.Он не понял, что я погладил его.В его глазах было столько светлого удивления,что после мне казалось, будто я погладил ромашку.ДЖУЗЕППЕ УНГАРЕТТИ
Джузеппе Унгаретти (1888–1970). — Родился и вырос в Египте (отец будущего поэта работал на строительстве Суэцкого канала). В 1912–1914 гг. Унгаретти жил в Париже, где сблизился с Аполлинером, М. Жакобом, Пикассо. Во время первой мировой войны добровольцем вступил в итальянскую армию. В 1936–1942 гг. жил в Бразилии, возглавляя кафедру итальянской литературы в университете Сан-Паулу. Уже первая книга Унгаретти, «Погребенный порт» (1916), принадлежала перу зрелого мастера. Ее поэтика, как и поэтика вышедшей три года спустя «Радости кораблекрушений», была необычной для Италии. Ритмической единицей в стихах молодого поэта являлось слово, слово-образ. Частые продолжительные паузы подчеркивали значительность узловых слов, как бы обогащая их дополнительным содержанием и расширяя тем самым возможности аналогии в поэзии. Начиная со сборника «Чувство времени» (1933), стих Унгаретти становится традиционнее, пластичнее, напевнее. В годы гитлеровской оккупации Италии в творчестве поэта вновь, как некогда в «Радости кораблекрушений», решительно зазвучала антивоенная тема.
В 40-х годах издательство «Мондадори» начало публикацию полногособрания сочинений Унгаретти под общим заглавием «Жизнь человека». Основные книги, составившие «Жизнь человека»: «Радость», 1931; «Чувство времени», 1933; «Боль», 1947; «Обетованная земля», 1950.
Советскому читателю поэзия Унгаретти знакома по сборникам «Из итальянских поэтов» (М., 1958), «Итальянская лирика, XX век», «Ярость благородная. Антифашистская поэзия Европы» (М., 1970), а также по ряду журнальных публикаций.
ЛЕВАНТПеревод Евг. Солоновича
Дымныйслед умираетв далеком круге небаСтук каблуков и в такт хлопкии пронзительные звуки кларнетаи море пепельноеоно колышется нежное трепетноекак голубьНа корме сирийские эмигранты танцуютНа носу одинокий юношаВ субботу вечером в это времяевреитам на сушеуносят своих покойниковпо улиткообразной воронкепереулковосвещенныхдрожащимиогнямиНевнятная водакак шум на кормекоторый я слышув тени снаАГОНИЯПеревод Э. Ананиашвили
Умереть как жаворонокзадохнувшись от жаждыперед миражемИли как перепелкаперелетев через мореи опустившись в кустахоттого что лететьдальше нет охотыНо только не житьжалуясь и хнычакак слепой щегленокПАМЯТИ МУХАММЕДА ШЕАБАПеревод Евг. Солоновича
Его звалиМухаммед ШеабПотомокэмиров кочевниковпокончил с собойпотому что лишилсяОтчизныЕму нравилась Францияи он поменял имяОн был Марселемно не был французомон давно не умелжитьв родном шатрегде внимают напевуКоранасмакуя кофеИ еще не умелпетьпеснюсвоего отчаяньяМы проводили его вдвоемя и хозяйка гостиницыгде мы жилив Парижев номере 5 на rue des Carmesбезликом идущем вниз переулкеОн покоитсяна кладбище Иврив пригороде где каждый деньнапоминаетденьпосле закрытияярмаркиИ может быть я единственныйзнаю ещечто был такой человекВ ПОЛУСНЕПеревод Евг. Солоновича
Мне больно за изнасилованную ночьВоздух точь-в-точькак кружевоизрешеченныйвинтовочными выстреламилюдейзабившихся в окопыкак улитки в свою скорлупуМне кажетсябудто тысячи колоссовтысячи задыхающихсякаменотесовколотятпо булыжной мостовоймоих улици я слышу ихне видяв полуснеРЕКИПеревод Евг. Солоновича
Я держусь за этот перебитый стволзабытый в этой рытвинемрачнойсловно циркдо или после представленияи смотрюна проплывающиепо луне облакаСегодня поутру я улегсяв урну с водоюи как реликвияпокоился в нейСтруи Изонцо[158]шлифовали менякак собственный каменьЯ поднялсвои жалкие костии пошелкак акробатпо водеЯ сел на корточкирядом с моим грязнымот войны обмундированьеми как бедуинподставил спину солнцуЭто Изонцои здесь мне сталоочевидней что яподатливая частицамирозданьяЯ страдаюкогда не чувствуювнутреннегоравновесияНо незримыерукиотмывшие менямне дарятредкоесчастьеЯ вновь пережилэпохимоей жизниВот онимои рекиЭто Серкьоиз которого брали водубыть может две тысячи лет крядумои деревенские предкимой отец и моя матьЭто Нилкоторый виделкак я родился и роси пылал от неведенияна бескрайних равнинахЭто Сеначья мутностьвсе перемешала во мнеи я познал себяВот они мои рекиувиденные в ИзонцоВот она моя ностальгиячто светитсяв их глубинесейчас когда наступает ночьи жизнь моя кажется мнесоцветиемтенейСТРАНСТВОВАНИЕПеревод Евг. Солоновича
В засадев этих внутренностяхразвалинчасамия волочилсвой скелетзаскорузлый от грязикак подметкаили сморщенные ягодыбоярышникаУнгареттибеднягатебе достаточно иллюзиичтобы воспрянуть духомПрожектороттудаобразует морев туманеСАН-МАРТИНО ДЕЛЬ КАРСОПеревод Евг. Солоновича
От этих построекне осталосьничегокроме жалких обломковОт столькихс кем я переписывалсяи тогоне осталосьНо в сердценад каждым могильный крестМое сердцесамый истерзанный крайЯСНЫЙ ВОЗДУХПосле такоготуманаодназа другоюоткрываютсязвездыВдыхаюпрохладуоткрывшую мнецвет небаСознаю себяблуждающимобразомВовлеченнымв бессмертный круговоротСОЛДАТЫПеревод Евг. Солоновича
Чувствуешь себякак на осеннихдеревьяхлистьяСИРЕНЫПеревод Евг. Солоновича
Злокозненная сила,Огонь любви на свежем пепелище,Ты вновь меня выманиваешь в мореИ впопыхах иллюзии тасуешьИ, не давая мне доплыть до места,Меня в ущерб надеждеК другому сну склоняешь.Подобно морю, если бы стихияСулила и скрывалаПрекрасный с виду остров,Ты чередой обмановТого, кто чужд отчаяния, губишь.ВЕЧЕРПеревод Евг. Солоновича
С вечером по дорогеПрозрачной влагеОливкового цвета,Которую пламя забвенья осушит…Сквозь дым я слышу цикад и лягушек,Где трепещут нежные травы.НЕ КРИЧИТЕ БОЛЬШЕПеревод Евг. Солоновича
Перестаньте убивать мертвых,Не кричите больше, молчите, —Ведь иначе их не услышать,Ведь иначе самим не выжить.Голоса их почти беззвучны,Даже первые травы громче,Зеленеющие счастливо,Где не ступают люди.СТУПАЮ БЕЗОТЧЕТНОПеревод Евг. Солоновича
Исхоженные улицы —Ступаю безотчетно, словно робот, —Когда-то, как по волшебству, спешившиеНавстречу бегу моему,Не могут больше наполнять блаженством,Являя постепенно,В зависимости от моих запросов,Отличия, что их живыми делают,Испытывая нас.Когда звенят, закат встречая, стекла, —Но этот звон уже домам не в радость, —Я останавливаюсь по привычке,Разочарованный, чтобы забытьсяВ настороженном полумракеВ себя ушедших комнат,Но нет среди разбросанных вещей,Которые состарились со мноюИль связаны с обломкамиВоспоминаний, с чем-то дорогим, —Нет ни однойТакой, чтобы могла ко мне вернутьсяИ выжать слово — хоть одно — из сердца,Каким бы ни был нежным голос вещи.Так поняли протянутые руки —Глаза во мраке,Измученные тайными слезами,Никчемный слух, —Смиренную надежду,Которая внушала МикеланджелоПрезренье к незаполненным пространствам,Возможности душе не оставляяДля отступления, для раздвоенья.Надежда эта, прорастая скрытно,Давала крылья городу, несяВ себе немеркнущее небо, купол,Отвергший смерть.ВПРИПРЫЖКУПеревод Евг. Солоновича
Вприпрыжку лапками переступаютИ не умеют бодрствовать ночами.Я говорю о голубях. Лазурь(Сейчас на ней ни золота, ни сурика,Она лежит на травкеУютно, оставляетСледы под стать улитке,Из нор упорно гонит),Как ни мани она,Ни подползай, ни подбирайся ощупью,Бессильна их отвлечьОт бешеных любовных излияний.ЭУДЖЕНИО МОНТАЛЕПеревод Евг. Солоновича
Эудженио Монтале (род. в 1896 г.). — Поэт, критик, переводчик. Лирика Монтале отмечена печатью трагического мироощущения. Импрессионистские пейзажи поэта (в творчестве раннего Монтале — пустынные у юлки Лигурии) как бы символизируют вселенную, в которой человек чувствует себя бесконечно одиноким. Слово Монтале тяготеет к многозначности, образ часто приобретает характер символа, предмет несет в себе метафору. Строй речи может быть как разговорным, так и возвышенным, в лексику нередко вводятся термины, неожиданные архаизмы. Стих в пределах одной пьесы может колебаться от традиционного до вольного, рифма — от точной до нарочито небрежной. Метафорическая иносказательность, «зашифрованность» созерцательной лирики Монтале (в двух последних сборниках она сведена до относительного минимума) в свое время дала основание критике говорить о Монтале как о поэте-герметике.
В 1925 г. Монтале поставил свою подпись под манифестом антифашистской интеллигенции. В 1938 г. за отказ вступить в партию чернорубашечников он был уволен с должности директора флорентийской библиотеки «Вьессо». Участвовал в движении Сопротивления. С 1967 г. за заслуги перед итальянской культурой Монтале — пожизненный сенатор. В 1975 г. поэту присуждена Нобелевская премия.
Основные поэтические сборники Монтале: «Панцири каракатиц», 1925; «Обстоятельства», 1939; «Финистерре», 1943 (рукопись книги была тайно переправлена в Швейцарию и издана в Лугано); «Буря и другие стихотворения»,1956; «Сатура», 1971.
На русском языке поэзия Монтале представлена в сборниках «Из итальянских поэтов», «Итальянская лирика, XX век», «Ярость благородная». Часть переводов выполнена для настоящего издания.
ЛИМОНЫ
Послушай, именитые поэтыразгуливают чинно среди растенийс названиями редкостными: бирючина,самшит, акант. А я люблю дороги вдоль канав,травой поросших, где мальчишкируками ловят в обмелевших лужаххудых увертливых угрей,люблю тропинки, с каменистых склоновсбегающие к тростникам вихрастыми через них ведущие в сады, под сень лимонов.Еще милей, когда задорный щебетстихает, поглощенный синевою:отчетливей тогда над головоюв почти недвижном воздухе знакомый шелест ветоки аромат слышнее,бессильный оторваться от земли, и грудь полнатревожною истомой.Здесь чудом, против всех законов,молчит страстей война,здесь даже нищих — даже нас — ждет наша доля богатства:благоухание лимонов.Среди безмолвий этих, где предметывпадают в транс, и кажется, вот-вотпоступятся своей последней тайной,порой нам обнаружить сужденопросчет Природы,мертвую точку, мира слабое звено,запутанную нить, которая в конце концов приводитнас в сердце некой истины.Еще не понимая ничего,наш разум ищет, примеряет, разобщаетсреди благоуханий,когда вечерний сумрак их сгущает.При этой тишине любая человеческая тень,которой смотришь вслед,воспринимается как будтопобеспокоенное божество.Обман рассеивается — и время возвращаетнас к шуму городов, где синевараздроблена и бесконечно далека.К тому же землю изнуряют дожди; и над домамиуже витает зимняя тоска,скудеет свет — и нет в душе просвета.И вдруг однажды в приоткрытой дверисреди деревьев во дворенам предстает янтарный цвет лимонов,теплеет взгляд,и, музыкой призывнойсердце тронув,фанфары солнцегласные звучат.* * *
«Не обращайся к нам за словом…»
Не обращайся к нам за словом, что выверить со всех сторонмогло бы нашу бесформенную душуи, огненно-шафрановою тушьюначертано, звучало в полный тон.Ах, человек, в себе уверенный вполне, —вот он ступает в дружеском обличье, тогдакак тень его не знает безразличьялишь к раскаленным пятнам на стене!Не жди, что мы открыть миры тебе поможем,будь рад нечетким звукам, как мертвая ветка, сухим.Одно тебе сказать сегодня можем:чего в нас нет, чего мы не хотим.* * *
«Полдня ореол в разгаре лета…»
Полдня ореол в разгаре лета,очертанья крон на камне сглажены,и все чаще от изобилья светавозникают белесые миражи.Солнце высоко — не жди пощады.Значит, вечер мой далековато.Лучший час — в плену вон той ограды,создающей иллюзию заката.Над рыбешкой, обреченной зною,зимородка жалкого паренье.Добрый дождь — он там, за белизною,правда, радость ожидания — полнее.* * *
«Однажды поутру в воздухе стеклянном…»
Однажды поутру в воздухе стеклянномя, обернувшись, может быть, увижу чудо:пустыню с голым дальним планом —и испугаюсь, как пьянчуга.Потом, как будто возникнув на экране,привычной ложью деревья, дома вернутся.Но будет слишком поздно, и пройду в молчаньея среди тех, кого не тянет оглянуться.* * *
«Свой флот бумажный не вверяй стихии…»
Свой флот бумажный не вверяй стихии,неопытный судовладелец:вынь из воды его — и спи, младенец,покуда носятся под парусами духи злые.Тяжелый дым не расстается с крышей,бьет филин в желтых купах сада крыльями.Миг, перечеркивающий долгие усилья,то скажется в порыве ветра, то в тишине нависшей.Разрыв, угроза рокового крена…Строитель — перед крахом неизбежным.Сейчас не страшно разве лодочкам из крема.Швартуй свой флот в кустарнике прибрежном.ДОРА МАРКУС
I
Это было недалеко от моста,ведущего к порту Корсини, там, где редкиегребцы, почти неподвижные, перебираютвеслами. Ты мысленно видела другие местаи указывала рукой на другой,невидимый берег — твою настоящую родину.Потом мы проплыли каналом до городскойверфи, лоснившейся от копоти, —туда, где на глубоководье тонулаленивая, с короткой памятью весна.И здесь, где древняя жизньс игрою красок ееисходит тоской по Востоку,твои слова переливались, как чешуяумирающей краснобородки.Твоя тревога напоминает мне полетптиц, разбивающихся о вышкимаяков вечерами в бурю.Твоя нежность — та же буря, она бушует,хоть и знать о себе не дает,да и реже случаются ее передышки.Не понимаю, где силы ты берешь,притом, что озеро сердца твоегозыбь равнодушия покрыла. Быть может,все — амулет, который ты хранишьс пуховкой рядом и губной помадой:мышонок белый из слоновой кости.Так и живешь!II
Теперь у себя в Каринтии,где мирты цветут над озерами,ты из окна глядишь,как пасется коза-трусиха,как над липами, между скатовкрыш, поднимается вечер,как ложатся на воду вспышкиверанд и пансионатов.Сумерки стуком мотороки криком гусей над водоюбудят воображенье.И белые стены рассказываютисторию светлых ошибокзеркалу, видевшему твоепрежнее отраженье,и зеркало впитывает ее,так что стереть — невозможно.Легенда твоя! Но вспомни-ка:полны легендою той жена больших золотых портретахвзгляды мужчин с надменнымии жалкими бакенбардами.И ее воскрешает вечер,едва заиграет гармоника,а вечереет все позже.Вот она. Вечнозеленыйлавр для приправ остается.Не меняется голос.Далеко до Равенны. Ядисточает жестокая вера.Что нужно ей? Неизменныголос, легенда ль, судьба…Но поздно. Чем дальше, тем позже.* * *
«Увидеть бы тебя…»
Увидеть бы тебя — надежда этавсе убывала;и я тогда сказал себе: а вдругто, что тебя упорно заслонило,имеет нечто общее со смертью;а может, в нем твое, но искаженное,сиянье вдалеке(меж портиками Моденылакея волочили два шакалана поводке).БУРЯ
Les princes n’ont point d’yeux pour
voir ces grand’s merveilles,
Leurs mains ne servent plus qu’a nous persecutes.
Agrippa D’Aubigne. A Dieu[159].Раскаты мартовских громов и пляскатяжелых градин на мясистых листьяхмагнолии(звенит стекло, и этот звук тебязастиг врасплох в твоем ночном гнезде,где золотом, которое потухлона красном дереве и на обрезахпереплетенных наново томов,горит все так же сахара крупицав ракушке глаз твоих),слепительная молния,застигшая деревья и строеньяв той вечности мгновенья (мрамор, маннаи разрушенья), помнить о которойты приговорена, которой большемы связаны с тобою, чем любовью,гораздо больше, странная сестра,и систры звон, грохот тамбуринов,и холод рва, и шаркающий шагфанданго, и над всем —хватающие руки…Как тогда,когда ты уходила насовсеми, облако волос со лба откинув,махнула мне — чтобы ступить во мрак.СЛОВЕСНАЯ ДУЭЛЬ I
1
«Арсенио[160], — она мне пишет, — должна признаться,здесь, в этом кипарисном холодке,мне кажется, что время отказатьсяот глупого отказа от иллюзий,навязанного мне тобою; что времярасправить паруса и крест поставитьна epoche[161].Не говори о черных временах — мол, показательно,что трепетные горлицы уже направились на юг.Жить памятью и впредь — уволь, мой друг.Нет, лучше хлад небытия, чем этотвое оцепенение лунатикаили проснувшегося слишком поздно».(Письмо из Азоло.)2
Едва минула юность, я был брошендо половины жизни в ад навозный —владенья Авгия.Там не было волов, не обнаружиля и других животных;но в тесноте проходов, где навозавсе прибавлялось, спирало дух от вонии с каждым днем все громче, все неистовейзвучали человеческие вопли.Он не предстал ни разу.Но выродки с надеждой ждали,готовя к смотру полные воронки,шампуры, вилы, смрадные рулеты.Однако не однаждыдавал возможность Он полюбоватьсято краем мантии своей, то маковкойкороны, оставаясьза черным бастионом из фекалий.С годами — да, но кто еще считалсезоны в этом мраке? — чьи-то руки,искавшие незримые просветы,вернули к жизни память: локон Джерти[162],кузнечик в клетке, Любины следы —последняя дорога, микрофильмбарочного сонета, оброненныйуснувшей Клитией, неугомонныйцокот сабо (прислуга-хромоножка из Монгидоро);веер автомата от щелейнас отгонял, усталых землекопов,застигнутых на месте преступленьятюремщиками нечистот.И наконец паденья шум — не верится.Чтоб нас освободить, сведя подкопыв один поток, взбешенному Алфеюмгновения хватило. В ком надеждаеще жила? Неужто отличаласьот грязи грязь? и новым смрадом легчедышалось? разве разнились паромыот нужников? и этот грязный сгустокнад трубами, быть может, был светилом?и муравьи на пристани людьми,быть может, были без всяких скидок?(Думаю, что большеты не читаешь. Но теперь ты знаешьвсе обо мне —чем жизнь в неволе, чем потом была;теперь ты знаешь: мышь родить не можеторла.)* * *
«Без очков, без антенн…»[163]
Без очков, без антенн,горемыка букашка, носившая крыльяисключительно в воображенье,по листкам распадавшийся Ветхий завет,достоверныйлишь отчасти, полночная чернота,вспышка молнии, гром — и потом никакогоурагана. Неужтоты ушла столь стремительно, не проронивни единого слова? Но разве у тебя ещебыли уста?* * *
«Мы придумали для потустороннего мира…»
Мы придумали для потустороннего мираусловный свист, чтоб не разминуться.Я пробую воспроизвести его в надежде,что все мы умерли, не подозревая об этом.* * *
«Америндийцы, если б ты…»
Америндийцы, если б ты,спасенная из омута, попала к ним,в растительные дебри, куда все глубжеони уходят, избегая белых, —небесные бы эти существатебя увешали дарами потрясающими,хотя твои глаза и не раскосы.Из поколенья в поколенье бегствоих продолжается. Твое, недолгое,тебя из тьмы спасло или из острыхкогтей, в которых ты была заложницей.И телефон отнюдь не обязателентеперь уже, чтоб говорить с тобой.БЕЗ ОХРАННОЙ ГРАМОТЫ
Не знаю, избежала ли Ханна Канкремационной печи.Она заходила несколько разв подвал, где я прозябал,и я приглашал ее ужинать в другие «берлоги»,чтоб говорить о тебе.Она утверждала, что вы подруги, я в это нимало не верили правильно делал за неимением вещественных доказательств:писем или верительных грамот.Она тебя видела в лучшем случаемельком — со мной, без меня на Скарпуччеили на склоне Святого Георгия с его золотым истуканом.Она не обиделась. Позже я потерял ее из виду.Если она угодила в пучину, сомнительно, чтобы и тутдля нее оказался спасительным твой, для меня безупречный,passepartout[164].ОПИСЬ
Описьпамяти потрепана: кожаный чемодан,носивший наклейки стольких отелей.Уцелели считанные ярлыки, но и тея не трогаю. Их соскоблят носильщики,таксисты, ночные портье.Опись твоей памятиты дала мне сама накануне ухода.В ней названия многих стран,даты приездов, отъездов и странная страница в концесо сплошными точками многоточий… как бы указывающихна возможность невозможного «продолжение следует».Описьнашей памяти нельзя представить себеразорванной на две части. Это единый лист со следамиштампов, подчисток и нескольких капель крови.Она не была ни паспортом, ни послужным списком.Служить ближнему, даже мысленно, означало бы вечно жить.САЛЬВАТОРЕ КВАЗИМОДО
Сальваторе Квазимодо (1901–1968). — Поэт родился в Сицилии, и память о земле предков, покинутой им в юности, стала со временем лейтмотивом многих его стихотворений. Отдав в раннем периоде творчества дань описательности, Квазимодо постепенно пришел к иносказательной «поэтике слова», являющейся синонимом герметизма. Переводчик древнегреческих лириков, Квазимодо учился у них выразительности и лаконизму, сочетая эти уроки с опытом старших своих современников — в первую очередь, Унгаретти. В годы фашизма стихи Квазимодо были проникнуты тем «выстраданным молчанием», которое Ч. Павезе назвал характерным для лучшей итальянской поэзии того времени. Послевоенные сборники Квазимодо отмечены пафосом Сопротивления, гражданственностью, гуманизмом. В 1959 г. поэту была присуждена Нобелевская премия.
Основные стихотворные сборники Квазимодо: «Воды и земли», 1930; «Эрато и Аполлон», 1936; «И вечер в мгновенье ока», 1942; «День за днем», 1947; «Земля несравненная», 1958.
На русском языке творчество Квазимодо представлено двумя книгами: «Моя страна — Италия» (М., 1961) и «Избранная лирика» (М., 1967). Часть переводов выполнена для настоящего издания.
ВЕТЕР В ТИНДАРИПеревод Евг. Солоновича
Тиндари, где твоя кротость?С высоты своих гор, вознесенных над водамибожественных островов,сегодня ты обрушиваешься на меня,пронизывая сердце.Я поднимаюсь на поднебесные кручинавстречу сосновому ветру,и спутников моих относит все дальшевоздушным потоком —волну голосов и любовь,и ты принимаешь менянаперекор разрыву,ты и боязнь теней и молчаний,убежища нежностей, некогда неизменныхи канувших в небытие.Тебе неизвестна земля,где я увязаю все большеи тайные слоги питаю:другое сиянье скользит по твоим окнамв ночном облаченье,и не моя покоится радостьна лоне твоем.Изгнание — мука,и вчерашние поиски ладаоборачиваются сегодняпреждевременным страхом смерти;и каждая любовь — защита от грусти,бесшумная поступь во мраке,где ты меня вынуждаешьгорький хлеб преломлять.Тиндари — непреходящее чудо…Друг меня будит нежный,чтобы я со скалы наклонился над небом,и деланный страх мой — для тех, кто не знает,что за мною глубокий охотился ветер.ЗЕМЛЯПеревод Евг. Солоновича
Ночь — безмятежные тени,воздуха колыбель, —до меня доносится ветер, если в тебе блуждаю,и море с ним, и запах земли,где поют мои сицилийцыпарусам, сетям,малышам, проснувшимся до рассвета.Голые склоны, равнины под первой травою,ждущей стада и отары,ваша боль опустошающая — во мне.ЗЕРКАЛОПеревод Евг. Солоновича
И вот на ветвяхраскалываются почки,и зелень — новее травы —ласкает сердце,а ствол уж казался мертвыми словно в промоину падал.И все принимаю за чудо,и я — та вода из тучи,что отражает сегодня в канавахсамый синий кусочек неба,та зелень, что в почках таиласьнедавно — минувшей ночью.ЦВЕТУЩАЯ ЖЕНЩИНА, ЛЕЖАЩАЯ НАВЗНИЧЬ В ЦВЕТАХПеревод Евг. Солоновича
Тайное угадывалось времяв ожидании ночных дождей,в том, как менялись облака,волнистые колыбели;и я был мертв.Город между небом и землеюбыл моим последним приютом,и меня со всех сторон окликалиласковые женщины из прошлого,и мать, помолодевшая с годами,бережно перебирая розы,белейшими чело мое венчала.Ночь была на дворе,и звезды уверенно плылипо золотым траекториям,и ставшее преходящимнастигало меня в моих укрытиях,чтоб напомнить об открытых садахп смысле жизни.Но меня угнетала последней улыбкойцветущая женщина, лежащая навзничь в цветах.ОСТРОВ ОДИССЕЯПеревод Евг. Солоновича
Решителен древний голос.Внемлю эфемерные отголоски,забвенье глубокой ночив звездной пучине.Из небесного пламенирождается остров Одиссея.По тихим рекам плывут небеса и деревьямежду лунными берегами.Пчелы, любимая, золото нам приносят:тайное время преображений.В ПРЕДДВЕРИИ РАССВЕТАПеревод Л. Мартынова
Ночь кончена,и растворяется лунав лазури, уплывая за каналы.Живуч Сентябрь здесь на земле равнинной,и зелены ее осенние луга,как южные весенние долины.Оставил я товарищей своихи сердце схоронил в стене старинной,чтоб одиноко вспоминать тебя.О, до чего ж ты дальше, чем луна,теперь, когда в преддверии рассветапо мостовой зацокали копыта!НА ПРУТЬЯХ ИВПеревод Евг. Солоновича
Ну неужели нам до песен было,когда пришелец сердце попирал,и мертвые на площадях лежалина ледяной подстилке, и не молкскулеж детей и черный вопль несчастной,которая в распятом на столбеузнать боялась и узнала сына?На прутьях ив, как мы и поклялись,и наши лиры в эти дни висели,качались на пронзительном ветру.СТИХИ, НАПИСАННЫЕ, БЫТЬ МОЖЕТ, НА МОГИЛЬНОМ КАМНЕПеревод Евг. Солоновича
Мы здесь — вдали от всех, и снова солнцеискрится медом в волосах твоих,и нам последняя цикада летаи вой сирены под ломбардским небомо том, что живы мы, напоминают.О, выжженные ветром голоса, чего хотите?Все еще исходит тоска мучительная от земли.ЦВЕТ ДОЖДЯ И ЖЕЛЕЗАПеревод Евг. Солоновича
Ты говорила: молчание, одиночество, смерть,как говорят: любовь, жизнь.Это были промежуточные слова.И ветер поднимался каждое утро,и время цвета дождя и железапроносилось над камнями,над нашим замкнутым жужжанием проклятых.До правды еще далеко.Так скажи, человек, расплющенный на кресте,и ты — с окровавленными руками,как я отвечу на все вопросы?Сейчас, до того как другое безмолвиеворвется в глаза, до того как подниметсяновый ветер и снова ржа расцветет.СОЛДАТЫ ПЛАЧУТ НОЧЬЮПеревод Б. Слуцкого
И креста, и молотка с Голгофы,и святых воспоминаний детствамало, чтобы раздавить войну.Ночью, перед самой смертью,сильные солдаты плачуту подножья слов, давно известных,выученных в годы мира.Многими любимые солдаты…Слез безымянные потоки…МАРАФОНПеревод Евг. Солоновича
Материнских стенаний в Марафоне,раздирающих душу воплейникто не услышал. Грециябыла свободна. Греция свободна.В Марафоне остались солдаты,а не тени, никаких тут храмовили алтарей. Могильный холм нетронут,с высоты его видна Эвбея.Червь истории приводит в миревсе в согласие: на кургане — столб,под землею — мечи и шлемы.И каким бы ни был Марафон,человек живет здесь в хижине, подобнойбудке часового.Я НИЧЕГО НЕ УТРАТИЛПеревод Евг. Солоновича
Я все еще здесь. Солнце кружитза плечами, как ястреб, и земляповторяет мой голос в твоем.И возобновляется зримое времяв глазах, открывающих все сначала.Я ничего не утратил.Утратить — значит отправитьсяза диаграмму небамимо течения снов, вдоль реки,полной листьев.В ГОСТИ ЗОВУ ТОПОЛЯПеревод Евг. Солоновича
Тень моя — на другой больничной стене.Рядом цветы, и ночами в гостизову тополя и платаны из сада,деревья с опавшею листвою — не желтой,а белой почти. Ирландки-монахинине говорят никогда о смерти,они, как бы влекомые ветром,не удивляются собственной молодости и доброте;удивленье приходит во время суровой молитвы.Мне кажется, будто я эмигрант,бодрствующий в своих одеялах,спокойный, и что лежу на земле.Быть может, я всегда умираю.Но охотно прислушиваюсь к голосу жизни,к словам, которых так и не понял,останавливаюсь на пространных гипотезах.Конечно, мне никуда не деться,останусь предан жизни и смертидушою и теломна всех возможных зримых маршрутах.Время от времени меня обгоняетчто-то легкое — терпеливое время,абсурдное безразличие, что проскальзываетмежду смертью и иллюзиейсердцебиенья.ЧЕЗАРЕ ПАВЕЗЕ
Чезаре Павезе (1908–1950). — Прозаик, переводчик, автор двух поэтических книг. В течение ряда лет работал в издательстве «Эйнауди», во многом определяя независимую политику издательства при фашизме. В 1935 г. был арестован и приговорен к трем годам ссылки.
Сборником стихотворений «Работа утомляет» (1936) Павезе предвосхитил неореалистическое направление в итальянской поэзии. Глубокий знаток и пропагандист американской литературы, Павезе в своем стремлении приблизить поэзию к действительности ориентировался в большой степени на опыт Уитмена. Современник герметиков, он обратился к форме стихотворения-рассказа, наполнив лиро-эпическое повествование реалистическим и социальным содержанием. Впоследствии Павезе отошел от эксперимента своей первой книги, однако и поздние стихи поэта, опубликованные уже после его смерти, отличаются ощущением реальности и эпической тональностью.
В 1974 г. на русском языке вышел однотомник избранной прозы Павезе. Переводы отдельных стихотворений Павезе печатались в периодических ц-даниях, в сборниках «Из итальянских поэтов», «Итальянская лирика, XX век», «Ярость благородная».
УЛИССПеревод М. Алигер
Этот старик одурачен, потому что завел себе сынаслишком поздно. Нет-нет и скрестят они взгляды,а ведь прежде хватало одной оплеухи. (Выходит старики сына, бывало, приводит, и держится за щеку сыни больше не может поднять на отца глаза.)Теперь ежедневно старик до ночи сидит у окнаи смотрит в окно на пустынную улицу,по которой никто не приходит.Сегодня мальчишка с утра убежал, он только лишь ночью вернется,придет, улыбаясь чему-то, не скажет, где ел и где пил.Может быть, у него будут очень тяжелые веки,п он молча завалится спать.Башмаки его будут в грязи, хоть утро стоит голубое,но до этого лили дожди. Целый месяц лили дожди.Струится прохладно в окногорький запах листвы. Но старик недвижим в темноте, он не спит по ночам, а хотелбы заснуть и забыться, как забывался когда-то, вернувшись домой издалека, когдаон ругался и дрался, показывал, как он силен.Сын, когда он вернется, уже оплеух не получит.Он становится юношей, мальчик, — что ни день, то открытья,и ни слова о них никому.А улица смотрит в окно,и всю ее видно в окно. Но мальчик по улице бродитцелый день. Нет, он еще женщин не ищети уже не играет в песке. Каждый день он приходит домой.Уходить же из дома у него есть испытанный способ,чтобы тот, кто остался, поверил навеки,что не может его удержать.УТРОПеревод Евг. Солоновича
В приоткрытом окне — лицо человеканад равниною моря. Легкие прядивторят мягкому ритму бескрайнего моря.Нет решительно воспоминаний на этом лица,Только тень мимолетная, словно от облака.Тень влажна и прохладна, подобно пескув углублении пляжа в сумерках.Нет решительно воспоминаний. Только шепот —голос моря, сделавшийся воспоминаньем,В зыбких сумерках вялый прилив рассвета,становясь все прозрачнее, освещает лицо.Каждый день — это чудо, вечное чудо:всходит солнце, пропитанное сольюи пропахшее живыми плодами моря.Ни единого воспоминанья на этом лице.Ни единого слова — печати, которая с прошлымроднила бы это лицо. Вчераиз недолгого окна оно исчезло,как растает через мгновенье без грусти,без единого слова над равниною моря.КУРИЛЬЩИКИ БУМАГИПеревод Евг. Солоновича
Он меня затащил послушать свой оркестр. Он садится в углуи кларино подносит к губам. Начинается адское нечто.От безумного ветра снаружи и пощечин дождягаснет свет то и дело. В темноте музыкантызнай по памяти жарят, с волненьем борясь,танцевальный мотивчик. Мой бедный приятельиз угла своего в рукавицах ежовыхдержит всех. А когда остальные смолкают,начинается соло: кларино в сухой тишинеодинокой душою изливается, корчась.Эти бедные медные трубы частенько страдают от вмятин, —ведь крестьянские руки на клапаны давят,и упрямые лбы больше в землю глядят по привычке.Кровь бедняцкая, ставшая жидкой водицейот трудов непосильных, хлюпает в нотах,и приятель с трудом управляет оркестром,он, чьи руки в борьбе за существованьеогрубели от молота, от фуганка.Он им старый товарищ, хоть ему только стукнуло тридцать.Он из послевоенных, из тех, что росли, голодая.Этот тоже искателем жизни приехал в Турин,но нашел лишь неправду. Пришлось научитьсябез улыбки работать на фабриках. Он научилсямерить собственной лямкою голод других. Попыталсяуспокоиться было, бродя по ночам, полусонный,бесконечными улицами, но увидел лишь тысячи яркихфонарей, освещающих несправедливость:сиплых женщин, пьянчужек, заблудшие пугала.Он приехал в Турин зимой, среди грязного дымаи огней заводских, он знал, что такое работа,и ее принимал как мужскую нелегкую долю.Если б каждый вот так же ее принимал,на земле справедливость была бы. Завел он товарищей.Он страдал от пространных речей, но с речами пришлось смириться.И завел он товарищей. В каждом доме товарищи были.Были целые семьи товарищей. Городими был окружен. И мира лицоими было покрыто. И столько отчаяньяощущали в себе эти люди, что впору бы мир победить.Он играет сегодня сухо. А ведь этих людейон играть научил — одного за другим. Он не слышит дождяи мигающих лампочек не замечает.На суровом лице только боль. Он кусает мундштук.Я такие же в точности видел глаза,когда с братом его, что печальней, чем он, лет на десять,ночи мы коротали при свете неярком.Брат пытался освоить токарный станок-самоделку.А приятель мой бедный судьбу поносил,приковавшую к молоту их и к фуганку,чтоб непрошеных двух стариков прокормить. Неожиданно онзаорал, что судьба непричастна к страданиям мира,непричастна к тому, что невзвидели света они:виноват человек. Было хоть бы куда податься,голодать на свободе, решительно бросить «нет!»этой жизни, пускающей в ход состраданье,и любовь, и семью, и клочок земли, чтобы нас по рукам связать.* * *
«Ты не знаешь холмов…»Перевод Евг. Солоновича
Ты не знаешь холмов,где кровь пролилась.Мы бежали, бросаяимена и оружие.Мы бежали — и женщинасмотрела нам вслед.Лишь один передумали остановился,сжав кулак. Он увиделпустынное небо —и упал у стены.Там теперь его имяи кровавый лоскут.Не дождется нас женщинау подножья холмов.* * *
«И тогда, малодушные…»Перевод Евг. Солоновича
И тогда, малодушные,мы, что шепот вечерний любили,и дома, и тропинки над речкой,и сомнительный цвет абажуровв заведеньях особого толка,и подсахаренную боль,о которой молчали, —мы живую нарушили цепь,вырвав руки из рук,и умолкли, но сердцесодрогнулось от крови.Больше не было нежности,и отчаянья не былона тропинке над речкой:пробудившись от рабства,мы узнали, что мы одиноки,и причислили к жизни себя.* * *
«Нагрянет смерть с твоими глазами…»Перевод М. Алигер
Нагрянет смерть с твоими глазами,смерть, что плетется за нами следомс утра до вечера, глаз не смыкая,глухая, как совести давний укор,как дурная привычка. С твоими глазами.Твои глаза — как напрасное слово,как возглас без звука, безмолвие.Такими ты видишь их каждое утро,над одиноким своим отраженьемсклоняясь. О дорогая надежда,в тот день наконец-то узнаем и мы:ты — жизнь и ты — пустота.На каждого смерть по-другому посмотрит.Моя — на меня — твоими глазами,и что-то случится, как будто рассталсяс дурною привычкой, как будто увидел,как в зеркале мертвое всплыло лицо,как будто услышал я сжатые плотно уста.Безмолвие. Мы погружаемся немо в пучину.АЛЬФОНСО ГАТТОПеревод Евг. Солоновича
Альфонсо Гатто (1909–1976). — Поэт, искусствовед, художник. В 1938–1939 гг. редактировал с Васко Пратолини «Кампо ди Марте», журнал флорентийских герметиков. В ранних стихах поэта, при всей их лексической изысканности, нередко слышатся фольклорные интонации. Эмоциональность живописной лирики Гатто, насыщенной емкими метафорами, подчеркивается исключительной напевностью поэтической речи, определяющей разнообразие стиха в границах традиционных ритмов.
В 1936 г. поэт был арестован по политическим мотивам и отбыл шесть месяцев тюремного заключения. В годы немецкой оккупации антифашистские стихи Гатто распространялись в списках и в виде листовок, составив после войны сборник «Голова на снегу».
Основные поэтические книги Гатто: «Остров», 1932; «Стихотворения», 1939; «Любовь к жизни», 1944; «Флегрейская остерия», 1962; «История жертв», 1966; «Любовные стихотворения», 1973.
На русском языке поэзия Гатто представлена в сборниках «Итальянская лирика, XX век» и «Ярость благородная».
ВЕЧЕР В ВЕРСИЛЬЕ
Когда пустынным морем на закатеподчеркнут мол, лишь на железном скатеодной из крыш еще мерцает вялопоследний отблеск дня. Мало-помалуи голос умолкает монотонный.Смеркается. Прохладой напоенный,лежит простор нетронутой пустынейвдаль уходящих пастбищ, кроны пинийнепроницаемы, внизу, под нимиуже темно. Безмолвье все ранимей.И ночь не за горами: лето, чары,танцующие на верандах парыи невесомый месяц, льнущий к Альпам.ВЕТЕР НАД ДЖУДЕККОЙ
Ветра, ветра срывают мокрый паруси, погружаясь в холод,умирают.Кто, кто расправит их в разгарепылких отплытий,когда звучанье моря громче,громче и реет на высоких реях утро?Вся — женщина, вся — сила, вся — любовь,и ало яблоко и желт куличапрельской Пасхи… Ты была огнем,огнем и солнцем, и за той кирпичнойстеною — поле, а за полем — небо.ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ
Кариатиды вечерних деревьеввозносят небо бульваров,римские экипажи по Аппиевой дорогек катакомбам везут луну.Все мы долго ходили под смертью.Но жизнь не кончалась вечерами,отражаясь во взглядах, обращенныхк домам.За пределами небанеужели на свет родниковый,на голос колоколен, на голубыеимена, — неужели сердцеотзываться уже не будет?О, среди мокрых веток на фоне домов и небанебо бульваров,прозрачное небо ласточек!О человечный вечер, собравшийусталых людей, добрых людейза нашей приятной беседойв мире без страха!Неужели так и пребудетсердце в спячке,не обрететслова?Не окликнет предметы, свет, живых?Кто мертвых, кто побежденных разбудит?СТРЕЛЯЛИ НОЧЬЮ
Стреляли ночью, в тишине, я слышал,как мальчик опрокинулся на снеги на снегу остался, безымянный.И снова городу смотреть на мертвыхдо посинения. Когда светаети хлопья снега падают с фронтонови черных проводов, его руинына женщину, подавленные, смотрят,что ищет непослушными губаминезрячие глаза-ледышки сынаи волосы, подхваченные первымпрозрачно голубым ручьем весны.У ОКНА
Среди раздолья облаков и моряритмичный цокот — ксилофон лошадки;ребенок крутит ручку пианолыс отсутствующим взглядом, как у ангелов.Смерть — это время года, воздух, небо.МАРИО ЛУЦИПеревод Евг. Солоновича
Марио Луци (род. в 1914 г.). — После очевидного герметпзма первых сборников — «Лодок» (1935) и «Начал ночи» (1940) — поэзия Луци постепенно обретает все большую прозрачность выразительных средств. Лапидарность раннего Луци со временем уступает место повествовательному характеру стиха, на смену монологу нередко приходит диалог, обнажая связующие звенья между поэтом и действительностью, которую Луци воспринимает через призму католического миропонимания.
Перу Луци принадлежат также сборники «Тост», 1946; «Готическая тетрадь», 1947; «Первые плоды пустыни», 1952; «Честь истины», 1957; «Справедливость жизни», 1960; «В магме», 1963; «Из сельской глубины», 1965; «Наневидимых опорах», 1971.
Отдельные стихотворения Луци вошли в сборник «Итальянская лирика, XX век». Часть переводов выполнена для настоящего издания.
СКРЕЩЕНИЕ ТРОПИНОК
Изгородь умолкла, запотелитутовые ягоды. Все ближевечер — и все больше ты от тениотклоняешься своей, все дальше.Еле-еле сквозь пыльную завесуразличимы осы и собакии тропинки; подступает к лесудымка, тонет яблоня в тумане.Ручейки благоухают медом,выдохшейся мятой — под мостками,где проходишь ты, и солнце рядом,и замедленные краски жизни.Вслед шагам твоим, пренебрегающиммною, здесь сидящим беззаботно —на запруде, что это стремитсяиз груди моей бесповоротно?В горле гор вот-вот застынет голоспастухов, над чащей дым струится,обретая в вышине лиловость.В проседи росы мои одежды.NUANCE[165]
Стрела — иль молния — пронзает город.День обрывается, а там и вечерв прожилках звуков овладеет мноюза гранью этой паузы недолгой.Так ты была, безмолвная, за граньюмоих кошмаров, боль моя, морщинкана солнце, а потом ты возникалав дверном проеме, заслоняя небо.Рождалась из всего, из каждой формы,меня когда-то смутно оскорбившей,из каждой улицы, куда не смог быя никогда уже ступить от страха.Ты, неотступная, непоправимая,и стены, и замедленные тучи,и ласточки — все это образ мира,обрушившийся молча на меня.* * *
«Опять любви светила проплывают…»
Опять любви светила проплываютнад головами нашими туманными,а мы сидим на разных берегахв неведенье. И кажется естественным,что я тебя не видел никогда,что вдруг ты возникаешь в древнем свете.Желанье? Сожаленье? И желанье,и сожаленье, тот же горький жар.Астральное вино пылало солнцемрасплавленным, и ты пила глоткамии вглядывалась в слепоту пейзажа.МРАК
А вот как раз и час ночной, когдаиз глубины эфира проступаетрастрепанная голова земли,ее лицо, которое утешитьдолжны мы нашим бдением печальными тусклым светом городских созвездий.Рожденный в самых мрачных безднах ветертрясет засохшие сады, разноситпо улицам кошачьи вопли,расшатанными ставнями стучит;кто не боится выйти, видит ветер,мигающий фонарь, фигуры пьяных.Поведай, что принес мне этот день?Ведь ничего или немногим больше,чем открывает и скрываетпод низким небомпокров дождя открытый и закрытый —деревья, части города, повозки,людей, все тот же дождь, завесу пара.ПОЛДЕНЬ, ВЕСНА
Жизнь — что ни день, из года в год одна и та же —течет в домах покорно, угнетаетлегко впадающих в унынье. Ветерпроносится по анфиладе улиц,где сушит стены, терзает мимозу.Молчит торговец счастьем безучастный,мужчина без обеих ног отвязываетсобаку от тележки, ждет;и женщина, укутанная шалью,идет сквозь чащу фонарей, деревьев.Там одиноко не кому-то,а всем, там в одиночествесвой хлеб жуют — вошло в привычку. Мукасродни терпению,которое я наблюдал,пока хватило духу,немая — только смелые из смелыхтерн вынимают из венца. Весна —и долгий день холодный освещаети губит первоцветы эфемерные.MENAGE[166]
Я вижу ее, теперь уже не одну, иную, чем прежде,в самой дальней комнате дома,при ровном свете — без цвета, без времени, — сочащемся через шторы:подобрав под себя ноги, она полулежит на диванерядом с проигрывателем, включенным под сурдинку.«Не в этой жизни, в другой», — сверкает ее взгляд, радостныйи вместе с тем уклончивый и словно бы оскорбленныйприсутствием человека, который сковывает ее и подавляет.«Не в этой жизни, в другой», — отчетливо разбираю в глубине ее зрачков.Эта женщина не только считает так, но гордо уверена в том,и это ее не последнее достоинствопо таким временам, как наши, что и для нее не чужие.«Ты, по-моему, знаком с моим мужем», — и он изображает кислую улыбку,столь же поспешную, сколь мимолетную, — дескать,он бы не противстряхнуть эту женщину, загнать назад, за стену тумана и лет;и когда он направляется ко мне, у него вид человека,с глазу на глаз, по-мужски, ставящего вопрос ребром.«Есть возможность что-то извлечь из грез?» — вопрошает он,устремив на меняпустые белые глаза не то палача с какой-нибудь скорбной виллы[167],не то гуру[168].«Например?» — И я смотрю на нее, чей светлый взглядлучится нежностью ко мне, текучий и проницательный,и, похоже, немного жалеет меня, угодившего в эти цепкие когти.«Грезы души, достаточно зрелой, чтобы воспринять божественное,суть грезы, рождающие свет; но на более низком уровнеони омерзительное проявление животной сути, и только», —прибавляет они вперяет свои странные глаза, которые если и смотрят, то я не знаю куда.Я все еще не пойму, допрашивает ли он меняили сам по себе продолжает свой монолог без начала и без конца,не пойму и того, говорит ли в нем высокомериеили нечто черное и безутешное плачет у него внутри.«Но зачем рассуждать о грезах?» — думаю яи ищу для мысли убежищав ней, находящейся здесь, в этом мгновении вселенной.«А вы не грезите?» — вновь начинает он — как раз когда с улицыдоносится остекленелый крик детей, от которого стынет кровь.«Быть может, на грани между явью и грезой…» — лепечуи слушаю корундовую иголкув последних бороздках, без музыки, без щелчка.«Не в этой жизни, в другой», — как никогда, ликует,изливая неудержимый свет,ее горделивый взгляд, афиширующий независимость мыслиот мужчины, чьи несет она, и может — с охотою, ласки и гнет.ДЖОРДЖО КАПРОНИПеревод Евг. Солоновича
Джордже Капрони (род. в 1912 г.). — Трогательное отношение к обыденным предметам и явлениям, верность автобиографическим мотивам, тонкая поэтическая техника, характерные для первого сборника Капрони, «Подобие аллегории» (1936), отличают и последующие книги поэта, испытавшего со временем некоторое влияние герметизма.
В дни второй мировой войны Капрони в рядах итальянской армии находился на Западном фронте, а после капитуляции Италии 8 сентября 1943 г. принял участие в движении Сопротивления. Книга 1952 г. «Стансы о фуникулере», с ее плачами-сонетами о войне, знаменовала собой новый этап в творчестве Капрони: «частная» биография поэта зазвучала в контексте общечеловеческой эпопеи.
Одной из самых своеобразных поэтических книг, написанных в XX в. по-итальянски, стал сборник Калрони «Семя слез» (1959), посвященный памяти Анны Пикки, матери поэта; книге свойственны мягкий лиризм, неподдельность чувств, искусная простота формы.
Стихотворения Капрони печатались в сборниках «Итальянская лирика, XX век» и «Ярость благородная». Публикуемые в томе перевода выполнены для настоящего издания.
ПОМНЮ
Помню старинную церковь,пустынную,в час, когда воздух оранжевеети каждый голос дробитсяпод сводом неба.Ты устала,и мы устроились на ступеньках,как двое нищих.А кровь бурлилаот удивления: на наших глазахкаждая птица превращалась в звездув глубине неба.В ТО ВРЕМЯ КАК, НЕ ПРОЩАЯ СЬ…
Песни твоей вечерней —сладостных звуков большене дарит твой силуэтвоздуху над балконом,расцветшему было надеждой,порукой…Легкая песнясмолкла перед разлукой:в то время как, не прощаясь,мой день — не подав и знака —погружается в царство мракаи сгущается в сердце мгла,повернулась ты и ушла.Больше тень тобою не скрашена,ночь упала, просвета нет,восковая свеча погашена.НА ЗАРЕ
Моя родная, в баре на зарекак тянется зима и как я зверскипродрог — а ты все не приходишь! Здесь,где каменеет кровь, где, как ни лезьиз кожи, не согреешься, — о, боже,что слышу я? Что там, на пустыре?Какой трамвай то открывает дверибезлюдные, то закрывает?.. Дрожирука не знает, ну а если зубыдробь выбивают о стакан, быть может —в колесах зло. Иначе почему бы?Но чур, не говори, что всходит солнцевместо тебя, что из-за этой дверия смерти жду. Молчи, по крайней мере!УТРЕННИЙ ВЫХОД
Ловкая, как балерина,по ступенькам сбегала Аннина,тоненькая, молодая,и, в темноте оставляялегкое облачко пудры,выходила навстречу утру.По улице шла — улыбалась,и тень перед ней расступалась:было еще очень рано(чуть свет поднималась Анна).Вся улица Амедео,услышав ее, просыпалась.Нежный затылок детский,родинку над губою,пояс, стянутый туго,поступь ее вся округазнала — само собою,когда она приближалась,к жизни все пробуждалось.Тень перед ней редела.Шла работница-королева,лицо покоем дышало(а сердце чего-то ждало),и все закоулки кварталадробь каблучков облетала.ВИТТОРИО СЕРЕНИ
Витторио Серени (род. в 1913 г.). — Первая книга Серени, «Граница» (1941), рожденная воспоминаниями и интонационно созвучная лирике Унгаретти, подкупала искренностью лирического монолога и свежестью образов. Вскоре после ее выхода поэт был призван в армию и отправлен сначала в Грецию, потом в Сицилию. Взятый в плен американцами в 1943 г., Серени провел два года в лагерях для военнопленных в Алжире и Марокко. Опыт оккупанта и пленника, опыт войны нашел отражение в «Алжирском дневнике» — сборнике 1947 г., в котором поэт сумел перекинуть мост между личной судьбой и судьбой миллионов своих современников. В «Человеческих инструментах» (1965) гражданские ноты «Алжирского дневника» зазвучали более отчетливо, придав многим строфам книги апокалипсический характер.
На русском языке творчество Серени представлено в сборниках «Итальянская лирика, XX век» и «Ярость благородная».
НОВЫЙ ГОДПеревод Евг. Солоновича
Светает над снегами.На обратном склоне горыневедомый поселок,журча, посылает мне веснуот красных своих фонтанов,от ручейков, родившихся на солнце;там высыпали женщины на снеги распевают песню.ИТАЛЬЯНЕЦ В ГРЕЦИИПеревод С. Шервинского
Первый вечер в Афинах, долгие проводысоставов по краю окраиныв длительном сумраке,груженных страданием.Как соболезнующее письмо,оставил я лето на сгибе дороги.Теперь мое завтра — море, пустыня,где не будет ни лет, ни зим.Европа, ты видишь, Европа? Я кану,безвольный, в миф о себе, в быдло людское,твой беглый сын, не знавший другого врага,кроме грустной своей безнадежности,кроме нежности призрачнойозер и листвы за шагамизатерянными.Зноем одет и пылью,иду я к отчаянью, к могиле песчанойнавеки.ДИМИТРИОСДочкеПеревод Евг. Солоновича
К палатке подходитмаленький врагДимитриос, — неожиданныйптицы тоненький щебетпод стеклянным куполом неба.Не кривятся детские губы,просящие хлеба,не туманится плачемвзгляд, растворяющий голод и страхв небе детства.Он уже далеко,живчик, ветрячок,тающий в знойном мареве,Димитриос — над скупою равнинойедва вероятный, едваживой трепет,трепет моей души,трепет моей жизнина волоске от моря[169].ЭТИ ИГРАЮЩИЕ ДЕТИПеревод Евг. Солоновича
однажды простят нас,если мы своевременно уберемся.Простят. Однажды.А вот искажения времени,течения жизни, отведенного в ложные русла,кровотечения днейс перевала перелицованной цели —этого, нет, они не простят.Не прощается женщине лжелюбовь —милый взору пейзаж с водой и листвой,который порвется вдруг,обнаживгнилые корни, черную жижу.«В самой любви не может быть греха, —неистовствовал поэт на склоне лет, —бывают лишь грехи против любви».Вот их как раз они и не простят.САБАПеревод Евг. Солоновича
Кепка, трубка и палка — потускневшиеатрибуты воспоминанья.Но я их видел живыми у одногоскитальца по Италии, лежащей в руинах и во прахе.Все время о себе он говорил, но никогоя не встречал, кто, говоря о себе,и у других прося при этом жизни,ее в такой же, даже в большей мередавал бы собеседникам.А после 18 апреля[170], день или два спустяя видел, помню — он с площади на площадь,от одного миланского кафе к другому,преследуемый радио, бродил.«Сволочь, — кричал он, — сволочь», — вызывая на лицахнедоуменье.Он подразумевал Италию. Он поносил ее, как женщину,которая, желая того иль не желая,смертельно ранит нас.ПЬЕР ПАОЛО ПАЗОЛИНИ
Пьер Паоло Пазолини (1922–1975). — Поэт, прозагк, критик, кинорежиссер. Был одним из основателей и редакторов поэтического журнала «Оффичина» («Мастерская»), выходившего в Болонье в 1955–1959 IT. и сыгравшего заметную роль в возрождении эпических жанров и интереса к диалектальной, народной поэзии.
В творчестве Пазолини — поэта и прозаика, в его фильмах социальные мотивы тесно переплетались с глубоко личными. Отдав дань в созданных им поэмах классическим формам, Пазолини вместе с тем показал себя тонким экспериментатором, чутким к идеологическому содержанию слова, к его семантике и звучанию.
В поэтическом наследии Пазолини выделяются сборники «Прах Грамши», 1957; «Религия моего времени», 1961; «Поэзия в форме розы», 1964; «Возвышаться и предписывать», 1971.
ПИКАССО(Из поэмы)Перевод А. Эппеля
Несчастные десятилетья… Явностьих несомненна, и она тревожит;и старой боли не стирает давность —те годы перелистаны и прожитыи кажутся случайными помехами,но память не мертва… Она итожитдесятилетья молодого века,отмеченного яростью деяний,в которых пламенеющими вехамисгорала Страсть в горниле злодеяний.В домах пустынных страха повилика нетребовала скудных подаяний,питаема цинизмом и безлика;и обожженная Европа показаласвое нутро. От мала до великаона взрослела, тоньше отражаярефлексы бури, Бухенвальда пытки,завшивевшие темные вокзалыи черные фашистские казармы,подобные грузовикам, седыетеррасы берегов, и в пальцах прыткиху этого цыгана все менялосьв триумф позора, падаль пела сладко,и этих лет ничтожество и малостьпытались выразить тревогу и смущенье,подметить радость меж гниющих пятен,и выполнять вменялось наущенье —безумным будь и будешь всем понятен.СТРОКИ ЗАВЕЩАНИЯПеревод Евг. Солоновича
Одиночество: нужно быть очень сильными, очень,чтобы любить одиночество; нужны крепкие ногиплюс исключительная выносливость; следует опасатьсяпростуды, гриппа, ангины; не следует боятьсяпохитителей или убийц; если случается шагатьвсю вторую половину дня, а то и весь вечер,нужно делать это, не замечая; присесть по дороге негде,в особенности зимой: ветер дует над мокрой травой,и камни среди помоек грязные и сырые;только одно утешение, вне всяких сомнений, —впереди еще долгий день и долгая ночьбез обязанностей или малейших ограничений.Плоть — предлог. Сколько бы ни было встреч,хоть зимой, на дорогах, предоставленных ветру,среди бескрайних мусорных свалок на фоне далеких зданий,эти встречи не что иное, как звенья в цепи одиночества;чем больше огня и жизни в изящном теле,которое, извергнув семя, уходит,тем холодней и безжизненней милая сердцу пустыня вокруг;это тело чревато радостью, подобно чудесному ветру, —не улыбка невинная или смутная наглостьсущества, что потом уходит; уходит и уносит с собою молодость,бесконечно юное; и вот что бесчеловечно:оно не оставляет следов, вернее, оставляет один-единственный,один и тот же во все времена года.Юное существо, только-только ступившее на путь любви,олицетворяет собою жизненность мира.Весь мир появляется вместе с ним; возникает и исчезаетв разных обличиях. Что ни возьми, все остается нетронутым,и можешь обегать полгорода, но его уже не найдешь;свершилось, повторение — ритуал. Ничего не поделаешь,одиночество еще больше, коль скоро целые толпыждут своей очереди: в самом деле, растет число навсегда ушедших, —уход — это бегство, — и завтрашний день нависает над нынешним днемдолгом, уступкой желанию умереть.Правда, с годами усталость уже начинает сказываться,главным образом вечерами, когда люди встают от ужина;вроде бы все в порядке, но еще немного, и ты закричишь или заплачешь;и не дай бог, если бы все упиралось в усталостьи, быть может, отчасти в голод. Не дай бог, ведь это бы значило,что твое желание одиночества уже невозможно удовлетворить.Как же все обернется для тебя, если то, что не выглядит одиночеством,и есть настоящее одиночество, на которое ты не согласишься? Нет такого ужина,пли обеда, или удовлетворения в мире, какое бы стоило бесконечного шагания понищим дорогам, где нужно быть несчастными и сильными, братьями собакам.НИДЕРЛАНДЫ
ГЕРМАН ГОРТЕР
Герман Гортер (1864–1927). — Поэт, критик, политический деятель. Изучал филологию в Амстердамском университете. Некоторое время был учителем; с 1895 г. — профессиональный политический деятель. В 1907 г. стал основателем левой социал-демократической газеты «Трибуна». С 1909 г. — один из руководителей левой социал-демократической партии Нидерландов, В 1918–1919 гг. участвовал в основании Коммунистической партии Нидерландов. В. И. Ленин отзывался о Гортере как о марксисте и убежденном интернационалисте (см.: В. И. Ленин. Сочинения, т. 19, с. 186; т. 26, с. 190; т. 49, с. 104).
Литературную деятельность Г. Гортер начал в 1885 г. Первая изданная им поэтическая книга — поэма «Мей» (1889) — стала вершинным достижением пантеистического направления в нидерландской поэзии. Из последующих произведений наиболее известны сборник стихов «Школа поэзии» (1902) и поэма «Пан» (1912–1916).
«Весна идет, я слышу ее приход…»Перевод Е. Витковского
Весна идет, я слышу ее приход,и слышат деревья, трепещут деревья и небосвод,и слышит воздух, небесный воздух,синий и белый, мерцающий воздух,трепетный воздух.О, я слышу ее приход,я чую ее приход,но мне и страшно тоже,ведь эти желания, полные дрожи,теперь взорвутся —весна идет, я слышу ее приход,слышу, как волны воздушные рвутсявкруг головы кругами,я славил тебя наравне с богами,теперь ты пришла, и вот —словно святые угодники в воздухе — золото, золото,небо волнистым светом их одеяний расколото,высоко плывут на парусахнад озерами воздуха статно,в пресвятых одеяньях, — туда и обратнос ясным покоем в глазахскользят тысячекратно;нежные, в одеждах из воздуха, на парусах,тысячекратно, туда и обратно скользят, качаясьи отражаясьв голубой горячей глади вод.О, слышишь ли ты ее приход,своими пальцами тонкимиосязаешь ли этот трепещущий водоворот,воздух весны, переполненный трелями звонкими?Своими кудрями — ветер пьяныйв гуще сафьянной?Своими очами голубыми, лучи струящпмп извне,в горней вышине —свет в золотых канделябрах и небо, что им согрето?Слышишь ли ты приход нежнейшего света?Давайте смеяться до слез,смеяться, смеяться до слез,узнав ее, ту, что светит среди небесных роз,ту, что светает в рассвете дня;давайте плакать слезами,плакать, плакать слезами,и она в этот день над намитоже плачет, капелью звеня.Вешнего света взлет,льет, беспрерывно льет,так давайте смеяться до слез,светло, как рассвет, и всерьез,это он, это он, вешний свет, летящий вдаль;и ты, наша печаль,со слезами выходишь из глаз,каждая капля — круглый лунный алмазили бледный хрусталь.Мы словно два цветка,алых, стеблевысоких, среди весенних води океана света, ниспадающего свысока, —это весны приход.ЯН ХЕНДРИК ЛЕОПОЛЬДПеревод Н. Мальцевой
Ян Хендрик Леопольд (1865–1925). — Поэт, ведущий представитель нидерландского символизма. Для поэзии Леопольда характерно экспериментирование в области поэтической формы, им были сделаны первые серьезные опыты по перенесению античных форм стихосложения в нидерландскую поэзию. Поэзия Леопольда сыграла большую роль в формировании художественного мировоззрения у нидерландских поэтов 20–30-х годов.
Первый опубликованный сборник — «Стихотворения» (1898).
На русском языке печатается впервые.
СААДИ
Над садом ночь. Под деревом высоким,под звездами ты возлежишь один.О, горечь, что живет во тьме глубин:не знать себе цены, быть вечно одиноким.Однако же тебя влечет в путивеликое, в густой сени ветвейв объятиях с возлюбленной своейготов к вершине счастья ты идти.Взгляни, средь темных листьев так глубок,так бледен звездный свет цветов жасминных,взгляни на тайны, что цветут в глубинах,прими судьбой дарованный урок.* * *
«Мой старый дом в конце аллеи…»
Мой старый дом в конце аллеи,«любовь, любовь, о, где осталась ты»,здесь все смелеекружится листьев влажный шелк.Дождь однозвучный, монотонный,«любовь, любовь, о, где осталась ты»,насквозь пронзенныйпечалью, ветер вдруг умолк.И дом теряет очертанья,«любовь, любовь, о, где осталась ты»,лишь бормотаньена чердаке в ненастной мгле.Там кто-то шепчет с листопадом,«любовь, любовь, о, где осталась ты»,но мертвым взглядомне вымолить покоя на земле.ШЕПОТОМ
В сонных объятьяхзатеряна, сонная,в сонных желанияхтайно рожденнаяженщина страхов —медленный, тающийпризрак, в туманеробко блуждающий.Взоры безмолвные,долу склоненные,пальцы в смятениипереплетенные;тихим мечтаниемзавороженная,странная, нежнаяи отчужденная.ГЕНРИЕТТА РОЛАНД ХОЛСТ ВАН ДЕР СXАЛКПеревод Н. Мальцевой
Генриетта Роланд Холст ван дер Схалк (1869–1952). — Поэтесса и политическая деятельница, одна из основательниц Коммунистической партии Нидерландов (1919 г.). Ей принадлежит таюге книга мемуаров, содержащая воспоминания о В. И. Ленине и Н. К. Крупской. Перу Генриетты Роланд Холст ван дер Схалк принадлежит одно из первых в нидерландской поэзии произведений, посвященных образу В. И. Ленина, — поэма «Ленин» (1920). Среди нидерландских поэтов-социалистов начала XX в. (Адам ван Схелтем, Герман Гортер, А. ван Коллем и т. д.) Генриетта Роланд Холст ван дер Схалк выделяется как тонкий лирик, откликавшийся вместе с тем на многие события общественной жизни.
