— Исекай — говно.
Джон испытующе смотрел на друзей, попеременно косясь на соседние столики. Сказанное прозвучало чуть громче, чем он рассчитывал.
— Да? — выгнул бровь Кунди, постукивая пальцем, — а может, это ты говно?
— А может, ты? — подвинулся вперед Джон.
— Просто обосрать много ума не надо, — поставила чашку с кофе Юрен, — обоснуешь?
— Да ничего он не обоснует, — ухмыльнулся Кунди, — чтобы пояснить за базар, почему плох целый жанр, ему надо было не с нами общаться, а с первоклашками. Те, может быть, и прониклись бы силой его ораторства.
— Да легко! — Джон убедился, что соседние столики ничего не слышали, и сел посвободней. Погода радовала, и сидеть в открытом кафе было сплошным наслаждением. Лучи солнца, уже пересекшего высочайшую точку неба, приятно ласкали лицо, заливая мощеную плиткой дорогу мандариновым светом. По тесной улочке за ней бродил народ, проезжали велосипеды. На машине сюда не подъехать. Зеленая стена парка уберегала это местечко от городской суеты. Блаженство. Джону невольно вспомнились стихи Рембо. Июньские ночи… в семнадцать лет серьезность не к лицу… да, пускай ему уже не семнадцать, пускай чуть больше, но, черт возьми, как же все это было про него, как же он был уверен, что, гуляя вечерами по зеленым районам, чувствовал в точности то же самое, что и великий поэт. Да, ведь люди прошлого взрослели раньше, и девятнадцать Джона были, пожалуй, даже меньше, чем семнадцать Рембо. Да, близился вечер…
— Эй, ау! — Юрен щелкнула у него перед носом, — чего залип?
— Вы чувствуете? — улыбнулся Джон, — пахнет сиренью.
Девушка шумно вдохнула воздух, и губы ее расползлись в улыбку наслаждения.
— Да….
— О да, — вновь начал барабанить по столу Кунди, — пахнет сиренью. Обсиренью, ведь ты слился на исекае, Джонни.
— Ничего не слился. Просто все так очевидно, что я специально выдержал паузу, надеялся, что за это время ты сам все поймешь. Ну, видимо, не судьба. Итак, исекай — это легализированный рояль. Причем размером с дом.
Друзья нахмурились, и Джон устало, насколько это позволяли ласковое солнце, сирень и проплывающие люди на улице, пояснил:
— Вы хоть раз видели, чтобы герой, попавший в другой мир, был слабым? Чтобы из-за переноса он становился слабее, чем был? Никогда! Может, что-то такое и есть, я, извините, в дерьме не сильно ковырялся, но что-то мне подсказывает, что в подавляющем большинстве случаев все именно так, как я описал. По сути, исекай — это расписка автора в том, что он недееспособен, творческий импотент. Мы берем героя. Обычно, нашего современника, ну, чтобы ему было легче сопереживать. На самом деле, для сопереживания и так много не надо, достаточно трагической истории в прошлом и характер не совсем мудацкий. Хотя и с мудацким порой прокатывает. Но нет, они делают героя точь-в-точь как целевой зритель. И что делать дальше? Придумывать какой-то конфликт, цель, препятствия — нафиг надо! — придумывать способы преодоления этих конфликтов героем, правдоподобные и тяжелые — пф-ф, не смешите! — берем ГГ, кидаем его в мир, где навоз лопатами раскидывают, деликатесом считают белый хлеб, а спать ложатся, когда солнце село, потому что электричество еще не изобрели, а свечной воск — шутка не дешевая, и все! А, еще желательно поместить героя в тело ребенка, чтобы ему фору дать, чтобы все к нему как к мелкому относились, а он на самом деле внутри взрослый мужик. Ну и, естественно, одаренный. Реально одаренный, а не просто талантливый. Вот и весь ваш исекай. Герою все преподносится на блюдечке, а все препятствия на его пути возникают либо банально из-за его тупости, либо из-за тупости его друзей. И решается это на раз-два. Ну что, доволен?
— Твоя основная претензия к тому, что герой сразу сильнее прочих, — морщил нос Кунди, — но есть книги, и даже аниме, где все прямо наоборот.
