-//-//-
С самого утра завьюжило. В лесу кружила поземка, наметавшие у деревьев и без того немаленькие сугробы. Шагнешь с дороги — запросто по самую грудь провалишься.
— Ой, не к добру все это, — бормотал плотно сбитый комбат, напряженно вглядываясь в окуляры бинокля. — Как такая тишина виснет, сразу же мне тошно.
Стоявший рядом с ним, высокий ротный, соглашаясь, кивнул. Ему тоже было не по себе. Все внутри него сжалось, словно в нехорошем предчувствии, что было верным признаком грядущих неприятностей.
— И связь, словно обрубили… Проклятье, — чертыхнулся комбат, со вздохом убирая бинокль в чехол и поворачиваясь к соседу. — Связисты еще не вернулись? — тот отрицательно мотнул головой, укоризненно смотря при этом. Мол, чего спрашиваешь, если уже знаешь. — Тогда шли новых, Алексей. До обеда чтобы связь полком была. Иди, иди.
Высокая нескладная фигура ротного уже давно исчезла за поворотом промерзлой траншее, а он все не уходил. Вытащив кисет, медленно скрутил крупную цигарку и в глубокой задумчивости закурил. Ему было о чем поразмыслить, а с цигаркой на таком морозе и думалось легче.
— Да… — негромко протянул он, затягиваясь дымком. Горький, правда, но голову хорошо прочищал. А другого ему и не надо. — Считай, вторые сутки в полуокружении бьемся.
Их соседа слева, батальон капитана Завьялова, с позавчера уже не слышно. Стрельба и канонада затихли, словно там все вымерли. Из двух нарочных, лишь один вернулся. Сказал, что почти сразу же наткнулся на немцев.
Справа от них, по донесениям разведки, немцы прорвали оборону полка и сейчас утюжат их тылы.
-… Значит, не сегодня — завтра, жди в гости. Похоже, надо занимать круговую оборону, — догорев до самых пальцев, погасла и вторая цигарка. — Если только не будет приказа отходить…
Только такого приказал не было. Не было и связи, чтобы прояснить обстановку.
— Труба… — сплюнув со вздохом, комбат развернулся и пошел в сторону своей землянки.
Чуть дальше за склоном притоптывал от мороза смуглый часовой. Явно не русский, с сильно раскосыми глазами, он энергично размахивал руками и что-то гнусаво подпевал себе под нос. Немного согревшись, снова замирал у заледеневшего полога землянки.
— Товарища комба… — завидев командира, часовой тут же вытянулся и начал было докладывать.
Но комбат махнул рукой, прерывая его.
— Там? — показал в сторону землянки особиста. Часовой кивнул. — Один?
-//-//-
Опешивший особист замер. С вытянувшимся от удивления лицом он смотрел на сидевшего перед ним парня, кажется, впервые не зная что и сказать.
— Ты что такое несешь? Ваньку валять вздумал? Думаешь, дурачком прикинулся и в тыл отправят? — в его голосе отчетливо слышались нотки раздражения. — Ты эти сказочки про кабанов для других оставь! Ясно⁈
Таких историй от задержанных, пришедших с той стороны, Синицын еще не слышал. Были на его памяти слезы с упоминаниями старенькой матушки или умирающей жены; были гневные отповеди о страшных боя и тяжелых ранениях; были героические рассказы о рукопашных схватках. Все, кто оказывался перед ним, сотрудником особого отдела, всячески пытались оправдаться. Но такого откровенно бреда еще не было.
Синицын внимательно вглядывался в черты лица, сидевшего напротив него человека. Кем же он был? С виды совершенно обычный парень: среднего роста, отросшие черные волосы, немного скуласт, прямой нос. Выделялся, пожалуй, только взгляд — пронзительный, глубокий и все понимающий. Встречая этот взгляд, словно ощущаешь свою беспомощность, неправоту.
Мотнул головой, прогоняя эти глупые мысли. Все ему было ясно и понятно. Задержанный не хочет ни в чем признаться, а откровенно смеется над ним.
— Какие друиды? Какой еще к черту другой мир? — политрук встал с места и навис над сидевшим человеком, который, словно специально, все сильнее и сильнее оговаривал себя. — Или это ты так Германию называешь? А у нас тут тогда что?
Особист почувствовал холодок между лопаток. Это же была откровенная антисоветская клевета. Задержанный даже не скрывал своих убеждений. Значит, перед ним сидел никакой не оступившийся сельчанин или случайно попавший в плен красноармеец, а самый настоящий враг.
