ЛАЙЛ ГРОСКИ
При эпическом разговоре присутствовать не пришлось, хотя и очень хотелось. Для Нэйша пропуском к господину Фаррейну послужил внушительный внешний вид, а вот я не сподобился — отец семейства махнул рукой и сквозь зубы велел мне заняться моими прямыми обязанностями. При этом стал ещё более лошадинолицым.
Так что я занялся обязанностями — первым делом кинулся искать Милли, не нашёл, облился холодным потом, зарыскал по коридору…
Девочка сидела у себя в комнате, расставляя перед куклой чайные чашки. Увидела меня, слабо замахала рукой.
— А Манфрейд меня нашёл. И сказал, что мы не будем больше играть в прятки. Он сердился. Сказал, чтобы я шла к себе. Чтобы… чтобы не выходила.
Отличное дело — запереть девочку там, где её сестре чуть горло не перекусили. Милли, правда, отлично держится и виду не подаёт, но видно, что побаивается и обижена — губы дрожат, да и вообще…
— Ну, это он играл, — добродушная мина скроилась с усилием. — Если вдруг станет страшно — конечно, можешь и выходить. Да? А если что услышишь не то или увидишь — сразу кричи, договорились?
— Кри… кричать? Но это же нельзя. Это… не принято.
— Никто тебя не накажет, — сказал я со всей уверенностью, на которую был способен. Заглянул в голубые — будто лен отцветает — глаза, добавил жестко: — Никто, ясно?
Выйдя от девочки, я тут же наткнулся на зализанного Манфрейда и вполне дружелюбно осведомился — кто это его послал перевести девочку в её комнату?
— Послал? — малец оттопырил губы. — Никто не посылал. Она сама оттуда орала, из кладовки. Как резанная, визжала. Ой, ой, ой, выпустите меня, пустите меня в комнату…
Само собой, врал — с презрительной миной, будто ещё и одолжение делает. Но больше от него добиться ничего не удалось.
Тем более что Нэйш тоже приступил к обязанностям, и из кабинета понеслись сперва невнятные, а потом всё набирающие чёткость и громкость волны возмущения. «Да как вы смеете! — отдавалось из-за двери (ого, ого, голосина-то у хозяина!). — Это возмутительно!» «Неприемлемо! — подвизгивала Фаррейну супруга. — Совершенно недопустимо!»
Жаль, послушать так и не удалось: чертов мальчишка меня подрезал на полпути и с размаху вклеился в дверь ухом, а глаз чуть полностью не засунул в замочную скважину. Отвиснув попутно челюстью, потому что явно в первый раз услышал, как папочка и маменька выводят такие рулады. Да, вот еще и сестрица там что-то выкрикивает в явной истерике — невнятно, что-то про чудовище и тварь. Жаль, что я не могу прижаться к двери вместе с местным аристократёнышем.
Зато и в лоб прилетело только ему.
Господин Фаррейн самолично эффектно распахнул дверь и отоварил отпрыска дубовой поверхностью.
— У-у-у-у-убирайтесь!! — образец благонравия и сдержанности был красен, встрёпан и в целом являл собой прекрасный образчик картины «четверть часа в обществе Рихарда Нэйша». Даже не сразу понял, почему это наследник славного рода Фаррейнов распростерся на полу, держится за лоб и подвывает.
Устранитель, который появился в дверном проёме вслед за хозяином, обозрел эту картину без всякого интереса. Перешагнул через Манфрейда, развернулся, отвесил короткий издевательский поклон и двинулся к лестнице.
— Глава вашей группы всё узнает об этом! — полетело ему вслед. — Поверьте, вы очень сильно пожале…
Тут над ушибленным сыночком начала хлопотать маменька, а я как раз состроил мину ужасного сожаления — мол, ой, неужто беседа не удалась? Ничего, я этого вредного, в белом, сейчас отсюда выведу, чтобы не беспокоил местное благополучное семейство.
И точно, вывел — до первой живой изгороди. Отвратительно правильно подстриженной и причёсанной, так что не листика не выбивалось.
— Удалось из них что-нибудь вынуть?
«Клык» водил пальцем по губам и был как-то уж слишком погружен в задумчивость.
— Как сказать… помимо возмущения и нечленораздельных восклицаний — не слишком много. Хотя я склонен с тобой согласиться — родители что-то знают и не желают рассказывать.
«Согласие Рихарда Нэйша» — новое достижение на воображаемой полочке.
— Да… но они крайне привыкли держать себя в руках, а вот старшая дочь всё-таки сорвалась.
— Много чего наговорила?
— «Чудовище», — пожимая плечами, процитировал клык. В немигающих глазах отражалось красноватое закатное небо, — «Она чудовище! Вы все с ней носитесь, её защищаете, а это всё она, она настоящая тварь, она притворяется. Она получает, что захочет, а ей всё мало, гнусная тварь. Это всё она».
— Погоди-ка…
— Лайл, — устранитель бросил изучать закат, повернул голову и вперился пристальным взглядом теперь в меня, — а тебе не приходило в голову иначе выстроить факты? Скажем, посмотреть на случившееся с несколько другой стороны?
Тихо хмыкнул и двинулся к воротам поместья — и то сказать, не оставаться же ему на территории, Фаррейн вряд ли уймётся, не хватало еще — кликнет сторожей или прислугу, а мне потом объясняй Арделл — почему поместье усеяно телами. И без того многое объяснять придётся.
И ей, и себе.
К примеру — почему я об этом не подумал с самого начала. А ведь всё укладывается один в один: девочка часто бродит по саду одна, мало ли кого могла найти и выкормить… блюдце, оставленное под окном — ч-чёрт, не было там никакой хитрости, детская наивность, да и только! Арделл же сама говорила — нападение нетипичное, они не были голодны и не защищали территорию — так кого они тогда защищали? А с сестрой, конечно, ссорились, может, сестра пыталась её даже ударить, тхиоры вылетели на крик… Вир побери, да как можно быть таким идиотом, соседи говорили — она часто берет не лакомства, а обычную еду, только тварям, конечно, мало, вот они и охотятся на живую кровь…
Потирая лоб рукой и ругаясь сквозь зубы, я отмахивал коридор за коридором — меня еще окликнул хозяин дома, что-то говорил про Арделл и грозил ужасными карами — я только отмахнулся. Надо наконец поговорить с девочкой начистоту, — чтобы она перестала бояться, чтобы поняла, что это ей не комнатные игрушки и не друзья, что им не причинят вреда…
Как слова найти, Гроски?
