41443.fb2 Колымские тетради - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

Колымские тетради - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

СИНЯЯ ТЕТРАДЬ

Пещерной пылью, синей плесенью

Пещерной пылью, синей плесеньюМои испачканы стихи.Они рождались в дни воскресные —Немногословны и тихи.Они, как звери, быстро выросли,Крещенским снегом крещеныВ морозной тьме, в болотной сырости.И все же выжили они.Они не хвастаются предками,Им до потомков дела нет.Они своей гранитной клеткоюДовольны будут много лет.Теперь, пробуженные птицамиНе соловьиных голосов,Кричат про то, что вечно снится имВ уюте камня и лесов.Меня простит за аналогииЛюбой, кто знает жизнь мою,Почерпнутые в зоологииИ у рассудка на краю.

Я беден, одинок и наг,

Я беден, одинок и наг,Лишен огня.Сиреневый полярный мракВокруг меня.Я доверяю бледной тьмеМои стихи.У ней едва ли на умеМои грехи.И бронхи рвет мои морозИ сводит рот.И, точно камни, капли слезИ мерзлый пот.Я говорю мои стихи,Я их кричу.Деревья, голы и глухи,Страшны чуть-чуть.И только эхо с дальних горЗвучит в ушах,И полной грудью мне легкоОпять дышать.

Не суди нас слишком строго

Не суди нас слишком строго.Лучше милостивым будь.Мы найдем свою дорогу,Нашу узкую тропу.По скалам за кабаргоюВыйдем выше облаков.Облака — подать рукою,Нужен мостик из стихов.Мы стихи построим этиИ надежны и крепки.Их раскачивает ветер,До того они легки.И, шагнув на шаткий мостик,Поклянемся только в том,Что ни зависти, ни злостиМы на небо не возьмем.

Робкое воображенье

Робкое воображенье,Поднимись ко мне.Справься с головокруженьём,Ведь еще труднейЖдать тебе чужого словаУ подножья гор,Что земля — всему основа,Знаем с давних пор.Все же с горки дальше видно,Шире кругозор…Как равнине ни обидно,Это — свойство гор.

Заклятье весной

Рассейтесь, цветные туманы,Откройте дорогу ко мнеВ залитые льдами лиманыМоей запоздалой весне.Явись, как любовь — ниоткуда,Упорная, как ледокол.Явись, как заморское чудо,Дробящее лед кулаком!Сияющей и стыдливой,В таежные наши леса,Явись к нам, как леди Годива,Слепящая снегом глаза.Пройди оледенелой тропинкойСредь рыжей осенней травы.Найди нам живую травинкуПод ворохом грязной листвы.Навесь ледяные сосулькиНад черным провалом пещер,Шатайся по всем закоулкамВ брезентовом рваном плаще.Такой, как была до потопа,Сдвигающая ледники.Явись к нам на горные тропы,На шахты и на рудники.Туши избяные лампады,Раскрашивай заново птиц,Последним сверкни снегопадомДочитанных зимних страниц.Разлившимся солнечным светомСтволов укорачивай теньИ лиственниц голые ветвиС иголочки в зелень одень.Взмахни белоснежным платочком,Играя в гусей-лебедей.Набухни березовой почкойПочти на глазах у людей.Оденься в венчальное платье,Сияющий перстень надень.Войди к нам во славу заклятьяВ широко распахнутый день.

Замолкнут последние вьюги

Замолкнут последние вьюги,И, путь открывая весне,Ты югом нагретые рукиПротянешь на север ко мне.С весьма озабоченным видом,Особо наглядным с земли,На небе рисунки ЭвклидаВыписывают журавли.И, мокрою тучей стираяЛетящие вдаль чертежи,Все небо от края до краяЗатягивают дожди.

Ты держись, моя лебедь белая,

Ты держись, моя лебедь белая,У родительского крыла,Пролетай небеса, несмелая,Ты на юге еще не была.Похвались там окраскою севера,Белой родиной ледяной,Где не только цветы — даже плевелыНе растут на земле родной.Перепутав значение месяцев,Попади в раскаленный январь.Ты не знаешь, чего ты вестница,Пролетающий календарь.Птица ты? Или льдина ты?Но в любую влетая страну,Обещаешь ей лебединуюРазгулявшуюся весну.Но следя за твоими отлетами,Догадавшись, что осень близка,Дождевыми полны заботамиНабежавшие облака.

Я вижу тебя, весна

Я вижу тебя, весна,В мое двойное окошко.Еще ты не очень краснаИ даже грязна немножко.Пока еще зелени нет.Земля точно фото двухцветна,И снег только ловит моментИсчезнуть от нас незаметно.И сонные тени телег,Поскрипывая осями,На тот же истоптанный снегВыводят как осенью сани.И чавкает дегтем чека,И крутят руками колеса,И капли дождя щекаВдруг ощущает как слезы.

Луна, точно снежная сойка

Луна, точно снежная сойка,Влетает в окошко ко мнеИ крыльями машет над койкой,Когтями скребет по стене.И бьется на белых страницах,Пугаясь людского жилья,Моя полуночная птица,Бездомная прелесть моя.

Серый камень[1]

Моими ли рукамиПостроен город каменный,Ах, камень, серый камень,Какой же ты беспамятный.Забыл каменотесовРубахи просоленные,Тебя свели с утесовНавек в поля зеленые.Твое забыли имяНе только по беспечности,Смешали здесь с другимиИ увели от вечности.

Рассеянной и робкой

Рассеянной и робкойСюда ты не ходи.На наших горных тропкахТы под ноги гляди.Наверно, ты заснула,Заснула на ходу.Разрыв-травы коснулась,Коснулась на беду.Теперь он приворожен,Потупившийся взгляд,И путь найти не можетПо тропке той назад.

