Нередко понятие инквизиции[1] ошибочно связывается с понятием средневековья. Между тем, зародившись в средние века (на юге Франции), инквизиция охватила всю эпоху Возрождения, прошла через век просвещения и удержалась (в Испании) вплоть до середины XIX века. На юге Франции в XII веке она боролась с «ересью» альбигойцев, но довольно скоро была упразднена. Ее установлению и успеху в Испании в XV веке способствовали многолетние войны между испанцами и маврами, еще занимавшими часть нынешней Андалузии. Стремясь уничтожить иудейство и мусульманство, в своем дальнейшем развитии она препятствовала также проникновению с Севера идей протестантства и Реформации.
Итак, официальной целью испанской инквизиции являлось повсеместное установление единой «святой» католической веры, подавление каких бы то ни было попыток нарушить это единство, объединение католических королевств и живших в них крещеных «инородцев» в одну «единую и неделимую» Испанию. Вот почему апологеты инквизиции считают, что она сыграла выдающуюся роль в деле создания испанской государственности.
Когда после многих кровопролитий иудеи и мусульмане были изгнаны за пределы их родины, из владений их католических величеств, это не значило, что в Испании не осталось ни следа евреев и мавров. Нет, задолго до установления инквизиции было уже немало этих крещеных «инородцев», занимавших высокое положение в христианском феодальном обществе. А после изгнания «нехристей» из Испании, а потом из Португалии, в этих странах остались евреи и мавры, давшие себя окрестить. первые под именем марранов[2], вторые под именем морисков[3] прошли через века испанской и португальской истории. В то время как мусульмане бежали в Марокко, а иудеи — в то же Марокко, в Италию, в турецкие владения и в другие страны, — марраны и мориски, по большей части представители культурной буржуазии, зажили двойственной жизнью: под вечным надзором инквизиции, они тайно соблюдали свои обряды и обычаи; надев маску католического благочестия, исправно ходили в католические церкви, выставляли в окнах окорока (чтобы показать, что едят свинину) и старались вести себя, как подобало добрым католикам. И все же инквизиция не доверяла им, и в XVI—XVII веках живым мясом для костров священного трибунала служили именно марраны.
Экономическая сущность инквизиции обнаруживается в некоторых переведенных мною протоколах процессов.
В деле Педро де Эспиноса, маррана, осужденного мексиканской инквизицией за иудейство, указывается, что «в разговорах с евреями он язвительно называл священный трибунал жадным, утверждая, что инквизиция не любит бедных евреев, а любит богатых, и что все евреи, заточенные и наказуемые инквизицией, — люди крайне бедные и жалкие».
Пострадали от инквизиции главным образом неимущие «еретики»; большинство изгнанных из Испании и Португалии евреев и мавров принадлежало к небогатому классу. Но, «любя» богатых «еретиков», инквизиция стремилась выжать из них побольше денег. Поэтому и состоятельные «еретики» в немалом количестве подверглись преследованиям инквизиции, спешившей конфисковать их имущество и объявить неправоспособными их родных и потомков.
Инквизиция оказывалась сильнее даже пап и королей. Тем более беззащитны были простые смертные, неимущие католики, не говоря уже об «еретиках».
Экономические условия рабочих в испанских колониях эпохи Возрождения сказываются в переведенном мною изложении деда мулата Франсиско Родригеса, который, «чтобы избавиться от нестерпимых работ и страданий, претерпеваемых им на фабрике от одного метиса, надсмотрщика его», донес сам на себя через двух приходских священников, возведя на себя поклеп: он намеренно обвинил себя в сношениях с «диаволом». Этот рабочий надеялся облегчить свою участь. «Что угодно, — думал он, — но только не рабство на мексиканской фабрике!» Однако он попал из огня в полымя: «за ложное показание против самого себя» инквизиция приговорила его к настоящей каторге.
В хитросплетениях противоречий испанский империализм делал свое дело, извлекая выгоды из чужих выгод. Правда, передовая знать, в союзе с высокопоставленными марранами пробовала восставать против инквизиции. В XV веке был убит инквизитор Педро де Арбуэс[4]. В XVI и XVII веках произошли восстания морисков[5]. Но священный трибунал и армия подавляли попытки освобождения. Под знаком инквизиции Испания достигла расцвета и упадка.
За несколько веков процветания Испании и Португалии испанские и португальские евреи, марраны, отчасти и мориски стали испанцами и португальцами по языку.[6] Потомки некоторых марранов живут на Пиренейском полуострове[7] и в наше время.
Жившие в Испании до установления инквизиции мастера древнееврейского языка Ибн-Габироль[8], Ибн-Эзра, Иегуда Галеви известны, по крайней мере, по имени. Но даже читатели, знакомые с их произведениями, не знают, что до и после установления инквизиции существовали поэты еврейского происхождения, писавшие по-испански и по-португальски.
Облекая свою мысль в эти мощные языки, они пользовались их прекрасным строением и звучанием.
Судьба поэтов, которые по языку были испанцами и португальцами, а по событиям жизни — евреями, большей частью жившими в эпоху инквизиции, конечно, сложнее судьбы их собратьев, писавших по-древнееврейски и огражденных этим языком от христиан.
Поэзия этих «еретиков» была бы слишком узкой, если бы ограничивалась темами религиозной борьбы и тюрьмы. К счастью, она выходит за эти пределы.
Древняя тема жизни и смерти — жизни, пребывающей в смерти, и смерти, живущей в жизни, — упорно проходит чрез все века испанской и португальской литературы. Эта жизнь и эта смерть соединяются, разумеется, в любви, во славу которой испанские и португальские поэты вырабатывают изощренную диалектику и лирическую казуистику.
Не останавливаясь на «Нравоучительных изречениях» (Proverbios morales) или «Советах (Consejos) королю Педро I»[9] раввина Сантоба де Карриона[10], представляющих в XIV веке только слабый образец философической поэзии, мы вступаем в мир, где жизнь, смерть и любовь выражены в самой их сущности.
В одном из своих любовных сонетов маркиз де Сантийяна[11], знакомый с произведениями Сантоба, уже горько жалуется как человек, затерянный между жизнью и смертью:
Эти испанские стихи приближаются к древнееврейским стихам Габироля:
В другом стихотворении тот же Габироль говорит:
Потом, в немногих словах, он берет на себя ответственность за все жестокое на этой земле:
Что касается св. Тересы[13], она оставила знаменитый припев:
послуживший в наше время заглавием для книги «Mourir de ne pas mourir» («Умирать от неумирания») Поля Элюара, французского поэта-сюрреалиста.
Но лучшие образцы этого рода дал Педро де Картахэна[15].
Одно его стихотворение мы можем озаглавить: «Ни жизнь, ни смерть». Другое посвящено выбору между забвением и воспоминанием.
Тот же Картахэна исследует вопросы раздвоения личности, воплощенной в образе двух соперников, соединенных в одной любви и в одной муке:
Еще непосредственней тема раздвоения личности, соответствующая двойственному положению марранов, разработана в XVI веке в стихотворении М. Оливы, которое я нашел в рукописи в Кабинете манускриптов при Парижской национальной библиотеке. Оно озаглавлено «Coplas» (Стансы); я назвал бы его: «Против самого себя»:
Я сам — враг себе, я сам
Мщу себе словом и делом:
Не делаю, что сказал.
Не скажу о том, что сделал.
Самим собою томим.
Плачу один над уделом —
Не делать, что говорил,
И не говорить, что делал[16].
Но эти горячие и строгие слова, признания в любви, возгласы личного отчаяния прерываются более грубыми и сильными стонами: они вызваны общественными бедствиями.
С конца XIV века в Испании разражаются еврейские погромы.[17] В конце XV века они возобновляются. Когда поэт Антон де Монторо[18], крещеный еврей, известный под именем «портного из Кордовы», обращается к «сеньору королю» с большой поэмой, посвященной погрому в Кармоне. «Позор, сеньор, позор!» — восклицает он. Этот собрат Ганса Закса, немецкого поэта-сапожника XVI века, ведет себя благородней, чем другие испанские поэты, крещеные евреи, которые во время этих печальных событий нападали в стихах на своих соплеменников и вели себя, как враги. Автор многочисленных эпиграмм (burlas), Антон де Монторо полемизирует с Хуаном де Вальядолидом и с Родриго де Кота[19], крещеными евреями, испанскими поэтами, из которых второму принадлежит знаменитый «Диалог между Любовью и Старым Рыцарем», обширная поэма, не лишенная достоинств.
Во вступлении к этому философическому прошению в стихах Антон де Монторо как бы изображает себя человеком, не раз уже умиравшим, но еще продолжающим жить. Этот живой мертвец восклицает:
До и после резни, до и после установления инквизиции в Испании иудеи и крещеные евреи играют значительную роль в общественной, экономической и культурной жизни. В средние века они уже участвуют в управлении государством и даже в организации католической церкви: среди крупнейших прелатов мы находим крещеных евреев. Есть графы, маркизы, министры, епископы и архиепископы еврейского происхождения.
Борясь между собою, иудейство и католичество в то же время оказывают некоторое влияние друг на друга. Известны публичные споры между раввинами и священниками. В одном из своих стихотворений Гейне высмеивает раввина и францисканца, которые в присутствии короля Педро Жестокого, в Толедо, спорят и выхваливают каждый свою религию, пока королева Бланка наконец не восклицает:
Трагишутовская традиция особенно дорога евреям. «Селестина, или трагикомедия Калиста и Мелибеи» приписывается бакалавру Фернанду де Рохасу, как предполагают, еврею из Монтальбана, писателю и юристу, тесть которого Альваро де Монтальбан был обвинен инквизицией в иудействе.
Законченная к концу XV века, написанная архаическим сильным языком, богатая непристойностями, ругательствами и едкими диалогами, эта сатира на любовь и нравы считается одним современным французским испанистом наиболее значительным из всех произведений, которые евреи создали со времен «Песни песней».
В «Селестине» находят традиции Аристофана, Теренция и Плавта, открывают элементы из «Облаков», «Лягушек», «Всадников» Аристофана и в особенности из пьес «Наказывающий сам себя» («Heautonlimoroumenos») Теренция и «Пленники» Плавта.
С «Селестиной» сопоставляют и одну латинскую комедию Памфилия Маврилиано, священника XII века.
Но, по-видимому, испанские поэты Хуан Руис[20], известный под именем протопресвитера итского, и Альфонсо Мартинес[21], протопресвитер талаверский (автор «Бича, или Порицания светской любви»), ближе следовали традиции древних. Прототип Селестины, хитрой сводницы, уже появляется в их сатирах.
«Селестина» приписывалась и поэту Хуану де Мэна[22]. Что касается самого Фернанда де Рохаса, то он приписывает первый акт Хуану де Мэна или Родриго де Кота, как и он, поэтам еврейского происхождения. По его словам, он только закончил это произведение. Но принимая во внимание полное единство этого романа-комедии, исследователи считают, что «Селестина» написана одним автором.
