Когда показались берега того самого озера Холетер, Иберик сообщил, что мы в пути уже шесть декад. Хоть с нами шёл опытный следопыт и мы никогда не оставались без свежей воды и дичи, всё же смыть с себя дорожную грязь, окунуться в тёплые воды бескрайнего озера и, возможно, порыбачить, не отказался никто. Мы на целые сутки устроили привал и приводили себя в порядок. А затем ещё трое суток двигались вдоль берега до самого Плавина, отъедаясь на крупной рыбе.
Судя по картам Тангвина, размерами Плавин уступал лишь Обертону и Валензону, как двум основным городам Астризии. Что, в принципе, неудивительно: в Плавине, как мне рассказывали, никто никогда не голодал. Незамерзающее озеро кормило всех. А лес, который сплавляли из Равенфира, а потом переправляли в Винлимар на нужды церкви, наполнял казну золотом. Хоть Плавин, как утверждали знающие люди, подчинялся короне лишь формально и находился под управлением наместника, всё же регулярно платил налоги. Его Величество даже утверждал, что золото из Плавина поступает регулярно именно потому, что тут не хотят, чтобы он совал сюда свой нос. Не хотят видеть, не желают, чтобы приезжал. И король, в принципе, не жаловался. До недавних пор он вообще мало чем интересовался, кроме собственного брюха.
Но мне было интересно всё. Впервые я зашёл так далеко от мест, где уже нараспев повторяют моё имя. И был настроен тщательно исследовать город.
Мы изначально решили придерживаться легенды и не поминать всуе анирана, а потому зашли с южных врат, как простые паломники. Ну, возможно, не совсем простые, а зажиточные. Но это не отменяло того факта, что внимательные стражи на вратах, экипированные в знакомые белые рясы поверх кожаных доспехов, легко пропустили нас, украдкой пробуя на зуб серебряные монетки.
Паломники стекались в Плавин отовсюду. В сей тёплый день конца весны город бурлил. Шумные улочки заполнялись народом, тихая заводь, буквой "V" врезающаяся в город, кишела яликами, прогулочными лодками и прибывающими кораблями. Вдоль берега выстроились деревянные пирсы и причалы. А у причалов и пирсов выстроились парусные суда абсолютно любого размера. Когда мы преодолели людской поток и вышли к порту, я несколько минут стоял раззявив рот, рассматривая никогда не виданные ранее парусные суда. Видел высокие мачты с широкими парусами, на палубах видел надсмотрщиков с кнутами, видел вёсла и видел тех, кому предстояло натирать мозоли на этих вёслах.
А так же я видел десятки и сотни покорных людей, погружавшихся на корабли.
Паломники не ходили группами меньше, чем по пятьдесят человек. Хоть в пути мы не встретили ни одного, массу их увидели в Плавине. В основном, они спускались вниз по реке вместе с лесосплавом. Гиды в монашеских клобуках брали их в оборот ещё в Равенфире, как поведал мне многоопытный Сималион, и переправляли сюда. Тут сортировали, очень молодых и очень красивых девушек отбирали для неизвестных ему нужд, а остальных отправляли дальше на восток замаливать грехи.
Эти больные на голову фанатики, вечно сидящие в кружках и поющие какой-то бессвязный заунывный бред, заставляли мои зубы скрежетать. Ни разу я не услышал песню о спасителе. Ни разу никто не упомянул в песне анирана. Ни в одном голосе я не услышал надежду. Зато о Триедином Боге, о карающем огне и неизбежном наказании плакался каждый второй.
Я бродил меж рядов этих людей и кривился лицом. Эти овцы бесили меня. Этот чёртов "овцизм" я хотел искоренить. И уже приступил к исполнению своей идеи далеко на западе отсюда. Но здесь, в городе, который никогда не слышал про голод, всё обстояло совершенно иначе. Здесь блеяли по команде. Здесь воздавали хвалу не тому, кому следовало бы воздавать. Здесь не видели свет в конце известного тоннеля. Здесь этот тоннель заканчивался абсолютной безнадёгой.
Мы пробыли в Плавине два дня, пока более опытные и искушенные ребята изучали возможность четверым паломникам при лошадях попасть в Винлимар, не привлекая лишнего внимания. Я лишь гулял по городу, чутко прислушивался к разговорам, изучал окрестности и держал рот на замке. Как умный полководец я проводил рекогносцировку, а не бежал на местную площадь, желая рассказать каждому, что нехрен рыдать. Нехрен пускать сопли и петь плаксивые песни. Аниран прибыл. Аниран-спаситель. Поднимитесь с колен и начинайте сражаться за жизнь, мать вашу за ногу!