Розовый ландыш

Не над гробами ли святыхПоставлен в изголовьеЖивой букет цветов витых,Смоченных чистой кровью.Прогнулся лаковый листок,Отяжелен росою.Открыл тончайший завитокСо всей его красою.И видны робость и испугЦветка в земном поклоне,В дрожанье ландышевых рук,Ребяческих ладоней.Но этот розовый комокВ тряпье бледно-зеленомНазавтра вырастет в цветок,Пожаром опаленный.И, как кровавая слеза,Как Макбета виденье,Он нам бросается в глаза,Приводит нас в смятенье.Он глазом, кровью налитым,Глядит в лицо заката,И мы бледнеем перед нимИ в чем-то виноваты.Как будто жили мы не так,Не те читали книги.И лишь в кладбищенских цветахМы истину постигли.И мы целуем лепесткиИ кое в чем клянемся.Нам скажут: что за пустяки, —Мы молча улыбнемся.Я слышу, как растет трава,Слежу цветка рожденье.И, чувство превратив в слова,Сложу стихотворенье.

Наверх[2]

В пути на горную вершину,В пути почти на небесаВертятся вслед автомашинеИ в облака плывут леса.И через горные пороги,Вводя нас молча в дом земной,Ландшафты грозные дорогаПередвигает предо мной.Хребты сгибающая тяжестьНа горы брошенных небес,Где тучи пепельные вяжутИ опоясывают лес.Скелеты чудищ допотопных,Шестисотлетних тополей,Стоят толпой скалоподобной,Костей обветренных белей.Во мгле белеющие складкиГофрированной корыГодятся нам для плащ-палаткиНа случай грозовой поры.Все вдруг закроется пожаром,Огня дрожащего стеной,Или густым болотным паром,Или тумана пеленой.И наконец, на поворотеТакая хлынет синева,Обнимет нас такое что-то,Чему не найдены слова.Что называем снизу небом,Кому в лицо сейчас глядим,Глядим восторженно и слепо,И скалы стелются под ним.А. горный кряж, что под ногами,Могильной кажется плитой.Он — вправду склеп.В нем каждый каменьУнижен неба высотой.

Букет

Цветы на голом горном склоне,Где для цветов и места нет,Как будто брошенный с балконаИ разлетевшийся букет.Они лежат в пыли дорожной,Едва живые чудеса…Их собираю осторожноИ поднимаю — в небеса.

Я забыл погоду детства

Я забыл погоду детства,Теплый ветер, мягкий снег.На земле, пожалуй, средстваВозвратить мне детство нет.И осталось так немногоВ бедной памяти моей —Васильковые дорогиВ красном солнце детских дней,Запах ягоды-кислицы,Можжевеловых кустовИ душистых, как больница,Подсыхающих цветов.Это все ношу с собоюИ в любой люблю стране.Этим сердце успокою,Если горько будет мне.

Льют воздух, как раствор

Льют воздух, как растворПочти коллоидальный,В воронку наших гор,Оплавленную льдами.Спасти нас не моглаОт давящего знояСтремительная мглаВечернего покоя.И лишь в тиши ночнойУбежищем идиллий —Полярною лунойНам воздух остудили.

Эй, красавица, — стой, погоди!

Эй, красавица, — стой, погоди!Дальше этих кустов не ходи.За кустами невылазна грязь,В этой грязи утонет и князь.Где-нибудь, возле края земли,Существуют еще короли.Может, ты — королевская дочь,Может, надо тебе помочь.И нельзя уходить мне прочь,Если встретились ты и ночь.Может, нищая ты, голоднаИ шатаешься не от вина.Может, нет у тебя родныхИли совести нет у них,Что пустили тебя однуВ эту грозную тишину.Глубока наша глушь лесная,А тропинок и я не знаю…

Ни травинки, ни кусточка

Ни травинки, ни кусточка,Небо, камень и песок.Это северо-восточныйЗаповедный уголок.Только две плакучих ивы,Как в романсе, над ручьемСиротливо и тоскливоДремлют в сумраке ночном.Им стоять бы у гробницы,Чтоб в тени их по путиБогу в ноги поклониться,Дальше по миру идти.Иль ползти бы к деревушке,Где горит еще луна,И на плач любой старушкиНаклоняться у окна.Соловьев бы им на плечиРазвеселых посадить,Завести бы в темный вечерВ наши русские сады,Где соломенные вдовы,Птичьи слушая слова,Листья узкие готовыИ терзать и целовать,Как герои Руставели,Лили б слезы в три ручьяИ под ивами ревелиСреди злого дурачья.

Ты не застегивай крючков

Ты не застегивай крючков,Не торопись в дорогу,Кружки расширенных зрачковСужая понемногу.Трава в предутренней красеБлестит слезой-росою,А разве можно по росеХодить тебе босою.И эти слезы растоптатьИ хохотать, покудаНе свалит с ног тебя в кроватьЖестокая простуда.

Следов твоих ног на тропинке таежной

Следов твоих ног на тропинке таежнойВетрам я не дам замести.Песок сохранит отпечаток ничтожныйЖивым на моем пути.Когда-нибудь легкую вспомню походку,Больную улыбку твою.И память свою похвалю за находкуВ давно позабытом краю…

Приснись мне так, как раньше

Приснись мне так, как раньшеТы смела сниться мне —В своем платке оранжевом,В садовой тишине.Как роща золотая,Приснись, любовь моя,Мечтою Левитана,Печалью бытия…

Здесь морозы сушат реки

Здесь морозы сушат реки,Убивая рыб,И к зиме лицо стареетМолодой горы.С лиственниц не вся упалаРыжая хвоя.Дятел марши бьет на память,Чтоб бодрился я.Снега нет еще в распадках.Не желая ждать,Побелели куропатки,Веря в календарь.Рвет хвою осенний ветер,Сотрясая лес.День — и даже память летаСтерта на земле.

