СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Приказ командования группы армий «Центр» № 2250 от 10 ноября 1941 года на продолжение операций на московском направлении / оперативный отдел.
'… Начиная с 14 ноября 1941 года:
1) 2-ой армии продолжить выполнение прежней задачи: овладеть общей линией Курск, Малоархангельск и к северу от нее продвинуть без замедления свои моточасти в направлении Воронеж.
2) 2-ая танковая армия наносит удар через р. Оку в направлении между Рязанью и районом Каширы. Поскольку еще позволяют условиях дорог, необходимо выбросить вперед особо подвижные, хорошо снабженные достаточным количеством горючего, подразделения для систематического разрыва линий железных дорог и для внезапного захвата переправ через р. Оку.
3) 4-ая армия ведет наступление на Клин. В дальнейшем намечается продвижение 4-ой и 3-ей танковых групп, усиленных пехотой, в направлении на Ярославль, Рыбинск.
4) 9-ая армия очищает от противника района Калинина. После этого, как приказано, должна отбросить части противника на участке р. Лама и захватить переправы на западном берегу Волжского водохранилища'.
14 ноября 1941 г.
23 часа 15 минут.
Москва, Кремль.
Невысокий плотный мужчина с побитым оспинами лицом неподвижно стоял у настенной карты и, не отрываясь, смотрел на тянувшиеся с запада на восток огромные черные клинья. Враг уже был у самой столицы. Оставалось каких-то полсотни километров, один — полтора дневных перехода для моторизованных соединений.
— Хм… — скрипнул зубами Сталин, взглядом снова и снова возвращавшийся к самой большой точке на карте. Судорога исказила лицо, на мгновение выдав поселившийся в его душе жуткий ужас. Ведь, на его глазах рушилось его то, чему он посвятил всю свою жизнь. Жуткое ощущение, рождавшее внутри него глубочайшее отчаяние. — Шегеци[1]…
Тяжело вздохнув, скользнул взглядом вправо. С восточной оконечности карты уже на запад тянулись другие стрелы, ярко-красного цвета. Их целью тоже была столица, которая не собиралась сдаваться и отчаянно ждала подкреплений.
— Товарищ Жюков, ви хорошо подумали? — в минуты волнения его акцент звучал особенно жестко. — Переброска дальневосточных частей уже закончена, что позволило сформировать три полностью укомплектованные армии — две общевойсковые и одну танковую. Мы готовы начать контрнаступление уже завтра, а вы предлагаете ждать еще целых две недели?
В голосе слышалось обвинение, но человек, к которому оно было адресовано, даже глазом не моргнул. Генерал смотрел уверенно, не отводя взгляда. Чувствовалось, Жуков был готов отстаивать свое мнение до самого конца.
— Ви же понимаете, что каждый день промедления стоит нам огромных потерь⁈ — продолжал Сталин, делая шаг в сторону генерала. — Людских потерь…
Сделал еще один шаг. Оказавшись у стола, оперся на столешницу и пристально посмотрел на Жукова.
— Они солдаты, товарищ Сталин. И у них есть приказ: ни шагу назад, — твердо произнес генерал, не без труда выдерживая пронизывающий взгляд всемогущего хозяина кабинета. — Контрнаступление должно состояться ни днем раньше и ни днем позже, в чем и состоит неумолимая логика войны. Начнем раньше — враг не будет измотан и сохранит свежие резервы, начнем позже — он успеет подготовиться и предпринять предупреждающие меры.
Сталин, держа в руке уже давно потухшую трубку, кивнул. К сожалению, все обстояло именно так. И как бы ему не хотелось отдать приказ о мощном ударе по врагу, сейчас он не мог этого сделать. Такова логика войны.
— Они смогут удержать немцев? Резервный фронт, прикрывающий направление на Москву, едва стоит. В частях и соединениях осталось менее половины численного состава, выбиты почти вся артиллерия и танки. Если не удержат, то случится катастрофа…
Жуков вновь почти не раздумывал:
— Удержат, товарищ Сталин. Будут грызть землю зубами, но удержат. И враг должен это почувствовать, увидеть собственными глазами. Должен поверить, что еще один полк, еще один батальон, еще одна рота и Красная Армия побежит. Только тогда в бой будет брошено все, что есть под рукой, — и после всего еще раз с убежденностью добавил. — Обязательно удержат…
Верховный, внимательно смотря на генерала, снова кивнул, давая понять, что полностью согласен с его словами. Советским рядовым бойцам и командирам придется еще немного подождать до того момента, как немцы окончательно втянуться в сражение.