Вместо подобных глупостей я собирал информацию. И окончательно убедился в том, что запад и восток разделены, побывав в одной из самых людных портовых таверн.
Богобоязненность и вера в непогрешимость церкви правили Плавином. Но в таких тавернах, где секха и жуткое пивоподобное пойло под названием "аройя" легко развязывали языки, очень часто можно было услышать настоящую правду. Мнение обречённых на вымирание людей, которое они не скрывали.
Эта компания прибыла из Равенфира. Города выше по течению, где ранее мне удалось недолго пожить в темнице и где правил старший сын короля.
Кормчий и два его взрослых сын доставили в Плавин очередную партию живого мяса. Заработали серебра немного и теперь честно его пропивали. Они, как люди более эрудированные, не стеснялись высказывать своё мнение о появившимся при дворе аниране, и до хрипоты спорили с каждым местным алкашом.
— Аниран — не выдумка! — размахивал рукой пьяный кормчий.
— Ты видел его? Нет, не видел, конечно же, — зло возражали слушатели. — Первосвященник Плавина — Эвград на проповедях так и говорил: "Не верьте обману, с других мест приходящему. Анираны ещё не спускались с небес. Это всего лишь слухи. Молитесь Триединому и просите усерднее. Тогда, и только тогда, он услышит ваш клич".
— Клич уже был услышан, — фыркал кормчий. — И без всяких молитв…
— Богохульство!
— Да ты послушай, что тебе говорят, осёл: аниран предстал перед королём! Его сын — принц Тревин — во всеуслышание говорил об этом на площади Равенфира. Аниран искоренил зло в столице. Теперь там поля пшеницы простираются до самого края, а рыбы столько, сколько рыбаки Плавина никогда не выловят из озера.
— Поклёп! Если аниран действительно пришёл, почему не показывается у нас? Может, потому что пригрелся на пузе короля и не желает ничего делать?
— Да нет никакого анирана! Что вы верите этому пьянице? Прошлой зимой он рассказывал, что видел в Мёртвых Землях белого сунугая. А ведь всем известно, что там даже дышать нельзя. Сразу нутро замерзает.
— Аниран в столице! — кормчий не желал утихать. — Говорят, там войско строит. Хочет искоренить работорговлю и отобрать шахты у вашего… вашего… — здесь он вовремя сделал паузу, так и не договорив, кого "вашего". Ведь если он имел в виду того, о ком я подумал, думаю, в голову ему прилетело бы очень быстро. А возможно, случайные собутыльники донесли бы куда следует.
Хоть любопытная осведомлённость пьяного кормчего не укрылась от меня, слушая его рассказы, я всё же большее хихикал, чем опасался. Я не сомневался, что в этом месте никто не поверит ему на слово.
— Если аниран и есть, ему всё равно не стать милихом, — проворчал недовольно хмурившийся хозяин таверны. А затем добавил без страха. — Это, скорее всего, шарлатан, который пудрит мозги дурковатому обжоре. Будет пить и жрать за его счёт, как все другие. Нам только каяться и остаётся, как советует святая церковь.
Абсолютное неуважение к монаршей власти в этих местах я заметил почти сразу. Тут даже самые простые люди не стеснялись в речах. Они или не опасались, как говорится, уголовного преследования. Или местные пропагандисты церкви смирения так умело опустили королевскую власть ниже плинтуса, что обыватели посмеивались над этой властью между делом и откровенно презирали.
Но главный вывод, который я сделал после подслушивания нескольких подобных дискуссий: страну надо объединять. Одна часть не имеет понятия, что творится в другой. Никаких газет тут, конечно же, не существовало. Но новости доходили. Например, указы, которые доставлялись регулярно. И эти указы, насколько я успел понять, обязаны были зачитываться на площадях при массовом стечении народа. И если в сытом Плавине никто ничего не знает об аниране, если люди считают его мифом, значит, никакие указы не зачитывались. Значит, никакие новости до скопления народа не доносились. А значит те, кто стрижёт овец, имеют в планах стричь их и дальше. А спасительные перемены, которые аниран уже продвинул в Обертоне и Валензоне, здесь по умолчанию отвергаются.