Холодной кистью виноградной

Холодной кистью винограднойСтучится утро нам в окно,И растворить окно отрадноИ выжать в рот почти вино.О, соглашайся, что недаромЯ жить направился на юг,Где груша кажется гитарой,Как самый музыкальный фрукт.Где мы с деревьями играем,Шутя, в каленую лаптуИ лунным яблоком пятнаем,К забору гоним темноту.Для нас краснеет земляникаСвоим веснушчатым лицом,Вспухает до крови клубника,На грядках спит перед крыльцом.И гроздья черно-бурых капельВисят в смородинных кустах,Как будто дождь держал их в лапах,Следы оставил на листах.И ноздреватая малина,Гуртом в корзине разместясь,Попав ко мне на именины,Спешит понравиться гостям.Все, кроме пареной брусникиИ голубичного вина,Они знавали лишь по книгам,Видали только в грезах сна.

Боже ты мой, сколько

Боже ты мой, сколькоСолнечных осколковНа тугом снегу,Для кого же нужноСкатертью жемчужнойЗастилать тайгу?Крепко спят медведиЦвета темной медиВ глубине берлог.Меховым, косматымНипочем зима-то,Каждый спать залег.Зайцам и лисицамСкатерть не годится,Слишком ярок блеск,Слишком блеск тревожен.Заяц остороженИ укрылся в лес.Заячьей дорогой,Подождав немного,Поплелась лиса.Снова молчаливы,До смерти пугливыБелые леса.Достают олени,Вставши на колени,Из-под снега мох.Кто бы, видя это,Воспитать эстетаИз оленя мог?Куропаток стадоБродит меж кустами,Пастбище ища.В целях маскировкиЗимние плутовкиВ снеговых плащах.Куропатки падкиНа зерна остаткиИ нашли овес.Губа-то не дура,Были бы вы куры —Рыли бы навоз.Приучилась белкаПрезирать безделки,Слишком занята,Прыгает, как кошка,Разница немножкоВ качестве хвоста.И приличья птичьиЯвно безразличныСпящим глухарям.Дрыхнут вон на сучьях,Благо лапы-крючьяИм даны не зря.Ну, а нынче все жеКто же видит, Боже,Краски красоты?Кто понять их может,Кто же, светлый Боже, —Только я да Ты.

С кочки, с горки лапкой заячьей

С кочки, с горки лапкой заячьейЗдешний ангел мне махнет.Он нисколько не кусается,А совсем наоборот.Он волчиной — человечинойСам напуган на сто лет.По тропе он ходит вечеромИ петлит свой легкий след.Для моей души охотничьейОн имеет интересТем, что слишком озабоченноИзучает здешний лес.Его лапкой перемеченыВсе лесные уголки.Где и делать ему нечего,Попадается в силки.

Сыплет снег и днем и ночью[3]

Сыплет снег и днем и ночью,Это, верно, строгий богСтарых рукописей клочьяВыметает за порог.Все, в чем он разочарован —Ворох песен и стихов, —Увлечен работой новой,Он сметает с облаков.

Жилье почуяв, конь храпит

Жилье почуяв, конь храпит,Едва волочит ноги,Нас будто съемкою «рапид»Снимали по дороге.Мы едем, едем и молчим,Вполне глухонемые,Друг другу в спину постучимПока еще живые.Мне трудно повернуть лицоК горящим окнам дома,Я лучше был бы мертвецом,Меня внесли бы на крыльцоК каким-нибудь знакомым.

Костры и звезды. Синий свет

Костры и звезды. Синий светСнегов, улегшихся в распадкеНа тысячу, наверно, летПосле метельного припадка.Не хватит силы у ветровС метлой ворваться в нашу яму,Засыпать снегом дым костров,Шипящее качая пламя.Не хватит солнца и теплаУ торопящегося лета,Чтоб выжечь здешний лед дотла,Дотла — хотя бы раз в столетье.А мы — мы ищем тишины,Мы ищем мира и покоя,И, камнем скал окружены,Мы спим в снегу. Дурные сныОтводим в сторону рукою.

Ты капор развяжешь олений

Ты капор развяжешь олений,Ладони к огню повернешь,И, встав пред огнем на колени,Ты песню ему запоешь!Ты молишься в мертвом молчаньеВидавших морозы мужчин,Какого-нибудь замечаньяНе сделает здесь ни один.

Гостья

Не забудь, что ты накрашенаИ напудрена слегка,И одежда не по-нашему,Не по-зимнему легка.Горло ты. тонкоголосая,Крепче кутай в теплый шарф,Оберни льняными косами,Чтобы севером дышать.

Наше счастье, как зимняя радуга

Наше счастье, как зимняя радугаПосле тяжести туч снеговых,Прояснившимся небом обрадуетТех, кто смеет остаться в живых.Хоть на час, но бенгальским, огненнымЗагорится среди снеговНа краях ветрами разогнанных,Распахнувшихся облаков.

Новогоднее утро

Рассвет пока еще в полнеба,Бледнеет медленно луна,И видно даже из окна:Вселенная разделенаНа ночь и день, просящий хлеба.Его судьба еще темна,А ночь прошла уже, как ребус,Мной не разгаданный вполнеНи при луне, ни при огне.И все, что было, все, что сплыло,Гитарной бешеной струнойСбивают с ног, мешают с пыльюИ топчут в пляске за стеной.