Гвен резко вскинул голову и настороженно огляделся по сторонам.
— Хм, тихо…
Что-то его потревожило, хотя вокруг все было спокойно.
Ночной мороз сковал деревья, ни одна ветка не шевелилась. Тихо потрескивали ветки в костре, отблески которого причудливо блестели в снегу.
— Хм…
От товарищей тоже не раздавалось ни звука. Спали без задних ног, с головой зарывшись в лапник. Даже часовой клевал носом. Наклонился над самым костром, того и гляди в угли свалится.
Все равно что-то было не так. Гвен, стараясь никого не потревожить, сполз с лапника и подошел к дереву. Прислонился, коснувшись ладонями к узловатой коре. Великий Лес все знает, главное знать, как спросить.
Закрыв глаза, друид расслабился. Почти сразу же почувствовал волну тепла, привычно окутавшую его тело. После пришло особое чувство сопричастности к чем-то очень большому и необъятному. Великий Лес откликнулся.
— Есть! — вдруг понял он, что его так беспокоило. — Идут…
Гвен дернулся к остальным, чтобы предупредить. Однако разведчики уже были на ногах.
— Что случилось? — подошедший командир группы, плотный невысокий парень в маскхалате, встревожено косился в темноту. Способности Гвена видеть и чувствовать то, что не могли другие, он уже давно оценил. Поэтому сразу же поднял группу. — Немцы?
Парень мотнул головой. Этих он бы стразу почувствовал. Они здесь совсем чужие, что ощущается очень явно. Здесь, похоже, местные.
— Девять человек, кажется… Нет, десять человек. Все мужчины, крупные, тяжелые. Идут быстро, почти не стоят. Значит, хорошо знают эти места…
Быстро описывал Гвен то, что почувствовал. Лицо у разведчика при этом вытягивалось все больше и больше. Он уже и не скрывал, что удивлен. Как обо всем этом можно узнать? Темень же, хоть глаза выколи! Тут в десяти шагах ничего не видно, а он такое говорит.
— Запах… Двое курили недавно, — продолжал друид описывать приближавшихся людей. — Еще чем-то пахнет… едким. Смазка! У них оружие!
Окружившие Гвена, разведчики тут же помрачнели. Если до этого момента и была надежда, что в лесу могли бродить местные жители, то сейчас все изменилось. Ночью и с оружием могли быть лишь военные.
— Понятно. Отряд, к бою! — тут же махнул рукой командир. — Гвен, откуда идут? Окружают, значит. Черт… Занять круговую оборону!
Сам присел на колено, выбрав ствол здоровенного дуба в качестве укрытия. Чуть дальше занял позицию пулеметчик, выставив ствол дягтеря в сторону неприятеля. С тыла их прикрывали оставшиеся двое разведчиков.
— Командир, я же говорю, что это свои, — Гвен присел рядом с разведчиком. — Там точно немцев нет.
И тут словно в подтверждении его слов откуда-то из темноты прилете громкий окрик:
— Эй, тама, замерли! Замерли, я сказал, а то гранату кину! А таперича оружие в сторону кинули! Ну⁈ Хенде хох, немчура!
— Свои, боец! — облегченно отозвался разведчик, осторожно выглядывая из-за дерева. — Смотри не стрельни там.
Из темноты появилось несколько силуэтов с винтовками в руках.
— Может и свои, а может и чужие, — буркнул первый голос, принадлежавший, как оказалось, немолодому бородачу. На встречу к разведчикам медленно шел незнакомец в тулупе, настороженно посматривающий по сторонам. — Кто такие?
Командир разведчиков тоже сделал несколько шагов навстречу, не спеша представляться. Слишком непростая сложилась ситуация. А если это переодетые враги? У немцев сейчас полно всякого отребья, которое мастерски выдавало себя за партизан и советских разведчиков. Может не говорить, кто они такие?
