Окружной распределительный лагерь № 103. Протекторат Моравия. Дистрикт 12.
Признаться, лагерь для военнопленных сильно впечатлил Гвена. Больше суток, пока он осваивался и приходил в себя, ходил с разинутым ртом и широк раскрытыми глазами. А он уже думал, что этот мир его больше ничем не сможет удивить. Оказалось, ошибался.
—… Скажи мне, Я…я…ков, — имя его нового товарища было непривычным для языка и его не сразу получалось выговорить. Попозже, конечно, он приноровился и у него получалось гораздо лучше. — Почему это все так? — друид обвел рукой вокруг себя, и сразу же наткнулся на недоуменный взгляд соседа по деревянной лавке. Тот явно не понимал вопроса. — Для чего здесь все так расчетливо? Это место словно строил хороший лекарь или алхимик, у которого для каждого инструмента есть свое определенное место. Он никогда не допустит беспорядка, у него все при деле.
Товарищ слушал, не выказывая ни малейшего желания отвечать. Хотя по лицу видно было, что сказать ему есть что.
—… Я правда не понимаю, — продолжал Гвен. — Каждый барак выровнен по линии. Все дорожки ровные, посыпаны чистым желтым песком, выкрашены камни. Каждый день мы переносим камни с одного места на другое, а потом обратно. Все здесь словно какой-то механизм… Подожди. Или это часть их веры? Они верят в Бога, который завещает все делать именно так? Я знаю одно племя, которое поклонялось покланялось огромной человекообразной обезьяне-людоеду. Вот они и приносили ему в жертву чужаков.
Наконец, Яков пошевелился. Похоже, созрел для разговора.
— Вот же тебя проняло, земляк, — усмехнулся он. — Ты из какой дыры, вообще? В лесной берлоге что ли родился и жил? Это же немцы, фашисты и их проклятый орднунг. Уверен, они и в аду бы тоже все так устроили. Все котлы бы с кипятком покрасили, на чертях кители со штанами выгладили и пытки по расписанию делали.
Выдав все это, Яков громогласно заржал. Видимо, эта шутка ему очень понравилась.
— Единственное, что мне приходит на ум — у них нет души, — друид не очень понял, что ему хотели сказать. Про этот самый орднунг он, вообще, первый раз слышал. — Только существо без души способно убивать себе подобных таким образом. Да, да, у них нет души.
— Есть душа, нет души. Какая разница? Суки они, — вздохнул Василий, вновь став серьезным. — Они же нас за людей не считают, Гвен. Унтерменшами, недочеловеками, нас называют, а себя — сверхлюдьми, ариями…
Гвен качнул головой. Это ему было знакомо. Султанат Валтана в его мире тоже называл соседей животными, недостойными жизни. Мол, они — это божьи дети, а их враги — демонические отродья. Значит, такова природа человека и, к сожалению, она не зависит от мира. Наша суть в жестокости ко всему, что нас окружает.
— Ладно, дружище, хватит болтать, — Яков хлопнул его по плечу, кивая на охранника у колючей проволоки. Тот что-то пролаял в их сторону и тряхнул карабином, недвусмысленно намекая на последствия. — Хватай этот булдыган! Ночью поговорим… Проклятье, не успели! Этот урод идет.
К ним, и правда, с решительным видом направлялся старший охранник, полный немец с красной рожей. Обморозился, поди.
— Хальт, св[и]нья! Плохо работать! Лень! Сталин! — стволом карабина он с силой ткнул в Якова, заставив того перегнуться от боли. — Форвертс! Идти! Штейт ауф, Сталин! Встать! Бистро!
Слово «Сталин» охранник произносил с каким-то садистским удовольствием, всякий раз делая на нем ударение. При этом морщился всем лицом, показывая, как ему это неприятно. Пару раз даже с презрением сплюнул.
— Идти к хер оберст Геллер! Бистро! — с трудом поднявшийся Василий сразу же получил еще один удар. немец смачно приложил его прикладом карабина, едва не бросая его на снег. — Бистро, св[и]нья! Ком, ком!
Через несколько минут они уже были у двухэтажного бревенчатого здания администрации лагеря, где их встречал личный охранник полковника Геллера, местного начальника.
— Хм… Сталин?
Друид, застыв с камнем в руках, провожал их внимательным взглядом. Пытался понять то, что только что услышал. Его новый знакомый назвался Яковым Джугашвили, обычным артиллеристом, попавшим в плен уже больше двух месяцев назад. Тогда причем тут Сталин? Почему его назвали именем местного правителя? На издевательство особо не был похоже.
