Я прекрасно помнил, как окончилась моя жизнь. Нехорошо так окончилась. Очень нехорошо. Не самое спокойное прошлое дало о себе знать тогда, когда я уже успел позабыть о былом и слишком сильно расслабился. А ведь командир когда-то меня предупреждал, что у мести по нашим делам не бывает сроков давности. Но, кто же в молодости слушает побитых жизнью стариков? Уж точно не такие крутые перцы, каковым считал себя я сам. И лишь краткое знакомство с теми, кого официально вообще не существовало, заставило меня осознать всю тщетность моих попыток быть или же стараться быть крутым. Я не прошел отбор. Более того, я его откровенно завалил уже на втором испытании, так и оставшись самым крутым головастиком исключительно в своем небольшом болотце, тогда как соваться в воду к настоящим хищникам мне оказалось строго противопоказано. Так обидевшийся на весь такой несправедливый по отношению к нему мир подающий кой-какие надежды боец ушел на гражданку, где и прозябал годы напролет в отделах продаж всевозможных третьесортных конторок. Нынче же, здрасьте, пожалуйста, я попаданец вульгарис непонятно куда. Откуда я мог понять, что непонятно куда? Да все очень просто — подмечать мелочи нас учили на славу. А мелочей вокруг имелось столько, что даже «седалищным нервом» есть не переесть.
Начать, наверное, можно было с окружения. Ведь первым делом на глаза попались стоявшие кругом тела. В истлевшей, полнящейся прорехами и прогнившими участками военной форме русских войск времен этак начала XX века. Заросшие, измазанные черт знает чем и донельзя изможденные лица бойцов не выражали ровным счетом никаких эмоций. Совершенно пустые глаза. Отсутствие какой-либо реакции на раздражители. И контроль над собственным телом присущий скорее роботу, нежели живому человеку, поскольку стоять столько времени совершенно, абсолютно, неподвижно не смогли бы даже караульные у вечного огня. Манекены!
Вот только в группу из двух десятков обычных солдат сумели затесаться столь поражающие воображение личности, что по первости возникла даже мысль о визуальных галлюцинациях или же развитии психоза. Ведь каким таким образом в компанию явно пограничной стражи явно Российской империи смогли пробиться разодетая в маскхалат типа «леший» рослая и крепкая на вид ушастенькая эльфийка, место которой скорее было в сказочных лесах Азерота, и непонятный субъект в новеньком, но уже изрядно изгвазданном цивильном платье с лицом чуточку эволюционировавшего неандертальца, моя фантазия напрочь отказывалась понимать. Про неизвестные деревья, разбавлявшие привычные глазу березы, сосны и ели, а также свой собственный откровенно непотребный вид, можно было даже не принимать в расчет. Вполне хватало первого впечатления об окружающих.
Однако и не такое проходили. Хотя нет, вру, такое мы точно не проходили. Но срываться в истерику и начинать бить себя пяткой в грудь, требуя у незнамо кого, вернуть меня обратно, уж точно не собирался. Тем более, что и возвращаться-то было некуда, а нестандартные ситуации всегда являлись частью боевой работы таких, каким когда-то давно был я. И способность быстро соображать, дабы подстроиться под них, отличало нас от тех же коллег по ремеслу из ОБрСпН[1] более заточенных на силовой вариант решения поставленных задач. А что поделать? Разная специфика!
— Эй, браток, — пихнул я рукой ближайшего бойца, имени которого не помнил, поскольку даже не знал. Вот только оказалось, что два этих слова являлись возможным для меня максимумом. Донельзя пересохшее горло резануло столь сильно, что все прочие слова вышли каким-то хрипом и свистом, но никак не членораздельной речью. Возможно, именно это и стало моим спасением, поскольку воспоследовавшая реакция всех находящихся поблизости организмов перепугала меня практически до образования желтых и даже коричневых штанишек попахивающих отнюдь не ромашками. Вся эта свора, а подобрать иного слова у меня попросту не вышло, как один, рванули в мою сторону и замерли лишь в считанных метрах, кое-где образовав даже кучу-малу из столкнувшихся тел. Ближайший же боец и та самая эльфийка, молнией метнувшаяся со своего места, вцепились в меня подобно клещам. Как бы я ни тужился, как бы ни старался, но отодрать их мертвые хватки не вышло. И если боец просто повис на моей левой руке, то остроухий персонаж всяких фэнтезей практически успел замкнуть замок удушающего захвата, прихватив меня со спины. А что до остальных, то вновь замершие восковыми фигурами люди лишь продолжали сверлить мою фигуру своими неживыми взглядами, подобно камерам оптико-локационных станций систем наведения ракет.
