— Данил, зырь, что надыбали! — донесся крик до балкона, где я стоял и курил, запивая никотин дешевым, гадким пивом.
Я поморщился от досады. Ненавижу, когда мое имя так бессовестно коверкают.
Я поплелся на кухню. Там было пополнение. Мы тусили в квартире одного из моих друганов — Геры. Помимо нас двоих, тут еще были Макс и Леха, теперь еще и Толян приперся. Вон стоит, косяк с травой мне протягивает.
— Отвали, — буркнул я.
Знают ведь, что наркоту я — никогда. Нажраться, как свинья — это пожалуйста. Но только не наркота, потому что это уже вообще край, после которого только падение на самое дно. А со дна подняться сложно. Я уж и так на одном из нижних ярусов жизни обитаю, не хотелось бы совсем в яму скатиться.
— Ну че ты! — прицепился тут же Толян. — Ща телки прикатят, надо градус веселья поднимать.
Под общий гогот изрядно накурившихся и напившихся товарищей я ушел обратно на балкон, не забыв захватить из холодильника новую банку пива. Присел, прислонившись к стене и глядя в ночную черноту города, распластанного внизу.
Про таких, как я, говорят — страдающая интеллигенция. Это типа мним мы себя такими. На деле же — зажравшиеся и с жиру бесящиеся придурки, которые сами не знают, чего хотят. Вот я, например. Я не знаю, чего мне от жизни надо. Говно она, жизнь эта. Тоска одна, скука, вгрызающаяся в душу и по маленьким кусочкам ее отламывающая и в самое дерьмо этой самой жизни выкидывающая.
Наверное, я как сартровский герой. У меня тоже тошнота от жизни.
Зовут меня, как вы поняли уже, Даниил. Ненавижу иных вариантов — придушить просто готов за всяких там «Данил», «Данька», «Данила». Даниил — точка. Лет мне целых двадцать — устал уже от вереницы бесконечных серых будней. Родни у меня нет — померли все. Батя-алкаш бросил нас еще в дремучей древности, когда я в штаны ссал. Мамка моя тянула меня одна. Два года назад умерла от рака. Мать я, конечно, любил, но, наверное, так и не смог ее отблагодарить за все, что она мне дала. Изо всех своих малых сил ведь старалась, чтоб я не голодал.
От матери однушка осталась в жопе Москвы — район Зябликово. При таком хозяине, как я, она быстро говном обросла. Да пофиг. В том-то и проблема — мне на все пофиг. Я не знал, куда меня тянет. Но двигался я неизменно вниз.
Прокручивая в затянутой пьяным туманом голове тяжко-мрачные мысли, я не заметил, как просидел на балконе полчаса. Из задумчивой полудремы меня вывела какая-то фифа — в наполовину сползшем платье и под тремя слоями штукатурки.
— Зябко тут у тебя, не согреешь меня, пупсик? — пьяно спросила она и чуть не свалилась на меня всем телом.
На мгновение я вблизи рассмотрел ее раскрашенную харю и понял, что девахе не больше двадцати. И уже шмара такая.
Я ненавидел шлюх, хотя сам был далеко не праведник. Но женщина, падшая до такого состояния — это мерзотно.
С отвращением отстранив от себя молодую алкашку, выбрался из балкона, затем и из квартиры и бегом пересек все лестничные пролеты. Стало тошно и дальше находиться в этой дыре.
Куда идти? Домой? Вот дерьмооо — как же не хочется туда возвращаться. А чего хочется? Лечь и помереть? Возможно. Все лучше, чем эдаким гадким червем по жизни ползать.
Я не спеша направился в сторону метро. Пивка бы еще. Вконец нажраться, чтоб мысли дебильные отключить в голове. Ну-ка, что там у нас по бабкам… В кармане насчитал помятые сотку и полтинник. На дешевые сигареты еще хватит.
Добравшись до ночного ларька с пивом, сигаретами и всякой прочей лабудой, хотел уже просунуть руку с деньгами в окошко и попросить пиво и сигареты, как глаз зацепился за пацана мелкого, сидящего на скамейке чуть поодаль от ларька.
— Даже не думай, — шепнул себе и тут же пошел в сторону пацана. — Чего тут сидишь? — спросил у него.
Лет ему было девять или десять, не мастер я у мелочи такой возраст определять. Осень стоит холодная, противная, мокрая. У пацана легкая курточка на теле, шапки и вовсе нет — вон нос покраснел уже.