Конечно, Оймякон

Конечно, ОймяконНе звездное пространство.Космический законНе будет столь пристрастным,Чтобы заставить насУзнать температуруДалеких звездных масс,Обжечь земную шкуру.Далеко за луной,В окрестностях Сатурна,Там абсолютный нольЗемной температуры.Там во владеньях звезд(Расчет космогониста)Господствует мороз,Так градусов на триста.А здесь — за шестьдесят,И спиртовой термометрВ бессилии иссяк,Не справился с зимоюКонструктор заводскойЕго не приспособилУчитывать такойМороз весьма особый.Заметили ли вы,Отсюда, как ни странно,Дорога до МосквыДлинней, чем до Урана.Оптический обман —Изнанка ностальгии,Морозный наш туманМасштабы дал другие.В рулетках и часах,В любви и в преступленье,Чтоб мы о чудесахИмели представленье.

Не дождусь тепла-погоды

Не дождусь тепла-погодыВ ледяном саду.Прямо к Богу черным ходомВечером пойдуПопрошу у Бога места,Теплый уголок,Где бы мог я слушать песниИ писать их мог.Я б тихонько сел у печки,Шевелил дрова,Я б выдумывал без свечкиТеплые слова.Тают стены ледяные,Тонет дом в слезах.И горят твои ночныеВлажные глаза.

Поднесу я к речке свечку[4]

Поднесу я к речке свечку,И растает лед.Больше мне, наверно, нечемУдивить народ.Это сделать очень просто,Если захочу.Лишь свеча бы с речку ростом,Речка — со свечу.

Собаки бесшумно, как тени

Собаки бесшумно, как тени,Мелькают на лунном снегу.Седые ложатся олени,Почуявшие пургу.А вечер безоблачен, светел,Но в сторону клонится дым,И чуть ощутимый ветерК ногам подползает моим.И надо уже торопиться,Защиту в ущелье искать.Минута — и не пробитьсяСквозь снеговой каскад.Все бьет, все слепит и воет,Пронзительно свищут леса,И близко над головоюИзорванные небесаУпругая, ледянаяИдет ветровая стена.А ты и на ощупь не знаешь —Земля это или луна.В оленьем мешке на памятьСтихи читай и учи,Пока ледяная заметьБеснуется и кричит.Пурга устает не скоро,Внезапно замолкнет она.И снова — тишайшие горыИ ласковая луна.Из гор выползают собаки,Олени в упряжку встают.И в меховой рубахеПодходит к саням каюр.

Скользи, оленья нарта

Скользи, оленья нарта,Взлетай, хорей,Метельной ночью марта.Скорей, скорей, скорей!Какие тут уж карты,Какой компас,Ремнем привязан к нарте,И слезы льют из глаз.Одна с другою схожиВершины гор.Мы путь найти не можем,Запутанный пургойВперед летит упряжкаВ метельной тьмеОлени дышат тяжко,Уже конец зиме.Оленям все знакомо.В пути лесномОни везде — как дома,Тайга — их дом.Бежать устанут — лягут,Не побегут,А голодны — так ягельВыроют в снегуКарманы моей шубыНабиты молоком,Полны вчерашним супом —Мороженым пайком.Скользи, оленья нарта,Морозной тьмой,Бурлящей ночью марта,Домой, домой, домой…

Все те же снега Аввакумова века[5]

Все те же снега Аввакумова века.Все та же раскольничья злая тайга,Где днем и с огнем не найдешь человека,Не то чтобы друга, а даже врага.

Спектральные цвета

Спектральные цветаСверкают в лунном нимбе,Земная красотаНа небеса проникла.Ее поднял мороз,Тянущий к небу дымыОт труб печных до звездНочных неудержимо.И на седых кустах,Недвижных точно в склепе,Морозный тот хрустальБлестит великолепьем.Зубчатый синий лед —Модель речного плеска,Его пурга мететИ ватой трет до блеска.Лег иней на камнях,Еще тепло хранящих,Забыв о летних дняхСреди воды бурлящей.Мы тоже, как они,В серебряной одежде.В лесу мы видим сны,А не в лесу, так где же?

Школа в Барагоне[6]

Из лиственниц жестких и голых,Блистательных мерзлых кустовВыходим к бревенчатой школеОкошками на восток.Внутри — застекленные двери,Уроков идет тишина.Слышны лишь скрипящие перья,И тишина слышна.Мы сядем за школьную парту,Тетрадки ребят развернем,Вот это, наверное, — нарта,А это — высотный дом.Дома городские рисуют,Масштабы по-детски дают,И даже у самых разумныхЗаметно влияние юрт.Они уточняют задачу,На конус строенья свели.Жилье — это юрта, значит,Да здравствует реализм!И дверь этой стройки высотнойДо крыши, как в юрте, дошла.Художник, взволнованный, потный,Лежит поперек стола.Так мы рисовали когда-тоТаинственный эвкалипт,С детьми капитана ГрантаВходили в морской залив…Вертится новешенький глобус,Пробирки в штативе блестят…Ребята, глядящие в оба,Учительница ребят…Классный журнал для отметок,Бумаги целая десть…Школа как школа. И в этомСамое чудо и есть.

Не гляди, что слишком рано

Не гляди, что слишком рано,Все равно нам спать пора.Завели басы буранаИ метели тенора.От симфоний этих снежных,Просвистевших уши мне,Никогда не буду нежным,Не доверюсь тишине.

Визг и шелест ближе, ближе

Визг и шелест ближе, ближе.Завивается снежок.Это к нам идет на лыжахСнеговой якутский бог.Добрый вечер, бог метели,Ты опять, как в прошлый раз,Нас запрешь на две недели,От лихих укроешь глаз.Хлопья снега птичьей стаейЗа тобою вслед летятВизг метели нарастает,И густеет снегопад.