Нет, то уже были не люди. То были чистой воды зомби, почуявшие свежачок в моем лице. А вырвавшийся из моего трижды пересохшего горла скрипучий хрип сработал на манер триггера. На речь слетелись все. Вот только по какой-то известной только им причине моя тушка не показалась им удобоваримой. Чему я был бесконечно рад! Ведь оказаться загрызенным, разорванным на клочки, или быть еще каким другим образом убиенным, только-только начав новую жизнь, виделось в корне несправедливым. Но тут все мои мысли просто улетучились из головы, поскольку меня скрутило от невыносимой боли. Нет, даже не так. Меня СКРУТИЛО от НЕВЫНОСИМОЙ БОЛИ!
Я потерял! Я ее потерял! Мою прелесть! Откуда-то я просто осознал, что оказался лишен самого важного, самого дорогого, самого нужного, что только может быть у человека. Меня лишили души! По умолчанию имея ее от рождения, я никогда не задумывался о потребности ее спасения и даже сохранения. Я жил по совести, смеялся от души, грустил, сострадал, проявлял участие. Я был человеком. Настоящим человеком, а не какой-нибудь продажной тварью, готовой пойти на что угодно ради собственного возвышения в чем бы то ни было! Однако, если любому человеку была знакома душевная боль, мне, вдобавок, выпало несчастье познать на своем горьком опыте боль бездушную. И это меня изменило, изменило мое прежнее «Я», ведь больше не осталось противовеса исключительно рациональному разуму взявшему верх над мыслями и потребностями тела.
Да, как мне вскоре удалось выяснить, окружающий меня мир претерпел катастрофические изменения, и я, на удивление, изменился под стать ему. Недаром кришнаиты утверждали, что ум и разум являются продуктами человеческого эгоизма в благостях и страстях. В страстях, вроде одержимости славой, деньгами или же поиском души — не суть важно каких именно, хоть в пересчете песчинок, мы находим себя. Мы отдаемся процессу достижения конечного результата с головой, пробиваясь через все встречающиеся на пути преграды и не обращая внимания на последствия наших действий для окружающего нас мира. В благостях же мы входим в гармонию с миром. Начинаем жить на его волне. И если мир оказывается отравлен смертельным ядом из смеси всеобщего равнодушия напополам с эгоизмом высшей пробы, мы, не имеющие защиты даруемой душой, словно губка, впитываем в себя всю эту разлитую в окружающем пространстве отраву. Но все это я осознал чуть позже, анализируя свои поступки. Сейчас же мне хотелось одного. Хотелось вернуть свое!
Я не желал влачить всего лишь жалкое физическое существование, вместо полноценного проживания отмерянных мне лет. Я не желал постоянно чувствовать эту разлившуюся в груди ледяную пустоту, постоянно осознавать свою неполноценность. Я не желал воспринимать себя готовым творить все что угодно, если это видится рациональным, но против чего сам же выступал в своей прежней жизни. Я не желал.
И, сделавшись совершенно бездушным человеком, я четко осознал, что нет ничего запрещенного в достижении МОЕЙ цели — стать прежним. Где-то здесь имелся я. Где-то там существовала моя душа. И мы обязаны были воссоединиться любой ценой. А все остальное стало неважно. Именно это намертво отпечаталось в моем разуме, прежде чем ко мне вернулась возможность воспринимать окружающий мир не через застилающую разум и чувства пелену боли.