Как бы то ни было, эта книга появилась без имени автора. Предполагают, что воинствующее духовенство того времени и цензура инквизиции принудили автора выступить анонимно: в «Селестине» высмеивались и священники.
Через два с половиной века в Португалии другой еврей — Антонио Жозэ да Сильва[23] — получил возможность издать свои комедии не иначе, как скрыв свое имя, расшифровываемое в акростихе, посвященном читателю.
В течение веков цензура инквизиции накладывала запрет на множество произведений. Целые томы содержат списки книг, запрещенных инквизицией, которая как будто боялась даже следов, оставленных эллинской религией в латинских странах.
В Италии в эпоху Возрождения, в XVI веке, пьесы с мифологическим сюжетом печатались не иначе как в сопровождении заметки, являвшейся громоотводом в отношении цензуры инквизиции:
«Сим предупреждается, что слова: бог любви, богиня любви, божество, рай, поклоняться, блаженный и другие — должны пониматься согласно поэтическому словоупотреблению, а не в каком-нибудь смысле, который мог бы в чем бы то ни было оскорбить чистейшее учение католической религии».
В Португалии в XVIII веке такой же заметкой снабжена комедия «неизвестного автора», т. е. Антонио Жозэ да Сильва, во втором томе «Португальского комического театра»:
«Слова: боги, божество, рок, божественное, всемогущество и мудрость — должны пониматься только в поэтическом смысле. В этих произведениях ими пользуются, только поскольку они необходимы как украшение драматического построения и комических эпизодов, а отнюдь не с намерением хоть как-нибудь оскорбить учение пресвятой матери церкви, которой я, как покорный сын, повинуюсь во всем, что она предписывает».
Испанская народная песня[24]
В течение веков инквизицией тщательно вырабатывался целый кодекс судопроизводства. Для непосвященных приходится расшифровывать терминологию инквизиторов и открывать подлинный смысл некоторых лицемерных формул.
Обвиняемого «увещевали», прежде чем заставить его дать следующую расписку: не вина господ инквизиторов, если под пытками он будет ранен, искалечен или убит, напротив, раз он не хочет сказать правду и сознаться в преступлении, он заслуживает наказания — виноват он сам и только он.
Таким образом, не он, а инквизиторы были достойны сожаления: обвиняемый вынуждал их «работать», пытая его.
Дыба, гаррота, колесо, пытка водой — вот каковы были банальные приемы допроса.
Множество обвиняемых «допускалось к примирению с церковью». Но эта формула отнюдь не значит, что пресвятая мать прощала их и возвращала им свободу. «Примиренных» постигало какое-либо наказание: изгнание, ссылка, плети, тюремное заключение на срок и бессрочное, галеры или каторжные работы.
В зависимости от характера преступлений обвиняемые приговаривались к одному из трех родов отречения:
Легкое отречение, abjuratio de levi, произносилось лицами, легко затронутыми грехом, теми, против которых у инквизиции были только легкие подозрения.
В этих случаях приговоренные отрекались не всенародно, а перед епископом или инквизитором.
Сильное отречение, abjuratio de vehementi, произносилось лицами, над которыми тяготело сильное подозрение, лицами, совершившими важное преступление. Они отрекались всенародно.
Формальное отречение, abjuratio de formali, произносилось лицами уличенными, еретическое преступление которых уже было доказано. Впадая опять в ересь, они рисковали подвергнуться наказанию как отпавшие. Формальное отречение произносилось всенародно.
Кроме того, еретики приговаривались к ношению особой «покаянной одежды» (habito) в течение многих лет, если не до самой смерти, и к выполнению разных обрядов покаяния. Само собой разумеется, они находились под надзором инквизиции.
Священный трибунал «отпускал» тысячи обвиняемых, но это не значит, что он выпускал их на свободу. Напротив, тем самым он отдавал их в руки светского правосудия. Церковному правосудию претила кровь. Согласно 31-й статье инквизиционного судопроизводства, священный трибунал автоматически постановлял:
«Мы должны отпустить и отпускаем такого-то и отдаем его в руки светского правосудия, такому-то, коррехидору[25] сего города, или тому, кто исполняет его обязанности при названном трибунале, коих мы сердечно просим и молим милосердно обращаться с обвиняемым».
Эта формула определенно означала: смерть. Отпущенные таким образом приговаривались к сожжению.
восклицает действующее лицо одной португальской комедии[26].
Но были и другие виды смерти. Кроме костра, существовала и гаррота[27]: прикрепленный к столбу железный ошейник с винтом, служившим для сжимания. Труп удушенного бросали в огонь, сжигался уже не живой, а мертвец. По сравнению с казнью через сожжение, эта казнь была своего рода милостью, которую оказывали раскаявшимся, вернувшимся, принятым опять в лоно «пресвятой матери церкви».
Если обвиняемый бежал и если этот беглый преступник был заочно осужден, он появлялся в аутодафе в изображении (en effigie). Эти изображения объявлялись примиренными или отпущенными. В этом последнем случае их бросали в огонь.
Инквизиция искала виновных даже среди мертвых. Если после смерти кто-нибудь подозревался в том, что умер не так, как подобает доброму католику, что живет в загробной жизни, как еретик, его труп или скелет выкапывался из могилы. Мертвец появлялся в аутодафе в изображении.[28] В гробу, ларце или ящике это изображение несло кости мертвеца. В толпе приговоренных шли присутствующие беглецы и живые мертвецы. Это двигались изображения: чучела, куклы, манекены, статуи. Кости и статуи швырялись в огонь и превращались в пепел.
Как известно, приговоренные представали в аутодафе[29], одетые в санбенито[30] (желтые казакины), с коросами (колпаками) на голове. В зависимости от преступлений и приговоров, санбенито отличались разными изображениями и знаками, андреевскими и полуандреевскими крестами, чертями и бесами, драконами и огненными языками. Коросы (corozas), пирамидальные шапки из белой и цветной бумаги, также были украшены разными изображениями.
Некоторые приговоренные шли на казнь с веревкой на шее, другие — с кляпом во рту[31]. Глашатай возвещал народу их приближение.
В своих «Трагических поэмах» французский поэт-гугенот[32] Агриппа д’Обинье[33] дает точное описание аутодафе:
Инквизиция хотела сделать приговоренного посмешищем толпы и пугалом для верующих. Однако среди «еретиков» находились люди, которые не только не считали эту трагишутовскую одежду оскорблением, но еще имели силу смеяться над ней и носить ее как лестный знак отличия.
В числе терминов инквизиционной юрисдикции десятки относятся к еретикам. По разным степеням, еретики объявлялись: затронутыми, отрицающими, отступившими, упорствующими, уличенными, нераскаявшимися и отпавшими. Родственники осужденных объявлялись несостоятельными и неправоспособными.
Священный трибунал заставлял детей выдавать родителей. К тому же в редких случаях ребенок не следовал за родителями в тюрьму. Целые семьи появлялись в аутодафе.
Нередко в протоколах процесса мы находим имя родственника приговоренных. Он упоминается как заключенный. Но вот в другом томе архивов он в свою очередь появляется уже как приговоренный к смерти, потом — как сожженный на костре.
Пронумерованные листки протоколов составляют серии, серии — связки, связки — каталоги, каталоги — тома. Разделенные на рубрики и колонны, страницы звучат именами и датами. Преступления, пытки, приговоры, казни следуют в торжественном однообразии. Колонны размножаются. Мы проникаем в лабиринт, где медленно раскручивается нить, мы запутываемся в клубке наказаний и мучений. Приговоренные мертвецы обращаются в статуи. Этот мир каменеет. В этом лабиринте припоминаешь стихи из «Критского лабиринта» Антонио Жозэ да Сильва:
Инквизиция! То, что теперь кажется нам оперным парадом, еще два века тому назад было подлинной действительностью, повседневной жизнью.
Аутодафе являлись столь обычным празднеством и зрелищем, что в конце концов надоедали знатокам, казались слишком однообразными. Ауис де Гонгора[36], поэт и священник, посвятил аутодафе, отпразднованному 4 июля 1632 г. в Гренаде, сонет, в котором сказывается ирония и в отношении бюрократов инквизиции, и в отношении их жертв. Он перечисляет обвиняемых и дела: «Пятьдесят бабенок из племени, которое нашло сухое местечко в море, два болвана, шесть богохульников, плохо выбритая тонзура монаха».
Что касается казненных, «пятеро в изображении, только один во плоти были справедливо преданы огню», не без разочарования замечает он.
Кстати, в этом сонете поэт не забыл воспользоваться своим излюбленным приемом, заменяя понятия сложными образами: вместо того чтобы назвать евреев, он намекает на их переход через Красное море.
Все больше мы проникаем во мрак инквизиции, которая, изгнав из Испании и Португалии евреев и мавров, преследует марранов и морисков, вынужденных перейти из иудейства и мусульманства в католичество, чтобы иметь право остаться в этих странах и не быть уничтоженными. Впоследствии она будет преследовать их детей, внуков, правнуков и поздних потомков, родившихся уже католиками.
Но только невежды могли бы подумать, что страны, где застенки, дыбы, гарроты и костры являлись принадлежностью быта, что эти страны были только логовищами варварства.
Нет, для испанской и португальской литературы эта эпоха является временем небывалого расцвета. XVI и XVII века прозваны «золотым веком» Испании. В те времена Испания была могущественной страной с многочисленными колониями, она являлась столпом католического империализма. Испанское и португальское Возрождение создало первоклассные произведения в области поэзии, прозы, драматургии, живописи, скульптуры и архитектуры. Именно этой эпохе принадлежат Сервантес[37], Кальдерон де ла Барка[38], Лопе де Вега[39], Гарсиласо де ла Вега[40], Кеведо[41] — в Испании, Камоэнс[42] — в Португалии.
Не говоря уже о всем известных поэтах и прозаиках, эпоха Возрождения породила в Испании Луиса де Гонгора, этого испанского Маллармэ[43], слишком ученого и темного для своих современников, учителя испанских и южно-американских поэтов нашего времени, излюбленного поэта Пикассо[44].
В эту эпоху Возрождения Камоэнс, испробовавший все виды поэзии, открывший в «Луизиадах» целую панораму португальской истории и португальского империализма, в своих сонетах и лирических строфах предвосхитил нежность и меланхолию Верлена[45]. Так, с верленовским «Сплином», заканчивающимся стоном влюбленного, уставшего
прямо связана горестная идиллия Камоэнса:
Небезынтересно отметить, что камоэнсовские «Луизиады» — около 9000 стихов — вышли из печати в 1572 году, именно в тот год, когда во Франции, в Варфоломеевскую ночь[47], католики резали, топили и жгли протестантов-гугенотов[48]. Название этой ночи стало нарицательным на многих языках, а изображение ее сохранилось в первоклассных « Трагических поэмах» французского поэта-гугенота Агриппы д’Обинье, современника этих событий. Девять тысяч александрийских стихов д’Обинье являются своего рода хроникой религиозных войн во Франции и образцом противоинквизиционной поэзии для всех стран. Как известно, во Франции инквизиция официально не существовала в эту эпоху Возрождения, как ни стремились установить ее крайние элементы, объединившись в Лигу с кардиналом де Гизом во главе.[49] Однако еретиков, — не марранов и морисков, как в Испании, а гугенотов, — истребляли во Франции, в Англии и в других странах. В эту эпоху любовной лирике — мадригалу, элегии, идиллии — сладкозвучного Ронсара[50] и других представителей знаменитой «Плеяды» противопоставляется жестокий эпос Агриппы д’Обинье. Темы упоения жизнью неустанно борются в поэзии с темами насильственной смерти, от которой погибают не только отдельные личности, но и целые толпы людей, объединенных принадлежностью к одной религии или к одному племени.
