Избранные стихи из всех книг - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

«In the Neolithic Age»:два параллельных перевода

1. В эпоху неолита[47](пер. В. Бетаки)

В кроманьонский дикий век бился я за устья рек,За еду, за шкуры диких лошадей,Я народным бардом стал, все, что видел, — воспевалВ этот сумрачно-рассветный век людей.И все ту же песнь свою, что и нынче я пою,Пел я той доисторической весной.Лед уплыл в морской простор. Гномы, тролли, духи горБыли рядом, и вокруг, и надо мной.Но соперник из Бовэ обозвал мой стиль «мовэ»[48],И его я томагавком критикнул.Так решил в искусстве спор диоритовый топорИ граверу из Гренель башку свернул.Тот гравер был страшно дик: он на мамонтовый клыкНепонятные рисунки наносил!Но хорошее копье понимание моеВ сердце врезало ему по мере сил.Снял я скальпы с черепов, накормил отменно псов.Зубы критиков наклеив на ремни,Я изрек, разинув пасть: «Им и надо было пасть —Я ведь знаю, что халтурщики — они!»Этот творческий скандал идол-предок наблюдалИ сказал мне, выйдя ночью из-под стрех,Что путей в искусстве есть семь и десять раз по шесть,И любой из них для песни— лучше всех!........................................................ Сколько почестей и славы! А боец-то был я слабый —Времена мне указали путь перстом.И меня назвали снова «Бард Союза Племенного»,Хоть поэт я был посредственный при том!А другим — всю жизнь забота: то сраженье, то охота…Сколько зубров мы загнали! Счету нет!Сваи в озеро у Берна вбили первыми, наверно!Жаль, что не было ни хроник, ни газет!Христианская эпоха нас изображает плохо:Нет грязнее нас, крикливее и злей…Только мы и дело знали: шкуры скоро поскидалиИ работать научили дикарей.Мир велик! И в синей раме замкнут он семью морями,И на свете разных множество племен,То, что в Дели неприлично, то в Рейкьявике обычно,Из Гаваны не получится Сайгон!Вот вам истина веков, знавших лишь лосиный рев,Там, где в наши дни — Парижа рев и смех:Да, путей в искусстве есть семь и десять раз по шесть,И любой из них для песни — лучше всех!

2. В неолитическом веке(пер. М. Фромана)

В те глухие времена шла упорная войнаЗа еду, за славу и за теплый мех,Клана моего певцом был я, и я пел о том,Что пугало или радовало всех.Пел я! И пою сейчас о весне, что в первый разЛед бискайский погнала перед собой;Гном, и тролль, и великан, боги страшных горных странБыли вкруг меня, со мной и надо мной.Но нашел мой стиль «outre»[49] критикан из Солютре, —Томагавком разрешил я этот спорИ свой взгляд я утвердил на искусство тем, что вбилВ грудь Гренельского гравера свой топор.И, покончив с ними так, ими накормил собак,А зубами их украсил я ремниИ сказал, крутя усы: «Хорошо, что сдохли псы,Прав, конечно, я, а не они».Но, позор увидя мой, тотем шест покинул свойИ сказал мне в сновиденье: «Знай теперь —Девяносто шесть дорог есть, чтоб песнь сложить ты мог,И любая правильна, поверь!»И сомкнулась тишина надо мной, и боги снаИзменяли плоть мою и мой скелет;И вступил я в круг времен, к новой жизни возрожден,Рядовой, но признанный поэт.Но, как прежде, тут и там делят братья по стихамТушу зубра в драке меж собой.Богачи тех мрачных дней не держали писарей,И у Берна наши песни под водой.И теперь, в культурный век, все воюет человек —Бьем, терзаем мы друг друга злей и злей,И высокий долг певца не доводим до конца,Чтобы выучить работать дикарей.Мир еще огромный дом — семь морей лежат на нем,И не счесть народов разных стран;И мечта, родившись в Кью, станет плотью в Катмандью,Вора Клепэма накажет Мартабан.Вот вам мудрость навсегда — я узнал ее, когдаЛось ревел там, где Париж ревет теперь:«Девяносто шесть дорог есть, чтоб песнь сложить ты мог,И любая правильна, поверь!»