Стоило случившемуся наваждению отступить, а мозгу вновь принять контроль над телом, как я начал действовать. На беду вцепившегося в меня солдатика, кстати, оказавшегося не погранцом, разжать его стальную хватку у меня не вышло, как бы ни старался. Таскать же за собой и на себе такую ношу, когда сам едва передвигал свои ходули, виделось совершенно нерациональным занятием. Потому вскоре в дело был пущен подвешенный на его поясе самый настоящий бебут[2], брата-близнеца которого я прежде видел лишь в музее. Слишком большой, чтобы заменить собой штык-нож или же тактический нож. И слишком короткий, чтобы сравниться в боевых возможностях с теми же шашками и саблями. Этот чуть изогнутый кинжал пришелся более чем к месту. Подернутое ржавчиной лезвие с немалым трудом покинуло рассохшиеся и пошедшие трещинами ножны, но, на удивление, с легкостью отсекло кисти вцепившихся в меня рук. Два взмаха и частичная свобода действий была возвращена, если не считать удушающих объятий все еще удерживающей меня эльфийки, которая служила неплохой прокладкой между моим телом и мокрым от утренней росы или тумана травяным ковром. Ведь из-за накатившей боли мои ноги мигом подкосились, и мы оба завалились на землю, где мое тело сотрясалось, словно в припадке, пока не отпустило.
На счастье незваной ушастой пассажирки, что все еще продолжала висеть на мне даже после того, как я с трудом вновь утвердился на ногах, отсекать ее руки было не с руки. Вот такой вот получался каламбур! Слишком уж сильно я дорожил целостностью собственной шеи, вокруг которой они и были обвиты. Потому, откинув бебут в сторону, я с немалым трудом просунул свои ладони под ее руки, слегка откинулся назад и сделал резкий шаг вперед, одновременно нагибаясь и раздвигая локти в стороны. Не то, что можно было бы предпринять против привычного живого соображающего противника, но лучшее, что пришло мне в голову для скидывания с плеч повисшего на них безвольного, но крепко зацепившегося и весьма тяжелого, «мешка картошки».
Не удосужившаяся взять меня ногами в замок противница совершила кульбит через голову и улетела метра на три вперед, где и затихла, не предприняв ни малейшего действа, чтобы подняться. Одновременно с высвобождением от не самых приятных объятий я смог подтвердить одну из посетивших мою голову догадок — окружавшие меня «зомби» тут же повернули головы в ее сторону, явно среагировав на звук и движение. Не то, чтобы они вертели головами всякий раз, как ветер принимался шуметь кронами деревьев. Но вот на издающее звуки тело среагировали мгновенно. Однако как-то опознали своего, продолжив стоять там, где находились прежде.
Тем временем, сбоку послышался шелест прошлогодней листвы — это обмякло на земле лишенное мною конечностей тело, даже мысленно называть которое человеком я уж точно не собирался. Не после всего увиденного. Это было именно тело, существо, организм, пустая оболочка, но не человек или же не какой-либо другой разумный, если судить по той паре представителей каких-то фэнтезийных миров, что я смог рассмотреть минутой ранее. Отныне взявшее надо мною верх рацио позволяло смотреть на мир куда проще, чем было при наличии моральных стопоров, которые хоть и не исчезли полностью в силу сохранения, пусть сильно видоизменившейся, но совести, однако сильно истончились, начав пропускать через себя многое прежде относившееся к чему-то вовсе непозволительному. Поэтому и все мои последующие действа могли показаться стороннему наблюдателю чем-то бесчеловечным, тогда как для меня являлись единственно верными и правильными в сложившихся обстоятельствах.
— Значит, боли мы не чувствуем, а вот живучесть не превышает таковой у обычного человека, — не столько вслух, сколько про себя проговорил я, наблюдая за тем, как возможность существования покидает изувеченное тело вместе с последними каплями крови.