Еду

Олений мех как будто мохНабросан на зверей.Такие шкуры кто бы могПоставить у дверей.Запрячь их в легкий экипаж —Нельзя уж легче быть,Легко и ехать, и упасть,И прямо к ангелам попасть —Хранителям судьбы.Куда спокойней самолет,Брезентовый биплан.С него не грохнешься на лед,Пока пилот не пьян.Каюр, привязывай меня!Лечу! Мне все равноПогибнуть где-нибудь в камняхПредсказано давно.

Где же детское, пережитое

Где же детское, пережитое,Вываренное в щелоках.То, чего теперь я не достоин,По уши увязший в пустяках.Матери моей благословенье.Невеселые прощальные словаПамять принесла как дуновенье,Как дыханье — будто ты жива…

Я тебе — любой прохожей

Я тебе — любой прохожей,Женщина, — махну рукой,Только было бы похоже,Что знакома ты с тоской.Ты поймешь меня с намекаИ заплачешь о своем,О схороненном глубоко,Неожиданно родном.Только так, а не иначе,А иначе закричу.В горле судороги плача;Целоваться не хочу.

Я сплю в постелях мертвецов

Я сплю в постелях мертвецовИ вижу сны, как в детстве.Не все ль равно, в конце концов,В каком мне жить соседстве.Любой мертвец меня умней,Серьезней и беспечней.И даже, кажется, честней,Но только не сердечней.

Погляди, городская колдунья,

Погляди, городская колдунья,Что придумала нынче луна.Георгинов, тюльпанов, петунийНезнакомые, злые тона.Изменился не цвет, не рисунок,Изменилась душа у цветов.Напоил ее тлеющий сумракЯдовитою росной водой.Ты стряхни эту грусть, эту горесть,Утешенья цветам нашепчи.В пыль стряхни этот яд, эту хворость,Каблуками ее затопчи.

Чем ты мучишь? Чем пугаешь?

Чем ты мучишь? Чем пугаешь?Как ты смеешь предо мнойХохотать, почти нагая,Озаренная луной?Ты, как правда, — в обнаженьеОстанавливаешь кровь.Мне мучительны движеньяИ мучительна любовь…

В закрытой выработке, в шахте

В закрытой выработке, в шахте,Горю остатками угля.Здесь смертный дух, здесь смертью пахнетИ задыхается земля.Последние истлеют крепи,И рухнет небо мертвеца,И, рассыпаясь в пыль и пепел,Я домечтаю до конца.Я быть хочу тебя моложе.Пока еще могу дышать.Моя шагреневая кожа —Моя усталая душа.

Басовый ключ

Басовый ключ.Гитарный строй.Григорьева отрава.И я григорьевской струнойВладеть имею право.И я могу сыграть, как он,С цыганским перебором.И выдать стон за струнный звонС веселым разговором.На ощупь нота найденаДрожащими руками.И тонко тренькает струна,Зажатая колками.И хриплый аккомпанементРасстроенной гитарыВдруг остановит на моментСердечные удары.И я, что вызвался играть,Живу одной заботой —Чтоб как-нибудь не потерятьНайденной верной ноты.

Я отступал из городов

Я отступал из городов,Из деревень и сел,Средь горных выгнутых хребтовПокоя не нашел.Здесь ястреб кружит надо мной,Как будто я — мертвец,Мне места будто под лунойНе стало наконец.И повеленье ястребовНе удивит меня,Я столько видел здесь гробов,Закопанных в камнях.Тот, кто проходит Дантов ад,Тот помнит хорошо,Как трудно выбраться назад,Кто раз туда вошел.Сквозь этот горный лабиринтВ закатном свете дняПротянет Ариадна нитьИ выведет меняК родным могилам, в сад весны,На теплый чернозем,Куда миражи, грезы, сныМы оба принесем.

Волшебная аптека

Блестят стеклянные шарыСеребряной латынью,Что сохранилась от поры,Какой уж нет в помине.И сумасбродный старичок,Почти умалишенный,Откинул ласково крючокДверей для приглашенных.Он сердце вытащил свое,Рукой раздвинул ребра,Цедит целебное питьеЖестоким и недобрым.Там литер — черный порошокВ пробирках и ретортах,С родной мечтательной душойНапополам растертый.Вот это темное питье —Состав от ностальгии.Учили, как лечить ее,Овидий и Вергилий.А сколько протянулось рукЗа тем волшебным средством,Что вопреки суду наукНас возвращает в детство.Аптекарь древний, подбери,Такие дай пилюли,Чтоб декабри и январиПеревернуть в июли.И чтобы, как чума, дотлаЗараза раболепстваЗдесь уничтожена былаСтаринным книжным средством.И чтоб не видел белый светБацилл липучей лести,И чтоб свели следы на нетЖестокости и мести…Толпа народа у дверей,Толпа в самой аптеке,И среди тысячи людейНе видно человека,Кому бы не было нуждыДо разноцветных банок,Что, молча выстроясь в ряды,Играют роль приманок.

Ронсеваль

Когда-то пленен я был сразуСредь выдумок, бредней и вракТрагическим гордым рассказомО рыцарской смерти в горах.И звуки Роландова рогаВ недетской, ночной тишинеСквозь лес показали дорогуИ Карлу, и, может быть, мне.Пришел я в ущелья такие,Круты, и скользки, и узки,Где молча погибли лихиеРыцарские полки.Я видел разбитый не в битве,О камень разломанный меч —Свидетель забытых событий,Что вызвались горы стеречь.И эти стальные осколкиГлаза мне слепили не раз,В горах не тускнеет нисколькоО горьком бессилье рассказ.И рог поднимал я Роландов,Изъеденный ржавчиной рог.Но темы той грозной балладыЯ в рог повторить не мог.Не то я трубить не умею,Не то в своей робкой тоскеЗапеть эту песню не смеюС заржавленным рогом в руке.