То есть, хочу я того или не хочу, мне придётся наведаться на восток с инспекцией. Собрать пару десятков тысяч инспекторов, нагрянуть нежданного-негаданно и приступить к продвижению перемен. И, скорее всего, главным мотиватором станет острый меч, а не требовательное слово.
Но так же я понимал, что Плавин — это не корень восточных проблем. Это всего лишь отросток. Корнем смело можно считать Винлимар. Город, в нескольких лигах от которого Эвенет обустроил резиденцию под названием "Чудо Астризии". И там, я уверен, спустившегося с небес анирана никогда не примут как милиха. Аниран обречён на востоке быть лишь драксадаром.
Пока, конечно же, аниран собственными руками не вырвет этот корень.
***
Примо Сималиону удалось зафрахтовать одномачтовый ялик, оказавшийся вполне способным вместить четверых страждущих паломников. Правда, обошлось это нам не дёшево: запасных коней мы отдали как часть оплаты, да ещё вознаградили тех из команды, кому пришлось остаться в Плавине. Судёнышко оказалось не самым плохим, но лишний вес сказывался на плавучести, как сообщил нам капитан. Некоторое время он сомневался, стоит ли везти в Винлимар примо, мечтавших о покаянии и прощении. Но всё же решился, когда ему сунули под нос золото. И даже кое-кем из команды пожертвовал.
Мы плыли пять дней по реке на восток. Я не стеснялся выходить из каюты, по вечерам изумлялся красотам озёрной глади и уважительно кивал головой, наблюдая за уверенным движением пассажирского потока.
Ялик наш не плыл в одиночестве. Впереди и позади, справа и слева держались на умеренном отдалении другие суда. Там пели и стенали. Горланили песни и ругались. А чуть подальше от судов профессионалы сплавляли лес. Буксиры медленно тащили за собой кошельные сплавы, стараясь не приближаться близко к пассажирским судам.
Но всё же больше меня интересовали мысли испуганных матросов. Их осталось четверо из всей команды, и они редко показывались нам на глаза — очень сказывалась разница в статусе. Но, как я уже не раз замечал, золото творило с людьми чудеса. И рты открывались, и языки начинали чесаться, и мысли охотнее покидали слаборазвитые головешки.
Матросы пели всё ту же песню: аниран — шарлатан, аниран — выдумка. Я старался задавать вопросы осторожно, завуалировано намекал и давал подсказки. Но ни капитан, ни матросы не верили в сказки. Они повторяли те же мантры, что я слышал в городе. В анирана никто не готов был поверить, пока не увидит своими глазами. Да и то вряд ли поверят без подтверждающего кивка местных пастырей.
— Ситуация хуже, чем я думал, — говорил я своим друзьям, когда мы собирались в выделенной нам каюте. — Тут целый цирк-шапито надо ставить и фокусы показывать. Иначе даже своим глазами не поверят.
— Так везде, — не соглашался со мной Сималион. — Пока милих делами не докажет, что он существует, чернь будет сомневаться. Здесь ему придётся действовать так же, как он действовал в окрестностях столицы — быть везде самому, везде слово доносить. Везде показывать, что он не выдумка.
— Но сколько времени на это понадобится? — огромные расстояния такой страны, как Астриизия, нагоняли уныние.
— Зимы, — уверенно сказал Сималион. — Много-много зим понадобится, чтобы люд поверил в анирана. А сколько уйдёт на то, чтобы что-то изменилось…
Мастер так и не договорил. Он озадаченно покачал головой, как бы намекая, что времени придётся потрать ещё больше. Намного больше.
***
Мы причалили в порту Винлимара на шестой день.
Ещё до того, как мы вышли к озеру Холетер, я пришёл к выводу о необходимости усиленной маскировки. За шесть декад в пути мы все заросли, как обезьяны. Даже Иберик, который тщательно следил за своей головешкой, подзабил на это дело. Благодаря этому я понял, что он — в его-то очень молодые годы — лысеет. Но так и не решился спросить, с чем это связано. Вилибальд-то да и папаша-Каталам просто чудовищной волосатостью отличались. И хоть Иберик в какой-то степени внешне походил на отца, то есть в отсутствии чужих ген можно было не сомневаться, волосы на голове терял с заметной скоростью. Мне между делом подумалось, что в какой-то период собственного возмужания он увлёкся употреблением вредного отвара из листьев дерева Юма, который именно такой эффект и вызывал. Но так ли это на самом деле, я не стал выяснять, ибо парень действительно стыдился проплешин.