Дебютировала в 1895 г. сборником стихотворений «Сонеты и стихотворения в терцинах». Написала ряд книг о писателях и политических деятелях (о Л. Толстом, Руссо, Розе Люксембург, Германе Гортере и др.).
СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР
Ветр северный прошелся по дубровам;земля смягчилась; чуден вид небес;величье вспомнив прошлое, о новомдавно мечтает опустевший лес.По вечерам ничто не проницаеттумана голубые кружева,но кое-где в домах еще мерцаютразвенчанные звезды рождества.Так старый год, доверившись надежде,шагает к смерти, позабыв о томбезумстве, гневе и любви, что преждеему терзали душу день за днем.* * *
«Зима, ужели в старом платье…»
Зима, ужели в старом платьеты к нам придешь, ужели тыготова слушать страшные проклятьябосой и безработной нищеты?Искрится ткань в витринах непорочно,и горы угля черные растут —рука гиганта злого держит прочноих огнь сокрытый, и кремень, и трут.Бредет толпа с горящими глазамимеж городских светящихся реклам,и голод их ожесточен слезамии запахом помойных ям.Меж злом и благом шов уж больно гладкий,границы нет — все целое, не часть.Они застыли перед мертвой хваткой,а там, где сила — там и власть.ПИТЕР КОРНЕЛИС БАУТЕНС
Питер Корнелис Баутенс (1870–1943). — Поэт и переводчик; преподаватель классической филологии. Широко известен в странах нидер-[андского языка своими переводами из античной поэзии. Основные сбор-гаки стихов: «Прелюдии» (1902), «Забытые песни» (1909), «Песни Изольды» 1919), «Интерлюдия» (1942). На русский язык переводится впервые.
ТЫ ДАЛЕКО…Перевод Е. Витковского
Ты далеко, и ночи стали нищиИ ничего с собою не приносят:С трудом найдя во тьме мое жилище,Они под дверью подаянья просят.Брожу ли я по тропам и полянам —Немедля день возникнет на дорогеИ требует, чтоб золотом чеканнымЯ оплатил его товар убогий.Но если странник постучится в домИ скажет мне, что знает голос твой —Пусть он войдет; мы вечер проведемЗа трапезою памяти живой, —Нам груз ее и сладок и тяжел —Двум королям, утратившим престол.ЯКОБЮС КОРНЕЛИС БЛУМ
Якобюс Корнелис Блум (1877–1966). — Лирик и эссеист. Находился под большим влиянием французских символистов, был одним из лучших переводчиков Поля Верлена на нидерландский язык. Дебютировал сравнительно поздно, в 1921 г., сборником стихотворений «Томление». Во время второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления. В 1958 г. издал весьма оригинальную антологию «Субъективный отбор», в которой основные поэты нидерландской, английской, немецкой и французской литератур представлены одним стихотворением на языке оригинала и которая стала ценным учебным пособием.
ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯПеревод И. Мальцевой
I
Свет и солнце, это весне подобно,Свежим утром шествие дня начнется,Вечный воздух горних небес как чудо,Рай для спасенных.Над землей в прозрачном живом туманеМирно пашут лошади, как обычно,Хоть гремят еще от раскатов громаБлизкие дали.С этим нужно бережным быть и нежным,Чтобы каждый с легкой душой проснулся,Чтобы каждый помнил о том, что рабствоНевыносимо.Нам дались так дорого годы рабства,Мир, покой и радость этого утра,И никто не ценит, как мы, свободыВ мире живущих.II
Дней, чредой бегущих, беспорядок!Кто не верит, что придет весна?В том от века не было загадок:Мчит, сверкает, плещет — вот она!Смерти, что цветет в полях пустынных,Жизнь страшна могуществом святым;Там, где рожь забрезжит на руинах,И малейший стон недопустим.НИКОЛАС ПЕТРУС ВАН ЭЙК
Николас Петрус ван Эйк (1887–1954). — Поэт, прозаик, эссеист. Был в 20-е годы иностранным корреспондентом «Новой роттердамской газеты» в Риме и Лондоне. Основал в 1930 г. журнал «Лейдинг». С 1935 г. — профессор нидерландской литературы в Лейдене. Дебютировал в 1909 г. сборником стихов «Украшенный лабиринт». Помимо лирики, перу ван Эйка принадлежит эпическая поэма «Медуза» (1947). На русском языке печатается впервые.
ПЕРЕРОЖДЕНИЕПеревод Е. Витковского
Кто страданием своим не обездолен —Для того уже готово торжество:Он не жалуется, ибо он не болен,Он свободен, и не подчиниться воленГорькой скорби, оковавшей жизнь его.Не приемля ни сомненья, ни злорадства,Твердо ведает, что взыскан он судьбой,Что страданьем он введен в иное братство, —Он наследует нездешнее богатствоИ не вступит никогда в неравный бой.Невредимым покидает он горнилоИ спокойно исполняет свой урок;И, сердечного не расточая пыла,Он идет туда, где алое светилоОпускается в медлительный поток.Там, где смерть венчает солнца путь высокийТолько твердость он воспримет у нее, —Он провидит свет, блеснувший на востоке,Он глядится в серебристые потокиИ приветствует земное бытие.АДРИАН РОЛАНД ХОЛСТПеревод Е. Витковского
Адриан Роланд Холст (1888–1976). — Поэт, прозаик, литературовед. По образованию — специалист по кельтской филологии. Учился в Лозанне и Оксфорде. Много путешествовал по Европе, побывал в Южной Африке, где способствовал установлению творческих контактов между нидерландскими писателями и писателями, пишущими на языке африкаанс (который происходит от нидерландского). В 1920–1934 гг. был редактором ведущего голландского литературного журнала «Де гиде» («Вожатый»). Поэзия Адриана Роланда Холста пронизана образами кельтской и греческой мифологии; «звезды», «ветер», «море» имеют в ней не только реальное, но и символическое значение.
Первый сборник, «Стихотворения», издал в 1911 г. В 70-е годы XX в. продолжал активную творческую деятельность; в 1974 г. выпустил книгу литературных мемуаров.
ЗИМНИЕ СУМЕРКИ
Золотистых берегов полуокружье,голубой, непотемневший небосвод,белых чаек нескончаемый полет,что вскипает и бурлит в надводной стуже, —чайки кружатся, не ведая границ,словно снег над растревоженной пучиной.Разве веровал я прежде хоть единойпесне так, как верю песне белых птиц?Их все меньше, и нисходят в мир бескрайныйдрагоценные минуты тишины,я бету вдоль набегающей волныпрочь от вечности, от одинокой тайны.Сединой ложится сумрак голубойнад седыми берегами, над просторомсиневы, — о, знанье чуждое, которымпесню полнит нарастающий прибой.И все больше этой песнею объятабеспредельно отрешенная душа,я бегу, морскою пеною дыша,в мир неведомый, за линию заката.Там, где марево над морем восстает,за пределом смерти — слышен голос дивный,жизнеславящий, неведомый, призывный —но еще призывней блеск и песня вод.Вечный остров, — о, блаженная держава,край таинственный, куда несут ладьиумирающих в последнем забытьи,где прекрасное царит, где меркнет слава, —я не знаю — это страсть или тоска,панихида или песнь над колыбелью,и не жизнью ли с неведомою цельюя уловлен у прибрежного песка?Но зачем тогда забвенье невозможно,если нового постигнуть не могу?Так зачем же помню здесь, на берегу,как я странствовал и как любил тревожно —я. рожденный неизвестно для чего,в час мучительный, ценой ненужной смерти, —и бегу я от великой круговертив тот же мир самообмана своего…Где, когда найду ответ?.. но нет… Прохожийпоздоровался со мной — и вслед емуя смотрел, пока не канул он во тьму, —может, в мире есть еще один, похожий?Это был рыбак из старого села,он шагал среди густеющих потемок,волоча к лачуге мачтовый обломок —тяжела зима, и ноша тяжела.Я пошел за ним, его не окликая,тяжесть песни нестерпимую влача,о, упущенное время, — горячарана совести во мне, — волна морскаямне поет, но стал мне чужд ее языкв этом крошечном и безнадежном круге,зимний ветер все сильней; с порывом вьюгия качнусь и осознаю в тот же миг:что в несчастье — исцеленье, и понятно,что тоска по дому здесь, в чужом краю,песней сделала немую боль мою, —это все, — и я уже бреду обратнок деревушке между дюн, и сладко мнетак идти и наблюдать во тьме вечерней,как в рыбацкой покосившейся тавернелампа тускло загорается в окне.В ИЗГНАНИИ
Я не смогу сегодня до утра заснуть,томясь по голосу прибоя в дюнах голых,по гордым кликам волн, высоких и тяжелых,что с ветром северным к Хондсбоссе держат путьПусть ласков голос ветра в рощах и разделах,но разве здесь меня утешит что-нибудь?Мне опостыло жить вдали от берегов,среди почти чужих людей, но поневолея приспосабливаюсь к их смиренной доле.Здесь хорошо, здесь есть друзья и нет врагов,но тяготит печать бессилия и болии горек прошлого неутолимый зов.Я поселился здесь, от жизни в стороне,о, море недоступное, нет горшей муки,чем смерти ожидать с самим собой в разлуке.О, свет разъединенья, пляшущий в окне…Зачем губить себя в отчаянье и скуке?От самого себя куда деваться мне?О, смерть в разлуке… О, немыслимый прибой,деревня, дюны в вечной смене бурь и штилей;густели сумерки, я брел по влажной пыли,о павшей Трое бормоча с самим собой.Зачем же дни мои вдали от моря былирастрачены на мир с безжалостной судьбой?Ни крика чаек нет, ни пены на песке,мир бездыханен, — городов позднейших ропотнакрыл безмолвие веков; последний шепотвремен ушедших отзвучал, затих в тоске.В чужом краю переживаю горький опыт —учусь безмолвствовать на мертвом языке.Всего однажды — невидимкой в блеске дняон за стеклом дверей возник, со мною рядом, —там некто говорил, меня пронзая взглядом,и совершенством навсегда сломил меня.Простая жизнь моя внезапно стала адом —я слышу эхо, и оно страшней огня.Оно все тише, — заструился мрачный свет,и в мрачном свете том, гноясь, раскрылась рана,переполняясь желчью, ширясь непрестанно.Мир темен и в тоску по родине одет;неужто эта боль, как ярость урагана,со временем уйдет и минет муки след?Гноится рана, проступает тяжкий пот,взыскует мира сердце, и достигнет скоро,созреет мой позор, ведь горше нет позора,чем эта слава — ведь живая кровь течетиз глубины по капле — не сдержать напора —очищенная кровь из сердца мира бьет.В больнице душной, здесь, куда помещеноистерзанное сердце, где болезнь и скверна —тоска по родине, как тягостно, наверно,тебя на ложе смертном наблюдать —давно надежда канула и стала боль безмерна.Разъединенья свет угас — в окне темно.О, если б чайки белой хоть единый клик!..Но песню волн пески забвенья схоронили,лишь гомон городов, позорных скопищ гнили,до слуха бедного доносится на миг.О, сердце, знавшее вкус ветра, соли, штилей…Рассказов деревенских позабыт язык.Мне опостыло жить вдали от берегов —о, где же голос искупленья в дюнах голых?Зачем же должен ветер в рощах и разделахбудить опять тоску по родине… О, зовиз дальнего Хондсбоссе… Голос волн тяжелых —лишь за стеклом дверей, закрытых на засов.ЯН ГРЕСХОФ
Ян Гресхоф (1888–1971). — Лирик, эссеист, литературный критик. Дебютировал в 1909 г. сборником «О празднике забытом». В 1939 г., незадолго до оккупации Нидерландов гитлеровскими войсками, уехал в Южную Африку. На родину больше не вернулся, в Южной Африке активно принимал участие в литературной жизни писателей-африканеров. Известен также как составитель нескольких популярных антологий нидерландской поэзии. На русский язык переводится впервые.
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИПеревод Н. Мальцевой
Я так люблю, признаться, трех господ —Походкой чинною, все трое в черном,В холодном зимнем свете благотворномГуляют пастор, доктор и судьяПред ратушею, как одна семья.Но все пройдет.По их одежде можно напередСудить о них — и бог тому свидетель,Что в каждом правда, ум и добродетель:Блаженны пастор, доктор и судья,И мне по сердцу тройственность сия.Но все пройдет.Им нечему учиться у невзгод,Они и так всегда и всюду правы,Опасливы и либерально-здравы —Ведь это пастор, доктор и судья, —Что им любовь? Что пенье соловья?Но все пройдет.К цирюльнику они направят ход,А после в кабачке на сон грядущийПо рюмочке, по две — для чести пущейПропустят пастор, доктор и судья;Препятствия для них — галиматья.Но все пройдет.Я так люблю, признаться, сих господ —Живые монументы, трое в черном,В холодном зимнем свете благотворном;Вещают пастор, доктор и судья,Что глуп поэт, и нету в нем чутья.Но все пройдет.XЕНРИК МАРСМАНПеревод Н. Мальцевой
Хенрик Марсман (1899–1940). — Поэт, ведущий представитель нидерландского экспрессионизма. Первый поэтический сборник («Стихи») выпустил в 1923 г. Много путешествовал по странам Европы, долго жил в Южной Франции. Погиб в самом начале гитлеровской оккупации Нидерландов (пароход, на котором он направлялся в Англию, был торпедирован немецкой подводной лодкой).
ВОСПОМИНАНИЕ О ГОЛЛАНДИИ
Голландию вспоминая,на беспредельных равнинахвгоку свободные реки,на горизонте вдалиредкие тополяв полях пустынныхмашут плюмажамиу края бескрайней земли,утонули усадьбыв могущественных просторах,колокольни, рощи, деревниразбрелись по травам,рассеялись,отразившись в озерах,церкви и вязыв союзе величавом,низко висят небеса,в тумане млечноммедленно гаснет солнцеи первый блеск звезды,здесь в любой сторонеслушают и боятсяс горем ее извечнымизвечный голос воды.ПЕЙЗАЖ
На лугу пасутсязвери мирные;по сверкающим озерамцапли важные вышагивают;выпи в топях;поймой луговойв просторы чистыескачут лошади рысистые,вьются их хвосты волнистыенад волнистою травой.МАРТИНЮС НЕЙХОФПеревод Е. Витковского
Мартинюс Нейхоф (1894–1953). — Поэт, драматург. Первый сборник стихотворений, «Странник», издал в 1916 г. Нейхоф — один из лучших нидерландских мастеров сонета (вообще очень популярного в голландской поэзии с конца XVI в.). Много занимался переводами английской драматургии (Шекспир). Имя Нейхофа носит литературная премия для зарубежных популяризаторов нидерландской литературы.
К НЕЗАПАМЯТНОМУ
Служанка чашу держит на весу,сливая кровь овцы, убитой днем.Хозяйка вяжет. Мясо над огнемшипит, роняя красную росу.Мерцает зеркало в углу своем.Волчица воет далеко в лесу.Мой праотец в двенадцатом часув мешке волчонка принесет живьем.Одно мгновенье медлим — я и он,проникнуты домашней тишиной,что обступает нас со всех сторон —и пахнет мясом, струганой сосной,и мимолетным счастьем озарендом на поляне в гущине лесной.ПРАЗДНИК ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ
Июньский вечер засветил огнии озарил зеркальные озера.Наш столик посреди лужайки скоросовсем потонет в лиственной тени.Стихи в душе — замена разговора.Мы допиваем чай, и мы одни.О хрупкая печаль, повремени,не привноси в гармонию раздора.За озером уже бренчат гитары,и весла мерно бьют по водной глади;целуются мечтательные пары,бредя туда, куда ведет дорожка, —нет, не любви — красивой позы ради,и ради чувства — но совсем немножко.ТУПИК
Она была на кухне, у плиты.Я наконец войти решился к ней.Я ждал секунды этой много дней,задать вопрос стыдясь до дурноты.Ей приходилось пристально смотретьза кофием на маленьком огне.И я сказал: пускай ответит мне,о чем стихи писать я должен впредь?Тут засвистел кофейник со свистком,пар повалил в открытое окно,стелясь над клумбами, над парником,вливая в кофий воду ручейком,чтоб гуща медленно легла на дно,она сказала тихо: «Все равно».СИМОН ВЕСТДЕЙК
Симон Вестдейк (1898–1971). — Поэт, прозаик, критик, самый популярный голландский писатель за пределами Нидерландов. До 1933 г. был корабельным врачом, потом стал профессиональным писателем. Перу Вестдейка принадлежит огромное творческое наследие: более семидесяти романов, многие из которых переведены на большинство европейских языков (в том числе на русский), рассказы, стихи, литературоведческие монографии. Первый сборник, «Стихотворения», вышел в 1932 г. В 1971 г., посмертно, издако исчерпывающее «Собрание стихотворений» в трех томах. Для поэзии Вестдейка характерно обращение к исторической тематике, к литературным формам минувших веков (многочисленные сонетные циклы, терцины, баллады по провансальскому канону и т. д.), с применением самых разнообразных средств поэтической речи; в нидерландском литературоведении творческий стиль Вестдейка называют «новым барокко».
Во время войны участвовал в движении Сопротивления (см. опубликованный у нас роман «Пастораль сорок третьего года»), был взят немцами в качестве заложника. В тюрьме написал свое главное поэтическое произведение— цикл «Дама и сокол» (150 сонетов).
Стихи Вестдейка на русский язык переводятся впервые.
СЛЕПЫЕ[171](По Брейгелю)Перевод Е. Витковского
Они вдоль сел, как слизняки, ползути клянчат подаянье в каждом доме;у них одна мечта: найти приюти отоспаться на сухой соломе,под кровлею — пусть даже натощак.Друг друга не узнать бродягам, кромекак по тряпью, да колокольца звяк —примета каждого, и вся ватагаползет, не разбредаясь ни на шаг.Всего дороже в их руках — баклага,которую трактирщик им нальетвином прокисшим или чистой влагой…Удача, если летом дождь пойдет:они стоят среди дороги, дружноводе бесплатной подставляя рот —просить о ней ни у кого не нужно!Заслыша нечто в гущине дерев,они стоят, и слушают натужно,и чмокают, в восторге разомлев.Уверен каждый, что сосед — мошенник,и оттого всегда их мучит гневиз-за пропажи хлеба или денег,ведь каждого страшит сезон дождей.Но если не желает соплеменникпрощупать тростью брод среди камней —они бранятся грубо и крикливо,и вот, прозрев от ярости своей,они бросаются нетерпеливовперед по склону, вниз, через бурьян —и падают с отвесного обрыва,томясь от жажды, прямо в океан.ГЕРРИТ КАУВЕНАРПеревод В. Топорова
Геррит Каувенар (род. в 1923 г.). — Лирик, прозаик, переводчик драм Бертольта Брехта. Дебютировал в 1941 г. сборником стихотворений «Утро весеннего дня». В послевоенные годы примкнул к поэтическому движению экснерименталистов и, наряду с Люсебертом, вплоть до начала 60-х годов (до конца существования «экспериментализма»), оставался наиболее видным его представителем. Известностью пользуется также проза Каувенара (роман «Я не был солдатом» и др.). На русский язык переводится впервые.
РЕЧЬ
Речь это свойство птичьеа я летать не умеюслишком я одинок во вселеннойслишком я дом слишком каменьслишком я каменная кладкаили дух каменной кладкислишком я хочу на подоконникв комнату лишенную оконскотством пахнет там и любовьючахнет там герань а не пахнетречь это свойство птичьеа я обойдусь словамиЖИЗНЬ ВМЕСТО ЖИЗНИ
То что мы даже не жили —умирали и зачинали убивали и нежилидействовали и бездействовалии витийствовали — причинаозвученного молчанияизнасилованная грамматиказатисканный синтаксис: антикаантилюбимая готтентотская готикачитателя-невротика — причинасгоревшего замолчавшего звучанияпризрака жизнижизни —то что мы даже не жилиутоление голодаи холода говорение как горениекаменный тюльпан для невесты вместобесплатного тепла бесплотностинатужная ненужность бесполезнойпоэзии — причинажизни вместо жизниречей вместо вещейЛЮСЕБЕРТПеревод В. Топорова
Люсеберт (псевдоним, наст. имя — Любертюс Якобюс Свансвейк; род. в 1924 г.). — Поэт и художник. Ведущий представитель нидерландского кспериментализма, центральная фигура в нидерландской поэзии 50-х годов, авангардистские, эпатирующие буржуазию стихи Люсеберта в лучших своих образцах полны глубокого социального звучания и лиризма; ряд стихов на-гравлен против фашизма. Один из поэтических циклов Люсеберта написан по впечатлениям поездки в Народную Республику Болгарию. Первый поэтический сборник издал в 1951 г., с 1963 г. отошел от поэзии, в основном запишется живописью и графикой.
РЫБАК
Под облаками проплывают птицыа под волнами пролетают рыбыа Рыбаку меж них спокойно спитсяПорой волна до облака достанетпорой оно в волне бесследно канетРыбак же спит как каменная глыбаДВЕРИ ЗЕМОКРАТИИ
В мужицкой берлоге звери не на порогепод кроватью в крови не жалуясь нежатсяовцы в зело пенящихся шуткахеж всчертополошенный осел разнузданныйдети рядком под ростокподросток из разовой камерыконь центра Цион ног о лакиро —вщик бес помощь ны —тики суть дурацкие подобияПоэт умиротворенныймир опоэченныйстихи по чтении рассчитаны на аплодисментырасчитаны с тихой чертовщинкой в голосев колосе судьи сосчитаны плевелыплевать мировому судье на всемирноговсе мирного сна добьютсяснадобья пьются своя бумажка ближе к телутелай свое дело теляв телку целяМужичок мозжечок не переутруждает писаниеммочи нет поводу ходить до ведрумужицких харь актер не передашь характерчто шуманешь китайский дождьо море свирепствующем в нашем морео сухопутной гире встать в пятьстать вспять ходить с фонарем под классомне нас видящимвыйдь ищи потом пропитаниямужицкая рубашка потом пропйтаннееИ лишь поэт дождь ветер и зернов смятении постигли: мир… неплохРАНЕНЫЕ ЗЕМЛЯ, ВОДА И ВОЗДУХ
1
Зачем воде из ран велите вырваться?в живой воде молясь живу наживкойпоживой волн и раковин коварныхв кавернах дна маяк моя купальщицане виден рыбы скалятся зеркалятсяи глубь как люлька полная тепланигде и никогда в таком нокдаунено из воды шампанскойя вылетел как пробкашамански робкоКвелая луна расцвела вверхуград моих слов разбомби сей градраны мои снег я в пуху в мехуя во весь опор умчусь от ваших шпор2
В искусстве современного балета завистьзаяц танцующий без билетапророк пророкочет про рокно плох прок от тебя пророкили почитают тебя и тамагде не слыхать твоего тамтама?Я промаслен ведь мой промыселбыть замыслом и умыслом ножаочи бормочут невнятное устаспроста озирают невероятноеНадушенная надежда надышанана зеркала и задушена воображениемпо тем соображениям что рвота у вратврет про сезон сезама: закрытК БИОГРАФИИ
Время обнаруженотихонькое с вечностью не связывалосьнабивало жизнью свою мусорную трубочкуда сконфуженно попыхивало святостью все времяЛюбой покровитель у меня в честион покупает слова которые я люблюнастолько что решив его провестипахучие чернила на стенку льюЯ музицирую сухими ветвямиЯ декламирую туманными днямия декларирую: мои любимые паукивзяли в штыки трудолюбивую пчелкуНОРВЕГИЯ
УЛАФ АУКРУСТ
Улаф Аукруст (1883–1929). — Душа человека, мятущаяся между богом и сатаной, между добром и злом, величием и ничтожеством — главная тема его стихов. Аукрусту принадлежат поэтические сборники: «Небесный сигнал» (1916), «Молоты Хеллома» (1926) и «Восход солнца» (1930, издан посмертно).
ЗЕМНАЯ ЖИЗНЬПеревод О. Чухонцева
— Земная жизнь — надежда, и томленье,и страсть, и свет любимого лица,и радость слез, и горечь размышленья,и одиночество, и страх конца —так светится, как липы в росной рани,так бьется, исходя, как кровь из лани,и ждет могила гибнущих от ран,и падает светило в океан.— Увы, на нивах жизни — сорняки,и ужас запустения велик.Но помыслы людские высоки,а время человека — только миг.Но он спокоен и в тщете великой,покуда видит мыслью ясноликойи жизнь живую на могильном дне,и небо в океанской глубине.ГОЛАЯ ВЕТКАПеревод И. Бочкаревой
Вот ветка — ягоды как кровь.Другая — кипень цвета.Того, кто хочет знать любовь,и та манит и эта.Одна сияние лила,нарядна и душиста.Но кровь другая отдала,от холода безлиста.Одна блистательно светла,другая пылко тлеет:кровь без остатка отдала,лишь ягоды алеют.Возьми и эту, что цветет,и с ягодами тоже.Немного времени пройдет —узнаешь, что дороже.УЛАФ БУЛЛЬПеревод Г. Плисецкого
Улаф Булль (1883–1933). — Поэт и прозаик. Для его творчества характерно стремление непосредственно передать изменения, происшедшие в психологии человека XX в. и связанные с такими научными открытиями, как теория Эйнштейна, проникновение в строение атома и т. п. Вместе с тем его стихам присуще почти классическое совершенство и законченность. Булль издал сборники стихотворений: «Стихи» (1911), «Новые стихи» (1913), «Стихи и рассказы» (1916), «Звезды» (1924) и др. На русский язык стихи Булля переводятся впервые.
ВЫЧЕРКНУТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Из решетки зачеркнутых строчексмотрит в упор на меняслабое стихотворение,лишенное тайны цветения,мелодии и огня.Рожденное высохшим лоном,мыслью, взошедшей в мозг…Не в лучшее время дня я,склады свои пополняя,его напичкал, чем мог.Дергается от мигренихилое тело стиха,колотит его лихорадка,нудно бормочет тетрадка,песня, как губы, суха.Бьется лбом об решетку —зачатое без любви,одно из самых опасных,опасней песен прекрасных,текущих в моей крови.ЗВЕЗДНЫЕ ВОРОТА
Для сердец усталых ненавистенвечных звезд венок.Взор мой, обращенный к звездным высям,сир и одинок.Этот жесткий свет на грани мира,блеск тщеславных звезд,от земли, ото всего, что мило,в миллиардах верст!От змеиных жал не уклониться,не отвесть очей!Не мигают звездные ресницыв темноте ночей.Над юдолью горя взгляд бесслезныйхолоден, как ложь…Этот полог вересковый, звездный —на пустырь похож!День встает, и ясный свет струитсянадо всем, что есть.Но и утонув на дне денницы,звезды — здесь!Звездный створ ворот, молю: откройся,боль мою умерь!Дай душе, отринув беспокойство,кануть в смерть!ХЕРМАН ВИЛЬДЕНВЕЙ
Херман Вильденвей (1886–1959). — Поэт и прозаик. Ведущий среди поэтов, обновивших норвежскую поэзию в период 1910-х годов. На творчество Вильденвея оказали влияние Гейне, Кнут Гамсун и шведский поэт XIX в. Густав Фрёдинг. Ранним стихам Вильденвея присуща свежесть, юношеская открытость миру, в его зрелом творчестве преобладают углубленные размышления о тайнах природы, поиски смысла жизни. Основные поэтические сборники Вильденвея: «Костры» (1907), «Призмы» (1911), «Ласка» (1916), «Огненный оркестр» (1923), «Филомела» (1946), «Полигимния» (1952) и др. Поэт издал также сборники рассказов, роман, пьесы.
ВСЕ ПРИХОДИТ КО МНЕПеревод Пат. Булгаковой
Все приходит ко мне — я принимаю так много,но всего невозможно вместить и понять одному —малую часть я беру из того, что лежит у порога, —мир приходит ко мне, как я прихожу к нему.Знанье приходит ко мне, науки сияют,приходит предвиденье. Горы заманчивых книгдразнят меня, манят к себе, вопрошают:«Хочешь ли знаний? Ведь ты так мало постиг».Непостижимо строенье твое, мирозданье.Нет у познанья покоя и нету границ.Я беру спектроскоп. Проникает сознаньев тайны миров элементарных частиц.Все, что я вижу, в мысли моей отразится.Должен увидеть я жизнь в капле воды,мертвые звезды, чей свет из пространства стремится.Мыслью своей продлеваю я жизнь звезды.Символом смерти темнеет дерево тиса.По жизни смысл для того, в ком разум живет, —быть для неба прозрачным колодцем Нарцисса,в котором его отраженье, любуясь собой, цветет.Все приходит ко мне, все хочет быть отраженным.Но скажи, природа, что будет с тобою, когдарухнет колодец и с ликом самовлюбленныммутною станет, а после иссякнет вода?Мертвой увидишь себя, а ты ведь не в силахмое равнодушье снести, как я выношу твое.Больше не будут в венцах звёзды сиять златокрылоих и меня отражало сознанье мое.О, Нарцисс Вселенной, твои отраженья —иллюзии только в моих погасших глазах.Расскажи, как мечтательна смерть в мгновенья,когда лилии-звёзды меркнут в иных небесах!АРНУЛЬФ ЭВЕРЛАННПеревод Пат. Булгаковой
Арнульф Эверланн (1889–1968). — Поэт, прозаик, критик. Ранние стихи Эверланна пронизаны настроениями фатализма, смирением перед властью судьбы. Впоследствии стихи стали менее герметичны — в них вошла жизнь современного города, антицерковная и антикапиталистическая тематика. Во время оккупации Норвегии стихи Эверланна на антивоенные и антифашистские темы распространялись нелегально по стране. Поэт был арестован и провел несколько лет в тюрьмах и концентрационных лагерях. Стихи, написанные им в этот период, составили изданный в 1945 г. сборник «Мы все переживем». Поздней лирике Эверланна свойствено утверждение гуманизма, чувство свободы и национального достоинства.
Основные поэтические сборники Эверланна: «Сто скрипок» (1912), «Хлеб и вино» (1919), «Мир принадлежит тебе» (1934), «Красный фронт» (1937), «Рыбак и его душа» (1950) и др.
ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЬ РЫБАКА
Как чайка над водою добычу стережет,так ненасытно сердце своей добычи ждет.О берег год за годомбессильно бьет прибой.И гибнет род за родом,у скал найдя покой.Как в бурю ищут гавань большие корабли,так ждут тебя объятья отеческой земли,ждут зяби и зимовье,и новый дом простой.Есть и у птиц гнездовье,и у морей покой.ДОСКА НА ДОМЕ
Одна только в жизни радостьиронии неподвластна.Счастье дарить отрадуодно с душою согласно.А рядом черная дата.За опозданье расплата.Ты поздно пришел — утратапечальная невозвратна.Часы наполняют сутки,а дни наполняют год.Смириться должен рассудок.Кто плача жизнь проживет?ГУННАР РЕЙСС-АНДЕРСЕНПеревод И. Бочкаревой
Гуннар Рейсс-Андерсен (1896–1964). — Основное содержание его поэзии — любовь, каждодневная жизнь, отношения между людьми. Так же как Арнульф Эверланн, Рейсс-Андерсен был поэтом Сопротивления в оккупированной Норвегии. Эмигрировав в Швецию, писал стихи о жизни в изгнании.
Издал сборники стихов: «Год посвящения» (1921), «Свадьба сына конунга» (1926), «Стихи о борьбе из Норвегии» и «Норвежский голос» (1943 и 1944 соответственно; изданы в Швеции), «Невидимый парус» (1952), «Год на берегу» (1962) и др., а также роман «Новая жизнь» (1925).
ДВА РЕБЕНКА
Играли два ребенка на берегу мирском.Над сушей было солнце, и мрак — на дне морском.Играли два ребенка со временем-песком.И белые мгновенья меж пальцами текли.Что ж мы в песке искали, да так и не нашли?И вот уж мрак возобладал над пламеневшим днем.И вот мужчина с женщиной ушли во мрак вдвоем.Играть ли будем в звезды, как некогда — с песком?ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Пожелтела стерня, урожай уже снят.Стало слышно, как лес и ручей говорят.Под осенней звездойтишина и покой.Верно, вышел господь, словно странник простой,доглядеть, всяк ли в мире доволен и рад,и великим и малым с любовью сказать:«Посмотри, какова благодать!»И крестьянин стоит, своей трубкой дымит,размышляет, что время неспешно кружитот осенних щедротдо весенних хлопот,и о жизни, что сеет, о смерти, что жнет,что коров его стельных господь охранит, —и он гладит одну из них, будто онаблагодатью освящена.Стихло в каждом дворе, сгасло в каждом окне.На востоке все небо в зарничном огне.И в долине ручейнапевает нежней,словно люльку качает в лад песне своей:«Быть за ноченькой — дню, за зимою — весне.Спи, земля, под туманами угомонисьи под радугой пестрой проснись».НУРДАЛЬ ГРИГ
Нурдаль Григ (1902–1943). — Поэт, драматург, прозаик, публицист. В творчестве Грига отразились его наблюдения над жизнью моряков, портового люда, впечатления от многочисленных путешествий. Многие его стихи посвящены социальной тематике и открыто публицистичны. Hypдаль Григ — друг Советского Союза, провел в нашей стране два года (1932–1934 гг.); антифашист, отдавший жизнь в борьбе с гитлеровской Германией.
Ему принадлежат поэтические сборники: «Вокруг мыса Доброй Надежды» (1922), «Камни в потоке» (1925), «Норвегия в наших сердцах» (1929); посмертно изданы сборники «Свобода» и «Знамя» (оба в 1945 г.) и «Надежда» (1946). Написал также несколько пьес и романов. В 1932 г. издал книгу «Умершие молодыми», где собраны его работы об английских поэтах, начиная с периода романтизма до первой мировой войны. В СССР изданы книги Нурдаля Грига «Избранное» (включая роман «Корабль идет дальше»), 1956) и «Избранная лирика» (1969). Его стихи переводили А. Ахматова, Н. Асеев, М. Петровых.
НОЧЬ НА БЕРЕГУПеревод Д. Самойлова
Гавань утехой грубойСкалит мне пьяный рот.Драки, попойки, ругань —Дым коромыслом идет.В кубрике, как в борделе,Много часов подрядПьют, бранятся и делят,Жрут, ножами грозят.Линии татуировкиНа обнаженных телах,И портовые воровкиКлянчат монеты в углах.Воздух тяжелый и пьяный.Стон и дыханье — покаДень сероватый, туманныйНе отрезвит моряка.ПЕСНЬ ВАРДЭПеревод А. Ахматовой
Открытый сразу всем ветрам,Темнеет остров голый.Деревьям нет надежды там,Там не летают пчелы,Там нет и карликов-берез,Но меж камней нагих возрос,Трудясь без жалоб и без слез,Против судьбы восставший.Здесь всё — трудов жестоких плод,Все добыто борьбою,Здесь трудно человек живет,Измученный нуждою.Но шторм еще не вся беда, —В порту ждет строгий фохт всегда,Что парней грабит без стыда…Но люди те — норвежцы.Здесь жизнь страны сбереженаРабочими руками,Их силою живет страна,Те люди — чести знамя.Когда во мраке тонут дни,В их окнах светятся огни,Народу дороги они,Их жизнь — страны надежда.Большой ты куплена ценой,Страна, где блещет море,Где берег светится морскойИ синь в ребячьем взоре.Там, на просторе высоты,Похожи птицы на цветы…Страна надежд, прекрасна тыПод солнцем полуночным.ГЕРДПеревод А. Ахматовой
Бомбы выли близко,Тлел огонь, синея,Шел я коридором,Полным темноты.Шел к тебе, к любимой,В поисках тревожных,Издали я слышал:Тихо пела ты.Песню напевалаТы не из упрямства,Но ее, подслушавВ тайной тишине,В сокровенной глубиМолодого сердца,Ты ее запелаСловно в полусне.Песнь неслась роднаяИ в тебе лучиласьРадостным и светлымМужеством своим.Соки корневыеТак восходят к кронамИ несут им силу,Поднимаясь к ним.Ты крылом казаласьЧайки над волнами,Вереском, растущимНа холме крутом,Песней птиц весенней,Зимней тишью леса…Для меня была тыЧистым родником.ЛУЧШИЕПеревод Г. Плисецкого
Смерть вспыхивает, как зарница,и при яркой вспышке видней:в этой жизни погибель —участь лучших людей.Сильные, чистые сердцем,больше всех дерзавшие сметь,они прощаются с намии, не дрогнув, уходят в смерть.Живущие правят миром,толпа пребудет всегда,всегда пребудут деляги,второсортные господа.А лучшие мрут в застенках,лучших ведут на расстрел,у лучших грядущего нету,гибель — их вечный удел.Бессильно мы чтим их память.Души наши пусты.Если ты лучшего предал —всю жизнь угрызаешься ты.Умирая, они не плачут,не знают, что значит страх,их кровь не уходит в землю —течет в отважных сердцах.Знавшие их при жизнистократ богаче других —звавшие их друзьями,отцами звавшие их.Ими движется жизнь земная,ими держится Человек.На могиле их выбьем надпись:мы пребудем вовек!ИНГЕР ХАГЕРУП
Ингер Хагеруп (род. в 1905 г.). — Поэт, прозаик, переводчик, автор детских книг. Ее стихам присущ тонкий психологизм, основанный на глубоком знании человеческой души. Кроме собственно лирики, Хагеруп пишет стихи, непосредственно отзывающиеся на общественные события. Ей принадлежат поэтические сборники: «Я заблудилась в лесу» (1939), «Дальше» (1945), «Седьмая ночь» (1947), «Ты хотел, чтоб я была такой» (1950), «Лето» (1971). На русском языке выходила книга Хагеруп «Стихотворения» (1956), среди переводчиков — А. Ахматова, Н. Павлович, М. Петровых.
Ингер Хагеруп переводила стихи Маяковского; в 1949 г. приезжала СССР.
КАРИН БОЙЕ[172]Перевод А. Ахматовой
Мы все умрем когда-нибудь, подруга!Тебя не знала я, но ты со мной,Тебя я вижу здесь — в купе вагонном,Ты словно снег, что прячет пламя Юга…Тревожная в молчанье напряженном.Упсальская равнина — мрак ночной,И звезды над тобой летят высоко.Была ты в мире самой одинокой.Подруга! Всех людей конец известен,Но будет жить души высокий строй.Боль раскаленная твоих прекрасных песенТебя навеки сделала живой.НУРДАЛЬ ГРИГПеревод А. Ахматовой
Лишь ночь мильоны покрывалБросала над брегами, —Свою Норвегию ласкалОн нежными руками.И что-то властное опятьЕго сюда манило,Он знал, что значит тосковатьИ горевать о милой.В пылу борьбы и под огнемОн был необычайным,Мечтанье это стало в немЕго оружьем тайным.Сколь юным сердце быть должно,Чья страсть неодолима, —Позор и честь несет оноСвоей стране родимой!Сколь юным сердце быть должноИ трепетным сверх меры,Когда огонь несет оноЧистейшей твердой веры!Во времени ль огонь горит?Пока пылает пламя —Норвегия боготворитЕго, как чести знамя.ПРЕЛЮДИЯПеревод А. Ахматовой
Нам светофор мигает: «Стоп!..»Сквозь мокрый майский деньПо свежим лужам мы одниБредем среди листвы густой,Где разукрасила сиреньЛиловые огни.И под дождем уютно нам,И странно мы молчим.Мы знаем — время не пришло,Но нашим сладостно сердцамУслышать, как звучит светлоЛюбви безмолвный гимн.* * *
«Ты хотел, чтоб милой безделушкой…»Перевод А. Ахматовой
Ты хотел, чтоб милой безделушкойСтала я по прихоти твоей,Шуткой и забавою за кружкойМежду веселящихся друзей.Но слова иные сердце знает,Что пылают и сгорают в нем…Сколько женщин молча погибаетПод любви безжалостным ярмом!Это сердце ты берешь рукою,Безделушку милую губя…Ты хотел, чтоб стала я такою,Я и отрекаюсь от себя.ЯБЛОНЯ ЦВЕТЕТПеревод Г. Ратгауза
Здесь, в краю пустынном и безлюдном,Яблоня сияет цветом чудным.За утесом, за кустом безмолвным,Здесь тропа уводит прямо к волнам.Яблоня, ты веешь свежим летом.Нет людей. Зачем жалеть об этом?Никого? Но что промчалось мимо,Еле слышно, еле выразимо?Легкий шаг? А может, со скрипеньемДверь открылась? Или по ступенямСходит женщина? Она когда-тоЗдесь жила так празднично и свято.Яблоневый цвет был так же пышен.Жаль, что голос мне ее не слышен.Знала ли она любовь и жалость?С прошлым ли расстаться не решалась?Стала призраком в цветенье белом сада,Потому что жить уже не надо?Чей же плач мне чудится, чуть слышный?Плачет дождик? Шелестят ли вишни?ПОРТУГАЛИЯ
КАМИЛО ПЕСАНЬЯПеревод М. Самаева
Камило Песанья (1867–1926). — Окончил юридический факультет Коимбрского университета. В 1894 г. уехал в Азию; более тридцати лет прожил в Макао, был адвокатом, преподавал в лицее. Занимался изучением китайской цивилизации и литературы (в 1944 г. опубликована книга «Китай»). На родине Песанья был известен при жизни мало. Сборник его стихов «Клепсидра» был издан в Португалии лишь в 1922 г. (переиздан в 1945 г.). Но все же стихи К. Песаньи, одного из лучших португальских поэтов-символистов, оказали значительное воздействие на развитие отечественной поэзии, — в частности, на входивших в группу «Орфей» Фернандо Песоа и Марио де Са-Карнейро. Тонкий лирик, поэт воспроизводит целую гамму человеческих чувств, нередко придавая своим стихам романтическую окраску. Его стихам свойственны музыкальность и тщательная отделка, точность и простота стиля.
На русский язык переводится впервые.
СОНЕТ
Зацвел розарий белый средь зимы,В ладони ветра лепестки роняя.Ты чем-то озабочена, родная?Чего с тобой недосказали мы?Куда мы?.. Так тепла твоя рука…Когда свой взгляд ты на меня бросаешь,Он робок и печально вопрошающ…А там, над нами, замки-облака.Как он победоносен, снег венчальный,Какой он мир соорудил хрустальный,Как хрусток под ногой его настил.И все же то не снег идет над нами,А кто-то вдруг осыпал нас цветамиИ волосы твои фатой покрыл.ЕЩЕ ОДИН
Образы, вы протекли по сетчатке,Не закрепись, не оставив следа;Так, вырываясь из недр, без оглядки,Бойких фонтанов струится вода.Грустные ваши хранит отпечаткиОзеро меж тростников: навсегдаТам вы застыли в угрюмом порядке.Вас потеряв, я заброшен сюда.Что мне в глазах моих зрячих! ОтнынеПолое зеркало тусклый мой взгляд,Зеркало перед бескрайней пустыней.Линии ливня по стеклам скользят,И на стене — моей тени уныньеВ мерном движенье вперед и назад.* * *
«Мое сердце — окованный медью ларец…»
Мое сердце — окованный медью ларец.Как мне скинуть проклятую ношу?Мое сердце — окованный медью ларец.Отвезу его в море — и сброшу.Я пойду на корабль и матросом наймусь.Я родимую гавань покину.Пусть ларец и свинцовую скорбь, его груз,Похоронит морская пучина.Я на два оборота закрою замок,Чтоб надежнее бездна хранилаТо письмо твое, краткое, в несколько строк,Что о свадьбе твоей возвестило.Только знай, что с собой я платок твой увез,Тот заветный, с каймою зеленой.А когда у меня не останется слез,Я швырну его в омут соленый.ЖОАН ДЕ БАРРОС
Жоан де Баррос (1881–1960). — Демократ и республиканец, активно занимался политической и просветительной деятельностью. Был действительным членом Лиссабонской Академии наук (с 1913 г.), редактором ряда журналов радикальной направленности. Творческое наследие Барроса обширно. Ему принадлежат драматические поэмы «Антей» (1912) и «Сизиф» (1924), сборники стихов «Жажда» (1914), «Ритм экзальтации» (1922), «Скромное изобилие» (1951) и др. Пантеизм, языческие настроения, характерные для португальской поэзии времен Первой республики (1910–1926 гг.), обретают в стихах Барроса свое наивысшее воплощение; его творчество исполнено веры в прогресс, в силу разума, в потенциальную энергию народа.
На русский язык переводится впервые.
МЕРТВАЯ ЧАЙКАПеревод М. Самаева
Мертвую чайку волны качали.Горсточка плоти тиха и бела.А так недавно пространство пронзалиСгустком энергии эти крыла.Ныне они, распластавшись, застыли,Но изгибается гордая грудьТак, словно хочет в последнем усильеВоздух полета еще раз вдохнуть.Глаз ее даже смерть не закрыла,Кажется, можно в них угадатьМир ее, вольный и мощнокрылый,Тот, что в полете дано увидать.Но в расцветающий полдень весеннийВ сердце мое не вмещается грустьО сокрушенном вдруг упоеньеЖизнью и вольным движением… Пусть!Пусть… Все равно с этой горестной плотьюНе уничтожила чья-то рукаРадость судьбы, обнимавшей в полетеСолнце, и море, и облака.Участь такую и мне бы, и мне быТак, утоляя к скитаниям страсть,Вволю испив густо-синего неба,С лёта на грудь океанскую пасть.Только не возле шумного портаИ не у кромки черствой земли —Чтобы меня в океан распростертый,Пеной играя, валы унесли.Ведь не случайно, с рассудком в раздоре,Кровь моя вольному морю родня,Шумом и ритмом всегда ему вторя.Да и не кровь в моих жилах, а море,Море само наполняет меня.ФЕРНАНДО ПЕСОА
Фернандо Песоа (1888–1935). — Провел детство в Южной Африке. Вернувшись в 1905 г. в Португалию, поступает на юридический факультет Лиссабонского университета. Имя Песоа связано с созданием группы «Орфей» (1915 г.), что явилось важной вехой на пути обновления поэтического языка. Песоа беспощадно высмеивал бутафорские атрибуты ультраромантизма, развенчивал мнимые кумиры, издевался над буржуазной моралью. С большой художественной силой он отразил сомнения и противоречия своего поколения. Чтобы выразить различные стороны своей многогранной натуры, поэт как бы разделил себя на несколько индивидуальностей и начал писать не только под собственным именем, но и под псевдонимами (Алваро де Кампос, Алберто Каэйро, Рикардо Рейс); каждый из этих придуманных поэтов имел свой творческий облик. Богатство и совершенство поэтического языка, виртуозное владение как традиционным стихом, так и верлибром, скрытая, еле уловимая ирония— таковы отличительные черты этого самого значительного после Камоэнса португальского поэта. Среди поэтических сборников Ф. Песоа можно назвать «Послание» (1934), «Стихотворения Фернандо Песоа» (1942), «Стихотворения Алваро де Кампоса» (1944), «Стихотворения Алберто Каэйро» (1946), «Оды Рикардо Рейса» (1946) (последние четыре сборника — посмертно).
ПОСЛЕ ПРАЗДНИКАПеревод А. Гелескула
Бредут куда-то мимо,и песни их пусты,и неосуществимынедолгие мечты.Они ведь только мимыи бедные шуты.Тенями в лунном кругесошлись и разбрелись,не зная друг о друге,не подымая лиц.Потерянные слугиумерших небылиц!Поют осиротелопропетое не раз.Их горло оскудело,и недалек их час.И вечности нет деладо них — как и до нас. * *
«Нелегко, когда мысли нахлынут…»Перевод А. Гелескула
Нелегко, когда мысли нахлынут,и над чуткой ночной тишинойнебосводом к земле запрокинутодиночества лик ледяной.На рассвете, бессонном и грустном,безнадежней становится путьи реальность бесформенным грузомвырастает и давит на грудь.Это все — и не будет иного.Млечный Путь, погруженный во тьму,и рассветы, и сумерки снова,и сознанье, что жить ни к чему.(Это все — и не будет иного.Но и звезды, и холод, и мрак,и молчание мира немого —все на свете не то и не так!)АВТОПСИХОГРАФИЯПеревод А. Гелескула
Пути у поэта окольны,и надо правдиво до слезему притворяться, что больно,когда ему больно всерьез.Но люди, листая наследье,почувствуют в час тишиныне две эти боли, а третью,которой они лишены.И так, остановки не знаяи голос рассудка глуша,игрушка кружит заводная,а все говорят — душа.* * *
«Котенок, ты спишь, как дома…»Перевод А. Гелескула
Котенок, ты спишь, как дома,на голой земле двора.Твоя судьба невесома —она ни зла, ни добра.Рабы одного уклада,мы все под ее рукой.Ты хочешь того, что надо,и счастлив, что ты такой.Ты истина прописная,но жизнь у тебя — твоя.Я здесь, но где — я не знаю.Я жив, но это не я.* * *
«Стою у окна, его отворив пошире…»Перевод Ю. Левитанского
Стою у окна, его отворив пошире,и белым платком машу, навсегда прощаясьс моими стихами, которые к вам уходят.Ни радости не испытываю, ни грусти.Что делать — удел стихов, он таков от века.Я их написал и скрыть их от вас не смею,когда б и хотел, не мог поступить иначе— цветок не умеет скрыть своего цветенья,и скрыть не может река своего теченья,и дереву скрыть плоды свои не удастся.Все дальше мои стихи от меня уходят,и я, к моему немалому удивленью,отсутствие их ощущаю почти до боли.Кто ведает, чья рука их перелистает?Неведомо, кто развернет их и прочитает.Цветок, у меня он отнял предназначеньемоим цветеньем радовать ваше зренье,и дерево — вас услаждать моими плодами,а река — не мешать течению моих мыслей.И я подчиняюсь и чувствую, что я счастлив,как тот, кто давно устал пребывать в печали.Ступайте же, о стихи мои, уходите! —Умирают деревья — семена их уносит ветер.Засыхают цветы — а пыльца все равно бессмертна.Реки в море текут — а вода пребывает с ними.Ухожу, оставаясь, — как всё в этом мире.МАРИО ДЕ СА-КАРНЕЙРО
Марио де Са-Карнейро (1890–1916). — В лирике этого поэта нашли свое наиболее законченное выражение новаторские тенденции поколения «Орфея». Литературную деятельность М. де Са-Карнейро начал как прозаик; под влиянием дружбы с Ф. Песоа и тесного общения с французскими поэтами обратился к поэзии. В 1914 г. вышел его первый сборник стихов, «Рассеяние», и уже посмертно, в 1937-м, — второй, «Крупицы золота». Основной мотив творчества М. де Са-Карнейро — кризис личности, отчаянные попытки найти себя, свое утраченное «я». Во второй книге границы поэтического видения расширяются, от самосозерцания поэт переходит к раздумьям над судьбами людей. Как и Ф. Песоа, Са-Карнейро стремился к коренному преобразованию стихотворных ритмов, изменял формы просодии, иногда нарушая грамматические правила.
ПОЧТИПеревод Е. Витковского
Чуть больше солнца — стал бы жаркой пылью.Чуть больше неба — я бы в нем исчез.Не донесли надломленные крыльявсего на взмах до голубых небес.Тревожен я или спокоен? Тщетно…Все поглотил обманчивый отлив.Мечта моя осталась безответна,меня навеки болью наделив.Почти любовь, почти триумф над бездной,почти надежда и почти мечта… Но жардуши расплескан бесполезно,все — призрак, все — пустая суета.Как больно непрерывное «почти»!Мне счастье лишь на миг один сверкнуло,и все утрачено: крыло взмахнуло,но не сумело к небу вознести.Я погубил все храмы, где когда-токолени преклонял у алтаря…Реке не суждено уйти в моря, —о, как горька подобная расплата!И мрачными и темными пороймне кажутся сверкающие своды, —решетку тяжкую взамен свободыкует разочарованный герой.Я созидать хотел, но вижу ныне,что ни единой цели не достиг…Все тягостно, во всем царит унынье,всего коснулся я на миг.Чуть больше солнца — стал бы жаркой пылью.Чуть больше неба — я бы в нем исчез.Не донесли надломленные крыльявсего на взмах до голубых небес.ТОТ, ДРУГОЙПеревод Ю. Петрова
Не узнанный с начала до конца,укрытый под личиной маскарадной,фальшивый светоч, циник аккуратный,убогий трус в обличье храбреца.Напыщенный дурак в одежде ратной;блевотине сродни душа лжеца,а дух, стяжавший похвалы певца, —холуй, лакей, предатель многократный;страстей лишенный, с сердцем недвижимым,подвластным лишь бесчувственным пружинам,он к Идеалам и Добру зовет;и пузырем надутым в небосвод —маг-самозванец, сфинкс, заплывший жиром, —пустой и некудышный, он плывет.ЖОЗЕ ГОМЕС ФЕРРЕЙРАПеревод Инны Тыняновой
Жозе Гомес Феррейра (род. в 1900 г.) — Два первых сборника стихов опубликовал очень рано: «Горные искры» в 1918 г. и «Вдалеке» в 1921 г. После длительного молчания выпустил ряд новых сборников: «Поэзия-1», 1948; «Поэзия-II», 1950; «Поэзия-III», 1961; «Поэзия-IV», 1970; «Поэзия-V», 1973; «Поэзия-VI», 1976. Они поставили его во главе неореализма, одного из ведущих направлений литературного развития Португалии, названного так в отличие от критического реализма XIX в. и характеризующегося интересом к жизни народа и к актуальным общественным проблемам.
Сатирическая повесть Ж.-Г. Феррейры «Удивительные приключения Смельчака Жоана» (1963) опубликована в 1971 г. в русском переводе.
Поэзия Жозе Гомеса Феррейры, оригинальная и изящная по форме, исполнена чувства ответственности за судьбы родины.
ИЗ ЦИКЛА «АНАФЕМА ПЕЙЗАЖУ»(1936–1937)
III
Увяньте, цветы на зеленых лугах…Не носят вас нищиев волосах,на хлеб по дворам прося.Засохни в кустах, ежевичный плод…Возьмездьем твой алый сокне взойдет,что мне на ладонь пролился.Иссякни, родник у замшелой стены…Не капли, а слезынам суждены,оков они тяжелей.Поникни, трава под крутою горой,в обман не вводи нас,своей красотойсудьбу скрывая людей…Красотою судьбы обладают лишь те,кто ее уносит в своей мечте,умирая от голода меж цветов,когда солнце встает,воспламеняя сердца мертвецов.ИЗ ЦИКЛА «ГЕРОИЧЕСКИЕ ГОЛОСА»(1936–1937–1938)
XIX
Послушай, весна: ты напрасноиз роз проливаешься в мир.Своей красотой бесстрастнойменя не собьешь с пути:мой путь — к чужой баррикаде,будто нехотя, но идти,чтоб за призрачную мечту,за грядущего красотусмерть на ней обрести.ИЗ ЦИКЛА «НЕЯСНЫЙ ГОРОД»(1959–1960)
XXI
(Кафе. Вокруг меня — споры и слова, сорвавшиеся с якоря.)
И вот я здесь,застыл недвижно,и героически дерзаю жить,и быть как островв потоке бурном образов, словашвыряющем во мракнесокрушённой ночи.XXII
Естественно, как в глубокомнутряном сне пред рассветом,дерево одинокоеко мне протянуло ветви,на которых вместо бутоновраскрылись глаза человечьи……трепет синий, зеленый, зарево, крыльяпленные, острова с прозрачными веждами.И эти два глаза на темном стволе,неизбывно кроткие,(Я уж видел их где-то! Неведомо где!),пронзают меня взглядом,как два забытых кинжала.Солнце встает слепое из молчанья мертвых.ЖОЗЕ РЕЖИО
Жозе Режио (псевдоним; наст. имя — Жозе Мария дос Рейс Перейра; 1901–1969). — Еще студентом опубликовал сборник «Стихи о боге и дьяволе» (1925). Через два года основал журнал «Презенса», печатный орган одноименной группы, сыгравшей важную роль в развитии современной португальской поэзии. Основная тема поэзии Ж. Режио — внутренняя борьба и смятение личности, раздираемой противоречиями. Подобно большинству «презентистов», поэт обращался к углубленному психологическому анализу, но при этом интересовался также важнейшими общественными проблемами и стремился разрешить их с позиций демократа-гуманиста.
МЕРТВЫЙ ПОЭТПеревод М. Квятковской
Костюм надели черный, как обычно,потом побрили, как велит обряд.Две мухи на лице его сидят.Он пожелтел, но выглядит прилично.Здесь пахнет воском, тесно непривычно,цвет общества, куда ни кинешь взгляд:профессор, генерал и адвокат…Глядят печально, тупо, безразлично…А завтра критик, лысый и безликий,разыщет книгу, жертву злобных сплетен,гонимую, пока был жив поэт,о ком сегодня говорят: «Великий», —поскольку он теперь совсем безвреден,как памятник из бронзы… как портрет.МИГЕЛ ТОРГАПеревод Л. Цивьяна
Мигел Торга (псевдоним; наст. имя — Адолфо Роша; род. в 1904 г.). — Окончил медицинский факультет. Участник группы «Презенса». Первое литературное произведение, сборник лирики «Жажда», опубликовал в 1928 г. Плодотворно работал в разных жанрах — в поэзии (сб. «Освобождение», 1944; «Оды», 1946; «Гимн человеку», 1950, и др.), драматургии, мемуаристике. Поэзия Мигела Торги, то порывистая, мятежная, то горестно-умиротворенная, проникнута ощущением близости к земле; пахота, посев, сбор урожая приобретают в его стихах символическое значение, отражая борьбу и надежды португальского народа последних десятилетий.
СУДЬБА
Радостью утро дышало.Думал подняться к вершинам гор,думал пить воду чистейших озер,думал уйти в бескрайний простор…Да жизнь помешала.ОТКАЗ
Я не с вами, изменники, нет!Разве может, хоть миг единый,быть рядом с вами поэт?Знаю: в дерзкий поход в грядущеене пойдут ожиревшие обыватели.В этом радостном шествиитолько юные и прекрасные,трубадуры зари,бессребреники-правдоискатели,вечные бунтари и мечтатели.АНТОНИО ЖЕДЕАН
Антонио Жедеан (псевдоним; наст. имя — Ромуло де Карвальо; род. в 1906 г.). — Преподаватель физики, автор научно-популярных работ, он опубликовал свой первый поэтический сборник («Вечное движение», 1956) в возрасте пятидесяти лет. За ним последовали «Мир — театр» (1958), «Огненная машина» (1961) и др., принесшие поэту известность. Широта охвата действительности, эмоциональная насыщенность, нескрываемое сочувствие угнетенный сближают А. Жедеана с представителями португальского неореализма.
КАПЛЯ ВОДЫПеревод А. Косс
Когда я плачу,плачу не я.Плачет людская беда,а людская беда была всегда.Слезы — мои,боль — не моя.АЛЫЙ ИРИСПеревод М. Самаева
От севера и до югаВсю землю я пересек.Повсюду зелено море,Свод неба синь и высок.Задумчивые светилаДрожали в ночной воде,И солнце лишь солнцем было,Луною луна — везде.Везде, где я побыл, смелоВзрывали земли неволюЦветы; а то, что болелоВ недрах души и тела,Было обычной болью.Приводит в недоуменьеЛишь боль, что во мне двоится:И скорбь в ней исчезновенья,И радость во всем родиться.МАНУЭЛ ДА ФОНСЕКА
Мануэл да Фонсека (род. в 1911 г.). — Один из основоположников неореалистической поэзии. Как и многих других неореалистов, его интересует преимущественно жизнь крестьянства, он в мельчайших подробностях изображает особенности сельского быта. При этом его творчеству присуща критическая направленность. О жителях провинции Алентежо, родины писателя, повествует его роман «Посеешь ветер…» (1958), сборники рассказов («Новая деревня», 1942; «Огонь и пепел», 1953) и стихи («Роза ветров», 1940; «Равнина», 1941; «Избранные стихотворения», 1958).
ТРАГЕДИЯПеревод М. Самаева
Его отправили в школу, где он научился читать,складывать, вычитать, умножать и делить.С детства он был угрюм и никогда не игралс ровесниками на улице.Потом за прилавком он стал извлекать доходыиз школьных познаний.Размерен, серьезен —ни улыбки, ни ошибки.Умирает отец.(Впрочем, это давно предвидели.)И вот он «сеньор Антонио»(поглядите, такой молоденький и уже сеньор Антонпо…),хозяин лавки, глава семьи.Посолиднел, женился, обзавелся потомством, —короче, все как у всех, кто прибавляет и множит.И когда его старший научился читать, писать и считать,сеньор Антонио стал подводить баланс.Семьдесят лет ему,известен в округе, богат.Чего же больше желать человеку?Поэтомуоднажды, в жаркий июльский денек,он вдруг занемог, прилег,пристойно раскинул руки,сказал: «Я, кажется, умираю…»И действительно умер.От удара.МАРИО ДИОНИЗИОПеревод Инны Тыняновой
Марио Дионизио (род. в 1916 г.). — Новеллист, романист, теоретик неореализма, автор статей о живописи. В своих стихах (сб. «Стихи», 1941; «Требования и ловушки», 1945; «Диссонирующий смех», 1950) он призывает к постижению социальной действительности, к братству, к «встрече всех людей на дорогах мира». В художественной манере М. Дионизио иногда заметно влияние сюрреалистской эстетики.
ШЕПОТОМ…
Давайте шепотом петьгимн часам и мгновеньям, что мертвыми кажутся внешне…О ветер, о свежие листья зеленых гигантов земли моей милой,голос ее сыновей своим шумом приветным покройте!О ветер, вздувающий парус,холодком предрассветным тревожащий крыш черепицы,выстрой покой неприступно-высокийдля песни этой глухой, но сияющей в сумраке ярко.По горам и по долам, в тени густолистой и хвойной,юноша тихо бредет с пустыми руками и полным огня сердцем…О аромат миндаля, виноградника, дуба и моря,унеси звук шагов его к братьям, рассеянным в далях пейзажа!Унеси звук шагов его к пыльным оливковым рощам,к апельсинным деревьям и трубам домов, и рекам,где мирное время поет в вересковых подлесках…Взор устремив за далекие тучи,и подошвы вонзив в кочковатую почву родную,давайте шепотом петь,давайте шепотом петь славуродине нашей за то, что она — живая.ПОЛУСТАНКИ ПОЛНЫ УЕЗЖАЮЩИХ
Полустанки полны уезжающих,ни веселых и ни печальных,только день и ночь ожидающихпоездов дальних.Меж тюками и пледами,под мешками, пакетами —та земля, где они родились когда-то,та земля, где они росли и взрослели,родная, чужая.Сон под бледной луной,и пустые карманы…чей-то мальчик свистит в свой свисток, отвечаяравнинному ветруглиняным голосом гнева.В сумерках лет уходящих,в пыльной тени полустанков—ожиданье.Я ожидаю, ты ожидаешь, они ожидаютпоездов дальних.ГРУЗОВИКИ С ПОТУШЕННЫМИ ФАРАМИ
Грузовики с потушенными фарами —черные в призрачных черных ночах —позади оставляют немые домаи за стеклами черными — черный страх.Позади оставляют окурки, и чад,и книги, разбросанные на полу,и рвущего кипу бумаг старикас немыми слезами в темном углу.Иду по улице с горькой улыбкой, —зачем здесь столько чуждых людей? —Иду вне времени. Тускло и зыбкоза мною стелется свет фонарей.ФЕРНАНДО НАМОРА
Фернандо Намора (род. в 1919 г.). — Долгое время работал врачом. Один из самых крупных писателей современной Португалии, автор многих романов и повестей («Записки из жизни врача», 1949–1963, русский перевод — 1969; «Живущие в подполье», 1972, русский перевод — 1975, и др.). С 1975 г. Фернандо Намора — действительный член Лиссабонской Академии наук (отделение литературы). Жизнь простых людей, их мирный труд, радости и огорчения привлекают поэта не меньше, чем изображение своего внутреннего мира, и потому он порой стремится заглушить в себе лирическое начало, эмоции его проявляются, лишь когда он сочувствует чужому горю или бичует его виновников. В 1959 г. Фернандо Намора объединил свои ранние поэтические произведения «Саргасово море», 1939; «Земля», 1941, и др. в книгу под названием «Холодные рассветы»; в 1969 г. он опубликовал новый сборник стихов — «Маркетинг».