Легенды о зле*[50]

1.

Это рассказ невеселый,Сумеречный рассказ.Под него обезьяны гуляют,За хвосты соседок держась:«В лесах наши предки жили,Но были глупы ониИ вышли в поля научить крестьян,Чтоб играли целые дни.Наши предки просо топтали,Валялись в ячменных полях,Цеплялись хвостами за ветви,Плясали в сельских дворах.Но страшные эти крестьянеВернулись домой, как на грех,Переловили предковИ работать заставили всехНа полях — серпом и мотыгойОт рассвета до темноты!Засадили их в тюрьмы из глиныИ отрезали всем хвосты.Вот и видим мы наших предковСгорбленных и седых,Копающихся в навозеНа дурацких полях просяных,Идущих за гадким плугом,Возящихся с грязным ярмом,Спящих в глиняных тюрьмахИ жгущих пищу огнем.Мы с ними общаться боимся,А вдруг да в недобрый часКрестьяне придут к нам в джунгли,Чтоб заставить работать и нас!Это рассказ невеселый,Сумеречный рассказ.Под него обезьяны гуляют,За хвосты соседок держась.

2.

Ливень лил, был шторм суровый, но ковчег стоял готовый.Ной спешил загнать всех тварей — не накрыла бы гроза!В трюм кидал их как попало, вся семья зверей хваталаПрямо за уши, за шкирки, за рога, хвосты и за…Только ослик отчего-то пробурчал, что неохота,Ну а Ной во славу божью обругал его: «Осел,Черт отцов твоих создатель, твой, скотина, воспитатель!Черт с тобой, осел упрямый!» И тогда осел вошел.Ветер был отменно слабый — парус шевельнул хотя бы!А в каютах душных дамы от жары лишались сил,И не счесть скотов угрюмых, падавших в набитых трюмах…Ной сказал: «Пожалуй, кто-то здесь билета не купил!»Разыгралась суматоха, видит Ной, что дело плохо:То слоны трубят, то волки воют, то жираф упал…В темном трюме вдруг у борта старый Ной заметил черта,Черт, поставив в угол вилы, за хвосты зверье тягал!«Что же должен я, простите, думать о таком визите?»Ной спросил. И черт ответил, тон спокойный сохраня, —«Можете меня прогнать, но… Я не стану возражать, но…Вы же сами пригласили вместе с осликом меня!»

Перевел В. Бетаки

Томлинсон[51]