В общем, когда у озера все приводили себя в порядок, я решил и бороду сохранить, и шевелюру оставить. Длинные волосы закроют покорёженное ухо, а густая борода сделает абсолютно неузнаваемым для тех, кто, возможно, имел счастье меня лицезреть. Всё же, как никак, мы прибывали на враждебную территорию. Здесь показывать анирана я бы постеснялся. Не только потому, что информация об этом моментально достигнет нежелательных ушей, а ещё потому, что здесь анирана хлебом-солью точно встречать не станут.
В этом я убедился, когда мы сходили на землю. Таможенного контроля как такового не существовало, но суровые ребята в стандартной экипировке храмовников нас внимательно осмотрели. Не только на предмет наживы, но и на предмет статуса. Был бы наш статус низок из-за определённой манеры поведения, из-за пугливых глаз и из-за отсутствия умения вовремя "дать на лапу", после скоротечного знакомства мы бы не только лошадей лишились, но и пинок под зад получили бы. Но поскольку примо Сималион действительно обладал статусом "примо" и вёл себя соответственно, хамить и грубить ему храмовники не посмели — когда они потребовали оставить оружие, именно он одарил их испепеляющим взглядом и снисходительными словами: "Примо сдать оружие? Вы сорной травы объелись?".
После этих слов от нас отвязались. Ребята-храмовники держали нос по ветру и сразу сообразили, кто главный в нашей приехавшей каяться компании. И кого лучше не провоцировать.
— Это какой-то кошмар, — бормотал я себе под нос, когда мы покидали территорию порта, с трудом пробираясь по улицам города.
Очередное чудовищное перенаселение удивило меня. Здесь дела обстояли ещё хуже, чем в Плавине. Будто тысячи мусульман приехали совершить паломничество в Мекку. Крики, плач, визги, ругань стояли повсюду. Старички в монашеских одеяниях сбивали свои туристические группы в плотный клубок и под надзором храмовников выводили из города. Сверху из окон домов постоянно кто-то что-то выбрасывал. Кто-то что-то выливал. Даже специально, скорее всего. Я своими глазами видел, как злые местные жители чем-то кидали в понаехавших с верхних этажей и крыш. Фекалиями или камнями.
По этой причине, едва судно с паломниками приставало к причалам, оно торопливо разгружалось и отчаливало. Паломников брали в оборот и выводили к восточным или северным вратам. Там давали отдохнуть какое-то время на мягкой траве, строили в колонны и вели дальше.
Я не хотел сразу покидать Винлимар. Я хотел изучить его так же, как и Плавин. Хотел побродить, послушать разговоры. Но Сималион предупредил, что это очень-очень плохая идея. В плотной толпе, где молодые грязные юноши нас трижды пытались облапать на предмет обворовывания, он весьма умело ориентировался. Дал пару затрещин мимоходом. Кому-то даже успел ножом поугрожать. А потом заявил, что в городе оставаться нельзя. Здесь ненавидят паломников. Не за веру, а за лишний рот. Здесь, в отличие от Плавина, с голодом хорошо знакомы.
Окончательным подтверждением его слов и моим желанием не изучать этот гнойник вблизи, стал просмотр весьма любопытной сцены. Не театральной, конечно. А жизненной.
Плутая по улочкам и попутно интересуясь у злых горожан правильным направлением, мы двигались к восточным вратам. И по пути врезались в галдящую толпу. Обнажённые мечи и фыркающие лошади помогли нам не утонуть в этой толпе, аки в трясине. Но со стороны мы потом понаблюдали. Некоторое время стояли и смотрели, как работает невольничий рынок.
Нет, это не был рынок рабов как таковой. Здесь не торговали детьми, на все окрестности рассказывая о их чудесном юном возрасте. Здесь паломники продавали самих себя. Отчаявшиеся и обречённые, голодные и грязные они каждому демонстрировали гнилые зубы, рассказывая о идеальном здоровье и невеликих требованиях. Мужчины и женщины, юноши и очень молодые девушки предлагали свои услуги всем, кто будет готов взять на себя заботу о них. Единственным желанием этих испуганных и опустившихся людей было желание поесть. Они были готовы взяться за любую работу, желая получить в оплату лишь одно — еду.