—… Ты зря гневаешься, воин. Я друид и не могу говорить не правду, — парень удивленно развел руками. Казалось, искренне не понимал, что уже «наговорил» на расстрельную статью. — Повторюсь, я прибыл из другого мира, одного из многих — многих тысяч миров. В мироздании одновременно существует великое множество миров, подобных нашим. И в этом нет ничего удивительного…
С кривой усмешкой слушал все это политрук. Сейчас у него отпали последние сомнения. Враг просто издевался над ним, тратя его время на выслушивание откровенного бреда.
—… Почему ты не веришь моим словам о приручении лестных тварей и исцелении от чернянки, воин? Друидам подвластны многие тайны мироздания. И приручение дикого зверя лишь самая меньшая из этих тайн.
Синицын подвинул к себе листок для протокола и кивнул. Мол, пой, птичка, пой. Все равно не долго осталось. Нужно было лишь закончить оформление протокола допроса и отправить его в особый отдел дивизии.
— Или твое неверие вызвали мои слова об исцелении от чернянки? Лекари вашего мира еще не умеют делать этого?
Бред продолжается, вздохнул политрук. Он оказывается еще и гангрену может лечить. Просто невероятная глупость. Разве резали бы тогда в медсанбатах раненных с гангреной налево и направо⁈
— Если не веришь моему слову, то проверь. У воина, что пришел вместе с нами, чернянка доходила до самых коленей, — не сдавался черноволосый парень, почему-то снова и снова продолжавший нести эту чушь. — Пусть тогда он скажет свое слово. Вы сразу же все поймете.
Рука у особиста в этот момент дрогнула, и хрустнувший карандаш оставил некрасивую загагулину на листе. Усмехнувшийся Синицын тут же поднял оторвал взгляд от стола.
— Ну, зачем все это? — с нехорошей улыбкой на губах спросил он. — Зачем? Ты уже наговорил на высшую меру. Шлепнем тебя и вся недолга. Так… Алиев⁈
Через мгновение после громкого окрика, в землянку спустился раскосый часовой и вытянулся на входе по стойке смирно.
— С этого глаз не спускать! — политрук ткнул пальцем в сторону задержанного. — Дернется — стреляй! Я курить, а то уши уже пухнут…
-//-//-
Синицын одним махом взлетел по ступенькам и, оказавшись на улице, с наслаждением вдохнул морозный воздух.
— Ты здесь, Иваныч? — политрук неожиданно наткнулся на комбата с кисетом в руках. Тоже видно курить собрался. — Покурим? А то я свои папиросы выкурил.
С Кисилевым они с начала войны вместе служили. Считай, от самой границы к Москве бок о бок шагали. Оттого и звал его уважительно Иванычем, правда, когда рядом никого не было.
— Чего там? — комбат кивнул в сторону землянки.
— А… — махнул рукой политрук, недовольно скривившись при этом. — Какой-то сумасшедший дом, если честно…
Некоторое время они сосредоточенно скручивали бумажные папиросы из газетных лоскутков, которые тут же набивали духовитым табаком.
— Сначала деваху допрашивал, что ночью от немцев пришла. Говорит, член диверсионного комсомольского отряда и была почти месяц назад заброшена в немецкий тыл. Документы, мол, в плену отобрали, когда в засаду попала, — затягиваясь, рассказывал особист. — Я, думал, запрос по ней в Москву отправить. Даже бумагу подготовил, честь по чести. А потом следующие двое были, что с ней пришли…
Чувствовалось, ему высказаться нужно было. Голос его едва не звенел от возмущения, с каждой секундой все больше и больше набирая силу.
— Второй-то, летун, оказывается, вообще, герой, б…ь, пробы ставить негде! Ты, знаешь, что он мне заявил⁈ — прищурившийся комбат мотнул головой и развел руками. — Я, говорит, выполняя, секретное задание партии и правительства, был сбит и взят в плен. Имею, мол, сведения стратегической важности для высшего командования и поэтому срочно должен быть эвакуирован в тыл! Ты понимаешь? Трепло сыкливое, тыкает мне своим особо важным заданием! Спрашиваю, где твои документы? Отмалчивается. Сам, скорее всего, закопал в лесу или сжег. Может и летную форму где достал. Знает же, что к летчикам особое отношение…
От охватившего его возмущения Синицын смял цигарку в ладони и закинул ее за бруствер окопа.