Напряженную дуэль взглядом между двумя мужчинами прервал Гвен, вышедший из-за спины разведчика.
— Командир, это точно не враги. Сильно пахнут потом и махоркой. От оружейной смазки тоже особый запах. Немецкая пахнет совсем по другому, — быстро заговорил друид, кивая на угрюмого бородача напротив. — А еще вот те двое на русском языке переговариваются, — друид показал в сторону развесистой ели, топавшей в снегу едва ли не по самую макушку. — Говорят, если мы немцы, то нужно прямо здесь нас кончать…
Бородач удивленно крякнул. Быстро развернулся в сторону своих и кому-то там показал кулак. Мол, языки прикусите, а то слышно на весь лес.
Разведчик выдохнул, убирая руку с автомата. Значит, точно свои.
— Сержант Карпов. Алексей, — сделал шаг к бородачу. — 324-й стрелковый полк. Ведем разведку переднего края немцев. А вы кто, братцы?
Угрюмо сверкнув глазами, Борода что-то прогудел в полголоса. Мол, посмотрим еще, что вы за разведчики.
— Кхе, кхе. Василь Георгиевич? — после крикнул в сторону. Похоже, звал главного. — Энти гутарят, что нашинкие. 324-й стрелковый полк.
Раздался скрип снега. Из темноты появился невысокий мужчина в ватных штанах и белом полушубке, перетянутом ремнями портупеи. На вороте сверкнули три красных квадратика, что соответствовало званию ротного политрука.
— Здравствуйте, товарищи, — политрук смотрел уверенно, спокойно. — 324-й полк, говорите? Как там полковник ваш, Михаил Дмитриевич оклемался от ранения?
Улыбнувшийся было, разведчик нахмурился. Никакого Михаила Дмитриевича он и знать не знал. Командира полка у них звали Геннадий Петрович Мелехов. А это означало, что…
— Но-но! Отставить, оружие! — рявкнул политрук, видя, как все тут же напряглись. Он убрал руку от кобуры и вытянул ее вперед. — Проверка это! Вдруг, вы немчура. Те бы точно начали кружева плести. Мол, знаем такого полковника… Давайте, знакомиться, товарищи. Василий Георгиевич Клочков, политрук 1075-го полка. Далеко, смотрю, вы забрались…
После перевел взгляд на Гвена.
— А ты, боец, шустрый. В разведке такие на вес золота. Всех моих людей, наверное, заметил?
Гвен кивнул. А чего скрывать правду. Ему таить нечего.
— Всех. Еще когда подходили, почувствовал. Не сложно было. У каждого свой особый шаг, свое дыхание и говор.
К костру начали подходить остальные.
— Вот ты, — друид показал на массивного, смахивающего на медведя, бойца, что вышел из темноты с пулеметом наперевес. — Когда идешь, сильно на правую ногу припадаешь, оттого и шумишь. Ногу, скорее всего, подвернул или поранил.
При этих словах пулеметчик перенес тяжесть с одной ноги на другую, скрипнув при этом зубами. И правда, ему больно было на правую ногу наступать. Всю дорогу мучился. Думал уже, что не дойдет до места, свалится прямо в снег.
— А ты слишком много куришь, оттого твои дыхание и подводит тебя, — Гвен уже стоял возле другого бойца, то и дело хрипло перхавшего в кулак. — В морозную ночь очень далеко слышно твое дыхание.
Со своей стороны удивленно хмыкнул бородач. Впечатлился, похоже, такому.
— Вижу, умен больно. А про меня что скажешь? — с вызовом посмотрел на Гвена. Руки сложил на груди, одну ногу вперед выставил. Гадай, мол. — Ну?
— А чего тут гадать-то? — усмехнулся друид, сразу же приметив особую сноровку бородача. — Видно, что из лесовиков ты. По лесу правильно ходишь. Ногу по-особому в снег ставишь, дышишь правильно, оттого и не устаешь в дороге. Еще скажу, что охотник хороший. Глаз у тебя хороший, белку прямо в глаз бьешь, звериные следы читаешь, как раскрытую книгу. Так ведь?
Бородач и не думал скрывать своего удивления. Глаза выпучил, ни одного слова не мог из себя выдавить. Не понимал, откуда про него все это знал совершенно незнакомый ему человек. Они же раньше, вообще, не виделись.