ПОТЕРЯННАЯ ПЕСНЯПеревод С. Гончаренко
Все женщины, которых встретил я,с досадою приходят мне на память —как русло долгожданного ручья,вдруг оказавшееся под песками;и как строка, которая судьбойв чернильнице оставлена без толку…Как горький вкус сигары дорогой,докуренной до середины только;и как газета, желтая давно,попавшаяся под руку некстати…Как слабое, дешевое вино,которое не запятнает скатерть;и как трагический,беззвучный вопль,так никогда и не достигший слуха…Все так же сердце у меня черство,и в жаждущей душе все так же сухо.Известно, в двери счастья — не ломись…Случайны встречи, и случайны лица…И все ж нет-нет мелькнетшальная мысль:а может, этовсе-таки случится?КЛИК ВЕТРАПеревод Инны Тыняновой
Надежда трепещетна плечах дерева.Она здесь на виселицувздернута.Радость стынетна солнце зимнем.Она здесь в изгнаньесослана.Нежность плачетна голом кургане.Она здесь изменойброшена.Кличет ветер в пленном рассвете:согрейся, радость, проснись, надежда.Зачем, ветер, кличешь?Они в темнице.Но стоит людямстать набатом и гневом,и тотчас надежда,и радость, и нежностьответят на зовветра:мы воскресли!ЖОРЖИ ДЕ СЕНАПеревод М. Самаева
Жоржи де Сена (род. в 1919 г.). — Окончил инженерный факультет в университете города Порто, работал инженером в Лиссабоне, в 1959 г. переехал в Бразилию, преподавать в университете Сан-Пауло философию и литературу; с 1965 г. живет в США. Очеркист, драматург, литературный и театральный критик, поэт, переводчик, составитель обширной антологии португальской поэзии. Основные поэтические сборники Жоржи де Сена: «Преследование» (1942), «Корона земли» (1946), «Философский камень» (1950), «Очевидности» (1955), «Верность» (1958), «Метаморфозы» (1963), «Искусство музыки» (1968).
Лапидарная, классическая по форме выражения поэзия Жоржи де Сены, в которой, однако, временами ощущается влияние сюрреализма, проникнута чувством ответственности художника «за то, что мы живем на свете».
На русский язык переводится впервые.
ЗИМНЯЯ ВАРИАЦИЯ
В прохладе ласковой, в прохладе мятной,в которой свет уже разбавлен тьмой,а бледный окоем послезакатныйзатянут золотистой бахромой;отгородясь от суеты сумятнойтакою растворенной тишиной,что тени сердцу более понятны,чем обнаженность вещности земной;я тот далекий образ вызываю,воспоминаньем кровь свою знобя.Любовь, так, значит, ты еще живая?..И в существе моем ютишься где-то,когда на час один осталось света,а сам я — отзвук самого себя…СОНЕТ
Пройди своей дорогой, не мешаятой жизни, что придет вслед за твоей,тогда тебя возвысит жизнь меньшаяи повторит, небытия сильней.Лишь в ней одной восполнятся потеринесбывшихся и пролетевших дней.И каково бы ни было теперь ей,она на завтра будет уповать —не остужай, прости ей легковерье.Дай ей побыть собой и миновать,нетерпеливой, хрупкой, яснолицей,несущей неизбежного печать.В ней время с красотой соединится,чтобы пройти и снова повториться.СОФИЯ ДЕ МЕЛЛО БРЕЙНЕРПеревод И. Чежеговой
София де Мелло Брейнер (род. в 1919 г.). — Изучала классическую филологию в Лиссабонском университете. Сотрудничала в различных отечественных газетах и журналах. Уже первая книга Софии де Мелло Брейнер Андресен «Поэзия», 1944, отличалась полным отсутствием риторики, органичным единством и цельностью гармонически сочетающихся образов, несмотря на то что иногда в ней чувствовалось влияние эстетических принципов сюрреалистов. Следующие книги — «День моря», 1947; «Хорал», 1950; «Новое море», 1958, — пронизаны языческим мировосприятием, ассоциациями с мотивами античной мифологии и в то же время исполнены щемящей тоски, проникнуты ощущением недолговечности всего земного.
Лучшее поэтическое произведение Софии де Мелло Брейнер Андресен — «Книга шестая», 1962, — свидетельствует об изменении творческой манеры, о более широком и объективном отражении жизни в ее конкретных проявлениях; многие стихи поэтессы отмечены острой критической, подчас сатирической направленностью. В 1968 г. вышел в свет том избранной лирики С. де Мелло Брейнер Андресен.
БИОГРАФИЯ
Были близкие, были друзья… Эти умерли, те далеко.А иные о стену эпохи в кровь разбили лицо.Возненавидела я все, что просто, и все, что легко,и себя я ищу в свете дня, вое ветра, игре облаков.РОДИНА
Страна, где камень и ветра, страна,где воздух так прозрачен, свеж и чист,где стены белы, а земля черна;где лица терпеливой тишиныполны: их нищета разрисовалаузором, въевшимся навеки в их чертыпозорнейшим стигматом нищеты;их ветер бьет, и солнце их палит…Но в той стране речь для меня звучитвсегда с такою милой сердцу страстью:весомы и окрашены слова,внушительно и тяжело молчанье,и суть вещей так явственно виднав нагом и ослепительном звучаньеслов:— Ветер, камень, дом, река,рыданье, песня, день, дыханье,даль, корень, дерево, вода, —вот родина моя — там сердце и душа.Мне больно от луны, от моря плачу я,и в каждый день мой вписано изгнанье.ПАПИНИАНО КАРЛОС
Папиниано Карлос (род. в 1920 г.). — Родился в Мозамбике. Живет в Португалии. Учился на инженерном факультете в университете города Порто, долгое время был журналистом, сотрудником наиболее радикальных газет и журналов: «Нотисиас де блокейо» («Вести из окружения»), «Вертиее» («Вершина»), «Сеара нова» («Новые всходы») и др. Опубликовал несколько сборников стихов — «Набросок», 1942; «Новая дорога», 1946; «Мать-земля», 1949; «Леса и ветер», 1952; «Пойдем, ясные духом», 1957; драматическую поэму «Звезда странствует по городу», 1958; книгу рассказов и книгу кровнк. В своей поэзии Папиниано Карлос продолжает и развивает традиция португальского неореализма, обличая царящие в мире наживы несправедливость и угнетение, ратуя за раскрепощение личности, — в частности, ва право африканских народов на самоопределение.
ОСВОБОЖДЕНИЕПеревод Инны Тыняновой
Свобода осталась там,за проволокой колючею,а тело мое, гниющее заживо,а тело мое, изрытое язвами,смотрело слепыми глазами во тьму дремучую.Стражники цвета пепламеня стерегли от света.Но что мне стражники цвета пепла?Язык обрубленныйс трудом повернулсяв губах распухших и черных,когда я крикнул,услышанный всюду,что я СВОБОДЕН!И задрожали от крика этоговсе тираны на свете.Стражники цвета пеплаунесли мое мертвое тело.КАРЛОС ДЕ ОЛИВЕЙРАПеревод А. Наймана
Карлос де Оливейра (род. в 1921 г.). — Родился в Бразилии. Переехав в Португалию, окончил историко-филологический факультет Коимбры. Еще будучи студентом издал в неореалистической серил «Новый кансионейро» первый сборник стихов («Туризм», 1942), а через год роман «Дом на дюнах». В своих стихах Карлос де Оливейра воспевает людей и пейзаж родной земли, с большой силой отображая трагическую судьбу народа (сб. «Бедная мать», 1945; «Потерянный урожай», 1948; «Земля гармонии», 1950).
Карлос де Оливейра обратился к самой древней и плодотворной традиции португальской поэзии — к использованию фольклора, истоки которого восходят к средневековью. Основным жанром стихотворных произведений эн избрал народную частушку — шакару; он обращается и к излюбленной народом редондилье. При этом поэт опирается и на достижения современной ему европейской художественной мысли.
СВОБОДНЫЙ
Чтобы мысль подрубить под корень, нет такого мачете на свете.
Народная песняЧтобы мысль подрубить под кореньнет такого мачете на свете:никому не покорен ветер,никому не покорен.Если смерть погасить сумеетсвет возлюбленный мысли, —значит, жизнь не имеет смысла,смысла жизнь не имеет.Свет любви и мысли из штоленвырвется, глубочайших на свете,потому что он волен, как ветер,потому что он волен.ХВАЛА ЖИЗНИ
О жизнь, ты мать совершенства,прекрасного ты сосуд,в котором и скорби цветут,и брезжит рассвет блаженства.И, смерти твоей под стать,в которой родишься ты снова, —звезды погибнуть готовы,чтоб день мог скорей настать.ЭЖИТО ГОНСАЛВЕС
Эжито Гонсалвес (род. в 1922 г.). — Основатель и директор ряда литературно-общественных журналов радикального направления — «А серпенте» («Змея»), «Нотисиас не блокейо» («Вести из окружения»), возродивших социальную поэзию большой обличительной силы. Стихи Эжито Гонсалвеса привлекают гуманизмом, умением затронуть наиболее серьезные проблемы общественной жизни, сочетанием проникновенного лиризма с язвительной иронией (сб. «Стихи для товарищей по острову», 1950; «Возможное бегство», 1952; «Обезглавленный бродяга», 1957; «Воспоминания о сентябре», 1959, и др.).
ВЕСТИ ИЗ ОКРУЖЕНИЯПеревод М. Квятковской
Я полагаюсь на твою нейтральность,на непреложность красоты твоей, —ты передашь друзьям на континентеизвестья из блокадного кольца.Ты им расскажешь о мученьях наших,о буднях, убеливших наши головы,и передашь ту боль, что контрабандоймы спрятали в твои густые косы.Ты расскажи о ненависти нашей —единственной опоре обороны,единственном укрытии в ночи,в ночи, цветущей голодом и скорбью.Тебя нейтралитет перенесетчерез барьер таможен пограничных,ты пронесешь в планшете фотоснимкии карты, два письма, одну слезу…Ты расскажи, как мы работаем в молчанье,как мы едим молчанье, пьем молчанье,как мы захлебываемся молчаньеми гибнем, пораженные молчаньем.Иди и возвести, как яркий факел,о мире, где мы дышим и живем —о скудном мире, где поэзия убита,где в изобилии один лишь страх.Иди и людям возвести в газетахиль вытрави на стенах кислотоювсе, что увидела и от меня узналаза время от бомбежки до бомбежки.Но ты скажи им — нерушима тайнавысоких наших башен, и на нихпылает огненный цветок и выкликаетсвое сверкающее, праведное имя.Скажи, что в изуродованном городеистерзанные люди не сдаются,и если уменьшаются припасы,то ярость и надежда все растут.ЭУЖЕНИО ДЕ АНДРАДЕПеревод Инны Тыняновой
Эуженио де Андраде (род. в 1923 г.). — Получил образование в Лиссабоне и Коиыбре. Активно сотрудничает в прогрессивных периодических изданиях: «Сеара нова» («Новые всходы»), «Куадернос поэтикос» «Поэтические тетради»), «Вертисе» («Вершина»). В 1946 г. опубликовал в своем ереводе книгу стихов Ф.-Г. Лорки. Эуженио де Андраде стремится сочетать овременные способы художественного выражения (в его творчестве заметно влияние столь разных литературных направлений, как португальский неореализм, испанское барокко, сюрреализм) с вековой традицией отечественной поэзии. В стихах Э. де Андраде часто возникают образы четырех стихий — земли, воды, воздуха и огня, передающих ощущение первозданной полноты жизни. Тонкий психологизм, богатство и точность поэтического языка, постоянные поиски новых изобразительных средств делают Эуженио да Андраде одним из виднейших поэтов Португалии. Основные сборники его стихов: «Руки и плоды», 1948; «Возлюбленные без гроша в кармане», 1950; «Запрещенные слова», 1951; «Сердце дня», 1958; «Море в сентябре», 1961; «Притоки молчания», 1968.
На русский язык переводится впервые.
ПОРТРЕТ
На лице твоем утролучом зажигается ранним,разливаясь по розам прозрачными влажным сияньем.И мелодия черт твоихтак глубока и ясна,словно теплой землею,родящею хлеб, рождена.И в глазах твоих море,и берег, уснувший в тиши.Свежесть листьев и хвои.Надежда моей души!ЗАТЕРЯННЫЕ СЛОВА
На свете есть корабли и лицо твое, что уплывало,прильнув к лицу кораблей, уплывавших вместе с тобой.Стоят, бесцельно качаясь, они у причала,уходят с ветром, приходят с речной волной.На белом песке, где зачинается время,к морю спиною, дитя одиноко бредет.Темнеет. Сомненья нет, опускается темень.Пора уходить или остаться черед?Ночь опускается. Пеплом покрылись больницы.Волны теней разбиваются по углам.Люблю тебя… и сквозь окна струитсяпервый свет, подаренный холмам.Не возвратятся слова, что тебе посылаю,их остановит годов уходящих дым,если одно и вернется — я уже не узнаюлиний, что связаны с именем дорогим.Больно от этой воды, от этого воздуха ночи,больно от этой пустынности черныхкамней и от рук тишины, что удержать хочетдни разбитые жизни моей…А ночь все растет, нагружается тайной.И средь голых, пустынных ее береговперед людьми — горизонт бескрайныйбомбардированных городов.В НАСТОЯЩЕМ НУЖНЫ…
В настоящем нужна любовь.И корабли в ночи.Нужно разрушить несколько слов:«ненависть», «одиночество», «зло»,и многие стоны,и разящие все мечи.Нужно выдумать радость,умножить колосья, приветы,первооткрыть водопады,цветы и рассветы.На плечи падает тишинав свете мутном, почти давящем.В настоящем любовь нужна,нужно выстоять в настоящем.АЛЕШАНДРЕ О’НЕЙЛ
Алешандре О’Нейл (род. в 1924 г.). — Учился в мореходном училище, был торговым служащим, библиотекарем. Входил в первую сюрреалистскую группу португальских поэтов (1947 г.). Однако, разделяя эстетическую программу сюрреализма, Алешандре О’Нейл близок и к старейшей национальной традиции — лирическому сарказму; в его эмоционально насыщенной поэзии родство с отечественной поэтической школой ощущается сильней, чем связь с канонами сюрреализма. Основные сборники стихов: «Время призраков», 1951; «В Датском королевстве», 1958.
ГРЯЗНОЕ ВРЕМЯПеревод М. Самаева
Ненавижу иные дникак оскорбленья на которые не отвечаюопасаясь прикосновенийоставляющих на ладонигнойную жижу миазмовЭти дни не должны выходитьиз чрева застывшего времениподстерегающего нас за стенойЭти дни настают чтобы нас оскорблятьшвырять в нас каменья страха стекляшки лжии медяки смиреньяДни точно окна над лужейотражающей векДни из газет Поездаувозящие недосмотренный сон на работуСон вековойкой-как одетый и еле прокормленныйМолота звон в головеи плюгавая злобная смертькоторая прячется в заводских сиренахи свиститЭти дни проводил я на свалках сновгде грязь подаетсвою руку величьюТам нужду я увидел и поняллишь вместе с людьми и лишь ради нихстоит мечтатьФРАНСИСКО МИГЕЛПеревод Инны Тыняновой
Франсиско Мигел (род. в 1907 г.). — Выходец из крестьянской семьи, всю свою жизнь посвятил борьбе против фашизма. Еще в юности вступил в Коммунистическую партию Португалии, двадцать лет провел в салазаровских застенках. Лишь после героического побега Франсиско Мигеле с товарищами из крепости Кашиас, о котором узнал весь мир, он оказался на свободе. В настоящее время Франсиско Мигел — член ЦК КПП, депутат Учредительного собрания от провинции Бежа.
НЕ ЕЗДИ В АНГОЛУ, СОЛДАТ!
Когда ты проходишь по нашей земле,вослед тебе камни кричат:Останься с семьею в родимом селе,не езди в Анголу, солдат!Ведь жадность затеяла эту войну,кровавый фашистский разврат;ты славой свою не покроешь страну,не езди в Анголу, солдат!Ты раб и трудишься здесь за грош,и хлеба нет для ребят.Зачем за хозяев на смерть идешь?Не езди в Анголу, солдат!И вовсе не землю свою защититьпреступники эти хотят,а цепью потуже тебя окрутить.Не езди в Анголу, солдат!Подумай: с кем встретишься ты в борьбе?Народ Анголы — твой брат.И, к счастью, победа придет не к тебе.Не езди в Анголу, солдат!ГРЯДУЩЕЕ
О, какое счастьеиз темного застенка выйти снова,увидеть солнце, небо в облаках,узнать товарищей, их братское участье,и, взяв их за руки, путем суровымидти, неся грядущее в руках.Какое счастье с высоты холмистойродную даль увидеть пред собой,увидеть тех, чей героичен труд,кто в бой готов идти с душою чистой,кого за то безумцами зовут,тех, кто желает твердою рукоюсвоею новой управлять судьбою.Какое счастье, если в ярком светеподнимется, могуча и тверда,рука, что остановит даже ветери зло разрушит навсегда!ТУРЦИЯ
НАЗЫМ ХИКМЕТ
Назым Хикмет (1902–1963). — Родился в Салониках. Учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока в Москве. После возвращения на родину работал в газетах и киностудиях. В 1938 г. за свои политические убеждения был осужден на двадцать восемь лет тюремного заключения. Под давлением мировой прогрессивной общественности в 1950 г. был освобожден и приехал в СССР.
Назым Хикмет — автор многочисленных поэтических книг: «Песня пьющих солнце» (1928), «385 строк» (1929), «Джоконда и Си Я-у» (1929), «Почему Бенерджи покончил с собой» (1931), «Письма к Таранта Бабу» (1935) и др.
ПОЭТПеревод Д. Багрицкого и Н. Дементьева
Я — поэт.Мой свист, как сталь,вонзает молниив стены домов.Мои глазана двести метров вдальразличают двухсцепившихся жуков.И этим ли глазамсквозь ночи мрак и холодне разглядеть,что мир двуногихнадвое расколот?..Если ты спросишь,из какой я части света,где я жил и что я видал,загляни в мой портфель:тебе ответят на эточерный хлеб — мой обеди книга: Маркс, «Капитал».Я — поэт,понимаю поэзии дело,не развлекаюсь разговорами о лазури.Моя самая любимая газелла —«Анти-Дюринг».Я — поэт,я ронял стихотворные темыбольше, чем капель осень роняла,но, прежде чем запетьмои марксистские поэмы,я должен статьзнатоком «Капитала»…Я — старый волк футбола…Когда форварда Уругвая(еще в начале нашего века)были ордой ребятишек веселых,я на землю бросалсамых тяжелых,самых огромных хавбеков…Я — старый волк футбола.И когда мяч из центранесется в лоб,я его отбиваю:гоп!..И он, пролетая под штангой ворот,попадает в разинутыйот удивленья ротголкипера,влетает в его желудок…Это мой метод защиты.Мы — поэты…Ну…Мы сказали уже об этом.ТОСКАПеревод М. Петровых
Возвратиться к морю хочу.В необъятном зеркале моряОтразиться хочу.Возвратиться к морю хочу.Плывут корабли к черте горизонта, плывут корабли.О, если б печалью моей паруса напрячься могли!Весь день стоять бы на вахте и берег видеть вдали!За это жизни не жаль, и уж если уйти с земли —Я, как луч, прежде чем в глубине исчезнуть,Засветиться в волне хочу.Возвратиться к морю хочу.Возвратиться к морю xo4ytКАСПИЙСКОЕ МОРЕПеревод М. Павловой
Из горизонта в горизонтбежит лиловых волн орда,бежит каспийская вода.И Каспий говорит с пескомветров знакомым языком,он говорит и весь кипит…Кто сказал, черт возьми,что Каспий — озеро, что в нем вода мертва,морская праздная вода,где волн лиловая орда?В Каспийском море друг плывет…Э-э-эй, враг плывет…Волна — гора,челнок — джейран,волна — арык,челнок — ведро.Подлетит челнок,отлетит челнок,упадет с хребтаодного коняи опять взлетитна коня челнок!И туркмен-рыбак,скрестив ноги, сидит, за рулем следит,на башке папаха черным-черна,не папаха, нет, —взял барана он и, вспоров живот, на себя надел…Шерсть барана черна,на бровях она…Подлетит челнок,отлетит челнок,и рыбак в челне, как туркменский божок,скрестив ноги, сидит, за рулем следит,но не думай, что волнам покорен он,он уверен в себе,он — как идол каменный в челноке,как божок, сердит, за рулем сидит,на волну не глядит,в борт челнаволна, расколовшись, стучит…Подлетит челнок,отлетит челнок,упадет с хребтаодного коняи опять взлетитна коня челнок…«Эй, гляди, как вихрь подгоняет челн!Берегись коварства каспийских волн,ты смотри, чтоб ветер не наделал бед!..»Черт с ним, с ветром, — пусть!Нам один закон!Пусть злит ветер орду оголтелых волн —кто на море рожден,в нем погибнет он!Подлетит челнок,отлетит челнок,подлетит челнок…отлетит челн…вверх… вниз… челн…КАК КЕРЕМ[173]Перевод Л. Мартынова
Здесь воздух давит, как свинец.Кричу,кричу,кричу:— Идите! —людямя кричу, —Свинецрасплавитья хочу!—Он говорит:— Зачем кричишь?Себя ты в пепел превратишь!Вот, как Керем,сгоришь, сгоришь!Здесь много бед.Подмоги нет.Оглохлиуши у сердец.Здесь воздух давит, как свинец. —Я говорюв ответ ему:— Пусть, как Керем,сгорю,сгорю!Ведь если я гореть не будуи если ты гореть не будешь,и если мы гореть не будем,так кто же здесьрассеет тьму?Здесь воздух, как земля, тяжел.Здесь воздух давит, как свинец. —Кричу,кричу,кричу,кричу:— Идите! —людям я кричу. —Свинецрасплавитья хочу!ВЕЛИКАН С ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИПеревод Д. Самойлова
Был великан с голубыми глазами,он любил женщину маленького роста.А ей все время в мечтах являлсямаленький дом,где растет под окномцветущая жимолость.Великан любил, как любят великаны,он к большой работетянулся рукамии построить не могей теремок —маленький дом,где растет под окномцветущая жимолость.Был великан с голубыми глазами,он любил женщину маленького роста.А она устала идти с ним рядомдорогой великанов,ей захотелосьотдохнуть в уютном домике с садом.— Прощай! — сказала она голубым глазам.И ее увел состоятельный карликв маленький дом,где растет под окномцветущая жимолость.И великан понимает теперь,что любовь великанане упрятать в маленький дом,где растет под окномцветущая жимолость.* * *
«Самое лучшее море…»Перевод Б. Слуцкого
Самое лучшее море:то, где еще не плавал.Самый лучший ребенок:тот, что еще не вырос.Самые лучшие дни нашей жизни:те, что еще не прожиты.И самое прекрасное из сказанных тебе слов:то, что я еще скажу…ДОН-КИХОТПеревод Д. Самойлова
Рыцарь бессмертной юностиВ пятьдесят расслышал разум, что бьется в груди,И в июльское утро пошел воеватьЗа истину, красоту и добро.Перед ним — мир, полный глупых, зазнавшихся чудищ,Под ним — Росинант, печальный и храбрый.Я знаю, если тебя одолела тоска,Если сердце весит кило и тысячу грамм,Ничего не поделаешь, друг Дон-Кихот, все равноотправишься к ветрякам.Ты прав, Дульцинея прекраснее всех,И ты это крикнешь в лицо торгашам,И тебя швырнут наземь и оттузят,Но, рыцарь нашей жажды, ты непобедим,Ты будешь гореть в своих тяжелых латах,И станет Дульцинея прекраснее во сто крат.ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МЮНЕВВЕРПеревод М. Павловой
Листья и ветки — ало и зелено,милая, нам расставаться не велено.Зеленое — алому, листья — плодам,я больше тебя никому не отдам.ЯПОНСКИЙ РЫБАКЯпонский рыбак был молод и смел,был облаком в море убит рыбак.Его земляк эту песню мне спел.…Был желтый вечер. Зажгли маяк.Поймали рыбу, кто съест — умрет,и кто коснется нас — умрет.Как черный гроб, плывет баркас,кто вступит на баркас — умрет.Поймали рыбу, кто съест — умрет,умрет не сразу, нет, — на немгнить будет мясо день за днем…Поймали рыбу, кто съест — умрет.И кто коснется нас — умрет,коснется наших рук простых,омытых солью волн морских.И кто коснется нас — умрет,умрет не сразу, нет, — на немгнить будет мясо день за днем.И кто коснется нас — умрет.Любовь моя, меня забудь!Как черный гроб, плывет баркас,кто вступит на баркас — умрет,упало облако на нас…Любовь моя, меня забудь!Не обнимай — ношу змею,она вкрадется в грудь твою…Любовь моя, меня забудь!Как черный гроб, плывет баркас,любовь моя, меня забудь!Наш сын родится без отца,гнилей протухшего яйца…Как черный гроб, плывет баркас,качая мертвую траву…О люди! Где вы? Вас зову!Я вас зову!* * *
«Я устал, капитан, и меня ты не жди…»Перевод Д. Самойлова
Я устал, капитан, и меня ты не жди,а в журнал судовой пусть пишет другой.Минареты, чинары и порт впереди.Не со мной приплывешь ты в порт голубой.* * *
«Растет во мне дерево, — вы увидеть его могли бы…»Перевод Д. Самойлова
Растет во мне дерево, — вы увидеть его могли бы, —оно происходит от солнца и к солнцу стремится,качаются его листья, как огненные рыбы,а плоды щебечут, как веселые птицы.На звезду, которая плавает во мне,давно спустились путешественники из ракет,говорящие на языке, что снится во сне,на котором приказа и просьбы нет.Во мне есть белая дорога,муравьи волочат зернышки и палки,по ней праздничных машин проезжает многои не встречаются катафалки.Во мне время стоит, как вода,благоухает, как цветок на груди,а мне наплевать, что сегодня — пятница или среда,что большее позади, а меньшее впереди.ДВЕ ЛЮБВИПеревод А. Ибрагимова
Двух женщин не любят одновременно?Неправда.Такое бывает.В городе измороси ледянойлежу на кровати в гостинице.По потолку надо мнойгрузовиков тяжелейтучи, вижу, ползут.Справа вдаливысится домв сто, может быть, этажей,над ним — золотая игла.По потолку надо мной,вижу, ползут облачка,как баржи — арбузами,солнцем груженные.Взгляд обрати к окну —и запляшут отблески вод на лице.Где я сейчас: на речном берегуили у моря?Рядом, в цветистой росписи,поднос — не пойму, что на нем:клубника ли, черный тут?На лугу ли я, среди нарциссов,в березовой роще заснеженной?Смеются и плачут две женщинына двух языках.Любимые, как вы встретились?Ведь вы незнакомы друг с другом.Где наше свиданье, скажите:на площади Баязита[174],в парке ли Горького?В городе измороси ледянойлежу на кровати в гостинице.Глаза покалывает слегка.Мелодия слышится издалека:вначале — баян, за баяном — ут[175].В сердце, разорванном пополам,по двум городам тоска.Вскочить бы с постелии под дождемна вокзал.— Эй, машинист,отвези меня, брат.— Но куда?БАКУ НОЧЬЮПеревод А. Ибрагимова
Ночью, к беззвездному морю,в кромешную темнотусбегает Баку — золотое пшеничное поле.Стою на горе,зернышки света лицо мое искололи,песне, тихой, как воды Босфора, я вторю.Стою на горе,уплывает, покачиваясь, на плоту,сердце, истерзанное разлукой,опережая воспоминанья, —плывет по беззвездному морюв кромешную темноту.ВМЕСТЕ С ЛЕНИНЫМПеревод Е. Винокурова
Окунаются в жизнь так,как летом в солнечный свет.Зачем я живу? Для чего?Мы хотим получить ответ.Остаться молодым навсегда.Быть молодым,быть молодым, —как будущие года.Красное знамя однона все времена!Голубь белый один.Зеленая земля одна.Из одной песни с Лениным быть,из одной строки, из одной реки,из одного окна.* * *
«Разлука машет железным прутом…»Перевод А. Ибрагимова
Разлука машет железным прутоми меня по лицу по лицуне могу увернутьсяУбегаю разлука за мноймертвой хваткой вцепилась и держитноги мои подсекаютсяРазлука не дни не дорогимостик она между нами протянутыйузкий как волос и острый как нож[176]узкий как волос и острый как ножмостик она даже если мы рядоми тесно сомкнуты наши колениЛИЦА НАШИХ ЖЕНЩИНПеревод А. Ибрагимова
Нет, не Христа родила Мария,Мария не мать Христа,Мария — просто мать,и ребенок, плод ее чрева,просто сын человеческий.Не потому ли во всех своих ликахтак прекрасна Марияи, словно собственный, дорог нам сын Марии?Лица наших женщин — повести наших мук.Наши муки и неудачи — острый плуг,лица женщин, нам дорогих, бороздящий.Радости наши — в женских глазахотблескивают, как зори в озерах.На женских лицах — наши мечты.Хоть отвернись — перед нами стоят любимые,всех ближе к истинной нашей сути,и дальше всех от нее.* * *
«Я утром проснулся, и что-то меня обуяло…»Перевод Д. Самойлова
Я утром проснулся, и что-то меня обуяло,надвинулось и смешалось, как зло и добро, —дерево, глина, стена, стекло, одеялои свет, потускневший, как старое серебро.И пошли на меня — билет трамвайный,и половинка угасшего сна, и прерванная дрема,и вражеская страна,называемая гостиницей привокзальной,и недописанные стихи, и желтая солома.Пошло на меня белолобое время,и память, и дождь, и покинутая тобой простыня,и весть от нас двоих, и нашей разлуки бремя…Я нынче проснулся, и все это надвинулось на меня.АВТОБИОГРАФИЯПеревод Б. Слуцкого
Эта автобиография написана 11 сентября 1961 года в Восточном Берлине.
Родился в 1902Но возвращался туда где родилсявозвращаться не люблюТрех лет от роду в Алеппо состоял внуком пашидевятнадцати лет в Москве студентом Комуниверситетасорока девяти лет снова в Москве гостем ЦК партиии с четырнадцати лет в поэзии состою поэтомОдним знакомы виды травдругим виды рыба мне виды разлукОдни знают наизусть имена звезда я имена расставанийСпал в больших тюрьмах и в больших отеляхОтведал наверно все блюда на светеи знаю вкус голода между прочим и вкус голодовкиМне было тридцать когда меня хотели повесить и не повесилиМне было сорок восемькогда меня хотели наградить премией Мираи я получил эту премиюМне было тридцать шестькогда за полгода я прошел четыре метрапо бетонному полу одиночкиМне было пятьдесят девятькогда за восемнадцать часовя перелетел из Праги в ГавануЛенина не видел живымВ двадцать четвертом стоял в почетном караулеа в шестьдесят первом продолжал ходить к Ленинув мавзолей его книгМеня пытались оторвать от моей партииНе вышлоНизвергались идолы но осколкименя не раздавили1951В море вдвоем с молодым товарищемя шел на смерть1952С разорванным сердцемчетыре месяца лежа на спинея ожидал смертиИспытал безумную ревностьк любимымНе испытывал зависти ни к комудаже к ЧаплинуИногда обманывал женщинникогда друзейПил но не стал пропойцейСвой хлеб слава богузарабатываю только своим горбомВрал потому что стыдился за другоговрал чтобы не обидеть другоговрал иногда и без всякой причиныЕздил в поезде летал на самолетеу большинства человечества для этого нет денегХодил в оперубольшинство человечества не слышало этого словаНо зато с двадцать первого годане ходил в местакуда ходит большинство человечествав мечеть в церковь к знахарям и гадалкамхотя бывало гадал на кофейной гущеПечатаюсь на тридцати — сорока языкахв тридцати — сорока странахв моей Турциипо-турецкипечатать меня запрещеноРаком не болелвпрочем это не обязательноМинистром не будусобственно говоря и не хочетсяНа войне не былв бомбоубежище не спускалсяникогда не бегалот пикирующего самолетаНо зато влюбился шестидесяти лет от родуКороче говоря товарищиесли сегодня я подыхаю как собака от разлукизато я жил как человеки поживу ещеи кто знаетчто переживучто испытаюПОД ДОЖДЕМПеревод М. Петровых
Под дождем по московскому тротуару, колышасьна тонких зеленых ногах, идет весна, —теснимая каменными домами, машинами и пешеходами.Сегодня с утра плохой оказалась моя кардиограмма.Минута, которую ждут, когда б ни настала, —нежданною будет она,придет одиноко и не вернеттого, что уже миновало.Первым концертом Чайковского звучит под дождем тишина.Без меня ты по лестнице всходишь устало.На балконе верхнего этажа гвоздика в стакане стоит одна.Под дождем по московскому тротуару, колышасьна тонких зеленых ногах, идет весна.Возле меня ты сидишь и, не видя меня, улыбаешьсягрусти, туманящейся вдали.Вёсны тебя от меня куда-то уже увели.И однажды, быть может, ты не вернешься, —под дождем затеряешься где-то,и вот уже не видна.* * *
«— Поспеши ко мне, — велела…»Перевод А. Ибрагимова
— Поспеши ко мне, — велела.— Посмеши меня, — велела.— Полюби меня, — велела.— Погуби себя, — велела.Поспешил.Посмешил.Полюбил.Погубил.* * *
«Я — коммунист…»Перевод Б. Слуцкого
Я — коммунист.Каждый вершок во мне — страсть.Страсть: увидеть, обдумать, понять.Страсть: свет, бегущий через миры.Страсть: перебросить качели со звезды на звезду.Страсть: обливаясь потом, выплавить сталь.Я — коммунист.Каждый вершок во мне — страсть.ОРХАН ВЕЛИПеревод А. Ибрагимова
Орхан Вели (1914–1950). — Родился в Стамбуле. Окончил анкарский лицей. Несколько лет посещал факультет философии университета. Затем работал в отделе переводов министерства просвещения Турции.
Орхан Вели — автор сборников «Чудак» (1941), «То, от чего я не могу отказаться» (1945) и др.
КРУТОЙ ПОДЪЕМ
Каждый вечер, каждый вечер одно и то же.Выходим из фабрики — и в гору.Будь на том светеДорога хоть чуть положе, —Смерть не такая уж и страшная штука.ГРУСТЬ
На любимых людейИногда и таил бы досаду,Да любовь научилаРастворять все обидыВ печали.ПО ВОЗРАСТАЮЩЕЙ СТЕПЕНИ
Люблю красивых женщин,Люблю фабричных работниц,Красивых фабричных работницЛюблю еще горячей.РАННИМ УТРОМ
Ветвистым деревцем пятерниОзерко притеню,Взгляд подниму к тучам:Гремя колокольцами, как верблюды, ониМчатся наперерезДню.ПРОДАВЕЦ ПТИЦ
Эй, продавец птиц!Птиц нам не надо — только мигни,Целую стаю наловят мальчишки.Лучше продай нам облачкоЗа горсть мелочишки.СЛАВА БОГУ
Слава богу, дома я не один:Туфелек слышится легкий постук,Тихие вздохи колышут воздух.Слава богу, я не один.МОЯ ТЕНЬ
Опостылела — просто спасу нет!Вечно путается под ногами.Хоть немного пожить бы врозь,Каждый — Сам по себе.ГЛАЗА МОИ
Где же, где глаза мои?Кто их мог украсть?Не шайтан ли их — в плетенку,И на рынок потихонькуШасть?Где же, где глаза мои?НАМОГИЛЬНАЯ НАДПИСЬ I
Перестрадал бедняга немало;Худшие муки — из-за мозолей.Даже собственная некрасивостьНе угнетала его так сильно.Пока ботинки не терли ног,Не поминал он Аллахова имени.Был грешен, конечно, но в меру.Мир Сулейману-эфенди.НАМОГИЛЬНАЯ НАДПИСЬ II
Так вопрос перед ним не стоял:Быть или не быть.Однажды вечером лег —И не проснулся.Тело обмыли и после намазаОпустили в могилу.Заимодавцам придетсяПростить все долги почившему.Сам же он никомуНе мог ссудить ни куруша.НАМОГИЛЬНАЯ НАДПИСЬ III
Винтовку снесли на склад,Обноски отдали другому.Ни крошки хлеба — в его котомке,Стерлись губ отпечатки с фляги.Подхватил и унесНабежавший ветер:Даже имени не уцелело, —Сохранилось только двустишье,Нацарапанное над плитой:«Нестерпимы мученья разлуки,Лучше смерть нам пошли,Всеблагой!»СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ СТАМБУЛУ
АПРЕЛЬ
Ты влюблен, ты не в силахПисать стихи.Стынет капелька на пере.Но и как не писать?Ведь апрель на дворе.ЖЕЛАНИЯ И ПАМЯТЬ
Желать — одно,А вспоминать — другое.Как жить, скажите,В городе бессолнечном?БУКАШКИ
Не раздумывай,Захоти — да и все.С букашек бери пример.ПРИГЛАШЕНИЕ
Жду.Приезжай же в такую погоду,Чтоб и не вспомнилось о возвращенье.МОИ КОРАБЛИ
Лишь распахну букварь —Парусные кораблиПлывут в чужедальные страны,Плывут, в карандашных набросках,Под алыми вымпелами.Бумажное море, бурли!Девичья Башня[177]В моем букваре, —И корабли.ЭТИ ДИВНЫЕ ДНИ
Доконали меня эти дивные дни.Вот в такую погодкуЯ службу оставил в конторе,И куренье мне стало в охотку;В такую погодкуПолюбил я, блуждал сам не своп,Хлеб домой приносить забывалИ острее бывалМой недуг стиховой.Доконали меня эти дивные дни.ПРАЗДНИК
Получен весь хлеб по карточке,Уголь выбран по всем талонам.Обезденежил ты? Ну и что же?До завтра, считай, уже дожил,А там что пошлет Аллах:Авось не оставит в беде.Крепись, мое сумасбродное сердце!ПАРОВОЗНЫЙ ГУДОК
Нет в этом городе у меняНи зазнобы, ни просто знакомых.Я один.Суетня, толчея.Только заслышу гудок паровозный,Сразу из глаз —Два ручья.ДАРОМ
Жизнь нам дается даром.Как не ценить даровщины?Даром — небо и тучи,Даром — холмы и лощины.Дождь и распутица — даром.Даром — дымки выхлопные,Даром — узоры лепныеНад входами в кинотеатрыИ вывески над тротуаром.Вот брынза и хлеб — за денежки;Даром — вода натощак.Свобода — ценой головы;Рабство бесплатно, за так.Жизнь нам дается даром.РАДИ ОТЧИЗНЫ
Чего не сделаешь ради отчизны!Кто жизнь отдает, кто — другим в назиданье —Речь произносит на заседанье.ДЫРЯВЫЕ СТИХИ
Кафтан твой дыряв, и минтан[178] твой дыряв.Карман твой дыряв, и пола, и рукав.Совсем прохудился ты, брат,В решето превратился ты, брат.СТИХИ О БЕЗДЕНЕЖЬЕ
Мимо провозят айву из Стамбула, мимо везут гранаты.Любимая нежно ко мне прильнула, глаза ее — словно агаты,Глаза ее плутоваты,А карманы мои пустоваты.Заимодавцы ломятся в двери: денежки им подавай.Вай, вай!Дела мои плоховаты.ФАЗЫЛ ХЮСНЮ ДАГЛАРДЖАПеревод М. Ваксмахера
Фазыл Хюсню Дагларджа. — Родился в 1914 г. в Стамбуле. Окончил военное училище. Служил в турецкой армии. В 1950 г. вышел в отставку. Работал в министерстве труда. В 1960 г. открыл книжный магазин, владельцем которого является и по сей день.
Первый свой сборник — «Мир, начертанный в воздухе» — Фазыл Хюсню выпустил в 1935 г. С того времени вышло более сорока его поэтических сборников, среди них «Ребенок и бог» (1940), «Муравей из Сиваса» (1951), «Асу» (1955), «Хайди» (1969) и др.
В 1947 г. Дагларджа был удостоен золотого венка на ежегодном поэтическом фестивале в югославском городе Струге.
МУРАВЕЙ ИЗ СИВАСА[179]
Струился бурныйКызылырмак,А под столбом телеграфнымСпокойный, как время,Шел муравейИз Сиваса.На том берегу рекиГромко ржалиГнедые кони.Муравей их песенНе слышал,Не знал, куда они скачут.Шорох его спокойных шаговБыл слышенТравам.Долгой дорогой голодаШел по землеМуравей из Сиваса.Он шагал уверенным шагом, и было ясно,Что знакомы емуДолины, горы и воды.Он покинул других муравьев.К другим муравьямШагал он.Неутомим, усерден и работящ,Он был такой же, как муравьиВ Африке, в Китае, в Париже.По черной землеШел муравей,От причуд судьбы независим.Не ведал ни дум,Ни судебных тяжб,Но бессонницу все же ведал.По черной землеЗа пшеничным зерномШел муравей из Сиваса.ПРИНАДЛЕЖАЩЕЕ НАМ
Угасает еще один деньБорьбы и работы,Наши руки в грязи,Гудят от усталости ноги,Мы собираемся на чердаке —Ахмед, Мехмед, Мустафа, Али,И где-то вдали затухаютОтголоски дневной суматохи,И словно и не было вовсеНи хозяина,Ни объявлений в газете,Ни Фатьмы, ни Айше, —Все уходит куда-то,И нашими безраздельноСтановятсяХлеб и ночь.РОЖДЕНИЕ
Рождает — сейчас или завтра, —В дыхании пальмовых листьев,Рождает в высоких муках,В великое времяНочи,Гор, камнейИ потоков,Травы, и огня,И ветра,Рождает в лесах африканских —Человек чернокожий рождаетЧерную плоть живую,И в ладонях ее горячихРасправляет крыльяСвобода.НА СТРАЖЕ
Что все мы братья, все мы братья,Что все мы первенцы Земли,Мы проглядели,Прозевали,Мы мимо истины прошли.Что все мы братья, все мы братьяИ хлебом вскормлены одним,Об этом намШептали травы,Но не поверили мы им.Что все мы братья, все мы братья,У всех у нас одна звезда,Мы до сих порНе понимаем,Хоть смотрим в небо иногда.БЕЗРАБОТНЫЙ
«Уж такая судьба у меня», — говорилТот, кто под небом открытым жил,И работы три года уже не имел,И хлеб во сне только ел.От голода злого он мучился так,Что собственный съел кулак.Легкий ветерок прохладу принес,Прохладе собака подставила нос,Но голода людей, к сожаленью, покаУтолять не умеет рука ветерка.А он так мучительно есть хотел,Что губы свои он съел.В ужасе вздрогнула ночь сама,И безработного скрыла тьма,И ни люди, ни звери, ни даже АллахНе видали, как корчился он в кустах.А он так яростно жить хотел,Что свое он дыханье съел.ЦВЕТОК
За окнами ночь густела,Я был одинок, одинок,А в темноте раскрывалсяСна моего цветок.Он раскрывался медленно,Он спящим цветком казался,Он далеких воспоминанийЛепестками касался.Казалось, он рос без прошлогоИ был от меня далек,Но к будущему тянулсяТоненький стебелек.Теперь он, должно быть, раскрылсяИли, может быть, спит, как ты,И ночь над ним раскрываетЦветок темноты.В ДЕНЬ СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЯ
В день светопреставления спросят меня:«Почему ты самым первым пришел?»А я отвечу: «Я очень спешил,Я надеялся увидеть ее».В день светопреставления спросят меня:«Почему в мозолях руки твои?»А я отвечу: «Потому что для нееЯ огромные песни слагал».В день светопреставления спросят меня:«Почему твое сердце в крови?»А я отвечу: «Наверно, потому,Что все еще люблю ее».В день светопреставления спросят меня:«Ты глаза свои куда девал?»А я отвечу: «Мы расстались с ней,И глаза мои остались у нее».ТЯЖЕСТЬ
Вы долгую жизнь проживете,Если не понимаете,О чем говорят горы,О чем с темнотою шепчутся звезды,О чем на рассвете толкуют птицы,Если не любитеЗемлю, скалы и реки,Ночи, дни, вечераИ мысли,Если не улыбаетесьОблаку, морю, лесу…Вы долгую жизнь проживете.ОКТАЙ РИФАТПеревод А. Ибрагимова
Октай Рифат. — Родился в 1914 г., в семье губернатора Трабзона. Окончил анкарский лицей. Учился на юридическом факультете Анкарского университета, затем на факультете политических знаний Парижского университета. По возвращении на родину работал в департаменте печати. Занимается адвокатской деятельностью.
Октай Рифат — один из основоположников новой поэзии. Он автор книг: «Стихи о нашей жизни и смерти, о любви и бродяжничестве» (1945), «Есть руки у свободы» (1966), «Стихотворения» (1969), «Новые стихотворения» (1973) и др.
БЛАГОДАРНОСТЬ
Спасибо вам,Мое пальто, ботинки,Порхающие на ветру снежинки.Тебе спасибо, день,В слепящей белой мгле.Я счастлив, что ступаю по земле,Но радуюсь и небу над полями,И звездам, неизвестных мне названий,И вам, вода и пламя.ЛАСТОЧКА
Увижу столб телеграфный,Тотчас о ласточке вспомню,И душа порывается в странствие;А ведь некогда ласточкаНаводила на мысли о доме.ЦВЕТЫ
На подоконнике моем — домашний сад:Цветы, омытые голубизной, стоят.И вижу: с зонтиком цветастым на мой зовПрекраснейшая изо всех цветовСпешит ко мне сквозь летний зной и чад.Не вспоминать, не думать ни о ком!Но вновь и вновь спирает горло ком.КАРАВАН
Есть у всех у нас рот и нос,Есть у всех голова на плечах.Всем нам ясно, как божий день,Где правда, где ложь в речах.Караван все в пути и пути.Наши баи — верхом, мы пешком.Отощали мы, сил нет идти,Кто завшивел, кто стал плешаком.Ах, родные края широки,Ах, родные края велики.Бродят жирные овцы по нимИ откормленные телки.Мы народ трудовой, землячок,Но едим не инжир с молоком,Черствый хлеб мы едим, да такой,Что его не разбить и киркой.Нет, как видно, счастливой нам доли,На ладонях — мозоли, мозоли.Друг, скажи, отчего, отчегоВсе нутро изнывает от боли.«Чтоб вы сдохли! — бормочет шайтан. —Для чего вам и жить, окаянным?»Отвяжись ты, проклятый смутьян!Жизнь — какая ни есть — дорога нам.ВЕРА В СВОБОДУ
Вера в свободу, меня согрей.Согрей меня в эту ночь ледяную.Одеяло все в дырах, сбилась подстилка.А на улице — мрак,А на улице — ветер,Гнет и насилье,Убийство и ссылка.Вера в свободу, придвинься ближе.Согрей меня в эту ночь ледяную.В своих объятьях меня согрей.Прижмись ногами к ногам вплотную,Своим покрывалом окутай скорей.Вера в свободу,Вера в свободу,Согрей меня в эту ночь ледяную.ГОЛУБЕЦ
Вы уверяете, что этот голубецНафарширован сплошьСвободой, равенством и братством.Кто вам поверит?Разве что глупец.В нем — только ложь!УЛИЧНЫЕ ТОРГОВЦЫ
Разносчики, звонкие, как соловьи,Войдите. Распахнуты двери мои.С корзинами вашими, где помидоры,Где яблоки, где виноград и гранат,Внесите и солнце. Видеть я радЗа вашими спинами синие горы.А ты, мальчуган, продавец новостей, —Любитель проказ и веселых затей, —Ты, гордо украсясь мальвовой веткой,На велосипеде шайтаном летишь.Верни мне ушедшее детство, малышВ дырявых ботинках и с черной каскеткой.Лишь ночью, когда в голубеющий жгутСовьется дымок над трубою, — уйдутМолочник, на чьем ишаке терпеливомКаталась весь день, гомоня, детвора,И бубличник, — чтоб возвратиться с утра!Удачи Халил Ибрагим ниспошли вам!НА МОЕЙ ОСИ
Вы на моей оси вращаетесь — не мир.Одно мое лицо — ваш день, другое — ночь.НОЧИ И ДНИ
Ночи — при лампе, а дни — на рыбацкой вышкеИли с сетями; от близости моряЗаголубели глаза.ЦИРКАЧ
Ты стоишь на пороге. На дереве кот затаился.Облако стынет на крыше. Зеленое, с прожелтью,Небо купается в море. Пора начинать!Враскачку выходят мои слоны цирковые,Волки — под ними, местами меняются рыбыС оленями. Я урезаю свой день. ПолумесяцемУвенчан огромный, в серебряных блестках, шатер.Раскачиваясь на трапеции алых лучей,Внезапно взвиваюсь под купол и — легкий листок —На запад переношусь — и опять на восток.Сгущайся же, тьма, все плотней и плотнее сгущайся,Близкий восход возвещая.РАЗОЧАРОВАНИЕ
Если вкус потерял ко всему, словно болен,Если каждый кусок застревает в горле,Если слезы как ливень, и по мелочамРаздражаюсь, обидчивый, мнительный, нервный, —Если вдруг я темнею в досаде и гневе, —Если даже на море смотрю безразлично, —Это ты виновато, прогнившее общество, — тыС мрачным лицом палача.ПЕРВОЕ ОБЛАКО
Первое облако выплеснулось из тьмы,Тень уронило — светлее, чем солнце, — на стол.Только что синий — зарделся небесный простор.Кто это брызнул гранатовой кровью на стол?Пламя любви, пережившей разлуку и годы,Лица нам всем опаляло. Пахнуло прохладой,Розы осыпались лепестками на стол.Вспыхнула лампа. Гореть ей всю ночь, до рассвета.Верную дружбу мы выложили на стол.ЯБЛОКО
Я в этом городе самый приметный.Безбожник, чье имя у всех на устах.Живу, как на старой картине, поблекший.День мой расставил силки за окном.Богатый улов попадает в них:Женщины, дети, хромцы-попрошайки,Кошки и птичьи трескучие стайки,Немного листвы и немного света.Смотришь — и в памяти четкий оттиск.А вот и нежданный гость примахал,Яблоко ест, нахал.ГОРОЖАНИН И КРЕСТЬЯНИН
Вижу: сидит погруженный в раздумье.Глаза — как у раненой лани. ЩебечутЛасточки на проводах. Облака.Убаюкивают колыханием соннымКупы миндальных деревьев под солнцем.Всем он готов поделиться, крестьянин:Любовью и сыром соленым из торбы.Легкий толчок — распахнулась калитка.За нею, по склону, сады и беседки.Сбил три инжира я длинной камышиной.Упали и лопнули: алая кровьС крошкой табачной смешалась — и кофе.Козьей тропинкой, туманной и тесной,Следом за песней, взбираемся в горы,К людским поселеньям. Небо все ближе,В воздухе — запах раздавленных трав.ГОЛУБЬ
Внезапно, будто вспугнутый котом,Из-под карниза вылетает голубь;Он вьется в вышине — за кругом круг.А мы, с рогаткой старой наготове,Полуохотники-полудобыча,В засаде притаились — и ни звука.Пушинками струится с неба радость.Но времени колеса повернулись —И вот уже наш сад въезжает в вечер,А солнце лижет красным языкомПоджатые в полете лапки птицы.ФИНЛЯНДИЯ
ЭЙНО ЛЕЙНО
Эйно Лейно (Армас Эйно Леопольд Леннбом, 1878–1926). — Поэт, прозаик, драматург, переводчик. Стихотворения Эйно Лейно отличает невиданное до него в поэзии Финляндии богатство размеров, легкость, с которой он пользовался финским языком для выражения самых разнообразных чувств и состояний души, музыкальность, широта тем.
Основные сборники стихов: «Мартовские песни» (1895), «Сто и одна песня» (1898), «Священная весна» (1901) и др. Автор нескольких романов, повестей и рассказов, а также нескольких серий пьес, в том числе — пьесы на сюжет «Калевалы». Перевел на финский язык «Божественную Комедию» Данте, «Сида» Корнеля, «Федру» Расина, «Жертвопесни» и «Садовника» Тагора, произведения Гете, Шиллера, Гейне, А. Франса и др. На русском языке издана книга Эйно Лейно «Избранное» (1959), куда вошли стихи и пьесы.
СЕРДЦЕПеревод с финского В. Брюсова
1
«Сердце! Что пилишь?Или четыреПилишь доски?Будет меж нимиСладостно мне почивать!»«Режу железо,Цепи ломаю,Чтобы твой дух,Волен, вознесся,Волен — несчастный твой дух!»2
«Сердце! Что шепчешь?Или о дивнойК солнцу тропе,Той, над горами,К звездам далеких небес?»«Песню пою яПропастей мрачных,Смерти и мук,Мук несказанных,Песню о счастии гордых!»ЭДИТ СЁДЕРГРАНПеревод со шведского И. Бочкаревой
Эдит Сёдергран (1892–1923). — Родилась в Петербурге; ее ранние стихи отмечены влиянием Гейне, а также К. Бальмонта и И. Северянина, позднее — Вильхельма Экелунда и немецких экспрессионистов. В свою очередь, личность Сёдергран и ее творчество уже в конце 1910-х годов оказали сильное влияние на современных ей финских поэтов, в том числе — на Эльмера Диктониуса. Ее поиски в области свободного стиха создали предпосылки для развития новой поэтики в Финляндии в 20-х годах, а с 30-х годов ее стихи играют важную роль в формировании новой поэзии Швеции.
СЕВЕРНАЯ ВЕС НА
Воздушные замки растаяли, как снега.Грезы мои ушли, как вешние воды.Ничего не осталось из того, что люблю —только синее небо и редкие бледные звезды.Тихо шевелится ветер в деревьях.Пустота отдыхает. Вода не слышна.Ель вековая не спит, и грезится ели —белое облако поцеловала она.ДВЕ ДОРОГИ
Не ходи больше старой своей дорогой,там грязно;проходят мужчины, они говорят об удаче,глаза у них ненасытны,а дальше на этой дороге лежит мертвая женщина,и стервятники рвут на куски ее тело.Ты ведь уже нашел другую дорогу,там чисто;проходят женщины в черном, они говорят о страданье,и одинокий ребенок играет цветами мака,а дальше на этой дороге бледный святойпопирает ногой побежденного им дракона.НИЧЕГО НЕТ
Оставь, малыш, этого нет на свете,повсюду бегущие рельсы, дымы, леса.Где-нибудь в дальних странахнебо синей и на каменных стенах — розы,или пальмы, а ветер теплей, чем у нас.Ну и что?Все равно ничего нет, кроме заснеженных елей.Все равно ничего нельзя целовать от горячего сердца,вот почему сердца остывают с годами.Но ты мне ответил, малыш, что кровь у тебя пылает,что смерть — лучше бесцветной жизни.Смерть? А ты знаешь ее тошнотворный запах?Знаешь, что смерть от своей руки — стократ тошнотворней?Пока ты живешь, сумей полюбить ползучие дни болезнии жгучие годы жажды —они мгновении, как цветенье пустыни.ЦЫГАНКА
Я цыганка, чужачка, я неизвестно откуда,в темных руках принесла я карты и тайны.Тянется день за днем, однообразно, пестро.Упрямо смотрю я в лица людей:знают они, что карты мои обжигают?Знают они, что фигуры на картах — живые?Знают они, что каждую карту мечет судьба?Знают они, что у каждой карты, которая падает из моих рук, —вереница значений, уходящая в бесконечность?Никто не знает, что эти руки исступленно чего-то ищут.Никто не знает, что эти руки давным-давно ниспосланы в мир.Что эти руки знают на ощупь каждую вещь на земле,но и во сне они тянутся, чтобы схватить.Других таких рук нет на свете.Эти странные хищные руки,сильные, в кольцах, —я их прячу под красным платком из упрямства или от скуки.Эти темные очи глядят в бесконечной тоске.Эти красные губы горят в негасимом огне.Эти праздные руки вершат свое дело,когда отблески зарева освещают черную ночь.ДЕРЕВЬЯ МОЕГО ДЕТСТВА
Деревья моего детства стоят высоко над травойи головами качают: «Что с тобой сталось!»Стволы как упреки: «Тебе здесь не место!Ты ведь была ребенком и должна знать все,а не можешь справиться с пеленами болезни[180].Ты — человек, чужой и враждебный.А ребенком ты говорила с нами,и мудрыми были твои глаза.Мы откроем тебе тайну твоей жизни.Ключ ко всем тайнам — в малиннике на пригорке.Будем хлестать тебя, сонную, по лбу —очнись, полумертвая, хватит спать».ЭЛЬМЕР ДИКТОНИУС
Эльмер Диктониус (1896–1961). — Поэт, прозаик, переводчик, критик. Писал на шведском и финском языках. Один из создателей пролетарской поэзии в скандинавской литературе. На формирование идейных взглядов Диктониуса большое влияние оказала его дружба с Отто Куусиненом.
Поэтические сборники Диктониуса: «Мое стихотворение» (1921), «Колючее пламя» (1924), «Каменный уголь» (эту книгу отказались издавать в Финляндии, и она вышла в коммунистическом издательстве в Швеции в 1927 г.), «Трава и гранит» (1936), «Ноябрьская весна» (1951) и др. Диктониус перевел на шведский язык произведения финских классиков Алексиса Киви и Эйно Лейно. На русском языке был издан в СССР сборник стихотворений Диктониуса «Колючее пламя» (1969), опубликовано несколько рассказов.
ПРЕДЧУВСТВИЕПеревод со шведского О. Чухонцева
В глубинах мозга зреет семя,высасывая жизни суть,и я уйду в последний путь,принявши смерть, как воскресенье.Я знаю — ни один цветокне встанет над моей могилой,лишь снег падет, да ветер стылый,но и под снегом бродит сок!ХИТРОУМНЫЕПеревод со шведского Л. Тоома
В больших городах живут хитроумные люди.Они мостят мостовые бетоном,чтоб не могли пролетариивозводить из торцов баррикады.Они продают билеты в метропо такой высокой цене, чтоб рабочимбыло не по карманудобираться до арсеналов,до которых пешком не дойти.В центре они разбилибульвары такой ширины,чтобы в ряд умещалось двадцать орудий.Радуйся, пролетарий! Твои городаприбрали к рукам хитроумные люди.НАШ ПРОВИАНТПеревод со шведского Юнны Мориц
Сколько нас? Горстка? Две?Но, видимо, больше, чем надо,если мы до истерик ссоримся и никак не столкуемся,кто какие наденет калошив тот назначенный час, когдамы пойдем по скользкой тропе в небесное царствие.Будто в таком путинужнее всего калоши?Ведь придется идти босиком,сбивая подошвы в кровь.Иначеникак не дойти.Босые ноги, ясная голова, четкая цель —и сердце свое не забудь под жилетом:вот наш единственный транспорти наш провиант.ВОРОТАПеревод со шведского И. Бочкаревой
Стары и серыворота вечности.Стоят на торной дороге.Заросли бурьяном.Море ржи,васильковые брызги.А выше идут облака —наверное,в дальние страны.И люди здесь не нужны.КАТРИ ВАЛА
Катри Вала (1901–1944). — Своим творчеством Катри Вала дала толчок возникновению нового течения в финской поэзии, главные черты которого — открыто демократическая направленность и жизнеутверждающее начало. Катри Вала была одним из основателей Общества финско-советской дружбы; активно боролась против фашизма и милитаризма.
Сборники стихов Катри Вала: «Далекий сад» (1924), «Синяя дверь» (1926), «На причале земли» (1930), «Возвращение» (1934), «Горит дерево гнезд» (1942). На русском языке издана книга избранной лирики Катри Вала «Далекий сад» (1966).
ПЕРВЫЙ СНЕГПеревод с финского Новеллы Матвеевой
Я забыла о белизне,глядя на густые краски осени,и однажды утром белизнарасстелилась передо мной.Я остановилась, удивленная:на моей щеке снежинкиласково распалисьв прохладный запах.И покой белизны, как напиток,утолил мою жажду.Будто бы творец, листая книгу жизни,закрыл осеннюю страницу,написанную золотом и кровью,и открыл другую, новую страницу:белую равнину.Чтобы зимнее солнцебледными лучаминаписало на ней прохладные песни:песни,подобные снежинкам.РАЗРЫВПеревод с финского Юнны Мориц
Мы решили забыть о своей любвии решили врозь по земле скитаться,не вспоминая имен друг друга.Какое безумие в этом, боже!Разве рубец от сорванной веткиможет исчезнуть потом бесследно!Громко смеясь поблекшими ртами,мы разорвали красную лилиюи растоптали горящий цветок.Но красная лилия умирать не хотела.Было страшно смотреть на ее усилия.Пламенея, дрожала она под ногами,и поднимался растерзанный стебель,как вопли немого о помощи неба.И свежий снег покраснел от пролитой крови,и деревья окутал кровавый туман.В красном тумане мы взгляды скрестили,это были взгляды убийц,и мы отвернулись одновременно —были ужасны наши глаза.БОГ И ЯПеревод с финского Новеллы Матвеевой
Я целый день листала две большие книгио бабочках, цветах, о золотых жуках…Я читала, затаив дыханье,и когда на миг очнулась, —увидела, как ты, создатель,через мое плечо заглядываешь в книгу.И вдругя тебя полюбила.Наверно, ты был еще молод,когда все это создал…Как счастлив ты был,когда,сверкая алмазамии крупинками золота,все этовыпархивало из твоих искусных пальцев!Как много создал ты красивых безделушек!…Потом ты создал человека,а человек придумал много зол:различных партий, армий…Как это надоело!О, если бы ты все еще был молод!И, только что создав цветы и мотыльков,подошел ко мне, таинственно сияя,и взял бы меня за руку, как старший брат — сестру,и повел бы меня смотретьтвои творенья!Я глядела бы во все глаза.А ты —ты был бы чуточку польщен.Я листаю две большие книги,а ты, создатель,глядишь откуда-то издалекаи печально улыбаешься, вспоминая время,когда еще был ты молод.НОЧНОЕ НЕБОПеревод с финского Новеллы Матвеевой
Синее поле небесбурями вспахано,звездным овсом серебристымзасеяно —зябким и редкимзвездным овсом…Ктожнецом назовется?Кто возьмется за лунный серп?ФРАНЦИЯ
СЕН-ПОЛЬ РУ
Сен-Поль Ру (псевдоним; наст. имя — Поль-Пьер Ру; 1861–1940). — С начала 80-х годов участвовал в изданиях символистов, но, в отличив от них, проявлял интерес к современности, к общественному и техническому прогрессу. Автор поэмы «Лазарь» (1886), сборников «Козел отпущения» (1889), «Святилище странника» (в трех частях — 1893, 1904, 1907), «Древности» (1908) и яр. Творчество Сен-Поля Ру послужило связующим звеном между прогрессивными устремлениями позднего символизма и передовой поэзией XX в. В 1940 г. гитлеровцы ворвались в дом поэта в Бретани, тяжело ранили его дочь, уничтожили все его поздние произведения; через несколько дней Сен-Поль Ру умер. Трагическая смерть престарелого поэта в результате фашистского вандализма послужила одним из толчков к консолидации литературы Сопротивления во Франции.
НАДГРОБНОЕ СЛОВО ПОЭТАМПеревод В. Козового
Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Не торопитесь, ибо этот гроб не то что прочие, где коченеет прах, спеленатой покоящийся глыбой: в нем заколочено сокровище, навечно укрытое жемчужными крылами, какие пламенеют среди ночи на нежно-млечных ангельских плечах.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Не торопитесь, ибо он наполнен, этот короб, стозвучным хором внятногосодружества вещей: гирлянды, пчелы, ароматы, цикады, гнезда, плоды, шипы,сердца, колосья, гроздья, когти, клекот, чешуя, химеры, сфинкс, уборы, зеркала,амфоры, чаши, кольца, трели, тирс, аккорды, бубенцы, колокола и колокольцы,павлиний крик, ветрило, посох и ярмо, сума и диадема, ферула, цепь Е стрелы, мечи крест, ошейник, змеи, траур, молния и щит, улитка, урна и трофеи, сандалии,котурны, паруса, зарница, лавры, пальма, радуга, роса, улыбка, слезы, солнце,птицы, поцелуи, — и все это так зыбко, что — лишь одно неверное движенье, — истаятьможет или же разбиться.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Не торопитесь, ибо, как ни мало оно — по росту человека, — это вместилище смоглопод покрывалом собрать бесчисленные сонмы и в тишине бездонной сочетало, бытьможет, больше образов и лиц, чем храм, арена, форум и дворец; не всколыхнитесимвол их нетленный, дабы не потревожить покой вселенной.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Не торопитесь, ибо, апостол света, был он Прекрасной верным паладином, которойон служил, не внемля ни наветам, ни ропотам ослиным и глумливым; и вы отравитеЕдиной душу горьким зельем, коль слишком торопливо уложите ее возлюбленного вземлю.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Не торопитесь, ибо он был исполнен, братья, не только наших доблестей, но такжеи пороков; и в этом тлене суждено нести вам все ступени человеческой природы —до высшей и последней, где, столкнув два этих антипода, он высек, гений, искрутой звезды, что рано или поздно, нас вывести должна к победе и плоды ее златитуже за дымкой горизонта.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Не торопитесь, ибо он был, поэт, возможно, божеством, и мы соприкасались с ним,его жезла не замечая; он расточал у наших стоп небесный жемчуг и иссоп, а мы,пируя, чешую и желчь ему, шуту, швыряли; да, богом был он, чья утрата в наспробудила бездны мрака, и потому-то, нет сомнений, ваши орудия печали должны сминуты на минуту повлечь затмение светила.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Но что это, по совести признайтесь: не видимость ли злая? Ведь прошли мы чередойпо горестной аллее не за останками, о праха казначеи; вы в эту яму ворох розсейчас опустите, и, значит, довелось увидеть нам не погребенье, нет — апофеоз! инам позволено отсюда узреть перед собою чудо. Скажите же, могильщики, ведь этотгерой не расставался с жизнью, — нет, он не примет смертного венца, пока душа егокак прежде дышит там, в его строках и на его страницах, и будет чаровать сердцаземли наперекор гробницам и векам.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
Смиренный, он хотел последовать закону всех существ, отдать последний вздох иумереть, как все мы, — дабы затем, гордясь божественной короной человека, передтолпой ожить коленопреклоненной; вам говорю, внимайте и молчите, здесь передвами он воскреснет, наш Учитель, среди окаменевших лиц, чей мир смоковницахранит и кипарис, — воскреснет и стряхнет он времени приметы, чтоб, возвратясьдомой, мы с этого момента его прообраз находили в граните памяти людской; чтобзавтра среди роз на постаментах славы он был во весь свой рост изваян величавонеколебимо-трепетной судьбой.Без спешки, господа могильщики, без спешки!
