Колымские тетради - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

ЛИЧНО И ДОВЕРИТЕЛЬНО

Я, как Ной, над морской волною

Я, как Ной, над морской волноюГолубей кидаю вперед,И пустынною белой страноюНачинается их полет.Но опутаны сетью снегаОслабевшие крылья птиц,Леденеют борта ковчегаУ последних моих границ.Нет путей кораблю обратно,Он закован навек во льду,Сквозь метель к моему Арарату,Задыхаясь, по льду иду.

Бог был еще ребенком, и украдкой

Бог был еще ребенком, и украдкойОт взрослых Он выдумывал тайгу:Он рисовал ее в своей тетрадке,Чертил пером деревья на снегу,Он в разные цвета раскрашивал туманы,Весь мир был полон ясной чистоты,Он знать не знал, что есть другие страны,Где этих красок может не хватить.Он так немного вылепил предметов:Три дерева, скалу и несколько пичуг.Река и горные непрочные рассветы —Изделье тех же неумелых рук.Уже не здесь, уже как мастер взрослый,Он листья вырезал, Он камни обтесал,Он виноградные везде развесил гроздья,И лучших птиц Он поселил в леса.И, надоевшее таежное твореньеНебрежно снегом закидав,Ушел варить лимонное вареньеВ приморских расписных садах.Он был жесток, как все жестоки дети:Нам жить велел на этом детском свете.

Живого сердца голос властный[19]

Живого сердца голос властныйМне повторяет сотый раз,Что я живу не понапрасну,Когда пытаюсь жить для вас.Я, как пчела у Метерлинка,Как пресловутая пчела,Которой вовсе не в новинкуЛюдские скорбные дела.Я до рассвета собираю,Коплю по капле слезный мед,И пытке той конца не знаю,И не отбиться от хлопот.И чем согласней, чем тревожнейК бумаге просятся слова,Тем я живу неосторожнейИ горячее голова.

Птицелов[20]

Согнулась западняПод тяжестью синицы,И вся ее родняКричит и суетится.И падает затворНехитрого снаряда,А я стою, как вор,И не спускаю взглядаС испуганных пичугИ, вне себя от счастья,Разламываю вдругЛовушку ту на части.И в мертвой тишине,В моем немом волненье,Я жду, когда ко мнеПриблизятся виденья.Как будто ВаснецовЗабрел в мои болота,Где много мертвецовИ сказке есть работа.Где терем-теремок —Пожалуй, по созвучью —Назвал тюрьмою Бог,А не несчастный случай.Где в заводях озерЗеленых глаз АленыТону я до сих пор —Охотник и влюбленный.Где, стоя за спинойЦаревича Ивана,Объеду шар земнойБез карты и без плана.Уносит серый волкК такой стране нездешней,Где жизнь — не только долг,Но также и надежда.В морщинах скрыта грусть,Но я не беспокоюсь.Я солнцем оботрусь,Когда росой умоюсь…

Замлела в наступившем штиле

Замлела в наступившем штилеВся в белых рубчиках вода,Как будто жизнь остановилиНа синем море навсегда.Быть может, это пароходы,Как паровые утюги,Разгладили морские водыВ гладильне матушки-тайги,Чтоб на полночной гофрировке,Средь мелких складок волновых,Рыбачьей лодке дать сноровкуДержаться до сих пор в живых.Перетерпевшая все шквалы,Вчерашний грохот штормовой,Девятым вымытая валом,Она живой плывет домой.Плывет на некий берег дальний,Еще невидимый пока,Ища в ночи причалов скальныхИ заезжая в облака.

Похороны

Под Новый год я выбрал дом,Чтоб умереть без слез.И дверь, оклеенную льдом,Приотворил мороз.И в дом ворвался белый парИ пробежал к стене,Улегся где-то возле нарИ лижет ноги мне.Лохматый пудель, адский дух,Он изменяет цвет;Он бел, как лебединый пух,Как новогодний дед.В подсвечнике из кирпича,У ночи на краю,В углу оплывшая свечаКачала тень мою.И всем казалось — я живой,Я буду есть и пить,Я так качаю головой,Что собираюсь жить.Сказали утром наконец,Промерзший хлеб деля:Быть может, — он такой мертвец,Что не возьмет земля!Вбивают в камни аммонал,Могилу рыть пора.И содрогается запалБикфордова шнура.И без одежды, без белья,Костлявый и нагой,Ложусь в могилу эту я,Поскольку нет другой.Не горсть земли, а горсть камнейЛетит в мое лицо.Больных ночей, тревожных днейСмыкается кольцо.