Охреневший аниран стоял с открытым ртом, тёр глаза и не мог поверить в происходящее. Истощённые люди, прибывшие покаяться и попросить у безжалостного божества прощение, настолько утратили человеческий облик, что дрались за возможность отнести в святой храм кувшины с водой, о чём презрительно попросил проходивший мимо старичок в рясе. А когда завязалась куча мала, ещё и похихикал между делом.
Последней каплей моего охреневания, после которой я чуть не полез доставать аниранские доказательства, стала ещё одна омерзительная сцена, где два упитанных храмовника окучивали девчонку лет пятнадцати. Выглядела она ещё не созревшей, но уже вступившей на этот путь. Грудь ещё не набрала силу, но выделялась. Стройная фигура, ещё не тронутая истощением, привлекала. Лицо ещё не покрылось морщинами тяжёлой жизни.
Наверное, именно эти качества заинтересовали храмовников. Девчонка сидела поодаль от орущей толпы. Испуганно косила глазами по сторонам и, видимо, ужасалась происходящему. Но ужасалась не настолько, чтобы не среагировать сразу, когда к ней "подкатили". Переговоры длились недолго и завершились успешно. Улыбающиеся храмовники вручили ей какой-то свёрток и помогли подняться. А пока они шли в укромный уголок, девчонка жадно рвала хлеб зубами. Видимо, старалась успеть насытиться. А то, глядишь, и это отберут, когда она сделает так, чтобы насытились другие.
Я не закипел лишь благодаря логике. Закипел бы, наверное, если бы увидел помост, на котором продают детей. И пошёл бы рубить всех, кто стоял на пути… Но когда очень быстро осознал, что обе стороны извлекли выгоду и получили как раз то, в чём больше всего нуждались на данный момент, стал остывать. Но факт того, что моя нога вступила в самую мерзкую клоаку, когда-либо виденную, я не стал отрицать перед самим собой. И, наблюдая за творящимся… пушистым зверьком, дал слово, что перемены придут на восток. Обязательно придут. Что вскоре людям не придётся совершать паломничество к Чуду Астризии. Я сам совершу его. Сам в компании плотно выстроенных шеренг…
Перед тем как покинуть негостеприимный город, мы немного задержались. Вернее, я задержался.
Глаз давно выхватил возвышавшийся над городом храм. Я с любопытством смотрел на шпили и проводил параллели в своей голове. Храм был меньше, чем храмы Смирения в Обертоне и Валензоне. Но и его ступени плотно оккупировали самые отчаявшиеся. Те, кто уже не мечтал ни о чём, кроме милостыни.
Но меня привлекла не эта картина. Меня привлекли цветущие сады на территории храма. И цвели не деревья Юма, а цвела самая настоящая вишня. Пышные розовато-белые кроны напомнили мне о том, кто я есть. Вернее, кем был до попадания в этот мир. Я вспомнил поездку в Токио, где проводил свой последний матч за юношескую сборную. И вспомнил, как бродил по розовой аллейке, улыбаясь и восхищаясь цветущей сакуре.
Забытые впечатления немного скрасили общее негативное впечатление. Всё же в этом мире тоже есть приятные вещи, которые стоит сохранить. Которым стоит радоваться и смотреть на них, когда совсем хреново.
— Шагайте, шагайте.
Мимолётное воздушное настроение испортил торопливый мужичок в рясе священнослужителя. За ним по пятам шли с десяток растерянных людей, а сзади присматривал равнодушный храмовник.
— Многие из этих безумцев обречены стать рабами, — проследил за моим взглядом Сималион. Говорил он тихо и печально. — Рабами церкви, которые проведут свои последние дни в темноте и сырости шахт. Они совершат восхождение и, счастливые и довольные, попадут в алчные руки. Лишь половина из них, я боюсь, вернётся домой. Вернётся с пустыми руками к холодному очагу.
— Пока они на всё идут добровольно, мало что можно поделать, — развёл руками я. — Нужно ломать ментальность. Нужно, как я давно задумал, давать надежду. Им… Вам всем не за что каяться. Вы ни в чём не провинились. Вы должны жить и сражаться, а не идти на поводу у пастухов… Я попробую всё это изменить. Но уже вижу, что работы непочатый край.
Нам удалось покинуть этот человеческий муравейник. Но вокруг города, тоже защищённого классическим рвом, дела обстояли не лучше. Каждый клочок земли был оккупирован. Вокруг рва и многочисленных колодцев было не протолкнуться. Деревянные вёдра опускались за водой чуть ли не ежесекундно, ведь напоить такую ораву совсем непростая задача.