В собственном доме на Беркли-сквер[52] отдал концы Томлинсон,Явился дух и мертвеца сгреб за волосы он.Ухватил покрепче, во весь кулак, чтоб сподручней было нести,Через дальний брод, где поток ревет на бурном Млечном пути.Но вот и Млечный путь отгудел — все глуше, дальше, слабей…Вот и Петр Святой стоит у ворот со связкою ключей.«А ну-ка на ноги встань, Томлинсон, будь откровенен со мной:Что доброе сделал ты для людей в юдоли твоей земной?Что доброе сделал ты для людей, чем ты прославил свой дом?»И стала голая душа белее, чем кость под дождем.«Был друг у меня, — сказал Томлинсон, — наставник и духовник,Он все ответил бы за меня, когда бы сюда проник…»«Ну, то что друга ты возлюбил — отличнейший пример,Но мы с тобой у Райских врат, а это — не Беркли-сквер!И пусть бы с постелей подняли мы всех знакомых твоих —Но каждый в забеге — сам за себя, никто не бежит за двоих!»И оглянулся Томлинсон: ах, не видать никого,Только колючие звезды смеются над голой душой его…Был ветер, веющий меж миров, как нож ледяной впотьмах,И стал рассказывать Томлинсон о добрых своих делах:«Об этом читал я, а это мне рассказывали не раз,А это я думал, что кто-то узнал, будто некий московский князь…»Добрые души, как голубки, порхали над светлой тропой,А Петр забрякал связкой ключей, от ярости сам не свой:«Ты читал, ты слыхал, ты узнал, молвил он, — речь твоя полна суеты,Но во имя тела, что было твоим, скажи мне, что сделал ты?И вновь огляделся Томлинсон, и была вокруг пустота.За плечами — мрак, впереди, как маяк, — Райские врата.«Я полагал, что наверное так, и даже помню слегка,Что писали, будто кто-то писал про норвежского мужика…»«Ты читал, представлял, полагал — добро! Отойди-ка от Райских Врат:Тут слишком тесно, чтоб так вот торчать, болтая про все подряд!Речами, что одолжили тебе соседи, священник, друзья,Делами, взятыми напрокат, блаженства достичь нельзя!Пошел-ка ты, знаешь, к Владыке Тьмы, изначально ты осужден,Разве что вера Беркли-сквера поддержит тебя, Томлинсон!»............................................................Вновь за волосы дух его взял и от солнца к солнцу понес,Понес его к главному входу в Ад, сквозь скопища скорбных звезд.Одни от гордыни красней огня, другие от боли белы,А третьи черны, как черный грех, незримые Звезды Мглы.Где путь их лежит, не сошли ли с орбит — душа не видит ничья,Их мрак ледяной отрезал стеной от всех пространств Бытия!А ветер, веющий меж миров, просвистал мертвеца до костей,Так хотелось в Ад, на огонь его Врат, словно в двери спальни своей!Дьявол сидел меж отчаянных душ (а был их там легион!)Но Томлинсона за шлагбаум впустить отказался он:«Ты разве не слышал, что антрацит дорожает день ото дня?Да и кто ты такой, чтобы в пекло ко мне лезть не спросясь меня?!Ведь как-никак я Адаму свояк, и вот — презренье людейТерплю, хоть и дрался за вашего предка с наипервейших дней!Давай, приземлись на этот шлак, но будь откровенен со мной:Какое зло ты творил, и кому в жизни твоей земной?»И поднял голову Томлинсон, и увидал в ночиЗамученной красно-кровавой звезды изломанные лучи.И наклонился вниз Томлинсон, и разглядел во мглеЗамученной бледно-молочной звезды свет на белом челе…«Любил я женщину, — молвил он, — и в грех меня ввергла она,Она бы ответила за меня, если истина Вам нужна…»«Ну, то, что ты не устоял — отличнейший пример,Но мы с тобой у Адских Врат, и тут — не Беркли-сквер!Да пусть бы мы высвистали сюда хоть всех потаскушек твоих,Но всяк за свой отвечает грешок, а по твоему — одна за двоих?»Был ветер, веющий меж миров, как нож ледяной впотьмах…И начал рассказывать Томлинсон о грешных своих делах:«Я раз посмеялся над верой в любовь, два раза — над тайной могил,Я трижды Богу шиш показал и почти вольнодумцем прослыл!»Дьявол подул на кипящую душу, отставил и молвил так:«Думаешь, мне уголька не жаль, чтобы жарить тебя, дурак?Грешки-то грошовые! Экий болван!Ты не стоишь и меньших затрат,Я даже не стану будить джентльменов, что на жаровнях спят!»И огляделся Томлинсон, и страшна была пустота,Откуда летели бездомные души, как на маяк, на Врата.«Так вот я слыхал, прошептал Томлинсон, — что в Бельгии кто-то читал,О том, что покойный французский граф кому-то такое сказал…»«Слыхал, говорил, читал — к чертям! Мне б что-нибудь посвежей,Хоть один грешок, что ты совершил ради собственной плоти своей!»И тряся шлагбаум, Томлинсон в отчаянье завопил:«Ну впусти же: когда-то супругу соседа, кажется, я соблазнил!»Ухмыльнулся Дьявол, и взяв кочергу, в топке пошуровал:«Ты в книжке вычитал этот грех?» — «О, да,» — Томлинсон прошептал.Дьявол подул на ногти, и вот — бегут бесенята толпой:«На мельницу хнычущего мудака, укравшего облик людской!Прокрутите его в жерновах двух звезд, отсейте от плевел зерно:Ведь Адамов род в цене упадет, если примем мы это говно!»Команды бесят, что в огонь не глядят и бегают нагишом,И особенно злы, что не доросли, чтоб заняться крупным грехом,Гоняли по угольям душу его, все в ней перерыли вверх дном,Так возятся дети с коробкой конфет, или с вороньим гнездом.Привели обратно — мертвец не мертвец, а клочья старых мочал.«Душу, которую дал ему Бог, на что-нибудь он променял:Мы — когтями его, мы — зубами его, мы углями его до костей —Но сами не верим зенкам своим: ну нет в нем души своей!»И голову горько склонив на грудь, стал Дьявол рассуждать:«Ведь как-никак я Адаму свояк, ну как мне его прогнать?Но тесно у нас, нету места у нас: ведь мы на такой глубине…А пусти я его, и мои же джентльмены в рожу зафыркают мне,И весь этот дом назовут Бардаком, и меня будут лаять вслух!А ради чего? Нет, не стоит того один бесполезный дух!»И долго Дьявол глядел, как рванина бредила адским огнем…Милосердным быть? Но как сохранить доброе имя при том?«Конечно, транжирить мой антрацит и жариться вечно б ты мог,Если сам додумался до плагиата…» — «Да, да!!!» — Томлинсон изрёк.Тут облегченно Дьявол вздохнул: «Пришел ты с душою вши,Но все же таится зародыш греха в этом подобье души!И за него тебя одного… как исключенье, ей-ей…Но… ведь я не один в Аду господин: Гордыня грехов сильней!Хоть местечко и есть там, где Разум и Честь… (поп да шлюха всегда тут как тут)Но ведь я и сам не бываю там, а тебя в порошок сотрут!Ты не дух и не гном, — так Дьявол сказал, — и не книга ты и не скот…Иди-ка ты… влезь в свою прежнюю плоть, не позорь ты земной народ!Ведь как-никак, я Адаму свояк! Не смеюсь над бедой твоей,Но если опять попадешь сюда — припаси грешки покрупней!Убирайся скорей: у твоих дверей катафалк с четверкой коней,Берегись опоздать: могут труп закопать, что же будет с душонкой твоей?Убирайся домой, живи как все, ни рта, ни глаз не смыкай,И СЛОВО МОЕ сыновьям Земли в точности передай:Если двое грешат — кто в чем виноват, за то и ответит он!И бумажный бог, что из книг ты извлек, да поможет тебе, Томлинсон!»