— Я понимаю, я это ведь оговорил. Все равно сама идея переноса в другой мир выглядит… ну, по-детски, я не знаю. Как в Рике и Морти каком-нибудь. Только там это всего лишь фон, а в исекаях — основная мысль.
— Ну, не скажи, — скрестила руки Юрен, сделав и без того неплохую грудь еще чуточку больше, — зачастую как раз разница в нашем и средневековом фэнтезийном мировоззрении и является лейтмотивом. И очень интересно наблюдать, как наш современник воспринимает, например, тот факт, что смертная казнь является обыденной вещью, что люди, убив кого-то, не испытывают совершенно никаких угрызений совести. Для современного человека подобное немыслимо. И потом, даже без этого — есть целая страта людей, которым нравится средневековье. Однако в то же время они не готовы смотреть историю про типичных средневековых чуваков. Такой запрос можно удовлетворить, лишь поместив нашего современника в условия тех времен. Просто есть такой запрос на творчество, и исекайщики его удовлетворяют.
— Воу-воу, — поднял руки Кунди, — лейтмотив, страта… не все тут в университет поступили, знаешь ли.
— Но ты ведь все равно понял, — закатила глаза девушка.
— Да, но все равно не надо использовать такие умные слова в присутствии таких тупых людей, как мы с Джоном.
Вся троица невольно улыбнулась.
Когда они разошлись после прогулки, в ходе которой они за горячим спором не заметили, как несколько раз обошли парк, солнце уже подкрадывалось к горизонту. Джон всегда чувствовал себя одиноко, расставаясь с друзьями. Кунди с Юрен были соседями, им всегда было по пути, а вот он жил на другом конце города. Что у Кунди, что у Юрен были вторые половинки, и даже когда все они трое, друзья детства, расставались, у этих двух было с кем общаться. У него же никого не было. Он придет домой, закроется в комнате и будет играть, смотреть или читать, ибо летом ничего другого делать не хочется. Родители на целых три недели смотались покорять пляжи Средиземного моря, и он чувствовал себя ужасно одиноким. Перед очередной встречей с Кунди и Юрен он неизменно радовался, и все же уже который раз ловил себя на мысли, что он все чаще начинал задумываться о том, что будет после. Об этом его пути, об этом паломничестве в одиночестве через город к святыне дома, где он забудется в объятии игр и фильмов. Все чаще он размышлял, можно ли было жить по-другому. С одной стороны, было очевидно, что можно, с другой — а зачем? Менять что-то из-за получаса тоски по пути от друзей до дома? Смешно…
И все же, проходя пешеходный и наблюдая, как останавливаются машины, он думал, насколько будет больно, если эта мазда вмажется в него на полном ходу. Больней ли, чем он когда-либо чувствовал? Да, он попадал в переделки — а какой настоящий поклонник Рембо́не попадал в них, — получал очень больно, и все же — так же, как получил бы от мазды, или нет? Или же это будет едва ощутимо, и гораздо больнее будет лететь по асфальту, сдирая кожу, и валяться распластанным на перекрестке, пока до мозга наконец не дойдет, что нога оторвана, а таз превращен в труху? Тогда боль придет?
Все чаще, проходя мост или забираясь с друзьями на крышу, он смотрел на город и всерьез гадал, что же почувствует, если сорвется вниз? Что ощущает человек, когда твердь земли выбивает из него внутренности с такой силой, что они разлетаются на несколько метров, как брызги шампанского.
Он читал, что это нормально. Что мозг таким образом просчитывает варианты возможной гибели, чтобы ее избежать. Вот только он так нигде и не нашел, чтобы считалось нормальным думать о подобном и после, сидя на диване или купаясь в ванной.
Путь до дома с годами становился короче. То ли шаг у него увеличивался, то ли мозг игнорировал знакомые локации. Сигнал светофора, и толпа с четырех сторон, словно лавина, набрасывается на перекресток. В этом потоке отдельных людей не видно: только элементы одежды, только частички гаджетов, только обрывки слов.
Почему-то в этот раз было иначе. Как-то… громко? Джон повернул голову и увидел, что люди разбегаются. Высокий женский крик пронзил опостылевший шум толпы. Наконец он услышал гудки, а затем и увидел белый фургон. На капоте красивым синим шрифтом написано имя компании.