— От бати сбежал. Напился, драться лезет.
— А мать где?
— Померла давно.
Внутри меня что-то всколыхнулось. Горько стало.
— Некуда пойти перекантоваться?
— Батя прибьет, если утром дома не буду.
Я подавил в себе тяжелый вздох и желание грязно выругаться. Сам бы прибил, только не мальца, а ублюдочного папашу его.
— Ты когда в последний раз ел?
— Да недавно, — ответил мальчишка и хмуро уставился на свои ботинки.
«Так, ясно все…».
— На, держи. — Протянул я ему ладонь со смятыми соткой и полтинником.
— Не надо.
Я молча запихал деньги ему в нагрудной карман и поскорее пошел прочь, пока упрямый пацан не вздумал с гордым видом возвращать мне эти несчастные сто пятьдесят рублей.
Пока ехал до своей станции в метро, непрерывно думал о том, что мы не заслуживаем такого мира — мира, в котором десятилетнему ребенку приходится сидеть ночью на улице, мерзнуть, голодать и думать о том, что батя прибьет, если такая дурь взбредет ему в голову. Ну его, нахрен такой мир!
Дома я завалился спать. Последней мыслью было — сейчас закрою глаза, а когда снова открою их, меня ждет очередной бессмысленный, тупой и дерьмовый день, а за ним еще и еще, и еще…
***
На следующий вечер туса была у меня. Весь день держался, не звал никого, не выходил никуда. Вечером поддался искушению. Денег не было, на подработки я уже неделю не выходил. Жрать хотелось, холодильник пустой, сигареты закончились.
На просторах сети как-то познакомился я с придурковатыми типами-стримерами. Точнее, стримерами они себя называют, а по мне так — просто алкаши, вытворяющие дичь на потеху публике ради несчастных задонатенных пары сотен рублей. Собственно, я сам позволял им устраивать у себя дома цирк ради тех же несчастных подачек в виде банки пива и пачки сигарет, которые они всегда с собой притаскивали. Ну, жратвы еще немного.
Вот и сейчас компашка эта, состоящая из двух мужиков и бабы, сидела у меня на кухне и устраивала всякий трэш в онлайне. Главное, после них хлоркой квартиру протереть. Шучу. Ничего я протирать не буду. Ненавижу дерьмо всякое, но добровольно живу в нем — в этом весь я.
Когда горе-стримеры — облеванные, испитые, истраханные (во всех смыслах этого слова) — завалились спать прямо на полу кухни, я вздохнул с облегчением. Звездец, как опротивело все это. А изменить ничего не могу. Или могу? Подумаю об этом завтра.
Но утром мне пришлось думать о том, как цирк выгнать из моей берлоги. Еле выдворил горе-стримеров, пытавшихся убедить меня в том, что надо еще один стрим запустить вечером, да еще и с моим участием. Ага, клоуна нашли. Может, я и клоун, но не в вашем цирке.
Выпроводив гостей, которых сам же и звал, я завалился опять спать. Проснулся к вечеру. Доев хлеба и дешевой колбасы, затянулся последней сигаретой. Тоска опять въелась в душу. Захотелось… не знаю, чего. Женщины, может. Я, не давая себе времени передумать, схватил телефон и набрал знакомый номер.
— Алло, Лен, прикатывай ко мне, если хочешь.
— Через часик.
Я бросил телефон на стол. Лену я знал тыщу лет. Она еще более несчастна, чем я. Была замужем за психопатом-тираном, потом встречалась с нариком, потом ее изнасиловали. Мы с ней иногда трахались. Никому из нас это не нравилось, но каждый получал хоть что-то, в чем нуждался. Я успокаивал физиологию на время, Ленка хоть на десять минут чувствовала себя не шваброй, а женщиной, с которой обходятся по-доброму и ласково.
Приехала моя подруга действительно через час. Перед тем, как открыть дверь, я пригладил топорщащиеся в стороны короткие темные волосы, кинул быстрый взгляд в зеркало — да уж, казанова, блин, хренов: мешки под глазами, оброс щетиной, весь вид помятый и кричащий о жесткой депрессухе. Махнув рукой на внешность, открыл дверь. Поздоровались, прошли на кухню.
— Чай будешь? — спросил я, силясь вспомнить, если ли он у меня.
— Давай.