— Аннабет, поздоровайся, — тихонько сказала девочка, когда я постучался и вошёл. Приподняла свою куклу и помогла ей совершить подобие книксена. — Веди себя как леди!
Чудовище, как же. С виноватым взглядом глаз-незабудок и белой чёлочкой — посреди комнаты, доверху заваленной напоказ купленными новёхонькими игрушками. Будет, что жечь и ломать неугомонному кузену.
— Она у тебя что-то слегка запечалилась, — Я присел прямо на ковёр. — Снова боится?
Замотала головой, замялась, пробормотала в чёрные кукольные кудри:
— Просто ей не с кем играть.
— Ну-ка, а если мы кого-нибудь подыщем… — В комнате не было искусственных крыс, зато поблизости нашлась кукла пастушок. Румяные щёки, бессмысленная застывшая улыбочка, копна льняных волос и рубашка с вышитым пояском. — Интересно, как зовут этого молодца? Аннабет с ним пока не знакома? По-моему, вылитый Кейн. Господину Кейну, изволишь ли видеть, тоже грустно. И совершенно не к кому пойти на чай, к тому же. Прямо так и мечтается о кексиках, чае и хорошей застольной беседе!
Милли поморгала с недоумением — вряд ли с ней часто играли даже местные нянечки-служанки, не говоря уж о мужиках в меру потрепанной наружности. Но почти сразу заулыбалась, поплотнее взяла в руки куклу, и знакомство госпожи Аннабет с господином Кейном состоялось вполне благополучно. Льноволосый господин получил приглашение на чай и кексики, вскоре оказался сидящим за кукольным столиком и вовсю поддерживал светскую беседу — о погоде, о газонах, о дальних странствиях… и о балах.
— А моя сестра должна была поехать на бал, — похвастала тут Аннабет… в смысле, Милли. — Только она не поехала. У неё было красивое платье, голубое, и на нём жемчужинки. И она всё время говорила, что она поедет на свой первый бал. Вот только не поехала.
— Ух ты, бал! — восхитился пастушок Кейн (он обладал на редкость жизнерадостной натурой). — А я вот и ни на одном не бывал никогда. Красота, наверное, какая! Как же так ваша сестра, леди, не смогла поехать и поглядеть на такую красоту, да еще в новом платье?
— Потому что на неё напали злые чудовища, — шёпотом сказала Милли, перегибаясь через столик.
Трусоватый господин Кейн живо поджал хвост.
— Очень-очень злые и совсем чудовищные? — завертел головой, оглядываясь. — Госпожа, ой, что-то мне как-то не по себе. А вдруг они нападут? Вот так прямо на меня из-за угла накинутся?
— Они не… нападут, — и улыбка, лёгкая, тихонькая, незаметная почти…
Ну, так я и думал.
— И вам совсем не страшно, госпожа? Вы разве их совсем не боитесь?
Кукла и Милли помотали головами. Тут пастушку Кейну полагалось призадуматься — что он и сделал.
— Ух ты, госпожа, какая вы смелая, а у меня-то уж поджилки трясутся… Ага, понимаю. Наверное, эти звери… может, они просто заколдованные? Как в сказке? На самом деле добрые, зато чуют, у кого чёрное сердце, и нападают только на таких, а на хороших не нападают?
Увлекшаяся игрой девочка согласно закивала — да, да, так!
— Тогда я, пожалуй, не прочь с ними подружиться. Скажем, скормить им пару кексов или пригласить на чаепитие. Думаю, они нашли бы общий язык со стариной Кейном. Я же только играю на свирельке да стадо пасу, а злодейств никаких не совершаю. И я бы, к примеру, с удовольствием угостил бы их парным молочком.
Девочка вздрогнула, будто очнувшись, бросила загнанный, настороженный взгляд. Зря про молоко всё-таки ляпнул — наверняка знает, что мы нашли блюдце… Ладно, всё равно переводить разговор на другое некогда, могут войти, надо дальше вести, только помягче:
— А то я с животинами лажу на редкость хорошо — оно у всех пастушков так-то. Есть у меня, например, пёс, — Спина протестующе скрипнула, когда я потянулся в другой угол за мягкой собачкой. — До того разумный, что на удивление. Вот по праздникам его молоком и угощаю.
Глаза девочки всё еще были серьёзными. Полными недоверия и подозрения. И слишком, ненормально взрослыми — и ясно было, что в игру она возвращаться не намерена. Думает о своём, понятно о чём, только вид делает, что играет:
— А зачем?
— Ну так верный друг же. Что? Вижу, вы сейчас смеяться надо мной будете: как это так — собака, и друг? — вздор, кукла глупо ухмыляется, а вот с лица девочки смыло последние признаки смеха. — А я вам скажу, что так и есть. Всегда рядом. Выслушает вот. И от любой напасти защитит. От любого… с чёрным сердцем.
Всё, дальше бесполезно. Нужно напрямик — она уже поняла, что я догадался, губы стиснула, наклонила голову, прижала к себе куклу — того и гляди, расплачется…
— Они ведь никакие не чудовища, — мягко сказал я. — На самом деле они довольно милые зверьки. Правда же? Им тоже было не с кем играть. И вы сумели подружиться.
Бросила быстрый взгляд, закачалась, держа в объятиях куклу. Пробормотала чуть слышно:
— Аннабет они понравились. Ей было страшно в саду.
— А ещё они были голодными, так? Брошенные, голодные малыши. Папа и мама их бросили, а может, погибли где-то… и это же было хорошим делом — их спасти. Накормить.
Теперь она таращилась не пойми-куда широко раскрытыми глазами. Маленькая Мильен Дорми тоже явно раздумывала. Сказать — не сказать?
— А потом пришла Мариэль…
Где-то хлопнула дверь, взвизгнул голос хозяйки дома — «Недопустимо!» Пришлось прерваться и прислушаться. Перед тем, как договорить последнее: «Она начала на тебя кричать или попыталась ударить и этим вынудила твоих питомцев атаковать».