Стащив с окончательно умершего солдата вещмешок, карабин Мосина и ремень с подсумками, я двинулся по следу тех, кто совсем недавно наведывался к месту моего появления в этом мире. Поломанные ветки, продавленный мох, разворошенная листва — всего этого имелось в избытке на земле, что позволяло мне с легкостью поддерживать направление движения. Именно так я наткнулся на не подающее признаков жизни тело еще одного цивилизованного неандертальца. А как оно могло подавать эти самые признаки, если снесенная одним профессиональным ударом клинка голова покоилась метрах в четырех от остальной туши? Вот и я не знал, как можно после такого жить! Потому, прежде чем двигать дальше, задержался у покойника, как для его обыска, так и для приведения себя с оружием в относительный порядок, благо успел отойти метров на пятьсот от той «группы в полосатых купальниках».
Первое дало мне очередное непонимание ситуации, так как в карманах покойника обнаружилась связка ключей, носовой платок с вышитыми инициалами, похоже, что серебряные, часы на цепочке и кошель из кожи какого-то пресмыкающегося заполненный самыми разнообразными монетами. Российское и немецкое дореволюционное серебро разного номинала перемежалось расписанными совершенно неизвестными символами шестиугольниками с дырочкой посередине, опять же выполненными из серебра. Ни документов, ни каких-либо писем, ни чеков, ни одной завалящей бумажки, что позволила бы получить столь необходимую информацию, не обнаружилось. Хотя, учитывая совершенно непонятную принадлежность этих самых неандертальцев, еще не факт, что у меня вышло бы прочитать написанное ими. Но побурчать по этому поводу, пусть даже про себя, виделось не лишним. Заодно, параллельно с сетованием на несправедливую жизнь, я, как мог, вычищал прихваченный карабин. Обнаруженный в вещмешке набор для чистки, хоть и не давал мне познаний о разборке-сборке такого оружия, позволил хоть немного прочистить ствол с затвором от набившейся внутрь грязи. А вот инспекция вещмешка не принесла особой радости — ведь, помимо соли и облепленных всевозможной плесенью сухарей, ничего похожего на съестные припасы в ней не обнаружилось. Благо хоть не сильно попорченная смена исподнего нашлась. О боже! Какая же пошла вонища от сапог и ног, не расстававшихся друг с другом, судя по всему, неделями, если не месяцами, стоило мне только разуться. Чистейший цианистый фекалий, как мог сказать бы командир. Вот только делать было нечего, и кое-как оттертые чуть влажным мхом, а также обернутые в гораздо более свежие портянки ноги пришлось вбивать обратно в царство вони и бактерий, именуемое сапогами. Смердеть после частичной смены белья от меня стало поменьше, но жрать и пить все так же хотелось неимоверно. Облизывание жалких крох влаги со срываемых тут и там травинок не сильно помогало. Сейчас я бы с удовольствием сменял на глоток воды или же краюху хлеба тот же карабин.
Не знаю, сколько времени не потребляло, ни того, ни другого, доставшаяся мне тушка. Но, судя по ощущениям, счет шел на те же недели — столь сильно меня принялось штормить от общего упадка сил, стоило только мозгу понять, что опасность миновала. Адреналин адреналином, а без «топлива» организм напрочь отказывался функционировать должным образом. Я даже целую минуту с некоторым гастрономическим интересом поглядывал на покоящийся под боком обезглавленный труп. Ведь кровь могла помочь, как в борьбе с жаждой, так и притуплением чувства голода. Когда-то нас учили не брезговать ничем в целях обеспечения собственного выживания и ради выполнения поставленной задачи. Вот только у всего имелся свой предел. К тому же умный мозг предостерег от вполне возможного отравления трупным ядом и неизвестными химическими элементами, что могли иметься в крови этого неизвестного разумного. Хотя само тело выглядело вполне свежим с точки зрения становления покойником.
— Нет, нет, нет, нет, — пробурчал я себе под нос, гоня прочь мысли о том, сколь вкусной и живительной может быть кровь для умирающего от жажды человека. Благо попадавшиеся по пути сюда кусты черники смогли поделиться со мной своими недоспелыми ягодами, а также листьями, что хоть в какой-то мере позволило притупить терзавшие меня чувства. — Для одного дня достаточно того, что ты стал попаданцем. Становиться же сразу попаданцем-людоедом будет для тебя, Саня, перебором. Так что терпи.