В пятой книге своих «Трагических поэм», озаглавленной «Цепи», Агриппа д’Обинье открывает целую панораму событий, связанных с Варфоломеевской ночью.
Между тем католичество пыталось проникнуть во все поры молодого тела Испании и Португалии.[67] Сколько аутос сакраменталес[68] (autos sacramentales) сочинено было поэтами по заказу церкви!
Конечно, многие испанские писатели сами являлись пламенными католиками, мистиками, прелатами, но в некоторых любовь к эллинской древности боролась с верой в казенную церковь.
Являлся ли этот гуманизм тоже своего рода мистикой, или же его можно рассматривать как возмущение против полицейской религии? Как бы то ни было, он следовал латинской традиции, по которой Аполлон сопоставляется с Христом, а Венера — с девой Марией.
Само собой разумеется, испанские и португальские интеллигенты еврейского происхождения, так называемые «новые христиане», входили в число культурных людей того времени, подвергшихся этим влияниям. Но если их христианские собратья, «старые», «настоящие» христиане находились во власти этой двойной любви, колебались между «святой» католической верой и греческой мифологией, то некоторых евреев раздирала тройная любовь — к Испании, их мачехе, к Греции и к Библии.
Испанцы и португальцы по языку, марраны играли видную роль в политической и культурной жизни. Среди них немало было врачей, писателей, ученых. Многим из них удалось бежать от инквизиции. Они спасались в протестантскую Голландию, Францию, Италию, Швецию и другие страны. В то время борьба за колониальные богатства уже потрясала Европу. Колониальная политика и морская торговля имели огромное значение для «их католических величеств». Вот почему, предоставляя инквизиторам преследовать иудействующих в Испании, в Португалии и в колониях, правительства этих стран терпели своих марранов где-нибудь в Голландии или во Франции. Они пользовались ими в своих империалистических целях. Они охотно эксплуатировали энергию и дарования своих «еретиков». Некоторые марраны исполняли должность консулов, агентов, даже посланников различных стран, в Голландии, где процветала знаменитая Ост-Индская и Вест-Индская компания. Марраны представляли Марокко, Данию, Венецию и Швецию. Среди марранов, кроме врачей, ученых и офицеров, мы находим различных чиновников, тщательно перечисленных Даниэлем Леви де Баррьосом.
Голландия исключительно гостеприимно принимала беглецов, открыто отрекавшихся от католичества и принимавших иудейство: они способствовали ее экономическому процветанию.
Среди дипломатов-марранов следует упомянуть Мануэля Фернандеса де Вилла-Реаль[69], капитана и генерального консула Португалии в Париже, где он перешел в иудейство. В течение ряда лет он представлял свою страну во Франции. Но по его возвращении в Лиссабон его арестовала инквизиция по обвинению в иудействе. После двухлетнего тюремного заключения, в 1652 году он был удушен гарротой.
В застенках инквизиции и в убежищах марранов всегда жила «еретическая» поэзия, ненавистная, как черная магия, бюрократам священного трибунала.
Книги «еретиков» печатались далеко от Испании и Португалии: «Утешение в треволнениях Израиля» Самуэля Ускэ вышло на португальском языке в Ферраре, испанские «Псалмы» Давида Абенатара Мэло — во Франкфурте, испанские стихи и хроники Даниэля Леви де Баррьоса — в Брюсселе и Амстердаме, испанские стихи и проза Антонио Энрикеса Гомеса — в Парижс и Руане, различные произведения на испанском, португальском, латинском и древнееврейском языках — в Голландии, Турции, Италии.
Некоторые писатели-марраны отдавали свою жизнь одновременно делу еврейства и делу испанской литературы.
Они следовали традициям испанской поэзии и пользовались противопоставлениями, гиперболами, метафорами в испанском вкусе. Некоторые их стихи искусственны, другие свидетельствуют о подлинной изобретательности авторов. Но есть и стихи, лишенные каких бы то ни было украшений, голые как тюремная стена. В них есть сила. Наибольшее количество книг принадлежит Даниэлю Леви де Баррьосу, неутомимому деятелю, испробовавшему различные жанры поэзии и прозы. К ним относятся: мифологические стихи, аллегорические драмы, комедии, мадригалы, оды, сонеты, октавы, десятистишия, акростихи, панегирики, сообщения, очерки, хроники, этюды и заметки.
«Odi et amo! »[70] Ненавижу и люблю! В изгнании некоторые еврейско-испанские и еврейско-португальские интеллигенты не отрывали взоров от Испании и Португалии. В меланхолии дождей, в северной мрази с тоской и гневом они вспоминали свою сияющую страну. Баррьос, вероятно, часто видел во сне свою Монтилью, андалузский городок, который он когда-то называл своей «зеленой звездой» (verde estrella).
Если св. Хуан де ла Крус[71]и святая Тереса, ультрамистические католические поэты, имели дело с инквизицией, чего же могли ждать поэты еврейского происхождения?
Каждый новый беглец из Испании и Португалии привозил в Голландию весть о новых арестах и новых аутодафе. Такой-то осужден! Такой-то удушен гарротой! Такой-то сожжен «в изображении»! Такой — заживо сожжен!
Но беглецы преодолевали свое смятение. Они организовывались, основывали еврейско-испанские академии, куда входили ученые и поэты. В своем «Сообщении об испанских писателях и поэтах еврейского племени» Баррьос перечисляет, в прозе и стихах, десятки своих собратьев. Среди других мы находим имя Хакоба Бельмонте, автора истории Иова, переделанной в комедию, и стихов против инквизиции, произведений, не дошедших до нас. В Амстердаме поэты-марраны сочиняли на испанском, португальском и латинском языках элегии, оды и панегирики во славу тех, кто погиб в аутодафе где-нибудь в Вальядолиде, в Кордове, в Компостелле, в Лиссабоне.
Большинство иудеев и папистов были равно шовинистически настроены. Тем не менее встречались талантливые евреи, способные возвыситься и над синагогой и над церковью. В эту эпоху Спиноза[72] создавал свои геометрические построения, интересующие и наших современников.
В 1655 году в Амстердаме вышла книга, теперь ставшая чрезвычайной редкостью. По моей просьбе библиотека Амстердамского университета переслала ее на время Парижской национальной библиотеке, где я и получил возможность с ней ознакомиться.
Озаглавленный «Славословия, ревнителями посвященные блаженной памяти Авраама Нуньеса Берналя, заживо сожженного в Кордове 3-го мая 5415 (1655) года», этот сборник открывается фронтисписом со следующей латинской надписью:
Pro mentis carcer,
Pro laude vincula dantur.
Virtus crimen habet,
Gloria supplicium.[73]
В этом сборнике в 172 страницы приняли участие двадцать четыре автора[74].
Фронтиспис антологии двадцати четырех поэтов, изданной к Амстердаме в 1655 году. Славословия, ревнителями посвященные блаженной памяти Авраама Нуньеса Берналя, который был заживо сожжен, прославляя имя создателя своего, в Кордове, 3 мая 5415 года.
Вопреки заглавию, этот том не целиком посвящен Нуньесу Берналю. Пятьдесят последних страниц «Славословий» относятся к его племяннику Исхаку де Алмейда Берналю, заживо сожженному в Компостелле Галисийском, в том же 1655 году.
Сообщение о его казни начинается следующими словами:
«Еще не просохли чернила (чтобы не сказать: слезы) доблестной истории блаженного Авраама Нуньеса Берналя (да будет благословенна его память!), когда достойные доверия свидетели-очевидцы уже сообщают нам о великой верности, о предельном рвении сожженного серафима, доблестного юноши Исхака де Альмейда Берналя».
Сожженные инквизицией за то, что они открыто отреклись от католичества, эти марраны сравниваются авторами «Славословий» с Фениксом[75], Саламандрой[76], Атласом[77], пророком Илией, Самсоном и другими образами греческой и еврейской древности. Библейские элементы сочетаются с мифологическими и испанскими. Феникс, воскресающий из пепла, — излюбленный символ испанских и португальских поэтов, — появится снова и снова, олицетворяя человека, умирающего и возрождающегося в любви.
В сонете Антонио Жозэ да Сильва, португальского маррана, удушенного и сожженного инквизицией в Лиссабоне в 1739 году, этот феникс выступает опять:
Сведующие в греческой мифологии, библии и каббале, авторы «Славословий» раньше всего преданно следуют традициям испанской поэзии. Они противопоставляют жизнь, пребывающую в смерти, — смерти, живущей в жизни.
Единение жизни и смерти обнаруживается и в стихах Самуэля де Красто, посвященных памяти Альмейда Берналя.
Одно из его четверостиший служит вступлением к длинному стихотворению Ионы Абарбанеля[78], в котором каждое десятистишие заканчивается одной из четырех строк Красто. Абарбанель начинает следующими стихами:
Поэты-марраны выработали особую метафорическую и мелодраматическую терминологию для всех элементов этой трагедии. Инквизитор упоминается под именем Плутонова служителя, католики прозваны идолопоклонниками, испанцы — идумеями, испанский фанатизм — идумейским бредом и жестокой гордыней Немврода. Как известно, протестанты называли Рим Вавилоном и давали католикам названия в том же роде.
Хотя Баррьос не принимал участия в сборнике этих «Славословий», он сочинил множество других панегириков. Один сонет он посвятил «Доблестной твердости Томаса Требиньо де Собремонте[79](alias Исхака Израэля), родом из Руисеко, после четырнадцатилетнего тюремного заключения претерпевшего огненную смерть в городе Мексико», другой сонет — казни Диэго де Асенсьон[80], заживо сожженного в Лиссабоне. Кроме того, Баррьос сложил панегирики в честь Авраама Атиаса, Иакова Родригеса Касареса и Ракэли Нуньес Фернандес, заживо сожженных в Кордове в 1655 г. (Ракэли он посвятил два длинных стихотворения). В своих стихах он упоминает в числе казненных еще Тамару Баррокас, заживо сожженную в Лиссабоне, Исхака де Кастро Тартаса, заживо сожженного в Лиссабоне в 1647 г., двух Берналей и других.
Этому потоку религиозных стихотворений мы противопоставляем прекрасный стих Альфреда де Виньи[81]:
Приходится пожалеть, что в эпоху религиозных войн, когда под пытками погибали гугеноты и мориски, — авторы «Славословий», культурные и одаренные люди вынуждены были противопоставить фанатизму инквизиторов другой фанатизм, чуждый нашему времени.