— Хорошо он уел тебя, Петрович. Все, как есть, рассказал. Ни в чем не ошибся, — смеясь, политрук хлопнул бородатого бойца по плечу. — Я, сержант, вот что предлагаю. Давайте, дойдем до нашего НП, где разведданными поделимся.
После недолгого колебания сержант Карпов кивнул. Предложение было в самый кон. Они бы не только узнали, что соседям известно, но и сообщили о своем полку командованию.
Утро Гвен встретил на позициях чужого полка, хлебая из глубокой миски наваристую похлебку. Рядом расположился его новый товарищ — тот самый вчерашний бородатый боец.
— Хороший ты следопыт, Гвен-ка. Только темный какой-то, будто из лесной берлоги вылез, — бордач со вздохом отложив опустевшую миску, основательно облизал ложку и, обернув ее в чистую тряпицу, спрятал за голенище сапога. После, хитро улыбнувшись, повернулся к друиду. — Про какой-то великий лес талдычишь, про живые деревья, про душу растений. Суеверия все это, Гвен-ка! Са м Ильич говорил, что Бога и души нет! Знаешь поди товарища Ленина? Что?
Оторвавшись от похлебки, друид изобразил недоумение. Мол, человек он здесь новый и еще не со всеми успел познакомиться.
— Как так? Не знаешь про товарища Ленина? — возмутился бородач, вскакивая с места. Взглядом ожег, не хуже удара плетью. — Это же вождь мирового пролетариата…
Гвен еще раз недоуменно пожал плечами. Вот про короля королей Гаральда Превосходного, правителя Гильденской империи, он слышал. Про властителя Северных степей хана Зуфу, хранителя великих курганов, ему рассказывали заезжие торговцы. А никакого вождя Ленина он не знает.
— Это же… наше все! — с трудом подбирал слова ошарашенный боец. Похоже, у него даже в голове не укладывалось, что кто-то мог не знать товарища Ленина. — Он же за трудового человека жизнь положил! Ты знаешь, как раньше работяги жили? Белого света не видели! От восхода до заката горб гнули то на барина в селе, то на фабриканта в городе. За жалкие медяки, за кусок плесневелого хлеба горбатились, дети от голода мерли…
— Что же тогда они от плохого господина не уходили? — удивился друид. — Земли же много вокруг. Собрали бы пожитки и двинули куда-нибудь подальше. У нас любой волен идти туда, куда хочет. Не по нраву тебе вождь или старейшина селения, уходи. Разве не так у вас?
Вопрос бойца, похоже, поставил его в тупик. Замолк, насупился весь, только глазами зыркает. Кажется, даже покраснел от натуги, не зная что и ответить.
— Ты… Ты что такое языком мелешь⁈ — наконец, нашелся, что ответить. — Тебе здесь не твоя тайга! Здесь город! Понимать должен…
Только Гвен его уже не слушал. Резко развернулся в сторону поля, которое тянулось от их траншей далеко-далеко на запад. Что-то страшное надвигалось оттуда.
— Говорю, темный ты Гвен-ка и тупой, как бревно. Слышь, я тебе говорю? — боец встал со снарядного ящика, на которой сидел все это время.
— Тихо, — не поворачиваясь, шикнул на него друид. Застыл без движения, внимательно всматриваясь в горизонт. — Я что-то слышу.
К брустверу подошел и умолкнувший боец, сразу же полезший за биноклем. Разговоры разговорами, а наблюдение за врагом никто не отменял. И так немчура сегодня что-то припозднилась.
— Мать твою, — бинокль едва не выпал из его рук. — Танки, дери их за ногу. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Сколько же их…
Вот уже невооруженным глазом были видны десятки черных угловатых коробочек, медленно выползавших из-за линии горизонта. И с каждой минутой их становилось все больше и больше.
— Командиру доложить треба, — бросил побледневший боец, ныряя за угол окопа. А через мгновение уже слышался топот его сапог по промерзлой глине.
Жуткое чувство накрывало его, окутывая темной пеленой с головы и до самых пят. От страха ком вставал в горле, стягивало грудь, не давая вздохнуть. Хотелось согнуться в три погибели и забиться в какую-нибудь дыру, чтобы ничего не слышать и не видеть.