Вот так, подбадривая самого себя, когда мысленно, а когда и едва слышимым сипом, в котором с трудом можно было опознать связную речь, я закончил с приведением в боевое состояние оружия и, мысленно перекрестившись, двинулся дальше по следу. Судя по всему, оставленный за спиной покойник был все же свежим, как и его кровушка — сглотнул я на этой мысли, рассматривая даже не думавшую подниматься траву, по которой успели потоптаться не менее полудюжины человек. Или не человек. И какого же было мое удивление, когда оставленные неизвестными следы вывели меня к дороге, где у выглядящего полным анахронизмом грузового автомобиля с крытым кузовом обнаружились еще четыре тела. Одно не подавало признаков жизни по причине пробития черепной коробки о придорожный камень — развязавшийся шнурок щегольских кожаных туфель сыграл с очередным увиденным мною «неандертальцем» злую шутку. Еще же два индивида находились метрах в двадцати от меня и активно штурмовали сосну в попытке добраться до четвертого замеченного мною персонажа разыгравшейся трагедии. По всей видимости, напарница оставленной в паре километрах за спиной озомбившейся эльфийки успела проявить изрядную прыть, чтобы не попасться в «дружеские объятия» еще одного неандертальца и такого же армейского отощавшего оборванца, каковым выглядел я сам.
К моему величайшему сожалению, возможности пристрелять или хотя бы проверить на функционирование трофейный ствол у меня не имелось. Уж очень не хотелось раньше времени уведомлять всех в округе, о своем нахождении в этой же местности. А сбитая мушка или же вообще разорванный при выстреле ствол могли стоить жизни уже мне — слишком уж сильными являлись эти непонятные зомби, которые вместо устроения обычного кровавого пиршества предпочитали крепкие объятия. Да и следов я насчитал поболе, чем лицезрел сейчас разумных разной степени целостности и разумности. К тому же отсутствие какой-либо информации обо всем творящемся вокруг заставляло меня испытывать чувство откровенной злости. Ведь совершенно неизвестная структура местного общества могла отнести меня, как к преступникам, так и к жертвам, убей я эту пару существ, что всеми силами пытались добраться до засевшей на дереве остроухой. С другой же стороны, пытаться урезонить их виделось откровенно провальной идеей по причине собственного паршивого состояния. Сейчас я не то, что драться, идти-то мог исключительно на силе воли и с черепашьей скоростью. Потому, в случае отсутствия какого-либо прогресса в разрешении сложившейся ситуации, мне оставалось только одно — стрелять и молиться, чтобы все сработало на ять. Но прежде следовало подождать, ведь, помимо внимательности и скрытности, умение медлить являлось одной из основных благодетелей разведчика. Все некогда знакомые мне торопыги давно сложили свои головы «за речкой», пополнив своими именами списки павших, либо же пропавших без вести.
Что бы я мог сказать о принятом решении? Оно оказалось донельзя верным и помогло прояснить немало важных моментов обо всей той чертовщине, свидетелем которой мне довелось стать. Минут через пятнадцать — двадцать, задняя дверь фургона отворилась, и из него выпал явно мало что соображающий очередной прошедший стадию эволюции неандерталец. Мне не хватило времени даже удивиться, по какой такой причине тот поступил столь неосмотрительным образом, как на бедолагу тут же навалились оба-двое осаждателей «древесной крепости» одной запуганной эльфийки. Что именно произошло, я так и не понял, но внезапно утративший интерес к своей жертве солдатик распрямился и с явным недоумением в глазах принялся осматриваться по сторонам.