Но девочка моргнула. Посмотрела неожиданно спокойно и доверчиво. Заговорила сама:
— Мари собиралась на бал, и у неё было очень красивое платье. Голубое такое, с жемчужинками ещё. А я тоже хотела посмотреть бал. Чтобы быть в платье и чтобы танцы… Мари сказала — я могу даже не просить, и всё равно, что дядя и тётя там себе думают, а она не позволит. И что я гадкая и я всё испорчу. Мари очень сердилась. А я… совсем на неё не сердилась, и мы с Аннабет ей спели песенку. Знаете, какую?
Она улыбнулась — чуть-чуть лукавой, милой улыбкой, прямо-таки как пастушки на пасторалях в коридоре. И завела серебристым голоском:
Синейра в лесу собирала цветы,
Девица, что дивной была красоты.
Увидел её Эменейрих-король.
Девица, сказал — брачеваться изволь!
Крысиный вой изнутри оглушил меня еще до того, как она начала петь, а когда начала — я вспомнил, о чём забыл. Гибель местного певуна!
После второй или третьей строки паззл наконец-то сложился, только вот картинка получилась малость не той, какую я себе представлял.
Но я всё-таки успел поднять локоть и защитить горло.
Они кинулись бесшумно — справа, из уголка, где были свалены мягкие игрушки. Две распластавшиеся в воздухе разжатые пружины цвета крепко заваренного чая. Две оскаленные мордочки, метящие в горло.
Вот только горло я успел закрыть, так что первый тхиор скакнул на колено, подскочил — и впился в руку, прямо сквозь рубашку, а второй змейкой скользнул над плечом и нацелился в глаза.
Я грохнулся ничком и покатился по полу.
Синейра сказала — пойду к алтарю,
И девять детишек тебе подарю,
Но только тогда, Эменейрих-король,
Ты на три вопроса ответить изволь!
Колокольчиковый голос выпевал весёленькую песенку, а я впечатывался лицом в ковёр, одновременно стряхивая с руки тварь, которая вгрызлась чуть ниже локтя. Перекатился, приподнялся на одном колене, взывая к Печати — и простейшее поле холода, лёгкий щит заставил второго тхиора вильнуть в сторону — а он уже был совсем возле горла. Хищники брызнули врассыпную, и я тут же перестал их видеть, пришлось вскочить и попятиться к ближайшей стене. И продолжать держать холодовой щит, теперь уже мощный, и пытаться вспомнить — как у них там с холодом, отпугивает?
Синейра спросила: с чего бы луна
Сегодня полна, а потом не полна?
И ей отвечал Эменейрих-король:
Её каждый месяц ест лунная моль!
Атаковали они на третьей строке. Чётко, справа и слева — не оставив возможности подумать или опомниться. Кинулись прямо на щит холода, бесстрашно прошибая его собой — один опять к горлу, второй целился в правую ладонь, в Печать.
Опять защитил горло локтем, отдернул ладонь, вмазал холодовым разрядом по шустрой меткой твари, не попал, не удержал щит во время удара, что-то тёплое и пушистое пробежалось по животу-груди, стремясь скользнуть под локоть, к сонной артерии…
Синейра спросила: о чём бы вода
Журчит, и болтает, и шепчет всегда?
И ей отвечал Эменейрих-король:
О сплетнях, о лентах, о ценах на соль.
Безмятежный детский голосок всё пел и пел, и в ушах лупил визг крысы, и что-то второе — тёплое и злобное, попыталось вцепиться в ладонь, но промахнулось и хватануло за большой палец…
И кто-то свистел там, на пороге комнаты. Или что-то.
Кнут из кожи скортокса.
Первой убралась тварь, которая повисла на большом пальце. Я коротко выдохнул и попытался отшвырнуть тхиора, который настойчиво лез к шее. Схватил тёплое, извивающееся тельце — и тут тварь изогнулась и полоснула клыками, проскользнула под мышкой и оказалась на спине…
Синейра спросила: с чего б ветерок
Ныряет меж сосен, как быстрый шнырок?
И ей отвечал Эменейрих-король:
Его укусил в ляжку бешеный кроль!
Опять воззвал к Печати, загородился морозной сферой — и тхиор наконец-то шлёпнулся на пол. Арделл уже стояла рядом — с поднятым кнутом, зато в глазах волнами расходилась зелень. Растущие травы. Кусты и деревья. Трава по весне.
Тварь замерла, приподняв окровавленную морду.
Ну что же, девица сказала, король, —
Теперь я отвечу, пожалуй, изволь!
Второй тхиор валялся парализованный — варгиня попала кнутом с первого раза. Ладно, неважно. Они застыли глаза в глаза — Гриз и мелкий зверёк, коричневый и гибкий, чуть больше ласки… Нестрашный хищник, скалящийся и рвущийся в бой, даже пока един с варгом.
Находчивых я и весёлых люблю…
И стала Синейра…
Я отлип от стены. Подошёл к самому страшному хищнику Кайетты.
И зажал ему рот ладонью.
И всё закончилось.
В коридорах что-то позвякивало — наверное, подавали к обеду… дробно стучали каблучки нянек — скоро будут здесь. Странно было понимать, что там же люди за дверью, всё время были люди, только руку протянуть, а я с минуту отбивал атаки этих тварей и всё молчал, пока меня тут чуть не загрызли. Хотя когда было кричать, спрашивается?
Крыса внутри, охрипшая от недавних воплей, тяжко вздохнула и, кажись, повалилась в обморок. Во всяком случае, в желудке будто камень лежал.
Снизу вверх на меня глядели огромные, жалобные глаза.
Заглядывали голубыми озёрами — в душу.
Невинные, кристально чистые, будто говорящие — это всё ошибка, ты же всё понял не так, и это всё они, это не я…
Но я не купился.
Я же, в конце концов, видел её лицо.
* * *
— Сломанные куклы и выпотрошенные игрушки, конечно, её рук дело. Так? И фазаны в саду вряд ли так уж сами собой перевелись.
Арделл хмуро кивнула.
У ног начальства безмятежно посвистывали носом два тхиора.
Я только недавно перестал поливать свою одежду кровушкой и до сих пор прижимал к самому глубокому укусу примочку с зельем. Хватануть зубами меня успели с десяток раз — просто в горячке я не все укусы почувствовал.
