такая махина,
то, значит, лишь сверху тверда,
а внутри - как мякина.
От страха
в ручищах лабазников ломы и гири.
От страха - цензура,
от страха - остроги Сибири.
Боятся суков,
на которых сидят,
своих же шпиков
и своих же солдат.
И Зимний дворец
как штыками утыканный торт,
где морды сидят
за оградой из морд.
Гитара поет,
притишая струну,
в студенческой тесной каморке:
"О, если б все морды сложились в одну
и дать бы по морде той морде!"
И кто-то кричит в молодом озорстве,
заусенцы кусая:
"Пощечину славно влепили в Москве,
а что мы, безруки в Казани?!"
На сходку!
Еще не загинул народ,
пока среди рабства и скотства
в нем дочь новгородского веча живет
студенчества русского сходка!
"Хотят кнутовище нагайки
засунуть нам в глотку?"
"На сходку! На сходку!"
"Россию навек уподобить хотят околотку?"
"На сходку! На сходку!"
"Политзаключенных по тюрьмам вгоняют в чахотку?"
"На сходку! На сходку!"
"Забрали и право и власть,
а народу оставили водку?"
"На сходку!
На сходку!"
И юная лава,
кипящая неудержимо,
и слева и справа
летит на Помпею режима.
И гневно,
упрямо
в котле мятежа,
в клокотанье
Володя Ульянов