АНРИ ДЕ РЕНЬЕ
Анри де Реньеа (1864–1936). — В «Старинных и романтических стихах» (1887–1890), «Пейзажах» (1887) и др. выступил как последователь парнасцев и символистов. Ощущение скоротечности всего сущего, стремление опоэтизировать и увековечить хрупкие формы бытия характерны для сборников «Глиняные медали» (1900) и «Город вод» (1902). В сборниках «Крылатая сандалия» (1906), «Неугасимое пламя» (1928) и др. звучит идеализация былых эпох. А. де Ренье является также автором многих романов и сборников новелл.
ЭПИТАФИЯПеревод Бенедикта Лившица
Я умер. Я навек смежил глаза свои.Вчерашний Прокл[181] и ваш насельник, Клазомены[182],Сегодня — только тень, всего лишь пепел тленный,Без дома, родины, без близких, без семьи.Ужель настал черед испить и мне струиЛетейских вод? Но кровь уж покидает вены.Цветок Ионии, в пятнадцать лет надменныйУзнав расцвет, увял средь вешней колеи.Прощай, мой город! В путь я отправляюсь темный,Из всех своих богатств одной лишь драхмой скромнойЗапасшись, чтоб внести за переправу мзду,Довольный, что и там в сверкающем металлеЯ оттиск лебедя прекрасного найду,Недостающего реке людской печали.* * *
«Приляг на отмели. Обеими руками…»Перевод М. Волошина
Приляг на отмели. Обеими рукамиГорсть русого песку, зажженного лучами,Возьми и дай ему меж пальцев тихо течь.А сам закрой глаза и долго слушай речьЖурчащих волн морских, да ветра трепет пленный,И ты почувствуешь, как тает постепенноПесок в твоих руках. И вот они пусты.Тогда, не раскрывая глаз, подумай, что и тыЛишь горсть песка, что жизнь порывы воль мятежныхСмешает, как пески на отмелях прибрежных.ОСЕНЬПеревод И. Эренбурга
Люблю тебя, осень, твой пышный венец,И золото листьев, и их багрянец —Апрель развернул их в сияющий день,И август под ними искал себе тень,В осенние полдни, ноябрь, это тыТо медью, то золотом кроешь листы.Идешь ты по комьям изрытой земли,И шаг твой стихает то здесь, то вдали.Средь скучных туманов, тревог и заботВ тебе неостывшее лето живет.Под дымкой осенней твоей тишиныЯ чую уснувшее сердце весны.САД ПОД ДОЖДЕМПеревод Э. Линецкой
Окно открыто. Дождь струится,И капли бережно стучат,Чтоб не спеша успел напитьсяДремотный, посвежевший сад.Дождь деловито моет ивы,Играет влажною листвой,И расправляет плющ ленивоЗатекший позвоночник свой.Трава трепещет. На дорожкеШуршит песок, как будто тамНезримые шагают ножкиПо гравию и по цветам.Сад вздрагивает и бормочет,Доверчиво грозой пленен,А ливень тонкой сетью хочетСвязать с землею небосклон.Закрыв глаза, стою, внимая,Как мокрый сад поет в тиши,Как льется свежесть дождеваяВо тьму взволнованной души.ОРАНЖЕВАЯ ЛУНАПеревод Э. Линецкой
Наш долгий день окончился сияньемОранжевой луны меж тополейИ сонным, успокоенным дыханьемРеки, и влажных листьев, и полей.Не знали мы, когда брели по зною,И била молотками кровь в виски,И пажити щетинились стернею,И мучили сыпучие пески;Не знали мы, когда любовь всходила,Когда она сжигала все дотла,Когда она уже едва чадила,Что дорога нам будет и зола,Что душный день овеется дыханьемРеки, и влажных листьев, и полейИ кончится задумчивым сияньемОранжевой луны меж тополей.ПОЛЬ КЛОДЕЛЬ
Поль Клодель (1868–1955). — Многолетнее пребывание на дипломатической службе (Китай, Япония, США и другие страны), знакомство с культурой и философией Дальнего Востока во многом повлияли на формирование поэта (сб. «Познание Востока», 1900; «Познание Времени», 1903). Не отрицая традиционной метрики, он пытался расширить ее возможности, превращая свои стихи в некое подобие торжественной литургии («Пять больших од», 1904–1908, и др.). Написал также ряд драм.
«Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг…»Перевод Бенедикта Лившица
Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг,Ты отнял у меня все способы защиты,И ныне, никаким оружьем не прикрытый,О Друг, я предстаю тебе и сир и наг!Ни юный пыл Страстей, ни Разум, ни Химера,На ослепленного похожая коня,Мне не были верны: все предало меня!И в самого себя во мне иссякла вера.Напрасно я бежал: Закон сильней меня.Впусти же Гостя, дверь. Раскройся пред единым,О сердце робкое, законным господином,Который бы во мне был больше мной, чем я.О, сжальтесь надо мной, все семь небес! ЗаранеНа зов архангельской трубы явился я.Всесильный, праведный, предвечный судия,Я жив и трепещу в твоей суровой длани!ВЕРЛЕНПеревод М. Кудинова
I. СЛАБЫЙ ВЕРЛЕН[183]
Ребенок слишком большой и взрослеющий трудно, и полный угрози загадок,Бродяга, с размашистым шагом, Рембо, что пускается в путь,порождая везде беспорядок,Покуда свой ад не отыщет — такой совершенный, какой еще можетземля даровать,С палящим солнцем в лицо и с извечным приказом молчать.Вот он появился впервые среди литераторов этих ужасных, в кафе,где царила беспечность,Пришел, ничего не имея сказать, не считая того, что им найденаВечность,Ничего не имея сказать, не считая того, что мир наш — не тот.Лишъ один человек — среди смеха, и дыма, и кружек, и этихмоноклей и спутанных грязных бород, —Лишь один взглянул на ребенка и понял, кто перед ним,Он взглянул на Рембо — и все кончено было отныне: растаял,как дым,Современный Парнас и с ним вместе лавочка эта,Где, как валики для музыкальных шкатулок, изготовляют сонеты.Вce разбито, все стало ничем — ни любимой жены, ни прежнихобъятий,Только б вслед за ребенком этим идти… Что сказал он в угаремечты и проклятий?Наполовину понятно, что он говорит, но достаточно и половины.Вдаль глаза его синие смотрят, и если беду навлекают, то в этомони неповинны.Слабый Верден! Оставайся отныне один, ибо дальше не мог ты идти.Уезжает Рембо, не увидишь его никогда, и в углу твоем можнонайтиТолько то, что осталось теперь от тебя — нечто полубезумное,правопорядку грозящее даже,И бельгийцы, собрав это нечто, в тюрьме его держат, под стражей.Он один. Он лишился всех прав и душой погрузился во мрак.От жены получил он решенье суда: расторгается брак.Спета Добрая Песня, разрушено скромное счастье его.На расстоянии метра от глаз, кроме голой стены, — ничего.Мир, откуда он изгнан, — снаружи. А здесь только тело ПоляВерлена,Только рана и жажда чего-то, что не ведает боли и тлена.Так мало оконце вверху, что и свет в нем душу томит.Неподвижно весь день он сидит и на стену глядит.Место, где он теперь заключен, от опасности служит защитой,Это замок, который на муки любые рассчитан,Он пропитан весь кровью и болью, как Вероники одежды…[184]И тогда наконец этот образ рождается, это лицо, словно проблескнадежды,Возникает из глуби времен, эти губы, которые не говорят,И глаза эти, что погружают в тебя свой задумчивый взгляд,Человек этот странный, который становится господом-богом,Иисус, еще более тайный, чем стыд, и поведавший сердцу о многом.Если ты попытался забыть договор, что тогда заключил,О несчастный Верлен, как же ты не умел рассчитать своих сил!Где искусство — добиться почета со всеми своими грехами?Их как будто и нет, если скрыть их сумели мы сами.Где искусство — по мерке житейской, как воск, Евангелье мять?Грубиян безобразный, ну где тебе это понять!Ненасытный! Немного вина в твоем было стакане, но густ былосадок на дне,Тонкий слой алкоголя — и сахар поддельный в вине,Было сладости мало — но желчи хватало вполне.О, как винная лавка редка по сравненью с больничной палатой!И как редок печальный разгул по сравненью с твоей нищетоюпроклятой!Двадцать лет в Латинском квартале была она так велика, чтоскандалом казалась скорей.Нет земли и отсутствует небо, — ни бога нет, ни людей!И так до конца, покуда тебе не позволено будет с последнимдыханьемПогрузиться во тьму, повстречаться со смертью согласно с твоимпожеланьем:У проститутки в каморке, прижавшись лицом к половице,В наготе своей полной, подобно ребенку, когда он родится.II. НЕИСПРАВИМЫЙ
Он был матросом, не взятым на борт корабля и внушающимместным властям спасенье.В кармане его — табака на два су, билет до Парижа, бельгийскаясправка из мест заключенья.Теперь он моряк сухопутный, бродяга, чей путь километров лишен.Адрес — не установлен, профессии — нет. «Поль Верлен,литератор…» Известно, что онВ самом деле стихи сочиняет: но Франс к ним суров, и потомвслед за ним повторяли:«По-французски пишут затем, чтобы вас понимали».И, однако, настолько забавен чудак, что однажды его описал онв романе своем[185].Для студентов же этот чудак — знаменитость, его иногда угощаютвином.Но вот то, что он пишет, читать невозможно без раздраженья:Он нередко размер нарушает, слова у него не имеют значенья.Не для него литературные премии, не для него благосклоннойкритики взгляд.Разве можно любителя этого ставить с профессионалами в ряд?Каждый лезет с советами… Сам виноват, если с голоду он умирает.Мистификатор несчастный, он в сети свои никого не поймает.Деньги? На профессуру их тратят немало… А тут, как на грех,Много этих господ, что читать о нем лекции будут потом, наградяторденами их всех.Человек этот нам неизвестен, мы не знаем, кто он такой.Старый лысый Сократ[186] недоволен, ворчит он, тряся бородой;Потому что полфранка стоит абсент, а ему, чтоб напиться, надовчетверо больше платить.Но ведь пьяным быть лучше, чем на любого из нас походить.Потому что отравлено сердце его с той поры, как его погубилГолос женщины, или ребенка, или, может быть, ангела, что с нимв раю говорил.Пусть Катюль Мендес будет в славе, а Сюлли Прюдом — великим поэтом[187],Отказался он от диплома из меди и не жалеет об этом.Пусть другие оставят себе удовольствия и добродетели, женшин,сигары, почет и дела.С безразличьем татарским в каморке валяться он будет в чем матьродила.Всех торговцев вином он по имени знает, он в лазарете — как дома.Но умереть — это лучше, чем походить на сограждан знакомых.Так восславим все вместе Верлена, теперь, когда нет уж его.То, чего не хватало ему и что было дороже всего,Мы ему в состоянии дать, ибо все мы теперь стихи понимаем его,распевают их наши девицы,И композиторов наших великих аккомпанемент за их пеньемструится.А человек этот старый отправился в путь, он взошел на корабль,приплывший из тьмыИ у черных причалов его ожидавший, хотя ничего не заметили мы,Ничего, кроме паруса, что раздувался и хлопал, и мощной кормы,за которой вскипала шумная пена.Ничего, кроме голоса женщины, или ребенка, или, может быть,ангела, звавшего тихо Верлена.БАЛЛАДАПеревод И. Шафаренко
Все, от тирских купцов[188] и до тех, кто еще и сегодняОтправляется морем торговые делать делаНа плавучих громадах — плодах инженерного воображенья,Все, кого белоснежные чайки провожают качаньем крыла, —Так платок еще долго, белея, трепещет вдали, а рука, что иммашет, уже недоступна для зренья, —Все, кто землю покинул свою, чтоб назад уже не возвращаться,Пожиратели синих пространств, — что им узкий морей лоскуток?—Кто однажды из чаши пригубил, с ней больше не в силах расстаться;Стоит сделать лишь первый глоток.Моряки с затонувших судов, чьи названия в траурных списках, —Крейсеров экипажи, внезапно достигшие вязкого дна,И рыбачий патруль, и матросы подлодок, от раковин склизких,Все, кто в море летит кувырком, когда киль вздыбит кверху волна, —Их возвышенный жребий и долг петлей горизонта очерчен,К славе путь им не надо искать — сам идет к ним соленый поток!Рот пошире открой — и упьешься дымящимся смерчем;Труден только лишь первый глоток.Что они говорили в ту ночь, пассажиры в удобных салонахИ бедняги из третьего класса, что в трюме тихонько поют, —В ту последнюю ночь под рычанье валов разъяренных,Когда крик «Погибаем!» качнул переборки кают?«С чем расстался однажды, о том не храни сожаленья.Начинать ни к чему, если срок этой жизни истек.Хорошо вновь найти тех, кто дорог. Но лучше — забвенье!Нужно сделать лишь первый глоток!»ПосылкаХодит море вокруг, то вздымаясь, то вновь опадая,В сердце давняя боль утихает; дней сочащихся близок итог.Это вечное море! Погрузимся в него, не страдая!Труден только лишь первый глоток!ФРАНСИС ЖАММ
Франсис Жамм (1868–1938). — Бесхитростная и чистая мелодия, пронизывающая книгу стихов «От заутрени до вечерни» (1898), выгодно отличала голос поэта от выспреннего версификаторства поздних символистов. Чувство единения с природой, поэтизация простой сельской жизни — таков строй этого сборника, углубленный в книгах «Траур вёсен» (1901), «Прогалины в небе» (1906) и др. С 1921 г. Жамм жил в глухой деревушке Аспарен, в Стране Басков, где им были созданы мемуары, а также классически прозрачные «Четверостишия» (1923–1925).
«Кто-то тащит на убой телят…»Перевод И. Эренбурга
Кто-то тащит на убой телят,И они на улице мычат.Пробуют, веревку теребя,На стене лизать струю дождя.Боже праведный, скажи сейчас,Что прощенье будет и для нас,Что когда-нибудь у райских вратМы не станем убивать телят,А, напротив, изменившись там,Мы цветы привесим к их рогам.Боже, сделай, чтоб они, дрожа,Меньше б чуяли удар ножа.ЗЕВАКИПеревод Бенедикта Лившица
Проделывали опыты зевакиВ коротких панталонах, и шутникМог искрой, высеченною во мраке,Чудовищный баллона вызвать взрыв.Взвивался шар, наряднее театра,И падал в ахающую толпу.Горели братья Монгольфье отвагой,И волновалась Академия наук.* * *
«На днях повалит снег. Пытаюсь прошлый год…»Перевод Э. Линецкой
На днях повалит снег. Пытаюсь прошлый годприпомнить — все мои печали и заботы.Но если б у меня тогда спросили: «Что ты?» —сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».Я взаперти сидел и думал. Жар в камине,снег тяжело валил, шло дело к январю.Зря думал. Вот опять сижу один, курю —все точно как тогда. А года нет в помине.Как тонко пахнет старый мой комод.А я был просто глуп, не понимал упорстватаких вещей и чувств. Ведь, право же, позерствопытаться то изгнать, что в нас давно живет.Целуемся в молчанье, плачем тоже, —зачем же мысли нам? Зачем потоки слов?Все ясно и без них. Знакомый звук шаговречей сладчайших слаще и дороже.Мы звездам имена даем, нам невдомек —им не нужны названья и приметы;не стоит подгонять прекрасные кометы,в безвестность торопить и сокращать их срок.Опять зима, но где те горести, заботы?Припомню и опять забуду прошлый год,и если б у меня теперь спросили: «Что ты?» —сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».* * *
«Осенние дожди, с утра застлала мгла…»Перевод Э. Линецкой
Вьеле-Гриффену[189]
Осенние дожди, с утра застлала мглавесь горизонт. Летят на юг перепела,и рыщет хриплый ветер по оврагуи гонит, как метлой, дрожащего бродягу.С окрестных косогоров и холмовна крыльях медленных спустились стаи дроф;смешные чибисы уже отсуетилисьи где-то в камышах, в сырых ложбинках скрылись;чирки-коростельки, как будто неживые,ни дать ни взять — игрушки заводные,дня через три над нами пролетят;а там, глядишь, и цапли воспарят,и утки взмоют легким полукругоми затрепещут над пустынным лугом.Придет пора — и странный ржавый кличраздастся в небесах, — то журавлиный клин;промчится хвостовой и сменит головного…А мы, Вьеле-Гриффен, поэты, мы готовыпринять весь мир, по в нем жестокость и разлад,и режут к праздникам в деревне поросят,они так страшно, так пронзительно визжат,и будничная жизнь порой не лучше ада.Но и другое есть — с улыбкою по садуидет любимая — сиянье, и прохлада,и прелесть. Но еще есть старый-старый пес,он болен, и лежит, уткнувши в листья нос,и грустно смерти ждет, и весь — недоуменье…Какая это смесь? И взлеты, и паденья,уродство, красота, и верх и низ…А мы, недобрые, ей дали имя — Жизнь.* * *
«Отара грязная, и зонт линяло-синий…»Перевод Э. Линецкой
Отара грязная, и зонт линяло-синий,и от тебя всегда попахивает сыром…Ты посох вырезал из остролиста сами с ним взбираешься по склону к небесамвслед за лохматым псом. Трусит твой ослик бодро,и на худой спине позвякивают ведра.Минуешь пахарей, минуешь кузнецов, —подъем кончается. Там воздух свеж и нов,там овцы на лугу, как белые кусты,там растянул туман на пиках гор холсты,там сипы важные — их шеи странно голы, —и горы в дымчато-закатном ореоле,и созерцаешь ты спокойно до зари,как над безбрежностью там божий дух парит.СИНДБАД-МОРЕХОДПеревод Ю. Денисова
В садах, где персики омыты ясным светом,Как слезы, падают тяжелые плоды,И, в грезах слушая прохладный плеск воды,Жарою истомлен, Багдад недвижим летом.Томится полудень, и словно спит дворец,Гостей ждут кушанья в больших прохладных залах.Достоинство тая в движениях усталых,К друзьям идет Синдбад — богач, моряк, мудрец.Баранина вкусна, и сладостна прохлада,Здесь бытие течет неспешно, без тревог.Льет воду черный раб на мраморный порог,И спрашивают все: «А что там, у Синдбада?»Дает роскошный пир прославленный Синдбад,Синдбад умен и щедр, а мудрые счастливы.Чудесной повести все внемлют молчаливоО том, как плавал он и как он стал богат.Курится в залах нард — благоуханья славы,И жадно ловит их Синдбада тонкий нос.Недаром соль сквозит в смоле его волос,Ведь шел на смерть Синдбад, чтоб знать людей и нравы.Пока он речь ведет, на золотой Багдад,На пальмы сонные струится солнце знойноИ гости важные разумно и спокойноОбдумывают то, что говорит Синдбад.ПОЛЬ ВАЛЕРИ
Поль Валери (1871–1945). — Первые поэтические опыты Валери, отмеченные влиянием Малларме, печатались еще в начале 90-х годов. Однако изобразительные средства, унаследованные от символизма, не удовлетворяли поэта, и он на целых двадцать лет уходит в «монастырь собственной души», чтобы разработать самостоятельную художественную систему, которая мыслилась ему в виде некоего «нового классицизма», обогащенного методами, заимствованными из области философии и точных наук. Воплощением этих концепций явилась поэма «Юная парка» (1917). Позже были опубликованы сборники «Альбом старых стихов» (1920) и «Чары» (1922). Предельная сгущенность поэтического языка, усложненность синтаксиса, искоренение окостеневших словосочетаний и замена их новыми словесными формулами, призванными «выразить невыразимое», — все это делало иоэзию Валери весьма трудной для понимания. В 1925 г. он избирается членом Французской Академии.
МОРСКОЕ КЛАДБИЩЕ(Фрагменты)Перевод В. Парнаха
Спокойный кров, где бродят голубицы,Мелькнет из-за сосны, из-за гробницы.Здесь полдень строит из огня и сновТебя, о море, в вечном обновленье.Моя награда после размышленья —Широко созерцать покой богов.О, храм Минервы, постоянство клада,Громада отдыха, обличье лада,Бровастая вода, Глаз, ты таишьТак много сна под пламенным покоем.Мое молчание! Глубинным строем,Мильоном черепиц спит Крыша крыш.Плоды истаивают в наслажденье,В восторг преобразив исчезновеньеВо рту, где гибнет эта красота.Так я дышу моим грядущим дымом,А небеса поют сердцам палимымМетаморфозы каждого куста.Затвор священный, где сгорают души,Сиянью отданный обрывок суши,Строй факелов, мне этот остров мил,Одетый в камень и во мрак растений,Где столько мрамора лобзает тениИ море верное спит у могил.Большое море с даром прорицанья,Хламида из сверканья и мерцанья,Вся в идолах и солнца и луны,Верховный змей, своею синью пьяный,Кусает хвост своей же плоти рваной[190]Среди отгулов, полных тишины.Подуло. Жить! Попробуем! Так надо!Вдруг книгу мне огромная прохладаЗахлопнула, звеня в морской пыли.Летите, ослепленные страницы!Ломайте, радостные вереницы,Кров, где еще пасутся корабли!ПОГИБШЕЕ ВИНОПеревод Бенедикта Лившица
Когда я пролил в океан —Не жертва ли небытию? —Под небом позабытых странВина душистую струю,Кто мной тогда руководил?Быть может, голос вещунаИль, думая о крови, лилЯ драгоценный ток вина?Но, розоватым вспыхнув дымом,Законам непоколебимымСвоей прозрачности верна,Уже трезвея в пьяной пене,На воздух подняла волнаНепостижимый рой видений.ДРУЖЕЛЮБНЫЙ ЛЕСПеревод М. Кудинова
О чем-то непорочном размышляя,Плечом к плечу мы по дорогам шли,Среди цветов неведомых землиШли об руку, молчанье сохраняя.Казалось, будто мы обручены,В ночи, что от лугов зеленой стала,Где мы дары делили небывалой,К безумцам расположенной луны.Потом вдали мы умерли на ложеИз трав и мха, теней не потревожа,Ни вздохов леса, давшего нам кров.И в вышине, средь вечного сиянья,Мы, горько плача, встретились без слов,О верный мой товарищ по молчанью.СИЛЬФ[191]Перевод М. Кудинова
Неведом, незрим,Я запах цветка,В струе ветеркаЕдва ощутим.Неведом, незрим,Случайность иль дух?То здесь, то гоним,Возник — и потух.Ни смысла, ни слов?Для лучших умовЭдем заблуждений.Неведом, незрим…Лишь миг — и за нимСлед скрытых томлений.ПОЛЬ ФОР
Поль Фор (1872–1960). — В юности был воинствующим символистом, основал «Свободный театр», осуществивший первые постановки пьес М. Метерлинка. С 1896 по 1958 г. издал около сорока томов «Французских баллад», написанных в виде «замаскированных» под прозу стихов. Поэзия Фора национальна по форме и гуманистична по сути, она пронизана отзвуками средневековых баллад, интонациями народных песен, для нее характерно напускное простодупше, за которым нередко таится глубокий философский смысл, сочетание трогательного лиризма с лукавым юмором. В 1912 г. Фору был присвоен титул «короля поэтов».
ПЕСЕНКА МАЙСКОГО ЖУКАПеревод Ю. Стефанова
Майский жук жужжит на воле. Дагобертомится в школе. Он построил Сен-Дени[192].Близятся каникул дни.Майский жук жужжит на воле. Шарлеманьтомится в школе. Принял в Риме он венец.Скоро мытарствам конец!Майский жук жужжит на воле. Жанна д’Арктомится в школе. На костер ее ведут.Побежим удить на пруд.Майский жук жужжит на воле. Ришельетомится в школе. Он полез на Монтобан[193].Мы полезем на каштан!Майский жук жужжит на воле. Робеспьертомится в школе. Он взошел на эшафот.Мы затеем хоровод.Майский жук жужжит на воле. Бонапарттомится в школе. Перед ним Бородино.Дать звонок пора давно.Майский жук жужжит на воле. Мсье Дютутомится в школе. Хоть учитель мсье Дюту,и ему невмоготу.Майский жук жужжит на воле. Франциятомится в школе. Ах, как тошно взаперти!Майский жук, лети, лети!ВЕЧНОСТЬПеревод Ю. Стефанова
Люди, не верьте смерти. Бывает,надежда спит. Лишь ветер в закатномсвете колосьями шевелит. В колосьяхвечность звенит.Прислушайтесь. Звон стихает. Значит,времени больше нет. Ветер уснул. Поднимаетголову бог. Начинает оплакивать средьветвей летнюю ночь соловей.Прислушайтесь. Стихли стоны соловья,а колокола проснулись. И над зеленойземлей от села до села призывные звоныэти опять летят на рассвете.Люди, не верьте смерти.ПЕСЕНКА ОБО ВСЕМ ПО ПОРЯДКУПеревод Ю. Стефанова
Бог начал с яблока, потом он создал древо,а под конец — Адама с Евой. И всем пред —шествует плодам тот плод, что ел в раю Адам.Бог создал, почесав в затылке, сначала ночь,а после тьму, сперва признанье в страстипылкой, а уж потом — и страсть саму.Бог создал рыб и пароходы, потом шторма,а следом — воды. Сперва был создан пьяныйНой, а после — гроздий сок хмельной.А ту, в которую влюбился без памятисегодня я, создать он прежде умудрился,чем создал самого себя.* * *
«Эта девушка умерла, от любви умерла она…»Перевод Ю. Денисова
Эта девушка умерла, от любви умерла она.Положили в землю ее, а заря занималась, бледна.Одиноко лежала она и нарядней была, чем весна.Одиноко лежала в гробу и в могиле осталась одна,А они, веселясь, ушли, чтобы радость испить до дна,Распевая: «Своя судьба, видно, каждому суждена».Эта девушка умерла, от любви умерла она,А они все в поля ушли, чтоб собрать урожай сполна.СТАРЫЙ НИЩИЙПеревод Ю. Денисова
Я видел добряков, вельмож, людей труда,Но шляпу полную не видел никогда.Оплевана, она стоит передо мною,Наш с ней невесел вид, мы мокнем под стеною.Дитя! Ты бросил грош. Я тронут, одинокий,И слезы серебрят мои худые щеки.Есть змеи-женщины и есть мужчины-звери.Я многое узнал, стучась в чужие двери.Стоптал я башмаки, мои устали ноги,Я тропки исходил и пыльные дороги.Я видел в двадцать лет добрейшую из фей,Но нет ее давно, и плачу я по ней.Жестокого ружья мне ненавистен вид:Огонь и грохот, дым — и вот олень убит.Застигнутый грозой, бродил в лесах я черных,И ввысь неслась листва — метла небес просторных.Я видел Жанну д’Арк, что в бой войска водила,И в облаках над ней — святого Михаила.Он целовал ее и мчался вновь вперед.Я видел, как в реке венок любви плывет.Я многое видал! И пляшущих пастушек,И в небе радугу, и ливни из лягушек.И только одного не видел, господа, —Я шляпу полную не видел никогда.ХОРОВОДПеревод Ю. Стефанова
Если бы девушки всей земли рукудруг дружке дали, вокруг океанатогда б они веселый танец сплясали.Если бы парни всей земли захотелистать моряками, над океаном они б навелимост своими руками.Если бы люди всей земли решилиза руки взяться, вокруг всей земли до упаду бмогли все в хороводе мчаться.ШАРЛЬ ПЕГИ
Шарль Пеги (1873–1914). — Сын столяра, окончил лицей в родном Орлеане. В юности активный участник социалистического движения, блестящий публицист («О социалистическом городе», 1897). В 1908 г. обращается к католицизму; патриотические мотивы его поэзии, воспоминания о героическом прошлом Франции обретают молитвенный характер, облекаются в форму «мистерий» («Мистерия милосердия Жанны д’Арк», 1911; «Мистерия невинно убиенных младенцев», 1912). Завораживающая монотонность стиха, звучащего как литургическое песнопение, бесхитростность образов, с незначительными изменениями переходящих из строки в строку, бесконечные вариации двух-трех основных тем характеризуют сборники «Ковер св. Женевьевы и Жанны д’Арк», 1912; «Ковер богоматери», 1913; «Ковер Евы», 1913. 5 сентября 1914 г. Пеги погиб в битве на Марне.
ПАРИЖ — ВОЕННЫЙ КОРАБЛЬПеревод А. Кочеткова
Двойной корабль войны вдоль стройных колоннад.Когда-то в сто бойниц гора сторожевая,Теперь — большой завод, живая кладовая,Под вой зеленых жерл скопившая свой клад.Отцы тебе несли горячих песен ад,Ты щедро расцветал, их жизни выпивая,Когда на гордый бак, гремя, скакала стаяВизгливых штуцеров и гулких каронад[194].Но мы тебе несем с последним приговоромСердца, раскрытые всем бедам и ветрам,Сердца, взалкавшие по всем морским просторам.Последние бойцы угасших орифламм[195],Зеленых демонов, оскаленных дозором,Мы весело сожмем подножье Нотр-Дам.ПАРИЖ — ГРУЗОВОЙ КОРАБЛЬПеревод А. Кочеткова
Двойной бездонный трюм на двух уступах Сены,Фрахтовщик пурпура и драгоценных мирр,Корабль, грузивший хлеб и правосудный мир,Гордыню терпкую и кроткий дух вербены, —Ты скорбью отягчен, как золотом Офир[196];Страданьями отцов тяжки твои накрени.Раздутей нет боков над чашей водной пеныПерегрузил нутро тысячелетний пир.Но мы тебе несем, вослед угасшей вере,Суровую тоску с тревогой пополамИ опаленный стяг безвыходной потери;Его мы вознесем — превыше орифламм,Раздутых гневом бурь при Септиме Севере —И спущенных навек к подножью Нотр-Дам.ЧЕТВЕРОСТИШИЯ(Из цикла)Перевод В. Орла
Радость услышала весть —Пустилась вскачь.Честь услышала весть —Пустилась в плач.*На сердце то вина,То вновь веселье.Вина — стакан вина,Веселье — зелье.*Беда со мной нежнаИ от меня — ни с места.Беда — моя жена.Моя невеста.*И днем и ночью — беда,Челобитчица.И в мякоти вязкой плодаОбидчица.*Судьба и расклад костейТвои братья.А тлен и распад костей —Твое платье.*Сердце, вечная больТебя сосет.Сердце, конечная больТебя спасет.*Мимолетное сердцеНедолголетне.Мимоходное сердце —Молвы и сплетни.*От первой кончины —До смерти последней.От плача в гостинойДо плача в передней…*Святые, день настает.Заря на стрежне,Но безмятежности прежнейНедостает.*Святые, день настает.Он в самом начале,Но сколько печалиНад нашей любовью встает.*Святые, день настает.Над нашей любовьюПо изголовьюСолнечный луч ползет.*А ливень грохочетО сеть черепиц,И хочет не хочет,А падает ниц.*Беда сидит у порога,У стылого очага.И спит на кровати порока,На илистом дне бочага.*Ты, сердце, снова льешь,Меня изведав,Бесчисленную ложьТвоих изветов.*Сердце, камнем идешь ко дну,О мореход!Сколько раз просчиталось на дню,О счетовод!*Радость прошла стороной,Тропинкой,Играя в дороге однойТравинкой.*Радость прошла в стороне,Окольно.Робкая радость. Этого мнеДовольно.*Сердце, умытое алой водой,Бесплотно.Земля, не омытая талой водой,Бесплодна.*Муки раскаяньяИз-за мук совести.Муки совестиИз-за мук раскаянья.ТРИСТАН КЛЕНГСОР
Тристан Кленгсор (наст. имя — Леон Леклер; 1874–1966). — Поэт, живописец, композитор, искусствовед, журналист. Продолжая традиции Верлена, в ранних своих сборниках («Червонный валет», 1908; «Цыганские песни», 1913) боролся с образной системой парнасцев и символистов, превратившейся в набор пустых трафаретов; одним из первых во Франции широко использовал свободный стих, не скованный нормами традиционной метрики, но в то же время далекий от нарочитой «расхлябанности» иных сюрреалистов. Поэтизация обыденного, тонкий юмор, напевность и изящная простота лучших его стихов, вошедших в итоговый сборник «Цветник Тристана Кленгсора» (1962), роднит их с народными песнями, мелодии которых легли в основу его музыкальных сюит «Песни Матушки моей Гусыни» и «Деревенские песни».
ОСЕННИЕ МЕЧТЫПеревод М. Кудинова
Шапокляк у господина профессора гладкийИ при этом совсем не радует взгляда,А на черном рединготе морщатся складки,От низа до тощего зада.Господин профессор в парке сидитНа скамье, окрашенной в цвет неприятный,У его жилета поношенный вид,А на пальцах чернильные пятна.Меланхоличная осень, чей вечер тих,Пожелтевшие листья на землю роняет.Господин профессор смотрит на нихИ о чем-то мечтает.У господина профессора на длинный носНадеты очки в оправе старинной,И копну его желтых потускневших волосПрорезывают седины.А когда-то господин профессор был молодымИ, по всей вероятности, был франтоват и беспечен.Но теперь он мечтам предается своим,Созерцая осенний вечер.Господин профессор размышляет о Розе,О мадам Розе, розовощекой своей экономке.Господин профессор в задумчивой позеВсе мечтает о чем-то, сидя в сторонке.Мальчишка стащил платок у него из кармана,Издалека забытый мотив долетает,В старом парке фонтан журчит неустанно,Господин профессор мечтает.АННА ДЕ НОАЙ
Анна де Ноай (1878–1933). — Дочь потомка валашских господарей и греческой актрисы, Анна де Ноай сочетала в себе и своем творчестве энергию и страстность, унаследованную от родителей, с утонченной культурой высших слоев французского общества, в которых прошла ее жизнь. Ее близкими друзьями и завсегдатаями ее литературного салона были Морис Баррес и Марсель Пруст, Франсис Жамм и Жан Кокто. Известность получила после выхода сборников «Неисчислимое сердце» (1901) и «Тень дней» (1902) — пылких пантеистических гимнов природе, молодости и красоте. Столь же напряженным, но более трагичным накалом страстей пронизаны «Помрачения» (1907). Скорбные, окрашенные религиозностью раздумья о вечности и смерти отразились в сборниках «Живые и мертвые» (1921) и «Честь страдания» (1927).
ПРИНОШЕНИЕ ПРИРОДЕПеревод И. Кузнецовой
Природа мудрая, опора небосвода,Никем так не были любимы никогдаПредметов вкрадчивость, свет ласковый восхода,Земля, что жизнь дарит, и быстрая вода.Равнины, и пруды, и леса очертаньяВлекли меня к себе сильней, чем взор людской:И припадала я к величью мирозданья,И запах месяцев я трогала рукой.Из ярких солнц твоих корона золотаяМой украшала лоб, и гордый, и простой;И подражала я труду крестьян, играя,И, плача от любви, я целовала зной.Я подошла к тебе без страха и сомненья,Приняв добро и зло, творимое тобой,И обретала я и мысль и наслажденьяВ лукавой, как зверек, душе твоей живой.Подобная цветку с пчелою в сердцевине,Рождала аромат и песни жизнь моя;И в сердце поутру, как в маленькой корзине,Боярышник и плющ тебе дарила я.Смиренна, как вода, куда глядится ива,Я знаю жар твоих томящих вечеров, —Он в существах земных рождает молчаливоБожественный огонь и нетерпенья зов.Тебя, как жизнь саму, я обняла руками.Ужель наполнит тьма мой взор на склоне лет,И я уйду, простясь и с ветром и с цветами,В страну, где не гостят любовь и солнца свет…МАКС ЖАКОБ
Макс Жакоб (1876–1944). — В юности сблизился с кружком сюрреалистов, подружился с Пикассо и Аполлинером. Вслед за несколькими книжками для детей («История короля Кабула I», 1904; «Солнечный великан»), 1904) выпустил навеянный бретонским фольклором сборник «Берег» (1911). Творчество Жакоба, необычайно разнообразное по жанрам, неотделимо от его личности: безбожник и мистификатор, принявший в 1915 г. католичество, эксцентричный весельчак, чуть ли не четверть века проживший отшельником в монастыре Сен-Бенуа-сюр-Луар, он был автором «Бурлескных и мистических сочинений отца Матореля» (1911) и благочестивых «Религиозных размышлений» (изд. в 1948 г.), каламбурного «Рожка с игральными костями» (1917) и всерьез написанного «Астрологического зерцала» (изд. в 1946 г.). Арестованный гестаповцами, Жакоб погиб в 1944 г. в концлагере Дранси.
ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮПеревод М. Кудинова
Поезда! И по узким туннелям езда…Эти розовые кабаре,Где ведут свою жизнь цыгане,Превратились теперь в островаС вальсом розовым на поляне.Едут мимо в своих авто,Едут хрупкие дамы-рантьерши,Словно в ящиках из-под лото.Я тебя приглашаю, Элиза,Совершить путешествие тожеК тихим паркам или к дворцуВенецианского дожа.Мы цветы нарвем до обеда,Бросив наши велосипедыУ враждебной ограды, чей стильСовременен, как автомобиль.Мы украсим своими рукамиВелосипеды ветвями,Поглядим, как струится вода,Мятой пахнущая иногда.Может быть, в машине пунцовойК этим рекам вернемся мы снова,Чтоб на воды их бросить взгляд,Когда стукнет нам шестьдесят.В том грядущем, весьма далеком,Даже конь может стать ненарокомНаподобие птицы крылат…Близ железной дороги нынеПродаются четыре пустыни,Обращаться к владельцу, чье имяГосподин Шокарно.18, бульвар Карно.Написано в 1903 г.ВОЙНАПеревод В. Ковового
Ночные окраины, где бульвары в снегу; грабители здесь — солдаты; на меня бросаются со смехом и саблями, меня раздевают; я спасаюсь бегством, чтобы тотчас угодить в другое каре. Что это — двор казармы или какой-то харчевни? сколько сабель! сколько уланов! снежит! в меня тычут иглу: это — яд, чтоб убить меня; череп скелета под креповым флером впивается в мой мизинец. Мутные фонари роняют на снег свет моей смерти.* * *
«Однажды вечером, мечтою…»Перевод И. Шафаренко
Однажды вечером, мечтоюВоспламенившись, как огнем,Вы, глянув в зеркало простое,Лик ангела узрите в нем,И, распустив привольно гривуСтруистых золотых волос,Вообразите вы, — о диво! —Что вас амур ко мне унес!Нет, нет, о вашем верном мужеЯ больше слышать не хочу!Влюблен я, и крылат к тому же,И к небу вас взлетать учу.О, муза лжи и ослепленья,Нам, пастухам, ты в душу влейК заботам будничным презренье,Как у надменных королей!СУПРУЖЕСТВОПеревод М. Кудинова
I
«Я за богатого пойду», —Красивая сказала.— Смотри, не попади в беду,В богатстве счастья мало. —«Возьму красивую, — сказалБогатый, — хоть крестьянку».— Смотри, рогатым бы не стал,Попавшись на приманку.II
— Тебя из грязи я извлек.— Давно уж тощ твой кошелек.— А кто беду на нас навлек?Ты навлекла! — Нет, ты навлек!Ты стар, и скуп, и недалек.— А у тебя ни свежих щек,Ни пухлых губ, и грудь висит,И отвратителен твой вид…— Ах, так! А кто меня ревнуетИ запереть меня грозит?ДЛЯ ДЕТЕЙ И ЭСТЕТОВПеревод М. Кудинова
В ПарижеНа лошади рыжей,В ЛиможеНа лошади тоже,В НевилеНа черной кобыле,Ах, как хорошо, хорошо!В самом деле, как хорошо!Ту-ту!Для дочки моей, Ивонны —Колоколов перезвоны.Кого в Перпиньяне не стало?Не стало жены генерала.Кого в Ла-Рошели не стало?Не стало невесты капрала.А в Эпинале кого?Не скажем пока ничего.Ту-ту!Ну, а в Париже, ответь мне скорей,Что ты подаришь Ивонне своей?Я подарю тебе, дочка,Платьице с оторочкой,Сумку на красном шнурке,Чтобы носить на руке,Зонтик из белого ситца,Чтобы от солнца укрыться,Шапочку с лентой зеленой,Туфельки цвета лимона,Разные украшенья,Чтобы носить в воскресенье.Ту-ту!Для дочки моей, Ивонны —Колоколов перезвоны.Стали в Париже звонить —Надо постель постелить.Стали звонить в Лиможе —Спать отправляюсь я тоже.Стали в Ножане звонить —Свет нам пора погасить.Нет! Погоди! Ты долженАвтомобиль мне купить,И чтобы был он из жести,И не стоял бы на месте,И поднимал бы он пыль,Этот автомобиль.Посторонитесь! С отцом своим вместеКатит Ивонна!Ту-ту!ЗЕМЛЯПеревод Ю. Денисова
Унесите меня выше сумрачных свечек Земли!Унесите меня от кларнетов отравных Земли!Мир лишь там, в небесах, где не водятся змеи Земли.Вся Земля — словно грязный разинутый рот,где зевота, икота и смех — все в зловонье живет.Сонный кашель Земли после нудного дня душу мне истерзал.Унесите меня! Увлеките меня, чтоб земное я бросил жилье!О Земля, я цепляюсь за старое знамя твое.Пусть великого ветра пронзает меня острие!Я себя истерзал, сам с собой беспощадно воюя,И фургоны дилемм за собою повсюду везу я.Тим засну я, откуда я Землю увижу…Вам завидую, феникс, и гриф, и орел.Дайте мне ваш порыв, ваши вольные мощные крылья,чтоб, над громом взлетев, в небесах безграничных парил я!ЛЕОН-ПОЛЬ ФАРГ
Леон-Поль Фарг (1876–1947). — Его творчество является как бы соединительным звеном между поздним символизмом и сюрреалистами, которые считали его своим предтечей. Стихи и лирическая проза Фарга отличаются музыкальностью (не случайно один из его сборников называется «Для музыки», 1918), причудливым сочетанием нежности и едкой иронии, наблюдательности и безудержной фантазии, вкусом к полутонам, ко всему неопределенному, трудно уловимому. Поэтическая проза Фарга собрана в книгах «Пространства» (1929) и «При свете лампы» (1930).
ПОСЛЕСЛОВИЕПеревод М. Кудинова
С вершины дерева скользит, шурша средь веток,Рука, покрытая узором золотистым.Все листья и цветы друг друга понимают.В вечернем сумраке я видел медяницу.Диана[197] над прудом свою надела маску.Как ласковый призыв темнеющего неба,Атласный башмачок мелькает на лужайке.Ладьи ночные вдаль готовятся отплыть.Другие будут приходить к скамье железной,Чтоб видеть это все, когда меня не будет.Закат забудет тех, кто так его любил.Уже ничей призыв не озарит нам лица.Ничье рыдание в душе не отзовется.Погаснут наши окна, незнакомцыПо серой улице пройдут неторопливо,И голоса,Другие голоса затянут песню,Глаза другие отуманятся слезамиПод новой кровлей. Будет всеИсчерпано, все будет прощено,И свежей станет боль, и новым лес,И, может быть, неведомым друзьямБог счастье даст, обещанное нам.* * *
«Вечер клонится изнеможенно…»Перевод В. Козового
Вечер клонится изнеможенно, и деревья, у самой дороги снов — как тяжелые птицы, голова под крылом, — засыпают. Луна плачет в листве — как взгляд сквозь дрожащие пальцы… В ней она топит свои ледяные щедроты. Она следует, рядом с берегом, за бегущей струей. Она в ней колышется: будто огромный лебедь растерял свои перья на ровной глади, где кто-то баюкает небо…На крутом повороте — дозор тростников, куда луна вонзает свои занозы. Протяжное дуновение ветра, который время от времени гонит из гнезд воспоминания и имена… и оно чистит от чешуи воду и листья… Тогда полуночник и сторож этих горячечных стран — длинная серая ящерица, в которой укрылась древняя чья-то душа, — издает странный звук, голосом дальним, напоминающим инструмент и обряд дикарей, — ибо она различает движение неких существ, каких видеть нам не дано, — тех, что уходят за горизонт, где прошлое уснуло под пеплом.ОСКАР-ВЕНЦЕСЛАВ ДЕ ЛЮБИЧ-МИЛОШПеревод А. Ларина
Оскар-Венцеслав де Любич-Милош (1877–1939). — Родился в литовской аристократической семье, в юности переехал в Париж, где окончил Школу восточных языков. Известность обрел после выхода книги стихов «Семь одиночеств» (1906), пронизанной отзвуками древних легенд и навеянной впечатлениями от путешествий по Востоку, раздумьями над судьбами былых эпох и культур. В дальнейшем порывает со «светской» поэзией, обращается к мистическим мотивам («Элементы», 1911; «Ars Magna», 1924; «Арканы», 1926). Выступал как переводчик и популяризатор литовского народного творчества («Дайны», 1928; «Сказки и присказки старой Литвы», 1930).
«Все мертвые пьяны от грязного дождя…»
Все мертвые пьяны от грязного дождяНа кладбище забытом в Лофотене,И таянья часы стучат в корнях растений,Внутри гробов прогнивших в Лофотене.Под шум вороньих крыл, шуршащих у могил,Весна поит водой тела в грязи и тлене;Под мерный смех ветров, который тих и мил,Уютно спится мертвым в Лофотене[198].Я, быть может, навеки отдаленОт моря, от надгробий в Лофотене,Но мне не знать покоя — я влюбленВ тот уголок земли, в его немые пени.Истлевшие тела, людей усопших тениНа кладбище бездомных в Лофотене —Названье городка влечет и дразнит слух —Скажите мне, земля легка ли вам, как пух?— Ты лучше б рассказал веселый анекдот:Душа шампанского, смотри, исходит в пене.Чего-то легкого размякший разум ждет.И слушать не хочу о странном Лофотене.Ну ладно. Пусть камин огнем обводит тени,Пусть моросящий дождь вплетется в стук ветвей.— Вы, мертвые, и те, что в Лофотене, —Мертвы, но, видит бог, меня вы не мертвей.* * *
«В юдоли детства, снова обретенной…»
В юдоли детства, снова обретенной,В селении, где все сердца мертвы,Где ровный стук сердец как заведенный,Где шорох крыл шумит: они мертвы,Где рокот вод речет: они мертвы,Я — в зыби времени — больной и сонный.Плывут любви потоки огневыеИз недр огромных глаз в печали сонной —В юдоли детства, снова обретенной…— А день роняет дождь над пустотой.Как мягок взор, угаснувший навеки.Как странно: ты смогла меня узнать —Мерцали серафические веки,Смеющиеся, голубые веки,И в бликах тьмы блуждали света реки;И ты, которой неоткуда знатьМое лицо страдальца и калеки,Ты, зыбкая, смогла меня узнать,Ты, воплощенье неги в человеке, —Огромные, как ночь, твои мерцали веки…— А день роняет дождь над пустотой.Я слышу хора мощный унисон —Откуда этих древних звуков груда?Печальница, ты совершаешь чудо:Наполнен ими доверху мой сон.В какой листве, шуршащей в унисон,В какой тиши услышу я, откудаВозьму я снова этих звуков чудо,Как светоч озаряющее сон?— А день роняет дождь над пустотой.ВИКТОР СЕГАЛЕН
Виктор-Амбруаз Сегален (1878–1919). — Был корабельным врачом, много путешествовал, подолгу жил в Китае и Тибете, занимался археологией и этнографией. В сборнике «Незапамятное» (1907) отражены впечатления от пребывания на Таити. В книге стихов «Стелы» (1912), отмеченном влиянием Сен-Жон Перса и П. Клоделя, сказался интерес Сегалена к древним культурам Дальнего Востока.
САБЕЛЬНЫМ КЛИНКОМПеревод В. Ковового
Все мы, на наших конях, ведать не ведаем о посевах. Но все земли, какие можновспахать и пройти в траве на рысях, —Мы их прошли.Мы не приучены воздвигать ни стенные ряды, ни храмы. Но все города, какие можновыжечь дотла, ни храмов, ни стен не щадя, —Мы их выжгли.Мы бережно чтим наших жен, которые все из самой высокой знати. Но тех, какихможно свалить, и подмять, и взять, —Мы их взяли.Наше клеймо — острие копья; наш парадный наряд — броня, на которой стынет роса;и шелк наш — из конского волоса. Другой, понежнее, какой можно продать, —Мы его продали.Без границ и порой без имен, мы не царим, мы проходим. Но все то, что колют ибьют, то, что рубят и что дробят…Все, без разбора, что сабельным можно клинком, —Мы это смогли.ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР
Гийом Аполлинер (наст. имя — Вильгельм Аполлинарий Костровицкий; 1880–1918). — Родился в Риме, в юности перебрался в Париж, где подружился с Пикассо, Сандраром, Жакобом. Первая значительная книга поэта, «Алкоголи» (1913), вобрала в себя многоголосицу большого города, напевность народной речи и смелые словесные эксперименты самого Аполлинера, стремившегося к обновлению французской лирики, искавшего собственный художественный метод, который он именовал «новым реализмом». Многие месяцы провел на фронте, в окопах, был тяжело ранен, перенес трепанацию черепа. В сборнике «Каллиграммы. Стихи войны и мира» (1918) Аполлинер протестует против бессмысленного разрушения и озверения, создает лирическую хронику трагедий войны и в то же время продолжает поиски новых поэтических форм. Сложное и противоречивое творчество Аголлинера оказало глубокое воздействие на судьбы всей европейской поэзии XX века.
Наиболее полное русское издание стихов Аполлинера (в переводах М. П. Кудинова, статья и примечания Н. И. Балашова) вышло в 1967 г. (Москва, «Наука»).
ЗОНАПеревод В. Микушевича
И ты пресыщен древностью всегдашнейРевут стада мостов перед пастушкой Эйфелевой башнейТвой нудный хлам домашний Греция и РимВредит автомобилям допотопный гримЛишь контрастирует со всяческим старьемРелигия простая как аэродромВ Европе все старо лишь христианство новоМоднее папа Пий новатора иногоА ты хоть видят окна твой позорИсповедальни сторонился до сих порАфишам певчим ты внимаешь на рассветеВот где поэзия а прозу ты найдешь в газетеТам уголовщина за 25 сантимовТам человечество для нелюдимовВот эта улица названье ни при чемТрубой звучала солнце было трубачомПроходят здесь кто помоложе кто постаршеРабочие директора красотки секретаршиСирена утром трижды поднимает войА в полдень, лает колокол над головойЗдесь лязг и скрежет визг и стонКак попугаи, вывески кричат со стенМне нравится индустриальный стильНа этой улице в Париже, между авеню де Терн и улицейОмон-ТьевильВот молодая улица и ты малышТы в голубом и белом ходишь, не шалишьТы мальчик набожный твой друг Рене Дализ[199]Душой и телом с ним вы церкви предалисьГаз в девять гаснет в синеве заснуть невмочьВ часовню школьную крадетесь, молитесь всю ночьИ в глубине прозрачной аметистаХристовой славе никогда не замутитьсяВот лилия спасающая душиВот факел (чьих волос всемирный вихрь не тушитВесь бледный весь в крови сын матери болезнойГустое дерево молитв над безднойКрест-накрест в мировом пространстве честь и вечностьПри всех своих шести лучах звезда спасеньяБог мертвый в пятницу и смерть поправший в воскресеньеВзлетевший в небо выше чем любой пилотХристос поставил мировой рекорд высотЗеница ока Иисус ХристосИ глянув из-под век двадцатый век рванулсяКак Иисус вознесся птицей обернулсяИз бездны бесы смотрят и кричат БахвалВон эпигон последыш Симона-волхва[200]Вопят летает стало быть подлетЛикуют ангелы встречая самолетЕнох Икар Илья-пророк[201]Вокруг аэроплана целый сонм поройИ расступаются благочестиво реяС Причастием Святым завидев иереяИ самолет садится распластав крылаА в небе ласточкам-касаткам нет числаВороны соколы сычи и чибисыЛетают марабу фламинго ибисыЛетает птица Рок[202] прославлена молвойИграя черепом Адама первой в мире головойКрича влюбленный в горизонт летит орелКолибри крохотные чуть побольше пчелИ однокрылые вдвоем, летая[203]Красуются посланцы стройные КитаяЛетит голубка непорочная душаПавлин и птица Лира следом свита хорошаИ сам себя рождающий костерВзлетев из пепла Феникс крылья распростерВсе три сирены прилетели вскореПокинув с песней гибельное мореТак все пернатые в лазури нерушимойБратаются с летающей машинойЗатерян ты в толпе затерян ты в ПарижеАвтобусы мычат они тебе всех ближеБерет за горло скорбь любовная тебяТы нелюбимый понимаешь ты скорбяТы в монастырь ушел бы в старинуМолитву ты скрываешь как свою винуСмеешься над собой твой смех огонь в адуСверкает жизнь твоя вся золотая на видуОна картина в темноте вообразиСтупай в музей рассматривать ее вблизиПариж на тротуарах женщины в кровиНет вспоминать не надо это все закатом красоты зовиИз пламени смотрела на меня Небесная Царица в ШартреКровь Иисусова как наводненье на МонмартреЯ болен от высоких этих словЛюбовь постыдная болезнь и к смерти я готовБессонницей тебя своею близью истязаетКазнит и вынуждая жить не исчезаетТы в Средиземноморье ва прибрежье теплых водТам где цветут лимоны круглый годДрузья с тобою в лодке на волне упругойИз Ниссы друг друг из Ментоны из Турби два другаВ испуге смотрим под водою спрутТам рыбы среди водорослей Спасовы подобия плывутГостиница под Прагой в садике покойТы счастлив роза на столе перед тобойТебе бы написать еще страницу прозыНо только бронзовка заснула в сердце розыСвой образ видел ты в камнях Святого Витта[204]И был печален словно жизнь твоя разбитаТы словно Лазарь день тебе слепит глазаЧасы еврейского квартала вдруг пошли назадТак жизнь твоя назад ползет неторопливоВ Градчанах[205] вечер отзвук чешского мотиваВ корчмах наверное запелиСреди арбузов ты в МарселеИ в Кобленце отель и там проходит времяТы под японской мушмулою в РимеУвлекся в Амстердаме ты дурнушкою однойСтудент из Лейдена готов назвать ее женойСнимают комнату Cubicula locanda[206]Я там провел три дня а дальше ГаудаТебе в Париже горький опыт уготованТы перед следователем ты арестованВ тоске и в радости ты видел много странПока не распознал ты старость и обманЛюбил страдая в двадцать лет и в тридцать летЯ как безумный жил а жизни больше нетБоишься на свои ладони ты взглянутьОплакивай себя свою любовь и жутьВот эмигранты молятся ты смотришь со слезами на глазахМладенцев грудью кормят на вокзале Сен-ЛазарВокзалы пахнут ими люди едут устаютПоверив как цари-волхвы в звезду своюПопробуй золотые россыпи откройРазбогатев тогда вернешься в отчий крайС собою красный пуховик семья беретОн словно сердце наши грезы тоже бредА некоторые от переездов одуревНа улице Розьер остались жить в дыреПо вечерам на свежем воздухе евреиКак пешки шахматные двигаются редкоИх жены в париках не закрывая двериБескровные сидят в лавчонках для порядкаТы перед цинковою стойкой в грязном бареДешевый кофе пьешь как люмпен-пролетарийВот ресторан для посетителей ночныхВсе эти женщины не хуже остальныхИ безобразных женщин любишь и страдаешь из-за нихВот это дочь сержанта из Джерсея родомНе разглядел я рук шершавых оказавшись рядомМне жаль девчонку весь в рубцах у ней животУлыбка сводит мне как судорога ротОдин ты утром все одниБидон молочника на улице звенитНочь удаляется как ласковая жницаПритворщица Фердина Лия-ученицаИ ты глотаешь этот жгучий алкогольЖизнь пьешь как водку пьют испытывая больИдешь домой в Отей во сне тебе виднееПолинезийский бог среди богов ГвинеиЗагадочный Христос других существованийХристос приниженных и смутных упованийПрости простиЗарезанное солнцеМОСТ МИРАБОПеревод Н. Стрижевской
Под мостом Мирабо тихо катится СенаИ уносит любовьЛишь одно неизменноВслед за горем веселье идет непременноПробил час наступает ночьЯ стою дни уходят прочьИ в ладони ладонь мы замрем над волнамиИ под мост наших рукБудут плыть перед намиРавнодушные волны мерцая огнямиПробил час наступает ночьЯ стою дни уходят прочьУплывает любовь как текучие водыУплывает любовьКак медлительны годыКак пылает надежда в минуту невзгодыПробил час наступает ночьЯ стою дни уходят прочьВновь часов и недель повторяется сменаНе вернется любовьЛишь одно неизменноПод мостом Мирабо тихо катится СенаПробил час наступает ночьЯ стою дни уходят прочьСУМЕРКИПеревод Бенедикта Лившица
В саду где привиденья ждутЧтоб день угас изнемогаяРаздевшись догола нагаяГлядится Арлекина в прудМолочнобелые светилаМерцают в небе сквозь туманИ сумеречный шарлатанЗдесь вертит всем как заправилаПодмостков бледный властелинЯвившимся из Гарца феям[207]Волшебникам и чародеямПоклон отвесил арлекинИ между тем как ловкий малыйИграет сорванной звездойПовешенный под хриплый войНогами мерно бьет в цимбалыСлепой баюкает дитяПроходит лань тропой росистойИ наблюдает карл грустяРост арлекина трисмегиста[208]ПРОЩАНИЕПеревод Э. Линецкой
Я сорвал этот вереск лиловыйОсень кончилась значит в путьНа земле нам не встретиться сноваЗапах времени вереск лиловыйНо я жду тебя Не забудьОСЕНЬПеревод Э. Линецкой
Сквозь туман пробираются месят осеннюю грязьКолченогий крестьянин и бык и не видно в туманеКак деревни дрожат на ветру боязливо скривясьИ печальную песню тихонько мурлычет крестьянинСтародавнюю песню о перстне о верной любвиО разлуке о сердце разбитом о черной изменеОсень осень ты лето убила и лето в кровиИ маячат в осеннем тумане две серые тениКОЛОКОЛАПеревод Э. Линецкой
Цыган-красавец милый другУже трезвонит вся округаКазалось ни души вокругИ так любили мы друг другаНо спрячься хоть на дно рекиКолоколам все сверху видноТеперь их злые языкиГудят и треплются бесстыдноКатрины их в деревне триИ булочница с толстым мужемУрсула Сиприен МариХотя мы с ней как будто дружимНачнут смеяться поутруКуда глаза от них я спрячуА ты уедешь Я заплачуИ может быть умруЛУННЫЙ СВЕТПеревод Бенедикта Лившица
Безумноустая медоточит лунаЧревоугодию всю ночь посвященаСветила с ролью пчел справляются умелоПредместья и сады пьяны сытою белойВедь каждый лунный луч спадающий с высотПреображается внизу в медовый сотНочной истории я жду развязки хмуроЯ жала твоего страшусь пчела АрктураПчела что в горсть мою обманный луч кладетУ розы ветров взяв ее сребристый медВ ТЮРЬМЕ САНТЕ[209](Из цикла)Перевод Э. Линецкой
Раздели отобрали вещиТюремный двор тюремный домА за спиною смех зловещий«Что сделали с тобой Гийом»Не скажут Лазарю «Воскресни»Прикажут «В гроб живым ступай»О девушки мои о песниМоя весна прощай прощай* * *
Я здесь забыл кто я такойКем был когда-тоЯ номер я двадцать второйИз двадцать пятойСтруится солнце сквозь окноКак сквозь рогожуИ на моих стихах оноМне корчит рожуСкользит светящийся пучокА надо мноюУпрямо кто-то в потолокСтучит ногою* * *
Так медленно проходят дниКак будто дроги на кладбищеПройдут ты крикнешь «Где они»Но не отыщешь и не взыщешьПройдут как все другие дни* * *
Шумы города внятно слышуНо в моем тюремном окнеВижу только покатую крышуИ враждебное небо над нейДень прошел Наступает вечерОтблеск лампы в тюремном окнеДобрый разум мой тихий светеМы с тобою наединеГОСТИНИЦЫПеревод Э. Линецкой
Комнаты вдовыеВсяк в себе живетПостояльцы новыеПлата впередТребует хозяинДеньги в срокМаюсь как КаинВерчусь как волчокЗа окном тучиМой сосед-чудакКурит вонючийАнглийский табакПросьбам не внимаетНочной изуверМой столик хромаетТочь-в-точь Лавальер[210]В гостиничном лонеНочью и днемКак в ВавилонеВсе мы живемДверь на запореЗови не зовиПорознь в гореПорознь в любви* * *
«Моя молодость ты заношена…»Перевод Э. Линецкой
Моя молодость ты заношенаКак вчерашний венок ты брошенаИ я чувствую приближеньеДней неверия и презреньяНе природа холсты декорацийРеки клюквенной крови текутПод ветвями где звезды пылятсяОдиноко проходит шутЛуч упал холодный и жесткийНа лицо твое на подмосткиХлопнул выстрел Крик в тишинеУхмыльнулся портрет на стенеИ в картине стекло разбилосьИ невнятен напев или зовТо ль случится то ли случилосьТо ли мысль то ли отзвук словМоя молодость ты заношенаКак вчерашний венок ты брошенаИ я чувствую приближеньеДней раздумий и сожаленьяРЫЖАЯ КРАСОТКАПеревод А. Ревича
Пред вами человек не чуждый здравых мыслейЯ жизнь постиг и смерть насколько мог постичь ее живойНемало испытал и горестей и радостей любвиСпособен был кого-то в чем-то убедитьНемало языков освоилИ странствовал немалоБыл на войне как пехотинец и артиллерист,Был ранен в голову и трепанирован под хлороформомИ лучших из друзей утратил в этой сечеПостиг я современность и былое в той мереВ какой постичь способен человекМне надоело думать о войне которая идетМеж нами и во имя нас друзьяХочу я быть судьей в той давней распре традиции с открытьемПорядка с РискомВы чьи уста подобье уст ГосподнихУста которые и есть порядокИмейте снисхожденье к нам не сравнивайте насИскателей и следопытовС великими в ком образец порядкаВедь мы вам не врагиХотим открыть для вас обширный дивный крайГде тайны пышный цвет дается прямо в рукиГде столько новых красок и огней невиданных донынеИ тысячи видений бестелесныхЖдут воплощеньяХотим разведать область доброты безмолвный необъятный материкА также время которо. е направить можно вперед и вспятьТак снизойдите ж к нам сражающимся на границеГрядущего и бесконечногоГрехи простите нам и заблужденьяА лето близится оно приходит разомВесна моя прошла и юность позадиО солнце о пора когда так пылок разумЯ жду придиКак форма строгая приди ко мне приди жеИ вот она уже явилась и пьянит Влечетменя к себе сильнее чем магнитИ обретает видОдной красотки рыжейВедь этих медных прядей пылКак молния чей свет застылТак пламенеет луч случайныйНа золотистой розе чайнойЧто ж смейтесь надо мнойВы ближние и все на свете людиВедь обо многом я не смею вам сказатьА обо многом вы и слушать не хотитеТак снизойдите же ко мне* * *
«Милый друг я пишу вам в армейской столовой…»Перевод Э. Линецкой
Тристану Дерему воскресший
Милый друг я пишу вам в армейской столовойВоет ветер а небо иссиня-лиловоИ враждебно Ни строчки от вас целый годВы на смерть шлете ваших героев и вотЯ беря с них пример ездовой при расчетеОрудийном Здесь лучше служить чем в пехотеДевяносто сто двадцать и семьдесят пятьМоих пушек калибр Кони дивная статьДруг мой ваши стихи мне прислали сегодняКак они хороши Ничего благороднейЯ не знаю Я каждую строчку люблюИх прочел весь расчет и мои пуалю[211]Прослезились Мы едем на фронт Что там домаНапишите и не забывайте ГийомаВАЛЕРИ ЛАРБО
Валери Ларбо (1881–1957). — Много путешествовал, объездил «пассажиром первого класса» чуть ли не всю Европу. Впечатления от этих поездок отразились в единственном поэтическом сборнике Ларбо — «Стихи для богатого любителя» (анонимно в 1908 г.; переиздан с дополнениями в 1913 г. под названием «А.-О. Барнабут, его стихи и дневник»). Естествення, широкая, свободная от всякой риторичности манера Ларбо напоминает о традициях Уитмена и кое в чем перекликается с приемами раннего Сандрара.