Милли увела совершенно обалдевшая тётушка — Арделл попросила присматривать за девочкой получше. Скоро в поместье должна была нагрянуть грозная бабуля, так что момент истины неотвратимо приближался.
А нас позабыли попросить вон из комнаты. Потому мы заседали в окружении игрушек и разнокалиберной мебели. Шифоньеры и шкафчики — прямо как у настоящей леди…
— А с кузиной они, значит, поссорились.
— Из-за бала. Знаешь, Лайл, она действительно получала всё, что хотела — Фаррейны выполняли любые её капризы. А тут она пожелала увидеть бал — и чтобы платье было такое же, как у Мариэль. Не соглашалась ждать пять лет до своего первого бала. Мариэль вскипела, наговорила ей гадостей. А она…
— Спела ей песенку.
Весёлую такую песенку о приключениях Синейры, Эменейриха и девяти их деточек. Шуточную — наверное, от прислуги в своём поместье услышала. Пела серебристым голосочком, с милой улыбочкой — и прямым, жестким, неподвижным и недетским взглядом, со взглядом убийцы на невинном личике. И сквозь невинность, как сквозь вуаль то и дело прорезалась злобная радость — когда она видела, как кричит и извивается на полу её кузина.
Я видел её лицо — мельком, пока пытался отбиться от зверушек. И улыбку видел.
— А паренёк, местный запевала…
— Случайность. Милли не натравливала на него своих питомцев, она просто не подумала, что кто-то может пропеть ту же песню. У тхиоров отличный слух. Они были в пределах слышимости, понеслись на знакомые слова и знакомый мотив, не увидели хозяйки и атаковали того, кто пел.
Ладно, чего ты раскис, Гроски, подумаешь — облажался как законник, облажался как сотрудник питомника, а в придачу тебя чуть не уделали два хорька и мелкая девчонка.
— Откуда эти милые зверушки вообще взялись?
Свернувшиеся у ног Арделл гибкие хищники выглядели живописно — хоть сейчас на герб к каким-никаким аристократам.
— Тайный разводчик, — варгиня наклонилась и мимоходом прошлась пальцами по коричневой шерстке ближайшего тхиора. — Я потом тебе подробно расскажу, как мы с Мел к нему наведались. В общем, ему удалось достать выбраковку от настоящего заводчика, а дальше он начал плодить геральдионов. Вернее, их дикую версию. Близкородственные скрещивания, к тому же. Ему ещё и хватило ума ходить по домам аристократов второго-третьего круга с предложениями купить таких питомцев. Милли увидела, настояла на покупке, отец души в ней не чаял, потому купил сразу двоих…
— Души не чаял, говоришь?
Арделл поднялась и принялась слоняться по комнате, рассматривая кукол.
— Ага. Как и мать. Я говорила со слугами, которые остались после того пожара… Единственный ребёнок, обожаемая дочка. Ей позволяли просто всё. А когда они поняли, кого растят…
А кого они растили-то? Ну да, ну да, улыбчивую голубоглазую гиену. Вечная поза жертвы, сплошное притворство — я такая тихая, я такая несчастная, посмотрите, мне страшно. И умение добиваться своего и очаровывать.
А под этим…
— Служанка многого не знала, но сказала, что именно после покупки тхиоров её господа забеспокоились. Была какая-то история с цыплятами — думаю, Милли начала натравливать питомцев на живую кровь. Может, просто для развлечения. А незадолго до смерти родителей Милли что-то стряслось с гувернанткой. Повариха вспомнила, что ту искусали — несерьёзно, тхиоры были ещё мелкими, но в поместье был знатный переполох, а хозяева и вовсе были сами не свои…
— Потому что поняли, что нападение было не случайным, — вяло предположил я.
— Я тоже так думаю. Зачем Милли это сделала — из любопытства или разозлилась… кто знает. Но родители перепугались всерьёз и решили убрать тхиоров подальше. Ведь дело-то, конечно, в животных, а без них с ребёнком легко можно будет договориться.
Сумрачно усмехнулась наивности покойных родителей. Взяла из-за чайного столика Аннабет, повертела — и вернулась на свое место, пристроив куклу на колени.
— Повариха сама не слышала, а вот слухи ходили… госпожа Дорми тем вечером кричала, что этих чудовищ в доме не будет. Чудовищ, представляешь? Ха. Милли, конечно, плакала и пыталась… как она там воздействовала на родителей? Может, и истериками, но скорее — вечным «Я заболею и умру», «Ах, мне больно, у меня темнеет в глазах» и так далее… Вряд ли это к чему-то привело — родители запоздало решили воспитывать дочку. А ночью поместье сгорело.
— Сгорело, — повторил я и сам удивился — ух ты, как спокойно-то вышло.
— Сгорело, — повторила Арделл, заглянула в невинные голубые глаза Аннабет и потрогала куклу за нос. Странно она смотрелась — с кнутом на боку, в клетчатой рубахе и с куклой на коленях. — Теперь уж и не узнать — как это случилось. Разве что дать маленькой Милли «Истину на ладони». Я-то уверена… знаешь, Фаррейны были очень милы с Милли, когда она у них гостила. Подарки ей дарили, умилялись её манерам — добрые дядюшка и тётушка. Так что она вполне могла решить, что у них ей будет лучше.
— Девять лет, — монотонно сказал я, рассматривая ладонь со следами укусов. — Дар Ветра. Не Огня.
«Ути-пути, девятилетняя невинность, — хмыкнул внутренний голос. — И сколько там Дара Ветра надо, чтобы раздуть пламя в камине как следует? Чтобы искры попали на ковёр, а там уж…»
Интересно, много в сонном поместье было слуг, которые не успели выскочить?
— А откуда взялись тхиоры? Как она их сюда-то пронесла? Из всего, что я слышал про этот пожар — припоминаю, что при девочке была только кук…
Арделл бесцеремонно уложила куклу на колено и задрала пышный кружевной подол — заголила деревянный животик, не скрытый игрушечными панталонами. Покрутила так и этак и открыла небольшую крышку у Аннабет в животе.
Полость внутри — шкатулка, ну конечно. Куколка с секретом. Знатные дамы, бывает, секретные документы в таких игрушках прячут — или драгоценности. А детишки таскают в кукольных животах свои детские сокровища.