Он делал это ровно две секунды, пока не оказался заключен в объятия своего бывшего напарника по штурму эльфячьего укрытия. И все повторилось вновь, но уже с начавшим осматриваться по сторонам неандертальцем. Так, действуя по кругу, они катались в общем клубке любителей объятий с полчаса, пока мне это откровенно не надоело. Прекрасно помня, что после подобных же объятий я не превращался в местный аналог зомби, решил ускорить развязку, внеся в творившееся действо свой скромный вклад. Пусть сил у меня имелся мизер, но несколько задубевший и потрескавшийся от времени ремень мосинки стал отличным сдерживающим фактором. Естественно, будучи накинутым на ноги намеченной мною жертвы, которой стал неандерталец. Точнее, которыми стали оба неандертальца. Ведь выбирая между своим в доску человеком и этими непонятными страшилами, я даже не сильно задумывался, кого спасать. По этой причине и поясной ремень тоже был пущен в дело, стоило солдатику в очередной раз превратиться из зомби в лупающего по сторонам глазами разумного.
Накинув путы на представителя альтернативной ветви эволюции предков человека, я прихватил ничего не понимающего бойца за шкирку и из последних сил потащил его вслед за собой. На бег не оставалось сил, ни у него, ни у меня, но и оба неандертальца уже не выказывали былую прыть, просто напросто ползя вслед за нами на руках. Утягивая ничего не понимающего, но и не сильно сопротивляющегося человека вдоль дороги, я дождался, пока один из преследователей заметно вырвется вперед и, подгадав момент, приголубил того прикладом по затылку. Да, это было не гуманно. Да, это могло привести к смерти неандертальца. И да, мне было все равно. Я слишком устал, а он стоял на моем пути к началу поисков того, чего меня лишили.
Расправившись со вторым схожим образом, я махнул рукой все еще ничего не понимающему солдату, чтобы он следовал за мной, и направился обратно к фургону в надежде отыскать в его недрах хоть что-то напоминающее воду и еду. Но каково же было мое удивление, когда вместо ожидаемого праздника живота мне выпала честь стать свидетелем очередной серии не желавшего прекращаться ужаса. Едва я подошел к задней двери фургона, как из него на меня кинулась та самая эльфийка, что прежде восседала высоко на древе. Вот только вместо радостных объятий и горячей благодарности, я получил уже столь хорошо знакомый бессознательный взгляд очередного зомби и крепкое пожатие своей шеи. Лишь появление бойца спасло меня от гибели в результате асфиксии, поскольку, не добившись от меня чего-то явно ожидаемого, та переключилась на новую жертву, от которой, о чудо, добилась много большего.
Еще четырежды они успели обменяться тем, что превращало разумного в зомби, а зомби в разумного, прежде чем я смог отдышаться и накинуть стянутый с себя ремень на ноги солдатику. Не то, чтобы эльфийка мне приглянулась больше. Хотя ее необычная, бросающаяся в глаза своей не свойственной природе идеальной очерченностью, словно у мраморной статуи, а не у живой девушки, внешность действительно вызывала интерес, как и все непривычное. Вот только сил тягаться с этой каланчой под два метра ростом и разворотом плеч не уступающим мне прошлому, не имелось в моем нынешнем тщедушном теле вовсе. Другое дело — изнуренный не менее моего боец. Аккуратно приголубив задергавшегося человеческого зомби прикладом по затылку и, убедившись, что процесс пошел тому на пользу — он перестал пытаться дотянуться до нас, я просто затолкал ничего не понимающую героиню сказок и влажных мальчишеских фантазий внутрь фургона, не забыв залезть туда следом и захлопнуть за собой дверь.
На наше счастье изнутри имелся солидных габаритов стальной засов, который тут же и был задвинут, а также в бортах, под самым потолком, наличествовали узкие забранные стальными решетками оконца, через которые пробивался солнечный свет. Именно последнее обстоятельство позволило мне разглядеть этот самый засов и не только. Но если к засову никаких претензий не имелось — простейший механизм сыграл свою роль, хотя бы на время отгородив нас от внешней угрозы, то вот к этому «не только» мгновенно появилось немалое число вопросов. Ведь за разделяющей кузов фургона надвое решеткой сидела еще одна эльфийка выряженная в точно такой же камуфляж и, удивленно хлопая глазами, рассматривала нас.