Здесь первым искренним стихом

Здесь первым искренним стихомЯ разжигал костер,И пепел от людей тайкомВ ладонях я растер.Но, отогревшись, я не могПрипомнить этих жарких строк.И если снова тяжелаРука колючих вьюг,И если мертвый холод злаОпять стоит вокруг,Я снова — в новую пургу —Костер стихами разожгу.

К так называемой победе

К так называемой победе,Назло медведю и лисе,Проеду на велосипедеВдоль по обочинам шоссе.И вот земли-стенографисткиРассказ на глине и песке:Ее предсмертная записка,Забытая невдалеке,Зарытая в дорожных ямах,В геологических шурфах.Все, что не высказалось прямо,Закоченело на губах…Но кто прочтет иероглифы,Какой придет Шамполион,Чтоб разгадать глухие мифы, —Услышать человечий стон.

Гора

В сияющем известняке,В граните черно-буром,Гора спускается к реке,Зажав подснежники в руке,Навстречу людям хмурым.Остановившись над ключом,Как и во время оно,Она не грезит нипочемНи силикатным кирпичом,Ни железобетоном.

Он сменит без людей, без книг

Он сменит без людей, без книг,Одной природе веря,Свой человеческий языкНа междометья зверя.Руками выроет ночлегВ хрустящих листьях шалыхТот одичалый человек,Интеллигент бывалый.И выступающим ребромНатягивая кожу,Различья меж добром и зломОпределить не может.Но вдруг, умывшись на зареВодою ключевою,Поднимет очи он гореИ, точно волк, завоет…

Еще июль

Ты лжешь, что, запрокинув голову,Я синий воздух жадно пью, —Небес расплавленное оловоВ июле в глотку льют мою,Чтобы себя не выдал голосом,Чтоб удивляться перестал,Чтобы похожи были волосыНа этот льющийся металл.

Возможно ль этот тайный спор

Возможно ль этот тайный спорМеня с самим собоюПростому сердцу вперекор —Назвать моей судьбою?Возможно ль подчиниться мнеКакой-то тяжкой силе,Чтобы не изнутри — извнеПришла и воскресила?Или спасенье только естьВ мечтаниях бродяги,В оберегаемых, как честь,Клочках моей бумаги.

Июль[21]

Все соловьи осоловелиИ не рокочут ввечеру,Они уж целых две неделиВ плетеной нежатся постелиНа охлаждающем ветру.Колючим колосом усатымТрясет раскормленный ячмень,И день малиной ноздреватой,Черносмородинным агатомСиниц заманивает в тень.Здесь сущий рай для птиц бездомных,Для залетевших далеко,Им от прохлады полутемнойВ кустах, достаточно укромных,Бывает на сердце легко.И я шепчу стихи синицам,Губами тихо шевеля,И я разыгрываю в лицах,В зверях, растениях и птицах,Что сочинила мне земля.Она к моей спине прижаласьИ мне готова передатьВсе, что в душе у ней осталось,Всю нерастраченную малость —Всю неземную благодать.Жарой коробятся страницы,Тетрадка валится из рук,И в поле душно, как в больнице,И на своих вязальных спицахПлетет ловушку мне паук.И мотыльки щекочут щеку,Перебивая мой рассказ,И на ветру скрипит осока,И ястреба кружат высоко,Меня не упуская с глаз.

Гроза[22]

Смешались облака и волны,И мира вывернут испод,По трещинам зубчатых молнийРазламывается небосвод.По желтой глиняной корчагеГуляют грома кулаки,Вода спускается в овраги,Держась руками за пеньки.Но, в сто плетей дубася телоПятнистой, как змея, реки,Гроза так бережно-умелоЦветов расправит лепестки.Все то, что было твердой почвой,Вдруг уплывает из-под ног,И все земное так непрочно,И нет путей и нет дорог.Пока прохожий куст лиловыйНе сунет руку сквозь забор,И за плечо не остановит,И не завяжет разговор.И вот я — дома, у калитки,И все несчастья далеки,Когда я, вымокший до нитки,Несу за пазухой стихи.Гнездо стихов грозой разбито,И желторотые птенцыПищат, познав крушенье быта,Его начала и концы.