— А чего он не приказал мне самому товарищу Сталину позвонить⁈ Не сдержался я, Иваныч. Врезал ему разок, — особист потер сбитые костяшки на правой руки. Судя по всему, ударил он не раз, и не два. — Только это все цветочки. Ягодки еще впереди будут. Третий, вообще, в наглую передо мною дурку валять начал. Смотрит в глаза и настоящий бред несет про какое-то мироздание, единые миры, Великий Ле…
Не договорив, вдруг перегнулся пополам и с натугой начал кашлять. Перхал, едва не все тело выворачивало. Пришлось даже на бруствер опереться.
— Опять, значит? — поддержавший его за локоть, комбат показал на пару алых капель на снегу. Похоже, на болезнь намекал. — А говорил, что врачи добро дали. Обманул, выходит, — покачал головой командир. — Тебе в тыл нужно, Гена. Как только связь наладим, собирайся.
Тот некоторое время постоял, пережидая приступ слабости. После резко оттолкнул руку комбата, взглянув на него со злостью.
— Какой, к черту, тыл? Зачем? Кому я там нужен? В больничке подыхать? Здесь мое место, Иваныч! Слышишь меня? Здесь! — снова и снова исступленно повторял он. — Буду вот этими руками немчуру рвать, пока не сдохну. А подыхать буду, еще зубами напоследок вцеплюсь… Некуда мне больше идти, Иваныч. Не ждет меня больше дома никто.
Они долго так стояли на улице, выкурив еще не по одной папиросе. Толком не говорили, молчали больше, рассматривая лес на немецкой стороне.
— Ты, Геннадий, мне их отдай, — вдруг ни с того ни с сего сказал комбат. — Может и правда, что ты про них сказал, а может и нет. Мне же бойцы нужны в роты. Скоро все по новой закрутиться, а связи, по-прежнему, нет, — политрук вскинул голову, и хотел было возразить, но не успел. — И не смотри на меня так! Все мы сейчас в одной лодке — и мы, и они. Девушку в санитарки определю, а этих двоих во вторую роту под надзор лейтенанта Герасимова пошлю. А у того, сам знаешь, не забалуешь.
Некоторое время они так «пободались» взглядами. Наконец, Синицын сдался и махнул рукой. Забирай, мол, кого хочешь и куда хочешь.
— Вот и славно, Гена. Пойду, распоряжусь… А ты береги себя. Нам еще немца обратно гнать, —
-//-//-
Гвэн откинулся спиной к доскам лежанки и стал с любопытством осматриваться. Их привели в яму, накрытую сверху бревнами и заваленную землей. Прямо над головой торчали еловые лапы, сквозь которые то и дело сыпалась земля. У стен крепились колченогие палати, укрытые каким-то суконным тряпьем. Освещалось все это небольшим светильником, масляной лампой по виду.
Осматриваясь, парень не переставал размышлять о случившемся несколько часами раньше. Все это ему казалось очень и очень странным. Почему к ним так отнеслись? Ведь, по всем писанным и неписанным обычаям к сбежавшим из рук врагов было особое отношение. В его мире таких воинов уже бы чествовали, славя их силу, хитрость и отвагу. А в племени, откуда Гвэн родом, о таких людях слагали бы героические саги и годами воспевали бы их. А здесь?
Здесь же те, кого они считали своими, приняли их, не лучше врагов. Зою сильно напугали. До сих пор сидит нахохлившись, как мокрый воробушек. Воина, что чуть ног не лишился, разукрасили так, что челюсть распухла. С ним тоже, как с последним душегубом разговор вели. Разве правильно это? Не по воинским, и не по человеческим законам это.
Почему тогда так происходит? С такими друзьями и врагов не нужно.
— Странно… Думал, здесь ваши друзья, — друид перевел взгляд на своих товарищей по несчастью, которым явно немало досталось. У воина лицо залито кровью, которую он все никак не мог оттереть. Девушка с мрачным видом куталась в плащ, стараясь ни на кого не смотреть. — Вы же говорили, что нам обязательно помогут…
Но в ответ не раздалось ни звука. Девушка, по-прежнему, молчала. Воин же кривился, осторожно дотрагиваясь до разбитой губы.