— Кровь… — пробормотал Гвен, опуская взгляд вниз.
Его пальцы с такой силой вцепились в мерзлую, словно камень, землю, что полопалась кожа. Алые ручейки бежали между черными и коричневыми комьями земли и глины.
— Это страх? — удивился друид нахлынувшему на него жуткому ощущению. Его сила и напор были таковы, что заставляла трястись поджилки, обливаться потом с головы и до ног. — Как так…
Ведь он помнил, как прежде не раз испытывал страх. В момент посвящения Великому Лесу Гвен в одиночестве провел целую неделю в Священной пещере, имея лишь кувшин с водой и краюху хлеба. В моменты отчаяния его посещали жуткие видения, от которых стыла кровь в жилах. Не меньший ужас испытал Гвен, когда на лесной тропе наткнулся на издохшего медвежонка и разъяренную медведицу. В то мгновение вся жизнь пронеслась перед его глазами. Были и другие случаи, когда его жизнь висела на волоске.
Но сейчас все было иначе. В охватившем его страхе не было ничего знакомого, понятного. Он был чуждым, инфернальным.
— Великий Лес, помоги, — прошептал парень, пригибаясь к брустверу. — Защити…
Стонала, кривилась земля. Надвигалось что-то тяжелое, ужасное, остро вонявшее кровью, железом и земляным маслом[2]. Растущие на горизонте угловатые черные механизмы со странными белыми символами рождали у него чувство неотвратимой гибели, от которой нет никакого спасения.
— Как рыжие муравьи…
Их размеренное механическое приближение напоминало нашествие рыжих муравьев, несущее гибель всему живому. Там, где проходили эти крошечные существа, не оставалось ничего, кроме холодного камня. Все остальное — живая плоть, растения и деревья — густо заливалось кислотой и превращалось в питательное жиле для все новых и новых муравьиных орд.
Гвен снова и снова пытался ощутить эту чуждую ему силу, но всякий раз терпел неудачу. Результат всегда был один и тот же — чувствовалось мертвое железо, лишь в самой глубине которого едва-едва теплилась жизнь.
— Великий Лес, защити… — сами собой шептали его губы.
Попятился назад, пока спиной не уткнулся в мерзлую землю окопа. Тогда стал озираться, ища путь к спасению. Что было делать? Если бежать, то куда? Кругом было узкое, открытое всем ветрам, поле, с двух сторон зажатое лесом. Покажись только он из траншеи, как сразу же окажется у всех на виду. А враг только этого и ждет.
Атаковать он тоже не мог. Ведь, он — друид, проводник Живого, служитель Великого Леса. Мертвое, неживое — не его стезя.
В еще большее отчаяние Гвен впал с первыми разрывами снарядов, звучавшими, как гром среди ясного морозного неба. Прогрохотав сначала где-то вдали, они мерно и неумолимо начали приближать к нему. Словно великан топал своими ножищами, всякий раз сотрясая землю и поднимая в небо кучу земли и снега.
Грохотало так, что закладывало уши. С широко раскрытыми глазами, он молча развел рот, будто рыба, выброшенная на сушу. Не помогало. Волны от разрывов все равно били так, что ощущалась физическая боль.
— А-а-а-а, — застонал друид, забившись в углубление окопа. Руками крепко-крепко обхватил уши, плотно закрыл глаза. — А-а-а-а.
Он уже не молил Великий Лес о спасении. С его губ срывался лишь бессвязный лепет, в котором вряд ли что-то можно было разобрать.
И, наверное, все бы и закончилось на этом. Очередной разрыв танкового снаряда похоронил бы его прямо здесь, в окопе, разметав внутренности во все стороны. Или пулеметной очередью разорвало бы напополам при попытке бежать к лесу. Но судьбе было угодно другое…
— Вот же, б…ь! Подъем, сучий потрох! — через грохот разрывов и выстрелов едва пробивался хриплый вопль. — Встать, сука! Винтарь в зубы и на позицию!
Гвена кто-то пнул с такой силой, что едва дух из него не выбил. Потом еще раз и еще раз.
— Встать, я сказал! Боец! — парня, словно соломенную куклу, вздернули вверх и несколько раз так встряхнули, что клацнули зубы и искры из глаз полетели. — Отсекай, б…ь, пехоту!