Тайга[23]

Тайга молчальница от векаИ рада быть глухонемой,Она не любит человекаИ не зовет его домой.Ей благозвучней вопли сычьи,Чем нарушающее сонКрикливое косноязычьеВсех человеческих племен.Но если голосом ребенкаПопросят помощи у ней,Она тотчас бежит вдогонкуИ будет матери нежней.Она заманит чудесами,Грозы покажет фейерверкИ птиц над черными лесами,Шутя, подбрасывает вверх.Раскрашенные безделушкиЦветов качает на лугу.У ней и камни — погремушки…Алмазы брошены в снегу.А гам, смещая все масштабы,Со здравым смыслом не в ладу,Смущает взрослым душу, дабыПотом не жечь ее в аду.И в этих знаках, в этих жестахВоинствующей немотыЯ вижу истинное местоМоей ребяческой мечты.Тайга смещает все масштабыИ наши путает пути,Хотя воистину могла быСердечно к взрослым подойти.И тот, кто, в сущности, не молод,Кто, безусловно, не юнец,Тот видит лишь гранит и холод,Что достигает дна сердец.И в снеговом однообразьеГора проходит за горой.Уж лучше б вымазала грязью,Землей испачкала сырой.А здесь лишь камень известковыйИ снег небесной чистоты,И мы горды такой обновой,Таким подобием мечты.

Сосны срубленные[24]

Пахнут медом будущие бревна —Бывшие деревья на земле,Их в ряды укладывают ровно,Подкатив к разрушенной скале.Как бесславен этот промежуток,Первая ступень небытия,Когда жизни стало не до шуток,Когда шкура ближе всех — своя.В соснах мысли нет об увяданье,Блещет светлой бронзою кора.Тем страшнее было ожиданьеПервого удара топора.Берегли от вора, от пожара,От червей горбатых берегли —Для того внезапного удара,Мщенья перепуганной земли.Дескать, ждет их славная дорога —Лечь в закладке первого венца,И терпеть придется им немногоНа ролях простого мертвеца.Чем живут в такой вот час смертельныйЭти сосны испокон веков?Лишь мечтой быть мачтой корабельной,Чтобы вновь коснуться облаков!

Он из окна своей квартиры[25]

Он из окна своей квартирыС такой же силой, как цветы,Вдыхает затхлый воздух мира,Удушье углекислоты.Удушье крови, слез и пота,Что день-деньской глотает он,Ночной таинственной работойПереплавляется в озон.И, как источник кислорода,Кустарник, чаща и трава,Растут в ночи среди народаЕго целебные слова.Он — вне времен. Он — вне сезона.Он — как сосновый старый бор,Готовый нас лечить озономС каких-то очень давних пор.Нам все равно — листы ли, листья —Как называется предмет,Каким — не только для лингвистов —Дышать осмелился поэт.Не грамматические спорыНас в эти горы завлекли —Глубокое дыханье бораЦелительницы земли.

О песне

Темное происхожденьеНаших песен и баллад —Давнего грехопаденьяНеизбежный результат.С тем же, кем была когда-тоЖизнь оплодотворена,В этот властный миг расплатыКак бы соединена.Что доношено до срока,До бессонниц января,Что рождается в потокеСлез и слов у фонаряНа коробке папиросной,Подстеленной кое-как,На листке, а то и простоНа газеты уголках,То, что вовсе ждать не может,Шага не дает шагнуть,То, что лезет вон из кожиИ чего нельзя вернуть.Ты отрежешь пуповину,В темноте остановясь,Станет легче вполовину —Лишь порвется эта связь.И, покончив с полубредомЭтих самых древних мук,Втопчешь в снег клочки последаИ оглянешься вокруг…

Много лет пройдет

Много лет пройдет. И песнеСнова встретиться с тобой,Может быть, нужней и лестней,Чем наследнице любой.Вот она идет по тропке,Опустивши долу взгляд,Неуверенно и робкоИ со сверстницами в ряд.Ты глядишь, не понимая,Кто она в твоей судьбе,Вся теперь как бы чужая,Незнакомая тебе.Где-то в давке, в книжной лавкеРазглядишь, в конце концов,Бывшей золушки-чернавкиПозабытое лицо.И по родинкам, приметам,По разрезам губ и глазТы узнаешь дочь поэтаВ первый и последний раз.