Но остается фактом: в своем сопротивлении полицейской церкви некоторые марраны имели силу отказаться от жизни.
Конечно, надо «свернуть шею красноречию»[83] этих писателей. К счастью, в некоторых стихах есть и нечто другое: это подлинная тюрьма. Порожденные инквизицией, некоторые образцы этой поэзии звучат сильно (замки и засовы лязгают в октавах Авраама Кастаньо и И. Аба[84]).
За несколько десятков лет до появления «Славословий» другой враг инквизиции произнес огненные слова. Гугенот Агриппа д’Обинье сложил свои «Трагические поэмы». Казни протестантов во Франции и в Англии, в подробностях описанные Агриппой, не отличаются от казней марранов.
Наказания и муки ада, которыми поэт грозит инквизиторам, задуманы в дантовском вкусе.
Отзвуки Ювенала[88], Данта и библейских пророков раздаются в «Трагических поэмах» Агриппы. Они повторяются в испанских «Славословиях».
Не без однообразия, некоторые стихи звенят, как цепи. Тюрьмы, темницы, застенки, подземелья, трибуналы, пытки и казни составляют длинную вереницу мучений в дантовской панораме, которую открывает нам Агриппа. Тюрьмы, дыбы, костры появляются в испанских, португальских и латинских стихах марранов.
Так, задушенные и заживо сожженные, друзья и родственники воспеваются в славословиях, одах, панегириках и элегиях оставшимися в живых.
Заключенные в тюрьму, подвергнутые пыткам, вынужденные бежать, некоторые поэты едва не погибли сами. Новые Лазари, они выходят из гроба и возвращаются к жизни. Но в каком виде!
говорит Давид Абенатар Мэло, чудом выйдя из подземелий инквизиции.
В этом веке в Испании, как припев, раздается четверостишие из знаменитой кальдероновской драмы «Жизнь есть сон»:
Душевное напряжение этого времени слишком велико, чтобы не разрядиться крупным событием. В этот век, когда люди всех исповеданий так легко верят в своих богов и умирают за них, некий восторженный юноша, Саббатай Цеви, объявляет себя «Мессией». Этот смирниот, обладавший, по словам историков, необыкновенным очарованием и слагавший еврейско-испанские песнопения, выпускает манифест, в котором обещает всем евреям освобождение от страданий. Он уничтожает посты. «Возрадуйтесь!» — приказывает он. И вот общие пляски, празднества, пиры, оргии охватывают Голландию, Турцию, Египет, Италию, Германию, Марокко. Наступает апокалиптический год: христиане тоже начинают верить в близость невероятных событий и в приход сверхчеловеческого существа. Сам Спиноза интересуется саббатеянством.
Новый «мессия» хочет свергнуть турецкого султана с престола. Но султан не так глуп. Остерегаясь выставить Саббатая мучеником, он объявляет, что готов уступить ему трон, если претендент действительно окажется сверхчеловеческим существом, нечувствительным к стрелам и пулям. В противном случае Саббатай должен отречься от своей веры и перейти в Ислам. Тогда он получит хороший пост турецкого чиновника. Поиграв немного в Христа, лже-Мессия принимает мусульманство. Его пламенные последователи говорят, что турком стала только его тень, а сам он невидимкой спасся, другие заявляют, что он изменил только для того, чтобы пасть возможно ниже и затем встать с торжеством победителя. Но их Мессия не побеждает. Поклонники Саббатая брошены на произвол судьбы. Некоторые из них следуют примеру своего главы и переходят в ислам. Потомки этих неомусульман, известные под именем саббатеянцев или денмэ, в наше время еще живут в Салониках, Смирне[92] и Константинополе. Они сохранили свои обряды и песни.
Между тем в Португалии машина инквизиции пожирала тела, захваченные ее зубцами.
И здесь, хоть и меньше, чем в Испании, мы находим писателей среди жертв инквизиции.
Родом из Лиссабона, Иегуда Абарбанель, по прозвищу Леон-Еврей или Леон-Врач, представляет тип еврейского ученого времен Возрождения. Врач, философ, советник королей, сочинивший по-итальянски свои знаменитые «Диалоги о любви»[93], а по-древнееврейски — стихи, этот двуязыкий писатель интересует нас скорее как человек, брошенный в ужасы инквизиции, которая наносила сильнейшие удары евреям именно в эту эпоху. Изгнание иудеев из Испании и Португалии, насильственное крещение «еретических» детей непосредственно затронули этого эрудита, который в другое время спокойно занимался бы неоплатоновской философией.
Сын Исаака Абарбанеля, знаменитого еврейского ученого и министра, возведенного в княжеское достоинство при португальском короле Альфонсе V, Иегуда родился между 1460 и 1465 годами, незадолго до установления инквизиции. Как и отец, он получил превосходное для того времени образование и стал знатоком в области греческой и арабской философии, схоластики и медицины.
Среди заговоров и переворотов при королевских дворах, Абарбанели жили между славой и гибелью. После смерти Альфонса V, покровительствовавшего Исааку, новый король Жоан II стал их преследовать. Подозреваемый в участии в заговоре грандов против короля, Исаак вынужден был бежать из Лиссабона в Севилью, куда вскоре приехали к нему три его сына: Иегуда, Иосиф и Самуэль. Абарбанели поступили на службу к испанскому королю. В царствование Фердинанда Католического Исаак состоял советником, а Иегуда — врачом при короле и королеве. В эти годы Иегуду уже звали Леон: это имя было не так ненавистно благочестивым католикам, как Иуда. К тому же в библии символом колена Иудина являлся Лев, по-латыни Лео (Leo), пo-испански Леон (Leon).
За год до изгнания иудеев из Испании у Иегуды родился сын. В роковой 1492 год, «когда сыны рассеяния изгонялись из Сефарада[94]», Фердинанд старался удержать при себе своего врача-еврея, знаниями которого он дорожил. Он готов был сделать для Иегуды исключение, даровать ему жизнь, оставить его в Испании, сохранить за ним высокий пост, но при одном условии: ребенок Иегуды должен быть окрещен.
Абарбанель решительно отверг это предложение. Между тем, чтобы Иегуда не бежал, король решил похитить его сына. Иегуда узнал об этом. Глухой ночью он отослал ребенка с няней в Португалию, как будто его сын —«украденная им вещь». Сам же, спасаясь от погони, прорвавшись сквозь заставы, он бежал в Неаполь, где уже находились его отец и братья. В королевстве Неаполитанском его отец получил звание советника при короле Фердинанде II, а сам он сделался придворным врачом. Наперекор всем преследованиям и бедствиям, слава Абарбанелей еще не закатилась. Иегуда посещал итальянские академии, участвовал в диспутах и, по его словам, торжествовал над всеми христианскими учеными.
Но жестокая печаль терзала сердце великого Иегуды: чтобы спасти ребенка от кастильского короля, он отправил его в Португалию; и вот португальский король, узнав о бегстве Иегуды, задержал ребенка, обрекая отца на разлуку с сыном. После смерти этого португальского фанатика его наследник, по примеру своего испанского собрата, издав декрет об изгнании евреев из Португалии, приказал насильственно крестить евреев и их детей. Маленький Абарбанель не избег общей участи: его окрестили (а крещение часто было равносильно вечной разлуке между некрещеными родителями и крещеными детьми). Он остался в плену у португальцев.
Разлученный с сыном, мудрец Леон-Врач, князь Иегуда, в своей «Элегии о Времени» испускает стоны и вопли, как животное, лишенное своего детеныша. «В смятении моем, дал я ему попасть в сети, из огня бросил я его в пламя костра!» — отчаянно восклицает он. Время обратило его в наемника и кочевника, «заставило его бродить на краю земли». Двадцать лет уже не отдыхают его «кони и колесницы». Время рассеяло дорогих ему людей «по Северу, Востоку и Западу». Его сыну уже двенадцать лет, и до сих пор он не свиделся с ним. Он мечтает не только увидеть его, но и передать ему в наследство свои знания и мудрость предков,
Как влюбленный Соломон тоскует по Суламифи, Иегуда изнывает по своем сыне. Как евреи в вавилонском плену, он отказывается в своей скорби от пения и хочет повесить свою арфу на ивы. Как «Ночь» Микельанджело[95], он спит, и сон ему сладок: во сне он видит своего ребенка. Мы не знаем, удалось ли ему увидеться с ним наяву.
«Я хотел бы жить в пустыне!» — восклицает он, изнеможенный своей блистательной жизнью.
Между тем в Неаполе Абарбанели тоже не обрели покоя. После падения арагонской династии они опять вынуждены были бежать, но Иегуда все же возвратился в этот город.
Старый Исаак поселился в Венеции, где продолжал работать над своими сочинениями. Его книги на древнееврейском языке печатались в Константинополе. Иегуда помогал ему, истолковывая его тексты: он писал по-древнееврейски к ним предисловия в стихах.
Его «Элегия о Времени» построена на своеобразном сложном ритме с несколькими цезурами в каждой строке, характерном не для библейского, а для средневекового периода еврейской поэзии. В ней несколько сот строк, и все они связаны сквозной мужской рифмой на би. Эта «Элегия» напоминает нам « Tristia» Овидия, который в изгнании тосковал по Риму, как Абарбанель — по сыну. В ней вызваны образы библейских пророков и слышатся отголоски псалмов, книги Иова и «Песни песней». В ней много длин-нот, но много и подлинной поэзии.
Эта автобиография в стихах является своего рода историей «треволнений Израиля».
В ту же эпоху Самуэль Ускэ подвел итоги этих «треволнений» за много веков и посвятил ряд страниц событиям в Испании и Португалии. Эти трагедии, естественно, привели к «утешению», которое и послужило заглавием этого труда.
В XVII веке марран Антонио Серран де Красто писал сатирические и вольнодумные стихи. Как свободный мыслитель, он осмелился даже высмеять некоторых святых. К нашему удивлению, до шестидесяти лет он жил благополучно: инквизиция почему-то его не беспокоила.
Но вот он брошен в тюрьму. Чтобы забыть свои страдания в застенке, он развлекается игрою слов: сочиняя длинную поэму «Крысы инквизиции», он жонглирует в десятистишиях этими «крысами», которые, по-видимому, беспокоят его в тюрьме.
После десятилетнего тюремного заключения Серран выходит на свободу, что не часто случается с узниками инквизиции. Его имущество конфисковано. Он нищий. Ему приходится жить подаянием от своих друзей.
Но что это в сравнении с другими его бедами? Он почти ослеп. А до того, как он потерял зрение, священный трибунал заставил его присутствовать при казни сына, удушенного и сожженного в аутодафе. Когда-то весельчак и насмешник, Серран кончил свою жизнь в печали Иова.
Его стихи в письме к одному другу сообщают нам об этом существовании:
Старая тема — жизнь в смерти, смерть в жизни, ни жизнь, ни смерть — появляется в послании этого живого трупа.