Или двух кровожадных тварей.
Места вполне хватает: полость немаленькая, а тхиоры были тогда детёнышами… Здесь она живо их выпустила. Поселила в саду, где они благополучно передушили фазанов. Молоком прикармливала. Может, специально выбрала эту комнату — раз уж Фаррейны ей ни в чём не отказывали…
— И… что дальше? Я в том смысле — как она могла их натренировать настолько… настолько. То есть, конечно, она могла взять пример… вот чёрт.
Ну да, ну да, милые, приветливые соседи, отличная псарня, Милли постоянно заходит в гости, а добродушный господин Рыжие Бакенбарды вечно учит своих псов травить добычу.
— Насчёт песни ей нечаянно подсказал сам разводчик. Ему это казалось дико забавным, можешь себе представить. Что их легко научить любому сигналу.
Я оценил перспективы милых пушистиков и поперхнулся.
— Он что же, собирался их для убийств использовать?!
— Не-а. Но тут нам скорее повезло. Просто он идиот, — Арделл огляделась по сторонам, выглянула в коридор и отдала пару тихих распоряжений. Потом опять принялась расхаживать по комнате. — В общем, Милли тренировала тхиоров на кровь. Кто там знает, с какой целью. И почему выбрала именно эту песенку. Пропитание они большей частью добывали себе сами — ты же видишь, округа опустела. Но всегда возвращались к хозяйке. И она их прикармливала.
— А Фаррейны…
— А Фаррейны боялись её тронуть, — Арделл вдруг ухмыльнулась. — Насчёт Нэйша мы с тобой, конечно, еще поговорим — боги, как ты вообще до такого додумался?! — но кое-чего вы с ним добились. Когда я прибыла — хозяева были настолько не в себе, что и не подумали запираться. Я просто начала сыпать догадками, доказательств у меня не было… а они, видно, решили, что я и так всё знаю, и начали подтверждать. В общем, прошло какое-то время, пока они поняли, что бедная сиротка — не такая уж и бедная. Сначала жалели и исполняли все её капризы… а недавно вот прозревать начали.
— То же, что и с родителями, значит.
— Только дядя и тётя не знали про тхиоров. Родители Милли им сообщить про зверей не успели, а сами они до последнего не связывали нападение с девочкой. А так — то же самое. Любые игрушки, любые поездки, какие угодно праздники, при попытках воспитывать — «Ой, кажется, я сейчас умру», воспоминания про маму-папу, хватание за сердце. На редкость быстро сообразила, что для хозяев важнее всего — что о них подумают в округе. Все эти прогулки по окрестностям, походы к соседям с дрожащими от голода губами… ей, конечно, пытались запретить, но тогда она просто начала напоказ терять сознание во время визитов гостей. Пытались приставить гувернантку — с той было то же самое — «Ой, она делает мне больно». Что стало с гувернанткой — господа Фаррейны пока что помалкивают, но хозяйка обмолвилась, что у них «был Инцидент» — можно представить, что гувернантка не зря уволилась так поспешно. Так что они просто оставили Милли в покое — так им было… проще. Дети, конечно, рассмотрели натуру кузины куда раньше. Но проклятые нормы приличия и тут сыграли злую шутку — не могли же они явно выступить против младшей, да ещё и сироты…
Можно было бы, конечно, гнусно похихикать над ситуацией — господа аристократы не сладили с девчонкой, потому как ее поведение не влезает в их своды правил и законов…
Только вот что-то мне невесело.
— Зачем ей это всё вообще? Это всё… её притворство, такое вот поведение… тхиоры. Что ей вообще было нужно? Игрушки? Сладости? Внимание?
— Чтобы мир вращался вокруг неё, — тихо сказала Арделл, останавливаясь, — и всего-то.
В дверь поскреблись. На этот раз варгиня вернулась из коридора с корзиночкой в кружавчиках. Внутрь корзинки Гриз бережно пристроила сопящих тхиоров.
— И что теперь? — спросил я, когда начальство прикрыло корзинку кружевом.
— Мы с Мел займёмся их дрессировкой. Попытаемся исправить что можно, может, получится убрать привязку к этой песенке и стремление бросаться на людей… Вот только я опасаюсь, что совсем агрессию убрать не удастся — она у них в крови.
Появилась и исчезла тонкая морщинка между бровей. Полыхнули зеленью глаза.
— Может, мы сможем внушить им уважение и понимание дисциплины. Но вряд ли их когда-нибудь придется выпустить на свободу. Как и остальных — они не видели крови, так что Мел постарается … Однако дать свободу такому хищнику — рано или поздно обречь округу на вымирание.
Мы помолчали, глядя на корзиночку от рукоделия — благопристойную, как всё в этом доме. Накрытую тканью с кружавчиками.
Арделл, конечно, понимала, что мое «теперь» имело к тхиорам такое же отношение, как Рихард Нэйш — к милосердию.
— Милли… мне всё-таки кажется, что это не потому, что её избаловали родители. Это какое-то искажение человеческой природы. Она не чувствует сострадания. Ей интересно смотреть, как умирают живые существа. Она неспособна поставить себя на место другого, и жизнь остальных для неё ничего не значит. При этом крайне хитрая, знает, на что надавить, чтобы добиться желаемого, а свои желания для неё — всё… В любом случае, я не знаю, можно ли это излечить. За ней, конечно, нужен серьезный присмотр. Может, какое-то лечение, особенное воспитание… Развитие Дара на минимум и только в мирных целях — ты же понимаешь, Лайл…
Понимаю. То есть, конечно, мне приходится прилагать малость усилий, чтобы вообразить, что в теле девятилетнего ангелочка поселилась хитрая, злобная тварь. Что она готова убивать дальше. Что чуть не убила меня.
— Вообще-то, я как раз обдумывала — как заставить её пойти в открытую, — добавила Ардедл. — Так что тут ты на ура справился, разве что поторопился. Кстати, а что ты ей такого сказал, что она решила спеть?
Махнул рукой, скроил многозначительную мину.
А ведь я почти ей подсказал ответ. Пару бы секунд — и ляпнул это своё «Они тебя защищали», я же почти дал ей версию, за которую можно было держаться… Просто она запаниковала. Убийца — конечно, но ведь и детскую наивность никто не отменял.
