"Ты вертись, крутись, мое колесо,
Не нужны мне ни вода, ни песок,
Напоит людей росой мой кувшин,
Мой серебряный кувшин.
Будет легким он, как крик птичьих стай,
И прозрачным, будто горный хрусталь.
Тоньше тонкого листа у осин
Будет лунный мой кувшин". Зло свое кто осудит сам? Раз в сто лет чудо сбудется, И засверкал кувшин круторогий. Полон был до краев водой,
Голубой ледяной росой. Пей, путник, он стоит у дорони, И теперь зависть белая, И теперь люди веруют. И чудеса в цене потеряли. А дожди грустной осенью С неба доносят нам Лишь обрывки песенки старой:
"Ты вертись, крутись, мое колесо,
Не нужны мне ни вода, ни песок,
Напоит людей росой мой кувшин,
Мой серебряный кувшин.
Будет легким он, как крик птичьих стай,
И прозрачным, будто горный хрусталь.
Тоньше тонкого листа у осин
Будет лунный мой кувшин".
- 15
* * *
Пустая, холодная,
жуткая комната. Захламлена, грязная,
очень бездомная. Уйти - не уйти
кто же мне посоветует? Одно говорить,
а другое ответствовать. Одно говорить,
а другое прочувствовать, Как трудно, как мерзко
за жизнь врачу совать. Когда тяжело,
то не надо подробностей, И слышится иноходь
скорая, дробная. По снегу холодному
снова непонятый Бреду чистокровную,
лучше, чем понею. И хочется крикнуть:
"За что же? Что сделал я?" Да рот забивает метель,
вьюга белая.
Кровь от лица.
Сердце в рубцах.
Но надо стоять до конца!
Я знаю: за то,
что хотел по-хорошему, За то, что поверил вдруг
в мир огорошенный, За то, что любовь
не считал подаянием, За то, что себе
не искал оправдвания, За то, что горел
не дровами, а свечкою, Что многое знал,
хоть и не был предтечею, За все это
жуткая, грязная комната, Пустая, холодная,
очень бездомная.
Кровь от лица.
Сердце в рубцах.
Но надо стоять до конца!
- 16
Осколки посуды