В аутодафе, в котором погиб сын Серрана, в числе четырех «отпущенных» значился юрист и ученый богослов Мигэль Энрикес да Фонсэка. Обвиненный в иудействе, он сначала был подвергнут пыткам. Едва его вывихнутые кости были вправлены, как он отрекся от всего, в чем «сознался». Он письменно изложил основы своего «еретического» мировоззрения и даже вступил в спор на богословские темы с ошеломленными инквизиторами. Опять его подвергли пыткам, опять муки вынудили его «сознаться». Показания и опровержения, стоны и доводы против инквизиции чередовались в этом процессе. Обвиняемый отказался от защитников. Он хотел бороться с инквизиторами, убедить и обратить их. Это был опасный спорщик. Наконец, чиновники подвесили его на дыбу и бросили с высоты, чтобы переломать ему кости. Перенесенный из застенка обратно в тюремную камеру, обвиняемый опять опроверг свои показания и заявил, что, если инквизиторы хотят сделать из него христианина, они должны представить ему более убедительные и веские доводы. Когда ему дали подписать бумагу с печатями «Святейшей инквизиции», он отказался подписываться, пока слово «Святейшая» не будет вычеркнуто. Мигэля Энрикеса сожгли заживо[96].
Еще значительней судьба Антонио Жозэ да Сильва. Автор комедий-оперетт, этот потомок марранов невольно стал героем трагедии собственной слишком короткой жизни. За пятьдесят лет до Великой французской революции, тридцати четырех лет от роду, он погиб в аутодафе.
Пытка колесованием
Серран и Сильва — оба любили смешное. Сильва следовал традициям Плавта, Мольера, Жиля Висенте[97]и отличался вкусом к музыкальному зрелищу, в котором речитатив сменяется пением, жест — танцем.
Возможно, что в своих комедиях Антонио Жозэ да Сильва хотел, между прочим, высмеять изощренных и манерных поэтов. Не с этой ли целью он сложил сонет, названный в нашем переводе «Живой мертвец», — объяснение в любви, начинающееся словами:
Ироническая или нет, построенная от начала до конца на чередовании слов «живой» и «мертвец», эта серенада восходит к испанским и португальским первоисточникам.
В XVIII веке, когда Антонио Жозэ да Сильва забавлял своих современников, инквизиция все еще действовала.
В договорах между Англией и Испанией имелся особый пункт, по которому британские подданные не католического вероисповедания не должны подвергаться преследованиям со стороны инквизиции. Тем не менее инквизиция совершала вооруженные нападения на иностранные корабли, захватывала грузы, арестовывала, заключала в тюрьму и приговаривала к различным наказаниям — «неверных». Чтобы захватить ценный груз, священному трибуналу достаточно было обвинить какого-нибудь иностранного моряка в том, что он «иудействовал». Происходил общественный скандал, по терминологии инквизиции. Сколько бы иностранные правительства и посольства ни требовали освобождения подданных своей страны, арестованные погибали в тюрьмах.
Таким образом, в стремлении наложить лапу на иностранные товары, инквизиция вела себя по-пиратски. Обвиняя кого-нибудь в ереси, она не теряла случая обогатиться за его счет.
В этот же век в Испании некий француз по имени Фогаз однажды в разговоре упомянул: «Мы достаточно проходим сквозь чистилище в этом мире. Мы не должны страдать еще в другом».
Это слова Лукреция[98]:
За подобные «еретические» слова Фогаза заключили в тюрьму Мадридской инквизиции.
Жюль Сюпервьель[99]
Мало-помалу костры исчезали, но в так называемое новое время инквизиция все еще пользовалась пытками при допросах обвиняемых.
Официально и окончательно инквизиция была отменена в Испании только около 1834 года. Но папской властью формально она не отменена и посейчас.
В наши дни, после падения Испанской монархии, архивы монастырей смогли бы открыть хранимые в течение веков тайны. Следовало бы ознакомиться с документами, часть которых, может быть, относится к «еретическим» писателям.
Кроме Луиса де Леона, эти поэты неизвестны даже у себя на родине.
При жизни некоторых из них вздергивали и подвешивали на дыбу. После смерти их стихи все еще висят в пустоте.
Вот уж поистине «проклятые поэты»![100]
Инквизиция хотела принудить их молчать. Но сквозь стены тюрем, из глуши изгнаний, из гробов — их голос доходит до нашего века. Их стихи вырваны из забвения. Новые Лазари, эти люди вызваны к жизни.
Валентин Парнах
Инквизиция — точное значение этого слова — розыск, следствие.
Марран (marrano) — собственно означает: свинья.
Мориск (morisko) — от moro (мавр).Главнейшие даты из истории инквизиции на Пиренейском полуострове:1473 г. — особая булла папы Сикста IV, разрешающая католическим королям установить инквизицию в Испании.1478 г. — установление инквизиции в Испании.1480 г. — первый трибунал в Севилье.1492 г. — изгнание евреев из Испании.1497 г. — изгнание евреев из Португалии.1502 г. — изгнание мавров из Испании.1609—1615 гг. — изгнание морисков из Испании.
Педро де Арбуэс (1442—1485) — преподавал в Болонье нравственную философию. Был назначен инквизитором на своей родине, в Арагонии, предал сожжению целые толпы евреев и мавров. Его закололи в церкви, когда перед алтарем он читал молитвы. Католическая церковь торжественно объявила его мучеником, папа Александр VII в 1661 г. признал его праведником, а папа Пий IX в 1867 г. (!) причислил к лику святых.
...восстания морисков... — Связанная с историей этих восстаний кальдероновская драма «Любовь после смерти» начинается сценой, в которой мориски пляшут запрещенные инквизицией самбры, свои национальные танцы, пока их не обнаруживает облава священного трибунала. Любопытно сопоставить с этой сценой одно из дел о морисках, осужденных толедской инквизицией:Бургос (Хуан де) и жена его Хулия; Франсиско, раб Диэго де Борха; Диэго де Акафи; Каталина, рабыня Мануэля Мелендеса; мориски, жители Гвадалахары. Собирались по ночам, чтобы играть и плясать самбры и есть кус-кус. Приговор: покаяние. Год: 1538. № связки: 191. № серии: 25В наше время самбры больше не исполняются в Испании. Однако их прекрасная музыка сохранилась в испанских граммофонных пластинках. Кус-кус — род рагу или пилава с кашей.
...евреи, марраны, отчасти и мориски стали испанцами и португальцами... — При владычестве мавров в Испании многие евреи носили древне-еврейские и арабские имена (напр., Ибн-Габироль, Ибн-Эзра, Иегуда Галеви). У многих крещеных евреев были уже испанские имена и фамилии (напр., Антон де Монторо, Хуан де Мэна, Родриго Кота, Хуан Вальядолид), причем фамилиями часто являлись названия городов и деревень, откуда происходили эти лица или их предки (Монторо, Вальядолид). За несколько веков в Испании и Португалии насчитывалось большое количество марранов с обычными испанскими и португальскими именами и фамилиями (напр., Фернандес, Эрнандес, Нуньес, Родригес, Мартинес, Эспиноса, Баррьос, Мэло, Кастро, Красто, Сильва, Коутиньо). Некоторые из них втайне сохраняли еврейские имена. При отпадении от католичества и обращении в веру отцов марраны принимали библейские имена, а мориски — мусульманские. Так, сожженный мар- ран Томас Требиньо де Собремонте в посвященных ему поэтами славословиях называется Исхак Израэль, и под этими именами в книге «Славословий» мы находим латинские стихи на смерть Авраама Нуньеса Берналя (вероятно, автор их — Требиньо де Собремонте). Так, поэт Мигэль де Баррьос, отрекшись от католичества, становится Даниэлем Леви де Баррьосом (его отца звали Симон Леви). В протоколах процессов мы находим множество подобных сопоставлений имен: так, маррана Франсиско де Сан-Антонио зовут еще Авраам Рубен, а мориска Мельчора Мегеси — Хамете Сама. В кальдероновской драме «Любовь после смерти» восставшие против христиан мориски, отрекшись от католичества, открыто принимают мусульманские имена.
Потомки некоторых марранов живут на Пиренейском полуострове... — Среди министров последнего короля Альфонса XIII были и потомки марранов, как Маура и др. Немало их и среди министров нынешней Испанской республики. На Балеарских островах еще живут так называемые «чуэтас» («свиноеды»), потомки марранов (см. роман Бласко Ибаньеса «Мертвые повелевают»), а в Гибралтаре — некрещеные испанские евреи (см. роман Бласко Ибаньеса «Луна Бенамор»). Эти гибралтарцы говорят на особом диалекте.
Ибн-Габироль, Ибн-Эзра, Иегуда Галеви — поэты и философы XI и XII веков. В эту эпоху расцвета арабского халифата в Испании испанская наука и светская литература только нарождались. У мусульман медицина, математика, философия и поэзия уже процветали. Этой эпохе принадлежит философ Аверроэс из Кордовы. Испанские евреи были арабизованы и принимали деятельное участие в культурной жизни.Соломон-бен-Иегуда-ибн-Гибироль, или Габироль (1021—1058 или 1070) — по-арабски Абу-Айуб-Сулей-ман Ибн-Иахия, родом из Малаги или Кордовы. Жил в нищете, был болен чахоткой. Пессимистическая поэзия Габироля как бы предвещает бедствия евреев в Испании. Габироль считается первым проповедником пантеистического неоплатонизма в Европе, утверждающего единство материи в различных ее формах. Его книга «Источник жизни» написана по-арабски; она была переведена на древнееврейский и латинский языки («Fons vitae»). Другие его сочинения — «Этика» и «Отборные жемчужины». В свои стихи Габироль первый ввел арабские метры. Некоторые его песни вошли в еврейскую литургию, в Алжире, Триполитании, Италии, Греции и Южной Франции.Иегуда Галеви, или Галеви (XII век) — по-арабски Абуль-Гассан аль-Лави, родом из Толедо. Писал стихи по- древнееврейски, а философские сочинения — по-арабски. Обучался медицине, греко-арабской философии, был врачом в Толедо и Кордове. Совершил плавание в Палестину, где, по преданию, был растоптан конем арабского всадника в ту минуту, когда произнес последний стих своей «Сионской элегии», которая до сих пор читается евреями в годовщину разрушения иерусалимского храма. Юношеские стихи Галеви, образцы светской поэзии, посвящены радости жизни; более поздние порождены страданиями евреев и надеждами на лучшую жизнь. Написал «Морские песни», сиониды, любовные и траурные стихи, гимны, шутки, загадки, эпиграммы. Считается классиком еврейской поэзии. Из его философских сочинений наиболее известна написанная по-арабски и переведенная на древнееврейский «Хазарская книга» в форме диалога между хазарским ханом и ученым евреем.
Педро I, или Педро Жестокий. — Кальдерон де ла Барка выводит его в драме «Врач своей чести», а Мо-рето — в драме «Доблестный мститель».