Представилось вдруг — девочка размазывает слёзки по щекам над моей беспомощной тушкой. А на губах — легким отблеском — торжествующая улыбочка.
— У нас вообще, — голос выходил сиплым, — есть шанс, что милая бабуля нам поверит и прислушается к твоим советам?
— Примерно один из ста, — отозвалась Арделл. — Но придётся за него как следует ухватиться. Видишь ли, старшая дочь обмолвилась… в последнее время Милли повторяла, что очень хочет к бабушке.
* * *
Разбирательство вышло громким и предсказуемым. Милли пошмыгивала носом и блистала в ореоле тихой святости — один в один маленькая Целительница, как ее иногда в детских книжках малюют. Гризельда Арделл сыпала аргументами, фактами, именами свидетелей и прочими маловажными вещами. Время от времени потыкивала пальцем наглядное пособие.
В смысле, меня. От меня многого не требовалось — выглядеть укушенным да жалким, с обеими ролями я справлялся. Вовсю демонстрировал укусы да невинность и сокрушенность физиономии. Даже не скрежетал зубами, когда Милли поглядывала со страхом и лепетала, опустив глазки, что дядя ее напугал и сделал больно. И она просто решила спеть ему песенку. А почему на него прыгнули зверьки — она не знает. Зверьков купили папа и мама. Она никому не сказала — думала, все будут сердиться. Ей было страшно.
И всё это — с забитым видом, губки дрожат, тонкие пальчики теребят подол сиреневого пышного платьица, и прерывистые вздохи — раз-два-три, в такт дрожи плеч.
Стоило Гриз спросить, как вышло так, что на Мариэль тхиоры тоже кинулись, как Милли раздрожалась заново, прошептала, что не помнит, совсем не помнит, было так страшно… И залилась слезами.
— Мариэль, конечно, припомнит песню, — сказала Арделл, и этим вызвала у притворщицы нервное «ик». — Или мы можем сделать проще. Я разбужу тхиоров. Кто-нибудь знает балладу про Синейру и Эмменейриха? Гроски, вот ты её споёшь. И мы посмотрим — что заставляет зверей атаковать.
Было бы просто отлично, если бы госпожа Йорберта Дорми прислушивалась хоть к чему-нибудь, помимо всхлипов очаровательной внученьки. Но она не сделала нам такого одолжения — так что всё упёрлось в «Это вы подстроили!», «Да что вы тут городите!» «Я была о вас лучшего мнения!» Милли отослали в ее комнату, дабы не расстраивать нашими физиономиями злоумышленников. А заказчица принялась исторгать из бульдожьих челюстей громы и молнии, и все на наши незадачливые головы: да как мы могли подумать такое о ребёнке, да кто вообще просил Арделл шастать по несчастному, сгоревшему поместью, «А этого вообще стоит судить — за то, что он испугал девочку!»
— Ну, прощенья прошу, — открыл я тут рот. — Может, она и впрямь испугалась, пока они отгрызали от меня по кусочку. Только проявила это как-то странно — я имею в виду песенку.
Госпожа Йорберта уничижила меня взглядом с высоты стула и от широты своих объёмов.
— Словам такого, как вы доверять не приходится.
— Справедливо. Но ведь на это и существует «Истина на ладони». Мы можем неплохо подкрепить свой рассказ — если повторим его под зельем правды.
Всё равно что говорить с бочкой. Завёрнутой в богатую ткань здоровенной бочкой, в которой бродит сусло — она будет негодующе булькать в ответ на любые твои потуги.
Меня обвинили в грехах, которые я сам в себе пока не мог обнаружить (было как-то даже лестно). Арделл заявили, что она мошенница, всё просчитала, но уж теперь-то её выведут на чистую воду. Фаррейнам сообщили, что они не справились с такой малостью, как присмотреть за ребёнком.
Семейная пара Фаррейнов во время экзекуции тихо костенела от ужаса в попытках не потерять себя в глазах света и любимой родственницы. У муженька страх перед тёщей и мнением окружающих пересилил, так что он уже к исходу пятнадцатой минуты начал робко вставлять фразочки, что нет, девочка-то на самом деле очень хорошая… разумеется, они справились… они приложат больше стараний, ведь пригреть маленькую сиротку их долг… У жены оказалось мозгов побольше — а может, она припомнила изорванное лицо своей средней дочери на подушке.
— Я понимаю, что девочка пережила страшное горе… Но, возможно, моя покойная сестра действительно позволяла ей слишком многое. Теперь, когда этих… ужасных созданий больше не будет, я уверена, нам легче будет найти общий язык, и…
Госпожа Йорберта цыкнула на дочь и обозначила, что нет уж, второго шанса не будет, как она вообще могла доверить милую кровиночку этой семейке?!
— И я с самого начала знала, что с вами не может не кончиться подобным образом, — тут от грозного взгляда перепало уже зятьку. — Документы готовы, и я сегодня, слышите, сейчас же забираю Милли из этого дома!
Последней косточкой в горле стал денежный вопрос. Фаррейн припомнил визит Нэйша. Йорберта долго распространялась на тему нашего вопиющего непрофессионализма и обозвала меня уголовником (справки, что ли, наводила?). Госпожа Фаррейн добавила мои подозрительные шмыгания по коридорам и и разбитый лоб сыночка (хотя непонятно — тут я-то при чём). Арделл поставили в вину резкий тон и неподобающий вид.
Гриз вряд ли могла что-то ответить: она сражалась с тхиорами, которые пробудились и, как самые догадливые, решили свалить из этого бардака.
— То что вам причитается — получите у управляющего, — и слуги проследят за тем, чтобы вы покинули поместье немедленно! — величественно донесла наконец Йоберта Дорми. — И не пытайтесь испугать нас этими тварями. Я была о вас лучшего мнения, Арделл — и подумать только, когда-то я доверяла вашим суждениям!
— Может быть, вы захотите вспомнить мои суждения, — сквозь зубы отозвалась Арделл, запихивая строптивых тхиоров поглубже в корзинку. — Очень вас прошу — сделайте это… хотя бы когда знаки станут очевидными и вы встревожитесь всерьёз.