Над трущобами Витима

Над трущобами Витима,Над косматою землей,Облаков зловещих мимоЯ лечу к себе домой.И во чреве самолета,Как Иона у кита,Я прошу у шеф-пилота:Ради Господа Христа,Донеси меня до юга,Невредимым донеси,Пусть меня забудет вьюгаХоть на месяц на Руси.Я срисовывал бы чащи,Только в них войдет гроза,Солнцу б я как можно чащеПопадался на глаза.В посрамленье злой мороки,В просветление ума,Я б успел составить строки,Что шептала мне зима.Перед аэровокзаломГорло сдавит тошнота:Снова — пропасти, провалы,Под ногами — пустота.У меня сейчас воочью,А не только между строк, —Неустойчивую почвуВыбивают из-под ног.Вижу, как, вращая крылья,Самолетный вьется винт,С давней раны, с давней болиМне разматывают бинт.Открывая, обнажая,Растревоженная вновь,Чтоб могла рука чужаяРазодрать ту рану в кровь.Там, в своей пурге-тумане,Мне не стоило трудаКровь любой подобной раныУдержать кусками льда.Я стою, не веря в лето,И искать не знаю гдеМедицинского совета,Чтоб помочь моей беде.Но твое рукопожатьеТак сердечно горячо;Птицы ситцевого платьяМне садятся на плечо.И знакомое лекарствоТихо капает из глаз —Драгоценное знахарство,Исцеляющее нас.Вот я таю, как ледышка,От проклятых этих слез,Душу мне еще не слишкомОстудил земной мороз.

Концерт[26]

Скрипка, как желтая птица,Поет на груди скрипача;Ей хочется двигаться, биться,Ворочаться у плеча.Скрипач ее криков не слышит,Немыми толчками смычкаОн скрипку все выше, все вышеЗабрасывает в облака.И в этой заоблачной высиЕстественный климат ее,Ее ощущенья и мысли —Земное ее бытие.Но всякий, имеющий уши,Да слышит отчаянья крик,Который нам в уши обрушитДо слез побледневший старик.Он — гения душеприказчик,Вспотевший седой виртуоз,Пандоры окованный ящикОн в зал завороженный внес.Он смело сундук открываетОдним поворотом ключа,Чтоб нас отогнали от раяВидения скрипача.Чтоб после небесной поездкиВернуться на землю опятьИ небу чужому в отместкуЗаплакать и загоревать.И мы, возвращаясь к земному,Добравшись по старым следамК родному знакомому дому,Мы холод почувствуем там.Мы чем-то высоким дышали.Входили в заветную дверь…Мы многое людям прощали,Чего не прощаем теперь.

Мы гуляем средь торосов

Мы гуляем средь торосовВ голубых лучах луны,Все проклятые вопросы,Говорят, разрешены.Но луна, как пряник мятный,Детский пряник ледяной,Вдруг покатится обратно,И — покончено с луной.И, встревоженное чудом,Сердце дрогнет у меня,Я достану из-под спуда,Из подполья злого дня,Все, что плакало и пело,Путевую жизни нить,Что своим усталым теломЯ пытался заслонитьОт чужих прикосновений,От дурных тяжелых глаз,Откровенных нападенийИ двусмысленности фраз.Наступает тихий вечер,Звезды тают на снегу.И породой человечьейЯ гордиться не могу.

Среди холодной тьмы

Среди холодной тьмыМы — жертвы искупленья.И мы — не только мы,А капелек сцепленье.Стакан поставь в туман,Тянущийся по саду,И капли на стаканТотчас, как дождь, осядут.Стакан сберег тепло,Ему родное снится,И мутное стеклоСлезой засеребрится.