Рабби Сантоб, или Шем Тоб де Каррион. — Жизнь его нам неизвестна. Его «Советы королю Педро I» напечатаны в одном из томов «Библиотеки испанских авторов» среди произведений XIV века.
Маркиз де Сантийяна — Иниго Лопес де Мендоса, маркиз де Сантийяна (1398—1458), сын адмирала, известный поэт XV века; в своих сонетах приближается к Петрарке; автор поэм во вкусе провансальских трубадуров; представитель «дворцовой школы» поэзии.
La mi vida me fuye mal mi grado
Св. Тереса — монахиня и поэтесса Тереса де Хесу (1515—1582), прославившаяся своими восторженными стихами на мистические темы. Наиболее известны ее «Пребывания или Внутренний замок», «Путь совершенства» и «Книга моей жизни».
Que muero porque no muero.
Педро де Картахэна — см. Семья Картахэна, стр. 63. Из современников Педро де Картахэна следует отметить поэта Хорхе Манрике (1440—1478), известного своим стихотворением «Стансы на смерть отца», вошедшим в число классических произведений XV века.
Я сам — враг себе, я сам... — см. стихотворение Шарля Бодлера «Heautonlimoroumenos» («Наказывающий сам себя»), в частности строку:Я сам и жертва, и палач...и стих из стансов Жана Мореаса:Я буду до конца враг самому себе...
С конца XIV века в Испании разражаются еврейские погромы. — В 1391 г. произошла знаменитая резня в Севилье и в других городах. В эти годы отличился фанатический проповедник Висенте Феррер из Валенсии (1355 —1419). Он возбуждал народ, призывая его насильственно крестить неверных, и с крестом в руках рвался в бой. Ему приписывается обращение в католичество 80 000 мусульман и 35 000 иудеев, в Кастилии, в 1404 г. Среди обращенных им евреев был Соломон Га-Леви, впоследствии ставший архиепископом и канцлером под именем Пабло де Санта Мария, отец поэта Педро де Картахэна (см. Самья Картахэна, стр. 63). Проповедуя, Феррер обошел Испанию, Италию, Германию и Францию. Умер во французском городке Ванв. Католическая церковь признала его святым. Во Франции Сан-Висенте Феррер известен под именем Сен-Венсэн Феррье.
Антон де Монторо (1404—1480). — Фамилия его происходит от названия деревни Монторо, близ Кордовы, на Гвадалквивире.
Родриго де Кота — по-видимому, подвергался преследованиям инквизиции. Его имя значится в списке «примиренных с церковью» в 1497 г.
Хуан Руис — протопресвитеритский, сатирический поэт XIV века, автор «Книги доброй любви», в которой он язвительно изображает современное ему общество.
Альфонсо Мартинес де Толедо — протопресвитер талаверский, писатель XV века.
Хуан де Мэна — поэт XV века, автор «Лабиринта Фортуны».
Антонио Жозэ да Сильва — см. его биографию (стр. 108).
Испанская народная песня (эпиграф). — Это четверостишие сообщил мне в Париже один французский филолог родом из Алжирии. В детстве он слышал много испанских песенок от своей няни-испапки.
Коррехидор — в точном переводе — исправитель, представитель светского правосудия, светской исполнительной власти.
...действующее лицо одной португальской комедии. — «Абдолоним в Сидоне», пьеса неизвестного автора XVIII века, приписывалась Антонио Жозэ да Сильва, появилась в IV томе «Португальского комического театра». Формулировкой казней эти стихи вполне соответствуют следующим стихам из «Трагических поэм» Агриппы д’Обинье:Дух с телом разлучить желая в пытках скорых,Под подбородок жертв подкладывают порох,И, выбирая казнь, суд строгих палачейЗнал: легче — быстрая, а медленная — злей.
Гаррота — см. биографию удушенного поэта Антонио Жозэ да Сильва (стр. 108). Это слово упоминается в «Ночном сонете» Тристана Корбьера, французского «проклятого» поэта (1845—1875):Разве твой ворот — гаррота?Ф. Гойя. Гарртированный. Офорт (около 1778 — 1780)Удушение гарротой изобразил Гойя.Гойя — Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746—1828), испанский живописец и гравер. В офортах «Капризы» он заклеймил знать, инквизицию и духовенство, в «Бедствиях войны» составил своего рода хронику ужасов наполеоновского нашествия; известны также его «Тореадорство» и «Пословицы». Работы Гойи являются выдающимися образцами социального искусства.
появлялся в аутодафе в изображении. — Так был заочно сожжен в изображении поэт Антонио Энрикес Гомес (см. его биографию, стр. 84).
Аутодафе — в точном переводе это слово означает: акт веры. Известная под этим названием церемония шествия, удушения и сожжения осужденных приурочивалась обычно к крупным праздникам (см. Мадридская инквизиция. Генеральное аутодафе, стр. 155).
Сан-бенито — в точном переводе это слово означает «святой благословенный» и «святой Бенедикт». Возможно, что название этого одеяния происходит от имени монахов ордена св. Бенедикта, т. е. бенедиктинцев.
...с кляпом во рту. — Этот кляп выразительно назывался mordaza и предназначался для «еретиков», произносивших «богохульные» речи против инквизиции: он не давал осужденным возможности говорить и тем предохранял народ в аутодафе от ангикатолической пропаганды.
Гугенот — протестант, кальвинист. Происхождение этого слова до сих пор точно не установлено. Предполагают, что «гугеноты» — исковерканное немецкое «Eidgenossen», сотоварищи, объединенные клятвой. Борьба между гугенотами и численно превосходившими их католиками тянулась годами. После перемирий возникали новые гражданские войны, жесточайшим эпизодом которых явилась Варфоломеевская ночь (см. стр. 26). В числе гугенотов были принц Генрих Наваррский (будущий король Генрих IV), принц Кондэ, адмирал Колиньи и др. Многие из них были вынуждены бежать в Бельгию, Голландию, Германию и другие страны.
Д’Обинье, Теодор-Агриппа (1552—1630) — гражданский поэт Франции. Его имя Агриппа происходит от латинского aegre partus — болезненно рожденный. Родом он был из знатной гугенотской семьи, ребенком видел повешенных гугенотов и поклялся отцу бороться с католиками. С детства и совершенстве знал древнееврейский, греческий и латинский языки. Начал свою поэтическую деятельность с любовных стихотворений в духе Ронсара. Но кровавые события, вместе с воспоминаниями детства, вызвали в нем перемену.Наш век — другой, теперь мы ждем другого стиля,Нам — горькие плоды, мы лишь от них вкусили,— говорит он в «Трагических поэмах», порицая свое прежнее «легкомыслие». Рано вступив в армию, он деятельно участвовал в войнах против католических церковников. В Варфоломеевскую ночь 23—24 августа 1572 г., когда погибли тысячи гугенотов, он не был в Париже, но эта резня заставила его еще усиленнее бороться пером и мечом против ненавистных ему католиков. Четыре раза он заочно был приговорен к сожжению как «еретик». Последние годы жил в Женеве, где и умер. Для Агриппы охваченная религиозными войнами Европа:Себе самой чужда, ужасна горожанам,Покрыта ржой убийств, дымится углем рдяным.Он не только негодует, он издевается, клеймит королей, принцев, придворных, прелатов.Тот принц — лишь ученик и слишком безыскусный, Кто только сутенер одной принцессы гнусной.Тот принц — не кавалер, не мэтр любовных дел.Кто всех придворных шлюх в борделях не имел,— язвительно замечает он. В галерее созданных им портретов выделяется карикатура на извращенного короля Генриха III:Другой ученей был и пристально глядел На всех придворных шлюх, знаток любовных дел.С лицом напудренным и с подбородком бритым,С повадкой женщины, предстал он сибаритом.Наш зверь сомнительный, француз Сарданапал,Без лба и без мозгов явился раз на бал,Сверкая знатными каменьями в народе.Он — в шляпе без полей, по итальянской моде.Прическа — арками, вдоль губ его кайма И на лице его белила и сурьма,И в пудре голова явили нам старуху,На месте короля — подкрашенную шлюху.Весь день он щеголял обилием манжет,В чудовищный, как блуд, костюм он был одет.Чей лик вы видели? в недоуменьи все вы:Старухи-короля? иль старца-королевы?В этих же «Трагических поэмах» он предсказывает правившим классам их судьбу:Вы, судьи, палачи, кюре, духовники,Придет тот час, когда, простые батраки,Преобразите вы в конюшню храм законаИ монастырь — во мразь последнего притона,И в сброд преступников — седеющий сенат,И в эшафот — дворец и замок — в каземат!Вся гражданская поэзия Франции обязана Агриппе д’Обинье. Им вдохновлялись Виктор Гюго, Огюст Барбье и Шарль Бодлер. Книга «Кары» Гюго носит такое же название, как одна глава из «Трагических поэм». Д’Обинье упоминается и в стихах Гюго. (См. отрывки из «Трагических поэм» в переводе Валентина Париаха, журнал «Молодая Гвардия», 1923, №6.)
Изабелла I, или Изабелла Католическая, королева кастильская (1451—1504) — жена Фердинанда V Католика, короля арагонского, кастильского, сицилийского и неаполитанского (1452—1516).Этот брак способствовал объединению Кастилии и Арагонии. В царствование Фердинанда и Изабеллы произошло так называемое объединение Испании, завоевание испанцами мавританской Гренады, открытие Америки, установление инквизиции, изгнание евреев и мавров. Знаменитый фанатик, великий инквизитор Торквемада, вдохновитель преследований против Томас де Торквемада «неверных», был личным духовником королевы Изабеллы. Король и королева явились первыми покровителями инквизиции. (См. «Утешение в треволнениях Израиля» Самуэля Ускэ.Томас де Торквемада
Сикст IV — папа (1471 —1484), разрешивший буллой установление инквизиции в Испании, причислен к лику святых. При нем была построена в Ватикане Сикстинская капелла.
Луис де Гонгора-и-Арготе (1561 —1627). — Учился в Саламанкском университете. Сорока восьми дет от роду стал священником, был капелланом короля Филиппа III. Как поэт создал целую школу «культизма», изощренной поэзии, соответствовавшей зрелости эпохи Возрождения, расцвету испанского империализма, гуманистическим вкусам образованнейшей части дворянства и буржуазии. Перенес в испанскую поэзию приемы поэзии греческой, латинской и итальянской, ввел новые словообразования. Один его сонет написан на латино-испано-итальяно-португальском языке: первая строка каждого четверостишия — испанская, вторая — латинская, третья — итальянская, четвертая — португальская. Как казалось современникам, в своих изысканных образах, метафорах и гиперболах Гонгора намеренно усложнял и затемнял то, что называется смыслом. Заслужил прозвание «ангела туманов» или «князя темноты». Как в жизни, так и в стихах сказывается гордость и замкнутость Гонгоры. Известны его «Одиночества», сонеты и «Полифем», поэма в октавах, смелая своими гиперболами и метафорами, звучащая острой тоской. Среди поэтов, писавших в том же стиле, следует упомянуть Габриэля де Боканхеля. В числе врагов Гонгоры был знаменитый драматург Лопе де Вега, презрительно называвший его язык — latiniparla (латино- речь) и поэт Кеведо, осмеявший его в «La Culta latiniparla». Стиль Гонгоры известен и в наши дни под именем «гонгоризм».