МОЯ МУЗА[212]Перевод В. Парнаха
Я воспеваю Европу, ее железные дороги, и театры,И созвездья ее городов, а между темЯ приношу в моих стихах добычу из Нового Света:Обтянутые ярко раскрашенной кожей щиты,Меднолицых девушек, челноки из благовонного дерева, попугаев,Стрелы с зеленым, синим, желтым опереньем,Ожерелья из девственного золота, странные плоды, разные луки,И все, что Колумб вез в Барселону.Мои стихи, мои золотые стихи,В вас сила и порыв тропической флоры и фауны,Все величие родных гор,Крылья кондоров, рога бизонов.Моя муза, мое вдохновение — креольская дамаИли уносимая всадником страстная пленница,Связанная, брошенная поперек седлаВместе с драгоценными тканями, золотыми вазами и коврами.И ты побежден своей добычей, о льянеро[213]!В моих стихах друзья узнают мой голос,Мои интонации, обычные после обеда.(Достаточно уметь поставить ударение где нужно.)Мной управляют непобедимые законы ритма.Я их не понимаю сам, но чувствую: это они.О Диана, Аполлон, великие боги,Взбалмошные и свирепые, вы ли внушаете мне эти песни,Или это обман, что-тоОт меня самого, просто урчание в животе?MADAME TUSSEAUD’S[214]Перевод Ю. Стефанова
Мне кажется, что вся суть бытия —В глазах вот этих смирных восковых людей.Хотелось бы мне провести здесь целую ночь,Целую зимнюю ночь, замешкавшись в зале,Где содержат преступников,Смирных восковых преступников.Лучатся их лица, а взгляды — тусклы, а тела — а из чего у нихтела?Неужто на самих себя они и впрямь похожи?Почему же их бросили за решетку, повесили или казнили наэлектрическом стуле,А их немые обличья оставили здесь?Немые обличья с глазами, что не могут поведать о пережитой жути,А только встречают повсюду взгляды зевак — без конца, без конца…Да закрывают ли они глаза хоть ночью?ТАЛАССА[215]Перевод Ю. Стефанова
Лежа на узком диване в глубине каюты(Меня, словно девчонка неугомонная — куклу,Баюкает качка бортовая и килевая, — на море шторм),Я ощущаю на сердце светлый круг — иллюминатор,Похожий на витрину магазина, где продается море,И, в полудремоте, мечтаюСложить еще никем не сложенную песньВо славу моря.О Гомер! О Вергилий!О Corpus Poeticum[216] Севера! Лишь на твоих страницахОтыщутся вечные истины моря,Отыщутся мифы, в которых отразился один из ликов времени,Отыщутся феерии моря, и генеалогии волн,И вёсны морские, и морские осени,И затишье морское, простертое плоской зеленой дорогойПод колесницей Нептуна и хороводами Нереид.Я ощущаю на сердце светлый круг, он скользитТо вверх, то вниз; его наполняет то серо-зеленый и белыйСредиземноморский пейзаж с краешком небаБледного, то,Низринувшись в круг, одно только небо его заполняет.Я то погружаюсь в свеченье сине-зеленое и ледяное,Кипящее пеной, то вдругИллюминатор, ослепший от пенной слюны, слепнет от светлого неба.Зыбкой линией горизонта ползетБелый румынский пароход размером с большую игрушку,Он тащится, как по проселку в колдобинах; винт пароходаИногда выступает из волн и взбивает в воздухе пену…Он приветствует нас, приспуская наполовинуСине-желто-пунцовый флаг.Судно живет своей жизнью: слышны голоса в коридоре,Потрескивает обшивка, висячие лампы скрипят,Машины стучат, доносится запах горелого масла,Чьи-то возгласы ветер мешает с обрывками трелиМандолинной: «Sobre las olas del mar»[217] —Звуки настолько привычные, что кажутся тишиною.А над мостиком, там, в вышине, ветер протяжный и дикий,ветер-пират,Свищет в снастях и щелкает, словно бичом,Флагом трехцветным со звездами и полосами.НЕВЫРАЗИМОЕПеревод Ю. Стефанова
Когда я буду мертв, когда меня причислят к нашим дорогим усопшим(Сомнительно, чтоб вспомнил обо мне хоть кто-нибудь из тех,С кем я не раз бок о бок шагал по улицам),Останется ль тогда в моих стихах хоть что-тоОт стольких образов, от стольких взглядов, стольких лиц,Мгновенно промелькнувших предо мною в толпе бурлящей?А ведь и я когда-то лавировал среди людских лавин,Как вы, и застывал, как вы, у каждой из витрин,Засматривался на красоток, проходящих мимо,И все шагал, шагал неутомимоНавстречу славе и радостям земным,Наивно полагая, что до них подать рукой,Захлебываясь от восторга, брел среди людского стада,Ибо стаду принадлежу я сам и все мои желанья.И если я — увы — хоть чем-нибудь отличен от всех вас,Так только тем, что мнеПорой среди толпы бывает, как во сне,Зрим образОболганной, бездомной и гонимой,Невыразимой,Незримой Красоты.ЖЮЛЬ СЮПЕРВЬЕЛЬ
Жюль Сюпервьель (1884–1960). — Уроженец Монтевидео, Сюпервьель сочетал в своем творчестве французскую поэтическую традицию с темами и образами, навеянными свежестью и очарованием уругвайской природы, среди которой протекло его детство. Поэтическая вселенная Сюпервьеля пронизана космическими токами, связующими воедино «землю людей» и волшебное царство животных («Дебаркадеры», 1922), мир живых и мир мертвых («Невинный каторжник», 1930). Биение человеческого сердца сливается в его стихах с «гармонией сфер», с ритмами всего мироздания («Тяготения», 1925). Откликом на события второй мировой войны, заставшей поэта в Уругвае, явились его скорбные «Стихи о Франции в беде» (1941).
ОЛЕНЬПеревод Бенедикта Лившица
Только трону я коробкуИз сосны высокоствольной,Как застынет в чаще леса,Глядя на меня, олень.Отвернись, олень прелестный,Продолжай свой путь безвестный:В темной жизни человекаНе поймешь ты ничего.Друг мой нежный, друг мой робкий,Чем могу тебе помочь,Через щель моей коробкиУстремляя взоры в ночь?Просекой твои зеницыВ глубь вселенной залегли.Тонкие твои копытца —Целомудрие земли.В день, когда морозы злыеНебо льдом скуют, как пруд,Все олени побегутИз одних миров в другие.* * *
«Ночное чудище, лоснящееся мраком…»Перевод Э. Линецкой
Ночное чудище, лоснящееся мраком,Прекрасный зверь в росе других галактик,Ты кажешь морду мне, протягиваешь лапуИ недоверчиво отдергиваешь вновь.Но почему? Я друг твоих движений темныхИ проникаю в глубь клубящегося меха,И разве я не твой собрат по мракуЗдесь, в этом мире, где, захожий странник,Держу стихи перед собой, как щит?Поверь, тоска молчания понятнаНетерпеливому, заждавшемуся сердцу,Что в двери смерти горестно стучит.Услышав робкие удары в стенку,Смерть перебоями его предупреждает:— Но ты — из мира, где боятся умереть. —Глаза в глаза вперив, неслышно пятясь,В бестрепетную мглу ушло, исчезло…И небо вызвездилось, как всегда.* * *
«Вдали мой слышать зов научишься ли ты?..»Перевод Ю. Денисова
Вдали мой слышать зов научишься ли ты?Не слух склонить к земле — склониться сердцем надо!Чтобы прийти ко мне, найди в себе мосты!Я жду, я от дорог не отрываю взгляда.Пусть разделяют нас Атлантики просторы,Пустыни, и леса, и цепи диких гор, —Расступятся леса, равниной станут горы,Лишь в сторону мою ты обратишь свой взор!ГОРОД ЗВЕРЕЙПеревод В. Козового
Открылась дверь, вошли олени.Но где такое может быть?Вдали от наших поселений,Куда опасно нам ходить.Там город, где полно зверья,Где человека нет в заводе.Горят во тьме, стадами бродятТам когти, шерсть и чешуя.Подальше лучше нам держаться,Ведь звери в нас самих таятся:Сурок, акула, муравьедВсе разом тянутся на свет.Не то гляди, уйдем оттудаС клыком моржа, с горбом верблюдаИль с длинным хоботом слона,Которому река нужна.Душа померкнет в тот же час,И тело в шкуре вмиг забьется,И гибель человека в насВсю жизнь оплакивать придется.* * *
«В лесу, где время замерло…»Перевод В. Козового
В лесу, где время замерло,Огромный рубят ствол.Зияющей колоннойНад бездыханной кронойПустой дрожит провал.Кружите, вейтесь, птицы,Ищите гнезд следыВ воспоминанье стройномИ ропоте беды.ПАРИЖПеревод М. Ваксмахера
Париж, открытый город,Твоя душа живая,Томясь, исходит кровью,Как рана ножевая.И стук чужих шаговТревожит наши стены,И на мерцанье СеныГлядят глаза врагов.Как будто в яме черной,Под окрики штыка,Струится удрученноФранцузская река.Века французской славы,Отлитые в гранит,Ваш облик величавыйВеликий гнев таит.Нависшая над вамиНевыносима тень —И гаснет ваше пламя,И меркнет ясный день,И льется с неба мрак.Ведь было бы изменойСтруить лазурь над Сеной,Когда в Париже враг.НОЧЬПеревод Ю. Денисова
Когда хочу, чтоб сон меня преобразил,Но прежним остаюсь, опять без сна, без сил,Без слова жалобы, без жизни в теле старом,И мозг сожжен дотла невидимым пожаром,Тогда посмертный «Я», меня ввергая в дрожь,Твердит: «Как медленно и долго ты живешь!Что держит здесь тебя? Чего ты ждешь от жизни,Когда разбиты мы и тяжело отчизне?»Молчу, но он во мне, а я хочу одинИсчезнуть, скрыться там, в неведомой Пальмире!В себе душу того, кто всех угрюмей в мире,И погружаюсь в ночь, ее ничтожный сын.ФРАНЦИЯ ВДАЛИПеревод Ю. Денисова
Ищу страну родную,Тяну к ней руки жадно.В пустыне неогляднойИщу ее, тоскуя.На ощупь, тень живая,Иду в простор устало,Поляну узнавая,Где мне роса сверкала.Меня вела печальТуда тропой былою,Где серебрилась дальПрозрачною росою.Ласкал я наши горыИ рек родных излуки,Всей Франции коснутьсяМои стремились руки.С чужбины блудным сыномВернуться морем бурным,Узреть народ единымВ венце небес лазурном!Мой край! Ты молчалив.Поведай, что с тобою!Но глохнет мой призывПод тучей грозовою.Там, в зеркале страныВ шестиугольной рамеШли долгими векамиВеликие сыны.Но как могло случиться,Что в зеркале столетийВозникли в сером светеВрагов угрюмых лица?!ЗАБЫВЧИВАЯ ПАМЯТЬ(Из цикла)Перевод Ю. Денисова
Когда уходят все, возможно ль возвратиться?Когда забыто все, к чему нам розы цвет?Сто улетевших птиц нам не заменят птицы,Сидящей на плече. Тьма не заменит свет.Пускай моей щеки коснутся ваши щеки!Не бойтесь развернуть своей души крыла,Чтоб вместе с памятью проснулся мир далекий,Чтоб возвращенная земля для нас цвела!Вновь древом станет дуб, а тьма — родной равниной,Увидим берега любимых с детства рек,И встанет прошлое из этой тьмы пустыннойДля всех поверивших, что изгнаны навек…О темная сестра! О память! Лик твой смутныйПускай предстанет мне хоть грезою минутной!К ПТИЦАМПеревод Ю. Денисова
Частицы радуги, живые огоньки,Каракара, сапсан, каранчо, ару, гокко[218],Развейте, разметав, рассейте сон, жестокоВцепившийся в мои духовные зрачки!Ведь это вы, вьюрки? Ведь это вы, тинаму?Взволнуйте крыльями, предвестники побед,Оцепенение, отринувшее свет,Меня в апатию влекущее упрямо!Я так хочу разбить времен застойных гладь!Пусть небеса бурлят в неистовых полетахМильонов ласточек, крикливых, желторотых!Свободу я зову и духа благодать!Я заскорузлые хочу разбить печали!Хочу, чтоб стаи птиц на зов слетелись мойИ, взвившись в небеса, мне радостью цветнойСквозь облачность души, как солнце, просияли!ФРАНСИС КАРКО
Франсис Карко (наст. имя — Франсуа Каркопино-Тюзоли; 1886–1958). — Родился в Новой Каледонии, в семье колониального служащего. В 1910 г. обосновался на Монмартре, среди поэтов и живописцев; воспоминаниям об этой поре посвятил ряд эссе. В 1912 г. примкнул к школе «фантазистов», определившей его тогдашнюю поэтическую манеру: сплав старофранцузских песенных традиций с новшествами в духе Аполлинера, саркастического лиризма Вийона с тончайшими интонациями Жерара де Нерваля («Богема моей души», 1912; «Кисло-сладкие песенки», 1913). В поздних сборниках («Маленькая сентиментальная сюита», 1936; «Иссякший источник», 1946) Карко более сдержан и просветлен; не повышая голоса и делая вид, будто речь идет о пустяках, он говорит о подлинных человеческих ценностях и глубоких чувствах.
КИСЛО-СЛАДКАЯ ПЕСЕНКАПеревод Бенедикта Лившица
Ах, я люблю тебя! А ты,Ужель ты не в моих поэмах?Зима приводит сонм упрямыхСкорбей чернее черноты.Акации дрожат сторожко,Лишь ветром тронет их слегка.Ты грелась, сидя без сорочки,Вся голая, у камелька.Холодный ливень бился в стекла;Дрова шипели, чуть горя…Я жду, чтоб мутная заряОпять в моем окне возникла!ЧАС ПОЭТАПеревод М. Кудинова
У нее в руке фиалки,Кончен праздник, и онаНа букет глядит свой жалкий,Подозрительно бледна.На дворе ни ночь, ни утро,Все покрыто полумглой,Бродят тощие собакиПо парижской мостовой.Это горький час поэта,Час, когда охвачен онБеспокойством до рассвета,И растерян и смущен.От моей коптящей лампыСвет ложится на тетрадь,И забытые фантомыОживают в ней опять.НОЧИ ЗИМНИЕПеревод М. Кудинова
Ночи зимние… ЗажегсяСвет над дверью кабачка.С потолка свисает лампа…До чего ж любовь горька!Эти губы и помада,Этот сладенький мотив…Сам не знаю, что мне надо,Что ищу я, загрустив?Вы танцуете, но счастьяВам не встретить на пути…Словно тех, кто мной потерян,Я пытаюсь вас найти.О погибшие созданья,Веселиться б вам всегда!Звуки вальса, бал в предместье,А за дверью ждет беда.Смотрит смерть с кривой ухмылкой,Смерть кривляется в ночи…Та, которую прирежут,«Не виновна я», — кричит.Не прислушивайтесь к стонуКрови, пролитой на грязь.Ничего вы не слыхали,В танце весело кружась.Ночи зимние… Под ветромФонаря трепещет свет.Сумасшедшие девчонки,Для которых счастья нет,Все вам сердце здесь пленяет;Звуки льются через край,Вальс вас кружит… И сливаетВоедино грязь и рай.ПОЛНОЧЬПеревод И. Озеровой
В переулке пустом,Занавешен дождем,Ждет гостей дом свиданий.Плач полночных часов,Словно скрипнул засовВ глубине сонных зданий.Кто крадется тайкомЗдесь, в ненастье таком?Тени двух ожиданий…В переулке пустомВ ночь небесных рыданий.ПРОЩАЙПеревод И. Озеровой
Вот и старый кабак. Много летДождь осенний его убивает.Я пришел, но тебя уже нет,От страданья любовь убывает.Я страдаю. Когда ты ушла,Я смеяться учился искусно.Плачу я без любви, без теплаИ живу с той поры только грустно.Ты хотя бы на память храни,Мое сердце, тоски неизбежность,Ты храни эту древнюю нежностьИ от ран почерневшие дни.Грудь чужую осыплет мой смех,Лаской губы чужие я встречу,Их зубами своими помечу…Все равно ты прекраснее всех.БЛЭЗ САНДРАРПеревод М. Кудинова
Блэз Сандрар (наст. имя — Фредерик-Луи Север; 1887–1961). — Сын швейцарского коммерсанта, он еще в юности бежал из дому, исколесил весь свет, переменил множество профессий, был свидетелем первой русской революции 1905–1907 гг., событиям которой посвящены его поэма «Проза о транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской» (1913) и роман «Мораважин» (1926). Участник первой мировой войны, он был тяжело ранен, лишился руки. Наряду с Аполлинером был крупнейшим реформатором французской поэзии XX в. Убежденный в том, что она должна избавиться от тяготевших над ней традиционных форм, он смело пользуется жаргоном городского дна, языком афиш и газет, приемами «кадрировки», заимствованными у кинематографа, стремясь слить весь этот разнородный материал в некое подобие современного лирического эпоса. С середины 20-х годов перестает писать стихи.
В 1974 г. в издательстве «Наука» (серия «Литературные памятники») вышел сборник стихов Б. Сандрара «По всему миру и вглубь мира» в переводе М. П. Кудинова.
ПРОЗА О ТРАНССИБИРСКОМ ЭКСПРЕССЕ И МАЛЕНЬКОЙ ЖАННЕ ФРАНЦУЗСКОЙ(Фрагмент)
Посвящается музыкантам
В ту пору я только что с детством простился.Шестнадцать лет мне недавно исполнилось, и позабыть я о детствестремился.Я был в шестнадцати тысячах лье от места, в котором родился. Я был в Москве, вэтом городе тысячи трех колоколен и семижелезнодорожных вокзалов.Но мне не хватало ни этих вокзалов, ни тысячи трех колоколен,Потому что юность моя безумной и пылкой была,И сердце в груди у меняПылало, как храм в Эфесе или как Красная площадь в Москве,Когда солнце садится;И глаза мои светом своим озаряли сплетения древних путей,И таким я был скверным поэтом,Что не смел идти до конца.На огромный татарский пирог с золотистою коркойКремль походил,Громоздились миндалины белых соборов,На колокольнях сверкало медовое золото,Старый монах мне читал новгородскую быль.Меня мучила жажда.С трудом разбирал я клинообразные буквы,А затем, неожиданно, голуби Духа Святого над площадью взмыли,И руки мои тоже ввысь устремились, как альбатросы,И все это было воспоминаньем о дне последнем,О последнем странствииИ о море.Однако я был очень скверным поэтомИ не смел идти до конца.Голод мучил меня,И все дни, и всех женщин в кафе, и все чашиХотел я испить и разбить,Все витрины, все улицы,Судьбы людские, дома,Все колеса пролеток, что вихрем неслись по плохим мостовым,Я в горнило хотел погрузитьИ все кости смолоть,Вырвать все языки,Все расплавить тела, обнаженные под шелестящей одеждой,Тела, от которых мутился мой разум…Я предчувствовал, что приближается красный Христос революциирусской…А солнце было тяжелою раной,Раскрывшейся, словно костер.В ту пору я только что с детством простился.Шестнадцать лет мне недавно исполнилось, и позабыть я о детствестремился.Я был в Москве, где хотел, чтобы пламя меня насыщало,И мне не хватало ни церквей, ни вокзалов, озаренных моими глазами.Грохотала пушка в Сибири, была там война,Голод, холод, холера, чума,Плыли тысячи трупов животных по илистым водам Амура.На всех вокзалах я видел, как уходилиПоследние поезда,И никто уже больше уехать не мог, потому что не продавалибилетов,И солдаты, которые в путь отправлялись, хотели бы домаостаться…Старый монах мне пел новгородскую быль.Я, скверный поэт, никуда уезжать не желавший, я мог уехать,куда мне угодно;У купцов еще было достаточно денег,И они могли попытаться сколотить состоянье.Их поезд отправлялся каждую пятницу утром.Говорили, что много убитых.У одного из купцов сто ящиков было с будильникамии со стенными часами.Другой вез шляпы в коробках, цилиндры, английские штопорыразных размеров,Вез третий из Мальме гробы, в которых консервы хранились,И ехали женщины, было их много,Женщин, чье лоно сдавалось в наем и могло бы стать гробом,У каждой был желтый билет.Говорили, что много убитых.Эти женщины ездили по железной дороге со скидкой,Хоть имелся счет в банке у каждой из них.Однажды, в пятницу утром, наступил наконец мой черед.Был декабрь на дворе,И я тоже уехал с торговцем ювелирных изделий: он направлялсяв Харбин.Два купе у нас было в экспрессе и тридцать четыре ларцас драгоценностями из Пфорцгейма,Третьесортный немецкий товар, «Made in Germany»[219],Но одет во все новое был я торговцем и, поднимаясь в вагон,потерял неожиданно пуговицу.— Помню, я все это помню, потом я не раз еще думал об этом. —Я спал на ларцах и был счастлив, сжимая в руке никелированныйбраунинг, который вручил мне торговец.Я был беззаботен и счастлив, и верилось мне,Что мы играем в разбойников в этой стране,Что мы украли сокровище в Индии, и на другой конец светаВ Транссибирском экспрессе летим, чтобы спрятать сокровище это.Я должен его охранять от уральских бандитов, напавших когда-тона акробатов Жюль Верна,От хунхузов его охранять,От боксерских повстанцев Китая,От низкорослых свирепых монголов великого Ламы;Али-баба мне мерещился, сорок разбойников,Телохранители горного Старца[220], а такжеСовременные взломщикиИ специалистыПо международным экспрессам.И все же, и все же,Несмотря на весь этот пыл,Как несчастный ребенок, печален я был.Ритмы поезда,Шум голосов, стук дверей и колес,На замерзающих рельсах несущийся вдаль паровоз,Моего грядущего свернутый парус,Никелированный браунинг, ругань играющих в карты в соседнем купе,Образ Жанны,Мужчина в защитных очках, слонявшийся нервно в проходевагона и взгляд на меня мимоходом бросавший,Шуршание платьев, Свист пара,Стук вечный колес, обезумевших на колеях поднебесья,Замерзшие окна,Не видно природы,А позадиРавнины сибирские, низкое небо, огромные тени Безмолвья,которые то поднимаются, то опускаются вниз.Я лежу, укутавшись в плед,Пестрый,Как моя жизнь,И жизнь меня согревает не больше, чем пледШотландский,И вся Европа за ветроломом экспрессаНе богаче жизни моей,Бедной жизни моей,Что похожа на плед,Весь потертый ларцами, набитыми золотом,Вместе с которыми еду я вдаль,Мечтаю,Курю,И одна только бедная мысльМеня согревает в дороге.СЕН-ЖОН ПЕРС
Сен-Жон Перс (наст. имя — Алексис Леже; 1887–1975). — Родился на острове Гваделупа, изучал литературу и право в Бордоском университете. С1914 по 1940 г. состоял на дипломатической службе; посетил Китай, Японию, Монголию. Впечатления от странствий по Востоку отразились в сборнике стихов «Анабасис» (1924). Разжалованный и лишенный вишистским правительством французского гражданства, в 1940 г. эмигрировал в США, где прожил до 1958 г. Творчество Сен-Жон Перса в годы изгнания — крупнейшее явление не только во французской, но и мировой литературе. Его «Изгнанье» (1942) — это и поэтический дневник эмигранта Алексиса Леже, и философские раздумья поэта Сен-Жон Перса о трагической участи человека, «вброшенного в бытие»; в его «Ветрах» (1946) вихри реальных исторических катастроф неотделимы от пронизывающих планету космических потоков; его «Ориентиры» (1957) — это и призывный свет маяков родного берега, и незримые, находящиеся вне пространства и времени, путеводные вехи, по которым ориентируется человек в «поисках абсолюта». Усложненная, нередко трудная для восприятия поэтическая манера Сен-Жон Перса сродни манере Клоделя; ее можно определить как богатую внутренними рифмами и ассонансами ритмизированную прозу. В 1960 г. творчество Сен-Жон Перса было отмечено Нобелевской премией.
АНАБАСИС(Фрагмент)Перевод В. Козового
Все долгое время, покамест мы уходили на запад, что знали мы о вещахсмертных?.. И вот под собою первые видим дымы.— Юные женщины! и в природе страны разливается благоуханье:«…Я возвещаю тебе великую пагубу зноя и стенания вдовьинад разметаемым прахом.Те, кто стареет в сени и власти безмолвья, воссев на холмах, созерцают пескии дневное сияние в гаванях дальних;но сладостью полнятся женские бедра, а в телах нашихженских словно темная бродит лоза, и от самих себя нет нам спасенья.…Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу листвы в сновидениях наших.Те, кто вскрывает ключи, вместе с нами в этом изгнании, те, кто вскрывает ключи,скажут ли нам ввечеру,под чьими руками, давящими гроздь наших бедер,влагой полнятся наши тела? (И женщина в зелень с мужчиной легла; онаподнимается, тело свое расправляет, и голубокрылый уносится дальше сверчок.)…Я возвещаю тебе великую пагубу зноя, а ночь между тем средь собачьего лаядоит наслажденье у женщин из бедер.Но Чужестранец живет под шатром, где подносят ему молоко и плоды. И приносят емуключевой воды,чтобы рот и лицо омывал он и чресла.К ночи рослых служанок приводят ему (о бесплодные, ночь в них пылает!).И наслажденье, быть может, примет он и от меня.(Я не знаю привычек его в обращении с женщиной.)…Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу ключей в сновидениях наших.Открой же мой рот на свету, как медовый тайник между скал, и если во мнеобнаружишь изъян, да буду я изгнана! если же нет,пусть войду под шатер, пусть нагая войду, прижимая кувшин, под шатер,и долго, сородич могильному камню, будешь ты видеть безгласной меня под деревом— порослью вен моих… Ложе тайных речей под шатром, и в кувшине сырая звезда, ипусть же я буду во власти твоей! ни единой служанки — для нас под шатром лишькувшин с родниковой водой! (Я умею уйти до зари, не пробудив ни звезды сырой, нисверчка на пороге, ни собачьего лая в пределах земных.)Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу заката на смертных нашихресницах…но пока еще тянется день!»ДОЖДИ(Фрагмент)Перевод В. Козового
Пускай же слово мне предшествует в пути! И мы еще раз пропоем для проходящих —песнь народов, для стерегущих — песнь простора:VII
«Неисчислимы наши тропы, и обиталища непрочны. Уста, рожденные во прахе,божественную чашу пьют. Вы, омывающие мертвых рукою матери-лазури, о струиутренние — в мире, где тернии войны царят, — омойте и живых, пока заря восходит;омойте, о Дожди, лицо ожесточенных — и горечь на лице их, и нежность на лицеих… ибо узки их тропы и обиталища непрочны.Омойте же, Дожди, для сильных сих твердыню! И вдоль больших столов, под сеньюсвоей силы они воссядут — те, кого не пьянило вино людское, те, кого неосквернил напиток слез или забвенья, все те, чье имя трубный глас разносит безответа… воссядут вдоль больших столов, под сенью своей силы, в твердыне, что для сильных сих.Омойте у черты деянья оглядку и неторопливость, омойте на путях вниманья оглядкуи учтивость. Так смойте же, Дожди, бельмо благопристойных, бельмо благоразумных;бельмо в глазу людей с достоинством, со вкусом, в глазу у столь достойных и в меру одаренных; так смойте же и пелену с глаз Мудреца и Мецената, с глаз Праведника и Вельможи… с глаз тех, кто соблюдает свято неторопливость и учтивость.Омойте же благоговенье у Вдохновителей на лицах, благорасположенье у Покровителей в сердцах и скверну велеречья на гстах публичных. Омойте руку тех, кто судит, кто карает, и ту, то саван шьет, и ту, которая младенца пеленает; увечных и слепых, Дожди, омойте стертые ладони и длань нечистую, что, подперев чело, как прежде грезит о поводьях и хлысте… с благословенья Вдохновителей своих и Покровителей своих.Омойте памяти скрижали, где вся история народов: официальных актов своды, исводы хроник монастырских, и многотомные анналы. Омойте хартии и буллы, Наказытретьего сословья; статьи Союзов, тексты Пактов и манифесты лиг и партий; омойте, о Дожди, листы пергамента, велени и дести цвета стен больниц и богаделен, под цвет скелетам птиц или окаменелой кости… Омойте, о Дожди! омойте памяти скрижали.Омойте же в душе людской живого слова дар людской: литые изреченья, святыепеснопенья, прекраснейшие строки, изящнейшие трофы. Омойте же в душе людей всеупоение элегий, кантилен; все упоение рондо и вилланел; и радость речи вдохновенной, омойте крылья Афоризма и ожерелья Эвфуизма[221]; и жесткое науки ложе, и ложе царское мечты: в душе открытой, неуемной, в душе вовек непресыщённой омойте, о Дожди! высокий дар людской… в душе у тех, кто дарит миру творенья духа и ума».ОРИЕНТИРЫ(Фрагменты)
«И вы, Моря, во снах читавшие безбрежных…»Перевод В. Козового
И вы, Моря, во снах читавшие безбрежных, оставите ль вы нас однажды вечером подрострами Столицы, средь гроздьев бронзовых и камня площадей?Вся ширь, о сонмище, уже внимает нам на этом склоне беззакатной эры: зеленоенеобозримо, как на заре восток творенья, — Море,На праздничных своих ступенях, как ода каменная, — Море; канун и праздник занашей гранью, раскат и праздник с твореньем вровень: в самом преддверье нашем —Море, как откровение небес…Могильное дыханье розы уже не будет виться у гробницы; живое, не сокроет впальмах мгновение души своей нездешней… О горечь, след твой испарился на нашихтрепетных устах.Я видел, как в огнях широт великое смеялось ликованье: снов наших праздничноеМоре, как пасха восходящих трав и словно празднуемый праздник;Все Море в праздничных пределах, под соколиной стаей белых облаков, — как чье-товольное угодье, и неделимое владенье, и как поместье диких трав, разыгранное вкости…Испей, о бриз, мое именованье! И пусть звезда моя прольется в зрачков безмерныхокоем!.. И дротики Полудня у радости трепещут на пороге. И барабаны безднысмолкают, уступая флейтам света. И Океан, со всех сторон, свергая тяжестьмертвых роз,На наших гипсовых террасах возносит голову Тетрарха[222]!* * *
«…Бесконечность обличий, расточительность ритмов…»Перевод М. Ваксмахера
…Бесконечность обличий, расточительность ритмов… Но ритуала пора настает —пора сопряжения Хора с благородною поступью строф.Благодарно вплетается Хор в движенье державное Оды. И опять песнопенье в честьМоря.Снова Певец обращает лицо к протяженности Вод. Неоглядное Море лежит перед ним вискрящихся складках,Туникою бога лежит, когда расправляют любовно ее в святилище девичьи руки,Сетью общины рыбацкой лежит, когда расстилают ее по прибрежным отлогим холмам,поросшим нещедрой травою, дочери рыбаков.И, петля за петлей, бегут, повторяясь на зыбком холсте, золотые узоры просодии —это Море само, это Море поет на странице языческим речитативом:«…Море Маммоны, Море Ваала, Море безветрия и Море шквала, Море всех в миреширот и прозваний, Море, тревожность предначертаний, Море, загадочное прорицанье, Море, таинственное молчанье, и многоречивость, и красноречивость, и древних сказаний неистощимость!Качаясь, как в зыбке, в тебе, зыбучем, взываем к тебе, неизбывное Море! — изменчиво-мерное в своих ипостасях, неизменно-безмерное в ценности гулкой;многоликость единого, тождество разного, верность в коварстве, в дружбепредательство, прилив и отлив, терпеливость и гнев, непреложность и ложь, ибезбрежность, и нежность, прилив и отлив — взрыв!..О Море, медлительная молниеносность, о лик, весь исхлестанный странным сверканьем! Зерцало изменчивых сновидений, томленье по ласкам заморского моря!Открытая рана во чреве земном— таинственный след неземного вторженья; сегодняшней ночи безмерная боль — и исцеление ночи грядущей; любовью омытыйжилища порог и кровавой резни богомерзкое место!(О неминуемость, неотвратимость, о чреватое бедами грозное зарево, влекущее властно в края непокорства; о неподвластная разуму страсть — подобный влечению к женам чужим, порыв, устремленный в манящие дали… Царство Титанов и время Титанов, час предпоследний, а следом последний, а вслед за последним еще один, вечно — в блеске молнии — длящийся час!)О многомерная противоречивость, источник раздоров, пристанище ласки, умеренность, вздорность, неистовство, благостность, законопослушность, свирепаяярость, разумность, и бред, и еще — о, еще ты какое, скажи нам, поведай, о непредсказуемое!Бесплотное ты и до дрожи реальное, непримиримое, неприру-чимое, неодолимое, необоримое, необитаемое и обжитое, и еще и еще ты какое, скажи, несказанное! Неуловимое, непостижимое, непререкаемое, безупречное, а еще ты такое, каким тыпред нами предстало сейчас, — о простодушие Солнцестояния, о Море, волшебныйнапиток Волхвов!..»ПЬЕР-ЖАН ЖУВ
Пьер-Жан Жув (1887–1976). — Раннее творчество Жува, отмеченное влиянием Ромена Роллана, полно пацифистских мотивов («Поэмы против великого преступления», 1916; «Пляска смерти», 1917). Позднее он обратился к психоанализу и католицизму (романы «Пустынный мир», 1927; «Геката», 1928; сб. стихов «Таинственные бракосочетания», 1924; «Небесная материя», 1925). Самый яркий и трагичный сборник Жува, созданный между двумя войнами, «Кровавый пот» (1933), отражает попытку «сошествия во ад» подсознания, стремление «добраться до самых корней бытия и отыскать среди них лик бога». В годы войны, эмигрировав в Женеву, Жув становится одним из духовных вождей французского Сопротивления. Напряженным гражданским пафосом пронизаны его стихи «Парижская богоматерь» (1944) и эссе «Защита и прославление» (1943). Из послевоенных сборников наиболее значительны «Гимн» (1947); «Диадема» (1949); «Язык» (1952).
КУСКУ ТКАНИ[223]Перевод А. Эфрон
Тебя я вижу вновь натянутым, как парус,Широкий щедрый шелк без складок и морщин, —Три яруса твоих, и каждый ярус — ярость:Сладчайшее из чувств, глубокое, как гимн.Взывавший к сердцу цвет был красным, — нет, вернее,Увядшим розовым — не розы лепестком,А несколько иным — тоскливей, лиловее,Таким, как сквозь века загубленная кровьМарата. Белый цвел чуть видной желтизной,Патиной времени с поверхности картиныИ смерти кротостьюЗакатной полосы смягчал багряный зной.А синий жёсток был, как очи высоты,Как непроглядность сфер, в плену держащих бога…О, беспощадный цвет вдоль древка боевого,О, неба синева бездонной чистоты!Но главным был Глагол: тысячеустым словомРоптала и звала, напутствовала ткань,Поникшему в борьбе приказывала — встань!Шептала, как любовь, как злоба, проклинала.Из золоченых букв, своим смущенных блеском,Ковался лемех слов, которым власть данаВздымать пласты земли, — и содрогалась жалостьОт боли, что земля претерпевать должна.И в выкриках мужчин, и в лепете детей —Ты, огненный Глагол, начало всех Историй,Сжигающий дотла оплоты и устои,Чтоб прах развеять их над ржавчиной цепей.Честь, выполнив свой долг, попрала муки, страхи.Великих жертв призыв, пронизывая твердь,Взмывает с алтаря кровавой, липкой плахи,И знамя говорит: Свобода или Смерть.УГАСШИХ СОЛНЦ ОГОНЬ…Перевод Н. Стрижевской
Угасших солнц огонь — сиянье вечных слов,И фраза прозвучит примерно так: экстазПоющей почвы, крон деревьев, деревень,Свисающих с перил балконов и террас;Долины вдалеке, лед на вершинах гор;О красота земли, уже близка пораКончины, вновь горит безжалостный костерОсенний в вышине и опаляет луг.В истоме сжала холм в объятиях жара,И дню невыносим убогий вид лачуг,В тени каштанов честь уснула вечным сном,И унесешь в душе, покинув этот край,Груз рухнувших надежд и гнет безумных чувств.КОРОЛЕВА НОЧИПеревод Н. Стрижевской
Во мраке душных зал и в коридоров тьмеГде кажется со стен обитых красной тканьюНисходит на постель разгула смутный страхЯ знаю облик твой глаза и забытьеЯ знаю королев ночей и сновиденийЯ знаю душу цвет твоих румян ужимкиБездушие души тяжелый сердца стукТвое дыханье стон твой шепот и кольеТвоих поддельных ласк способных осквернятьТвой чистый поцелуй в грязи в любой дыреТвой неподвижный труп невинный и беспечныйБледнеющий ещеМолочною рекой в которой молоко на солнце высыхает.* * *
«Дай сумраку гробниц и монастырской кельи…»Перевод Н. Стрижевской
Дай сумраку гробниц и монастырской кельиВеличье жаркое в молчанье черных роз,Дай свету засиять слепящим блеском далей,Что скрыты от людских непосвященных глаз,И смысл их красоты непостижим для нас,И дай явить свой ликНевинной плоти, прочь отбросивши покровы,В невидимом краю, где в девственных лучахНевинною, как встарь, она пребудет снова,И мысли дай слететь на крыльях на вершиныДеревьев, что замрут, склонясь в грядущий миг.НЕБОПеревод В. Козового
Ширь неба ширь ни дна ни тяжести ни волиЗнак и обитель зыбей о единый и синий храмВглядись Ничто блаженно-слепое как он тамТомится каменный закованный в юдолиПечалей словно отдан сиренам мореходВо власть — безмерность видя и гордую твердынюТвою безмерность иль абсурд чей горек плодТоске его влекомой к цели синейО символ не эфир но божеский оплот!* * *
«Высокородная печаль улыбка высота свобода…»Перевод В. Козового
ВЫСОКОРОДНАЯ ПЕЧАЛЬ улыбка высота свободаТебя обрел я наконец на взморье сердца своегоВ ночь когда рвется мореВ горные державыВ ночь когда ты моложе юности своейВ ночь когда много ты страдал но более ничтоНичто не тщетно праха нет ни в чем.ПЬЕР РЕВЕРДИ
Пьер Реверди (1889–1960). — Родился в Нарбонне, в семье резчика по дереву. Был одним из провозвестников и участников сюрреалистического «бунта» («Осколки неба», 1924; «Источники ветра», 1929). В итоговый сборник «Ручной труд» (1949) вошли стихи 30-х годов, эпохи Сопротивления и первых послевоенных лет. Говоря словами самого Реверди, он всю жизнь «находился на скрещенье двух лезвий — яви и грезы, пытаясь вырваться из мира призрачной действительности, которым довольствуется большинство людей, в область абсолютного и подлинно реального бытия». Отсюда — творческие метания Реверди между крайностями герметической, умозрительной поэзии и стремлением отразить сложную и трагическую красоту мира и человека.
ТРИУМФАЛЬНАЯ АРКАПеревод Венедикта Лившица
Весь воздух просверлёнВ гнездеИ на изгибеНад хриплым флюгером близ трубИ этот кладЕще извивов ряд.И время чуть задето,Когда летит авто там где-то вдалеке,На стыке острововБесследно на тропе больших течений ночиГремят бубенчики средь улицы,И шум,Проходит шествие,Иль эта кавалькадаКортеж под аркою круглящейся небес?Стрела колеблется, отодвигаяИсторию и всех, кого забыть легко.ТРУДНАЯ ЖИЗНЬПеревод В. Козового
Зимой он сидит, притаившись в холоде и тени. Когда дует ветер, он в гуще деревьев делает знаки, помахивая огоньком, который держит на кончиках пальцев. Это — ветхий старик; он, вне сомненья, всегда был таким, и непогода не грозит ему смертью. Когда опускается вечер, он сходит в долину, — ибо днем он живет на склоне холма, скрытый в зарослях: никто не видел, как он выходит оттуда. Его светлячок с наступлением ночи начинает подрагивать на горизонте. Солнце и звуки его пугают; он прячется, дожидаясь укороченных тихих осенних дней, когда под нависшим небом, в воздухе мглистом и нежном сможет он, сгорбленный, семенить, оставаясь неслышным. Это — ветхий зимний старик, который не умирает.БЕСКОНЕЧНОЕ СТРАНСТВИЕПеревод Ю. Денисова
Удалялись они, ветер в спину им дул,С пеньем шли вдоль реки по безвестной дороге,Их молитвам камыш долго вторил в тревоге,Птичьи крики тревожили сонную тишь.Будут первыми там, чтоб вовек не уйти,Шли вперед, за спиной исчезали пути.Шаг за шагом в туманные далиШли по жестким камням и молчали.У дремучих лесов отдыхали они,У неведомых вод жажду всласть утоляли.Пыль вилась из-под ног; в клубах света и пыли,Как в туманных плащах, вдаль они уходили.Пилигримы шагалиСредь безвестных пустынь,Раскрывалась пред ними небесная синь,Но к пределам земли дальше шли друг за другом,Ветер в спину им дул и кружил круг за кругом,Закрывались за ними врата,Створы черные — Ночь.ПЕРСПЕКТИВАПеревод И. Шафаренко
Все та же каретаМеня увезлаВот полночь пробилоПод ясной лунойЯ видел лицо ееРуки и взглядК рассветуО завтрашнем дне говорятНас тьмою накроетНочной небосвод.Вот ты появиласьГлаза отвелаУглом повернулПереулок ночнойПоследние звездыНад садом горятА знают ли мертвыЧто их там ждетПАМЯТЬПеревод Ю. Денисова
Когда покинет этот край онаТогда и я уедуТуда где солнце тоже ярко светитКак здесь там птица петь должнаВсю ночь без снаА здесь пороюБелесой мглоюЗатянет ветер белые вершиныМы снова будем на пескеУкрыты скаламиА дальше ничегоЛишь облако плыветИ крик несется из окнаСтоят стеною кипарисыСолон воздухИ влажны волосы твоиКогда отсюда мы с тобой уйдемЗдесь кто-то все ж останется ещеЧтоб нас тут ждатьЧтоб нас понятьЛишь нам двоим вернаОставленная нами теньЗдесь будет тосковать одна.ГОЛОСОМ ЧУТЬ ПРИГЛУШЕННЫМПеревод М. Ваксмахера
Охота начата в испуге бьются крыльяЗабота палачей все сделать втихомолкуИ у тебя в груди сплошная глыба льдаПрозрачная как небосвод в июнеВ твоих глазах опавшая листваИ списки красные казненных наканунеВдоль берега гуляет полумракЗакат зловеще липнет к парапетуНи огонька в глухих провалах оконИ чернота густая растекласьКак кровьИ затопила городТревожный трепет оскверненных крыльевЛишенных тупоПрава на полетБездушный ржавый скрежет смертиПотом покойРука в перчатке глиныРывок последний сердцаПоследний вздох судьбыГорит святое в очаге полено.1941НА ЦЫПОЧКАХПеревод Ю. Денисова
Ничего не осталосьмежду пальцами все утеклоИсчезает какая-то теньСлышен где-тошум шаговЗадушить надо голос надрывно и громко звучащийОн наверное будет стонать ночь и деньОн летит все быстрейТолько вы остановите чудный порывО надежда и гордость мояВетры вас унесли подхвативОпадала листвав это время синицы считаликапли чистой водыЛампы гасли и слепнули окон рядыНет идти слишком быстро не надоМожно все поломать громким звуком шаговДВЕРЬ НА ЗАСОВПеревод А. Эфрон
Так далеко живу от голосов!Гул празднеств гаснет постепенно…Что мелет мельница, какую пену,Когда источник плача пересох?Как тяжко тащатся часыПо безысходным лунным побережьям…Я тихо в тесной теплой щели сплю,В сгиб локтя головой уткнувшись.Кругла как мир пустыня света лампы,Бесчеловечно время,Ужасно время, выгнанное в ночь,От призрачной прозрачности бокалов,Ленивого мурлыканья уюта,В дождь, в глину, в схватку — стиснув зубы, —В боль старую, что у твоих корней трепещет…Я выбрал смерть, достоинство, забвенье.О, как я далеко, когда перебираю все, что люблю.В ОСЛЕПИТЕЛЬНОМ СВЕТЕПеревод В. Козового
Движение рукиКак листьев трепетаньеИ холодок с рекиИ чей-то оклик дальнийВ молчании густомГде ни единой складкиЛадонь рассветных слез и отмелей перчаткиВолна тревожит гладьПроходит бороздаИ небо еле живоУстало солнца ждатьК дороге дерево клонится вопрошаяМашина как в дыру летит за горизонтВсе стены тянутся и сохнут на ветруИ прячет под мостом лицо тропа глухаяКогда чуть слышен лесИ ночь порхает с веткиСредь мертвенной листвы где теплится дымокЗаката спящий глазПоследний отблеск краткийСтальная нить небесРоняет крик касаткиЖАН КОКТО
Жан Кокто (1889–1963). — Драматург, деятель киноискусства, эссеист, художник, он во всех многообразных сферах своего творчества был прежде всего поэтом. Дебютировал сборниками «Лампа Аладдина» (1909) и «Легкомысленный принц» (1910), отмеченными влиянием Э. Ростана и Анны де Ноай. В последующих книгах отразилось его увлечение футуризмом и дадаизмом («Ода к Пикассо», 1919; «Словарь», 1922), античной драмой, которую он пытался «омолодить», приспособив ко вкусам современности («Антигона», 1928; «Орфей», 1928), экспериментами в области кино (фильм «Кровь поэта», 1930) и, наконец, классическим наследием Ронсара и Дю Белле, Малерба и Мюссе («Цифра семь», 1952; «Светотень», 1954). В итоговый сборник «Стихи» (1956) вошли все основные поэтические произведения Кокто.
СПИНА АНГЕЛАПеревод Бенедикта Лившица
Ложной улицы во сне лиМнимый вижу я разрез,Иль волхвует на панелиАнгел, явленный с небес?Сон? Не сон? Не труден выбор;Глянув сверху наугад,Я обман вскрываю, ибоАнгел должен быть горбат.Такова, по крайней мере,Тень его на фоне двери.СМЕРТЬ АДМИРАЛАПеревод М. Кудинова
Мыльная пена.Брызги.Грохот.Ярость. Взбесившейся лошади хохот,Лошади, убегающей от брадобрея…Руки — настурции в пламени жарком,Кровь голубицы, бледные лицаМумий. Последний залп батареи.И адмирал, на мостике стоя,Медленно опускается, как занавес в театре,И берег аплодирует, вдали чернея.ПОХИТИТЕЛИ ДЕТЕЙПеревод М. Кудинова
Там, где грязь и крапива вокруг,Из засады выскочив вдруг,Для цирка украла цыганкаГрафского сына из замка.В то время как скорбно и пылко,Обезумев, звала его мать,Под самым куполом циркаРебенок учился летать.Взлететь может каждый, кто хочет,Цирк — огромный бумажный змей,И летают под куполом ночиЦиркачи, что крадут детей.Эти воры имеют крылья,Эти воры научат вмигУлететь за холмы, что скрылиМатеринский тоскующий крик.«О дитя, мое сердце разбито!О, вернись под родительский кров!»Он не слышит. Он с аппетитомУплетает похлебку воров.Сон подполз с воровской сноровкой,Оглушил, словно горечь вина,Голова рядом с миской похлебкиКатится в море сна.Сон летать приучает его,Он не видит во сне ничего,Только статуи видит, что самиВвысь взлетают, взмахнув руками.АКТЕРПеревод М. Кудинова
Актер в последний раз ногою бьет о пол,Актер один. Напряжены все нервы.Родятся в нем слова, и шлем на них Минервы,Когда они должны покинуть горла ствол.Актер скользит с небес. Из люка возникает.Весь выпачкан актер: он кровь свою теряет,Затем что каждый день он умирает вновь,Теряя белую и золотую кровь.Кровь белая течет из головы актера,Кровь золотую надо зачерпнуть,А красная ему прочерчивает путь,В конце которого ждет смерть с ним разговора.Актер кричит, в движенье приведенПрикованным к нему тысячеглазым залом;Когда актер пронзен лучом или кинжалом,Богам бросает вызов он.Сбежал бы прочь актер. Не смеет. Акт за актомИдет за драмой он, иного нет пути:Подмостки не дают спасенья обрести,Чудовищным он связан с ними пактом.Актер выходит кланяться. Ну что ж…Партер потрескивает хворостом ладоней,Покуда занавес, как гильотины нож,Не срубит голову, склоненную в поклоне.И вот уж царственная эта головаСреди следов кровавых ищет тело;Все рушится вокруг, и ни к чему слова:Теперь уж машинист здесь примется за дело.И публика спешит уйти. В ней нет любви,Одно желание — спастись от катастрофы…А завтра снова день. Вставай, актер, живи!И сердце подготовь для завтрашней голгофы.ИВАН ГОЛЛЬ
Иван Голль (1891–1950). — См. прим. к Иван Голль. Из французских поэтических книг Голля назовем «Стихи о любви» (1930), «Песнь об Иоанне Безземельном» (1939), «Песни Франции» (1940).
ИОАНН БЕЗЗЕМЕЛЬНЫЙ ПРИБЫВАЕТ В ПОСЛЕДНИЙ ПОРТПеревод В. Козового
В морях без волн устав бродить бесцельноВ день без зари на корабле без рейВ порт Иоанн заходит БезземельныйИ в дом без стен стучит и без дверейОн на безногой узнает кроватиС беззубым гребнем женский силуэтРот без лица без шепота объятьяИ без любви — грошовой страсти бредОн узнает безносые буксирыГалеры без единого веслаБез женщин тротуары без трактировДворы и ночи напролет без снаНо сестры вслед не вымолвят ни словаИ не прильнет бледнея мать к окнуТрава не дрогнет у крыльца родногоЧто за страна в беспамятном плену?Из родника он горсть воды сладимойВ сад бездыханный как благую вестьПечальной девушке несет от нестерпимойЛюбви к нему повесившейся здесьЧто за бульвар без идолов витринных?Без томных вздохов сумеречный свод?Фонарь истлевший в лапах паутины?Часы где время заживо гниет?К чему все эти лихтеры тартаны[224]Где жесть без олова загоны без скотаМешки без риса танцы без гитаныБез вкуса хлеб распятья без Христа?Что значат эти шлюпки в мертвой спячкеПричал без сходней ящики горойБез дна и эти доки без горячки?Лишь море ходит в гавани пустой!Какую же таят они угрозуБездымный порт бесследная земля?Что за маяк безблагодатный?Что за Скиталец без ветрил и без руля?ПОЛЬ ЭЛЮАР
Поль Элюар (наст. имя — Эжен-Поль Грендель; 1895–1952). — Родился в семье небогатого коммерсанта, окончил парижское училище Кольбера. Участник первой мировой войны. Прославление любви, тяга к братству людей, гимн созидательному труду — таковы темы его первых сборников («Долг и тревога», 1917; «Стихи для мирного времени», 1918). В начале 20-х годов сблизился с дадаистами и сюрреалистами; его стихи тех лет («Животные и их люди, люди и их животные», 1920; «Примеры», 1921), исполненные тепла ко всему существующему, в то же время подчас загадочны, герметичны. В интимной и философской лирике 20-х годов («Град скорби», 1926; «Сама жизнь», 1932; «Роза для всех», 1934) призывает к преобразованию мира во имя счастья тружеников. Во время войны вступил в коммунистическую партию, активно участвовал в литературе Сопротивления; стихотворение «Свобода» из книги «Поэзия и правда 1942 года» (1942) стало поэтическим гимном Сопротивления. В сборниках военной поры («Лицом к лицу с немцами», 1942–1945; «Достойные жить», 1944) и послевоенного времени («Лишнее время», 1947; «Суметь все сказать», 1951) гражданская лирика неотделима от лирики любовной. Посмертно (в 1953 г.) Элюару присуждена Международная премия мира.
Основные издания Элюара на русском языке: «Стихи». Сост. О. Савич. Предисл. И. Эренбурга. M., 1958; «Избранные стихотворения». Предисл. и перевод П. Антокольского. М., 1961; «Стихи». Перевод М. Н. Ваксмахера. М., 1971.
«Малышка-девчушка впервые в Париже…»Перевод М. Ваксмахера
Малышка-девчушка впервые в Париже.А грохот, как ливень, клокочет и брызжет.Малышка-девчушка идет через площадь.А грохот прибоем булыжники лижет.Малышка-девчушка бульваром идетМимо надутых лощеных господ,И стук ее сердца не слышен Парижу.ВЕРНЫЙПеревод М. Ваксмахера
Из этой деревни тихойИдет, трудна и крута,Дорога к слезам и крови.Наша душа чиста.Ночи теплы и спокойны,А мы для любимых хранимСамую ценную верность — надеждуЖивыми вернуться к ним.РАВЕНСТВО ПОЛОВПеревод Бенедикта Лившица
Твои глаза пришли назад из своенравнойСтраны, где не узнал никто, что значит взгляд,Где красоты камней никто не ценит явной,Ни тайной наготы тех перлов, что блестят,Как капельки воды, о статуя живая.Слепящий солнца диск — не зеркало ль твое?И если к вечеру он никнет в забытье,То это потому, что, веки закрывая,Любовным хитростям ты веришь дикаря,Плотине моего недвижного желанья,И я беру тебя без боя, изваянье,Непрочностью тенет прельстившееся зря.РАБОЧИЙПеревод М. Ваксмахера
Провидеть в деревьях доски,Провидеть в горах дороги,В лучшем возрасте — возрасте силы —Ткать железо, и камни месить,И украшать природуЧеловеческой красотою,Работать.ИСКУССТВО ТАНЦА
Хрупкий дождь черепицу держитВ равновесии. БалеринаНикогда не научитсяЛиться и прыгать,Как дождь.* * *
«Твои оранжевые волосы…»Перевод М. Ваксмахера
Твои оранжевые волосы в пустоте вселенной,В пустоте цепенеющих стекол молчанияИ темноты, где мои голые руки твое отражение ищут.Сердце твое химерической формы,И любовь твоя схожа с моим ушедшим желанием.О душистые вздохи, мечты и взгляды.Но со мной ты была не всегда. Моя памятьХранит удрученно картину твоего появленияИ ухода. Время, точно любовь, обойтись не умеет без слов.* * *
«К стеклу прильнув лицом…»Перевод М. Ваксмахера
К стеклу прильнув лицом как скорбный стражА подо мной внизу ночное небоА на мою ладонь легли равниныВ недвижности двойного горизонтаК стеклу прильнув лицом как скорбный стражИщу тебя за гранью ожиданьяЗа гранью самого себяЯ так тебя люблю что я уже не знаюКого из нас двоих здесь нет.* * *
«Путь молчания…»Перевод М. Ваксмахера
Путь молчанияОт моих ладоней к твоим глазамИ к твоим волосамГде ивы-девчонкиПрислоняются к солнцуИ шепчутся тихоИ лепестки трепещущей тениПодбираются к их разомлевшим сердцам.* * *
«Симметричная гордость жизнь разделенная поровну…»Перевод М. Ваксмахера
Симметричная гордость жизнь разделенная поровнуМежду старостью улицИ молодостью облаковЗакрытые ставни руки трепещущиеТочно на солнце листваРуки ручьями струящиесяИ укрощенная голова.ЧУТЬ ИЗМЕНЕННАЯПеревод М. Ваксмахера
Прощай печальЗдравствуй печальТы вписана в линии потолкаТы вписана в глаза которые я люблюТы отнюдь не бедаИбо самые жалкие в мире уста отмечаешьУлыбкойЗдравствуй печальЛюбовь податливых телНеотвратимость любвиЛаска твоя возникает нежданноЧудищем бестелеснымГоловой удрученнойПрекрасная ликом печаль.КРИТИКА ПОЭЗИИПеревод М. Ваксмахера
Разумеется я ненавижу царство буржуевЦарство шпиков и поповНо сильнее стократ я ненавижу людейкоторые не ненавидят егоТак же как яВсей душой.Я плюю в лицо ничтожнейшему пигмеюКоторый всем стихам моим не предпочтетэту Критику поэзии.ОДИНОКИЙПеревод М. Ваксмахера
Я бы мог в одиночестве житьБез тебяЭто кто говоритЭто кто без тебя может житьВ одиночествеКтоЖить наперекор всемуЖить наперекор себеНадвигается ночьКак прозрачная глыбаЯ растворяюсь в ночи.ТОЧНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЕРДЦАПеревод М. Ваксмахера
О точность человеческого сердцаВсе краски красотыОтточенные формыИ прочие уловки лишь затемЧтобы идти прямолинейно к целиТочностьНеумолимого движения сквозь толщиСлучайных поцелуев и речейУстойчивость устоевВ умах мужчин и женщинИ странность очертаний облаковНе выходящая за грани облаков.ЗАТЕРЯННЫЙ САДПеревод М. Ваксмахера
Этот сад выходил на мореГрудью гвоздикиШуму воды подражалШелестел голосами леснымиСердце сада струило свежестьСпокойно и щедроА цветы поднимались мягкоК корням рассветаЭтот сад выходил на сушуБыл он спокойно ласковИ на каждом шагу из чащиВыплескивались аллеиПестрая гамма просекВливалась в поток пейзажаИ солнце апрельского цветаПлыло в зеленом небе.СВОБОДА[225]Перевод М. Ваксмахера
На школьных своих тетрадкахНа парте и на деревьяхНа песке на снегуИмя твое пишуНа всех страницах прочтенныхНа нетронутых чистых страницахКамень кровь ли бумага пепелИмя твое пишуНа золотистых виденьяхНа рыцарских латахНа королевских коронахИмя твое пишуНа джунглях и на пустыняхНа гнездах на дрокеНа отзвуках детстваИмя твое пишуНа чудесах ночейНа будничном хлебе днейНа помолвках зимы и летаИмя твое пишуНа лоскутках лазуриНа тинистом солнце прудаНа зыбкой озерной лунеИмя твое пишуНа полях и на горизонтеИ на птичьих распахнутых крыльяхИ на мельничных крыльях тенейИмя твое пишуНа каждом вздохе рассветаНа море на корабляхНа сумасшедшей гореИмя твое пишуНа белой кипени тучНа потном лице грозыНа плотном унылом дождеИмя твое пишуНа мерцающих силуэтахНа колокольчиках красокНа осязаемой правдеИмя твое пишуНа проснувшихся тропахНа раскрученных лентах дорогНа паводках площадейИмя твое пишуНа каждой лампе горящейНа каждой погасшей лампеНа всех домах где я жилИмя твое пишуНа разрезанном надвое яблокеЗеркала и моей спальниНа пустой ракушке кроватиИмя твое пишуНа собаке лакомке ласковойНа ее торчащих ушахНа ее неуклюжей лапеИмя твое пишуНа пороге нашего домаНа привычном обличье вещейНа священной волне огняИмя твое пишуНа каждом созвучном телеНа открытом лице друзейНа каждом рукопожатьеИмя твое пишуНа стеклышке удивленьяНа чутком вниманье губПарящих над тишинойИмя твое пишуНа руинах своих убежищНа рухнувших маякахНа стенах печали своейИмя твое пишуНа безнадежной разлукеНа одиночестве голомНа ступенях лестницы смертиИмя твое пишуНа обретенном здоровьеНа опасности преодоленнойНа безоглядной надеждеИмя твое пишуИ властью единого словаЯ заново жить начинаюЯ рожден чтобы встретить тебяЧтобы имя твое назватьСвобода.ЗАТЕМНЕНИЕПеревод М. Ваксмахера
Ну что поделаешь мы жили как в могилеНу что поделаешь нас немцы сторожилиНу что поделаешь в тоске бульвары стылиНу что поделаешь сердца от горя нылиНу что поделаешь нас голодом морилиНу что поделаешь мы безоружны былиНу что поделаешь ночные тени плылиНу что поделаешь друг друга мы любили.МУЖЕСТВОПеревод М. Ваксмахера
Парижу холодно Парижу голодноПариж не ест на улицах каштановПариж в лохмотья нищенки оделсяПариж как в стойле стоя спит в метроНа бедняков свалились новые невзгодыНо мудрость и безумьеСкорбного ПарижаВ себя вбирает чистый воздух и огоньВ себя вбирает красоту и добротуЕго изголодавшихся рабочихНе надо звать на помощь мой ПарижТы жив ты жизнью удивительной живешьЗа наготой за худобой за бледностьюВ тебе таится человечностьОна горит в глазах твоих ПарижПрекрасный город мойКак шпага сильный тонкий как иглаДоверчивый и умудренный ты не можешьСнести несправедливостьНесправедливость худший хаос для тебяТы от него Париж освободишьсяПариж мой трепетный далекая звездаНадежда неугаснувшая нашаОсвободишься ты от горя и от грязиМужайтесь братьяНет у нас ни касок ни сапогМы ни мундирами ни выправкой не блещемНо в наших жилах вспыхивает солнцеНаш свет вернулся к намДостойнейшие пали ради насИ вот их кровь клокочет в нашем сердцеИ снова утро утро над ПарижемЧас избавленьяШирь весны новорожденнойТупая сила рабья терпит крахРабы враги наши должны это понятьИ если понимать они способныОни восстанут.1942В ИСПАНИИПеревод М. Ваксмахера
Если в Испании есть дерево цвета кровиЭто дерево свободыЕсли в Испании есть неумолкший языкОн говорит о свободеЕсли в Испании есть чистый стакан винаВыпьет его народ.МЫ ДВОЕПеревод П. Антокольского
Мы двое крепко за руки взялисьНам кажется что мы повсюду домаПод тихим деревом под черным небомПод каждой крышей где горит очагНа улице безлюдной в жаркий полденьВ рассеянных глазах людской толпыБок о бок с мудрецами и глупцамиТаинственного нет у нас в любвиМы очевидны сами по себеИсточник веры для других влюбленных.ТРИСТАН ТЗАРАПеревод А. Ларина
Тристан Тзара (наст. имя — Сами Розеншток; 1896–1963). Выходец из Румынии. В 1919 г. переехал в Париж, где возглавил кружок дадаистов; затем на рубеже 20–30-х годов примкнул к сюрреализму, став одним нз его теоретиков, а позже — резких критиков («Сюрреализм и послевоенные годы», 1947). В ранней лирике («Первое небесное приключение господина Антипирина»; 1916; «25 стихотворений», 1918) сквозь нарочитую заумь пробивается наивная свежесть взгляда на вещи. Участвовал в движении Сопротивления. У позднего Тзара поток метафор, сохраняя оттенок герметичности, отражает раздумья о призвании человека, его долге, его трагедии в счастье («Завоеванные полдни», 1939; «Земля нисходит на Землю»! 1946; «Дозволенный плод», 1956).