Я здесь живу, как муха, мучась

Я здесь живу, как муха, мучась,Но кто бы мог разъединитьВот эту тонкую, паучью,Неразрываемую нить?Я не вступаю в поединокС тысячеруким пауком,Я рву зубами паутину,Стараясь вырваться тайком.И, вполовину омертвелый,Я вполовину трепещу,Еще ищу живого дела,Еще спасения ищу.Быть может, палец человечийТу паутину разорвет,Меня сомнет и искалечитИ все же на небо возьмет.

Кому-то нынче день погожий

Кому-то нынче день погожий,Кому — томящая жара,А я, наверно, промороженТайгой до самого нутра.И мне все кажется, что летоНапрасно силы бережет,Напрасно раскаленным светомДотла всю землю не сожжет…

Клен и рослый и плечистый[27]

Клен и рослый и плечистыйВ дрожи с головы до пят,Перепуганные листьяДо рассвета шелестят.Их протягивает лето,И холодный ветерокОтрывает, как билеты,И бросает на песок.И по железнодорожнойЖелтой насыпи крутойИх сметает осторожноВ ямы с мутною водой.Это — право пешеходаРазбираться, чье нужней,Чье полезней — время годаВесен или осеней,И похваливать погоду,Размышляя не о ней.

Приходят с улиц, площадей

Приходят с улиц, площадей,Все глохнет, как в лесном загоне,Ладони будто бы людейМоей касаются ладони.И мне, пожалуй, все равно,Что тут — мечта и что — обманы,Я вижу темное вино,Уже разлитое в стаканы.Я вижу женщины глаза,Которых чище не бывает;И непослушная слезаНапрасно зренье застилает…

Персей и Муза

Она еще жива, Расея,Опаснейшая из Горгон,Заржавленным щитом ПерсеяНе этот облик отражен.Химер, ничуть не виноватых,Кентавров рубит сгоряча,Он голову родного братаНадел на острие меча.В ушах героя шум победы,Он пьяный мед, как воду, пьет,И негритянка АндромедаЛиловый подставляет рот…Но дом Горгон находит Муза,И — безоружная — войдет,И поглядит в глаза Медузе,Окаменеет — и умрет.

Я нынче с прежнею отвагой

Я нынче с прежнею отвагойВсе глубже, глубже в темный лесИду. И прибавляю шагу,Ища не знаний, но чудес.И по тропе, глухой и личной,Войду в такую тишину,Где нынче всю породу птичьюЕще с утра клонит ко сну.

Затерянный в зеленом море

Затерянный в зеленом море,К сосне привязанный, стою,Как к мачте корабля, которыйПричалит, может быть, в раю.И хвои шум, как шум прибоя,И штормы прячутся в лесу,И я земли моей с собоюНа небеса не унесу…

Сплетают ветви полукруг

Сплетают ветви полукругТрепещущего свода.Под тысячей зеленых рукНа четырехугольный лугВедет меня природа.Иду — уже не в первый разПод триумфальной аркой.А луг — пока хватает глаз —Конвертом кажется сейчас,Весь в разноцветных марках.И каждый вылеплен цветокВ почтовом отделенье.И до востребования могПисать мне письма только БогБез всякого стесненья.

Вечерней высью голубою

Вечерней высью голубоюДо дна пропитана река.Клочками порванных обоевСвисают с неба облака.И в опустевшую квартируПо тропке горной я вхожуИ в первый раз согласье мираС моей душою нахожу.

В мозгу всю ночь трепещут строки

В мозгу всю ночь трепещут строки,И вырываются из снаПризнанья, жалобы, намеки,Деревья, листья и луна.И песне миг до появленья,И кажется, теперь онаОдним физическим движеньемРукою будет рождена.Казалось, мускулами кисти,Предплечья, локтя и плечаЯ удержал бы всплески листьевИ трепет лунного луча.Но, спугнутые светом спички,Слова шарахаются прочь,Звериным верные привычкам,Предпочитают мрак и ночь.И песня, снившаяся ночью,Как бы я небо ни просил,Со мною встретиться воочьюНе может, не имеет сил.