Мигель де Сервантес Сааведра (1547 — 1616). — Кроме «Дон-Кихота», написал «Назидательные новеллы» и комедии. В свою прозу вводил и стихи, как лирический и повествовательный элемент. Солдатом участвуя в Лепантском сражении (1571 г.), завершившемся победой испанцев и венецианцев над турками, потерял левую руку. Взятый в плен пиратами (1575 г.), провел в Алжире пять лет. Выкупленный из плена (1580 г.), жил в большой бедности. В Севилье дважды (1597 и 1602 гг.) подвергался тюремному заключению по финансовым делам.
Педро Кальдерон де ла Барка (1600 —1681) — с девятнадцати дет посвятил себя театру, написал 120 драм и немало аутос сакраменталес (см. прим. на стр. 202).
Лопе Феликс де Вега Карпио (1562—1635) — написал 2200 драм и аутос сакраменталес, из которых сохранилось 400. Говорил, что в 24 часа может сочинить сотню комедий. Современники прозвали его «фениксом гениев».
Гарсиласо де ла Вега (1503—1536) — лирический поэт; ввел в испанскую поэзию приемы и формы поэзии итальянской; прославился своими эклогами. Стихи в итальянском вкусе сочинял и его современник Хуан Боскан Альмогавэр (1495—1542).
Франсиско Гомес де Кеведо-и-Вийсгас (1580 — 1645). — Известны его сатирические стихи, сатирическая проза и нравоучительные произведения. За приписанную ему сатиру на короля был заключен в тюрьму и подвергнут изгнанию. Ему принадлежит стих:Весь этот мир — тюрьма.Из его сочинений инквизиция вычеркнула все страницы, противные ее понятиям о приличии.
Камоэнс. — Как Сервантес и д’Обинье, Луис де Камоэнс (1525—1580) испытал много бед. В сражении в Марокко потерял глаз. Ранив одного аристократа, вызвал недовольство короля, был изгнан и отправлен в экспедицию в Индию. Это плавание послужило ему в его работе над «Лузиадами». Во время кораблекрушения ему удалось спастись вплавь и сохранить рукопись этой поэмы. Жил и умер в крайней нищете. Кроме «Лузиад», сочинил большое количество лирических стихотворений (сонетов, канцон и др.). В «Лузиады» входит эпопея плавания Васко да Гамы, открывшего морской путь в Индию. Подобно Вергилию, создавшему в «Энеиде» своего рода поэтическую историю основания Рима, Камоэнс хотел соорудить памятник португальскому мореплаванию: «Лузиады» — поэма моря. Лузин — португальцы. Луз — легендарный предок и вождь португальцев, как Эней — вождь римлян.
Маллармэ, Стефан (1842—1898) — французский поэт-символист. Некоторые его стихотворения считаются образцами «герметической» поэзии, своего рода поэтическими ребусами. Был учителем современных ему поэтов и оказал влияние на целый ряд известных во Франции писателей. Продолжателем его традиций является наш современник Поль Валери. Влияние его сказалось также на немецких и русских символистах, в частности на Иннокентии Анненском и Вячеславе Иванове. На русский язык его переводили И. Анненский, В. Брюсов, В. Иванов, М. Волошин и др. В наше время влияние Маллармэ заметно еще на молодых французских поэтах.
Пикассо, Пабло (1881—1973) — испанский художник, живший в Париже. Один из основателей кубистической школы. Его ранние работы представлены в московских музеях.
Верлен, Поль (1844—1898) — французский лирический поэт. Создал образцы импрессионистской лирики. На русский язык его переводили И. Анненский, В. Брюсов, Ф. Сологуб и др. Любопытно отметить, что эпиграфом к одному сонету Верлен взял один стих из Гонгоры.
Et de tout fort de vous helas!
Варфоломеевская ночь — с 23 на 24 августа (день св. Варфоломея) 1572 г. Среди гражданских войн между католиками и протестантами бывали периоды перемирия и сближения. Для укрепления мира при французском дворе отпраздновали свадьбу гугенота принца Генриха Наваррского (будущего французского короля Генриха IV) с католичкой принцессой Маргаритой де Валуа, сестрой правившего короля Карла IX. Вскоре после этой свадьбы, среди продолжавшихся увеселений при дворе короля, ударили в набат, и в Париже, в пять часов утра, католики приступили к избиению гугенотов, с которыми еще накануне вместе участвовали в празднествах. Резня продолжалась несколько дней как в столице, так и по всей Франции.В Париже погибло до двух тысяч гугенотов, в провинции — около тридцати тысяч. Варфоломеевская ночь получила название «парижской кровавой свадьбы». В изложениях этих событий обычно отмечается, что мать Карла IX, Екатерина Медичи, стремившаяся удержать власть в своих руках, ревниво желала сохранить влияние на своего молодого слабохарактерного и неуравновешенного сына. Сначала она опасалась Гизов, католических предводителей, но, когда к власти пришел гугенотский вождь, адмирал Колиньи, советов которого слушался король, Екатерина решила натравить католиков на гугенотов. По преданию, она старалась внушить Карлу, что гугеноты вступили в заговор против него, что их замыслы необходимо предупредить. Ее нашептывания вывели Карла из себя. «Вы хотите их истребить, — воскликнул он, — так пусть же истребят их всех»!
...католики резали, топили и жгли протестантов-гугенотов. — Такого рода события происходили во Франции уже задолго до 1572 г. Один из первых погромов произошел в городке Васси за десять лет до Варфоломеевской ночи. Агриппа д’Обинье перечисляет в стихах побоища в Васси, Сансе, Ажане, Кагоре, Туре, Орлеане и других городах, называя предводителя католических фанатиков Шарля де Гиза «кровавым кардиналом», а город Санс, название которого означает по-французски рассудок, — «безрассудным»:Кровавый кардинал со свитой иереев,Страшась, что голос жертв, их трепет и рыданье Из душ безжалостных исторгнет состраданье, — Как медным чудищем — лукавый Фаларид.Он медною трубой все вопли заглушит.Ты ж, безрассудный Санс, ты первый учишь СенуЖрать жертвы и жиреть, на водах строить стену,Мост новый воздвигать из груды этих тел.Здесь первый ряд из тех, кто первым полетел.Другие сброшены на них. Смерть удалая.Ты терла головы о головы; играя,Исследовала ты пронзенные тела:Вода ль входила в них, иль кровь из них текла?Но Тур затмил и Санс картиною позора.Здесь мчала и гнала неистовая свора,Звериною резней весь город осквернив.Ей ужаснулся бы и оснеженный скиф.Пылали небеса сияньем возмущенным,В них руку видели с кинжалом занесенным.Три сотни связанных и чуть живых, три дняНе евших ничего, из крепости, кляня.Толпа швырнула вон и тут же осудила:На берегу реки их, наконец, добила.Здесь в камень возгласы трагические бьют,Здесь за одно экю — ребенка продают.Была охвачена багрянцами пожара Когда-то светлая и чистая Луара,И Орлеан — сплошной пылающий дворец.Зажженный пламенем пылающих сердец!
Во Франции инквизиция официально не существовала в эту эпоху... — Как мы уже упоминали, в XII веке инквизиции боролась на юге Франции, в Лангедоке, против «ереси» альбигойцев, получивших свое название от городка Альби. Постепенно подвергаясь ограничениям, инквизиция вскоре официально перестала существовать. Однако элементы ее мы находим в установлении «Огненных палат», в XVI веке (см. стр. 41 и прим. на стр. 204)
Ронсар, Пьер де (1524—1595) — французский поэт эпохи Возрождения. «Плеяда» поэтов, в которую, кроме него, входили дю Беллэ, Реми Бэлло, Жодэлль, Дора, Баиф и Понтюс де Тиар, стремилась обогатить французскую поэзию греческими и латинским формами. В эпоху, когда итальянская литература еще первенствовала в Европе, эти поэты, в особенности Ронсар и дю Беллэ, придали французскому языку нежность греческих идилликов и итальянских лириков. Их поэтику излагает трактат дю Беллэ «Защита и восхваление французского языка». Их работа оказала влияние и на поэтов XVIII и XIX веков, в частности на Андрэ Шенье, Теофиля Готье и Шарля Бодлера.
Охотник, птицелов, рыбарь манил обманом... — Резня гугенотов была приурочена ко времени празднеств в честь свадьбы Генриха Наваррского и Маргариты Валуа.
Либитина — италийская богиня смерти.
Сена разделяет Париж на две части: «правый» и «левый» берег.
Твоя добыча, мост... — В Париже, на Сене множество параллельных друг другу мостов.
Лувр — в то время королевский дворец в Париже, на берегу Сены.
Нерон — римский император I века н. э. По преданию, из желания полюбоваться величественным зрелищем, велел зажечь Рим и, глядя на пожар, играл на лире и сочинял стихи. Имя Нерона Агринпа д’Обинье дает Карлу IX, опять намекая на гибель гугенотов среди увеселений католиков.
Рим — в данном случае Франция.
Бар-ле-Дюк, Байонна, Блуа — старинные города во Франции.
Тюильри — Тюильрийский дворец и Париже. Был построен на месте черепичных заводов, отсюда его название (Tuileries).
Карл IX (1550—1574) — вступил на престол десяти лет от роду. За четырнадцать лет его царствования во Франции произошло четыре гражданских войны между католиками и гугенотами. Однако незадолго до Варфоломеевской ночи (1572 г.) он благосклонно относился к гугенотам и, приблизив к себе их вождя, адмирала Колиньи, как будто хотел последовать его совету начать войну против католической Испании, в союзе с Англией и другими протестантскими государствами. Агриппа д’Обинье изображает его страстным и жестоким охотником на зверей и охотником на людей: ему приписывалось личное участие в истреблении гугенотов в Варфоломеевскую ночь.
Двух принцев-пленников... — гугеноты Генрих Наваррский (впоследствии французский король Генрих IV) и Генрих I, принц Кондэ. Оба они отреклись от протестантства в пользу католичества, и это спасло их в Варфоломеевскую ночь. Впоследствии Генрих Наваррский отрекся от католичества и, став во главе гугенотов, долго безуспешно осаждал Париж, притязая на французскую корону. Наконец, он произнес знаменитую фразу: «Париж стоит мессы» и опять стал католиком, после чего был признан королем. Предания изображают его благодетелем народа, но история установила многие его тиранические поступки. Однако в отношении гугенотов он вел себя либерально: издал Нантский эдикт о веротерпимости (1598 г.).
Екатерине — смех: притворщица черства... — Екатерина Медичи (1519—1589), мать Карла IX, была регентшей, пока сын был малолетним. Эта католичка была так же равнодушна к религии, как гугенот Генрих Наваррский. Она всячески лавировала между католической и гугенотской партиями, боясь усиления и той и другой. Агрип-па д’Обинье дает ей такие эпитеты, как «сомнительная мать» и «сводница» своих сыновей.