Из ворот поместья мы вышли ровно через полчасика — за это время нам успели выплатить тридцать золотниц и вывернуть на нас попутно ещё с тридцать ушатов навоза яприля. С учётом всего этого и всяких небольших околичностей — вроде кровожадных мелких зверюг или кровожадных мелких девочек — это шествие весьма походило на позорное отступление.
Арделл шла молчаливая и хмурая, баюкая корзиночку, в которой выводили носами трели самые страшные хищники Кайетты. После людей, конечно.
Я волокся чуть позади и пытался подобрать темы.
Грызун внутри гаденько нашептывал, что силы надо бы поберечь. А то нас ведь с ним тут ждёт цунами начальствующего гнева, и непременно требуется выплыть. «Ты, кажется, хотел реабилитироваться после визита Тербенно? — напевала крыса. — Вот так шутка, а. Да уж, восстановил доверие».
Было на удивление наплевать — и на заказ Гильдии тоже. Будто геральдионы невзначай прокусили на ладони какую-то важную жилу — и вот в кровь тонким, непрекращающимся ручейком льётся холод с Печати.
Я было полагал, что мы сейчас — напрямик к реке, где нас поджидает неизменный «поплавок». Но Арделл двинула по дороге в прямо противоположном направлении. С такой стремительностью и решительностью, будто спешила на долгожданное свидание.
Забыла она обо мне, что ли? Порысил следом, приотстал, оглянулся через плечо. Может, лучше было бы вернуться в «Ковчежец» и не портить начальству планы, и вообще, какое-то время не напоминать оному начальству, что в мире есть я.
Но Арделл обернулась и нетерпеливо махнула рукой вперёд, туда, где маячил перекрёсток дорог.
— Давай, пошли.
— А ку…
— В местный кабак. Это же там кабак? — и вытянула шею в сторону придорожной забегаловки. — Или харчевня, трактир, закусочная… Ладно, всё равно. Когда я прочёсывала окрестности, отсюда на всю округу несло сырными лепешками. Тебе нравятся лепешки?
Уж во всяком случае, они мне нравятся гораздо больше, чем такая внезапная непредсказуемость.
— Я угощаю, — добавила Арделл, мистическим образом долетая до забегаловки и толкая дверь.
Сыр, специи, сдобное, поджаристое тесто — один раз вдохнул с порога, и можно топиться в слюне. С утра ведь ничего не перехватил. Немноголюдно и чисто, крахмальные скатерти — в придорожном-то трактире! Цветы на каждом столике. Хозяева — опрятненькая пара в годах, с умильными физиономиями. «У нас сегодня оладушки, вы не желаете? С чудным сиропом, и есть прекрасные сливки, и мёд тоже», — «А сыр у нас самодельный, лепёшки берите сразу с добавкой, и пиво тоже своё».
Арделл непринуждённо болтала с хозяйкой, соглашалась на оладушки и хвалила занавесочки. Вежливо улыбнулась в ответ на вопрос о сопящей корзине — мол, неужели в корзине котятки?
— Что-то вроде этого, — варгиня глянула на мою искусанную и хмурую личность и добавила: — Но мы их стараемся не будить, а то они, понимаете… бывают очень нервными.
Я перестал сидеть как прибитый где-то через четверть часа, когда передо мной сгрузили тарелку с лепешками, блюдечко с оливками и глиняную кружку со свежайшим пивом. Моргнул и поднял глаза на Арделл, которая сосредоточенно расправлялась со второй оладьей. Запивая ее молоком.
— Шево фмотришь, — отозвалась варгиня с набитым ртом, — варгам нужно быть осторожнее со спиртным — чревато потерей контроля. У них тут мёд чудесный, хочешь — потом сам оладушек закажи.
Я молча пялился то на кружку, то на начальство, пытаясь понять, как соотносится одно с другим.
— Обычно я не поощряю, но тебе после такого… думаю, не повредит. И с тебя подробный рассказ — как ты ухитрился так переполошить Фаррейнов. Вызвать Рихарда, чтобы довести аристократов, надо же, — она фыркнула в кружку. — То, что творилось с Фаррейнами — мне понятно. Но как ты его-то на это уломал?!
— Он просто не устоял перед страстной мольбой моего взгляда, — вяло сказал я в пиво.
Арделл скроила недоверчивую мину, вгрызаясь в оладушку.
— Да, и ещё я сказал ему, что ты будешь в бешенстве. Возможно, устроишь мне прилюдное бичевание перед вольерами. Отправишь грузить навоз яприля чайной ложкой. Или скормишь этим проклятым гарпиям — они этого так и ждут.
Начальство остановилось в полуукусе. Посмотрело на оладушку как на давнюю знакомую и вернуло её на тарелку.
— В общем, я даже и не знаю, что бы я предпочёл, — продолжил я, делая одолжение крысиному инстинкту (тот шипел «Давай, кайся и уничижайся!»). — Я держусь того мнения, что из меня ещё может выйти приличный дерьмоносец. Как законник, даже как бывший, вряд ли на что гожусь. Если уж меня обвела вокруг пальца такая мелочь с косичками.
Нэйш — явственно привыкший считать всех вокруг сволочами — высказался почти напрямую, потому что с самого начала всё было очевидным, и кем надо было быть, чтобы не понять сразу…
Мы молчали довольно долго. Я вливал в себя пиво — на редкость безвкусное, и пытался найти утешение в лепешках с сыром. Арделл задумчиво попивала молоко и заговорила, когда справилась с четвёртой оладьей:
— Сколько лет твоей дочери? Извини, что напрямик спрашиваю. Аманда вечно шутит, что у меня проблемы… с обходными путями.
— Это настолько видно?
— Это видно, — Арделл чуть-чуть улыбнулась последней оладушке и подняла от неё глаза. — А ещё я наводила справки у Тербенно — он сказал, что у тебя жена и дочь.
— Были жена и дочь, — поправил машинально, увидел выражение лица Гриз, понял, что ляпнул. — Не в том смысле… чёрт. Они живы, в смысле, надеюсь, живы. И Дебби сейчас семнадцатый год.
— Ты их не видел, — тихо сказала варгиня. Прозвучало не обвиняюще. Коротко, просто. Грустно.
Но грызун внутри всё равно с энтузиазмом вцепился в то место, где должна была быть совесть. Как пальцы — в кружку.