— Что-то непонятно… Прозви…
И тут здоровенный камень выскользнул из его рук, едва не раздавив ногу. Виной всему было то, что в голове вдруг мелькнула удивительная мысль, о которой мгновение назад он даже подумать не мог.
— Лицо… Нос… Не-е, главное глаза…
Перед глазами «встали» многочисленные картинки с местным правителем, которые он едва ли не на каждой стене встречал. И это лицо было один в один с лицом его нового товарища.
— Получается, сын правителя был обычным воином? Воевал вместе со всеми…
Признать, это его очень сильно удивило. Никогда еще Гвен не слышал, чтобы такой знатный человек воевал вместе с простыми воинами. Испокон веков было, что король или султан вместе со своими сыновьями стояли позади всего войска. Лишь в старинных легендах странствующие менестрели пели о том, как правители или их наследники выходили сражаться вместе с рядовыми воинами. Такого уже давно не было. Теперь все правители, возомнив себя едва ли не Богами, тряслись над своей жизнью, боясь даже взглянуть на поле боя.
— Эй!
Глубоко задумавшись, Гвен почти ничего не слышал и не замечал, что происходило вокруг. Вроде кто-то крикнул, а вроде и нет.
— Что встал, как вкопанный, сукин сын⁈
И уже гаркнули прямо за его спиной. Гвен сразу же узнал этот голос, принадлежавший дежурному по их бараку из таких же пленных, как и он. Михайло Стецко, добровольно перешедший к немцам в самом начале войны, сам попросился в помощники, и отличался просто нечеловеческой жестокостью. Вырезал себе особую палку из орешника, больше напоминавшую дубину, и лупил ею всех подряд. При этом издевательски ржал, явно получая удовольствие от процесса.
— Сачкануть решил? Самый умный? Ах ты, сука…
Очнувшись, друид только начал поворачиваться. Но поздно! Не успел!
Прямо по хребту ему так палкой влупили, что Гвена в грязную жижу бросило. Прямо лицом в снег впечатало.
— Я тебя, падла, сейчас так излупцую, что ноги отнимутся! Кровью харкать станешь!
Между истошными выкриками в него летели удары. Один резче и сильнее другого. Гвен, чтобы хоть как-то защититься, свернулся клубком, подтянув к подбородку коленки и закрыв руками голову.
— Думаешь, спелся с этим чучмеком, и теперь райская жизнь настанет? Хер тебе! Вместе сдохните! Ха-ха-ха! Сначала вас вздернем, а после и его батьку на березе повесим! Все это сталинское отродье изведем! Понял, сука⁈ Понял⁈
Под ударами Гвен извивался, ворочался, как мог. Но все равно доставалось. Стецко специально бил так, чтобы попало по шее, голове или спине. До смерти забил, если бы его один из немцев не остановил.
— Живи, падаль, пока, — прошипел надсмотрщик, пиная парня напоследок. — Я теперь с тебя глаз не спущу. Все равно подохнешь. Доложу, что ты побег готовишь, — ощерился он, довольный своей выдумкой. В неровных зубах показалась расщелина. — Господин полковник сразу же прикажет тебя вздернуть. Эй, кто там есть⁈ В барак эту падаль!
Тут же послышался топот. Через мгновение друид почувствовал, как его подхватывают и тащат куда-то в сторону. Поднять голову и посмотреть куда, сил не было.
Внесли под крышу и положили на дощатые нары, кое-как прикрытые соломой.
— А ты, земеля, силен, — негромко прошептал один из заключенных, наклонив к нему худое, землистого цвета, лицо. Одни глаза только выделялись лихорадочным блеском. — Эта тварь, Стецко, тебя теперь загнобит, попомни мое слово. Сколько уж таких было… Мой тебе совет, повинись ему. Этот сукин кот больно сильно такое любит. В ноги поклонись, скажи, что дурной и не соображал, что говорил и делал. Может простит и отстанет. А то ведь помрешь не за грош.
Хотел было уйти, как Гвен его схватил за рукав шинели.
— Друг… Подожди, — говорил с трудом. Один из ударов пришелся точно по челюсти, отчего она распухла, и всякий раз при шевелении отдавала зверской болью. — Барак… из сосны? — пленный непонимающе пожал плечами. Мол, какая еще сосна? — Дерево, доски из сосны? Это все? Нары, стены?
Тот, быстро осмотревшись, кивнул.
— Помоги… Надо немного… Посмотри по доскам… Вроде свежие… Смолы нужно… для ран, — последние несколько слов Гвен едва выдавил из себя.