Когда смотришь видео, как кого-то сбивает машина, люди кажутся куклами — так легко они взлетают в воздух, словно совсем ничего не весят. Однако он видел и другие ролики — следы на машинах после этих столкновений. Да, ни разу не куклы. О да, ни разу. Так кажется лишь потому, что машина весит во много раз больше человека. Не говоря уже про всякие фургоны. По какой-то причине он решил, что, подпрыгнув, смягчит столкновение. Конечно же, это была глупость. Удар оказался чудовищным.
Сперва он встретился ногами с бампером. Затем, естественно, так как ноги неумолимо уносились вперед вслед за несущейся массой железа и пластика, его туловище наклонилось вперед. Он услышал грохот от того, что его череп врезался в металл, проминая его. Затем он ударился о лобовое стекло, и его снова вывернуло, и вот уже фургон исчезает в толпе. Он смог бы услышать глухие удары бампера о тех, кто, как и он, не успел отойти, если бы был в сознании. Получив чудовищную энергию от столь массивного и быстрого тела, его туловище несколько раз перекрутилось в воздухе и шмякнулось оземь. Именно шмякнулось, другое слово тут не подходило, ибо взлетал вверх он еще человеком, а вот приземлялся уже мясной массой с раздробленными костями. В общем-то, не так уж это и больно — быть сбитым машиной, — главное пораньше приложиться головой, чтобы не чувствовать всего остального. Сквозь завесу он будто видел себя, лежащего на асфальте, и обступивших его людей, которые даже помочь не пытаются, потому что с тем же успехом можно было помочь палке колбасы. Хорошо, что у него был с собой паспорт. Жаль, что он не почистил историю на телефоне…
Теплый солнечный свет.
Джон открыл глаза. По голубому небу текли перистые облака, предвещая хорошую погоду. Пели птицы. Откуда-то издалека доносился безмятежный щебет группки людей. Он сел и понял, что движения что-то сковывает. На нем был кожаный нагрудник, наплечники и наручи. На ногах, в районе колен и голеней, тоже имелась какая-то защита поверх серых штанов. Он совершенно ничего не понимал, но почему-то на душе была такая безмятежность, что это его не сильно заботило. Казалось, что все идет по плану. И все же, чисто из любопытства, он попробовал призвать из памяти то последнее, что помнил. Ага, перекресток, ага, светофор и толпа, ага… ага.
Он вскочил на ноги, вскрикнув. Люди в шедшей мимо группке повернулись к нему, но шага не замедлили. Он постарался придать себе непринужденный вид, но в голове в этот момент роился клубок мыслей. Да какой там клубок, это была буря, цунами. Где он, исекай его подери, как здесь оказался и вообще, какого хрена жив? Он огляделся вокруг — повсюду лишь зелень лугов. В той стороне, куда направлялась группа, чернела скала, а в той стороне, откуда они пришли, виднелся город. Наконец он приступил к полноценному осмотру себя. На нем были штаны и рубаха, поверх которых сидели нагрудник из плотной кожи, на плечах, руках и ногах тоже имелась кожаная защита. Пояс непривычно оттягивали ножны. Он вынул меч — тяжелый, из прочного, по крайней мере на первый взгляд, металла. Попробовал пальцем — острый, надави чуть сильнее, и кровь пойдет.
Что ж, можно было орать на всю округу, ударяя себя в грудь, или кататься по земле, истошно вопя, или попытаться всадить клинок себе в сердце, однако все же на кое-что путное в этой жизни он, как оказалось, был способен. Ему хватило ума и смелости признать, что он совершенно точно попал в какой-то другой мир. Возможно, и не в мир, а всего лишь в другое время, но сути это особо не меняло. На каждом этапе развития человечества выдерни отдельного индивида и перенеси на тысячу лет вперед или назад, и вряд ли он вообще сразу поймет, что находится в той же самой точке земного шара, что и до переноса.
А потому спешить с выводами пока было рано. Не рано было паниковать, но в панике он смысла не видел. В любом случае, он уже умер, так какая теперь вообще, к черту, разница?