Перевел В. Бетаки

Этот мой перевод публиковался несколько раз в разных изданиях стихотворений Р. Киплинга начиная с 1986 года. По ошибке в сборнике «Мохнатый шмель» (М., Эксмо-пресс, 1999) и в сокращенном повторении того же издания под названием «Заветные острова» этот перевод оказался приписан Михаилу Фроману. Перевод М. Фромана, который я помещаю здесь вслед за моим, публиковался в советском издании 1936 года (ГИХЛ) и в издании «Риппол-классик» 1998 г.
Бовэ — город во Франции, где велись интенсивные раскопки (в подлиннике стихотворения вместо Бовэ фигурирует Солютрэ, тоже район раскопок культуры каменного века). «Мовэ» (фр. mauvais) — плохой.
Outre (фр.) — преувеличенный.
Легенды о зле — два стихотворения эти по сути дела ничем не объединены, кроме авторской воли.Первое из них явно примыкает по теме к стихам из «Книг Джунглей», а второе, как это нередко бывает у Киплинга, пересказывает пародийным образом библейскую легенду.
Томлинсон — одно из самых знаменитых произведений Р. Киплинга.
Беркли-сквер — квадратная площадь в центре Лондона, но в довольно тихом районе, одно из престижных мест обитания крупных буржуа.