Парень хотел еще добавить, но от стрельнувшей боли все в глазах померкло.
-… Меля! Эй, земеля! Живой? — с трудом открыв глаза, Гвен увидел перед собой недавнего пленного бойца. — Я уж думал, ты концы отдал. Нашел твою смолу. Держи, — в ладонь положил небольшой липкий комок. — Только ума не приложу, на кой хрен она тебе? Жрать ее что ли будешь? Все равно бестолку.
Гвен криво улыбнулся. Мол, увидишь. Не говорить же, в самом деле, что собрался ею заживлять свои раны. Рано им еще про такое знать.
Дождавшись ночи, друид начал действовать. Осторожно подобрал ноги и сел на нары. Лежа готовить снадобье было совсем не сподручно.
— Бедные люди… даже не знают, какое великое богатство лежит у них прямо под ногами, — покачивая головой, бормотал друид одними губами. — Это же Слезы Великого Леса, величайшая ценность на свете. А они же… — попытался сложить губы в улыбке, но тут же скривился от боли. — Бедные люди…
После сложил руки лодочкой, чтобы хоть немного согреть сосновую живицу. Барак был промерзлый насквозь, а печка в самом углу едва грела.
Спину выпрямил, насколько позволили раны. Несколько раз глубоко вздохнул. Снадобье из Слез от любого друида требовало немало усилий, заставляя выкладывать полностью. Зато и награда была велика. Приготовленная должным образом живица с легкостью заживляла даже самые глубокие раны. Про всякую мелочь из ушибов и порезов и говорить было нечего. Главное, приготовить правильно.
К сожалению, здесь такое зелье было не сварить. Не было ни настоящего очага с бронзовым котелком и родниковой водой, ни знакомых трав из леса, ни времени. Сейчас сделать можно было лишь подобие настоящего снадобья.
— Вроде, пошло…
В воздухе появился неуловимый аромат, который ни с чем не спутать. Правда, каждый узнавал в нем что-то свое. Редко, когда двое, а уж тем более трое, чувствовали одно и то же.
Гвен чуть пошевелил руками, ощущая приятную тяжесть. Внутреннее тепло в руках становилось все сильнее и сильнее. Сейчас бы еще нужных трав растереть и кинуть, а после потомить до самой ночи в печи. И, конечно, не забыть об особой молитве, чтобы Великий Лес остался доволен.
— Ничего, ничего, еще сделаем, как надо…
Раскрыв ладони, друид всей грудью вдохнул аромат снадобья. От закружившейся головы, покачнулся, и едва не свалился с нар. Но почти сразу же ему полегчало, внутри дохнуло свежестью, бодростью.
Не спеша, нанес пару мазков густого зелья на опухшую челюсть, сразу же почувствовав облечение. Задрав гимнастерку и исподнюю рубаху, растер ребра и живот, по которым пришлись особенно сильные удары.
—… Чувствую твою силу Великий… — в глазах проступили слезы облегчения. Боли он уже почти не чувствовал.
Рассвет. Звенящий от мороза воздух огласили истошные вопли старших по баракам. Громко звучало железное било. За бараками надрывались псы, рвущиеся с поводков охраны.
— Подьем, сукины дети! Встать! На работу! Бегом, бегом! — орал коренастый красноармеец в шинели со споротыми петлицами, молотя небольшой деревянной дубинкой по дверному косяку барака. — Строиться и на выход! Подьем! На работу!
С нар с трудом поднимались люди, кутавшиеся, кто во что горазд — в криво обрезанные шинели, рваные полушубки, даже плащ-палатки. Кое-кто внутрь гимнастерок и сапог запихивал солому для тепла.
— Кто последний, останется без пайки! — тыкал старший по бараку в какого-то бедолагу, что никак не мог подняться с нар. — На выход!
Едва сидельцы выстроились перед бараком, как к ним направился сам Стецко. Морда сытая, лоснящаяся, теплый овчинный полушубок нараспашку. Как говориться, сытому и в мороз не страшно. Своей ореховой дубинкой в воздухе размахивает в предвкушении.
— Господин старший помощник, заключенные построены! — вытянулся перед ним крепыш, дежурный по бараку. — Заболевших и умерших нет! К работе готовы!
У Стецко аж лицо вытянулось от удивления. Явно другое ожидал услышать. Ведь вчера собственными руками так отделал того наглеца, что и сам взмок от усталости. Тот же сегодня с нар не должен был подняться.
— Что? — визгливо крикнул Стецко, нахмурив брови. От этого дежурный по бараку еще сильнее стал тянуться. — Врешь, падаль! Ну-ка…
И тут его мечущийся по строю взгляд наткнулся на того самого пленного бойца.