Лена молча вытащила из магнитовского пакета консервы, булочки, бутылку рома, колу и пирожные.
— Ого, — присвистнул я.
Ели, болтая о какой-то чуши. Неловко нам бывало только после секса, в остальное время мы могли общаться, будто лучшие кореша.
После еды Лена полезла ко мне на колени, на ходу расстегивая блузку. Я увидел у нее на груди синяк. Опять связалась с подонком каким-то. Мне почему-то стало тоскливо.
— Знаешь, Лен, давай сегодня без этого.
— Как хочешь, — сказала почти равнодушно, но все же с легкой обидой.
Женщине почему-то всегда хочется знать, что она желанна. Я не знаю, какой должна быть женщина, чтобы она была по-настоящему желанна мной. Наверное, такой не существует.
Вообще-то я влюблялся. Пару лет назад. Но потом случайно подслушал ее разговор с подружкой о том, что я в ее списке двухсотый. Оказывается, она решила установить личный рекорд и записывала всех мужиков, с которыми у нее были потрахушки. Кажется, я тогда, перед расставанием сказал ей что-то вроде «Для двухсот первого время оставь». Она почему-то обиделась.
Когда Ленка ушла, я просидел еще пару часов, глотая ром вперемешку с колой, потом отправился прочь из квартиры. Хотелось проветриться, невыносимо уже в загаженной и провонявшей алкогольно-сигаретными ароматами квартире находиться.
Было ветрено, но я с наслаждением подставлялся свежим, холодным порывам. Засунув руки в карманы джинсов, я с удивлением обнаружил смятую бумажку. Ба, да это же стольник тот самый, который я на днях по-пьяни найти не мог. И хорошо, что не мог. Пойду, сигарет куплю.
Пересекая дорогу, я вытащил мобильник, глянуть на время, но он выскользнул из пальцев и упал на мокрый асфальт. Вот же дерьмо! Не хватало мобилу разбить. Я схватил телефон и чуть не застонал. Издеваетесь? Экран был вдребезги. Не многовато ли на мою многострадальную задницу дерьма?
Не успел я выпрямиться, как краем глаза заметил движение. Автомобиль мчался прямо на меня. Я стоял на перекрестке. Только сейчас заметил, что светофор уже красный. Другие машины гудели вовсю. Только сейчас я понял смысл выражения «время замедлилось». Не в теории понял, а по-настоящему, как оно чувствуется на собственной шкуре. Я отчетливо видел черный шевроле, который пер прямо на меня. Меня почему-то в этот момент забеспокоила мысль: успею ли я вспомнить что-то хорошее перед смертью? Мне почему-то показалось очень важным это сейчас — вспомнить что-то светлое, и только потом отдать концы. Ну же, думай!
Конечно, все произошло за пару секунд. Но в моей голове реально время будто развернулось и стало объемным, широким, всеобъемлющим.
С ликованием я зацепился за промелькнувшее воспоминание. Мама как-то тяжело заболела. Не раком, там другое было, я тогда совсем еще мелкий был. И она просила меня помолиться за ее выздоровление. Сказала, что тогда купит мне самокат. Я ужасно тогда возмутился. «Мне не нужен самокат, мне нужна ты», сказал я ей тогда. А мамка меня крепко прижала к себе.
Хватаясь всем сознанием за это воспоминание, я приготовился помирать. Но вместо этого, буквально за долю секунды перед столкновением, земля подо мной разверзлась и поглотила меня. Я полетел во тьму. «Теперь уж точно помру», — подумал, теряя сознание, но даже в таком состоянии пытаясь держаться за светлое воспоминание.
***
Если это смерть, то она темная. Тьма и есть смерть, если я точно умер. Но разве может быть иначе?
Я ничего не видел. Не ощущал своего тела. Не слышал ни звука. Я обратился в ничто и находился в небытии. Но вдруг что-то изменилось. Спереди — или где это, если я лишен тела и пространство тут не земное — замерцал луч. Слабенько так замерцал белым светом. Но ничего другого не было видно. Зато я услышал голос прямо со стороны луча:
— Даниил, тебе дан выбор: смерть или второй шанс на жизнь, но уже в другом мире.
— В каком это другом?
— Чтобы тебе было понятнее, скажу, что это нечто наподобие параллельной реальности.
— Да ты брешешь?
— Я говорю правду, Даниил. И изволь выражаться так, как подобает нормальному человеку.
