Конрад Эйхард вышел на плац и на несколько минут замер, закуривая сигарету. За последние несколько месяцев службы в должности начальника лагеря это стало для него ритуалом. Неспешное курение позволяло привести мысли в порядок, настроиться на рабочий лад. К тому же было сигналом для остальных о начале традиционного обхода. Дисциплинировало, так сказать. Хотя дисциплина у настоящего немца в самой крови.
— Еще один отличный день, — улыбнулся капитан, показывая крупные белые зубы. — Воистину, Господь Бог любит Рейх…
Причин пребывать в столь хорошем настроении у Эйхарда, надо сказать, хватало. Доблестные немецкие войска победоносно наступали, день доказывая превосходство арийского духа над варварской иудо-большевистской сутью. Каждый день министр пропаганды Гебельс сообщал о десятка новых поселках и городах советов, занятых нашими танкистами и пехотой. Не было никаких сомнений, что еще немного усилий и Советский Союз, этот колосс на глиняных ногах, падет и окончательно канет в Лету. А на его землях раскинется новый тысячелетний Рейх.
—… и, конечно же, его сыновей, — закончил он фразу, расплываясь в еще более широкой улыбке. — Истинная правда.
Сомневаться в своей исключительности под этим солнцем у него тоже не было причин. Он молод, недурен собой. Его стремительной карьере (спасибо отцу генералу СС и матушке-баронессе с довольно известной в Германии фамилией) можно было лишь позавидовать. За какие-то несколько лет он дорог до гауптштурмфюрера ССв системе концентрационных лагерей административно-хозяйственного управления СС. А благодаря новым довольно влиятельным знакомым мог надеяться, что вскоре будет переведен еще выше по карьерной лестнице. Нужно было лишь показать себя в выполнении важного задания, санкционированного на самом верху.
— И тогда передо мной откроются все двери, — победным взглядом Эйхард взирал на лагерь, с этой точки напоминавший поле с расчерченными правильными геометрическими фигурами. Четкие прямоугольники бараков, хозяйственных построек, выровненных по линейки, тянулись к горизонту. Их окаймляли ровные линии трех рядов стен с колючей проволокой, разделяемых двухэтажными наблюдательными вышками с прожекторами. — Главное, дать результат…
А нужный результат зависел от поведения одного из пленников в его лагере,настоящая фамилия которого вряд ли что-то скажет многим жителям Рейха. Какой-то Джугашвили, что истинному немцу и выговорить-то сложно. Но узнай они как зовут его отца, то все сразу же стало бы на свои места. Отцом пленника был Иосиф Сталин, глава Советского Союза!
— Сын самого Сталина…
Именно в его лагере Яков Джугашвили, сын советского вождя, должен будет в присутствии представителей десятком газет и радиостанций со всего мира признать превосходство арийской расы и преклониться пред величием Германского Рейха. Каждый человек на планете в самом скором времени услышат, прочитает об этом, что станет мощнейшей пропагандистской бомбой.
— Он будет так каяться, как никто еще не каялся, — улыбка сменилась жесткой гримасой. Относительная молодость Эйхарда не должна была обманывать. Он прекрасно умел и любил «работать» с людьми, как говорил один из его учителей штурмбанфюрер СС Хойке по прозвищу «Баварский мясник». — Но это позже… А пока обход.
Резко взмахнув стеком, начальник лагеря позвал одного из своих заместителей, который тут же вытянулся перед ним.Эйхард кивнул, готовясь выслушать доклад о происшествиях.
— Господин штурмбанфюрер, ночь прошла без происшествий, — четко начал докладывать лейтенант, высокий блондин с узкой полоской растительности на губе. — Умершие, больные, наказанные отсутствуют. В полном соответствие с распорядком дня заключенные заняты на работах…
Эейхард снова было кивнул. Мол, слушаю, продолжай. Но вдруг осекся. До него только что дошла фраза об отсутствии больных и умерших.
— Стоп, лейтенант! Как это умершие и заболевшие отсутствуют?
Получалась несуразица какая-то, видная даже невооруженных глазом. Его лагерь — это не курорт для врагов Рейха, где они отдыхают, лечатся и занимаются посильным трудом. Весь распорядок лагеря выстроен таким образом, чтобы каждый заключенный на своей шкуре прочувствовал всю неотвратимость наказания. Каждую божию секунду они должны чувствовать боль и страдание. Проходящий через лагерные ворота, попадал в чистилище, избавлявшее Рейх от недочеловеков и очищавших столь нужное для настоящих арийцев жизненное пространство. В это главная цель и задача лагеря.