Перед глазами Гвена оказалось перекошенная от ярости бородатая харя, перемазанная землей и кровью. Ничего не соображающему парню бросили в руки винтовку и толкнули к брустверу.
— Отсекай пехоту, сука! — снова заорал бородач, сам хватаясь за пулемет и пристраиваясь рядом. — Отсекай!
Дрожа всем телом от страха, друид прильнул к земляному брустверу, выставив вперед оружие. Трясущиеся пальцы нащупали курок и с силой вдавили его. Винтовка тут же вырвалась из рук и лягнула его прямо в плечо, выбивая слезы из глаз.
Приготовленный патрон выскользнул из пальцев. Второй золотистый бочонок тоже полетел на землю. Гвен никак не мог зарядить непослушное оружие.
— Б…ь, как мыши прут… Проклятая немчура! — орал рядом сосед, то и дело ворочай пулемет из одной стороны в другую. — Получите, твари!
В какой-то момент Гвену удалось ухватить непослушный патрон, и он поднял голову, взглянув на поле боя. И в первые мгновения ему тоже показалось, что оно полно серых мышей.
— Великий Лес…
Между черными железными гигантами, изрыгающими пламя, сновало бесчисленное множество серых существ, удивительно напоминавших самых обычных лесных или полевых мышей. Они также резко дергались в разные стороны, потом замирали на одном месте, затем вновь начинали бежать. Что-то ли пищали, то ли лопотали.
— Мыши… Это же всего лишь мыши…
Удивительно, но именно это странное ощущение вернуло его в колею. Конечно, соображал Гвен еще плоховато, но страх уже не сводил его с ума, как раньше. Да и дрожь почти прошла.
— Просто обычные мышки, — снова и снова, как мантру, повторял он в пол голоса. Чувствовал, как с каждым новым повторением, страх все больше и больше отпускал его. — Крошечные серые мышки… — даже пробовал улыбнуться, хотя получалось не очень. Губы изгибались в нечто, напоминающее гримасу, до неузнаваемости искажавшую лицо.
Сразу же патрон, словно сам собой, влез в патронник, удобно устроившись в ствольной коробке. Пятка приклада уперлась в его плечо, а цевье винтовки легло в ладонь. Осталось лишь нажать на курок.
— Раз мышка, — прозвучал сухой выстрел, и небольшая фигурка немецкого пехотинца рухнула на землю. — Два мышка, — после нового выстрела упал еще один солдат. — Три мышка.
И тут его локтя что-то неуловимо коснулось. Легонько, едва ощутимо. Друид бы и не заметил, если бы это не повторилось еще раз. Словно кто-то пытался обратить на себя внимание.
— Чт… — повернул он голову, и застыл.
Прямо у его локтя стоял на задних лапках мышка-полевка. Довольно крупная, с бурой шерсткой и черной полоской по холке. Мордочку подняла и недовольно щурила глазки-бусинки, словно мышка была чем-то глубоко возмущена. Позади нее выжидало еще несколько ее собратьев поменьше.
— Малыш, чего тебе… — его взгляд случайно упал вниз. — Черт, получается, вам нужно?
У самых его ног колыхался живой серо-коричневый ковер из сотен и сотен мышей, настороженно водящих мордочками из стороны в сторону. Ногу некуда было поставить, везде были они.
— Пришли, значит, на мой зов, дети Великого Леса, — улыбнулся Гвен. Получалось, что Великий Лес откликнулся на его зов о помощи. — Только что вы сможете сделать?
Наклонился к мышиному патриарху, самому крупному и хмурому из всех. Похоже, если с кем-то и «говорить», то это только с ним. Остальные, словно китайские болванчики, лишь кивали мордочками, глядя на самого главного «мыша».
— Как от вас толк-то? — вздохнул парень, окидывая глазом мышиное воинство — бесчисленное и в тоже время крохотное. Что оно может против железных механизмов? — Там ведь железные короба на колесах, а враг внутри спрятался. Пока до него доберешься… Да и как добраться?