Шагай, веселый нищий

Шагай, веселый нищий,Природный пешеход,С кладбища на кладбищеВперед. Всегда вперед!

Рыцарская баллада

Изрыт копытами песок,Звенит забрал оправа,И слабых защищает БогПо рыцарскому праву.А на балконе ты стоишь,Девчонка в платье белом,Лениво в сторону глядишь,Как будто нет и делаДо свежей крови на песке,До человечьих стонов.И шарф, висящий на руке,Спускается с балкона.Разрублен мой толедский шлем,Мое лицо открыто.И, залит кровью, слеп и нем,Валюсь я под копыта.И давит грудь мое копье,Проламывая латы.И вижу я лицо твое,Лицо жены солдата.Как черный ястреб на снегу,Нахмуренные бровиИ синеву безмолвных губ,Закушенных до крови.И бледность вижу я твою,Горящих глаз вниманье.Шатаясь, на ноги встаюИ прихожу в сознанье.Тяжел мой меч, и сталь крепка,Дамасская работа.И тяжела моя рукаВчерашнего илота.Холодным делается знойПолуденного жара,Остужен мертвой тишинойПоследнего удара.Герольд садится на коняУдар прославить меткий,А ты не смотришь на меняИ шепчешься с соседкой.Я кровь со лба сотру рукой,Иду, бледнее мела,И поднимаюсь на балкон —Встаю пред платьем белым.Ты шарф узорный разорвешьИ раны перевяжешь.И взглянешь мне в глаза и все жНи слова мне не скажешь.Я бился для тебя одной,И по старинной модеЯ назову тебя женойПри всем честном народе.

К свободе, что жадно грызет сухари

К свободе, что жадно грызет сухари,И ждет, пока ей в этом черном колодцеНазначат свиданье цари.В этой стылой земле, в этой каменной ямеЯ дыханье зимы сторожу.Я лежу, как мертвец, неестественно прямоИ покоем своим дорожу.Нависают серебряной тяжестью ветви,И метелит метель на беду.Я в глубоком снегу, в позабытом секрете.И не смены, а смерти я жду.

Воспоминания свободы

Воспоминания свободыВсегда тревожны и темны.В них дышат ветры непогоды,И душат их дурные сны.Избавлен от душевной боли,От гнета были сохраненКто не свободу знал, а волюЕще с ребяческих времен.Она дана любому в детстве,Она теряется потомВ сыновних спорах о наследстве,В угрозах местью и судом.

Я пил за счастье капитанов

Я пил за счастье капитанов,Я пил за выигравших бой.Я пил за верность и обманы,Я тост приветствовал любой.Но для себя, еще не пьяный,Я молча выпил за любовь.Я молча пил за ожиданьеЛюдей, затерянных в лесах,За безнадежные рыданья,За веру только в чудеса!За всемогущество страданья,За снег, осевший в волосах.Я молча пил за почтальонов,Сопротивлявшихся пурге,Огнем мороза опаленных,Тонувших в ледяной шуге,Таща для верных и влюбленныхНадежды в кожаном мешке.Как стая птиц взлетят конверты,Вытряхиваемые из мешка,Перебираемые ветром,Кричащие издалека,Что мы не сироты на свете,Что в мире есть еще тоска.Нечеловеческие дозыТаинственных сердечных средствПолны поэзии и прозы,А тем, кто может угореть,Спасительны, как чистый воздух,Рассеивающий бред.Они не фраза и не поза,Они наука мудрецам,И их взволнованные слезы —Вода живая мертвецам.И пусть все это только грезы,Мы верим грезам до конца.

Баратынский[7]

Робинзоновой походкойОбходя забытый дом,Мы втроем нашли находку —Одинокий рваный том.Мы друзьями прежде были,Согласились мы на том,Что добычу рассудилиСоломоновым судом.Предисловье на цигарки.Первый счастлив был вполнеНеожиданным подарком,Что приснится лишь во сне.Из страничек послесловьяКарты выклеил второй.Пусть на доброе здоровьеЗанимается игрой.Третья часть от книги этой —Драгоценные куски,Позабытого поэтаВдохновенные стихи.Я своей доволен частьюИ премудрым горд судом…Это было просто счастье —Заглянуть в забытый дом.

Платочек, меченный тобою

Платочек, меченный тобою,Сентиментальный твой платокУкрашен строчкой голубою,Чтобы нежнее быть я мог.Твоей рукой конвертом сложен,И складки целы до сих пор,Он на письмо твое похожий,На откровенный разговор.Я наложу платок на рану,Остановлю батистом кровь.И рану свежую затянетТвоя целебная любовь.Он бережет прикосновеньяТвоей любви, твоей руки.Зовет меня на дерзновеньяИ подвигает на стихи.

Лезет в голову чушь такая

Лезет в голову чушь такая,От которой отбиться мнеМожно только, пожалуй, стихамиИли все утопить в вине.Будто нет для меня расстоянийИ живу я без меры длины,Будто худшим из злодеянийБыло то, что наполнило сны.Будто ты поневоле близкоИ тепло твоего плечаПод ладонью взорвется, как выстрел,Злое сердце мое горяча.Будто времени нет — и, слетаяТочно птица ко мне с облаков,Ты по-прежнему молодаяВдохновительница стихов.Это все суета — миражи,Это — жить чтобы было больней.Это бред нашей ямы овражьей,Раскалившейся на луне.