Неожиданно я осознал, что чувак, кто бы это ни был, говорит правду. Я просто понял это. Не спрашивайте — не знаю, как. Просто в башку будто вложили готовое знание.
— И что за мир мне светит?
— Этого я знать не могу.
— А ты кто вообще?
— Называй меня Проводником.
— Хм… А обратно на Землю ты меня вернуть не можешь?
— Не могу. Там тебя ждет смерть — собьет машина.
— Значит, выбора у меня нет…
— Жизнь или смерть — чем не выбор?
— Угу, в параллельной реальности жизнь… А что меня там ждет?
— Я не могу этого знать, я всего лишь Проводник.
— Я думал, такие, как ты, ну, которые между мирами души проводят, вообще все на свете знают.
— Все на свете знает лишь Царь всего сущего. И я не провожу между мирами твою душу — я провожу тебя целиком. Человек — цельная личность, из тела, души и духа. И при перемещении в другой мир разрушать эту цельность нельзя.
— Уу, философия, люблю ее. Ну, хоть что-то сообщить мне можешь полезное? Что я там делать-то буду?
— Выживать. Не думай, что королем станешь в новом мире. Это не история из книжки про попаданца, который пришел в новый мир и завоевал его. Тебе придется бороться за право жить.
— Час от часу не легче. А, собственно, в таком случае, чем же эта новая жизнь от моей прежней будет отличаться? — усмехнулся я. — Ну ладно, а как я приспособлюсь к новому миру? Порядки там, язык…
— В твое сознание будет вложено знание местного языка. С остальным разберешься постепенно. Не волнуйся об этом. Думай лучше о том, что третий шанс тебе не выпадет. Постарайся прожить жизнь в новой реальности достойно. Ты мог уже быть в могиле, но ты все еще жив — и можешь прожить долго, если приложишь к этому усилия.
Я задумался. Кто-то на моем месте тут же ляпнул бы — давайте второй шанс, не хочу помирать. А я вот задумался. Надо ли оно мне — опять бессмысленное существование ползучего насекомого, борьба за право жить и прочая, прочая, прочая? Опротивело ведь еще в своем родном мире. Но хочу ли я умереть? По-настоящему — окончательно и бесповоротно? Вот так, чтобы больше никогда не ступить на мягкую траву босыми ногами? И не увидеть грозового неба, разрезаемого молниями? Не откусить огромный ломоть ледяного мороженого и не почувствовать, как оно холодом обжигает горло? Не понять ничего, не отыскать ответов на вопросы, не пожить, как нормальный человек, не стать лучше, чем я был?
— Кажется, мне еще хочется пожить, — вслух озвучил я свой выбор.
— Хорошо. Но пути назад не будет. Да, кстати, ты попадешь в мир, где существует магия. Советую не удивляться этому. И еще — давай без нововведений.
— Это ты про прогрессорство, что ли? — улыбнулся я лучу.
— Да, вы так это называете. Но ты должен запомнить, что каждый мир должен развиваться по собственному пути и до всего доходить своим умом.
— Принято к сведению. Да и не инженерный у меня ум, чтоб там Леонардо да Винчи из себя строить. Я гуманитарий. Философию Сартра продвигать там могу…
— Давай без шуток, Даниил. — Луч говорил серьезно.
— Ну ладно, ладно… — проворчал я. — А если я помру в том мире, что будет?
— Твоя смерть будет окончательной.
— Уже без шансов на другие миры?
— Верно. Поэтому постарайся жить достойно.
— Знать бы еще, как это…
— Твое сердце знает, Даниил.
Да он пафосный проповедник! Аж каждое слово этим пафосом сочится!
— Ты уверен в своем выборе, Даниил?
— Нет, но он сделан. Давай — отправляй меня куда бы то ни было…
— Тогда я прощаюсь с тобой. Помни — твое сердце знает, какой путь выбрать… — Луч начал угасать.
Мне показалось, у меня началась тахикардия. А еще ладони вспотели. Фуух, страшно-то как! Ну что ж… поглядим, что за новая жизнь мне там уготована.
Мое сознание словно бы начало становиться вязким и тяжелым. Я понял, что скоро отключусь. Я попытался снова вспомнить что-то хорошее из своего прошлого, но на этот раз мне почему-то в мысли приходили лишь строки из «Жить вопреки» Кипелова.