Елизавете — скорбь... — Елизавета, жена Карла IX, дочь германского императора Максимилиана II, сочувствовавшего протестантам.
И совесть подлая владыку до кончины... — Карл IX умер через два года после Варфоломеевской ночи. Ему было всего двадцать четыре года.
Мо (Meaux) — старинный город к востоку от Парижа.
Орлеан — старинный город в центре Франции, на реке Луаре.
Между тем католичество пыталось... — К этой эпохе относится возникновение ордена иезуитов, основанного Лойолой. Иниго Лопес де Ренальдо Лойола (1491—1556) начал с военной карьеры. Раненный в сражении в обе ноги и охромевший, вынужден был отказаться от воинской славы и возмечтал создать «Христову милицию». Тридцати трех лет от роду он занялся изучением философии и богословия. Вероятно, подозревая в нем реформатора, инквизиция следила за ним. Дважды он был арестован. Наконец, после многих неудач и скитаний, он достиг своих целей. Воинствующая церковь получила новое орудие: папа особой буллой утвердил устав ордена Иисуса (т. е. иезуитов). Проповедуя слепое повиновение церкви, иезуиты стремились опутать своими сетями не только Испанию, но и все страны. Об этом в своих «Трагических поэмах» сетует Агриппа д’Обинье:Когда бы мог ты знать, как это знаю я!Повсюду короли и принцы и князьяУже отравлены, запятнаны престолыГлухими ядами поборников Лойолы.О Польша, Австрия, Норвегия, Москва!Что вас от гнусного избавит торжества?
Аутос сакраменталес — духовные пьесы символического и аллегорического характера, сопровождавшиеся народными шествиями. Исполнялись в дни больших празднеств и заказывались таким поэтам, как Кальдерон де ла Барка и Лопе де Вега. В течение 37 лет Кальдерон поставлял их к празднику тела Христова. Это был своего рода социальный заказ эпохи католической государственности, В число действующих лиц этих пьес входили евангельские и библейские герои, а также олицетворения различных пороков и добродетелей.
Мануэль Фернандес де Вилла-Реалъ — экономист и драматург, друг поэта Антонио Энрикеса Гомеса.
«Odi et amo» — «Ненавижу и люблю». Этими словами начинается известное двустишие Кая Валерия Катулла, латинского поэта I века до н. э., обращенное к его возлюбленной.
Св. Хуан де ла Крус (1542 —1591) — богослов и поэт, основавший, вместе со св. Тересой, монашеский орден босых кармелитов.
Спиноза (вернее Эспиноса), Барух-Бенедикт (1632— 1677) — философ, автор «Теолого-политического трактата» и «Этики», написанных по-латыни. Потомок португальских евреев, родившийся в Амстердаме в среде марранов, он подвергался упрекам в безбожии со стороны верующих иудеев. Фамилия Эспиноса до сих пор распространена в Испании. В числе жертв инквизиции мы находим под этой фамилией марранов: Педро Эспиноса, Фернандо Хиля де Эспиноса, Бернардину де Эспиноса и др.
В награду — тюрьма,Вместо почестей — цепи,Добродетель - преступление,Славе - казнь.
24 автора: Элиау Нуньес Берналь, двоюродный брат казненных; Исхак Абоаб, Даниэль де Рибера, Элиахим де Кастиэль, Иосеф Франсес де Амбурго, Аль-ферес Хакоб Коэн, Давид Энрикес Фаро, Хонас Абар-банель, капитан Моссе Коэн Пэйхото, Бенхамин Диас Патто, X. Аб, Хакоб де Пина, Исаке Нуньес, Давид Антунес, Давид Прадо, Неизвестный, Самуэль де Красто, Авраам Гомес де Прадо, Моссе Есурун Лобо, Иосеф Буэно, Авраам Кастаньо, Исхак Израэль, доктор Даниэль Арансо, Хакоб Абендана.
Феникс — греческое слово, означающее собственно «финиковая пальма». В другие языки оно перешло для обозначения легендарной птицы, сгорающей и возрождающейся из пепла. Фениксом греческие писатели называли священную птицу египтян.
Саламандра — по каббале, обитательница огня.
Атлас — один из титанов древней Греции. За попытку завладеть небом был осужден Зевсом подпирать небосвод.
Иона Абарбанель (по-испански Хона Абарбанель) — сын врача Иосифа Абарбанеля и потомок ученого Исаака Абарбанеля, не по прямой линии. Его жизнь нам неизвестна. Он посвятил сожженным Берналям множество стихотворений в сборнике «Славословий».Написал элегию на смерть Исхака де Кастро Тартаса. Перевел на испанский язык Псалмы Давида.
Томас Требинъо де Собремонте — см. прим., стр. 181. Мексиканская инквизиция: Леонора Мартинес — см. выдержки из сообщения об аутодафе в г. Мексико (стр. 153).
Диэго де ла Асенсъон (наст, имя — Дон Лопе де Вега-и-Аларкон) — дворянин и потомок «старых христиан», монах, известный под именем Диэго де ла Асенсьон, отрекся от католичества и перешел в иудейство, приняв имя Иегуда Крейенте. Как Баррьос, так и поэт Давид Есурун, посвятивший Диэго португальский сонет, сравнивают его, конечно, с фениксом. Его смерти посвятил стихи и Антонио Энрикес Гомес. Жизнь других упоминаемых здесь марранов нам неизвестна.
Де Виньи, Альфред, граф (1797—1863) — французский поэт, прозаик и драматург эпохи романтизма; для его творчества характерно чувство горечи и безнадежности.
См. его же стихи:Принять отсутствие и отвечать молчаньемНа вечное молчанье божества.(Перевод В. Брюсова)
.надо «свернуть шею красноречию»... — «Схвати красноречие и сверни ему шею», из стихотворения «L' art poétique» Верлена.
Авраам Кастаньо и И. Аб. — Их жизнь нам неизвестна. По-видимому, они жили в Амстердаме. У первого — португальская фамилия. Фамилия второго обозначает месяц аб (по древнееврейскому летосчислению), в котором был разрушен соломонов храм. Есть ли это псевдоним или сокращение фамилии Абоаб?
Поншэр, вождь Огненной палаты. — Поншэр — архиепископ Турский. Огненные палаты (Chambres Ardentes) — учрежденные около 1536 г. чрезвычайные трибуналы, приговаривавшие еретиков к сожжению. Первоначально так назывались трибуналы, установленные для разбора дел государственных преступников знатного происхождения.
Кардинал Кресценций — председатель Тридентского собора. Сошел с ума.
Тридентский Собор (1545—1563) — подтвердил и установил ряд догм католического вероисповедания. Целью его было поддержать единство католической церкви. Он назван по имени тирольского города Триента, где происходили заседания.
Деним Юний Ювенал — латинский поэт-сатирик I—II века н. э., восстававший против пороков Рима времен упадка. Его гражданская поэзия служила образцом для поэтов до XIX века включительно.
Эта глушь, где всем конец... — из монолога Сехисмундо, королевского сына, заточенного в пустынной местности отцом, которому астрологи предсказали жестокость его наследника.
Este rustico desierto,Donde miserable vivo,Siendo un esqueleto vivo, Siendo un animado muerto.
Смирниот (греч.) — уроженец турецкого города Смирны.
Диалоги о любви — плод эрудиции и образец схоластики — в свое время имели большой успех. Это сочинение упоминали Монтэнь, Сервантес и Ронсар. У Абарбанеля были и поклонники и враги. В своих любовных стихах Ронсар высмеивает «Леона-Еврея» и намекает на еврейский обряд обрезания:Хитрец, мошенник, враль, вы неустанно лжете,Отрезав кожицу от вашей крайней плоти,Обрезали при сем вам сердце и любовь!В «Дон Кихоте» Сервантес упоминает «Диалоги» как известное итальянское сочинение. По словам Сантино Карамелла, итальянского ученого нашего времени, испанские и португальские поэты, и среди них Камоэнс, также читали и любили Абарбанеля. Переведенные на испанский язык историком Гарсиласо де ла Вега эль-Инка «Диалоги» были запрещены цензурой инквизиции в Испании.В наше время «Элегия о времени» волнует нас больше, чем длинные «Диалоги» между Филоном и Софией. «Диалоги» — только ловко сотканная мертвая паутина. «Элегия» — живая израненная плоть.Впервые «Элегия» была напечатана по рукописи ученым Кармоли (Carmoly) в 1857 г. В вольном переводе на итальянский язык, белыми стихами, она появилась как дополнение к книге «Dialoghi di Amore», с предисловием и примечаниями Сантино Карамелла (Bari, 1929). Пользуясь этим итальянским текстом, я переложил «Элегию» на французский язык в моей книге «L’Inquisition» (Edition Rieder, Paris 1934), сократив поэму, но сохранив синонимические образы и анафоры. Подлинник перегружен повторениями мыслей и образов, вариациями на одну и ту же тему. Но его длинноты соответствуют как общевосточному стилю повествования (это своего рода арабские письмена), так и духу времени. Вспомним, что в XVI и XVII веках авторы и читатели любили длиннейшие поэмы. Камоэнс и Агриппа д’Обинье также злоупотребляли длиннотами.
Сефарад — по-еврейски Испания. Сефардим или сефарды — испанцы. Отсюда это общее название для потомков испанских и португальских евреев в Европе, Африке и Азии.
«Ночь» Микельанджело. — знаменитый скульптор (1475—1564) известен еще своими стихотворениями. К «Ночи», одной из своих статуй, после поражения его родной Флоренции, он написал четверостишие. Эта «Ночь» говорит: «Мне сладок сон, и еще сладостней быть камнем; пока длится беда и позор, — не видеть, не чувствовать — для меня счастье; так не буди меня, увы! говори тише! »
Мигэля Энрикеса сожгли заживо. — В том же аутодафе предстало больше семидесяти осужденных мужчин и сорок женщин.
Жиль Висенте (1469—1536) — испано-португальский драматург, автор многих комедий, из которых некоторые целиком или отчасти написаны по-испански. Основоположник португальского театра. Его пьесы были сильно урезаны инквизицией.
Тит Лукреций Кар — латинский поэт I века до н. э., автор поэмы «О природе вещей» («De rerum natura»); по преданию, покончил самоубийством. Переведенный нами стих звучит по-латыни:Et metus ille foras praeceps Acheruntis agendus.
Жюль Сюпервьелль — современный французский поэт и прозаик, автор книг стихов «Тяготения» («Gravitations») и «Безвинный каторжник» («Le forсat innocent»). Переведенное нами четверостишие взято из второй книги.
«Проклятые поэты» — так Верлен называл нескольких своих современников и самого себя. Под этим названием он написал ряд статей, посвященных Артуру Рэмбо, Тристану Корбьеру и другим поэтам. Некоторые из них бедствовали. Каждый поэт-марран мог бы сказать о себе словами Лермонтова: «Чужой в родном краю».