ПЕСЕНКА ДАДА
I
Эта песня дадаистасердцем истого дадастук в моторе не бедаведь мотор и он дадаграф тяжелый автономныйехал в лифте невредимон мизинец свой огромныйоторвал и выслал в римлифт за этовот бедасердцем больше не дадавода нужна всегдапрополощи мозгидадададаотдай долгиII
эта песня дадаистани опти ни пессимистаон любил мотоциклисткуни опти ни пессимисткумуж негаданно нежданнообнаружив их романв трех шикарных чемоданахвыслал трупы в Ватиканне крутис мотоциклисткойни с опти ни с пессимисткойводе нужны кругимозги твоя едададададаотдай долгиIII
песенка мотоциклистададаистого душойпотому и дадаистачто в душе дада большойзмей в перчатках и бельезакрутил в горячке клапани руками в чешуеримский папа был облапани скандалбыл большойпроклял он дада душоймозги не с той ногимозги одна водаДадададачулки тугиСМЕРТЬ ГИЙОМА АПОЛЛИНЕРА
мы ничего не знаеммы ничего не знали про горепора леденящего холодароет глубокие борозды в мышцахон предпочел бы радость победыв тишине умудряющей скорби мы в западнеизменить не в силахесли бы снег валил из землиесли бы солнце ночью всходилочтобы нас обогретьесли бы кронами вниз красовались деревья— сплошной плач —если бы птицы с людьми поселились чтобы смотретьсяв тихое озеро над головами людейМЫ БЫ СМОГЛИ ПОНЯТЬсмерть была бы приятным и долгим вояжембессрочным отпуском плоти из армии форм и костейАНТОНЕН АРТО
Антонен Арто (1896–1948). — Дебютировал сборником «Мистические сонеты» (1913), написанным под влиянием Рембо и Лотреамона. Сблизился с Андре Бретоном, сотрудничал в журнале «Сюрреалистическая революция», сыграл ряд ролей в театре и кино. В сборниках «Пуп чистилища» (1925) к «Нервометр» (1927) пытался передать ощущения «развоплощеннсй реальности», противопоставить свое «бессмертное бессилие», «безрассудную безнадежность» мыслям и чувствам «толпы». В 1926 г., порвав с кружком сюрреалистов, организовал «Театр Альфреда Жарри», в котором, используя приемы древних религиозных обрядов, старался возродить магическую функцию ароматического зрелища, превратить театр в средство «освобождения от страха перед бытием». Теоретические обоснования своих взглядов изложил в эссе «Театр и его двойник» (1938). Начинания Арто, идущие вразрез с ведениями времени, не имели успеха.
МОЛИТВАПеревод А. Ларина
О дай нам ярый словно угли мозгМозг опаленный лезвием зарницыМозг ясновидца череп чьи глазницыПронизаны присутствием твоимДай нам родиться в чреве звездномЧьи бездны шквал изрешетилЧтоб ужас нашу плоть пронзилКогтем каленым смертоноснымНасыть нас днесь Нам сводит ротНам пиром будет грохот шквальныйО замени рекой астральнойНаш вялый кровооборотРассыпь рассыпь нас уничтожьРукою огненной стихииОткрой нам своды огневыеГде смерть еще страшней чем смертьНаш хилый ум дрожать заставьНа лоне собственного знаньяИ в новой буре мирозданьяНас от сознания избавьЗАКЛИНАНИЕ МУМИИПеревод В. Козового
И эти ноздри — кости, кожа, —там, где берет начало тьмапервооснов, и этих губ тесьма,под краской стянутых до дрожи,И медь, которой жизнь поитво сне тебя, развеяв кости,и взгляда призрачного грозди,где ты, как в сети, ловишь свет,О мумия, и руки-спички,чтоб ворошить тебе нутро,в которых гробовая теньобличье принимает птички,И все, во что рядится смерть,как в прихотливость ритуала,и шепоток теней, и медь,где черное нутро слиняло, —Тебя ловлю я в эти сетисредь выжженных венозных троп,и медь твоя, как мой озноб, —вернейший роковой свидетель.ЛУИ АРАГОН
Луи Арагон (род. в 1897 г.). — Учился на медицинском факультете. Принадлежал к группе дадаистов, затем сюрреалистов, с которыми порвал в 1930 г. С 1927 г. — член ФКП, основатель коммунистической газеты «Се суар» (запрещена в 1939 г.). Был гостем Первого съезда советских писателей, одним из организаторов конгресса в защиту культуры. После разгрома Франции летом 1940 г. явился одним из инициаторов создания Национального комитета писателей Южной зоны; выпустил подпольно ряд поэтических сборников, вошедших в золотой фонд литературы Сопротивления («Нож в сердце», 1941; «Глаза Эльзы», 1942, и др.). Прославлению антифашистской борьбы посвящен сборник новелл «Рабство и величие французов» (1945). После войны опубликовал книги стихов и поэмы («Глаза и память», 1954; «Неоконченный роман», 1956; «Меджнун Эльзы», 1963), романы («Коммунисты», тт. 1–6, 1949–1951; «Страстная неделя», 1956; «Гибель всерьез», 1965, и др.), эссе и исследования по вопросам литературы и искусства.
Много сделал для издания и пропаганды во Франции многонациональной советской литературы. В 1957 г. Арагону была присуждена международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами». Член Центрального комитета Французской коммунистической партии.
Стихи Арагона неоднократно издавались в русском переводе; в частности, они составили 9-й том Собрания, сочинений Арагона (М., 1960).
ЛЮБОВНИКИ В РАЗЛУКЕПеревод Э. Линецкой
Как двух глухонемых трагический языкВ гремящей темноте, в сумятице вокзалов —Прощанье любящих, их молчаливый крикВ безмолвной белизне зимы и арсеналов.И если к облакам лучи надежд летятСредь баккара ночей, — их огненные руки,Коснувшись птиц стальных, испуганно дрожат.Не соловей — поверь, Ромео, полный муки, —Не жаворонок вам устроил в небе ад.В сугробах мир поблек, обмяк.Вдруг замерли деревья, зданья,Бесцветные, как воздух, какБесцветное воспоминанье,Когда пришло — но в нем рвалосьИз строчек чувств больших дыханье —Письмо, печальное до слез,Письмо, печальное до слез.Зима похожа на разлуку,Зимой кристаллы льда поют,И холод вин рождает скуку,И звуки медленно текут,Овладевают мной, и плещут,И, как часы, все бьют и бьют,И стрелки времени скрежещут,И стрелки времени скрежещут.Жена, мой луч и мой родник,Зачем в письме такая горечь,Ведь я люблю, зачем же крик, —Так судно, тонущее в море,Зовет и мучит дальний зов,Который ветры на простореГлушат шуршаньем рифм и строф,Шуршаньем всех своих грехов.Моя любовь, теперь у насОсталась только слов помада,В них по колена день увяз,Похожий на преддверье ада.Опять воскрес мечты ростокУ башен Жевра, в недрах сада,Где для меня играл рожок,Где для тебя играл рожок.Я сделаю из слов бесценные букеты —Такие в дар кладут к подножию мадонн —И подарю тебе прозрачность анемон,Вероник синеву, сирень и первоцветы,И пену нежную на ветках миндаля —На майских ярмарках они чуть розовеют, —И чаши ландышей — за ними мы в поляПойдем, когда… Но тут слова в цвету немеют,От ветра этого ссыхается земля,Цветы теряют цвет, фиалки глаз тускнеют.Но буду для тебя я петь, пока волнойСтучится в сердце кровь и наполняет вены.«Все это тру-ля-ля», — мне скажут, но смиренноЯ верю: радугой над светлою вселеннойВзойдут слова, что я, простой, обыкновенный,Твердил тебе, и ты одна поймешь, — нетленныЛишь потому любовь и солнце над землей,Что осенью, когда весна была мечтой,Я это тру-ля-ля спел, как никто другой.ПАСТОРАЛИПеревод В. Левика
Маркиз там ездит на мотоциклетке,Там под бебе рядится старый кот.Сопляк там ходит в дамской вуалеткеИ, трам-пам-пам, пожарник помпы жжет.Гниют на свалке там слова святые,Слова пустые подняты на щит.Там бродят ножки дочерей Марии,И там спина эстрадницы блестит.Там есть ручные тачки и повозки,Автомобилей там невпроворот.Суют во все свой нос там недоноски,А трус иль плут во сто карат идет.Видальщины, скажу я без обиды,Навидишься у этих берегов!Девиц невидных, потерявших виды,Бандитов видных, с виду добряков,Самоубийц, кидающихся в воду,Тузов без карт, под видом правды ложь,И жизнь идет там через пень колоду,И ценности не ценятся ни в грош.БАЛЛАДА О ТОМ, КАК ПОЮТ ПОД ПЫТКОЙПеревод П. Антокольского
«Нет, колебанье бесполезно.Все ясно для меня.Я говорю из тьмы железнойДля завтрашнего дня».В одной из черных одиночекШел разговор всю ночь.«Согласен, — шепчет переводчик, —Нам кое в чем помочь?Жить, как мы все. Пусть на коленях.Но жить. Согласен жить?Шепни нам только слово, пленник,Чтоб волю заслужить.Шепни хоть на ухо, — и тотчасДверь настежь из тюрьмы.Взвесь и прикинь, сосредоточась:Не так уж скупы мы.Смахнуть с земли тебя легко мне.Легка любая ложь.Но вспомни, вспомни, только вспомни,Как белый день хорош».И тот ответил: «Бесполезно.Все ясно для меня», —Так он сказал из тьмы железнойДля завтрашнего дня.И довод прозвучал последний:«Как люди ни чисты,Но платят за Париж обеднен, —Плати за жизнь и ты».Шпион ушел с достойным видом,Скрывая торжество,И шепчет узник: «Нет, не выдам,Не выдам никого.Пусть гибну. Франции известенМой лозунг боевой.За столько слов ее и песенПлачу я головой».Опять вошли, ведут под стражейНа немощеный двор.И рядом вьется скользкий, вражий,Немецкий разговор.Но что ни скажут — бесполезно.Молчал он, честь храня,Под пулями, во мгле железнойДля завтрашнего дня.Под пулями успел он фразуПропеть: «К оружью, граж…» —И грянул залп. И рухнул сразуТоварищ славный наш.Но «Марсельеза» стала скороТой песнею другой,Той самой лучшею, с которойВоспрянет род людской.РАДИО — МОСКВАПеревод П. Антокольского
Слушай, Франция! В недрах весеннего лесаЧья там песня вплетается в шелест ветвей,Чья любовь совершенно подобна твоей?Слушай, слушай! Откройся доверчиво ей.Слушай, Франция! Есть на земле «Марсельеза»!О далекая, как она нас отыскала?Еле слышимый еле забрезжил мотив.Так Роланд погибает, за нас отомстив.Мавры мечутся. Но, Ронсеваль захватив,Он швыряет вдогонку им горные скалы.Бьется сердце. С биеньем его совпадая,Отликается полная слез старина.Жанна д’Арк сновиденьями потрясена.А в глазах у нее вся родная страна —Вся седая история, вся молодая.Чей язык это? Кто его переиначит?Не по школе я знаю грамматику ту.Так стучит барабан на Аркольском мосту[226].Так Бара и Клебер[227] исстуиленно кричат в темноту.«Боевая тревога!» — вот что это значит!Слушай, Франция! Ты не одна. Так запомни!Не безвыходно горе, ненадолго ночь.Просыпайся, крестьянская мать или дочь!Выйди засветло, чтоб партизанам помочь!Спрячь их на сеновале иль в каменоломне!До расчета Вальми остаются часы[228].Просыпайся, кто спит! Не сгибайся, кто тужит!Пусть нас горе не гложет, веселье не кружит.Пусть примером нам русское мужество служит.Слушай, Франция! На зиму нож припаси!* * *
«Маргарита, Мадлена, Мари…»Перевод М. Алигер
Маргарита, Мадлена, Мари…На холодные стекла дышу,Имена ваши пальцем пишу.Три сестры — как положено, три.Пригласили на бал трех сестер,Был у каждой наряд хоть куда!Это платье — морская вода,Это — ветер, то — звездный простор.Мне покажут в предутренний час,А иначе уснуть мне невмочь,Башмачки, что плясали всю ночьВальсы венские и падеграс.Маргарита, Мадлена, Мари…До чего же одна хороша!У другой веселится душа,Ну а третья грустит до зари.Я сопутствую сестрам, я тут!Ах, какие в Сен-Сире балы!У военных перчатки белы.Вам бокалы они подают.В трех сестер, словно в трех Сандрильон,Ты влюбился, безусый Сен-Сир.Пылкий принц! Эту ночь, этот пирЗавершит, как всегда, котильон.Жизнь промчится, и бал пролетит.Ты считал их длиннее вчера?И растреплются косы с утраУ Мадлены, Мари, Маргерит…* * *
«На Новом мосту я повстречал…»Перевод М. Алигер
На Новом мосту я повстречал…Откуда этот мотив зазвучал?То ль от метро Самаритэн?То ли с барки, которую ветер качал?На Новом мосту слонялся слепой,Без палки, собаки, нагрудной доски.Бедняги, отвергнутые толпой,Несчастные, как они мне близки!На Новом мосту мне встретить пришлосьМой смутный облик из давних годов.Глаза его созданы только для слез,А губы — только для бранных слов.Я повстречал на Новом мостуЭту жалкую нищету,Когда не заботит тебя ничего,Кроме страдания своего.На Новом мосту подымается дым…Я уже видел его весной,Когда я был совсем молодым,На давней заре, на опушке лесной.На Новом мосту мне стало виднейСходство с собой до рожденья на свет.О призрак молодости моей!О робость моих ребяческих лет!На Новом мосту предо мной возникДвадцатилетний невольник лжи.Несчастный! И ложь пронеслась, как миг,Ты был миражем и любил миражи.Я юношу встретил на Новом мосту,Обветренным ртом он песню пел,В руках своих он держал пустотуИ сам от песни своей хмелел.На Новом мосту, где звучат вокругБуксиров печальные голоса,Я встретил жонглера, за ловкость рукОтдавшего сердце и небеса.На Новом мосту я видал игрока,Который сжег свою душу сам,Потеряв ее из виду, как голубкаМежду башнями Нотр-Дам.На Новом мосту повстречался мнеМой призрак в начале моем, вдалеке:Вниз по течению — город в огне,Песня смолкает — вверх по реке.На Новом мосту, у тихой реки,Мне какой-то малыш указал вперед,И я увидел из-под руки,Как солнце пятнает зеркало вод.На Новом мосту меня догналМой ближний — я сам в обличье ином —И, озаренный закатным огнем,«Товарищ», — тихо он мне сказал.На Новом мосту я узнал на мигТебя, легкомысленный мой двойник.И стоял я — уйти мне было невмочь —В своей тени, отступающей прочь.На Новом мосту я повстречал,Присев на одну из щербатых плит,Напев, что в душе моей отзвучат,Мечту, что звездой уж мне не горит.Я встретил слепца, я встретил слепца…Вчерашний мой день, мне тебя не жаль!Ты мимо прошел, не подняв лица,По Новому мосту вдаль…ОГРОМНЫЙ МИРПеревод М. Алигер
Куда бежать из дому,Чтобы сменить солому,Если ты сам — огонь?Если ты сам — солома,Не надо бежать из дома,Неся в себе огонь.Солома так хрупка,Что размечешь ее слегка —И ярче горит огонь,А его бы убавить чуть-чуть.А его бы — вовсе задуть.* * *
«Как пахнут черникой…»Перевод М. Кудинова
Как пахнут черникойКорзины и мрак!Нам тайной великойКазался чердак.Теней королевство,Былой аромат.Внизу, по соседству,Портретов парад.Вот кресла хромые,Приметы игры,И тени немые,И сны детворы.Но кто там? Возможно,То я… или он…Пусты и тревожныГлаза у окон.Соломинки колкиВ полях за рекой,Где крик перепелкиРвет летний покой,Сел ветер у краяПрозрачной воды,И цапли, шагая,Глядятся в пруды,Мне чудится: поездПыхтит вдалеке.На лозах покоясь,День спит в ивняке.Сны августа, тая,Истомой полны.Деревья ласкаютЛицо синевы.Туманные фотоИ времени бег…О ком-то, про что-тоЗабыто навек.* * *
«О гитара гитара в чьем горле упрятано сердце мое…»Перевод Б. Слуцкого
О гитара гитара в чьем горле упрятано сердце моеКак собаке усталой мне осталось одно лишь вытьеО гитара советуй люблю я но я не любимПусть умолкнут поэты перед плачем чуть слышным моимНа гитаре гитареО гитара гитара ночь делает лучшей чем ночьКроме слез нет нектара отброшу все прочее прочьО гитара покоя гитара забвенья мечтыСжал стакан ты рукою в тот час когда спать должен тыБез гитары гитарыО гитара гитара ты одна лишь находишь путиК песне груетной к искусству что крест помогает нестиО гитара голгофы без тебя мне не нужно гитарЖгите все мои строфы и голос гитара я старГитара гитара гитараЖАН КАССУПеревод В. Левика
Жан Кассу (род. в 1897 г.). — Поэт, прозаик, литературовед, искусствовед. Родился в Испании, в семье французского инженера. Окончил филологический факультет Сорбонны. В годы фашистской оккупации вступил в подпольную группу «Музей Человека», был брошен в застенок, где создал «в уме», без карандаша и бумаги, сборник «33 сонета, написанные тайком» — один из самых ярких и трагичных поэтических памятников французского Сопротивления, изданный в 1944 г. нелегально под псевдонимом Жан Нуар. С тех пор редко обращается к поэзии в прямом смысле слова («Роза и вино», 1952; «Баллады», 1956), но поэтическая «закваска» присутствует в его романах, исторических трудах, монументальной «Панораме современных пластических искусств» (1946), литературно-критических работах. Никогда не порывавший духовных связей с Испанией, Кассу является знатоком и популяризатором ее культуры, переводчиком Сервантеса и автором монографии о нем (1936).
«Далекой жизни шум…»
Далекой жизни шум, божеств ушедших тени,гудки на улицах, у школы крик ребят,слепой автомобиль, бегущий в мир видений,под праздник — перезвон, зовущий, как набат,и гулы, влитые в глубины средостений, —кто свел меня в ту глубь, где образы их спят?Не ночь и не судьба. Какой же злобный гений?И лица милые ищу я наугад.Но мне, чтоб этих тайн глубоких причаститься,с лучами прошлого пришлось навек проститься.Свет — в ваших голосах. А я — из темноты!Но я сквозь эту дверь прорвусь в живые сферы,как блестки черные, неся в душе цветынебес поверженных, светил моей пещеры.* * *
«Кругом одни щербатые стволы…»
Кругом одни щербатые стволы,где пьяных галок сборище галдело,и крепость тусклым инеем блестела,когда вошел я в мир железной мглы.Здесь нет со мной ни книги, ни души —моей души, подруги грешной тела,ни девочки, что жадно жить хотела,со мною встретясь там, в земной тиши.На плитах багровела кровь Орфея,белели стены, словно чаши лилий,косились окна, точно злая фея,и злые руки стекла затемнили.От счастья пьян, бессмысленно жесток,теперь актер здесь льесу ставить мог.* * *
«Всегда, спокон веков…»
Всегда, спокон веков, в мученьях умираютрабочие. Их кровь течет по мостовым.Мотор и маховик, меха, огонь и дым,болезни, нищета и голод убиваютрабочего. Под стать булыжникам нагим —деревьев нагота. Решетки истлеваютв домах призрения, и годы уплываютв крови, и каждый год бичом нужды гоним…Бог справедливости, не в небесах царящий,но здесь, в людских сердцах, где ширится гроза!Прольешь ли благодать на лик земли скорбящей?Бог сильных, силы бог, внемли, открой глаза!Безмолвствуют уста, грозят безмолвно очи,и руки в кандалы зажаты. Но рабочий?..ФИЛИПП СУПО
Филипп Супо (род. в 1897 г.). — Окончил факультет права и литературы в Париже. Участвовал в первой мировой войне. В 1919 г. совместно с Л. Арагоном и А. Бретоном организовал журнал «Литература» — первоначально орган дадаизма, затем — сюрреализма. В сборниках «Роза ветров» (1920) и «Вествего» (1922) протест против пошлой буржуазной действительности перерастает в неприятие реального мира, в бунт против разума и логики. В 1930 г. посетил СССР, с энтузиазмом отозвался о строителях первой пятилетки. В сложных по форме послевоенных стихах («Оды», 1946; «Без лишних фраз», 1953) звучат гражданские мотивы. Лучшие романы Супо («Братья Дюрандо», 1924; «Великий человек», 1929) критикуют фальшь человеческих отношений в капиталистическом обществе.
ДЖОРДЖИЯПеревод В. Козового
Я не сплю ночей ДжорджияЯ пускаю стрелы в ночь Джорджияя жду Джорджиюя мечтаю о ДжорджииОгонь похож на снег ДжорджияМоя соседка ночь Джорджияя в каждый вслушиваюсь звук Джорджияя вижу дымок он растет он летит Джорджияя крадусь тороплюсь в полутьме Джорджияя бегу вот и улица пригород ДжорджияВот и город он неизмененно мне незнаком ДжорджияЯ тороплюсь вот и ветер Джорджияи холод и страх и безмолвие Джорджияя бегу Джорджияя спешу к тебе Джорджияоблака невысоко скоро рухнут Джорджияя тяну руки Джорджияя глаз не смыкаю Джорджияя зову Джорджиюя кричу Джорджияя зову Джорджиюя зову тебя ДжорджияПридешь ли ты Джорджияскоро ли ДжорджияДжорджия Джорджия ДжорджияЯ не сплю ночей Джорджияя жду тебяДжорджияФРАНСИС ПОНЖПеревод М. Ваксмахера
Франсис Понж (род. в 1899 г.). — Участник движения Сопротивления. Произведения 20–50-х годов («Двенадцать малых сочинений», 1926; «Приняв сторону вещей», 1942; «Гвоздика. Оса. Мимоза», 1946; «Сосновая тетрадь», 1947) объединены в трехтомный «Большой сборник» (1961). Творчество Понжа, этого, как его именуют критики, «а-поэта», — полная противоположность традиционной лирике, стремящейся очеловечить природные явления, использовать их как источник образов, воплощающих людские помыслы и страсти. В своих нарочито бесстрастных описаниях Понж старается в прямом смысле слова «принять сторону вещей», отождествить себя с улиткой и галькой, осой и гвоздикой, чтобы, вырвав их из царства немоты, установить, как он считает, подлинную, а не иллюзорную связь человека с окружающим миром.
НЕНАВИСТЬ(Еще один эшелон)
Отчего в отвращеньенемеет рукаПо какому смещеньюпривычных вещейСтук копыт за окномкак бряцанье стакановтерзает мне грудьПоезд чокнулся с адоми тронулся в путь.1942РАСТИТЕЛЬНОСТЬ
Дождь не просто образует линии связи между землей и небесами, существуют связи другого рода, они менее прерывисты и гораздо крепче сотканы, и даже ветер, который колышет эту ткань, не в состоянии ее унести. Если порой, в иное время года, и удается ему оторвать от нее какие-то лоскутки, чтобы закружить их в вихре, в конечном счете оказывается, что он ничего не развеял.Если вглядеться поближе, замечаешь, что ты — у одной из тысяч дверей в огромную лабораторию, которая вся ощетинилась гидравлическими аппаратами, куда более ложными, чем обычные дождевые колонны, и обладающими изначальным совершенством: реторты, и фильтры, и сифоны, и перегонные кубы одновременно.Эти аппараты встают на пути дождя, прежде чем он достигает земли. Они встречаютего множеством чаш, в огромном количестве расположенных на разных уровнях, набольшей или меньшей глубине, и дождь переливается из одних чаш в другие, и такдо самых нижних, откуда уже наконец орошается почва.Так они по-своему замедляют ливень и долго хранят его влажность и его благодатность для почвы — после исчезновения метеора. Только они одни обладают властью — заставить сверкнуть на солнце формы дождя, другими словами — выявить с точки зрения радости те основы, которые, будучи поняты слишком буквально, быстро окажутся в лапах печали. Любопытное ремесло, загадочные натуры.Они растут в высоту, по мере того как идет дождь, но с большей, чем он, размеренностью, с большей скромностью и, благодаря накопленной силе, даже тогда, когда дождь миновал. Наконец, можно найти еще воду в колбах, которые они образуют и несут с краснеющей любовью, — мы зовем эти колбы плодами.Такова, кажется, физическая функция этого своеобразного ковра, который обладает тремя измерениями и который получил наименование растительности из-за других своих свойств, в частности, из-за той жизни, которая его одушевляет. Но прежде всего мне хотелось бы вот что отметить: хотя способность осуществлять свой собственный синтез и возникать неожиданно там, где их и не просят (даже среди мостовых Сорбонны), роднит растительные аппараты с животными, то есть с бродягами всякого рода, тем не менее в разных местах они образуют прочную ткань, и эта ткань принадлежит мирозданию как одна из его основ.АНРИ МИШО
Анри Мишо (род. в 1899 г.). — Уроженец Бельгии, поэт, живописец и музыкант, Мишо, несмотря на формальную верность сюрреализму, стоит во французской литературе XX в. особняком: его творчество не вмещается ни в какие рамки, не поддается никакой классификации. Меткие и точные наблюдения он приносит в жертву безудержной игре фантазии, а диковинные нравы и занятия своих героев, невообразимую флору и фауну вымышленных стран описывает с наукообразной дотошностью. Откровенное издевательство над скудоумием мещанина соседствует у него с добровольным отказом от здравого смысла, тонкая и умная ирония — со зловещим «черным юмором». Необычна и форма его сочинений, больше всего напоминающая раешник: то ритмизированная и оснащенная рифмами проза, то почти лишенный ритма и рифмы стих. Основные сборники: «Кем я был» (1927), «Мои владения» (1929), «Некий Плюм» (1930), «Ночь шевелится» (1934), «Лицом к засовам» (1954), «Великие испытания духа» (1966).
Стихи А. Мишо (в переводе В. Козового) вошли в сборник «Из современной французской поэзии», выпущенный в 1973 г. издательством «Прогресс».
ПЕЙЗАЖИПеревод В. Козового
Пейзажи мирные или унылые.Пейзажи странствия по жизни, а не виды поверхности земной.Пейзажи Времени, текущего лениво, почти недвижно, а порою будто вспять.Пейзажи лохмотьев, исхлестанных нервов, надсады.Пейзажи, чтоб прикрыть сквозные раны, сталь, вспышку, ело, эпоху, петлю на шее,мобилизацию.Пейзажи, чтобы крики заглушить.Пейзажи — как на голову натянутое одеяло.НА ПУТИ К СМЕРТИПеревод В. Козового
На пути к смертиМоя мать повстречала громадный торос|Мать хотела шепнуть…Но было уж поздно;Громадный ватный торос.Мать взглянула на нас — на меня и на брата — И заплакала.Мы сказали ей — совершенно нелепая ложь, —что мы всё хорошо понимаем.И она улыбнулась прелестной, совсем юной улыбкой,Улыбкой, в которой была она вся, —Такой милой улыбкой, почти шаловливой;Потом ее скрыла Тьма.СТАРОСТЬПеревод В. Козового
Вечера! Вечера! Сколько их — за единое утро в отместку!Разбросанные островки, обломки, тающие угольки…Ложишься скопом в постель — распад неотвратимый!Старость, старость, воспоминанья: арены тоски!Ненужные снасти, неспешная разборка!Итак, нас уже выпроваживают!Взашей! Взашей толкают!Свинец падения, туманы позади…И бледная струя несбывшегося Знания.МОРЕПеревод М. Кудинова
Бесконечное море — вот что мне дорого, вот что я знаю.В двадцать два года я город покинул и стал моряком.На палубе, в трюме — повсюду кипела работа.Я был удивлен.Мне раньше казалось, что на кораблеТолько смотрят на море. Все время смотрят на море.Началась безработица, и моряки с кораблей уходили.Я тоже ушел.Ничего не сказал я: во мне было море и вечно вокруг меня море.Да! Но какое?На это мне было бы трудно ответить.ЖАК ОДИБЕРТИ
Жак Одиберти (1899–1965). — Поэт, романист и драматург. Его жворчество, включающее в себя все богатство поэтических жанров — от филоеофеко-эпической поэмы до простой лирической песенки, — это неистощимый каскад ритмов, размеров, синтаксических и фонетических находок, фейерверк бесконечно разнообразных, но подчас лишенных глубины образов. Основные сборники: «Род людской» (1937), «Бочки семян» (1941), «Новое начало» (1942).
«Стена изогнута, как подсказала карта…»Перевод Э. Ананиашвили
Cтeнa изогнута, как подсказала карта, —По замыслу Вобана[229] или Бонапарта.В ограде — замок, храм, дома и с двух сторонДве башни. С насыпи, врисованный, как в фон,В сияющую гладь марины[230] монотонной —В обманчивую синь над чашею бездонной,Наш город кажется мне золотой горой,И башни — символами мощи, а поройЛишь парой костылей существ не нашей стати…Одна ведет на штурм воинственные рати,Другая тихий звон в горячий полдень шлет,Вся — скованный порыв, окаменевший взлетВ зенит, за облака, в надмирное сверканье.Так рвется город вверх и вдаль — хоть в эти зданьяВнесли свой промысел и стряпчий и мясник…Но как над башней зонт смоковницы возник?Родится новая смоковница из корня:Встает свечей побег, чем тоньше, тем упорней,А то от дерева отломанный сучокВ воде пробудится — и прорастает в срок.Как в этой вышине, на кладке затверделой,Заросшей известью, как бы заиндевелой,Веленью семени послушен, вырос стволДревесный — если б не верховный произвол,Что, естество поправ, позволил угнездитьсяНад валом, в воздухе, буддийской сребролицейБогине-дереву, шатер раскинуть свойВ легчайших облаках, сливаясь с синевой?Под каждым камнем ключ, минувшего струенье.В обвале времени век — то же, что мгновенье,Но человек и стар и юн; ища себя,Он чтит прошедшее, свой образ в нем любя.Плита и два цветка на камне — контур тонкий —Воспоминанье о танцующем ребенке.Он пляшет. Он любим. Он мертв. Он утвержден —Плоть золотисто-хрупкая, Септентрион[231], —В воздушной вечности своей, бесплотный, нынеОрфея лирой и, быть может, благостынейТого, кто в храм пришел учить в двенадцать лет.За валом, в слободе, ремесленникам вслед,Садовник, новых роз сортами увлеченный,Солдат, рыбак, чей друг-кормилец — вал соленый,Все — обитатели предместий и застав,Все, кто, от злобы и жестокости устав,От распрь и от вражды, вскипающих все снова,Скорбят о том, что мы не поняли простогоУрока, пленники железа, слов и числ, —Пяти исконных чувств забыли мудрый смысл.Меж башен вписан храм. Он всех строений краше.На пламенеющем над хорами витраже,Весь в голубом, Христос парит превыше гор,И цвета риз его — в окне морской простор,К востоку — снежных Альп фантомы и миражи,Близ ангельских высот — зазубренные кряжи.Сбегает лестницей сапфирная гряда,Где в дремлющих лесах белеют города,И вспыхнет вдруг порой окошко — отблеск алый,Когда светило дня опустится усталоТуда, где к западу встал за Гарупой лес…Так сходят горы из обители чудес,И в скатах всхолмленных запечатлелись игрыВершин — Памир, Кайраз, застывший в позе тигра,И, волей случая изваянный, гранитПорой надменное обличив хранит,Всей крутизной стремясь к Италии лазурнойЛетучим очерком всесовершенной урны…РОБЕР ДЕСНОСПеревод М. Кудинова
Робер Деснос (1900–1945). — Первые стихи публиковал в социалистическом журнале «Трибуна молодых» (1917). В сборниках «Траур ради траура» (1924) Е «Свобода или любовь» (1927) формальное экспериментаторство в духе сюрреализма сочетается со стремлением «эпатировать обывателя», вывернув наизнанку и доведя до абсурда основные нормы мещанской морали. Любовь к народному языку, врожденный вкус и тяга к классической ясности заставили Десноса порвать с сюрреалистами. Подлинное свое лицо поэт обретает в сборниках «Судьбы» (1942), «Наяву» (1943), отражающих сложный духовный мир современника, полных философских раздумий о смысле бытия. Активный участник Сопротивления, автор нелегально распространявшихся сатирических стихов, направленных против оккупантов и их приспешников, Деснос был брошен сначала в Освенцим, затем отправлен по этапу в концлагерь Терезин (Чехословакия), rge умер от тифа уже после освобождения, в июне 1945 г. Сб. стихов Робера Десноса (в переводе М. Кудинова) вышел в изд-ве «Художественная литература» в 1970 г.
1936
В дверь постучи —Тебе не ответят.Вновь постучи —Тебе не откроют.Вышиби дверь —И увидишь тогда,Что путь свободен,И дом свободен,И в дом этот можноВойти без труда.Так и в любви и в жизни бывает.Но не всегда.СИЕСТА
В послеполуденном глубоком сне моемСто тысяч лет прошли быстрее, чем мгновенье,И вновь реален мир, и плоть обрел я в нем,Покинув смутные глубины сновиденья.Но на моих губах имен старинных следИ поцелуев след остался. Я не знаю,Сегодняшним ли днем иль пеплом прошлых летЖивет в смятении душа моя земная.О, грохочи, вулкан, чтоб лава залилаВ глубинах памяти несмытую усталостьИ чтобы навсегда померкли зеркалаИ отражение в их стекла не вгрызалось!ПЕЙЗАЖ
Мне грезилась любовь. Люблю я до сих пор.Но больше нет в любви тех запахов букета,Что наполняют лес, где расцветает летоИ где у входа спит невидимый костер.Мне грезилась любовь. Люблю я до сих пор.Но больше нет в любви тех молний до рассвета,Когда все рушится, пылают замки где-то,Когда утерян путь и смотрит мрак в упор.Нет! К слову этому не подобрать ключи.То под моей ногой горит кремень в ночи,Волна вздымается, громада туч на страже…С приходом старости ты замечаешь вдруг,Как стало четким все, как ясно все вокруг,Как ты становишься подобием пейзажа.* * *
«У края пропасти…»
У края пропасти, где ты исчезнешь вскоре,На розу посмотри, прислушайся к словамТой песни, что сама ты пела по утрам,Встречая дня приход с надеждою во взоре.Еще мгновение живи! Не всходят зориВ стране забвения. Молчит природы храм.И, в мир теней войдя и потерявшись там,Ты не родишься вновь и не увидишь море.Звезда падучая, став жертвой немоты,В глубинах времени соединишься тыС потухшим светом звезд, утративших названье.И эхо дальнее в безмолвном том краюНе будет повторять: «Люблю тебя, люблю!»И дней круговорот не всколыхнет сознанья.* * *
«Я так много мечтал о тебе…»
Я так много мечтал о тебе,Я так много ходил, говорил,Я так сильно любил твою тень,Что теперь у меня ничего от тебя не осталось.Одно мне осталось: быть тенью в мире теней,Быть в сто раз больше тенью, чем тень.Чтобы в солнечной жизни твоейПриходить к тебе снова и снова.ЗАВТРА
Я и в сто тысяч лет еще имел бы силыТебя, день завтрашний, предчувствовать и ждать.Пусть время тащится, кряхтя, как старец хилый,Я знаю, что оно идти не может вспять.День завтрашний придет. Но ждем мы год из года.Храня огонь и свет, мы бодрствуем и ждем,И наша речь тиха — бушует непогода,И отдаленный гул чуть слышен за дождем.Из глубины ночной, во мраке леденящемСвидетельствуем мы: прекрасен дня расцвет…Мы жить не в будущем хотим, а в настоящем,И потому не спим, чтоб не проспать рассвет.1942
КУПЛЕТ О СТАКАНЕ ВИНА
Когда тронется поезд, не надо махать мне платком,Ни рукой, ни зонтом.Но, наполнив стакан свой вином, ты до самого днаВслед бегущему поездуВыплесни длинное пламя вина,Чтоб метнулось оно мне вослед,Это терпкое, это кровавое пламя,Которое, словно язык, прикасалось к губамИ оставило след над твоими губами.1942ЭПИТАФИЯ
Я жил в суровый век. Давным-давно я умер.Я жил настороже, был ко всему готов.Честь, благородство, ум томились в клетках тюрем.Но я свободным был, живя среди рабов.Я жил в суровый век, но мрак мне взор не застил,Я видел ширь земли, я видел небосвод,Дни солнечные шли на смену дням ненастья,И было пенье птиц и золотистый мед.Живые! Это все — теперь богатство ваше.Его храните вы? Возделана ль земля?Снят общий урожай? И хорошо ль украшенТот город, где я жил и где боролся я?Живые! Я в земле — мой прах топчите смело:Нет больше у меня ни разума, ни тела.ЖАК ПРЕВЕР
Жак Превер (род. в 1900 г.). — С 1926 по 1929 г. участвовал в движении сюрреалистов, затем сотрудничал с театром «Группа Октябрь», гастролировавшим в СССР в 1933 г. До войны был известен главным образом как сценарист. В 1946 г. выпустил сборник стихотворений «Слова», ва которым последовали «Истории» (1946), «Зрелище» (1951), «Дождь и вёдро» (1956), «Дребедень» (1966). Стихи Превера чужды всякой псевдосложности, герметичности; они берут свои истоки в народном словотворчестве и обращены к народу; сохраняя естественную интонацию живой речи, с ее неожиданными паузами и отступлениями, они наделяют новым, подчас парадоксальным смыслом обыденные вещи и явления. Многие стихк Превера, положенные на музыку, стали популярными песнями.
Стихи Превера (в переводе М. Кудинова) выходили в изд-ве «Прогресс» в 1960 и 1967 гг.
СТИРКАПеревод М. Кудинова
О страшный, удивительный запах умирающей плоти,от которого листья в садужелтеют и падают, словно настала осень…Этот запах, откуда он?Из дома, где живет господин Эдмон,глава семьи,глава канцелярии,сегодня день стирки,это запах семьи,и глава семьи,глава канцеляриивокруг семейного ходит корытаи фразой любимой, фразой избитойсотрясает воздух опять и опять:«Грязное белье надо дома стирать!»Все семейство столпилось вокруг корыта,содрогаясь от ужаса и стыда,семейство кудахчет, семейство стирает,и снова трет, и снова стирает,и на пол стекает,стекает вода.Котенок, который все это слышит,хотел бы сбежать отсюда на крышу,потому что котенка от стирки тошнит,тошнит от этой возни у корыта,но как сбежать, если окна закрыты,и дверь закрыта,и ключ торчит?……………………………..Вдруг раздаются рыданья и стоны,и лапками уши зверек затыкает,потому что котенкужалко девчонку,это она кричит и рыдает,это она, хозяйская дочка,причина гнева,причина волнений,она в корыте, и щеткой колючейпапаша дочь свою трет в исступленье.На ней пятно,на хозяйской дочке,и вот принялась вся семья стиратьхозяйскую дочь, которая кровью исходит,кричит, но не хочет,не хочетчье-тоимяназвать.Глава семейства рычит, как зверь:«Язык за зубами держите теперь!»Одно лишь ясно дочкиной маме:«Пусть все останется между нами».Кричат сыновья, и кузины, и тетки,кричит попугай, на жердочке сидя,и крики бушуют и жгут, как пламя:«Пусть все останется между нами».О честь семьи,честь отца и сына,честь попугая Святого Духа!Беременна дочь,отличилась девчонка,но кто же,кто же отец ребенка?Во имя отца и во имя сына,во имя попугая Святого Духа,пусть все останется между нами!Уселась на край корыта старухаи смотрит на внучку злыми глазами,сплетая венок из мертвых цветовтому, кто на свет появиться готов,чтоб опозорить семейное знамя.Как виноград выжимают в давильне,так в этой давильне семейной чести,сбросив ботинки, топчут ногами,порознь топчут девчонку и вместе.…………………………………Но вот на часах половина второго,и наступает затишье снова.Глава семьи,глава канцеляриина голову надеваетголовной убор,и, выйдя на главную улицу города,шагает, смотря на прохожих в упор,шагает по направлению к своей канцелярии,и когда он переступает ее порог,то воздух канцелярии оглашают приветы:начальник с подчиненными совсем не строг.Начищены до блеска его штиблеты,и выпачканы кровьюног.ГОЛОДНОЕ УТРОПеревод М. Кудинова
Он страшен,стук этот слабый, когда разбивают о стойку крутое яйцо;он страшен, если всплываетв памяти человека, которому голод сводит лицо;и страшна голова человека,которому голод сводит лицо,когда человек, в шесть утра подойдя к магазину,глядит на витринуи налиты ноги его свинцом.Он видит голову цвета пыли,но он рассматривает совсем не ее,ему наплевать на свое отражение,которое появилось на стекле витрины,он думает не о нем,в его воображении —голова другая, совсем другая:ему мерещится голова телячья,голова телячья с острой приправойили голова все равно какая,лишь бы она съедобной была.У человека шевелится челюстьсовсем тихонько,совсем тихонько,и он тихонько скрежещет зубами,потому что весь мир смеется над ним,а он бессилен перед этим миром,и он начинает считать на пальцах —один, два, три,один, два, три,три дня без еды, три дня без еды,и все три дня он твердил напрасно:«Так продолжаться больше не может»;но это продолжаетсятри дня,три ночи,совсем без еды…А тут, за витриной,эти паштеты, бутылки, консервы,мертвые рыбки в консервных банках,консервные банки за стеклом витрины,стекло витрины под охраной ажанов,ажаны с дубинками под охраною страха —сколько баррикад для несчастных сардинок!..Немного поодаль — двери бистро,кофе со сливками, хруст пирожков,человек шатается,у него в головетуман слов,туман слов:сардины в банках,крутые яйца,кофе со сливками,кофе с ромом,кофе со сливками,взбитые сливки,убитые сливки,кофе с кровью…Человек, почитаемый в своем квартале,был среди бела дня зарезан;убийца-бродяга украл у негодва франка,что значит: кофе со сливками(по счету семьдесят пять сантимов),два ломтика хлеба, намазанных маслом,и двадцать пять сантимов на чай официанту.Он страшен,стук этот слабый, когда разбивают о стойку крутое яйцо,он страшен, если всплываетв памяти человека, которому голод сводит лицо.КАК НАРИСОВАТЬ ПТИЦУПеревод М. Кудинова
Сперва нарисуйте клеткус настежь открытою дверцей,затем нарисуйте что-нибудькрасивое и простое,что-нибудь очень приятноеи нужное оченьдля птицы;затем в саду или в рощек дереву полотно прислоните,за деревом этим спрячьтесь,не двигайтесьи молчите.Иногда она прилетает быстрои на жердочку в клетке садится,иногда же проходят годы —и нетптицы.Не падайте духом,ждите,ждите, если надо, годы,потому что срок ожидания,короткий он или длинный,не имеет никакого значениядля успеха вашей картины.Когда те прилетит к вам птица(если только она прилетит),храните молчание,ждите,чтобы птица в клетку влетела,и, когда она в клетку влетит,тихо кистью дверцу заприте,и, не коснувшись ни перышка,осторожно клетку сотрите.Затем нарисуйте дерево,выбрав лучшую ветку для птицы,нарисуйте листву зеленую,свежесть ветра и ласку солнца,нарисуйте звон мошкары,что в горячих лучах резвится,и ждите,ждите затем,чтобы запела птица.Если она не поет —это плохая примета,это значит, что ваша картинасовсем никуда не годится;но если птица поет —это хороший признак,признак, что вашей картинойможете вы гордитьсяи можете вашу подписьпоставить в углу картины,вырвав для этой целиперо у поющей птицы.ПАРИЖ НОЧЬЮПеревод М. Кудинова
Три спички, зажженные ночью одна за другой:Первая — чтобы увидеть лицо твое все целиком,Вторая — чтобы твои увидеть глаза,Последняя — чтобы увидеть губы твои.И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом,Непроглядная темень кругом.ВСЕ МЕНЬШЕ И МЕНЬШЕПеревод М. Кудинова
Все меньше и меньше остается лесов!Их истребляют,Их убивают,Их сортируютИ в дело пускают,Их превращаютВ бумажную массу,Из которой получают миллиарды газетных листов,Настойчиво обращающих внимание публикиНа крайнюю опасность истребленья лесов.КОТ И ДРОЗДПеревод М. Ваксмахера
В деревне — беда.Люди печально слушаютраненого дрозда.Слушают, как единственный в деревне дроздпоследнюю песню поет,потому что единственный в деревне котнаполовину сожрал дрозда.И вот умолкает дрозд навсегда,и сытый котвосвояси бредет,облизываясь на ходу,и деревня роскошные похороныустраивает дрозду.Давно не видали таких похорон!В качестве гостя почетногокот приглашен.В процессии траурной степенно шагает кот.Девочка соломенный гробик несет,несет и горько-прегорько плачет.И говорит ей кот:«Да если б я знал,что дрозд в твоей жизни так много значит,я бы его целиком сожрал,а тебе бы сказал,что дрозд улетел далеко-далеко,в края, из которых вернуться домой нелегко,и что, пожалуй,он никогда не вернется,и ты бы чуть-чуть погрустила,но не стала бы слезы лить…Ах, нужно любое делодо конца доводить!»НАПЛЕВАТЬ ВАМ НА ТЕХПеревод М. Ваксмахера
Впустите скорее собаку, покрытую грязью,Наплевать вам на тех, кто не любит собак и гнушается грязи,Впустите, впустите собаку, которая вся, от хвоста до загривка,заляпана грязью,Наплевать вам на тех, кто гнушается грязи,Кто не знает собак,Не понимает собакИ не ведает грязи,Впустите собаку,Дайте ей отряхнуться от грязи,Собаку можно отмыть,Грязь можно отмыть,Воду тоже можно отмыть,Но никак не отмоешь того,Кто твердит, что он любит собакПри одном лишь условии, что…Нет, собака, покрытая грязью, чиста,Грязь тоже чиста,И даже водаИногда бывает чиста,А те, кто твердит:«При одном лишь условии, что…» —Не бывают чистыНикогда.РАЙМОН КЕНОПеревод М. Кудинова
Раймон Кено (наст. имя — Мишель Прель; род. в 1903 г.). — Был банковским служащим, сотрудником коммерческих фирм, хроникером; с 1936 г. — ответственный секретарь издательства «Галлимар». В 1924–1929 гг. — активный участник сюрреалистического движения. Пегаое крупное произведение — «Дуб и пес» (1937) — нечто вроде антибиографии в нарочито прозаизированных стихах, полных вывернутых наизнанку прописных истин, игры слов, черного юмора, насмешек над пошлостью буржуазной действительности. Автор ряда поэтических сборников («Маленькая карманная космогония», 1950; «Если ты думаешь», 1952; «Сонеты», 1958; «Деревенские прогулки», 1968), романов («Холодные дни», 1936; «Зази в метро», 1959), нескольких эссе.
Стихи Кено (перевод М. Кудинова) изданы в 1973 г. («Прогресс»).
ЕСЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ
Если ты думаешь,если ты думаешь,если, девчонка,думаешь ты,что так, что так,что так будет вечно —бездумно, беспечно,когда бесконечноулыбки вокруг,и весна, и цветы,то знай, девчонка,поверь, девчонка,девчонка, пойми:ошибаешься ты.Если уверена,если уверена,если, девчонка,уверена ты,что навсегдаэти розы румянца,легкая поступь,стремительность танца,гибкое тело,блеск красоты —что так, что так,что так будет вечно,то знай: далека,далека бесконечно,ой как далекаот истины ты!Кончится праздник,весна быстротечна,планеты по кругувращаются вечно,а ты не по кругу,ты прямо идешьк тому, что не видишь,к тому, что не знаешьи где ты улыбокуже не найдешь.Там ждут, там ждут,тебя ждут морщины,тройной подбородок,угрюмые мины,так помни об этоми розы срывай,срывай розы жизни,срывай розы счастья,покуда тебеулыбается май.А если ты ихне срываешь, девчонка,то, знаешь, девчонка,ты дура, девчонка,и тут уж самана себяпеняй.ИСКУССТВО ПОЭЗИИ
Возьмите слово за основуИ на огонь поставьте слово,Возьмите мудрости щепоть,Наивности большой ломоть,Немного звезд, немножко перца,Кусок трепещущего сердцаИ на конфорке мастерстваПрокипятите раз, и два,И много-много раз все это.Теперь пишите! Но сперваРодитесь все-таки поэтом.МЯСНАЯ ЛАВКА
По улицам Парижаброжу среди людейи грусть веду на привязи,чтоб не вспугнуть детей.Сыры, куски свинины,продукты всех сортов,кровавые витрины,прилавки мясников.Лежит в углу теленок,тоскою полон взгляд,и это я, быть может,а может быть, мой брат.Не расставаясь с грустью,сажусь я на скамью,я развернул газетуи снова узнаю’о бедах, и несчастьях,и всевозможном зле,о страшных преступленьях,насильях, наводненьях,войне, землетрясеньях,страданьях на земле,и это утешеньяне приносит мне.ПРИЛИВ
Приходит каждый день прилив,как в дом — газета.Прилив — незримых сил порыв,источник света.Он отрицает тишь да гладь,он рушит скалы,чтобы цветы потом создатьиз минерала.Его барашки к берегамбегут проворнои оставляют камни тамредчайшей формы.С морской стихией мир сравнив,заметишь вскоре:сперва прилив, потом отлив —весь мир как море.ЖАН ТАРДЬЕПеревод М. Кудинова
Жан Тардье (род. в 1903 г.). — Поэт, драматург, музыкант, вссеист. Во время фашистской оккупации сотрудничал в подпольных изданиях; стихи тех лет, пронизанные гражданским пафосом, скорбью и гневом, вошли затем в сборник «Задушенные боги» (1946). В послевоенной лирике Жан Тардье, по его собственным словам, пытается «привнести в видимый мир отчетливую и волнующую ясность сна и тем самым преобразить голую действительность в сверхъестественную явь» (сб. «Месье Месье», 1951; «Безличный голос», 1954; «Безвестные истории», 1961; «Скрытая река», 1968).
Стихи Тардье изданы в переводе М. Кудинова в 1973 г. изд-вом «Прогресс».
ГЛАВНЫЕ ЗАТРУДНЕНИЯ
Месье надевает носки —Месье их с него снимает.Месье надевает штаны —Месье их на нем разрывает.Месье надевает рубашку,Месье надевает манишку,Месье надевает подтяжки,Месье надевает пиджак —Месье их с него срывает,и полный царит кавардак.Когда Месье на прогулке —Месье остается дома.Здесь все для Месье привычноМесье здесь все незнакомо.Когда резвится Месье —хранит Месье воздержанье.Когда он речь произносит —он пребывает в молчанье.И если в городе он —он уезжает на дачу.Когда он спокоен, то, значит,он беспокойством охвачен.Когда он смеется, то плачет.Не спит он, когда засыпает…Едва только солнце взошло,ночь на земле наступает.И, право же, дух спирает,когда замечаешь в конце,что он то один, то их двое,то сидя, то лежа, то стоя,и снова то сидя, то стояв двух лицах, в одном лице.Он надевает шляпу,снимает шляпу, включаети выключает свет;но в шляпе или без шляпы,со светом или без света —вечно покоя нет.МОГИЛА МЕСЬЕ МЕСЬЕ
В сгустившейся тишине,где слов не слышно совсем,Месье говорит с Месье,словно Никто с Никем.— Месье, когда смерть придети каждый из нас умрет,похоже будет тогда,что не было нас никогда!едва я уйду без возврата,кто скажет, что жил я когда-то?— Месье, — отвечает Месье, —вы правы, и тем не менеекто скажет, я есть или нетсейчас и в любое мгновение?Так быстро время уходит,что я, когда рассуждаю(глагол в настоящем времени,изъявительное наклонение),я, право, не тот уж, кем былв предшествующее мгновение.Прошедшее время тожесюда подойти не может.Здесь нужно, чувствую я,наклонение небытия.— Согласен, — Месье говорит, —и в наклонении этомо жизни своей поведу я рассказ,о жизни обоих нас:мы не рождались,не подрастали,не увлекались,не ели, не спали,мы не любилии не мечтали…Мы с вами никто!И мы ничегоне видели и не знали.МЕТАМОРФОЗЫ
В потемках Истории,в сумраке ночииду я на ощупь,всему удивляясь,иду, спотыкаюсь,и худо мне очень.Я шляпу беру —оказалась лягушка.Жену обнимаю —а это подушка.Погладил кота —оказался утюг.Окно открываю —и чувствую вдруг,что сырость чуланав лицо мне струится;я за чернильницупринял мокрицу,почтовый ящик —за мусорный ящик,свисток паровоза —за птичьи трели,гудок машины —за умное слово,плач принял за смех,тьму принял за свет,смерть принял за жизнь,а себя — за другого.ЖАН ФОЛЛЕНПеревод М. Кудинова
Жан Фоллен (1903–1971). — Нерифмованные и не скованные нормами традиционной метрики, но подчиненные строгой внутренней архитектонике, стихи Фоллена напоминают натюрморты Шардена или отдельные фрагменты картин Вермеера; его обстоятельные и внешне неброские описания обыденных вещей таят в себе глубокий гуманистический подтекст. Основные сборники: «Теплая ладонь» (1933); «Времяпрепровождение» (1943); «Существовать» (1947); «Избранное» (1956); «Часы» (1960); «После всего» (1967).
ЖИЗНЬ
Родился ребенок,окруженный безбрежным пейзажем.Полвека спустяон был убит на войне.Кто помнит теперь,как однаждыпоставил он у порогатяжелый мешок,из которого выпали яблокии по земле покатились,и шорох катящихся яблоксмешался со звуком мира,где пели беззаботные птицы.ТАЙНА
Терпкая тайна жизни,в чем ты? Где ты таишься?Иногдав лихорадочном городевдругс лесов новостройкисрывается тихий рабочий.Но воздух весеннийпо-прежнему пахнет сиренью.Цепкое горенаходит пристанище в теле прекрасном.Зверь засыпает в жилище,которое строили люди.Мирные дни догорают…А войнамне видно конца.ЖАН ТОРТЕЛЬПеревод И. Кузнецовой
Жан Тортель (род. в 1904 г.). — Первый сборник, «Прижизненное» (1940), чуждый всякого намека на внешнюю эффектность, пронизан теплотой и задушевностью; каждое его стихотворение — это плод внутренней радости, которой поэт хочет поделиться с людьми. Конкретная образность, мелодичность, тяга к философскому осмыслению бытия характерна для сборников «Стихи дня и ночи» (1944), «Открытые города» (1966), «Пределы взгляда» (1971).
«Немое, гладкое и совершенно…»
Немое, гладкое и совершенноКруглое бывает солнцеЗимой, далекое,Взгляд в никуда.В нем нет огня, перед закатом рыжийКруг над платанамиНе возвещает ничего,Ни бури, ни грозы.Едва окрашена к полудню,Вся бледность неба кажется растворомПустой, лишенной тени синевы.Но не зеленой синевы глубокой,А бесплотной.* * *
«Ржавые листья, разжатые руки…»
Ржавые листья, разжатые руки,Выпускают небо, ослабев.Неужто все пропало, все погибло?Как быть, безропотно упастьК ногам прохожих, к черным лужам?А было трепетом пронизано пространство.Тот день переполняло ликованье,Готовясь очертанья обрести.Я центром был.Влекомым ли куда-то, неподвижным, сам не знаю,Ферментом, пугалом или соблазном.И вот стою теперь,Спасая шляпу и пальто от ветра,И синим пламенем охвачена равнина.* * *
«Свет неприкаянный и мрак…»
Свет неприкаянный и мракЗеленый в спальнеТянулись молнии всю ночьК незрелым всходамПо крышам дождь стучалДороги вглубь ушлиРазверзлась твердьИ не было шагам защитыЦарила тьма и человек лежалОбезоружен сном и влажное плечоОтодвигало грохот и огоньНо вот косые тени утраИ ставни смещеныОцепенелым взглядомОн ничего пока не узнаётЛишь некую исчезнувшую граньХолодный блеск последней вспышкиСвинцово-бледной в свете дня.ПЬЕР СЕГЕРС
Пьер Сегерс (род. в 1906 г.). — Поэт и издатель. Активный участник Сопротивления. В 1939 г., во время «странной войны», издавал журнал «Поэты в касках», объединивший призванных на фронт литераторов; в 1940–1948 гг. выпускал его продолжение под названием «Поэзия 40», «Поэзия 41» и т. д. В 1944 г. вместе с Элюаром основал издательство, публикующее серию «Поэты сегодня», в которой освещается творчество крупнейших поэтов Франции в всего мира. Стихи Сегерса полны гражданского пафоса и горячего гуманизма («Всеобщее достояние», 1945; «Будущее в прошедшем», 1947; «Корни», 1956; «Камни», 1958; «Диалог», 1965; «Скажи мне, жизнь моя», 1972). Составитель нескольких антологий французской поэзии, автор работы «Сопротивление и его поэты (Франция 1940–1945 годов)» (1974).
БАССОРСКИЙ НЕФТЕПРОВОДПеревод М. Кудинова
Ни за грош отдавшие жизнь возвратиться не смогут назад,Над ними — горячий песок, чужие знамена, немой небосвод;Погружаются в жидкое золото руки мертвых солдат,Кровь мертвых солдат наполняет Бассорский нефтепровод.Убитые воины в кузницах ада огонь раздувают слепой;Колумб с его золотом, «Стандард ойл», обещанье наград,Троя, Гектор, Приам — все связано цепью одной…Нам для побед и захватов нужен хороший солдат.Нам для побед и захватов нужен поэтов восторженный бред,Акционерное общество — это ведь их не проймет!Нужны победные трубы, мундиры, военный советИ смерть, чтоб наполнился кровью Бассорский нефтепровод.Греми, барабан! Грохочи, грузовик! Немедля в расходГероев, предателей, тайных агентов и вожаков!Где шел когда-то Христос, там черное масло течетИ бьют из скважин фонтаны, смывая легенду веков.Справедливость и Право забыты: над ними Телец,Телец Золотой торжествует. Священным объявлен Доход.Одним достанется все, другим — бесславный конец,Чтобы давал дивиденды Бассорский нефтепровод.КАК МИР ПОЖИВАЕТПеревод М. Кудинова
— Как мир поживает?— А что с ним случится?История тащитЕго колесницу.— Как жизнь протекает?— Да, в общем, все то же;Но сердце сдает,И морщины на коже.— А как же с любовью?— От частых дождейПути к ней размыты,Покончено с ней.КОЛОКОЛА МИНУВШЕГОПеревод М. Ваксмахера
Колокола минувшего отдаются обычно в стихахвечерним траурным звоном, что тает в прозрачном воздухе,когда гулкая осень, кутаясь в синюю шальпротяжных и грустных «мы были»,уныло бредет перелесками и окликает покойников.Но я не хочу этих медленных сумерек прошлого,из которых сочится белесый туман,не хочу больше этого дыма над крышами детства,не хочу колдовской тишины.Только нынешний день, только жизнь,потому что она каждый день совершенно иная.Только в завтра смотреть. Вместе с утром впервые рождаться,и придумывать снова зарю, и придумывать крылья,и слова поворачивать новыми гранями,новые краски отыскивать, открывать чудеса космогонии,радостный дом возводить.МОРИС ФОМБЁР
Морис Фомбёр (род. в 1906 г.). — Родился в семье деревенского кустаря, преподавал литературу в провинциальных лицеях. Стихи Фомбёра, близкие по стилю и интонации народным песням и прибауткам, полны добродушного юмора, ватейливых словесных выдумок; в них отражены радости и горести простого труженика, его наивная мудрость и вера в лучшее будущее. Основные сборники: «Мельницы речи» (1936), «Сожженные звезды» (1950), «Под барабанами небес» (1959), «Что это за сердце?» (1963).
ХОРОВОДНАЯПеревод М. Кудинова
Хоровод кружился,А король грустил:Не было с ним рядомТой, кого любил.В церкви мессу пели,А король рыдал:Не было с ним рядомТой, кого желал.В роще птицы пели,А король не пел:На себя он рукиНаложить хотел.Я все это видел:Были мы вдвоемС той, которой не былоРядом с королем.ЯЗОНПеревод М. Кудинова
Таможенной стражей задержан он был.Во время досмотра он трубку курилИ с горьким смехом сказал он страже:«Куда я еду — любой вам скажет.Язон я! И людям известен давно».«А!.. Тот, что искал Золотое Руно!Но где документы, что вы Язон?»И был арестован немедленно он.ПЕСНЯ О КРАСАВИЦЕПеревод И. Озеровой
Под деревом в цветуКрасавица сидит,Красавица грустит —Возлюбленного нет,Возлюбленного нет, —Никто не защитит.Под деревом в цветуЕй студит сердце снег,Ей студит сердце снег,Белеет на лету.Красавица, не плачь,Любовь — причина бед!Страданье предпочту,Страданье от любви,Страданье предпочтуЯ одиноким дням,Где сердце студит снегПод деревом в цвету.ЭТА КРАСОТКА ВЕСНАПеревод И. Озеровой
Эта красотка веснаИз дому гонит девиц,Эта красотка веснаСолнцем озарена.Манит к фонтану прийтиЭта красотка весна,Нужно любовь мне найти,Ту, что на свете одна.Трели апрельские птиц,Клятва, что будешь верна, —Эта красотка веснаИз дому гонит девиц.Девушке пара нужна,Парень в кадрили как принц,Эта красотка веснаСолнцем озарена.Нежно скрестила путиЮных парней и девиц,Эта красотка весна,Солнцем озарена.Эта красотка весна —Времени капля одна,Очень красива весна —Недолговечна она.ГИЛЬВИКПеревод М. Ваксмахера
Гильвик (Эжен Гильвик; подписывает стихи только фамилией; род в 1907 г.). — Родился в Бретани. Вступил в годы войны во ФКП, сотрудничал в антифашистских изданиях. Известность ему принес сборник «Из земли и воды» (1942), за которым последовали «Изломы» (1947), «Достигать» (1949), «Сфера» (1963), «Вместе» (1966), «Зарубки» (1971) и др Гильвик — один из тех редких поэтов своего поколения, которые ничем не обязаны сюрреализму, кроме, пожалуй, вкуса к стремительному, неожиданному, лишенному всяких риторических оправданий образу, способному вызвать столь же мгновенную реакцию читателя. Стих Гильвика сродни менгирам и дольменам его родной Бретани: он так же плотен, прост, массивен, весом и почти осязательно конкретен; недаром один из лучших его сборников, «Карнак» (1961), назван именем знаменитой «каменной рощи» доисторических мегалитов.
Стихи Гильвика (в переводе М. Ваксмахера) вышли в 1969 г.
ПЕСНЯ
«Аминь», — прошептала земля в печали,Когда его гроб в нее опускали.«Аминь», — прошептала короткое слово.А может, другое какое-то слово.Но не кричала, вот что бесспорно.Впрочем, он тоже молчал упорно.Земля с человеком была заодно.А больше об этом нам знать не дано.ДОГОРАЮЩИЙ КОСТЕР
Там, внутри, в глубине,Протяженность уходит, сжимается,Сливается с бесконечностью.И вот уже нет ничего — только шар,Беспредельный, невидимый,В котором чудовищной плотьюПульсирует чернота.А в немыслимых даляхОдинокий, затерянныйСмотритМерцающий глаз —Догорает сердце костра.* * *
«День ли будет…»
День ли будетВ поляхИли ночь —Однажды ты непременноЗачерпнешь ладоньюДождевой воды из канавы.Чтобы капля послушалась ветраИ упала на каменьКакой-нибудь древней стеныМежду лесом и лугом.Это нужно для камня,Это нужно для капли,Это нужно для нас.* * *
«Нам хотелось всегда…»
Нам хотелось всегдаОбогнать торопливое время,Раньше него погрузитьсяВ свинцовую массу того, что еще не свершилось,Заарканить вольное нечто,Чего приручить не успело время,И, прижимая добычу, глядеть,Как, выбиваясь из сил, торопится времяК нашему берегу сквозь века и туманы.КРУГЛОЕ
— Разве что-нибудь есть на землеКруглее, чем яблоко?— Если под словом «круглое»Понимать что-то просто круглое,Тогда биллиардный шарКруглее любого яблока.Но если ты словом «круглое»Называешь тугое, плотное,До краев налитое круглостью,Круглое сочной тяжестью, —Нет ничего на землеКруглее, чем яблоко.* * *
«Вечности…»
ВечностиМы не утратили.Нам другогоСкорей не хватало:Мы не умели претворить ее в будни,В луга, в облака,В слова и поступки,Понятные людям.Но для себя мы ее сберегали.Это было не очень трудно.И поройНам вдруг становилось ясно,Что вечность — мы сами.* * *
«Нет, неспроста…»
Нет, неспростаПри виде малейшего пламениМы вздрагивали с тобой,Неспроста каждый разПеред свечою, костромНаши руки друг друга искали,Точно некий обряд совершали —То ли славили пламя,То ли его заклинали.* * *
«Бывает, что и дрозду…»
Бывает, что и дроздуСтановится холодно.И тогда он — всего лишь птица,Которая ждет тепла.И тогда он простой бродяга,Неприкаянный и несчастный.Потому что без песниПространствоБесстрастно.ЧАЙКИ
Для них вселенная — голод,Пустое пространство,Для них вселенная — время,Которое нужно, чтобы пронзать пространствоКриками голода,Время, чтобы с пространством вместеВвинчиваться в пласты голода,И неотступно преследовать море,И неистово проклинать мореЗа то, что оно обуздать не хочетНи пространства, ни голода.МОЛНИИ
В череду наших днейИногда ударяли молнии.В разрывах мелькалоТо, что должно свершиться,Мы прикасались к тому,Что рвалось к нам из будущего,Наша походкаСтановилась чуточку тверже,И немного отодвигалось место,Где предстоит нам упасть.Жаль, что редко свершались молнии.ТВОЙ СПУТНИК
Нечто неясноеШагает рядом с тобой,Сопровождает тебя повсюду.Оно — или это он? — всегда по ту сторонуЧего-то прозрачного.Всегда с тобой неразлучно.Он глядит на тебя неотступно,Будто глядеть на тебя —Для него наслажденье и долг.Он живет для того, чтобы мог ты идти вперед.Он как зов,Он снимает усталость.Без негоТы споткнешься.Ты давно бы упал на дороге,Когда бы грядущееНе держало тебя на прицеле.РЕНЕ ШАР
Рене Шар (род. в 1907 г.). — Сборники Шара 30-х годов, в которых используются некоторые приемы сюрреалистов, отличаются стремлением к афористичности, к четкой форме («Молот без хозяина», 1934; «Первая мельница», 1936). Во время войны командовал партизанским подразделением; впечатления той поры отражены в сборниках «Лишь те остаются» (1945) и «Листки Гипноса» (1946). Послевоенной лирике Шара, воспевающей буйство космических стихий и противоборство света и мрака в человеческой душе, свойственна туманность, загадочность, сквозь которую пробивается тяга к реальности, к постижению истинного смысла бытия («Ярость и тайна», 1948; «Поиски основания и вершины», 1955); для сборника «Вверх по течению» (1966) характерно некоторое преодоление затрудненности поэтического языка.