Камея[8]

На склоне гор, на склоне летЯ выбил в камне твой портрет.Кирка и обух топораНадежней хрупкого пера.В страну морозов и мужчинИ преждевременных морщинЯ вызвал женские чертыСо всем отчаяньем тщеты.Скалу с твоею головойЯ вправил в перстень снеговой,И, чтоб не мучила тоска,Я спрятал перстень в облака.

Я песне в день рождения

Я песне в день рожденияЕе в душе моейДарю стихотворение —Обломок трудных дней.Дарю с одним условьем,Что, как бы ни вольна,Ни слез, ни нездоровьяНе спрятала б она.По-честному не стоитИ думать ей о том,Что все пережитоеПокроется быльем.

Небеса над бульваром Смоленским

Небеса над бульваром СмоленскимПокрывали такую Москву,Что от века была деревенской,И притом напоказ, наяву.Та, что верила снам и приметамИ теперь убедилась сама:Нас несчастье не сжило со света,Не свело, не столкнуло с ума.

Сколько писем к тебе разорвано!

Сколько писем к тебе разорвано!Сколько пролито на пол чернил!Повстречался с тоскою черноюИ дорогу ей уступил.Ты, хранительница древностей,Милый сторож моей судьбы,Я пишу это все для верности,А совсем не для похвальбы.

Мостовая моя торцовая

Мостовая моя торцовая,Воровские мои места.Чем лицо твое облицовано,Неумытая красота?Где тут спрятаны слезы стрелецкие,Где тут Разина голова?Мостовая моя недетская,Облицованная Москва.И прохожих плевки и пощечиныВодяной дробленой струейСмоют дворники, озабоченноНаблюдающие за Москвой.

Я, как мольеровский герой

Я, как мольеровский герой,Как лекарь поневоле,И самого себя поройИзбавлю ли от боли.О, если б память умерла,А весь ума остаток,Как мусор, сжег бы я дотлаИ мозг привел в порядок.Я спал бы ночью, ел бы днемИ жил бы без оглядки,И в белом сумраке ночномНе зажигал лампадки.А то подносят мне виноЛечить от огорченья,Как будто в том его одноПолезное значенье.

Ради Бога, этим летом

Ради Бога, этим летомВ окна, память, не стучи,Не маши рукой приветы.А пришла, так помолчи.И притом, почем ты знаешь,Память глупая моя,Чем волнуюсь, чем страдаю,Чем болею нынче я?Проноси скорее мимо,Убирай навеки с глазИ альбом с видами Крыма,И погибельный Кавказ.Злые призраки столицыВ дымном сумраке развей,Скрой томительные лицаПодозрительных друзей.Открывай свои шкатулки,Покажи одно лицо,В самом чистом переулкеПокажи одно крыльцо.Хочешь, память, отступного,Только с глаз уйди скорей,Чтобы к самому больномуНе открыла ты дверей.

Как ткань сожженная, я сохраняю

Как ткань сожженная, я сохраняюРисунок свой и внешний лоск,Живу с людьми и чести не роняюИ берегу свой иссушенный мозг.Все, что казалось вам великолепьем,Давно огонь до нитки пережег.Дотронься до меня — и я рассыплюсь в пепел,В бесформенный, аморфный порошок.

Я нынче вновь в исповедальне

Я нынче вновь в исповедальне,Я в келье каменной стоюВ моем пути, в дороге дальнейНа полпути — почти в раю.Ошибкой, а не по привычкеЯ принял горные ключиЗа всемогущие отмычки,Их от ключей не отличил.Дорогой трудной, незнакомойЯ в дом стихов вошел в ночи.Так тихо было в мертвом доме,Темно — ни лампы, ни свечи.Я положил на стол тетрадкуИ молча вышел за порог.Я в дом стихов входил украдкойИ сделать иначе не мог.Я подожду, пока хлеб-сольюМеня не встретят города,И со своей душевной больюЯ в города войду тогда.

Пес[9]

Вот он лежит, поджавши лапы,В своей немытой конуре,Ему щекочет ноздри запахСледов неведомых зверей.Его собачьи дерзновеньяУмерит цепь, умерит страх,А запах держится мгновеньеВ его резиновых ноздрях.Еще когда он был моложе,Он заучил десяток слов,Их понимать отлично можетИ слушать каждого готов.А говорить ему не надо,И объясняться он привыкТо пантомимою, то взглядом,И ни к чему ему язык.Пожалуй, только лишь для лая,Сигнала для ночных тревог,Чтобы никто к воротам раяВо тьме приблизиться не мог.Ею зубастая улыбкаНе нарушает тишины.Он подвывает только скрипке,И то в присутствии луны.Он дорожит собачьей службойИ лает, лает что есть сил,Что вовсе было бы не нужно,Когда б он человеком был.

Стой! Вращенью земли навстречу

Стой! Вращенью земли навстречуТелеграмма моя идет.И тебе в тот же час, в ют же вечерПочтальон ее принесет.Поведи помутившимся взглядом,Может быть, я за дверью стоюИ живу где-то в городе, рядом,А не там, у земли на краю.Позабудь про слова Галилея,От безумной надежды сгориИ, таежного снега белее,Зазвеневшую дверь отвори.

Синей дали, милой дали

Синей дали, милой далиОтступает полукруг,Где бы счастье ни поймали —Вырывается из рук.И звенящие вокзалы,И глухой аэродром —Все равно в них толку мало,Если счастье бросит дом.Мы за этим счастьем беглымПробираемся тайком,Не верхом, не на телегах.По-старинному — пешком.И на лицах пешеходовПузырится злой загар,Их весенняя погодаОбжигает, как пурга.