Вновь вздохнув, Гвен перевел взгляд на поле боя. По нему тянулись густые клубы черного дыма, распространявшие вокруг себя неимоверную вонь. То там то здесь полыхали пламенем застывшие железные коробки с опушенными орудийными стволами. Но еще больше танков продолжало ползти вперед.
— Видишь, малыш, сколько их? Вам с ними все равно не справиться.
Но старый мышь упрямо качнул мордочкой, словно был не согласен. Следом точно также качнули головами и остальные.
— Упрямый, значит.
Гвен хотел погладить мыша по макушке, но тот извернулся и куснул его за палец.
— Ладно, упрямец, веди свое воинство… — парень все же смог коснуться его мягкой шерстки, передавая свою благодарность. — И спасибо, маленький брат.
Проводив взглядом, мышиного патриарха, Гвен снова взялся за винтовку. Сейчас лишь этот кусок дерева и железа отделял его от смертельной опасности.
Разрывы снарядов все чаще и чаще накрывали позиции защитников. Первыми замолкли сорокопятки, весь бой огрызавшиеся в сторону немцев. Прямым попаданием разворотило оба орудия, не оставив там ничего живого. Следом прилетело пулеметчику, лихо прореживавшего пехоту.
На траншее уже живого места не оставалось. Все было изрыто воронками от разрывов снарядов и напоминало мертвый лунный ландшафт. Погибшие защитники лежали прямо там, где их застали пуля или осколок. С раскинутыми в стороны руками, вскинутыми головами и потухшими глазами, они так и не покинули позиции. Лежали, словно ждали еще одного, самого последнего приказа встать и, примкнув штыки, идти в атаку. А раненные, не в силах двинуть ни рукой ни ногой, просто с бессилием смотрели в небо. Прощались с тем, кто может передать родным их последние «прости и прощай».
Первые танки уже были в каких-то десятках метров. И, казалось, что уже ничто не способно было их остановить. Оставался последний рывок: преодолеть линию траншей и выйти на оперативный простор.
—… Курт, что за срач ты развел в панцере? — надрывал горло механик-водитель, стараясь перекричать грохот двигателя головной машине. А стрелок-радист, к которому и обращались, в ответ лишь ржал во все горло. — Жрешь, как свинья! Я вижу мышь, твою мать! По твоей милости мы из сортира теперь вылезать не будем…
— Тебе мерещится, Отто! Где ты видел этих тваре… Черт! Вон она! — уже орал наводчик, тыкая рукой себе под ноги. — Б…ь, еще одна! Проклятье, их же здесь сотн… А-а-а-а!
Из под полураскрытого люка в полу вдруг рванул серый мохнатый фонтан, тут же распадающийся на десятки мелких грызунов. Юркие серые молнии стремительно вцеплялись во все, что только видели. В доли секунды экипаж четверки оказался буквально облеплен мышиным ковром. В стороны хлестнула кровь, слизь…
Головная машина, лишившись управления, тут же встала как вкопанная. Еще через несколько минут тоже случилось со вторым танком, шедшим следом. Он вдруг сделал резкий разворот из-за агонизирующего водителя, которого пожирали заживо, и замер. Следом встал третий танк, из которого с воем попытался вылезти командир. Не успел. Взвизгнул и, испустив дух, вывалился из люка.
По полуобвалившейся траншее, перебирая копытами, бежал матерый кабан с седой полоской, тянущейся по хребту. Время от времени секач останавливался и, вытянув морду с крупными желтоватыми клыками, начинал грозно похрюкивать.
— Хр-хр-хр-хр, — правда, это больше напоминал рычание какого-то неведомого зверя, чем хрюканье. — Хр-хр-хр-хр.
Наконец, кабан замер у обвалившейся стены, где из под земли выглядывала чья-то нога в грязном сапоге. Грозно рыкнув, секач начал усердно копать землю, раскидывая мерзлые комья в разные стороны.
— Хр-хр-хр-хр-хр…
В какой-то момент в хрюканье стало слышаться нетерпение. Кажется, клыкастый кого-то нашел.
— Хр-хр-хр-хр-хр…
Осторожно вцепившись в брючину откопанного человека, секач начал тянуть тело в сторону леса.
[1] Шегеци — непереводимый грузинский мат, примерно означающий жесткий секс без согласия женщины
[2] Земляное масло — нефть; в данном контексте бензин.