Стихи Шара (в переводе В. Козового) изданы в 1973 г. («Прогресс»).
ТЫ ТАК СПЕШИШЬ ПИСАТЬ…Перевод М. Ваксмахера
Ты так спешишь писатьКак будто боишься не поспеть за жизньюА если так скорей к своим истокамПоторописьПоторопись и передайТебе доставшуюся долюЧудесногоИ доброты и мятежаТы в самом деле можешь не поспеть за жизньюНевыразимой жизньюЕдинственной с которой ты согласен слитьсяВ которой ежедневноТебе отказывают существа и вещиИ от которой в беспощадной битве тебе то здесь то тамУрвать клочок-другой порою удаетсяА вне ее один лишь тленИ если в пору тяжкого труда ты встретишь смертьПрими ее как принимает потныйЗатылокЛаскуПрохладного платкаСклонись пред нейИ смейся если хочешьИ ей отдай свою покорностьНе отдавай оружьяТы создан был для редкостных мгновенийПреобразись исчезниБез сожаленийСмирись с необходимостью суровойНа том углу за ближним поворотомБыть может жизнь твояИсчезнетРоись во прахеНикто не в силах ваш союз расторгнутьС жизнью.ПРОЩАНИЕ С ВЕТРОМПеревод М. Ваксмахера
На склоне холма за деревней разбили свой лагерь поля душистой мимозы. Может случиться, что во время сбора цветов вас ожидает вдали от плантации благоуханнаявстреча с девушкою, чьи руки носили весь день охапками хрупкие ветки. Точно светильник в своем ореоле, сотканном из аромата, она удаляется спиной к заходящему солнцу.Заговорить с нею было бы святотатством.Сойдите в траву, уступите ей путь. Может быть, вам повезет и вы заметите у нее на губах призрак — желанную влажность Ночи.ИЗ «ЛИСТКОВ ГИПНОСА»Перевод М. Ваксмахера
*Время, когда изнуренное небо вонзается в землю, время, когда человек корчится вмуках предсмертных под презрительным взором небес, под презрительным взоромземли.*Ночь несется стремительно, как бумеранг, выточенный из наших костей, несется сосвистом, со свистом…*Поэт — хранитель бесчисленных ликов живого.*Если верить глубинам травы, где всю ночь распевала влюбленная пара сверчков,утробный период — довольно приятная штука.*Свет был изгнан из наших очей. Он у нас затаился в костях. Мы, в свой черед, изкостей изгоняем его, чтоб вернуть ему прежний венец.*Согласьем лицо озаряется. Отказ придает ему красоту.*На наши общие трапезы мы всегда приглашаем свободу. Место пустует ее, но тарелкавсегда на столе.*Собирай, чтоб затем раздавать. Стань зеркалом мира, самой точной, самойнеобходимой и самой невидимой гранью этого зеркала.*Некогда были даны имена протяженностям времени: это день, это месяц, эта церковьпустынная — год. Теперь мы вплотную подходим к секунде, когда смерть наиболееяростна, когда жизнь обретает свои самые четкие грани.*Яблоко слепо. Видит лишь яблоня.*Нас терзает печаль: мы узнали о смерти Робера (он же Эмиль Каваньи), в Форкальеон попал в воскресенье в засаду. Немцы лишили меня самого верного брата побитве, того, кто одним ма-новеньем руки предотвращал катастрофу, чья неизменнаяточность охраняла отряд от возможных просчетов. Человек, не владевший теорией,но закаленный в сраженьях, человек удивительно ровной и устойчивой доброты, онмгновенно умел оценить обстановку, его поведенье слагалось из отваги и мудрости.Изобретательный и находчивый, он предельно использовал малейшее тактическоепреимущество. Свои сорок пять лет он нес вертикально, подобно деревьям. Я любилего — без излияний, без ненужной торжественности. Неколебимо любил.*Самолет кидается вниз. Невидимые пилоты избавляются от плодов своего полночногосада, потом на мгновенье зажигают огонь под мышкой у самолета, подтверждая длянас: операция завершена. Нам остается лишь подобрать рассыпанные сокровища. Таки поэт…*Час, когда окна выскальзывают из фасадов и загораются где-то на самом краю земли— там, где скоро забрезжит наш мир.*Между миром и мной больше нет досадной завесы.*Я ни разу не видел, чтобы звезда загорелась на челе у того, кто шел умирать, —видел только узорную тень занавески, за которой, среди надрывающих душу илиспокойных предметов, по просторному залу сновали веселые официантки.*Быть человеком броска. А не пиршества — не эпилога.1941–1945СТРИЖПеревод В. Козового
Ширококрылый вьется стриж над домом и кричит от счастья на лету. Как птицасердца.Он осушает гром небесный. Он в чистой сеет синеве. Земли коснись он —разорвется.Ему касатка — острый нож. Он ненавидит домовницу. К чему на башне кружева?В глухой щели его заминка. Нет в мире большей тесноты.Он в незакатный летний день в полночный выскользнет плетень, как метеор, во тьмерастает.Глазам поспеть за ним невмочь. Кричит— и только тем приметен. Невзрачный стволего сразит. Как птицу сердца.ОДНА И ДРУГАЯПеревод В. Козового
Что, розовый, клонишься, куст, под ливнем яростнымдвойной качая розой?Как две осы, они повисли над землей.Я вижу сердцем их: глаза мои закрыты.Лишь тень и ветер над цветами любовь оставила моя.ВЕРНИТЕ ИМ…Перевод В. Козового
Верните им сполна то, что от них ушло, —Они увидят вновь, как семя жатвы ложится в колоси плещет над травой.Раскройте им, от меркнущих к цветущим, двенадцатьмесяцев их лиц, —Они взлелеют в сердце пустоту до следую щей жажды;Ибо, и в прах уйдя, ничто не пропадает;И кто земли к плодам находит путь во тьме, —Пусть все потеряно, не дрогнет под ударом.ЛАБИРИНТПеревод В. Козового
Копай! — кричала рукоятка.Кровоточи! — метался нож.И долго хаос мой терзали,И память вырубали сплошь.Те, кто меня любил,Потом хулил, потом забыл,Опять склонялись надо мной,Иные плакали, другие были рады.Сестра моя, трава зимы,Как быстро вытянулась ты—Огромней недругов моих,Пронзительней моей мечты!ФАНТАЗЕРЫПеревод М. Ваксмахера
Они к нам пришли, обитатели леса с другой стороны перевала, незнакомые нам,враждебные нашим обычаям.Их было много.Их отряд возник из-за кедров, у края сухого жнивья, — мы вели к нему воду.Они появились, утомленные переходом, шапки сползли на глаза,разбитые ноги ступали как в пустоту.Они нас увидели и сразу остановились.Они, очевидно, не думали так быстро нас повстречать —На возделанной этой земле,Поглощенных работой.Мы подняли головы и подбодрили их улыбкой.Один из них, видимо самый речистый, приблизился к нам, а за ним подошел ивторой, медлительный, диковатый.«Мы пришли, — сказали они, — чтобы предупредить вас:надвигается ураган, ваш беспощадный противник.Так же, как вы, мы знаем о немЛишь по рассказам, дошедшим от предков.Но отчего это вдруг: вот стоим мы сейчас перед вами,как малые дети, и ощущаем в груди непонятное счастье».Мы сказали «спасибо» и спровадили их.Но сначала им дали напиться, и дрожали их руки, и смеялисьглаза над краями кувшина.Люди пилы, топора и ствола, готовые встретить лицом испытанья,но неспособные воду к полям провести, построить шеренгудомов, покрасить фасады в приятные глазу цвета, —Не знали они, что такоеЗимний садИ как бережливо расходовать радость.Мы могли бы, конечно, их убедить,Успокоить их страх.Да, приблизился срок урагана.Но зачем же о нем говорить, зачем зря тревожить грядущее?К тому же в наших краяхНам, пожалуй, тревожиться рано.Сиверг, 30 сентября 1949 г.УГАСАНИЕ ТОПОЛЯПеревод М. Ваксмахера
Для лесов ураганы подобны ножу.Засыпаю и вижу сверкание молний.Пусть смешается с почвой, где спят мои корни,Этот ветер огромный, в котором дрожу.Он шлифует и точит меня неустанно.Как мертво и туманно дыхание туч!Как мутна подо мною ложбина тумана!Мне жилищем отныне — железный тот ключ,Что огнем притворился в груди урагана,Да взъерошенный воздух, когтист и колюч.ГРАНИЦА ПУНКТИРОМПеревод В. Козового
Мы светлячки в расщелине дня. Мы покоимся на илистом дне, как осевшая баржа.Единоборство страсти и разума, который сеет уныние. Единоборство, из которогопобедителем выходит разум — не по прямой, а путями окольными.Если не слушаем — слышим. И как долго пришлось дожидаться, пока на плечах у насвстала гора безмолвия! Чтобы я мог внимать подобному ропоту, локомотив долженбыл пройти над моей колыбелью.Сумел бы он выжить без зла, когда боролся за жизнь? Он, чистейший, как снег?Потом он скрепил свое отцветающее господство.Приумножение — действие ныне проклятое. Так же как рост. И подвиг: длиться моглиони лишь под кровеносным взглядом богов, которым наскучило не узнавать себя вних.Взят у духов воздушных. Отдан побегам зедшым. Уже рождаясь, мы были тольковоспоминаниедг. Потребовалось налить его болью и воздухом, чтобы оно достиглоэтой минуты.Стрела Ориона. Звездный трилистник. В пустоши — зеркало дневного неба.Померкший трилистник… Цветущий рубец.Вихрь горя, котомка надежды.Озеро! Дайте его нам! Озеро — не родник средь утесника, нет, но чистое озеро —не для пптья: озеро, чтобы отдаться ледяному проклятию его летней глади. Чего тыищешь? Ни кредитора нет, ни дарителя.Руки некогда царственные. Шаги нынче считаемые. Пища клончивая, корабль дальнегоплавания, который задерживают о спуска на воду, явно ненужного.Понимание есть на все, но из этой пряжи восходит туман, опль страха или — подчас— наша стелющаяся ненависть.Ответ вопросительный — это ответ бытия. Но ответ на юпросник — это лишь гатьмысли.«Твой сын будет призраком. Он дождется раскрепощенных гутей на угасшей земле».Я омывался — не так ли Пуссен? — на ветру, который крепил мои крылья, — безсожалений об утраченной матери.АНДРЕ ФРЕНОПеревод М. Кудинова
Андре Френо (род. в 1907 г.). — Участник движения Сопротивления, автор вышедших нелегально сборников «Цари-волхвы» (1943) и «Парижские тайны» (1944). В поэмах «Черная свадьба» (1946) и «Огромное лицо богини Разума» (1950) воспевается мужество человека, преодолевающего трагическую абсурдность бытия. Лирике Френо («Рая нет», 1962; «Нерукотворный образ», 1968; «Римская колдунья», 1973) присуща философичность, тяга к иносказанию, отточенность стиля в сочетании с яркой образностью.
Стихи Френо были в 1969 г. изданы в русском переводе М. Кудинова («Прогресс»).
ЖИЗНЬ, ВЕТЕР
Жизнь сочинит мимоходомливень весенний — ив путь;жизнь — это ветер в сто обещанийневыполнимых и путьв сто дерзаний и поражений,и снова движенье, и ветер, и жизньтакая ласковая, если захочет.БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ
Жизнь идет, куда я хочу.Я гулять ее вывожу,не теряя из видуни в шумной толпе,ни на кладбище,где я брожусреди тихих могили где каждый мертвец,кто б он ни был, мне мил,потому что не сердится,если мой смехраздается возле могил.НЕБЫТИЕ
Когда в один не столь далекий деньпредставлю я мой счет небытию,оно меня насмешкой не накажет.Подделки в числах нет,в итоге — чистый нуль…«Приди ко мне, мой сын, —небытие мне скажет, —прижмись к моей груди, ее достоин ты».И с тишиною вечной я сольюсь.КОНЕЦ ГОДА
В конце года девушки красивы.В конце года яблоки спелы.В конце года дым из труб черный,а старая кожа становится новой.В конце года снег белый улыбчив.В конце года грех со счета списан.В конце года задумчивы руки,огонь неспокоен, пироги пекутся.В конце года звенят стаканы.В конце года забыты невзгоды,забыт иней, за столом праздник,звенят стаканы в честь Нового года.МОЙ ДОМ
Я из сухих камней сложилмой дом,чтоб по душе котятам былмой дом,чтоб стал мышатам тоже милмой дом,чтоб голубь зерна находилв нем,и солнце щурилось бы тампо всем углам,когда мой домнем,чтоб детвора играла в нем.С кем?Ни с кем!С веселым сквозняком!И чтобы в радость был мой домвсем.Без крыши он и без огня,мой дом,и без тебя, и без меня,мой дом,и нет в нем слуг, и нет господв нем,и все совсем наоборотв нем,ни статуй нет, ни страха нет, ни стен,нет ни оружья, ни угроз, ни взятых в плен,в нем ни реликвий, ни религийднем с огнем ты не найдешь.Вот почему он так хорош,мой дом.ПЬЕР ЮНИК
Пьер Юник (1909–1945). — Поэт, киносценарист, журналист, член ФКП с 1927 г. В юности печатал стихи в журнале «Сюрреалистическая революция», позднее порвал с сюрреализмом и возглавил коммунистический еженедельник «Взгляды» (1936). Во время фашистской оккупации был заключен в концлагерь, откуда бежал в 1945 г.; пропал без вести. Стихи, написанные за колючей проволокой и выпущенные друзьями поэта уже после войны, вошли в золотой фонд лирики французского Сопротивления.
МЕЖ СЕГОДНЯ И ЗАВТРАПеревод Е. Гуляга
В твоей каморке теснота,Погасли звезды, звезды спят.Приходит сон —Погасли сны.Приходит сон —Усталость спит.Здесь в жизни не бывало звезд,В твоей каморке теснота,А были лишь цветы —ОднаждыУтром…Голод спит.И шаркают внизу шаги,А значит, кто-то держит путьОб эту пору.…были лишь цветы однажды утром…В твоих висках стучат шаги,Виденья загородных вилл,И ванн,И благородных вин.Приходит сон.А девы спят в лугах,Влюбленные не знают снаВ любви.Здесь в жизни не бывало звезд.И черный лес, и белый лед,Воспоминаний мерзлота,А жизнь — каморка, теснота.Постель — постелена онаНа вечность?Плетется улицею сон —Шаги, потом опять шаги…Нет вечности,И нет здесь звезд,И нет цветов,И утра нетВ твоей каморке,И постель —Забыть, забыться…Дамы и господа!Мы не вскормлены молокомЧеловеческой нежности.Дамы и господа!Но, позвольте, к кому жеЯ обращаюсь?К тебе ли — толпа свинцового цвета,Источник пыли?Жизнь — скаковой круг, ты стоишь вокруг.К тебе ль — молодой человек?Тебя потопит мирВ своей суровой печали.К тебе ли — выцветшая толпа,В униженииВыменивающая кровь на кусок хлеба?К тебе ли я обращаюсь?Не был вскормлен я молокомЧеловеческой безнадежности — ноПодлость стояла у колыбели моей.Дамы и господа!Разлагающаяся толпа,Расколотая на куски.Колокола звонят о боге и обо всем таком прочем,Смертельно ленивом.А вы, вы охлаждаете нервыРаботой,Зарабатывая свой хлеб,Закапывая свою смерть,Любя каждый свою.Дамы и господа,Перемешанные в толпу!Улицы — колокола, и они звонятО рабстве и обо всем таком.И заводы — колокола, и они звонятО крепком сне и о всем таком.И любовь — это колокол. Он звонитО забвении…Нет, ты лжива, любовь, если велишь забытьХлеб, вырванный у другого из рук,Тело, избитое до синяков,Мозг, сгоревший дотла,Разбитую вдребезги жизнь…Дамы и господа!Перемешанные в толпу,На скаковом кругу… Он так не похож на жизнь,Ни капли, ни крошки. И ещеБратство — это не просто улыбка, нет.Товарищи! Говорю это всем вам, непонимающим слова «товарищ».Братство — это наш дружный смехПри воспоминанье о тех временах,Когда с грустью мы улыбались.Товарищ мой!Та, которую ты полюбил,Да будет вечно любима,Пусть вечность мнима.Товарищ мой!Вот и всё.Мы боремся за тот день,Когда лучше поймемДруг друга.ЖАН КЕЙРОЛЬ
Жан Кейроль (род. в 1910 г.). — С 1927 г. издавал в Бордо журнал «Кайе дю Флёв», объединявший литературную молодежь юга Франции. Стихи его ранних сборников («Летучий Голландец», 1936; «Золотой век и небесные знамения», 1939) отмечены конкретным, нарочито грубоватым лиризмом. Активный участник Сопротивления, Кейроль был арестован и два года провел в лагере смерти Маутхаузене. Созданные там «Песни Ночи и Тумана» (изд. в 1946 г.) — свидетельство того, как человек и поэт с помощью почти магической веры в «силу слов» сумел противостоять кошмару нацистского ада. Трагедия «маленького человека» в условиях опошляющей буржуазной среды — основная тема романов Кейроля («Я буду жить любовью других», 1947–1950; «Полдень — Полночь», 1966). Те же темы, но в ином, гротескном, осмыслении звучат в фантастических повестях «История пустыни» (1972) и «История моря» (1973).
ЗАВТРАПеревод С. Ошерова
Найдете вы следы в траве еще сыройнайдете вы вино на дне сухом стакана найдетемолодость полуночи румянойнайдете имя вы что позабыто мнойНайдете вы огонь что снова был похищеннайдете города что чахнут в темнотенезрячих псов и мир привыкший к пепелищами ангелов слепых на гробовой плитеНайдете вольности презрительный упреки хриплый голос мой изъеденный любовьюсоленых слез росу зарю что пахнет кровьюнад прахом мертвецов грядущего венокНайдете новый день и ярость и клинок.ПОСЛЕДНЯЯ СВОДКАПеревод В. Микушевича
Хохочущее божествострахом город вооруженголод гложет его жизньскудеет как стонсмерть не дает проходадней остается малодругим упиваться свободойдругим начинать сначалаВремя для духа людскогосамое время для шквала.ВЫ СПИТЕ ЕЩЕ?Перевод М. Ваксмахера
Вставайте, хватит спать, опасность у ворот,Луна в немой тоске скривила бледный рот.Вставайте, пробил час! Не спите, ради бога!Положен кем-то меч у вашего порога.Вставайте! Смерть — в седле, зловещий стук копытГазетною строкой по улицам летит.Вставайте, час настал, пора надеть кольчугу,Петух уже давно кричит на всю округу.Вставайте! Голосом ночных радиограмм,Сеньор, я вас бужу в тревоге по утрам.Вставайте! В этот час державною тропоюМедлительные львы проходят к водопою.Вставайте, лестница готова у стены,И лег на латы блик истаявшей луны.Вставайте, в очаге взыскует пламя пищи,Голодный нес внизу по закоулкам рыщет.Вставайте! Задрожал от нетерпенья стол,В надежде вздрогнул шкаф, и содрогнулся пол.Вставайте, спать нельзя, восток огнем объят.Вставайте, мой сеньор, иначе вас съедят.ПАТРИС ДЕ ЛАТУР ДЮ ПЭНПеревод М. Кудинова
Патрис де Латур дю Пэн (1911–1975). — Неизгладимые впечатления детства, проведенного в родовом замке, верность аристократическим традициям, привязанность к полупатриархальному укладу родной Солони, стремление любой ценой отгородиться от «парижских новшеств», остаться в стороне от борьбы поэтических группировок — все это делало бы творчество дю Пэна чистейшим анахронизмом, если бы его поэзия, классически ясная по форме и эпичная по характеру, не была отмечена редкостней чистотой тона и приподнятой, почти молитвенной торжественностью и одухотворенностью. Основные сборники: «В поисках радости» (1933), «Сумма поэзии», (1946), «Вторая игра» (1959), «Маленький сумеречный театр» (1963).
ДЕТИ СЕНТЯБРЯ
Был опустевший лес, окутанный туманом,Насыщен сыростью, наполнен тишиной;Дул ветер северный с упорством неустанным,И Дети Сентября, кружа во тьме ночной,Сквозь ветер и туман летели к дальним странам.В ночи почувствовал я шорох крыльев их,Когда, снижаясь вдруг, они во мгле искалиСебе пристанища, чтобы в местах глухихПередохнуть в пути… Я слышал крик печалиНад топями болот, лишенных птиц своих.Из комнаты моей, где духота густаяНависла, я ушел к таинственным лесам,И вот, заглохшие тропинки их листая,Я отыскал следы, оставленные там,О Дети Сентября, одним из вашей стаи.Был легким шаг его, но спутаны следы.Сперва я видел их близ рытвины глубокой,Где, в сумраке таясь, он мог испить воды,Чтоб утешаться вновь игрою одинокой,Когда забрезжит свет из облачной гряды.Затем его следы, петляя осторожно,Терялись вдалеке средь буковых стволов,И мне подумалось, что на заре, возможно,Сюда вернется он и, к странствию готов,Крылатых спутников здесь будет ждать тревожно.Да, без сомнения, он вскоре возвратитсяС лучами тусклыми, что предвещают день,И перелетных птиц увидит вереницы,Увидит, как бредет средь зарослей олень,Ноздрями шевеля и перестав таиться.Плыл над болотами зари холодный свет.И, ожиданием охвачен иллюзорным,Я за косулями следил, смотря им вслед,Следил за бегом их испуганно-проворнымПод крики воронов, встречающих рассвет.И я сказал тогда: один из вас я тоже,О Дети Сентября, по сердцу и уму,По обжигающим страстям, и тайной дрожи,И жажде вырваться, бежать в лесную тьму,Из душного жилья в ночное бездорожье.И тот, кого я жду, меня как брата встретит,Свое мне имя даст и сам, без всяких слов,Жар дружелюбия в глазах моих заметит,Коль не вспугну его, когда из-за кустовЯ устремлюсь к нему, забыв про все на свете.Как птица раненая, прочь отпрянет он,И буду гнаться я за ним, пока в бессильеНе остановится он, бегством истомлен,Покорный, загнанный, к земле прижавший крылья,Готовый встретить смерть и погрузиться в сон.Тогда я на руки возьму его скорей,Изгиб его крыла поглажу осторожноИ тело хрупкое прижму к груди своей,Даря мое тепло душе его тревожнойИ уносясь мечтой в мир призрачных теней.Но было все не так: туманы лес покрыли,И ветер северный покинуть обещалВсех, кто не мог лететь, чьи ослабели крылья,Всех, кто иных путей в скитаниях искал,И всех, кому глаза угасшие закрыли.И я сказал себе: не в этом нищем краеПрервали свой полет вы, Дети Сентября,И если бы отстал один из вашей стаи,То он увидел бы, как немощна заряВ краю, где нет легенд и мгла царит густая.* * *
«Планете слишком быстрое движенье…»
Планете слишком быстрое движеньеПридал тот бог, сокрытый меж корней;Хотел исправить это положеньеИ не сумел. И загрустил сильней.Его жалеют за его бессилье,Пытаются вернуть ему покойИ понимают: он в своей могилеРастроган этим, как и мы порой.Мечтательной душою одаряют,Чтоб голос наш он слышал, а потомЕе скорей обратно забирают:Нельзя ей оставаться с мертвецом.ЖАН МАРСЕНАК
Жан Марсенак (род. в 1913 г.). — Поэт и критик, коммунист, участник движения Сопротивления, героям которого посвящен его первый значительный сборник — «Небо расстрелянных» (1944). Сборники «Шаг человека» (1949) и «Будничные профессии» (1955) говорят о простых людях труда, их радостях и горестях, их вере в будущее. Автор работ об Элюаре (1952), Ж. Люрса (1952), П. Неруде (1954).
ЯСНЫМ ИЮНЬСКИМ УТРОМПеревод К. Азадовского
Написано 22 июня 1941 года в лагере для военнопленных после того, как стало известно, что Россия вступила в войну.
Сраженные порывом мглистой стужиПогасли как цветы сердца в груди у насКак вымершего племени кострыСердца покрылись пепломИ ветер разметал потухшие сердцаВ это утро опять в наши окна ударилось солнцеЗазвенели решетки и заколосились поляИ далекий мотив к нам сочится сквозь окнаПесня юного небаС припевом победНо разве надо говорить о небеКогда одна земля осталась в миреИ по утрам нас будит стук сердецДалеко на границе земли наши бедные братьяКак пловцы что опутаны травами снаНачинают набравшись терпенья свой подвиг суровыйСтая псов перед ними кружит завываяНо их голос сильнее чем лайОни ладони рук омыли вечной влагойВступая в трудный бой с безжалостной судьбойИ рвется пополам убитая бедойРассвета паутинаИ насмерть встав достойные той кровиКоторую нельзя остановитьКоторую не заражает гореКоторая прекрасна словно вызовЧто брошен черному обличью ночиОни глядятНеодолима чистота их взглядаБег времени ее не замутитНе сокрушит и смерть что спит спокойноКак женщина в надушенной постелиС руками полными земли и пеплаНо птицы и цветы в их пальцах пробудятсяИ им в наследство перейдет весь мир.МАКС-ПОЛЬ ФУШЕ
Макс-Поль Фуше (род. в 1913 г.). — Поэт и эссеист, археолог по образованию. В 1939 г. основал в Алжире журнал «Источник», ставший в годы войны одним из органов литературы Сопротивления. Патриотическая публицистика Фуше вошла в его книгу «Франция в сердце» (1944). Автор лирического сборника («Остается загадкой», 1961), монографий об искусстве Азии, Африки и Америки, литературно-критических работ.
ИЗВЕСТНОМУ СОЛДАТУПеревод М. Кудинова
На одной из дождливых тропинок,В луже, ветром осенним разбитой,Мы письмо прочитали солдата,Что убит на старинной войне.Было время, шагал он куда-то,Зеркала мороза сверкали,И пустынными были дороги,И кричало над ним воронье.Что мы в этом письме прочитали?Показался язык нам знакомым.Боль былая ничем не скрыта.Удаляются к лесу шаги.Время между зарей и закатом.Не известны ни год, ни месяц.Только путь солдата. И сырость.И стирает тропинку ночь.ЖАН РУССЕЛО
Жан Руссело (род. в 1913 г.). — Родился в рабочей семье. В довоенных сборниках («Чтобы не умирать», 1934; «Вкус хлеба», 1937) заметно влияние Элюара, Реверди, Жува. В годы войны — участник движения Сопротивления, один из основателей — вместе с Рене Ги Каду — так называемого «Рошфорского содружества», объединившего патриотически настроенных поэтов. Сборники «Переделать ночь» (1943), «Кровь небес» (1944) ж ноэма «Июнь» (1943) принадлежат к лучшим образцам французской антифашистской поэзии. В послевоенной лирике Жан Руссело, по его собственному признанию, старается «порвать адский круг отчужденности», приобщиться к радостям и бедам отдельного человека и всего человечества, научиться «давать и принимать» (сб. «Изгнания не существует», 1954; «Сплочение времени», 1957; «Расстояния», 1963; «Дорога молчания», 1963; «Кому о жизни говорит…», 1971; «От того же к тому же», 1973). Автор работ о творчестве Э. По, Верлена, Жакоба, Сандрара, о проблемах языка а стиля; переводчик сонетов Шекспира.
ХЛЕБ ВЫПЕКАЮТ НОЧЬЮПеревод М. Кудинова
В предместьях города, где толп людских не счесть,Я с незнакомцами шел ночью по асфальту.Шагали молча и уверенно ониИ приняли меня таким, каков я есть.Когда же день настал, увидел я, что люди,Не говорившие ни слова, как растенья,Покрыли неподвижный круг землиИ круг абсурдный снов моих тревожных.И, чувствуя, как я расту в молчанье этом,Я начал понимать: тут ждут мое зерноИ я не одинок, раз у меня есть руки,Которые всегда должны давать и брать.С тех пор не знаю сам, пишу ли я стихиИли размахиваю колоколом сердца;Но знаю, голос мой для слуха создан был,Услышан он людьми, как мной услышан пекарь,Что под землей поет, хлеб выпекая ночью.Хлеб — церковь для людей, и нет у них другой.В той церкви — витражи из золотистых злаков,И красный цвет ее — цвет ваших красных глаз,Сиделки, прачки и шахтеры! Синий цвет —Цвет ваших рук, что посинели от работы,Крестьяне, каменщики, бледные служанки,Поденщики нужды из дальних деревень,Пустившиеся в путь обратный спозаранку.Я видел толпы их. Им не было числа,Как нет числа траве. Но было правом ихБезмолвно умереть иль небу навязатьРеспублику своих животворящих соков.И я избрал тогда тех, кто мне руку дал,Кто Неожиданность хотел узреть воочью.Пылал рассвет. Мы шли. Туда, где хлеб нас ждал.И был он, как стихи, — плодом бессонной ночи.* * *
«Пространство не знает времени…»Перевод М. Ваксмахера
Пространство не знает времениВремя не знает пространстваОни просто друг друга терпятКак чета глухих стариковЧто едят из однойМискиИз одной памятиИз одной беспамятности.* * *
«Не одевайтесь в надежду…»Перевод М. Ваксмахера
Не одевайтесь в надежду —Очень уж маркая вещь.Правда, можно ее покраситьВ красный цвет, на манер гладиаторов,Или в серый, на манер хлебопашцев.А лучше чужую носите надежду,Надежду всех в мире людей,Но уж тогда не ропщите,Мол, очень маркая вещь.ЖОРЖ-ЭММАНЮЭЛЬ КЛАНСЬЕПеревод М. Ваксмахера
Жорж-Эмманюэль Клансье (род. в 1914 г.). — Участник движения Сопротивления, автор патриотических сборников «Время героев» (1943) и «Небесный крестьянин» (1944). Неброская по форме, но глубоко человечная по сути, лирика Клансье воспевает хрупкую красоту мира и человеческих чувств, которую необходимо отстоять от натиска сумрака и смерти («Таинственная земля», 1951; «Голос», 1956; «Явное», 1962; «Земли памяти», 1965; «Быть может, некое жилище», 1972). Известен как романист («Кадриль на башне, или Бойница», 1946; «Венец жизни», 1946; тетралогия «Черный хлеб», 1956–1961), новеллист (сборник «Арены Вероны», 1970), литературовед («От Рембо до сюрреализма», 1953; «Французская поэзия от Шенье до Бодлера», 1963). На русском языке публиковались отдельные стихотворения Жоржа-Эмманюэля Клансье.
«На краю кукурузного поля…»
На краю кукурузного поляБук и орешникЗаключили союз —Чтобы свежестью пахла роса,Чтобы в душу вливался нокой,Чтобы луг круглый год зеленелВ глубине моей памяти.* * *
«След, всего только след…»
След, всего только след,Утренняя роса,Отпечатки шагов на песке,Примятая в поле трава,Струя за кормой,В небе дымок.След, всего только след,Камешек на берегу,Дрогнувший голосок,Ускользающий аромат,Мимолетная тень.След, всего только след,На мгновенье померкший свет,Пульсация памяти,Увядший цветок,Тишина под пластами слов.ПАМЯТЬ
В старой деревне, куда не ведет ни одна дорога, у подножия башни,на которую всей своей тяжестью валится время,В деревне, затерянной посреди некошенных трав, где когда-тосвирепо дрались короли,В подслеповатом краю, где в оврагах блуждают натужные вздохикрестьян,В земле, что богата забытыми кладами и бесконечным уныньемдождей,В молчании кладбища, где средь порфира и жести слоняется пьяныймогильщик,В краю монотонных полей, от века засеянных рожью,В этом царстве туманов, колючек, камней,В этой глухой деревушке, обделенной судьбою,В этой немой борозде, проведенной свеченьем луны, похороненапамять моя.* * *
«Друзья мои, вечером у деревенских околиц…»
Друзья мои,вечером у деревенских околицПолусонных ли сумерек шепот,Водопад ли закатного солнца —Только с вами однимивсегда моя долгая молодость,Несмотря на утраты, на жизнь.В сердце ваших бесхитростных словВесь наш мир остается прогалиной,Обетованной веснойНа волнах тишины.Друзья мои сельские,В памяти нашей — навеки июнь,Тропки в зеленой траве,Пахучее теплое сено.И становится улица лесом, рекой,И усталые людина пыльной дорогеДостойны великой любви,О друзья моивечером долгого дня.АЛЕН БОСКЕ
Ален Боске (наст. имя — Анатоль Биск; род. в 1919 г.). — Сын поэта А. А. Биска (1883–1973), одного из первых русских переводчиков Рильке. Родился в Одессе. Окончил филологический факультет Сорбонны. В годы войны эмигрировал в США, сотрудничал в антифашистском журнале «Голос Франции». Вступив в американскую армию, участвовал в высадке союзных войск в Нормандии. Горчайший скептицизм, порожденный памятью об ужасах минувшей войны и усугубленный предчувствием грозящей человечеству атомной катастрофы, Боске пытается побороть верой в животворящую силу слова, ибо только оно, по его убеждению, способно вновь спаять воедино пораженные распадом элементы космоса и человеческого сознания. Автор антифашистской поэмы «Жизнь ушла в подполье» (1945), поэтических сборников («Мертвый язык», 1951; «Первое завещание», 1957; «Второе завещание», 1959, и др.), романов и эссе.
Литературно-критические и публицистические статьи Алена Боске, а также его стихотворения неоднократно печатались в советской периодике.
ЗATРАВЛЕННЫЙПеревод М. Кудинова
Повесили мысли мои,утопили мой вздох,расстреляли мое беспокойство.И вот, задумчивый, словно рассвет,я смотрю сквозь кровавые стекла окнаи сквозь веки мои, что дрожат, как роса.Меня преследуют, словно богатство,сокрытое в трюме, и псы мою тень разрывают.Ничего у меня не осталось:гвоздями прибили к дверям мою кожу,камнями мои позвонки раздробили.Затравлен я! Комната эта — мой склеп,Здесь последняя на пол слеза упадет,на обоях останется след от ногтей.Через час здесь появятся дыры в стене,закричит штукатурка, как мул, избиваемый палкой,и зеркало, словно проклятье, взорвется и на куски разлетится.Через час слепотою покроют меня,и, как сумерки, буду я тих,и тело мое не сможет уже содрогаться.Спокойствие будет признаньем измены моей!выдал я только ненависть им,продал только презренье.ПАРАШЮТИСТПеревод М. Ваксмахера
Я опущусь с парашютом в самом сердце подпольных сражений,у меня при себе будет все, чтобы ранить дороги,калечить мосты, отравлять водоемы; я научу партизан, как получше устроить засаду,как бесшумно снять часовыхи как правильней спеть немудреный куплет пулемета;я агентов противника буду ловить,как бабочку ловят фуражкой.Каждый мой день будет кровью и кровью отмечен,каждая ночь моя станет возмездия ночью.Будет мой хлеб отдавать синеватым дымком перестрелки.На рассвете однажды я лягу в траву, уткнувшись в свой пропускфальшивый.Прежде чем в землю меня закопать, люди спросят: «А кто онтакой?»И никто им не скажет: «Он тот, кто сражался,чтоб чистыми были дороги,чтобы птицы летали спокойно».«Как его имя?» Не скажет никто:«Его имя — вот эта траваи счастливые в поле ромашки».И забудут меня,но опять под откос полетят поезда,и другие колонны солдат на дорогах других будут разорваныв клочья,в воду рухнут другие мосты,и другие у берега лягут холодные камни,как убитые птицы пингвины.1944ВЕТЕРПеревод М. Кудинова
Кружись, кружись, чтоб в носвцепиться или в плечи,кружись, чтобы до слезглаза хлестать при встрече.Гони в загон ягнят,где б их ни заприметил.На части я разъят тобой,воскресный ветер.Мне рук моих и глазвернуть ты не намерен.Ну что ж! Моих гримасне тронь по крайней мере.ГОРИЗОНТПеревод М. Кудинова
Руки к нему протянул —он обжигает ладони.В глубь моих глаз запихнул —мечется зверем в загоне,полон опасных причуд,прыгает, скалит зубы.Поговорить с ним хочу —он вырывает мне губы.В шкуру его я врос —нет в ней ни формы, пи цвета,ибо на каждый вопроси мудреца и поэтато это тигр, то бизон,то обернется он ланью,то голубком… Горизонтсверх моего пониманья.ДЕРЕВОПеревод М. Кудинова
Проворней зебры ты порой,подвижнее меридиана,твой позвоночник под коройзвенит насмешливо и странно.Нельзя твоих плодов срывать,и пусть запомнят все поэты:сокрыта здесь морская гладь,здесь погрузились в сон кометы.Мудрее рыб ты, и легки,как тропики, твои движенья,на все поэмы и стихив листве ты прячешь возраженья.Едва с тобой заговоришь —вокруг тебя безмолвья стены,ты бьешь ветвями, ты паришьи исчезаешь вдруг со сцены.СНЕГПеревод М. Кудинова
Комета ранена. Бинты. И вата, вата…Деревья в обмороке. Вата и бинты.Здесь оперируют. И это как расплата,когда метафорой смертельно болен ты.Друзьям и родственникам шлите извещенье.(Бинты.) Готов ли шприц? Пусть явятся скореймедведь, и яблоня, и птицы, и растенья,четырехглавый гриф, экватор, муравей.Ушел из госпиталя океан печальный,где многих островов лишился он.И вот бинты и вата вновь. Слова для них фатальны.Выздоровление. Снег в городе идет.МУХИПеревод М. Кудинова
Мухи, в такую поруне нарушайте тишь!Гляньте: цветущую горув муках рождает мышь.Есть у горы свой личныйхор снегирей (он спит);Есть луна за наличныйрасчет и луна в кредит;кружат над ней планеты,в сделках она честна,до наступления летаесть у нее весна.Мухи, в такую порупо нарушайте тишь!И посмотрите на гору:гора родила мышь.ЛУНАПеревод М. Кудинова
Любая лунау меня из картона,склонилась однанад песней зеленой,над песней моейи ее ощипала,и ярость сильнейво мне запылала.Слова мои, в бой!Не страшитесь урона!Сразился с лунойчеловек из картона.РЕНЕ ГИ КАДУ
Рене Ги Каду (1920–1951). — Родился в Бретани, учительствовал в деревне. Первый сборник, «Носильщики зари», выпустил в семнадцать лет. Затем последовали «Кузницы ветра» (1938) и «Возвращение пламени» (1940), в которых сказывается влияние сюрреализма. В годы войны — один из организаторов «Рошфорского содружества» (см. прим. к стихам Ж. Руссело). Хотя гражданские мотивы редки в поэзии Каду военных лет («Мертвая пора», 1941; «Шумы сердца», 1941), ее гуманистический пафос был вызовом фашистскому варварству. В послевоенных сборниках («Полной грудью», 1946; «Блага мира сего», 1951), отказавшись от нарочитого алогизма и герметизма, Каду обращается к поэтизации «сокровищ, доступных любому бедняку»: ветра, огня в очаге, хлеба. Те же мотивы главенствуют в изданной посмертно поэтической трилогии («Елена, или Растительное царство», «Совершенное сердце», «Друзья детства», 1952–1953).
Я ВСЕГДА ЖИЛ В ДОМАX…Перевод Р. Березкиной
Я всегда жил в домах неуютных и грустныхК ночи пригнанных словно буфеты к стенамВ них усталые люди приюта искалиЗаглянуть я боялся в их нищенский хламИ найти в этом жалком подобье уютаСвоего существа потаенный секретЯ хотел чтоб меня охладило сомненьеВ том что я человек Я любил свое «я»В ослепительном блеске растительной жизниСуществом в ореоле пшеничных кудрейЖизнь моя лишь вдали от меня начиналасьТам где чибисы в небе неслышно скользятВ перезвоне бубенчиков утро промчалосьТе же стены в известке морочили взглядОдинокая спальня в пустей оболочкеИ кроватная сетка лишенная птичьих руладНо любил я себя как дитя на ладонях сидящимИ сжимающим солнце в горстиИ вдали от себя я умел себя вновь обрестиСвежим ветром сквозь ванты поэм шелестящим* * *
«Я к вам привыкнуть не могу…»Перевод Э. Линецкой
Я к вам привыкнуть не могу,Сирень в цвету и лошадь на лугу.На поезд погляжу — он устарел давно,Пусть чудо техники, мне все равно.Он смазан, он блестит, поэма без изъяна,А я люблю сказанья Оссиана.От вас я оторваться не могу,Сирень в цвету и лошадь на лугу.И самолеты и машины устарели,Но молоды лесные свиристели,И молод тот старик — сошел с дороги в теньИ смотрит, как ползет рогатый жук —олень.Я к вам привыкнуть не могу,Сирень в цвету и лошадь на лугу.Боюсь, я и умру не очень гладко,Не по ранжиру и не по порядку.Боюсь, я до своих соседей не дорос,Машины возят их, им служит паровоз,В постелях встретят смерть, не на лесных полянах,Забыв, что там любовь, как выстрелы каштанов.Умру, но оторваться не смогуОт вас, сирень в цвету и лошадь на лугу.ПОЧЕМУ ВАМ В ПАРИЖ НЕ ВЕРНУТЬСЯ НАЗАДПеревод Р. Березкиной
— Почему вам в Париж не вернуться назад?— А цветов аромат! А цветов аромат!— И у Сены мы много цветочниц встречали.— Да, но нет в них печали, ах! нет в них печали!Я листвой очарован, и конскою статью,И румяной служанкой, послушной объятью.— Но в Париже служанок вы встретите тоже.— Упаси меня боже! Упаси меня боже!В этой влажной ночи я остался один.Запах лилий, приволье зеленых равнин,Комья горькой, пахучей земли под ногою,Безнадежность и счастье знакомы изгою!— От гордыни великой погибнете вы.— А цветов аромат! А дыханье листвы!СВЯТОЙ ФОМАПеревод Э. Линецкой
Что? Поэт Рене Ги Каду?А следы от гвоздей найду?Где, скажите, его водопой —Тот источник с живой водой?Где дорожный утаптывал прахЭтот мытарь в железных цепях?Я потрогаю, я погляжу,Я персты ему в рану вложу,Распознаю, он вор, лжепророкИли падший, униженный бог.Покажите его без личин,Когда он на коленях, один,В доме детства, зеленом, простом,Перед женщиной или Христом,Когда горе внутри запеклось,Когда пишет он вкривь и вкосьИ на стих набегает стих,Наподобие волн морских.ВЕРУЮПеревод Э. Линецкой
Я не верю в чудеса Лурда,Верю в погожий день,И в сборщиц лугового шафрана,И в веселых, невзрослых людей.И бог на небесах мне совсем по нраву,Когда, лицо над миской ладоней склоня,В черную похлебку земли он кладет приправуСоль из глаз проснувшегося дня.ЖОРЖ БРАССЕНСПеревод Н. Стрижевской
Жорж Брассенс (род. в 1921 г.) — Поэт, композитор, киноактер, исполнитель собственных песен; по праву считается «самым французским из всех французских шансонье». Стихи Брассенса-поэта, то сдержанно печальные, то по-галльски ироничные, пересыпанные озорными шутками, но неизменно проникнутые подлинным лиризмом, неотделимы от ненавязчивых и четких мелодий Брассенса-комлозитора, от естественной, чуждой всякого позерства манеры Брассенса-исполнителя. Мировую известность завоевал как композитор и актер в фильме «Сиреневые ворота» (1956). В 1953 г. выпустил автобиографическую повесть «Башня чудес»; в 1963 г. в серии «Поэты сегодня» (издательство Пьера Сегерса) вышла антология его стихов.
ПЛОХАЯ РЕПУТАЦИЯ
В нашем маленьком городкеУ всех мое имя на языке.Бешусь я или же тих и нем,Я все равно слыву невесть кем.Не причинял я вреда никому,Следуя мирно пути своему.Но люди обычно не любят таких,Кто хоть чуть-чуть не похож на них.Меня все кляли неперебой,Кроме немых, уж само собой.Я в праздник не покидал кроватьИ оставался спокойно спать,И музыка, что звучала в окне,Не относилась ко мне.Не причинял я вреда никомуТем, что мне нравилось быть одному.Но люди обычно не любят таких,Кто хоть чуть-чуть не похож па них.И пальцем тыкал в меня любой,Кроме безруких, само собой.Однажды я, на свою беду,С воришкой яблок столкнулся в саду,Беднягу хозяин догнал почти,Но я у хозяина встал на пути.И хоть я вреда никому не принесТем, что мальчишка ноги унес,Но люди обычно не любят таких,Кто хоть чуть-чуть не похож на них.И вслед мне ринулись все гурьбой,Кроме безногих, само собой.Теперь пророки мне не нужны,Часы мои и так сочтены,Вот только покрепче отыщут пеньку,И буду болтаться я на суку.Хоть я никому и не сделал зла,Ступив на дорогу, что в Рим не вела,Но люди обычно не любят таких,Кто хоть чуть-чуть не похож на них.Придут поглазеть на меня толпой,Кроме слепых, уж само собой.ОНА ГОЛЫШОМ ПЛЕСКАЛ АСЬ…
Она голышом плескаласьВ светлой воде ручейка,Одежда ее умчаласьС ветром за облака.Мне закричала в испуге,Чтоб виноградных лозЯ отыскал в округеИль флердоранжа и роз.Из лепестков несложноКорсаж было сделать мне:Так крошка стройна, что можноЦветком обойтись вполне.Лист винограда юбкойСтал для малышки моей,Такой была она хрупкой,Что лист прямо впору ей.Вместо «спасибо» ручонкиИ губы она дала,Так пылко ответил девчонке,Что вновь свой наряд сняла.Часто с тех пор недотрога(Игра понравилась ей)Приходит купаться, у богаПрося ветерка посильней,Ветерка посильней.ДУРНОЙ ОБОРОТ
Не один уже год миновалС той поры, как я хлеб жевал,С той поры, как вино я пил,С той поры, как я печь топил.И уж решили гробовщики,Что мои похороны близки.И смерть поджидала меня у ворот,И приняло дело дурной оборот.Случилась тут неприятность со мной,Попался прохожий с толстой мошной,Удар полена я не рассчитал,И вмиг бедняга пред богом предстал.Не разбирался никто, что к чему,Сразу меня упекли в тюрьму.Чтоб научиться себя вести,Пришлось мне время в Сайте провести.Лет через сто я пинком под задВышвырнут был из Санте назад,И так как сентиментален я стал,Я возвратился в родной квартал.Не в силах справиться с дрожью колен,Крался я вдоль знакомых стен.Боялся, прохожие от меняБудут шарахаться как от огня.Я думал, часу еще не пройдет,Как все мне дадут от ворот поворот,На лицах у всех я прочту одно:Надо меня бы повесить давноНа первом же уличном фонаре,И уж не ладанка на шнуре —Горло мое захлестнула петля,И плачет по мне земля.И тут мне встречный сказал: «Салют,Давненько тебя не видали тут!»Другой мне руку крепко пожал,Спросил, как здоровье, и путь продолжал.Тогда я понял, что сохранилДобрых людей еще белый свет,И есть еще и добро и свет,И сел на землю, и слезы лил.ИВ БОНФУА
Ив Бонфуа (род. в 1923 г.). — Археолог, историк, автор работ о готических фресках. В сборнике «О движении и неподвижности Дувы» (1953) причудливо сочетаются традиции Бодлера, Малларме, Жува. Интерес к подсознательному характерен для сборников «Анти-Платон» (1962), «Камень с письменами» (1965). Известен также как переводчик трагедий Шекспира.
ЛАМПА, СПЯЩИЙПеревод В. Козового
Склонившись над тобой, кремнистая долина,Я вслушивался в плеск безмолвья твоегоИ различал в ночной обители печальнойТвое прибежище, где тлеет пена сна.Я слушал сны твои. Глухой и монотонный,Бессильно бьющийся в незримую скалу,Как тает голос их, над сумраком вздымаяНадежд бормочущих тончайшую плеву!Там высоко, в садах эмалевых, павлинРастет, кощунственный, зловещим вскормлен светом.Но ты довольствуешься пламенем моим,Пока дрожит оно в изгибах темной речи.Кто ты? Я знаю лишь недолгий ритуалВолненья твоего и голос торопливый.Ты во главе стола, ты сумрак раздаешьВсей наготою рук, в которых свет единый!ШАРЛЬ ДОБЖИНСКИЙ
Шарль Добжинский (род. в 1929 г.). — Поэт, журналист, литературовед, переводчик, член ФКП. Родился в Варшаве, ребенком был увезен во Францию. Гражданский пафос, неотделимый от глубоко человечных лирических мотивов, яркая образность, острое чувство современности характерны уже для первого сборника Добжинского — «Решительный вопрос» (1950), за которым последовали «Мичуринские сады», «Любовь к родине», «В один голос». Автор книги «Адам Мицкевич, странник грядущего», содержащей переводы из великого польского поэта и исследование о нем. В 1975 г. выпустил сборник гражданской лирики «Столица мира».
ГДЕ ТЫ, ИСПАНИЯ?Перевод М. Ваксмахера
Памяти Хулиана Гримау[232]
Я спустился к потокам хмурым,К водам, лишенным утра,В край неподвижного камня,В край немого металла.Нищие плоскогорья.Черные веки обрывов.В небо луной иссохшейКастилия смотрит устало.Память бросала тениНа голые плечи склонов.Было лето, как погремушка,Горохом цикад набито,Набито набатным звоном,Тайной налито силой.…Край соломы и охры.Фрегат, занесенный илом.В Бургосе нет прохлады.В Бургосе потные стены.В Бургосе голые детиБарахтаются в фонтанах.И костлявые руки собораСквозь облако древней пылиТянутся к золоту солнца,К нитям дождей оловянных.Где ты, Испания, где ты?Я ловлю в завываниях ветраЭхо песен твоих недопетых.Я в глазах твоих сыновейВижу искры горячего света,Блики завтрашнего рассвета.Я знаю: багровое пламяЗреет под серым пеплом.Где ты, Испания, где ты?Я ищу, ищу твои песниНа улицах, сном одетых,Пропитанных запахом плесениИ жгучей мечтой о просторе.Этот сон солонее моря,В котором свое лицоТы отмоешь от крови и горя.У людей твоих нету света.Нет ветвей у них. Прошлого нету.Смерть для них привычная штука.Жизнь для них ежедневная мука.Их постель — холодные скалы…Я в растоптанных розах, Испания,Тяжкий твой крест искалИ сердце, магнит усталый.На восходе стены АвилыПолыхают в отсветах желтых.А в небе гигантом хилымВстает нефтяное солнце.А красота — это сука,По следам бредущая смерти.А красота — это стыдНа лицах людей голодных.Где ты, Испания, где ты?Красоту твою руки слепыеНочами ощупью ищут.Туристы домой увозятФотографии тощих нищих.А звезды к рассвету тают,И бросаются люди в изгнанье —В лиловый костер вокзала.Где ты, Испания, где ты?Нет, не в чванном золоте храмов,Не в аренах — пурпурных ямах,Не в знойной дремоте лета,Не в изгибах долин холмистых —Амфорах лунного света,И не в душном сумраке порта,Где ночами швартуются шлюхи.Где ты, Испания, где ты?Ты в этих строках, Испания,Твои мечты и страданияКолотятся в сердце поэта.Ты в руках горняков бастующих,Ты в непокорной Астурии,Ты за решетками тюрем,Ты в огненном солнце рассвета.ЖАК БРЕЛЬПеревод М. Ваксмахера
Жак Брель (род. в 1929 г.). — Поэт-песенник, композитор, актер, режиссер-постановщик. Родился в Брюсселе, в семье владельца картонажной фабрики. В 1953 г. дебютировал на сцене парижского театра «Труа-Бодэ». Снимался в фильмах «Профессиональный риск» (1967), «Мой дядя Бенжамен» (1969) и др. Постановщик фильма «Леон» (1971), автор оперы по мотивам Жюля Верна «Путь на Луну» (постановка 1969–1970 гг.). С успехом гастролировал в Северной Африке, Испании, Греции и СССР (1965 г.). Стихи Бреля выражают напряженность внутренней жизни человека из народа, интеллигента-демократа.
МЫ УВИДЕТЬ ДОЛЖНЫ…
За густой пеленойНаших будничных дел,За больной маетойНаших душ, наших тел,Сквозь унылые тениОбид и забот,Сквозь тугое сплетеньеЖитейских невзгод,За уродливым миромПустой суеты,За угрюмым и сирымЛицом нищеты —Мы увидеть должны,Как прекрасна земля,Как березы нежныИ легки тополя,Сердце верного другаУвидеть должны,Зелень летнего лугаИ трепет весны…Сердце верного другаУвидеть должны,Зелень летнего лугаИ трепет весны.Сквозь ворчанье, и зов,И рыданье, и брань,И сквозь визг тормозовВ предрассветную рань,За пронзительным плачемПожарных сирен,За концертом кошачьимСупружеских сцен,И за воплем орущихВ саду малышей,За истерикой ждущихВойны торгашей —Мы услышать должныШепот сонной травы,Красоту тишины,Птицу в гуще листвы,Что во мраке лесномЗадремала, успевСочинить перед сномКолыбельный напев,И во мраке лесномЧутко дремлет, успевСочинить перед сномКолыбельный напев.БЫКИ
Быки тоскуют в воскресенье,Когда им надо ради насУныло бегать по арене,С тореро не спуская глаз.Зато у лавочников праздник,Зато, гордыней обуян,Любой приказчик и лабазник —По меньшей мере Дон-Жуан!Ах, пляшет бык, и кто же сможетСказать, какие думы гложутБыка в тот самый миг, когдаОн замечает на трибунах,Ах, посреди красоток юных —Мужей рогатые стада!..Быки тоскуют в воскресенье,Когда им надо ради насПред матадором на колениВалиться в свой последний час.Зато у лавочников праздник,Зато отвагою горитЛюбой приказчик и лабазникСреди орущих Карменсит!Быки тоскуют в воскресенье,Когда им надо ради насУдар кинжала, как спасенье,Принять, вздохнув последний раз.Зато у лавочников праздник,Зато, триумфом ослеплен,Любой приказчик и лабазник —Ну просто вылитый Нерон!Ах, для быка одна отрада —Призвать на нас все муки ада,И хворь, и боль, и плен, и тлен,Но бык нам все простит, поверьте,Коль вспомнит на пороге смертиПро Ватерлоо и Верден!..Верден…СТАРИКИ
Старики молчаливы, и разве глаза скажут слово-другое за них.Пусть богаты они, все равно бедняки, даже сердце одно на двоих.В доме пахнет лавандою и чистотой, бродят отзвуки давних речей.Как в глухом захолустье, в Париже живут старики среди старых вещей.Верно, смолоду много смеялись они — голоса до сих пор дребезжат.Верно, смолоду плакали много они — до сих пор все туманится взгляд,А в пустынной гостиной дряхлеют часы, и вздыхают уныло во сне,И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и ей, и мне.Старики день за днем отвыкают мечтать, книги спят, пианино молчит.Больше некого ждать, и воскресный мускат сердце старое не горячит.Старики неподвижны, их мир, что ни день, цепенеет, сужается в щель —От постели до кресла, от кресла к окну, и обратно из кресла в постель.А бывает, на улицу выйдут они, и в толпе, среди лент и венков,На далекое кладбище тихо бредут, и хоронят других стариков,И на миг забывают, что дома часы, удрученно вздыхая во сне,Все бормочут в бреду и пророчат беду и ему, и ей, и мне.Старики, точно в пруд, погружаются в сон, и не выплыть порой из пруда.Как боятся друг друга они потерять и, однако, теряют всегда…Был он злым или добрым, ах, что за печаль для того, кто остался в живых!Просто худо ему, что остался в живых, когда сердце одно на двоих.Вы, должно быть, увидите где-то его, он мелькнет перед вами, как тень,И прощенья попросит за то, что он жив, и зе то, что всю ночь и весь деньВ опустелой гостиной дряхлеют часы, и уныло вздыхают во сне,И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и вам, и мне,И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и нам, и мне.ШВЕЙЦАРИЯ
КАРЛ ШПИТТЕЛЕРПеревод с немецкого С. Ошерова
Карл Шпиттелер (1845–1924). — Поэт и прозаик, писал по-немецки. Автор грандиозной поэмы «Олимпийская весна» (1900) и многих поэтических сборников. Известен как «последний классицист» в швейцарской литературе. На русский язык Шпиттелера переводил А. В. Луначарский (большая часть этих переводов, в том числе и «Олимпийская весна», осталась неопубликованной).
ЖАЛОБА КОЛОКОЛА
Органу юный колоколсказал: «Вот боль моя:Как много раз завидовалтвоим богатствам я!Ты все, что сердцем чувствуешь,на тысячу ладовПоведать можешь каждому,и каждый внять готов.Я, сострадая страждущим,измучен сотней мук, —Но сладостен и благостенединственный мой звук.Как резкостью пронзительнойхочу я слух терзать!Но где услада горькая,где сил для крика взять?»МЕЖДУ ИЛИАДОЙ И ОДИССЕЕЙ
«Вот этот стих — он лжет. Нужна мне правда!»Гомер не прекословил Музе. ПослеОн встал. «Неужто так? Мой труд окончен?» —«Окончен, да, и величав, и вечен». —«И я свободен?» — «Ты сказал. Будь празден».И тут он крикнул: «Вот мой приговор:Любой бессмертный милосерден к нам,И состраданье есть в сердцах людей,И силы рабские щадит с расчетомТиран, — безжалостна лишь ты одна.Всегда в тревоге совесть — день и ночь,Во сне — и то нет отдыха душе,Перед глазами образы теснятся,И руку ты заносишь — насмерть бить.Так знай, что я решил: теперь мы порознь».И за желанною свободой в городОн сходит — чтоб на праздник завершеньяПорадовать себя, побыв с друзьями.Но, поздно вечером домой вернувшись,Он два часа смотрел угрюмо, мрачноНа вечную, великую поэму,Законченную утром. «А в душе —В душе пустынно, одиноко, сиро,И ни трудов, ни тягот в утешенье…»«Я здесь!» — шепнула Муза. И когдаОн, преклонив колени, вновь поклялсяНа верность ей, слезами увлажнивЕе ладони, — «Что же медлишь ты?» —Она спросила мягко. «Нет! Прости!Я плачу — сам не знаю почему…Начнем не мешкая. Ты так добра!»ФРАНЧЕСКО КЬЕЗАПеревод с итальянского Е. Витковского
Франческо Кьеза (1871–1973) — поэт и прозаик, писал по-итальянски. Дебютировал в 1897 году сборником стихотворений «Прелюдии». Наиболее крупный из италоязычных поэтов Швейцарии; продолжал традиции итальянского поэта Д. Кардуччи (1835–1907).
На русском языке публикуется впервые.
«И был закон: народ, в тебе — мерило…»
И был закон: народ, в тебе — мерило.Твоя судьба тебе же вручена.Приемли мир и не жалей зернаЗемле, что недра для тебя раскрыла.Раскована мыслительная сила —Так разогни же смело рамена,Как раскрывает все цветы веснаНавстречу блеску горнего светила.Проснись, о человек, и позабудьНеверие, лукавство и коварство,Узри лежащий пред тобою путь —Прославя доблесть и презрев мытарства,Вступи же в кузницу судьбы и будьСкипетродельцем собственного царства.* * *
«На небесах высоких торжество…»
На небесах высоких торжество:Там град бесстенный отверзает двери,И ветр веков, скользя по эфемере,Приумножает красок волшебство.И рвенье человека таково,Что, глядя на миры в небесной сфере,В костер, пылавший у него в пещере,Он обронил ребенка своего.Увы, нам непостижен град верховный,Младенцы, мы игре своей греховнойТворим кумиров детскою рукой, —А наши очи, что в блужданье праздномПредали фантастическим соблазнам,В щепоти праха обретут покой.ШАРЛЬ-ФЕРДИНАНД РАМЮПеревод с французского Ю. Денисова
Шарль-Фердинанд Рамю (1878–1947). — Хотя большинство книг этого франкоязычного писателя носит подзаголовок «роман», все его творчество является поэзией в самом точном смысле этого слова. «Роман должен быть поэмой», — писал Рамю. Любовно изображая патриархальный быт простых крестьян и ремесленников, он противопоставлял ему фальшь современной цивилизации, уродство буржуазной морали, воспевал красоту и величие родной природы (сборники стихов «Деревушка», 1903; «Глиняные пенаты», 1904; «Песни», 1914; «История солдата», 1920). Писатель приветствовал Октябрьскую революцию в России лприко-философскими эссе «Великая весна» (1917) и «Потребность величия» (1937).
ПЕСНЯ ЧАСОВОГО
Мечта, попутчица солдата,дочь воздуха, былого след,день долог в дождик сероватый;ты здесь, когда уходит свет.Подружка, слышишь ли, подружка,как кони ржут невдалеке;был пресным суп, неполной — кружка,холодной — каша в котелке.Нет ничего дороже милой,но помнит ли она меня?Любовь мне сердце б оживила,согрелся б я, как у огня.Быть может, взяв портрет мой в руки,она грустит наедине,в глаза мне смотрит и в разлукедавно тоскует обо мне.Я снимок выну из кармана —ты здесь, любовь души моей!Жди! Скоро в отпуск долгожданныйприеду я на двадцать дней.ДЕВУШКИ, ОСТАВШИЕСЯ В ДЕРЕВНЕ
К чему теперь сиянье глаз,жемчуг зубов, грудей атласи наши розовые губы?Как далеко уехали они!Им не увидеть больше нас!Что ж, на скамье в вечерний часпоплачь, сестра, как я, — не раз —ведь одинокой быть несладко!Они надели сабли на бок,коней горячих оседлали,и больше их никто не видел.Кто поцелует шелк волос,осушит капли горьких слез?Кто застегнет мне снова платье?Они обнять нас даже не успели; мы звали их, они сказали:«Возвратимся!»Быть вместе мало довелось.Кто счастье отнял и унес?Неужто и любовь запретна?За ними только пыль взвилась и опустилась на вишневый сад.Я подурнела от беды,и пальцы слишком уж худыдля обручального колечка.Они, должно быть, голодны, и на соломе не раздевшись где-то спят.Иссохла маленькая грудь.На ком же руки мне сомкнуть?Где собирать мне поцелуи?Подумать, осень уж идет, морозы близятся, и скоро уж зима наступит.ПЬЕР-ЛУИ МАТТЕИПеревод с французского Н. Стрижевской
Пьер-Луи Маттеи (1893–1970). — Писал на французском языке. Формальная изощренность первых его стихотворных сборников («От шестнадцати до двадцати», 1914; «Страстная неделя», 1918; «Одна кровь», 1920) принесла поэту славу виртуоза. Маттеи исследует внутренние импульсы, стремится воспроизвести полуосознанные стремления, пользуется прихотливыми ассоциациями. После второй мировой войны П.-Л. Маттеи во многом пересмотрел свои прежние эстетические взгляды, что сказалось в сближении его творчества с трагической действительностью («Альциона в Палене», 1942).