Вздохнув, Гвэн потянулся к потолку, где между досок выглядывало несколько колючих веток. Набрал в ладонь немного душистой хвои и тут же раскрошил ее куском дерева. Хвоиная живица, смоченная слюной, самое первое дело от мелких ран. Даже лихоманку прогоняет, если вовремя принять.
— Смочи слюной и приложи к ране, — друид протянул зеленоватую массу, показывая на разбитую губу воина. — Хорошо тебе досталось. Видно руку мастера. Знает, куда и как бить. Такой в следующий раз может и плетью поработать. Пытки, знаешь ведь…
В этот момент из угла, где сидела Зоя, раздался возмущенный выкрик.
— Гвэн⁈ Как ты такое можешь говорить⁈ Как у тебя только язык поворачивается? Какая плеть? Какие еще пытки? — девушка соскочила с палатей и с осуждающим видом нависла над ним. Ее пальчик обвиняющее смотрел на друида. — Случившее просто ошибка! Понимаешь меня, о-ши-б-ка! Ошибка! — последнее слово она даже несколько раз повторила, специально выделяя его. — Товарищ политрук обязательно во всем разберется! И еще извинения попросит! Так ведь, товарищ лейтенант?
Гвэн с любопытством повернулся в сторону воина, явно не спешившего с ответом. Тот лишь промычал в ответ что-то неопределенное, продолжая держать хвойную кашицу у разбитой челюсти.
— Видишь, и товарищ лейтенант со мной согласен! — ее голос едва не звенел. — Обязательно разберется. Он сказал, что сделал запрос в Москву и скоро придет ответ. Вот увидишь, что все будет хорошо.
Она села рядом с Гвэном и коснулась его плеча.
— В Москву поедем. Покажу тебе, какая она красивая… — Зоя мечтательно закатила глаза. — Ахнешь, когда увидишь. Поедешь?
Друид молча кивнул. Конечно, поедет. О существовании таких громадных городов он раньше даже не представлял, а посмотреть очень хотелось.
Прильнувшая к его плечу, Зоя еще долго рассказывала о жизни в большом городе. В красках расписывала невероятно широкие дороги, по которым ездили невиданные самобеглые повозки. Читала непонятные «рваные» стихи о высоких каменных домах, достающих до облаков.
—… А знаешь, Гвэн, какие вкусные пирожки в булочной у моего дома продавали? М-м-м, пальчики оближешь, — девушка со вздохом облизнулась. — Эх, о булочках заговорила, и кушать тут же захотелось, — и словно специально ее живот отозвался громкими булькающими звуками, заставив ее смущенно хихикнуть. — Хлебца бы хоть кусочек…
Встрепенувшийся друид хитро подмигнул ей и, быстро поднявшись, прошел в самый угол землянки. Коснулся глинистой земли руками и замер каменной статуей.
— Зоя, — через некоторое время тихо позвал ее. — Подними ножки. Подними, подними.
Она непонимающе вскинула голову.
— Зачем? — спросила, но ноги все же подняла. Поджала под себя и внимательно стала оглядываться по сторонам.
— На стену гляди… Я только что попросил Великий Лес помочь нам…
Рядом с палатями вдруг что-то зашуршало. От стены отломилось несколько высохших кусков глины и свалились вниз. Затем еще, и еще.
— Ух ты! — восхищенно прошептала Зоя, вытянув шею вперед. — Это же звере…
Из образовавшейся норки появилась маленькая коричневая мордочка с усиками. Осмотрелась и… вытолкала кусок горбушки черного хлеба размером с кулачок ребенка. Через мгновение оттуда же вылез еще один бурундучок, носом толкавший точно такой же кусок хлеба.
— Великий Лес милостив, — улыбнулся друид, складывая пальцы в особой благодарственной фигуре. — И всегда приходит на помощь к тем, кто обращается к его милости.
Тем временем у ног девушки уже лежал каравай хлеба, сложенный, словно мозаика, из десятков хлебных кусочков. А зверьки все продолжали вылезать из норы, толкая перед собой все новые и новые лакомства — чуть обгрызенная головка сыра, высохшее яблоко, орешки.
— Благодарю тебя, Великий Лес, и твоих верных слуг…
Гвен встал на корточки и осторожно потянулся к одному из зверьков, самому крупному с седой полоской на спинке. Бурундук-патриарх настороженно замер, усиленно принюхиваясь к приближавшемуся пальцу. Наконец, наклонился и стал усиленно о него почесываться, при этом издавая громкие урчащие звуки. Чисто кот.