Потухнут свечи восковые

Потухнут свечи восковыеВ еще не сломанных церквах,Когда я в них войду впервыеСо смертной пеной на губах.Меня несут, как плащаницу,Как легкий шелковый ковер.И от врачей и от больницыЯ отвращу свой мутный взор.И тихо я дышу на ладан,Едва колебля дым кадил.И больше думать мне не надоО всемогуществе могил.

Я видел все: песок и снег

Я видел все: песок и снег,Пургу и зной.Что может вынесть человек —Все пережито мной.И кости мне ломал приклад,Чужой сапог.И я побился об заклад,Что не поможет Бог.Ведь Богу, Богу-то зачемГалерный раб?И не помочь ему ничем,Он истощен и слаб.Я проиграл свое пари,Рискуя головой.Сегодня — что ни говори,Я с вами — и живой.

Ушло почтовой бандеролью

Ушло почтовой бандеролью,С каким-то траурным клеймомВсе то, что было острой больюИ не бывало вовсе сном.Скорей бессонницей, пожалуй,Или рискованной игрой,Затеянной метелью шалойЗемною зимнею порой.Со мною, все еще мальчишкой,Еще витавшим в облаках,Ушло все то, что было слишкомИ не удержано в руках,Что было вырванной страницейИз сердца, что меня потомЧуть не направило в больницу,В ближайший сумасшедший дом.Все малолетнее, родноеИ так тревожен дальний путь,Что сердце вздрагивает, ноетИ до утра не даст уснуть.

Кто домик наш, подруга

Кто домик наш, подруга,Назвал пустой мечтой,Обвел Полярным кругом,Магической чертой?Кто дверь в него, подруга,Заколотил крестом,Завеял дымной вьюгойВ урочище пустом?И хохотало эхоСреди немых лесов,Как радиопомехаДля наших голосов.Какое же страданьеГотовят нам за то,Что, людям в назиданье,Доверием свиданьяМы стерли быль в ничто?

Ночная песня

Бродят ночью волчьей стаей,К сердцу крадутся словаВой звериный нарастает,Тяжелеет голова.Я запомнил их привычкуПодчинения огнюЯ возьму, бывало, спичку,Их от сердца отгоню.Изловлю в капкан бумажныйИ при свете, при огнеЯ сдеру с них шкуру дажеИ распялю на стене.Но, едва глаза закроюИ залягу в темноту,Вновь разбужен волчьим воем,И опять невмоготу.И не будет мне покояНи во сне, ни наявуОттого, что этим воем,Волчьим воем — я живу.

Я мальчиком умру

Я мальчиком умру,И, верно, очень скоро.На ангельском пируЯ слышал разговоры,Что, дескать, на землеТаким не будет места.Напрасно столько летИх молча ждут невесты.От этих жениховНевестам мало проку,Дорогою стиховОни зайдут далеко.Им взрослыми не стать,Не выучиться жизниИх детская мечтаНе обретет отчизны

Не успокоит, не согреет

Не успокоит, не согреет,Не утишит обид и бедЗари, смешавшейся с кипреем,Малиновый тяжелый цвет.О, потерпи еще немного,Слезой стеклянною блесни,Слабеющие руки БогаНад горизонтом подними,Чтоб, каменея в двоеперстномБлагословляющем кресте,Он был, как твой двойник и сверстник,В рожденье, жизни и мечте…

Вся даль весенняя бродила

Вся даль весенняя бродила,По всей земле искала брод.Деревья терла пенным мыломИ их несла в водоворот.Исторгнутые смертной мукой,Прощанья слышались слова.И корни, как чудовищ руки,Тянули к небу дерева.Рыданья, хрипы, междометьяСредь воя, шума, суеты,Когда их вездесущий ветерСбивал по-своему в плоты.Тащил вперед на перекаты,И рвал одежду им в клочки,И гнал, как гонят в бой солдата,Вниз по течению, в толчки.И, черной ошалелой массойНаваливаясь на скалу,Они с рычаньем несогласнымНыряли в утреннюю мглу.