— Ты⁈
Не веря своим глазам, Стецко шагнул вперед и впился в него взглядом.
— Я же тебя вчера…
На лице пленного виднелась лишь пара синяков, которые, судя по всему, уже к вечеру исчезнут. Почти сошла опухоль с челюсти, по которой надсмотрщик целил специально.
— Упор лежа! Встать! Лечь! Встать! — махнув палкой, заорал Стецко. — Быстро! Быстро!
И пленный, должный валяться на нарах едва живым, начал лихо приседать. Раз — два, раз — два, раз — два! Он, кажется, даже чуть подпрыгивал от избытка энергии! Но как это возможно⁈
— Ах ты, сука… Издеваешься⁈ Здоровья, значит, много⁈ Отлично, — в миг ощерился надзиратель, многозначительно погладив дубинку. — Этого лишить пайки сегодня и завтра! Наглый слишком! А норму выработки увеличить на треть! Лично проверю!
Все, кто стоял рядом с тем пленным, тут же неуловимо дернулись в стороны. Каждый понимал, что без еды здесь даже день не протянуть, а два тем более. Хуже всего было то, что от работы при этом никто не освобождал. Короче, готовый покойник, только еще пока живой.
— Что встали? Бегом работать! — взвизгнул он, махнув палкой в сторону огромной кучи мерзлой земли. Предстояло кирками раздолбить ее, вытащив оттуда камни и кирпичи. — Эй!
Дубинкой он остановил одного из заключенных, худого, высохшего едва не до состояния мощей. Рванная, грязная шинель на том болталась, как на вешалке. Из рукавов торчали грязные руки-спички. На худой шее с выпяченным кадыком едва держалась маленькая голова, укутанная в платок.
— Рассказывай, — приказал Стецко, брезгливо кинув в руки зеку небольшую галету. Кусок высушенного хлеба был мгновенно схвачен и тут же съеден прямо с вощенной бумажной упаковкой. — Кто этому уроду помогал? Откуда лекарства?
Тот, наклонившись, вперед зашептал:
— Никто не помогал, господин старший помощник. Как вчерась приволокли яго, так на полатях и валялси, — пленный едва ли не с каждым словом кланялся. Взгляд при этом был жалобный, просящий, как у потерявшейся собачонки. — Стонал только очень сильно и все время что-то бормотал. Молился, видать, али головой тронулся. Точно, господин старший надзиратель, головой он тронулся. Все какого-то великого звал…
Едва вечерняя проверка закончилась и дверь барака закрылась, Гвен тут же юркнул в свой угол и растянулся на нарах. Несмотря на живительное действие снадобья, к концу дня он едва стоял на ногах. Вдобавок, с самого утра во рту даже маковой росинки не было.
— Слышь, земеля, — только парень закрыл глаза, как у самого уха раздался знакомый голос. Около его нар стоял тот самый красноармеец, что вчера помог ему добраться до барака. — Ты ведь того…
Гвен устало качнул головой. Мол, не понимаю.
— Ну, ты дохтур, говорю. Да? — пленный подвинулся ближе, смотрит с затаенной надеждой в глазах. — Себя вона как знатно подлатал. Может поглядишь, зём? А я уж тоже помогу, чем смогу…
На сосновые доски нар лег небольшой, с пол детской ладошки, кусок хлеба. Серыми пальцами он подвинул его ближе к парню. Мол, это тебе.
— Чирий, падла, на шее вскочил. Жжет, совсем мочи нет терпеть, — наклонился еще ближе и развязал на шее старый вязанный шарф. — Гляди.
Гвен едва не отшатнулся, как повернул голову. С чужой шеи на него смотрел крупная багровая рана с отвратительными серыми наростами по краям. Вдобавок и тошнотворной гнилью тухлого мяса дохнуло.
— Кхе-кхе, — кашлянул друид, кивая в ответ. — Иди посиди немного. Чуть дух переведу и помогу с этим…
Едва этот бедолага, бормоча благодарности, исчез, парень полез в карман гимнастерки. Там должно было остаться еще немного живицы, которой как раз бы и хватило.
— Есть… Вот и славно, — выдохнул Гвен, нащупав теплую массу. — Должно хватить…
С кряхтением поднялся, запахнул поплотнее шинель. Несмотря на печь в бараке стоял настоящий колотун.
— Браток, а меня потом посмотришь? — с соседних нар из-под какого-то тряпья на него тут же уставилась пара воспаленных глаз. — Могу курева немного дать…