— Когда нас всех повязали — Дебби не было пяти. Приближалось время её Посвящения, а я как раз загремел на Рифы, представляешь. Потом, когда выбрался оттуда… сначала тянулся суд, мы с моим дружком обстряпывали всё согласно букве закона, чтобы меня освободили. И я всё говорил себе — если выгорит, дам им знать. Ну и… да, выгорело, как следует.
Дом был весь в подпалинах, и двор тоже, и вишни в маленьком садике, и я ещё думал — постоять понаблюдать… потом представил, что с Дебби что-то… и оказался внутри, не понял даже, как калитку открыл.
— Самый роскошный подарок, который я только теще устраивал на день рождения — я и забыл, что за день. В общем, я не скажу, что ее переполнила бескрайняя радость при виде меня.
Я даже не могу сказать, что ее эта самая радость когда-либо переполняла при виде меня — после того, как я сподобился стать её зятем.
— Сказала она… кучу всего наговорила, нужного не так много, правда. Что моя бывшая жена вышла замуж — на развод со мной она подала ещё во время суда. Что они уехали. Что девочке нужен нормальный отец. Что Дебби меня не помнит и счастлива.
И что она не даст мне их новый адрес и уже почти готова кричать, что ее убивают, потому что я, трижды уголовник и, возможно, рецидивист, ясное дело, не перед чем не остановлюсь.
— Я, конечно, всё равно думал найти их. Или хоть написать. Знаешь, потом, как всё малость наладится.
Вот только уплачу по счетам старику Жейлору — и сразу же возьму и напишу, твердил я себе. Хотя нет, сперва надо бы скопить деньжат, приобрести хотя бы видимость добропорядочности — иначе меня к Дебби просто не подпустят.
— Только вот всё налаживалось как-то не особенно. В общем, если ты говорила с Тербенно — ты в курсе, по каким я наклонным катился. Иногда выдавались спокойные годы, конечно. Я было почти решил пару раз… и тут выяснилось, что и тёща переехала. Через вир. Концы в воду…
Чушь, конечно, триста раз можно найти, если как следует взяться, только вот своей выросшей дочке я скажу через двенадцать лет — что?!
— Я могла бы их разыскать.
Жирное тесто лепешки смялось под пальцами. Арделл тихонько вращала кружку и любовалась чем-то в молоке.
— Узнать, что с ними и где они. У меня есть кое-какие связи, так что, я думаю, это не будет так уж сложно.
— Зачем?
Когда я пропихивал этот вопрос сквозь сыр — я имел в виду: для чего ей-то в это лезть. Арделл услышала другое.
— Чтобы тебе было поспокойнее. Или чтобы ты смог посмотреть на дочку. Может, поговорить с ней. В конце концов, ты теперь работаешь в королевском питомнике, официально, так что тебе нечего стыдиться.
Ага, я могу к ним прийти с высоко поднятой головой, радостно посмотреть в глаза дочке и заявить: эй, я теперь работаю в питомнике, который должен превратить в труху!
Выплеснул остатки пива в рот, от души закашлялся — ну и горечи они туда напихали… Выкашлял кое-как:
— Не… надо… не сейчас. Понимаешь, я… у вас еще недолго, да и прибыл не из лучшей в мире компании. Так что хвастаться точно нечем.
— Тогда пообещай, что займёшься этим сам. Скажем, когда проработаешь в «Ковчежце» год. Хорошо? Проработаешь год — и постараешься отыскать дочь, с моей помощью или без неё. Договорились?
— Боженьки — ты полагаешь, что я протяну у вас год, и меня не добьют гарпии, Нэйш или веселье Лортена?!
Серые с зеленью глаза смотрели тепло и серьёзно, спрашивали — ну, договорились? И я кивнул — конечно, договорились.
Вот только через год меня точно не будет в питомнике. Есть же Гильдия. И задания, от которых не открутиться.
В животе поднималось очень нехорошее чувство, которое нужно было срочно задавить бодрым тоном.
— Стало быть, ты раздумала меня отдавать гарпиям?
Арделл лихо запихнула в себя последнюю оладью.
— М-м-м-м… что ж мне, зверушек травить. Несварение у них от такой пищи. Всё, у меня ещё тысяча дел, — подскочила из-за стола. — Идёшь?
— Да я бы как-то… — развел руками — вот, мол, и к лепёшкам-то почти не притронулся. — Ничего, если я ещё посижу и поразмышляю над местными шедеврами кухни?
Арделл фыркнула — как себе хочешь. Подхватила с пола корзинку с тхиорами. И затормозила у стола.
— А, да, Гроски. Пять нарядов по ночным дежурствам. За Нэйша и невыполнение приказа. График потом отдам.
После чего оплатила обед и усвистела, оставив меня размышлять.
Я и впрямь сидел и размышлял — когда фигура варгини показалась уже во дворе. Наблюдал из-за пахнущих свежестью кружевных занавесочек, как она удаляется по дороге — клетчатая рубаха, подвернутые рукава, волосы собраны в строгий пучок на затылке, кнут и сапоги…
Как там нойя говорила? Лучшая из всех людей? Очень добрый человек? Всегда полагает, что нужно давать другим шанс?
У нас, кажется, проблема, Гроски. Сколько ты за годы предавал вполне себе неплохих людей? С ними всегда сложнее, а, Гроски? Каждый — этакая проблемочка и проблемишка на пути, после каждого раза серый друг внутри виновато покусывает — не понять, за какой орган.
Только вот Арделл — случай особый, из тех людей, какие тебе, Гроски, так удивительно редко встречались… кто там знает, может, таких ты и вовсе не видел. Из проблем проблема.
«А ты же всё равно её предашь, — нашёптывал грызун внутри, — сделаешь, что нужно и в нужный момент. Сорвёшь сделку. Придушишь животинку. Развалишь питомник по косточкам — если вдруг именно это поможет выполнить заказ и вернуть в бляху. А если вдруг нужно будет придушить саму Арделл — ты что, поставишь свою жизнь вместо её? Ты — из «чисторучек», Гроски. Ну, кого ты обмануть-то хочешь?! Времечко-то всё равно придет».
Ага, — кивнул я, отправляя в рот оливку. Времечко всё равно придет. И я сорву задание, на которое укажет Гильдия. Наверное, предам Гриз Арделл. Может, обману…
…и сделаю всё возможное, чтобы она не пострадала.