СТРАННАЯ ЗИМА
То странная была зима… О, град средь декабря!Бессилье бури, блеск зарниц от жажды угасал!Во всем был серы аромат. Меж сумеречных рамо стекла бился мотылек — унылый тамбурин…Да, та зима была странней всех предыдущих зим:под новый год, когда свет звезд от духоты померк,мы, кашляя, глотая пыль, едва дыша, брелик церковным окнам, широко распахнутым во тьме…Январь встречали мы в тот год под яблоней в цвету,купались утром всемером мы в горном ручейке,цветы срывали и плоды, кислившие на вкус…Потом весной положен был фантазиям предел.О беззащитность лепестков под снегом в майский день!Зима безумная, твой зной для лета приберегморозы злые, гололед, и ветер, и туман,но я теплом своей души ослаблю холода…КАРАВАН ПТИЦ НАД КЛАДБИЩЕМ
Друг, в пламени искусств обретший отчий кров, —Так медленно монах, в молитву погруженный,Блуждает в вышине душою потрясенной,И слышит шепот пальм, и видит блеск ручьев, —Над хмелем, суетой и знаньем вознесенный,Каких родных картин ты различаешь зов?Пред розой свежею с мурашками шиповЗастынешь ты на миг, от муки отвлеченный.Надгробие лучом косым освещено…И красотой в душе сомненье рождено,Потом его покой родной земли сменяет;Завешены холсты. Закрыт последний том.Оркестр молчит. И лишь меж днем и небытьемНа солнце клин горит и постепенно тает…АЛЬБИН ЦОЛЛИНГЕР
Альбин Цоллингер (1896–1941). — Поэт и прозаик, писал по-немецки. По профессии учитель. Дебютировал как поэт в 1919 году. Его творчество носит антифашистскую направленность. Известен многочисленными одами, написанными под влиянием поэтики Гёльдерлина и Гете. Подлинную популярность в Швейцарии творчество Цоллингера приобрело лишь после того, как в 1964 году Макс Фриш издал со своим предисловием четырехтомное собрание его сочинений.
На русском языке печатается впервые.
ОДА К НЕБЕСНОЙ СИНЕВЕПеревод с немецкого В. Швыряева
Если бы не было ничего, в тебе уже заключалось бы все:Величие безбрежной пустоты, всеобъемлющее спокойствиеЦветущей синевы. О океан,Несущий насНежнейшей дорогойСвободных волн небесных горизонтов,Напоминающих нам о существовании иного мира,В тебе всё:Песчаные отмели,Соль земных морей,Леса исчезнувших континентов,Огни разросшихся городов-храмов,Полуденные стекла, в которых проплываютБлестящие облака.Вечная синева, в тебе всё:От блеска серпов и копий твоей сверкающей основыДо тишины колосящегося поля,Ведущего скрытую битву с ветром, и луны,Повисшей, как призрак, над мачтами монгольских галер,Раскачивающихся вверх и вниз. В тебе всё:Горный Толедо, рекаИ солнечная дымка длинных улиц,Пыль, поднимаемая копытами ослов, и скрип пово&ск,Аромат томатов,Мраморные горы и резцы мастеров.Город соборов, подобный облачному видению, —В тебе всё.В тебе человечество,Совершающее долгое путешествие из будущего,Минуя придорожные столбы, пирамиды,Троны и балдахины,Колышущиеся на ветру опахала,Длинные процессииИ шпалеры рабов.Вечная синева,Ты мечтаЗатаенных глубин мысли,Тающей в зеницахСобственной отрешенности.Ты — всё.Из иного мираНисходит сияние вечного дняНа воды, в которых плавают водорослиНашей повседневности,Нашего темного сознания.Синева, в тебеЗаря божества,Обетованный Ливан,Который созерцает душа,Родина благородных,Дорога в светлую Месопотамию,Серебрящуюся потокамиБеспредельного будущего.В тебе всё.Хрустальные цистерныОтветствуют звономПенью лазурных струй источников,Питай нас, широкий Нил,Земля Эфиопии.Высоко,Высоко в отдаленииСтруятся мечты твоих водопадов.Если бы не было ничего, в тебе уже заключалось бы все,Неподвижный родник синевы.АЛЬБЕРТ ЭРИСМАН
Альберт Эрисман (род. в 1907 г.). — Пишет по-немецки. Виртуоз поэтической формы, Эрисман издал много поэтических сборников. На русский язык переводится впервые.
ХЛЕБ ИСПЕЧЕН, ГНЕЗДО ОБЖИТОПеревод с немецкого А. Эппеля
Письмо. Слова.Молчишь. Я тоже.Листва мертва.Год подытожен.Пусты сусеки.Хлеб испечён.Снега навеки.Подтопок черн.Год подытожен?Молчишь? Молчу?Лист напрочь сброшен?Царить мечу?Зерно простыло?Повыстыл жар?Гнездо постыло?Обычай стар?Но феникс-птицаИзбудет прах.Хлеб уродится.Огонь — в сердцах.Год на пороге.Письмо. Слова.Живу в итоге.Любовь жива.Хлеб испечен.Муки достало.Смерть нипочем.Меч — на орало.Гнездо обжито.Твой сын рожден.Согрето жито.Мир огражден.Письмо. Слова.Молчишь. Я тоже.Листва жива.Глаза погожи.Полны сусеки.Сердца чисты.Мир в человеке.В младенце — ты.АНДРИ ПЕЕР
Андри Пеер (род. в 1921 г.). — Поэт, пишущий на ретороманской языке. Первый сборник, «Черты времени», выпустил в 1946 году. Известен также как радиояраматург, эссеист и переводчик. На русском языке публикуется впервые.
ШАГИ ОСЕНИПеревод с ретороманского А. Ларина
Полог неба меня встречаетнатянутый тугоотполированной лестницейдля бегстваМорезвучащее пространство памятиеще колышется от плаваньятупого забытьяИ отражается в осени душаопьяненная и от уныниясоннаяЛистьев облезлые губыщекоча ласкают и лижутлицо землиЛебедь тихо отплылот звездной тении раздетые лодкикивают прямыми мачтамиот легкого вздоха волныСтаи утиной бряцаньезолотое плетенье молчанияспокойствие знояВсюду слышится долгое «да»но в листве на аллеешаги расставаньяАЛЕКСАНДР КСАВЕР ГВЕРДЕРПеревод с немецкого А. Эппеля
Александр Ксавер Гвердер (1923–1952). — Поэт писал по-немецки. При жизни Гвердера был издан лишь один его сборник («Голубой аконит», 1951). Покончил с собой. Посмертно издано несколько сборников его стихов. На русском языке публикуется впервые.
VALSE TRISTE[233]
Достохвалимо солнце в облачной припрыжке,и приглашает приобщиться тень;и с Меланхолией заводим мы интрижки,когда уходит нас не баловавший день.И ход судеб и фабул нам подсуден,утерянных давно и невзначай.Так многотруден клюв орлиных буден —благопристойность, мрак — и сам господень рай!Идем, бредем в страну глухих просторов,где всех проблем конечная ступень…И — лицедеев, трагиков, актеров —последняя нас обнимает тень.ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
Последний час мой. Я блажен и рад!Словами этот миг нераскрываем —Их не хватает мне. Ты расскажи…«В чащобе я — и нет нужды назад,И чувствую, как всеми забываем.Слова? Здесь только шум лесных верхов…»И — впредь нам жить у самых родников.СЕЛЬСКИЕ МОТИВЫ
Багровой бородой горадетей стращает поутру,мол, подо мхом в густом борухоронят солнце до утра…*Кузнечик прыгает в развешанных полотнах.То там, то тут стеклянный разговор —но твердою рукой разрушен слов узор,и счищен с башенки покров белилен, плотныг.*Рукой — в траве, к подушке льнуть щекойв сарае меж телег. Бревенчатый накатзатмит полоблака. И, блекло-розоват,целуется твой рот с соломенной трухой.*Вечерний кофе пьешь примерно,вдруг солнце через крышу — прыг!и мчит к потоку напрямик,и мнит крестьянин — это серна…ВАЛЬТЕР ГРОСС
Вальтер Гросс (род. в 1924 г.). — Поэт и прозаик, пишет по-немецки. Как поэт дебютировал сборником «Посланцы еще в пыли» (1957). По профессии переплетчик. На русском языке как поэт публикуется впервые.
НАСТАВЛЕНИЕПеревод с немецкого Е. Витковского
Тебе говорят:положи, когда уйдешь,ковригу хлеба обратно в шкаф,вылей остаток молока,ведь оно скиснет,когда ты вернешься;кусок сыра брось на площадкуперед домом,птицы его найдут,закрой ларии, как только пройдешь через сени, закройдверь.Но ты поступишь так:оставишь ковригу хлеба на столе,кувшин с молоком поставишьв тень и прохладу, накроешькусок сыра влажным платком,оставишь лари открытыми,и, как только пройдешь через сени, распахнешьдверь,ибо тот, кто придет за тобой,и переступит через порог —твой брат.ФИЛИПП ЖАКОТЕПеревод с французского В. Швыряева
Филипп Жакоте (род. в 1925 г.). — Франкоязычный поэт, выпустил два поэтических сборника («Сова», 1953, «Мелодии», 1967), отличающихся тонким психологизмом и пантеистической окраской, что сближает его с творчеством Франсиса Жамма (см. прим. к Франсис Жамм). Публикуемые стпхи взяты из цикла «Книга мертвых» (1964).
«Тому, кто хищных лет добычей стал…»
Тому, кто хищных лет добычей стал,Не нужно ни садов, ни павильонов,Ни отражений рук во мгле зеркал,Ни пыльных книг, ни стриженых газонов.Туманной пеленой подернут взгляд,И слабым пальцам недоступна хватка.Жизнь позади, и он не виноват,Что исчерпал желанья без остатка.Коль одинок он, я молю тебя,Пусть он свое забудет пораженье,Пусть не твердит слова любви, скорбя,Пусть новый хмель стряхнет оцепененьеС души, глядящей в самое себя.Его печаль, как крылья птиц, легка,Его беда тепла, как ливень летний,Его любовь прочнее тростника,Его победу смуглая рукаЗапишет сажей на стене последней.* * *
«Пусть он войдет, одет лишь нетерпеньем…»
Пусть он войдет, одет лишь нетерпеньем,В пространство, что измерил сердца стук,Пусть, наделенный новым, тайным зреньем,Увидит он источник долгих мук.Нет обещаний, для него возможных,Нет уверений, для него не ложных,Нет тех, кто мог бы дать ему ответ,Нет света лампы, женщиной несомой,Постели нет и улицы знакомой.Пусть он постигнет дерева заветИ видит в пораженьях смысл побед.* * *
«Твой спутник, не поддавшийся тревоге…»
Твой спутник, не поддавшийся тревоге,Отчаянью сломить тебя не даст,Укажет средство, нужное в дороге;То будет, без сомненья, не балластБанкнотов, слез, не могущих помочь,И слов, подталых, словно снежный пласт.Всего себя в глазах сосредоточь:Там тополя осенние покорноНа берегу дрожат листвой узорной,Роняя за листом усталый лист,А сзади скалы встали ратью черной.Свет времени невыразим и чист,Как слезы счастья на земле просторной.Гляди: перед тобой под ветра свистЛетит душа дорогой чудотворной,Летит душа, которой мрак ночнойНи страсти, ни улыбки не оставил.Есть место меж деревьев под землей,Где свет повиноваться тьму заставил,Где взгляд дрожит, как острие копья,Где обретет покой душа твоя.Путь избери, как сердце указало,К устойчивому свету обратись,Небесною дорогой птиц умчись.Уйди, и смерть у страха вырвет жало!* * *
«Дар нищего вручаю нищей смерти…»
Дар нищего вручаю нищей суертк:Дрожь тростника у водной круговерти,Одно из слов, произнесенных той,Что для него дышала, золотейВечерний воздух, звездное убранство…Пусть три удара распахнут пространство,Где горечь растворится до концаВ сиянии незримого лица.ШВЕЦИЯ
ЭРИК АКСЕЛЬ КАРЛФЕЛЬДТПеревод О. Чухонцева
Эрик Аксель Карлфельдт (1864–1931). — Сын крестьянина из Даларны. Любовь, а также зарисовки крестьянской жизни — основные мотивы его творчества. Карлфельдт — один из крупных мастеров формы; рифмы его необычны для шведской поэзии, размеры разнообразны, язык богат, насыщен диалектизмами, просторечиями, архаизмами, почерпнутыми из Библии и старой шведской литературы. Лауреат Нобелевской премии 1931 г. (посмертно). Основные поэтические сборники: «Песни пустошей и любви» (1895), «Песни Фридолина» (1898), «Флора и Помона» (1906), «Флора и Беллона» (1918), «Осенний рог» (1927).
ПЕСНЯ ПОСЛЕ СБОРА УРОЖАЯ
Здесь пляшет Фридолин[234],вином играющим он полон, как кувшин,и хлебным запахом полей, и соком ягодных полян,и набегающей мелодией долин.Как крылья, вывернув приталенный пиджак,он пляшет, девушку полуприкрыв, да так,что и она, от резкой пляски покраснев,в его объятья клонится, как мак.Здесь пляшет Фридолин,он во хмелю и полон памятных картин:отец когда-то здесь плясал, как и отец отца,под скрипку грустную — а нынче пляшет сын.В ночь полнолуния безмолвны их гроба,и та струна, в руках дрожавшая, слаба,их жизнь, их время — долгий лиственный мотив,где есть и вздохи, и веселая гульба.Да, пляшет Фридолин!Как солнце в небе, велика его щедрыпъ,он с мужиками говорит без ухищрений, как мужик,а с образованными сыплет и латынь.Его коса прошла по вашей целине,он горд, как вы, зерно засыпав на гумне,и, свойский парень, подымает он шутясвою девицу к чану красному — к луне.SUB LUNA AMО[235]
Sub luna amo.Невеста моя темна,вечером в танце пылкомсветится, как луна,пахнет, как дремав летнюю ночь зарниц,утреннею росоюстудит из-под ресниц.Sub luna bibo[236].Пиво мое темно,белая всходит пена,гуща идет на дно.Мысли, улыбкитычутся наугад,кружат над тучей кружек,кучей листвы летят.Sub luna canto[237].Песня моя темна,бьется прибоем гулким,катится, как волна,к небу взлетает,рушится в никуда,пятится и струится,древня и молода.Sub luna vivo[238].Жизнь у меня темна,буднична и ничтожна,празднична и вольна.Честно делю яучасть вещей земных,мучаясь, наслаждаясьв полную меру их.Sub luna morior[239].Яма моя темна,ждет ли меня могила,моря ли глубина,вечный покойили летучий прах,острая пыль тоски,веющая в полях.МИКРОКОСМОС
Я из земли, прохладен и космат,хотя и юн, дебел и туповат.В душе моей осенний свет сквозит,«Прощай», — листвою желтой шелестит.Я из воды, морозен и кусач,медлительность моя — замерзший плач.Широк мой зимний праздник за столомс румяной дичью и сухим вином.Из воздуха я, листвен и дрожащ,я по весне одет в прозрачный плащ.Какой большущий и зеленый годот смен погоды на глазах растем!Я из огня, я сух и раскален,как раскален от солнца небосклон.И удивляться можно, как потокего лучей меня еще не сжег.ВИЛЬХЕЛЬМ ЭКЕЛУНДПеревод Нат. Булгаковой
Вильхельм Экелунд (1880–1949). — Поэт и прозаик. На творчество Экелунда оказали влияние Ницше и Гёльдерлпн, а также в значительной степени — античная поэзия. Хотя Экелунд стоит несколько в стороне от основного русла шведской поэзии XX в., его импрессионистические зарисовки природы повлияли на многих шведских поэтов. Идеализация античности, к которой был склонен Экелунд, определила форму его стихов, которая близка к античной метрике.
Поэтические сборники Экелунда: «Весенний бриз» (1900), «Виды» (1901), «Элегии» (1903), «Морские звезды» (1906). Поэт издал также несколько книг афоризмов и эссе и собрание переводов из древнегреческой лирики «Греческий букет» (1906). На русский язык переводится впервые.
СВЕТ
Когда в душе моей темнеетИ жизни свет земной слабеет, —Душа больна и прежним грезит кровом,По дома нет в пути пустом и новом.О, неба голубое око!Усталым ты прибежище отныне.О, чистой красоты твердыняВ спокойном взгляде издалёка!БОЛЬ НЕ УТИХНЕТ…
Боль не утихнет,Не смолкнет.Ни рощ густолистыхЯркая зелень,Ни моряЛасковый глянецНе успокоят тревоги.Кто играетМузыку эту,Жгучими звукамиБоль причиняя?Сердце мое,Почему эти звукиВ душе пробуждаютГоречь?АНДЕРС ЭСТЕРЛИНГПеревод И. Бочкаревой
Андерс Эстерлинг (род. в 1884 г.). — Поэт, переводчик, критик. В лирике Эстерлинга преобладают размышления о внутреннем пути человека, о связи человека с природой, пейзажные зарисовки. На творчество молодого Эстерлинга оказал влияние Вильхельм Экелунд.
Стихи Эстерлинга собраны в книгах «Песни года» (1907), «Факелы в бурю» (1913), «Честь земли» (1927) и др. Поэт переводил Данте, Шелли, Бодлера, Йейтса, издал антологии «Лирпка всего мира» (1943) и «Лирика всего Севера» (1954). Много сделал для ознакомления шведской публики с современной мировой литературой, в первую очередь как редактор «Желтой серии», публиковавшей произведения лучших европейских и американских писателей.
На русский язык стихи Эстерлинга переводятся впервые.
НАГАЯ ЛЕСОВИЧКА
Прошла нагая лесовичка здесь —об этом шепчут ивы меж собой,терновнику цветов не принесла —он сам зацвел вслед гостье дорогой,по именам любимцев не звала —но все поет, как бы в ответ на зов.Языческие флейты ивнякаи сумрак белых колдовских цветовпоймет лишь тот, кто смотрит в облакаи спрашивает ветер по ночам:«Когда же на болоте стает лед?Зачем тоска по песням и цветам:весной покоя сердцу не дает?»Прошла нагая лесовичка здесь.ЗИМНЯЯ АЛЛЕЯ
Деревья, как потухшие шандалы,рисует черным поздняя зима.Я не поэт — я видимость поэта:нет никаких желаний у меня,и нет желанья обрести желанья.Деревья молят, чтоб еще хоть разнад путником их зелень засияла.Взлетает хриплый птичий крик детейглухонемых, играющих — и сам яи нем и глух, подавлен пустотой.В закат, как в развороченную рану,аллея упирается. О люди!Что делать мне? Без сил и без любвине сваришь поэтического зелья,лекарства от зимы и от тоски.НАЧАЛО ВЕСНЫ
Дорога в полоску:тени деревьев,солнечный блеск,на ветру дрожащий.Мать-и-мачеха —желтый крап.Но дальше, в лесу,на хвойной постелибелеет ночнаясорочка зимы.ДАН АНДЕРССОН
Дан Андерссон (1888–1920). — Поэт и прозаик. Один из первых пролетарских писателей Швеции. На его прозу оказал влияние Достоевский, на поэзию — отчасти Киплинг. Ему принадлежат сборник новелл «Рассказы углежога» (1914), романы «Трое бездомных» (1918) и «Наследство Давида Раыма» (1919), сборники стихов «Песни угольщика» (1915) и «Черные баллады» (1917).
ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕРПеревод Веры Потаповой
Печаль — из бревенчатой хижины прочь,Не томи закоптелой души!Есть мясо, огонь и вино в эту ночь,В заснежённой лесной глуши.Полным голосом, Бьёрнбергс-Юн, мой друг,Запевай про любовь и весну!Бругрен, скрипку настрой! Пусть вальса звукБудит лунную голубизну.В звездном свете студеная мгла плыветНад крышей берестяной,А на Ламмелуме ломается лед,Полынья блестит под луной.До ближайшего хутора множество миль.Там гуляет мороз у двора,А здесь, на ветру, вьется снежная пыль,Пляшет желтое пламя костра.За пирушкой невзгоды свои позабыв,В этих отблесках жарких огня,Протирающий скрипку Бругрен красив,Словно солнце вешнего дня.И чумаз, и в чертову кожу одет,А глядишь ты бароном, Юн!На лицо твое лег отпечаток лет,И все же, как бог, ты юн.Варгфорс-Фредрик, ты весел и сердцем прост,Всем убогим желаешь добра.За твою мальчишечью душу юстНам сегодня поднять пора.Скоро в небе над лесом померкнет звезда,И озябнут луга подо льдом,На озерах забрезжит рассвет — и тогдаМы на хвое пахучей успем.Мы уснем на охапках еловых лап,Подложив под щеку ладонь.Будет слышно мужское дыханье и храп,И, помедлив, угаснет огонь.ЭПИЛОГПеревод Веры Потаповой
Доброй ночи, бродячий люд!Вот и песню пришлось допеть.Так чего же еще? Распрощаемся тут.Все равно мы не встретимся впредь.Из того, чем душа полнаИ чему суждено догореть,Мною сказана малость одна,Но не может любовь умереть!Сохранится навеки она.Доброй ночи, спокойного сна!ГУСИ ЛЕТЯТПеревод Веры Потаповой
Если исцеленья нет старинной ране,Если одинокий голос твой под статьЖалобному крику журавля в тумане,Если жить — что камни на спине таскать,Надышись ядреным воздухом осенним;Постоим у изгороди, друг,Поглядим, как в ясной сини, над селеньем,Тянут гуси дикие на юг.КОНТРАКТПеревод И. Бочкаревой
Между богом и герром Н., именуемым здесь «поэтом»,нижеследующий договор входит в силу с этого дня:своими стихами поэт представляет вечность.При этом бог, а не конъюнктура для поэта закон и судья.Закончена песня поэтом — тогда его слово вступаетв число приближенных Слова, не высказанного испокон.Далее бог и поэт свой контракт расторгают.Каждый участник сим договором удовлетворен.ПЕР ЛАГЕРКВИСТПеревод Нат. Булгаковой
Пер Лагерквист (род. в 1891 г.). — Поэт и прозаик. Зачинатель экспрессионизма в шведской литературе. Его первый поэтический сборник, «Страх», был событием в шведской поэзии не только с точки зрения новизны формы, но и потому, что многие стихи из него стали девизом для сверстников Лагерквиста — поколения, подавленного хаосом первой мировой войны.
Среди написанных Лагерквистом книг — сборники стихов «Страх» (1916), «Хаос» (1919), «Песни сердца» (1926), книги рассказов «Злые сказки» (1924), «Железо и люди» (1915), романы «Карлик» (1944), «Варрава» (1950), повести «В мире гость» (1925), «Палач» (1933), пьесы «Невидимое» (1923), «Конунг» (1932). В 1950 году Лагерквист удостоен Нобелевской премии.
На русском языке публиковались отдельные стихотворения и рассказы Лагерквиста, в 1972 году издан сборник его прозаических произведений «В мире гость».
ПРИШЛО ПИСЬМО
Письмо о зреющих хлебах,О гроздьях ягод на кустахПришло. И почерк выдал вдругДрожь материнских рук.А за словами клевер цвел,Светился за рекою дол,И спела рожь из года в год,И благ был небосвод.Там хуторов полдневнй сон,Там чистый колокольный звонНесет из тверди голубойПрохладу и покой.Лаванды горький ароматПлывет с лугов в вечерний сад.Там мать в воскресной тишинеПисьмо писала мне.Письмо спешило день и ночьБез отдыха, чтоб мне помочь,Чтоб я за простотою строкУвидеть вечность мог.ЯЛЬМАР ГУЛЛБЕРГ
Яльмар Гуллберг (1898–1961). — Поэт и переводчик. Многим стихам поэта присуще чувство отрешенности от мира, восточный мистицизм, философичность. Есть у него и размышления о месте человека в мире, о любви; есть и иронические стихи. Гуллберг издал сборника стихов: «В незнакомом городе» (1927), «Соната» (1929), «Победить мир» (1937) и др. Переводил Аристофана, Софокла, Еврипида, Мольера, Кальдерона, Ф. Гарсиа Лорку, Габриэлу Мистраль. На русский язык стихи Гуллберга переводятся впервые.
ВСТРЕЧИ ЛЮДЕЙПеревод И. Бочкаревой
Если в чаще леснойстрах овладел тобой,даже короткая встречаможет вернуть покой.Дать посильный совет,рукою махнуть вслед.Странникам добрые встречидороги с давних лет.И от нехитрых речейна сердце веселей.Только такие встречибыть должны у людей.НИЛЬС ФЕРЛИНПеревод О. Чухонцева
Нильс Ферлин (1898–1961). — В молодости сменил много профессии — был разнорабочим, электриком, актером, журналистом. Как поэт начал работать в жанре куплета на злобу дня, написав песни «Картофельная» и «Суррогатная» (обе в 1918 г.), а также много других, в основном антикапиталистического и антиурбанистического содержания. Стихам Ферлина присуще чувство одиночества, неприятие технизации, пессимизм, сатирическо-ироническое изображение буржуазной дeйcтвитeльнocти. Вслед за Даном Андерс-соном продолжил и развил «бродяжническую линию», традиционную для шведской поэзии в течение нескольких веков.
А МОГ БЫ
Бродяга я — ну и что же?А мог бы иметь свой дом,быть пастырем иль торговцем,крестьянином иль конем.А мог бы свистеть синицей,а мог и ужом петлять,быть летним цветком иль каплей,упавшей с небес в тетрадь.Восточней востока запад,а также наоборот.Запутался я, и в глоткечертовски, скажу, дерет.ТЫ ЛИСТОК ОБРОНИЛ
Ты листок обронил, сорванец босой,лист ребячий, а в нем два слова.И, удел проклиная плачевный свой,вновь сидишь у крыльца чужого.Что за лист такой, не поймешь никак,где хороший, худой, пропавший?Вспоминай, покуда тебя, босяк,не прогонит торговец взашей.КАРИН БОЙЕ
Карин Бойе (1900–1941). — Поэтесса и прозаик, мастер простой, отточенной формы. Основное содержание ее стихов — борьба личности с враждебным и жестоким миром, поиски нравственной истины, нежности и понимания.
Бойе издала книги стихов: «Облако» (1922), «Забытая страна» (1924), «Очаги» (1927), «Ради дерева» (1935), «Семь смертных грехов» (издан посмертно, в 1941 г.), романы «Астарта» (1931), «Каллокаин» (1940) и др., а также сборники рассказов.
На русский язык переведены несколько рассказов Бойе и роман «Каллокаин» (1971). Стихи переводятся впервые.
КАК ЖЕ ТЫ РАДОСТЕН, ЛЕСПеревод И. Бочкаревой
Как же ты радостен, лес, когда солнце играет с дождем,как же ты переполнен запахами и светом,как утешаешь, красуясь, — но даже твоя красотаболи моей не утишит, хоть я и молю об этом.Пейте, глаза мои, свет, — сама я не вижу его.Глубже вдыхай, моя грудь, мшанника влагу парную.Радуйтесь сами. Я — камень. Забудьте наше родство.Все, что добудете, прячьте в тайную кладовую.В таинственной той кладовой ваш урожай дозреет.Запахам, звукам, цветам тесно станет в неволе.Как водопад, на меня хлынет свежо и щедровсе, что скопилось во мне, каменевшей от боли.Я НЕ ВЕРЮПеревод И. Бочкаревой
Я верю тем, кто строит свой дом,кто сеет, жнет.Они свой труд отдают земле,земля им силу дает.Не верю я тем. кто рвется домойлишь в злые дни.Кому они в радость? — Только себе.И я этим людям сродни.Моя душа, как бродячий пес —худа, робка, —у дома запертого кружит, мерзнет,дрожит, покане сядет на цепь, чтоб честно служить,стеречь свой доми лаем отваживать всякий сброд,что без толку бродит кругом.Крадутся они через пустошь и топь,как морок сна.Я — кровь ог крови этих людей.На что же я годна?ЖАЖДАПеревод Г. Ратгауза
Великой жажде — слава и хвала.Она всегда на бой меня вела.Она зовет меня, моя судьба.Я поспешаю в путь, но я слаба.Зажжен очаг, и на столе ломоть.И хочет спать изнеженная плоть, —Она стучится в замок тишины,Где звучные, как песни, ходят сны.Проснись, пора! Нам ветер полнит грудь,Еще не кончен наш отважный путь.АРТУР ЛУНДКВИСТПеревод Г. Ратгауза
Артур Лундквист (род. в 1906 г.). — Поэт, прозаик, публицист. Творчество Лундквиста проникнуто активным гуманизмом. Лундквист — экспериментатор в области формы; язык его образен, иногда ярок до экзотичности, иногда подчеркнуто документален.
Основные сборники стихов Лундквиста: «Жар» (1928), «Черный город» (1930), «Песня сирены» (1937), «След на воде» (1949), «Мгновенье и волны» (1962). Лундквист — лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» (1958 г.).
На русский язык переведены рассказы Лундквиста, роман «Жизнь и смерть вольного стрелка» (1972), путевые очерки, а также сборник стихов «Говорящее дерево».
НОВАЯ МУЗЫКА
Нам надо выучить новую музыку!Надо губамиНовых звучаний слова ловить на лету,Записать эти тысячи песен, что на каждом гудя г перекрестке,Оркестровать зовущих гудков голоса, позолоченный плачсаксофонов.Надо выучить новые ритмы!Перенять эти ритмы у сильных и быстрых машин,Грозно блистающих сталью.Мало ведь нового случается в мире,Мы это знаем, отблеск истины этой видим на лицах толпы.Надо искать это новое! Жить в бессоннице вечной!Мы новую музыку жизни заставим звучать для людей,Эти вздыбленные сумасшедшие ритмы,Дерзкие, скорые,Заблиставшие сталью!СЭНДБЕРГ, ПОЭТ АМЕРИКИ[240]
Моя родина — там. среди шумных колосьев прерий,Среди сизых вечерних долов, красных утренних гор.За мной стоят города, улицы, реки и корабельные сосны.Вот я спжу за пишущей машинкойИ смеюсь хриплым смехом, как смеется мой город Чикаго.Дайте мне десять тысяч листов бумаги!Я набил карманы моей куртки тысячами людских судеб,У меня под началом рассвет любви, ночь ненависти,Моих дождей и моих ветров хватит на сотню осеней,сотню весен,Я припас еще два голубых океана и горсть малыхутренних звезд…Вот я сижу за пишущей машинкойИ смеюсь хриплым смехом, как смеется мой город Чикаго.ГУННАР ЭКЕЛЁФПеревод А. Ларина
Гуннар Экелёф (1907–1968). — Поэт, переводчик, критик, эссеист. Один из первых шведских поэтов, испытавших в своем творчестве влияние французских сюрреалистов. В свою очередь, Экелёф влиял и продолжает влиять на несколько поколений шведских поэтов XX в.
Основные сборники стихов Экелёфа: «Поздно на земле» (1932), «Осенью» (1951), «Мёльнская элегия» (1960) и др. Поэт издал также четыре сборника эссе, посвященных различным вопросам литературы, искусства и философии.
ENVOI[241]
Как блики, зыбятся звезды. То яр, то мертв,то мертв, то яр их свет в мерцающей груде.Мильоны раз, душой перед миром простерт,я думал — чего я хочу и что со мною будет.Было искомым одно: быть таким, как дано.Стало искомым иное: бесплодное сопротивленье.Но в несущем потоке чем реже я чувствовал дно,тем охотнее претерпевал измененья.Есть свойство врожденное: быть. Другое: быть лишенным.Нет цели у главных дорог. К цели узкая ведет колея.Ты видел, как золотом пишет пламя по рамам оконным?Лунного света путь, эта мертвая зыбь — твоя.ОЧИЩЕНИЕ
Дайте мне водыне чтобы напитьсячтобы вымыться в нейЯ масла не прошуДайте мне свежей водыВидите черви плодятся у меня под мышкамина правом бедре на левома между нимигноятся нарывыКожа сходит слоями с подошвДайте мне вашей воды чтобы вымыться в нейне вашего маславаше масло я отвергаюДайте мне воды
Благодарность шестидесятилетнего. — Стихотворение написано в ночь на 22 февраля 1942 г., перед самоубийством.
…кони Апокалипсиса… — В Апокалипсисе или «Видении Иоанна Богослова», части Нового завета, повествующей о конце света и Страшном суде, в определенной последовательности появляются четыре коня, знаменующие гибель и уничтожение всего сущего.
Харон — перевозчик душ в царство мертвых (греч. миф.).
Гродек — город в Галиции, близ которого во время первой мировой войны происходили крупные сражения; фронтовой медик, Г. Тракль был участником этих событий.
Люблинская печь. — Близ польского города Люблина находился гитлеровский лагерь смерти Майданек.
Саранча в 1338 году. — Стихотворение представляет собой прямой отклик на захват гитлеровцами Австрии в 1938 году.
Баварские генцианы. — Из последних стихов поэта, изданных посмертно. Плутон (Дис), Деметра, Персефона — персонажи античного мифа о похищении Аидом (Плутоном) Персефоны, дочери богини земледелия Деметры. В Риме Аид отождествлялся с древнеиталийскими богами смерти и преисподней Орком и Дитом (он же Дис).
Когда б я знал, что моему рассказуВнимает тот, кто вновь увидит свет,То мой огонь не дрогнул бы ни разу,Но так как в мир от нас возврата нетИ я такого не слыхал примера,Я, не страшась позора, дам ответ.(Данте. Ад, XXVII, 61–66. Перевод М. Лозинского)
…я пойду с тобой… — Здесь, как и в последних строках поэмы («Мы грезили в русалочьей стране… и тонем»), автор, вероятно, обращается к своему герою; возможно также, что Элиот разделяет психологическое и физическое «я» своего героя.
…всем трудам и дням… — Намек на заглавие поэмы Гесиода «Труды и дни» (III в. до н. э.).
О, быть бы мне корявыми клешнями… — Ср. слова Гамлета из трагедии В. Шекспира «Гамлет», акт II, сцена II: «…ибо сами вы, милостивый государь, когда-нибудь состаритесь, как я, ежели, подобно раку, будете пятиться задом».
…плакал и постился… — Библейская фраза (см.: Вторая Книга Царств, I, 12; также XII, 21), подготавливает намек на усекновение главы Иоанна Предтечи в следующей строке.
Я Лазарь… — Соединение двух евангельских историй: о воскрешенном брате Марфы и Марки (от Иоанна, XI, 1–44) и нищем Лазаре в раю, которого Авраам не соглашается вернуть на землю (от Луки, XVI, 19–31)
Я старею… я старею… — Парафраз реплики Фальстафа из II части драмы В. Шекспира «Король Генрих IV» (акт II, явл. IV).
Мы грезили в русалочьей стране… — Парафраз пятой строки «Песни» Джона Донна (1572–1631).
Гиппопотам. — Антирелигиозное стихотворение, написано в 1917 г. Бегемот — одно из средневековых обозначений дьявола. Существует предположение, что это стихотворение родилось как ответ-отрицание идеи «Гиппопотама» французского поэта Теофиля Готье (1811–1872). Эпиграф взят из послания, где апостол призывает верующих не поддаваться «небрежению о насыщении плоти», и указывает, что, хотя речь идет о церкви римско-католической, но сказанное относится и к другим церквам.
…утвердил на камне. — Иисус говорит Петру: «…и Я говорю тебе: ты Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ея…» (От Матфея, XVI, 18).
…неизъясним путь Господа мне… — Парафраз первых строк из поэмы «Свет из тьмы» Уиллиама Каупера (1731–1800).
Агнца кровь омоет его… — Намек на стих «…они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца» (Откровение св. Иоанна, VII, 14).
Ист Коукер. — Вторая часть «Четырех квартетов» (1943). Ист Коукер — название деревни в графстве Сомерсет, где предки Элиота жили около двухсот лет и откуда они в XVII в. эмигрировали в Америку.
В моем начале мой конец… — Перефразированный девиз Марии Стюарт, вышитый на драпировке ее трона: «В моем конце мое начало». Фраза также содержит намек па изречение греческого философа Гераклита (530(?)–470 гг. до и. э.): «Каждое мгновение есть конец и начало», и на положение французского философа-идеалиста Анри Бергсона (1859–1941): «Конец содержит в себе начало, откуда он возник».
…Один, за другим… и далее. — Эти строки перекликаются с постулатом Гераклита: «Все течет, все изменяется», — и с рассуждением о вечном изменении в главе первой Книги Екклезиаста, или Проповедника.
Дома живут, дома умирают… — Парафраз строк нз Книги Екклезиаста, III, 2–8.
Сочетанье мужчины и женщины… — Отрывок из философского трактата сэра Томаса Элиота «Правитель» (1531), ки. I, гл. 12.
Башмаки подымаются и опускаются… — Картина навеяна сценой из фантастического романа немецкого писателя Фридриха Герштеккера (1815–1872) «Гермельсхаузен»: путник набредает на деревню, которой дозволено жить лишь по одному дню в столетье. В конце этого дня веселый танец ее жителей заканчивается смертью.
Между двух войн (франц.).
Хуан — сын поэта.
Белая богиня. — У Грейвза Белая Богиня — это многоликая богиня плодородия, главное божество на начальном этапе развития всех цивилизаций, в период матриархата. Потом богиню сменил бог разума, отвративший внимание людей от мира Природы. В этом Грейвз видит источник всех бед, унаследованных современным человечеством, и главная из них — отлучение поэта от богини, его настоящей Музы, и утрата первородного языка поэзии, который основывался на знании времен года и жизни Природы. Вновь обретя этот язык, поэзия воспоет рождение, жизнь, смерть и воскрешение умирающего и возрождающегося бога, которого поэт ассоциирует с собой.
…дождь золотой… — Согласно греческому мифу, Зевс проник в башню к царевне Данае в виде золотого дождя.
Брейгель Питер (1525/30(?)–1569) — нидерландский художник, один из основателей фламандского и голландского реалистического искусства.
Редьярд Киплинг (1865–1936) — английский писатель.
Клодель — см. прим. к <a l:href="#Paul_Klodel">Поль Клодель</a>.
Фукидид (ок. 460 — ок. 400 гг. до н. э.) — древнегреческий историк, автор «Истории Пелопоннесской войны». В основе его концепции лежит представление о неизменной человеческой природе; в силу этой неизменности исторические явления могут повториться в будущем.
Нижинский В. Ф. (1889–1950) — русский балетмейстер, артист балета.
Дягилев С. С. (1872–1929) — русский театральный деятель.
Гефест — бог огня, покровитель кузнечного ремесла (греч. миф.). Изготовлял драгоценное оружие и утварь для богов и героев.
Фетида — морская богиня, мать героя Троянской войны Ахилла (греч. миф.).
Джерард Мэнли Хопкинс (1844–1889) — английский поэт; был приходским священником.
От автора. — Стихотворение написано в 1952 г. специально для сборника «Избранные стихи». Форма этого произведения напоминает изыскания провансальских и средневековых валлийских поэтов. Рассуждение о поэзии основано здесь на Книге Бытия (спасение Ноя).
Не уходи без слов во мрак ночной. — Стихотворение написано во время болезни отца поэта в 1951 г. В письме к издателю есть такие слова: «Единственный человек, которому я не могу показать вто стихотворение, конечно же, мой отец: он не знает о том, что скоро умрет».
Среди жертв утреннего налета был столетний старик. — Стихотворение написано в 1941 г., в период ожесточенных бомбардировок Лондона гитлеровской авиацией.
Картонный заяц… — Имеется в виду игра, распространенная в английских кафе.
«В Арагоне тем героическим летом…» — Стихотворение отражает личный жизненный опыт поэта, участника борьбы испанского народа против фашизма. Арагон — испанская провинция.
Антей — сын Посейдона и Геи (Земли); был неодолим до тех пор, пока соприкасался с матерью-Землей (греч. миф.).
Ночной поезд. — Программное стихотворение; противопоставление мощного хора циклопов нежной песне эльфов может быть понято как признание победительной силы реализма и (в устах автора «Ткачей») пролетариата.
«Приди и властвуй, Новый год…»— Стихотворение полно надежды на скорую гибель фашизма.
…в прекрасном Бадене была… — Имеется в виду Баден-Баден, немецкий курорт, модный в начале века.
…когда Эротам весело резвиться… — Древние греки чтили и черного, и белого Эротов (богов любви). Здесь, однако, множественное число употреблено скорей метафорически.
Норна — богиня судьбы у древних германцев.
Данте и поэма о современности. — Данте для Георге не только любимый поэт, но и один из самых дорогих образов мировой истории. Георге был внешне похож на уцелевшие изображения Данте и играл его роль в карнавальном «шествии поэтов». В названии стихотворения подчеркивается публицистический пафос поэмы Данте.
…от Адидже до Тибра… — То есть по всей Италии.
Один из готских королей… — Готы — племена, проникшие в Западную Европу в первые века нашей эры, в эпоху «великого переселения народов».
…хейльброннского купца. — Хейльбронн — городок в Германии. В поэтической системе Моргенштерна могла иметь значение и внутренняя форма этого названия (буквально: святой или целебный источник).
Мой синий рояль. — Самое известное стихотворение поэтессы. Заглавие и центральный образ ассоциируются с названием группы художников-экспрессионистов «Синий всадник» (П. Клее, Ф. Марк и др.).
Сенна-гой — палиндром (справа налево читается: Йоганнес); стихи посвящены немецкому писателю и деятелю анархизма Иоганнесу Гольцманну (1884–1914), схваченному во время пребывания в России царской охранкой в 1907 г. и погибшему на каторге.
Манон. — Стихотворение написано от лица героини романа аббата Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско» (1733).
Парк Монсо — общественный сад в Париже.
Иов — герой и легендарный автор «Книги Иова» (в Библии). За душу Иова борются бог и сатана.
Рухнул купол Содома… — Содом — один из городов, располагавшихся некогда на берегу Мертвого моря и уничтоженных, согласно Библии, гневом господним. Иов был жителем Содома.
212. Над Мориа, крутым обрывом к богу… — Здесь и в следующих строках имеется в виду библейское предание, по которому бог, испытывая Авраама, велел ему умертвить его единственного сына Исаака и лишь в последнее мгновение отвел отцовский нож. В своем творчестве поэтесса пытается использовать истории Ветхого завета как мифологический ключ к пониманию современности.
Сад Гефсиманский — место, где, согласно Новому завету, Христа одолевали сомнения.
Везер — река в Германии.
Великая сцена у Нила… — Очевидно, имеется в виду гибель Антония и Клеопатры (I в. до н. э.).
Парфенон — храм в Афинах.
Декаданс — Здесь слово «декаданс» употреблено расширительно, в смысле «вырождение».
Ипр и Во — места кровопролитных сражений первой мировой войны.
«Когда они поэта хоронили…» — На смерть Э. Ланггессер.
Дженаццано — город в Италии.
Гелиогабал — римский император (правил в 217–221 гг.).
Век-иуда висит на осине… — По легенде, Иуда повесился на осине. Кролов имеет в виду возможность «атомного самоубийства» века.
…Гефест-хромоножка Ахиллу, который спешит… — По «Илиаде», бог огня Гефест сковал Ахиллу новый щит, взамен утерянного в бою, в котором погиб Патрокл.
Еще феаки там живут Гомеровы… — Феаки — мифический народ, описанный в «Одиссее» Гомера.
Соломос Дионисиос (1798–1857) — выдающийся греческий поэт, певец революции 1821 г.
…Демодок, объятый вдохновением… — Демодок — в «Одиссее» Гомера слепой певец, воспевавший на пиру у феакийского царя Алкиноя подвиги героев Троянской войны.
Немезида — богиня возмездия (греч. миф.).
Фермопилы. — В 480 г. до н. э. в Фермопильском ущелье греческий отряд из трехсот спартанцев во главе с царем Леонидом пал в битве, отражая натиск армии персов. Победа персов стала возможной лишь благодаря измене Эфиальта, который провел врагов через горы в тыл защитников ущелья.
…мидяне все-таки прорвутся. — В середине VI в. дo н. э. Мидия была включена в Персидскую державу, и мидяне приняли участие в походах персов на Грецию.
Сатрапия — административная единица (провинция) в составе Персидской державы.
Сузы — город в Персии.
Артаксеркс — персидский царь.
…о дорогом, бесценном слове «Эвге!»… — «Эвге» — отлично, превосходно (древнегреч.).
Агора — торговая площадь и место народного собрания у древних греков.
Покидает Дионис Антония. — В жизнеописании римского полководца Марка Антония Плутарх упоминает о предании, согласно которому в ночь накануне гибели Антония на улицах Александрии звались звуки оркестра, сопровождавшего шествие в честь Диониса: «Люди, пытавшиеся толковать удивительное знамение, высказывали догадку, что это покидал Антония тот бог, которому он в течение всей жизни подражал…»
Ахелой — река в Центральной Греции. В мифологии — речное божество. Вступив в бой с Гераклом, Ахелой принял образ быка, и Геракл сломал ему рог (греч. миф.).
Анадиомена — восходящая из воды. Одно из имен богини Афродиты, которая, по преданию, возникла из морской пены.
Гелиос — бог солнца.
Стикс и Ахерон — реки подземного царства. Водами священной реки Стикс клялись древние греки.
Клефты — партизаны, оказывавшие сопротивление поработителям в период турецкого ига в Греции.
Ах, той ли весною… летом… Райя ты моя, райя… — Строка из греческой народной песни периода турецкого владычества. Райя — стадо (арабск.), собирательное имя, обозначавшее все немусульманское население Оттоманской империи.
Эринии — богини мщения.
Перевод С. Апта.
Каво Гата — мыс Кошка на южном берегу Кипра.
«По шипам колючего дрока…» — Фраза из диалога Платона «Государство». Сеферис ссылается на рассказ Платона о судьбе тирана Ардиея.
Суний — мыс в Аттике с храмом Посейдона (V в. до н. э.).
Амфиарай — аргосский царь, знаменитый прорицатель. В Древней Греции существовал культ Амфиарая, и в посвященных ему храмах были оракулы.
…поражение при Эгоспотамах… — Поражение Афин в битве на реке Эгоспотамы решило исход Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.) в пользу Спарты. Афинская рабовладельческая демократия пала, к власти пришла реакционная олигархия — Тридцать тиранов.
Кимон — выдающийся афинский полководец V в. до н. э.
И повествуя об этом… — Слова из «Гимна свободе» Дионисиоса Соломоса, из строфы, где говорится о том, что в годину рабства удел Свободы — вспоминать о былом величии и, «повествуя, лить слезы».
Доблести Трехсот или Двухсот… — Имеются в виду триста спартанцев, павших в битве при Фермопильском ущелье (480 г. до н. э.), и двести греческих патриотов, казненных фашистскими оккупантами 1 мая 1944 г. в тире Кесарьяни.
Макронисос, Юра и Лерос — острова, служившие в послевоенные годы местом заточения греческих демократов.
Золотое руно. — Рицос пользуется мифом об аргонавтах, совершивших поход в Колхиду за золотым руном. Упоминаются испытания, выпавшие на долю аргонавтов, — сдвигающиеся скалы Симплегады, изрыгающие пламя меднокопытные быки царя Колхиды Эета. С помощью дочери Эета Медеи предводитель аргонавтов Ясон похищает золотое руно. Чтобы остановить погоню Эета, Медея убивает своего брата Апсирта и разбрасывает по морю части его тела.
Затихая; ослабляя силу звука (итал.)
Остров Иннисфри. — Йейтс отмечал в «Автобиографии», что стихотворение написано под влиянием книги Г.-Д. Торо «Уолден». Иннисфри — остров в графстве Слайго (Ирландия).
Встану я, и пойду… — парафраз строки: «Встану, пойду к отцу моему…» (Евангелие от Луки, XV, 18).
…ибо в час дневной и ночной… — Парафраз строки: «…всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни…» (Евангелие от Марка, V, 5).
Горе любви. — Опубликовано как вставное стихотворение к пьесе «Графиня Кэтлин» (1892). Героиня этой стихотворной драмы Йейтса продает душу дьяволу, спасая народ от голода.
Роза мира. — Стихотворение посвящено Мод Ганн, актрисе. В более поздних стихах Йейтса Мод Ганн часто сравнивается с троянской Еленой и с Деирдре, героиней ирландского фольклора. В стихотворении «Пасха 1916 года» строки: «Забыть ли его вину перед тою, кто сердцу мил?» — также относятся к ней.
…погибли Усны дети… — Дети Усны погибли из-за Деирдре, дочери сказочника, жившего при дворе короля Конхобара. Он предсказал, что его дочь станет причиной великих бед в Ольстере.
Волхвы. — Волхвы недовольны рождением Христа, ибо они символизируют веру поэта в то, что христианское откровение не было последним, что ход истории осуществляется в борьбе противоположностей.
Конхобар — король Ольстера, центральная фигура саги «Судьба детей Усны».
Дромахер, Лиссадеделл, Сканавин — названия местностей в Ирландии.
…о нездешнем островке… — скорее всего, первое из четырех райских мест, куда Ниамх привела Ойзина в поэме У.-Б. Йейтса «Странствия Ойзина».
…под золотом и серебром небесным… — алхимический символ совершенства.
Лугнаголл — означает Место Смерти Чужеземцев. Легенда рассказывает о нападении пяти воинов-пуритан на монастырь и их гибели.
…с левой руки… — то есть неудачливо.
Кэтлин, дочь Холиэна — символ Ирландии. Стихотворение посвящено было Мод Ганн, которая играла роль Кэтлин, старой женщины, символизировавшей свободную Ирландию в пьесе У.-Б. Йейтса «Кэтлин в Холибане» (1902).
Нокнарей — Королевская гора в Слайго.
…Клотнабарские воды выходят из берегов… — Клотнабар — озеро в Ирландии. Легенда рассказывает, что уставшая от жизни Клотнабар обошла весь мир в поисках глубокого озера, чтобы утопиться, пока не нашла такое на вершине Птичьей горы в Слайго.
Рыболов. — Начальные строки стихотворения представляют собой описание идеального человека; такие люди, по мнению Йейтса, должны были бы жить в Ирландии; далее изображаются люди, которых Йейтс в действительности видит в Ирландии.
…и умер любимый друг… — Возможно, имеется в виду Э.-Д.-М. Синг (1871–1909), драматург.
Летчик-ирландец предвидит свою гибель. — Стихотворение посвящено Роберту Грегори.
Пасха 1916 года. — Это стихотворение в 1916 году было опубликовано в количестве 25 экземпляров для распространения среди друзей поэта. Оно посвящено памяти вождей так называемого Пасхального восстания в Дублине (24–30 апреля 1916 года), подавленного английскими войсками. Шестнадцать руководителей восстания по приговору английского суда были казнены.
Эта женщина… — Констанс Маркевич (1868–1927), актриса и художница, участница восстания. Была приговорена к тюремному заключению, в 1917 г. освобождена по амнистии, в 1918 году избрана в ирландский парламент.
А этот был педагог… — Имеется в виду Патрик Пирс (1879–1916). Писал стихи на гэльском и английском языках.
Его помощник и друг… — Томас Мак-Донах (1878–1916), поэт и критик, автор книги «Литература Ирландии».
Четвертый казался мне… — Майор Джон Мак-Брайд (1878–1916).
Коннолли — Джеймс Коннолли (1870–1916), профсоюзный лидер, организатор Ирландской гражданской армии, комендант Почтамта.
Леда — жена спартанского царя Тиндарея, к которой Зевс явился в образе лебедя. Леда родила от Зевса Елену Прекрасную — виновницу Троянской войны. Агамемнон был убит Клитемнестрой, дочерью Леды. (греч. миф.).
Плавание в Византию. — В западном литературоведении высказываются предположения, что У.-Б. Йейтс написал «Плавание в Византию» как ответ на «Оду к соловью» Китса. В начале стихотворения дается, очевидно, описание Ирландии. Византия для Йейтса — символ земли обетованной.
…как на златой мозаике… — Имеется в виду мозаичный фриз на стенах собора Святого Аполлинария в Равенне.
…пусть эллин бы искусный отковал… — Возможно, отголосок прочитанных Йейтсом в детстве сказок Г.-Х. Андерсена («Соловей императора»); возможно также, что это — описание императорского дворца в Византии, где в саду было дерево из золота и серебра, в ветвях которого пели искусственные птицы.
Я ненавистью занят не на шутку… — Йейтс считал, что душа должна любым образом соотноситься с богом, даже если это соотношение основано на ненависти.
С ударом полночи… — Имеется в виду конец жизни.
Статуи. — Йейтс писал: «Доктрина чисел Пифагора проложила дорогу искусству греческих скульпторов, которые ваяли свои статуи при помощи точного расчета. Не столько греческие солдаты и матросы при Саламине, сколько греческий интеллект завоевал Азию».
Фидий (V в. до н. э.) — греческий скульптор.
Кухулин — центральная фигура древнейшего цикла ирландского эпоса.
Почтамт — центр Пасхального восстания 1916 года в Дублине.
Тилли — молодое деревце.
Баллада о Хухо О’Вьортткке. — Стихотворение взято из романа Д. Джойса «Поминки по Финнегану». Хамфри Ирвикер — один из персонажей романа, которого Джойс еще называет Шалтай-Болтаем (персонаж сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес»). Ирвикер по звучанию на английском языке напоминает слово «уховертка». Вся эта поэтическая вставка построена на игре слов. Заглавие романа, взятое из ирландской комической песни, определяет тему: смерть и воскресение, падение и возрождение человека. Персонажи романа живут в мире грез, где люди, события, времена могут растворяться друг в друге. «Поминки по Финнегану» — последний роман, написанный Джеймсом Джойсом, и самый трудный для чтения и расшифровки.
Дайте мне (франц.)
…узнают по деревьям… — Деревья вокруг фермы обозначают в безлесных районах ее границы.
…апрельский черный день… — День распятия Христа.
Левит — служитель религиозного культа у древних евреев. Здесь — в значении «Новообращенный».
Брэди Николас (1659–1726) — англиканский священнослужитель и поэт, автор известного стихотворного перевода Псалмов. Каванах отвергает этот перевод, считая его приукрашенным и искажающим основной текст.
Фула (или Крайняя Фула). — У древних римлян — самый северный край или остров, цо которого они доплывали; возможно, имелась в виду Исландия.
Один — глава и отец рода богов в скандинавской мифологии, бог войны и смерти, покровитель героев, а также бог поэзии и покровитель поэтов. Одину принадлежит мед поэзии, и всякий, кто его испробует, становится поэтом.
Георгики — жанр античной поэзии, воспевающий сельский быт и сельскохозяйственные работы.
Солеарес — Разновидность андалузской песни с куплетами-трехстишиями.
Кастилия. — В этом стихотворении М. Мачадо перевел на язык современной поэзии известный эпизод из «Песни о Сиде», жемчужины средневековой испанской литературы (см. 10-й том БВЛ).
Луис де Леон (1527–1591) — выдающийся поэт из саламанкской школы «мистиков», ученый-богослов, образованнейший человек своего времени. Был приговорен инквизицией к долголетнему заточению за перевод «Песни песней» на испанский язык.
Тото Мерумени. — Имя героя стихотворения образовано от названия комедии древнеримского драматурга Публия Теренция Афра «Heautontimorumenos» («Самоистязатель»); то же заглавие Бодлер дал одному из стихотворений «Цветов зла».
Бывал здесь Дом Ансальдо, и Дом Раттацци — тоже… — В первом случае, скорее всего, речь идет о семействе крупного промышленника Джованни Ансальдо, во втором — о семье Урбано Раттацци (1808–1873), видного государственного деятеля Сардинского королевства.
…горгоной о приезде своем оповещают. — Имеется в виду дверной моло-ток в модной для стиля «либерти» форме, изображающий голову Горгоны, женского чудовища из греческой мифологии.
…сбывать слова… — Цитата из «Канцоньере» Петрарки (канцона CCCLX).
«На фоне самых светлых пейзажей…» — Это и следующее стихотворения посвящены поэтессе Сибилле Алерамо (1876–1960).
Пленный, сапожник по профессии, был отконвоирован мною в город для покупки инструмента. (Прим. автора.)
Струи Изонцо… — В районе реки Изонцо в первую мировую войну происходили кровопролитные сражения с австрийцами, стоившие итальянской армии десятков тысяч жизней.
У властителей нет глаз, чтобы видеть эти великие чудеса, и руки им служат теперь лишь для того, чтобы преследовать нас…Агриппа Д’Обинье. Богу (франц.)
Арсенио — имя, не впервые встречающееся в лирике Монтале; под этим именем поэт подразумевает себя.
Остановка, здесь — выжидание (греч.).
Джерти, Люба, Клития — имена, связанные с рядом стихотворении Монтале, написанных ранее.
«Без очков, без антенн…» — Стихотворение, так же как и следующее, посвящено памяти покойной жены поэта.
Охранная грамота (франц.).
Оттенок (франц.).
Супружеская чета (франц.).
Скорбная вилла — фашистский застенок в Милане, созданный после провозглашения в 1943 г. «республики Сало».
Гуру — духовный наставник, учитель (санскр.).
…на волоске от моря. — Из Греции подразделение, в котором служил Серени, в любой день могло быть переброшено морем на африканский фронт — в пустыню Эль-Аламейн.
18 апреля (1948 г.) — дата первых после войны парламентских выборов; выборы окончились внушительной победой христианских демократов.
Слепые. — Стихотворение написано по мотивам одноименной картины Питера Брейгеля Мужицкого (1525/30(?)–1569).
Карин Бойе — шведская поэтесса; покончила с собой (см. прим. к <a l:href="#Karin_Boye">Карин Бойе</a>).
Керем — легендарный возлюбленный Аслы, по преданию, сгоревший в огне.
Площадь Баязита — площадь в Стамбуле.
Ут — турецкий национальный струнный инструмент.
…узкий, как волос и острый как нож… — Намек на узкий мост Сыррат, по мусульманской религии, ведущий в рай.
Девичья Башня (Кызкуле) — башня в Босфоре, около Ускюдара.
Минтан — камзол с рукавами.
Сивас — город на реке Кызылырмак.
…справиться с пеленами болезни. — Эдит Сёдергран была больна туберкулезом, от которого умерла в возрасте 31 года.
Прокл (410–485) — главный представитель позднейшего неоплатонизма, последний крупный философ античности.
Клазомены — один из двенадцати ионийских городов на западном берегу Малой Азии, родина философа Анаксагора.
Слабый Верлен. — Стихотворение отражает некоторые стороны биографии и творческого облика французского поэта Поля Верлена (1844–1896).
…он пропитан весь кровью и болью, как Вероники одежда… — По средневековой легенде, Вероника, благочестивая жительница Иерусалима, подала Христу, ведомому на казнь, свой платок, чтобы он отер им кровь и пот.
…однажды его описал он в романе своем. — Речь идет о романе А. Франса «Красная лилия» (1894). Поль Верден послужил прототипом одного из героев романа, поэта и христианского социалиста Шулетта, обрисованного в характерной для Франса иронической манере.
Старый лысый Сократ… — Внешне Верлен походил на Сократа, что подчеркивали все современники поэта.
Пусть Катюль Мендес будет в славе, а Сюлли-Прюдом — великим поэтом… — Мендес Катюль (1841–1909) и Сюлли-Прюдом (наст. имя — Рене-Франсуа-Арман Прюдом, 1839–1907) — второстепенные поэты-парнасцы, пользовавшиеся большой известностью на рубеже XIX–XX вв.
…от тирских купцов… — Тир — финикийский порт, один из крупнейших торговых центров древнего мира.
Вьеле-Гриффен Франсис (1864–1937) — французский поэт, мастер свободного стиха.
…змей… кусает хвост своей же плоти рваной… — Бесконечность морской глади уподобляется здесь древнему гностическому символу вечности, змею Уроборосу, кусающему собственный хвост.
Сильф — В средневековой демонологии сильф (также эльф) — дух воздуха, олицетворение изменчивой и неуловимой воздушной стихии.
Сен-Дени (святой Денис) — первый архиепископ Парижа. В VII в. король Дагобер основал на его могиле аббатство, служившее усыпальницей французских королей.
…он полез на Монтобан. — Речь идет об осаде протестантских крепостей Ля-Рошели и Монтобана, предпринятой кардиналом Ришелье в 1621 г.
Каронада — короткое гладкоствольное орудие конца XVIII в.
Орифламма — знамя французских королей.
Офир — легендарная страна сокровищ, куда, согласно Библии, совершали совместные морские экспедиции царь Соломон и царь Тира Хирам в поисках золота, слоновой кости и благовоний.
Диана — здесь: луна.
Лофотен — небольшой архипелаг у побережья Норвегии.
Рене Дализ — псевдоним друга Аполлинера, журналиста. Впоследствии Аполлинер посвятил его памяти книгу «Каллиграммы».
…последыш Симона-волхва… — Симон-волхв, как говорится в «Деяниях апостолов», хотел за деньги откупить у апостола Петра дар творить чудеса. Отсюда слово «симония» — торговля церковными должностями.
…Енох Икар Илья-пророк… — мифические «воздухоплаватели»: ветхозаветные пророк Енох был взят живым на небо; Икар, летевший на сделанных его отцом Дедалом крыльях, рухнул в море; пророк Илья вознесся на небеса в огненной колеснице.
Птица Рок — огромная волшебная птица в восточных сказаниях.
И однокрылые вдвоем летая… — Согласно китайской легенде, птицы пи-и, сросшиеся парами, летают на правом крыле самца и левом крыле самки.
Святой Витт — готический собор в Праге, заложенный в 1334 г. французскими мастерами.
Градчаны — район пражского Града (Кремля).
Спальни, сдаваемые внаем (лат.).
…явившимся из Гарца феям… — Гарц — горный массив в Германии; высочайшая вершина Гарца — Брокен — была, по средневековым поверьям, местом шабаша ведьм в Вальпургиевую ночь.
Трисмегист («трижды великий») — легендарный древнеегипетский мудрец, которому приписывалось авторство так называемых «герметических сочинений», то есть книг по «тайным наукам», созданных в начале нашей эры в эллинистическом Египте. Здесь его имя употреблено в ироническом смысле.
В тюрьме Санте. — В 1911 г. Аполлинер был арестован по подозрению в краже из Лувра «Джоконды» и заключен в парижскую тюрьму Сайте. Вскоре ложность обвинения была установлена, и поэт был освобожден.
Мой столик хромает точь-в-точь Лавальер. — Лавальер Луиза-Франсуаза (1614–1710) была фавориткой Людовика XIV; однако она не отличалась красотой и слегка прихрамывала.
Пуалю — прозвище французских солдат в эпоху первой мировой войны.
Моя муза. — Стихотворение переведено Валентином Парнахом; перевод публикуется впервые, по рукописи (ЦГАЛИ, фонд 2251, опись I, ед. хр. 26).
Льянеро — конные пастухи, жители льяносов, степных равнин Венесуэлы и Колумбии.
Восковые фигуры мадам Тюссо (англ.).
Море (греч.).
Совокупность поэзии (лат.).
Над волнами морскими (исп.).
Каракара, сапсан, каранчо… — Перечисляются виды птиц, обитающих в Уругвае.
Сделано в Германии (англ.).
Горный Старец (Шейх-эль-Джебель) — руководитель шиитской секты, основанной в XI в.; ее первоначальной целью была борьба с крестоносцами.
Эвфуизм — искусственность, вычурность языка.
Тетрарх — в Древней Греции правитель «тетрархии», четвертой части какой-нибудь территории.
Куску ткани. — Поэт обращается к трехцветному знамени Франции.
Лихтер, тартан — плоскодонные суда для разгрузки морских кораблей в портах.
Свобода. — Стихотворение было напечатано в 1942 г. в Алжире; английские летчики сбрасывали его над оккупированной Францией в виде листовок.
…стучит барабан на Аркольском мосту… — Арколе — селение на реке Альпоне в Северной Италии, где 17 ноября 1796 г. французские войска под водительством Бонапарта разбили австрийскую армию.
Бара Поль-Франсуа (1755–1829) и Клебер Жан-Батист (1753–1800) — военные и политические деятели Великой французской революции.
До рассвета Вальми остаются часы. — 20 сентября 1792 г. близ местечка Вальми (департамент Марна) французская республиканская армия одержала победу над австро-прусскими оккупантами и отрядами французских эмигрантов и отбросила врага за пределы страны. Имя Вальми стало символом революционной доблести французского народа.
Вобан (1633–1707) — французский полководец и фортификатор.
Марина — морской пейзаж.
Септентрион — созвездие Большой Медведицы; в переносном значении — север.
Хулиан Гримау (1911–1963) — испанский коммунист, казненный франкистами.
Грустный вальс (франц.).
Фридолин — обобщенный образ крестьянина; герой многих стихотворений Карлфельдта.
Под луною люблю (лат.).
Под луною пью (лат.).
Под луною пою (лат.).
Под луною живу (лат.).
Под луною умираю (лат.).
Карл Сэндберг (1878–1967) — американский поэт.
Посылка (франц.).