Так что мы прошли ещё с лигу. Здесь уже нашлась свежая трава для лошадей, очереди в колодцам были поменьше и людской поток пожиже. Мы решили сделать привал и внимательнее осмотреться.
Повсюду сновали энергичные святые отцы самого разного возраста. Более молодые, конечно, сновали энергичнее. Они метались между группами паломников, что-то выспрашивали и удалялись. Святые отцы посерьёзнее в сей тёплый день предпочитали не вылазить из разбитых повсюду шатров или добротных карет. Их охрана в виде скучающих храмовников, давила насекомых, обильно потела и шикала на тех, кто осмелился пройти мимо в недостаточной удалённости.
От шустрого мелкого святоши мы узнали, что колонны начнут движение завтра по утру. Сегодня всем счастливым паломникам предоставляется отдых. Затем он внимательным взглядом осмотрел наших лошадей, сбрую и нас самих. Сделал верные выводы и, вместо того, чтобы прочесть лекцию на религиозную тему прямо здесь и сейчас, поступил умнее — выжал из нас несколько монет.
— Вечерами холодновато ещё. Уважаемым примо рекомендую разбить лагерь. К несчастью, все леса в окрестностях вырублены. Вынужденная мера для более грамотной обороны города. Примо понимают, наверное?… Но святая церковь не отказывает кающимся ни в чём: примо могут приобрести дрова для костра только у шатра Его Святости, — он неопределённо повёл рукой в сторону. — Напомню, собирать хворост в окрестностях города без соответствующей санкции или попытки приобрести дрова из рук менее благочестивых, караются взысканиями… Если примо не желают сами надрываться, — добавил он затем. — Я быстро подыщу охочих подсобить за мизерное вознаграждение.
К счастью, в средствах мы были не ограничены. Немножко золота сменяли в Плавине на серебро и медь и имели возможность тратить соответственно статусу.
— Зачем Эвенету шахты, — недовольно бурчал я вечером у костра. — Если он с каждого паломника по медяку за дрова соберёт, мгновенно станет богаче короля.
— Уже ни одну зиму собирает. И ни одну зиму шахты приносят доход. Так что, аниран, Эвенет давно богаче короля, — поюморил Сималион.
— Иногда я не могу понять, — честно признался я. — Почему Эоанит и Эвенет, обладая средствами и неограниченной властью, не свергли короля? Правили бы через королеву и всего делов. Она — извините за мой язык — совсем деревянной была. Лишь покорность и регулярные молебны.
— Его Величество, — в пути со мной разговоры больше вёл Сималион, чем остальные. Молодой Иберик лишь чутко прислушивался к разговорам и вникал. Феилин в разговоры не вникал, но чутко прислушивался к обстановке. К своим новым обязанностям телохранителя анирана он относился очень ответственно. — Долгое время сгибался под тяжестью бремени. В первые зимы после появления в небе карающего огня он пытался не допустить развала. Но не справился. А дальше… А дальше, я думаю, свергать его не было никакого смысла. Он и так делал, что ему говорили. Эоанит владел его разумом. Ему даже ничего требовать не приходилось. Он просил — ему давали.
— Он действительно был марионеткой Эоанита?
— Что творилось при дворе последние две зимы до твоего прибытия, я не знаю. Мне сложно было там оставаться. Я очень тяжело пережил кровавую расправу над "эстами" и… и "День матерей". Поэтому на некоторое время удалился из казарм. Не обучал никого и даже… и даже саблю в руки брать не желал.
— Вы… ты корил себя за что-то?
— Корил за то, что, так или иначе, повинен в смерти многих несчастных. Наказывать заблуждающихся с такой жестокостью не было необходимости. Но первосвященник настоял. Сказал, что не потерпит претензий лже-пророка и нападок на истинную веру, — Сималион вздохнул. — Хоть приказ исходил от самого короля, все в Обертоне знали, кто именно принял решение… И я не захотел больше слушать уста короля, зная, что этими устами говорит другой человек.
— Милих вовремя прибыл, — добавил внимательно прислушивающийся Иберик. — Обертон, как и короля, уже не узнать. Надо верить, что вскоре мы не узнаем и этот город.
Слова парня были отражением моих слов. Он уже давно смотрел на родной для себя мир моими глазами и говорил моими словами. Но, наверное, ещё не до конца понимал, что то самое понятие "вскоре" может растянуться на годы. А может, и на десятилетия.