— Не кидаешься, и ладно, — только и смог что произнести я, прежде чем потерять всякий интерес к узнице, поскольку разглядел на находящемся тут же откидном столе остатки чьего-то перекуса. — О, да! — благоговейно простонал я, опустошив бутылку легкого вина и тут же запихав себе в рот всего один раз кем-то надкусанный бутерброд с сыром. — Блаженство! Какое же это блаженство! — в одно мгновение сметя со стола вообще все, что хоть как-то напоминало еду, я, вместо облегчения, получил жесточайшую боль в районе желудка уже спустя минуту.
Вероятнее всего, совершенно позабывший, что такое пища, организм не согласился переваривать закинутую в него на скорую руку снедь. Во всяком случае, скрючило меня знатно. Не столь жестко, как в месте появления, но где-то треть от той боли вновь пришлось ощутить. И даже это было очень много! Создавалось впечатление, что мой желудок прямо сейчас кто-то резал десятком тупых ножей разом и все никак не мог закончить свою экзекуцию. Лишь около часа спустя, когда внутри меня прекратились спазмы, наверное, вообще всех органов и отрычали свой концерт каким-то неведомым образом поместившиеся там бегемот, кит, медведь и еще с десяток животных, я смог вернуться в действительность и вновь начать соображать.
Впрочем, ничего особо нового за это время не случилось. Щебечущие на своем тарабарском языке эльфийки явно нашли друг в друге достойных собеседниц и даже обе переместились за решетку, оставив меня с этой стороны клетки спокойно подыхать в одиночестве от несварения желудка. Хотя возможно они просто испугались возможности моего превращения в такого же зомби, от которых прятались в недавнем времени. А может и не в недавнем тоже. Откуда я вообще мог знать о них хоть что-нибудь? Я про себя-то настоящего не знал ровным счетом ничего. Так что проявление здоровой осторожности с их стороны, наоборот, пошло им плюсом. Но я был голоден, зол, дюже вонюч и бездушен, а потому, стоило мне приподняться с пола и опереться на стенку фургона, как в моих руках тут же оказался лежавший рядом карабин.
— А вот теперь поговорим, — прохрипел я, защелкивая немудреный засов на двери клетки. — Кто такие? — вываливать сразу весь список накопившихся вопросов виделось излишне опасным делом, потому, дабы не выдать себя потенциальным источникам информации ничего несведущим в местных раскладах простофилей, начал с наиболее логичного. Наивный чукотский юноша!
Послушав в ответ какое-то робкое щебетание на «птичьем языке», я, на всякий случай, прошелся по стандартному списку типа шпрехен зи дойче, парлеву франсе, ду ю спик инглиш, но так и остался не удовлетворенным. Причем во всех смыслах этого слова. Познания, питание, одежда, гигиена, да черт возьми, даже интим — все прошло мимо кассы. Для первых четырех пунктов не имелось никаких условий, а последнее было просто неинтересно по причине сумасшедшего упадка сил в занятом теле, хотя повышенное либидо, судя по всему, досталось вместе с разумом от прежнего организма, что также мог похвастать высоким самомнением, присущим всем бойцам моего профиля. Ведь робких спецназовцев не могло существовать в принципе, учитывая сформированную в родной армии систему отбора. Потому, повстречайся мне эти две девахи с их совершенно незаурядными, какими-то искусственно-кукольными, лицами, пока я был самим собой, то непременно подкатил бы для заведения знакомства чисто из спортивного интереса. Ведь на их фоне отходили на второй план даже метиски, также славящиеся тем, что обладали внешностью привлекающей из-за своей необычности излишнее внимание противоположного пола. Но здесь было не там. Отчего мы трое так и сидели, лупая друг на друга глазами через стальную решетку, пока нас не спасли. Причем спасение пришло, откуда не ждали — снаружи!
[1] ОБрСпН — отдельная бригада специального назначения
[2] Бебут — длинный изогнутый кинжал, что был принят на вооружение в Российской империи в 1907 году.