Между тем, чтобы отправиться в город, и тем, чтобы проследить путь группы, он, конечно же, выбрал второе, и отправился за ребятами к скалам. По пути Джон пытался проявить какой-нибудь магический эффект или вызвать игровое меню. Игровое меню было бы идеальным вариантом — хоть какая-то информация из достоверного источника его бы сейчас точно успокоила. Но ничего не получалось, и все, что ему оставалось делать — это идти по траве за незнакомцами, делая вид, что идет он вовсе не за ними. Впрочем, ребят это, похоже, не волновало.
У скал обнаружилась пещера. Перед входом люди остановились, чтобы зажечь факелы, что-то обсудили и вошли внутрь. Джон тут же припустил за ними, понимая, что, если они уйдут слишком далеко, то в темноте их разыскать будет проблематично. Однако, когда он достиг входа, никого уже слышно не было. Таинственная темнота взирала на него из недр пещеры. Он оглянулся, желая оттянуть ненавистный момент, и, сжав покрепче клинок, двинулся внутрь.
Поначалу было не так темно, как он ожидал. Какие-то осколки света пробирались сюда, и глаз после небольшого периода адаптации начинал различать очертания каменных сводов. Пещера не разветвлялась, по крайней мере, других ходов он не видел, а потому он шел достаточно быстро, желая поскорее настичь людей.
Туннель завернул, и он увидел тени на высокой скалистой стене. Полная неразбериха, по фигурам невозможно понять, что происходило за следующим поворотом, однако совершенно точно свет пламени не удалялся, а значит, что и группа стояла на месте. Он осторожно подошел к повороту и услышал женские ритмичные стоны, прорывающиеся сквозь рыдания. Волна страха пробежала по телу, он непроизвольно двинул мечом, проверяя, достаточно ли тот тяжелый. Вроде, достаточно, а остроту лезвия еще помнила его кожа. Сглотнув и поняв, что во рту стало совершенно сухо, он поморщился от тошноты, подступающей к глотке, и от слишком громких ударов крови в висках. Рыдавшая девушка издала особенно протяжный стон, и он попятился.
В конце концов, какая разница, что там происходило за поворотом? Он только появился в этом мире, его это не касается. Город в получасе ходьбы отсюда, там он тоже прекрасно узнает о том, куда попал. А если эта ситуация — проверка его, как героя? Что, если высшие силы, забросившие его сюда, сейчас проверяют, на что он годится? Но, если это высшие силы, им и так должно быть все про него известно. Хотя высшие силы бывают разные… черт, он слишком много думал!
Он сжал зубы и выпрямился. В конце концов, не он ли пару минут назад говорил, что уже все равно, и он в любом случае уже мертв? Обтерев вспотевшую ладонь и рукоять о штанину, он перехватил меч поудобней и шагнул навстречу судьбе.
Судьба оказалась крайне нелицеприятной.
Его глазам предстала пещера, полная уродливых, низких и жилистых существ с буро-зеленой кожей. В их руках были ножи, а тела покрывали лохмотья одежды. У их ног, в лужах крови, валялись мужчины из группы, некоторые еще дышали. Мелкие уродцы скалились, пиная их ногами. Однако большая часть существ скопилась у трех девушек, обнаженных и распластанных на полу. Их насиловали, приставив ножи к горлу, насиловали сразу по двое или даже по трое. Существа толкались, с трудом удерживаясь от того, чтобы не начать драку, а девушки подчинялись, едва сдерживая рыдания..
Разумеется, как только он выбежал из-за угла, внимание всех членов ужасной оргии переключилось на него. К счастью, не в прямом смысле. Одно из существ как раз освободило рот девушки.
— Бе-ги, — прочитал он по ее губам, измазанным чем-то зеленовато-желтым, похожим на гной.
Однако вряд ли твари его отпустят, да и были они ростом не больше детей, самые большие из них едва доставали ему до груди, странно было, что группа явно подготовленных воинов так быстро им проиграла. Он побежал вперед. Всего лишь две вещи он успел разглядеть в полумраке пещеры перед тем, как все закончилось. Это пронзительное «нет» от все той же девушки, и тварь с луком, прятавшуюся в толпе. Мерзкое существо отпустило тетиву, и свет в пещере погас.