— Список умерших за неделю и последние два дня? — лейтенант, покопавшись в своей папке, быстро вытянул нужный документ. — Что это такое?
Его палец ткнулся примерно в середку листа, где располагались данные.
— Каждый день на прошлой неделе умирало минимум восемь заключенных, в среднем двенадцать оказывались в лазарете. А сейчас? Ноль? Ни одного? Мой лагерь — курорт? Я вынужден, господин лейтенант, вам еще раз напомнить распоряжение обергруппенфюрера СС, главного инспектора концентрационных лагерей Рейха Теодора Эйхе: «Для заключенных, особенно выходцев из неполноценных рас, в лагере нужно создать исключительно невыносимые условия, направленные на их физическое уничтожение». Вы забыли это?
— Никак нет, господин гауптштурмфюрера, — преувеличенно громко рявкнул лейтенант.
— И хватит так орать, — болезненно поморщился Эйхард. — С сегодняшнего дня увеличить нормы выработки в полтора раза. Продуктовую норму уменьшить на двадцать процентов. Посещение лазарета разрешать в исключительных случаях. За любые случаи неповиновения — расстрел. Выполнять!
Проводив глазами отходящего заместителя, капитан перевел взгляд на ближайший барак. Именно там располагался человек, который для него был сейчас важнее всех остальных двух тысяч заключенных.
— А сейчас займемся тобой… Сталин.
Известную фамилию он выговорил с особенным удовольствием, уже представляя, как будет происходить очередной разговор с сыном советского вождя. В прошлые их встречи к нему уже применяли особые методы воздействия и убеждения, но, к сожалению, они не возымели действия. Этот человек, по прежнему, не соглашался на сотрудничество. Стоически терпел боль, унижения, оскорбления, признаться, даже вызывая тем самым некоторое удивление. Получатся расовая теория абсолютно верна, говоря о нечеловеческой выносливости неполноценных рас. Особенно этим славились негры и славяне.
Однако, на их новую встречу немец припас кое-что новое.
— Посмотрим, как ты запоешь, когда познакомишься с электричеством. Поверь мне, пара оголенных проводов, одной стороной подключенных к сети, а другой — к гениталиям, творят самые настоящие чудеса. И главное, не оставляют никаких следов. Нам ведь нужно будет сделать хорошие фотографические снимки…
Дверь барака, и так толком не державшая тепла, была распахнута настежь. Едва державшиеся на ногах и больше похожие на живых мертвецов, сидельцы даже не пытались её закрыть. Сил оставалось ровно настолько, чтобы доковылять до своей шконки и без сил на неё рухнуть. Так они и падали, тут же со стоном кутаясь в рваное тряпье, набитое для пущего тепла соломой. Мороз за тридцать не шутка. При таком и не такую рванину на себя натянешь, чтобы хоть немного согреться.
Но удивительно то, что одного из зеков, похоже, не брали ни мороз, ни усталость, ни страх в добавок. Невысокий худощавый паренек, вошедший в барак последним, двигался так, словно и не было за его спиной изнурительного двенадцатичасового труда. Легко и непринужденно оказывался то у одних нар, то у других. И каждый из зеков, с которым он перекидывался парой словечек, неуловимо менялся. С лиц сходила усталость, землистая серость. Угрюмость и безнадежность сменялись улыбками. Уже слышались первые шутки.
— Полегчало? — Гвен легонько коснулся лба зэка со всколоченными волосами, только что корчившегося под своей рваниной и тихо поскулившего то ли от холода, то ли от голода, то ли от всего сразу. — Посмотри на меня! Открой рот, — голова, больше похожая на череп, обтянутый пергаментной кожей, развернулась к нему и с готовностью открыла рот. — Медленно разжуй снадобье, пока оно не исчезнет. Понял? А теперь отдыхай. С утра будешь, как новенький.
Надо было видеть, как светлело лицо зека при этом. Жуткая маска обреченности и страха, которую он уже привык носить, вдруг исчезала. Разглаживались морщины, приподнимались уголки рта. Он ощущал настоящее умиротворение впервые за много — много недель.