Я жаловался дереву

Я жаловался дереву,Бревенчатой стене,И дерева довериеЗнакомо было мне.С ним вместе много плакано,Переговорено,Нам объясняться знакамиИ взглядами дано.В дому кирпичном, каменномЯ б слова не сказал,Годами бы, веками быТерпел бы и молчал.

Август[10]

Вечер. Яблоки литыеОсвещают черный сад,Точно серьги золотые,На ветвях они висят.Час стремительного танцаЛистьев в вихрях ветровых,Золоченого багрянцаНеба, озера, травы.И чертят тревожно птицыНад гнездом за кругом круг,То ли в дом им возвратиться,То ли тронуться на юг.Медленно темнеют ночи,Еще полные тепла.Лето больше ждать не хочет,Но и осень не пришла.

Есть состоянье истощенья

Есть состоянье истощенья,Где незаметен переходОт неподвижности к движеньюИ — что странней — наоборот.Все дело здесь такого рода,Как вы легко понять могли:Дождем крапленная колодаВа-банк играющей земли.Где грош и то поставлен на кон,Ведь вся земная красотаНе признает бумажных знаковИ кровь меняет на металл.Свой рубль, волшебный, неразменный,Я бросил в эту же игру,Чтоб заползти вполне нетленнымВ любую снежную нору.

Старинной каменной скульптурой

Старинной каменной скульптуройЛес окружен со всех сторон.В деревьев голых арматуруПрольется воздух как бетон.За тучу, прямо в поднебесье,Зацепит месяца багор,И все застынет в дикой смесиЗемли и неба, туч и гор.И мы глядим на ту картину,Пока глаза не заболят.Она нам кажется рутиной,Рутиной сказок и баллад.

Все так. Но не об этом речь

Все так. Но не об этом речь,Что больно навзничь в камни лечь.Ведь успокоится любойСближеньем с далью голубой.Но, прячась за моей спиной,Лежит и дышит шар земной,Наивно веря целый деньВ мою спасительную тень.Как будто все его грехиЯ мог бы выплакать в стихиИ исповедался бы самСамолюбивым небесам.Он знает хорошо, что я —Не только искренность моя.Слова чужие, как свои,Я повторяю в забытьи.Он знает, что не так, как с ним, —Мы проще с небом говорим…

  1. Стихотворение написано на Колыме в 1950 году.

  2. Стихотворение написано в 1950 году на ключе Дусканья на Дальнем Севере.

  3. Это стихотворение написано в 1950 году на ключе Дусканья и передано Пастернаку почтой. Входит в «Колымские тетради». Одно из тех стихотворений, которые нравились Пастернаку.

  4. Написано в 1950 году на ключе Дусканья. Одна из самых ранних моих записей в стихах на Колыме и о Колыме.

  5. Написано в 1950 году на ключе Дусканья. Снег, камень — вот самое первое, что стремишься удержать в памяти на Дальнем Севере.

  6. Написано в 1959 году близ Оймякона. Это — описание якутской Томторской, Барагонской школы самое точное. Описание вблизи, рядом, «сиюминутное» описание.

  7. Написано на Колыме в 1949 году. Описывает истинное происшествие, случившееся несколько лет ранее.

  8. Написано в поселке Барагон, близ Оймякона зимой 1951–1952 года в шестидесятиградусный мороз. Моя железная печка никак не могла нагреть помещения, ветер выдувал тепло, руки стыли, и я никак не мог записать это стихотворение на бумагу, в тетрадку. Полное одиночество, скала на другом берегу горной речонки, долгое отсутствие писем с «материка» — создали благоприятные условия для появления «Камеи».Всякий поэт описывает мир заново, преодолевая подсказку. Так и писалась «Камея». «Камея» имеет сто вариантов, как все мои колымские стихи, ибо по обстоятельствам жизни было крайне важно укрепить хотя бы несколько строк, если не строф, и немедленно к ним вернуться — в тот же день или назавтра, чтоб не утерять настроения, напора чувства, ощущения важности своего труда. Для себя или для других — это все равно. Приходилось ничего не доверять памяти. О том, что такое память, я написал особое стихотворение, но во времена «Камеи» это стихотворение еще не было написано.«Камея» — не пейзаж по памяти. Это стихотворение написано «на плейере», как говорят художники. В любезном и лестном для меня письме по поводу сборника «Огниво» В. М. Инбер оценивает «Камею» меньшим баллом из-за якобы искусственности, ложной красивости. Ошибка эта возникла потому, что в «Огниве» «Камея» напечатана неполным текстом, исключены самые важные строки:В страну морозов и мужчинИ преждевременных морщинЯ вызвал женские чертыСо всем отчаяньем тщетыЯ написал письмо Вере Михайловне, и в ее рецензии на мой сборник «Шелест листьев», где «Камея» была опубликована полностью, увидел, что мое письмо дошло. (В. М. Инбер. «Вторая книга поэта». — «Литературная газета».)«Камея» очень нравилась Б. Л. Пастернаку. По рекомендации Пастернака «Камея» должна была печататься в первом «Дне поэзии» (1956 г.), но я жил тогда не в Москве и не успел реализовать резолюцию тогдашнего председателя секции поэзии. А резолюция, которую я бережно храню, была такой типичной для тех бюрократических лет: «Надо встретиться с автором. Если это человек перспективный — можно напечатать «Камею» и еще что-нибудь». С автором было встретиться непросто, и «Камея» не попала в «День поэзии».

  9. Написано на Колыме в 1949 году. Входит в «Колымские тетради».

  10. Стихотворение написано в декабре 1953 года в поселке Туркмен Калининской области. Это — август средней полосы России. «Август» — одно из первых моих стихотворений, написанных на «материке» и о материке, сохраняющее всю северную психологическую напряженность.