— А теперь ты, браток, — друид уже стоял у следующих нар и подмигивал новому собрату по несчастью. — Ты смог добыть тот мох, о котором я просил? — тощий пленный с лихорадочным священным трепетом в глаза исступленно закивал головой. Из-за пазухи сразу же вытащил небольшой тканный сверток с серой влажной массой — мхом. Лучшего ингредиента для нового снадобья нельзя было и придумать. Им любую лихорадку, словно рукой можно было снять. — Сейчас, сейчас. Потерпи немного. Вот, готово. Расстегни немного рубаху и клади это на грудь. Теперь закрывайся и лежи. Сейчас жарко будет.
И так он ходил от одного бедолаги до другого, пока не обошел почти всех. Оставались лишь двое — друг и, кажется, враг. По крайней мере, Гвен так думал.
— А ты, дружище, смотрю, совсем ничего не просишь, — парень остановился у самой печки, где грелся плюгавенький мужичок с юрким крысиным лицом. Тот все это время старательно делал вид, что ему нет никакого дела до всего, происходящего в бараке. Но сам то и дело бросал в сторону друида продолжительные внимательные взгляды. — Значит, забот никаких? Жизнь хороша?
Мужичонка при этих словах резко дернулся, но было уже поздно. Гвен с силой ткнул его пальцем в одну хитрую точку на шее, переплетение силы в человеке, и его немедленно скрючило от боли.
— Ну-ка поглядим, что ты за птица…
Быстро обыскав корчащегося перед ним человека, друид понимающе хмыкнул. Вот, значит, в чем было дело.
— Упитанный, вижу. Хорошо кушаешь, значит. Ага, — потрепал его по щеке, которая совсем не казалась впалой и осунувшейся. — Хм, и даже чистый. А это что такое? Зубы? Целые?
Чтобы в таком состоянии сохранились зубы, нужно было довольно хорошо питаться. И это в лагере?
— Братуха! — со спины Гвена похлопали по плечу. Оказалось, там уже стояло едва ли не пол барака. — Отойди-ка, в сторонку. Мы сами с ним поговорим.
Встретившись с иступленным, налитым ненавистью, взглядом друид понимающе кивнул. Пусть они сами все решат с иудой. Он сам выбрал эту дорогу и понимал на что шел. А его ждал товарищ…
— Живой, Яков? –присел на край шконки, где лежал его товарищ. Его принесли больше часа назад и с тех пор ни разу не вставал. Только молча смотрел вверх. — Так худо было?
Товарищ молча скрипнул зубами. Похоже, ему было очень больно, от того и не говорил.
— Вижу…
Гвен осторожно отвел ворот шинели, обнажая шею Якова. Взгляду сразу же открылись свежие багровые ожоги, напоминавшие ветви странного дерева. Такого друид еще не встречал, хотя повидал многое. Похоже, следы от какой-то новой особо изощренной пытки…
— Ты чего, Яков?
От товарища, всегда поражавшего своей упертостью и какой-то непреклонной надеждой на хорошее, вдруг послышался непонятный звук. Кажется, всхлип. Неужели, тот плакал?
— Гвен… Слышишь… Не могу я больше терпеть… Проклятье, нет больше сил… Гвен, братишка, ты можешь мне кое-что пообещать? — Яков схватил друида за рукав и притянул к себе. Явно собирался сказать что-то очень важное. — Пообещай, что сделаешь… Поклянись… Поклянись самым дорогим для тебя…
— Клянусь благодатью Великого Леса, Яков, — Гвен наклонился ниже. — И пусть духи Леса покарают меня, если я лгу.
Притихший товарищ не долго хранил молчание.
— Ты должен найти моего отца, Гвен… Отыщи его, обязательно отыщи, — с надрывом шептал Яков, шевеля искусанными в кровь губами. — Передай, что я держался, сколько мог… Я не предатель… Скажи, что я не сдавался в плен. Обязательно скажи это.
Гвен вновь кивнул, внимательно слушая друга и запоминая каждое его слово. Чувствовалось, что отец для Якова был всем.
— Еще скажи, что я лучше сдохну, чем стану предателем… Сдохну, брат…
Лежавший еще что-то пытался прошептать, но силы его окончательно оставили. Сознание потерял.
А Гвен еще долго сидел рядом, даже не пытаясь заснуть. В голове, словно поселился рой рассерженных пчел. Будоражили мысли о будущем, которое становилось все более и более непредсказуемым.
— Что может быть лучше, чем спасти старшего сына и наследника великого правителя… — тихо-тихо прошептал парень, наконец-то, оформившуюся мысль. — Похоже, ничего…
Кремль
Поднимаясь мраморной лестнице Кремля, Судоплатов несколько раз тяжело вздохнул. Где-то на середине остановился и, сняв фуражку, вытер пот со лба. Несмотря на ощутимую прохладу в коридоре ему все равно было жарко.
Последняя неделя, как он взялся за это задание, ему пришлось довольно тяжело. Сильно осунулся. Килограмма три — четыре потерял, не меньше. От постоянного недосыпа глаза в глазах надолго «поселились» мошки.
Дело, которое с самого начала казалось курьезным и несущественным в такое тяжелое время, превращалось в нечто совершенно другое. С каждым днем появлялись такие подробности, что заставляли волосы дыбом вставать и со страхом оглядываться по сторонам.
Взять хотя бы историю про то, что этого самого Гвена Найденова животные и птицы слушались. Выполняли любой его приказ: приносили вещи, разыскивали конкретных людей, следили за ними и многое, многое другое. А случившееся на Волоколамском шоссе, вообще, казалось сказочной легендой, придуманной каким-то сумасшедшим сказителем. Судоплатов, честно говоря, до сих пор не понимал, как этому бойцу удалось остановить почти две сотни танков. Ведь, такое едва ли было физически возможно. Если только он и в самом деле не владел особыми психическими способностями, как…
— Товарищ Судоплатов, — вдруг вырвал его из задумчивости строгий голос. К замершему на лестнице подошёл лейтенант государственной безопасности и показал в сторону коридора. — Прошу Вас, проходите. Верховный уже два раза спрашивал.
Павел Анатольевич кивнул, виновато разведя руками. Мол, устал очень сильно, задумался.
Быстро забрался по лестнице и уже через минуту оказался перед той самой дверью. Секретарь, сидевший рядом, разрешающе махнул рукой.
Переступив порог, Судоплатов сразу же заметил две пухлые папки на столе. Третья парка была раскрыта, рядом лежали несколько бумаг с многочисленными красными пометками. Чувствовалось, с документами плотно и основательно работают.
— Вы хорошо поработали, Павел Анатольевич. Вижу, ничего не упустили, — Сталин сидел на противоположном конце стола, зарывшись в бумаги. Рядом с правой рукой лежала давно потухший трубка и остро отточенные красный карандаш. — Присаживайтесь ближе. Нужно решить один важный вопрос.
Судоплатов с прямой спиной опустился на стул и приготовился слушать.
— Насколько я понял, вы настаиваете на проведении специальной операции, — хозяин кабинета внимательно посмотрел на него. — Пишете, что для глубинного рейда в тыл врага необходимо привлечь целый десантно-штурмовой батальон. Указали на 232 -ой, гвардейский Московский. Однако, Павел Анатольевич, губа не дура. Насколько я помню, в 232-ом большая часть спортсмены-разрядники с большим военным опытом. Ещё просите помощь от партизанских соединений в тылу аж двух фронтов. Наконец, ваш отряд нужно сопровождать двумя эскадрильями бомбардировочной и штурмовой авиации.
Сталин поднялся со своего места и медленно направился в сторону Судоплатова. Тот тоже начал было вставать, но был остановлен хозяином кабинета.
— Прося такое, вы ведь понимаете, что у нас полным ходом идет контрнаступление, — Сталин остановился у зашторенного окна и многозначительно покачал головой. — Сейчас, когда враг шаг за шагом отступает от нашей столицы, на счету каждая часть, каждый танк и самолёт. Что вы на это скажете?
Нельзя сказать, что Судоплатов не ждал такого вопроса. Ждал и ему было что ответить. Собранные им материалы могли удивить кого угодно.
— Я профессиональный диверсант, Иосиф Виссарионович, и привык обращать внимание на любые, даже самые незначительные, детали. И сейчас все собраные моей командой факты говорят лишь об одном — мы должны, как можно скорее найти этого человека и доставить его в Москву.
Фигура у окна оставалась неподвижной. Сталин, словно и не слышал его. Значит, нужно было заходить с козырей, иначе все его поиски могли оказаться напрасными.
— Гвен Найдёнов, словно никогда не существовало. Совершенно отсутствуют данные о нём: о годе и месте рождения, о родных и знакомых. Однако совершенно точно установлено, что он обладает особыми способностями и их характер просто невероятен. Первое, Найдёнов способен воздействовать на животных и птиц способом, который так и не удалось установить. Они выполняют, как простые, так и сложные приказы. Могут карандаш принести, а могут и им рисовать настоящие картины.
Хозяин кабинета как-то неопределённо хмыкнул на это.
— Второе, он целитель и умеет делать лекарства удивительного свойства. Список заболеваний, которые поддаются его лечению, огромен. Более того отмечен факт и самоисцеления. Поступив впосле боя в медсанбат полностью обгоревшим, он уже на вторые сутки оказался абсолютно здоров.
Каменное в оспинах лицо хозяина кабинета неуловимые дрогнуло. История про самоисцеление, похоже, его задела.
— Хм, какое-то шаманство или психологические фокусы? — задумчиво проговорил Сталин. — Я уже имел встречу с товарищем Месингом, который тоже умел многое. Не мистификация ли это все?
— Нет, товарищ Сталин. Однозначно нет. Все изложенное мною — достоверные факты, многократно проверенные, — твердо ответил Судоплатов. — И отмечу еще одно обстоятельство. Судя по всему, сила воздействия Найденнова с каждым разом возрастает в несколько раз…
Разведчик вновь указал на факты, выстроив их в хронологической последовательности. Получилось очень наглядно.
— Хорошо, Павел Анатольевич. Готовь операцию, — наконец, решился Верховный. — Я дам указание по тем частям и соединениям, которые ты запрашиваешь. И надеюсь, ты прав. В противном случае…
Один из медсанбатов
Зоя медленно опустилась на снарядный ящик и со вздохом облегчения вытянула ноги. Сама откинулась на стену и закрыла глаза. Пока не пришел очередной грузовик с ранеными можно было попробовать подремать. Когда раздаться клаксон, придется снова подниматься.
Последние дни особенно тяжело ей дались. Она, как и десятки других медсестер и врачей, сутками на ногах оставалась на ногах, ухаживая за раненными бойцами. Линия фронта стремительно перемещалась на запад, и раненных становилось все больше и больше. Не хватало ни времени, чтобы передохнуть, ни перевязочных материалов и лекарств для бойцов.
Но она не жаловалась. Даже думать себе запрещала о том, что все могло было быть по другому. Ведь, она не могла иначе. Только самый последний подлец мог отсиживаться в теплом местечке, пока шла война. А ведь еще недавно, когда ей торжественно вручали орден за выполнение задания в тылу врага и спасение раненного командира, Зое предлагали именно такое место. Ее звали в Москву, учиться на врача, обещали поддержку и преференции, как герою. Только она даже слушать не стала, снова рвалась на фронт. Так и оказалась здесь, в одном из медсанбатов.
—… Мамуль, не надо… Хватит… — жалостливо забормотала, когда кто-то потрепал ее по плечу. В полудреме показалось, что нет никакой войны, а сегодня нужно идти в школу и ее будит мама. — Я еще немного посплю…
Но кто-то снова коснулся плеча. Настойчиво, нетерпеливо.
— Я, правда, совсем немного полежу. Самую чуточку, — отмахнулась она рукой. — Позяиста…
Но тут ее шею начали щекотать. Видно, кто-то увидел, что по-другому разбудить ее не удастся. Что-то тоненькое неуловимо коснулось ее кожи.
— Все, все, встаю…
Зоя с трудом открыла глаза. Поняла уже, что никакой школы уже не будет, как и много другого из ее прошлой жизни.
— Да, да, встаю. Что грузовик уже приеха…
И тут, повернув голову, она вздрагивает. Прямо возле нее стоял на задних лапах здоровенный бобер с проседью на шкуре. Махал передними лапами в воздухе и недовольно пофыркивал.
— Вот тебе и сюрприз.
Раньше девушка обязательно бы взвизгнула и даже вскочила с места с воплем. Но сейчас даже в лице не переменилась. Жуткая усталость…
— Ты чего это? Холодно же. Сидел бы в своем домике и нос на улицы не казал.
В ответ бобер снова фыркнул, еще сильнее замотав передними лапками. Прямо вылитый их кот, когда хотел поиграть.
— А это еще что такое?
Тут Зоя замечает на шее бобра тонкий ошейник с каким-то мешочком. Осторожно, то и дело косясь на его мощные зубы, она отвязала посылку. А то, что это была именно посылка, сомневаться не приходилось.
— Ой!
Развернутый кусочек бересты, который она вынула из мешочка, едва не упал на снег.
— Гвен⁉ Это же письмо от Гвена!
Бросив на невозмутимо почесывавшегося рядом бобра, она снова уткнулась в письмо.
—… Мне нужна твоя помощь, — тихо-тихо читала она, с трудом разбирая каракули. — Вот, что тебе нужно будет сделать…