Он пальцы замерзшие греет[28]

Он пальцы замерзшие греет,В ладонь торопливо дыша;Становится все быстрееПоходка карандаша.И вот, деревянные ногиДвигая, как манекен,По снегу, не помня дороги,Выходит на берег к реке,Идет к полынье, где теченьеУскорили родники,Он хочет постигнуть значеньеДыхания зимней реки.И хриплым, отрывистым смехомПриветствует силу свою.Ему и мороз не помеха,Морозы бывают в раю.

Белое небо. Белые снега

Белое небо. Белые снега.Ходит по ущельям девочка-пурга.Босая, оступается, камни шевеля,Под ее ногами горбится земля.Девочка-растрепа, красавица моя,Ты — моя родина, ты — моя семья.Лесами ты проходишь — и гнутся леса,На небо ты глядишь — и дрожат небеса,Долго ль заблудиться мне в белых камнях,Возьми меня за руку и выведи меняНа тихие, зеленые, теплые луга,Девочка-растрепа, красавица пурга!

В болотах стелются туманы

В болотах стелются туманы,И сердце бьется все сильней,И знаки ночи долгожданнойВсе громогласней, все видней.Мне все дневные проволочкиТак очевидно нелегки.Я кое-как дойду до точки,До красной, стало быть, строки.Меняют вещи цвет и форму,И в новой сущности своейОни не так уже бесспорны,Как в свете слишком ярких дней.Ведь одиночества отрадаНе ощущенье мертвеца,Оно — моя РобинзонадаБез милосердного конца.Так после кораблекрушенья,С самим собой наединеНаходят счастье и решеньеВо всем довериться волне.Но, вспоминая ежечасноСвой каменистый путь земной,Роптавший в горести напрасноНе соглашается со мной.

Сломав и смяв цветы

Сломав и смяв цветыСвоим тяжелым телом,В лесу свалился тыТаким осиротелым,Что некий грозный зверьОткрыл свою берлогуИ каменную дверьПриотвалил немного.Но что тебе зверьяНаивные угрозы,Ему — печаль твоя,Твои скупые слезы?Вы явно — в двух мирах,И каждый — сам собою.Не волен рабий страхСегодня над тобою…

Как будто маятник огромный

Как будто маятник огромныйРаскачивается вода.Но скал моих — сухих и темных —Не достигает никогда.Давно изучены границыМорских угроз, морских страстей,И волн горбатых вереницыПугать способны лишь детей.Валы, как тигры в зоосаде,Летят прыжком на парапет.И вниз срываются в досаде,И оставляют пенный след.И луч, как нож, с кормы баркасаРазрежет небо пополам.И тучи, точно туши мяса,По всем навалены углам.И берега закатом тусклымНе обозначены еще.И труп какого-то моллюскаБагровым светом освещен…

Ты упадешь на снег в метель

Ты упадешь на снег в метель,Как на пуховую постель,Взметенную погромом.И ты заплачешь обо мне,Отворотясь лицом к стенеБревенчатого дома.И ты не слышишь — я зову,Я, как в лесу, кричу «ау»,Охрипший и усталый.Сжимаю, бурей окружен,В застывших пальцах медальонИз белого металла.Так много в жизни было зла,Что нам дорога тяжелаИ нет пути друг к другу.И если после стольких вьюгЗаговорит над нами юг —Мы не поверим югу.

Мне б только выболеть немножко

Мне б только выболеть немножко,Суметь довериться врачам.Лекарством, как ребенка, с ложкиМеня поили б по ночам.Но разве был событьем частнымТот фантастический рассказ,Что между двух припадков астмыПрипоминается сейчас,Когда я стиснут был в ущельеКамнями, небом и ручьем,Не помышляя о прощеньеИ снисхождении ничьем…

Нет, не для нас, не в нашей моде

Нет, не для нас, не в нашей модеПисалось мира бытие,И расточительность природы,И пышность грубая ее.И не раченьем садовода,Избытком силы мир живет,Любую пользуя погоду,Какую вынес небосвод.Мир не вмещается в картины,Но, на полотна не просясь,С любым из нас на миг единыйПровозгласить хотел бы связь.Зачем роса порою раннейНа неподвижном лепесткеВисит слезой, зовя в бескрайнейТакой мучительной тоске…

Всюду мох, сухой, как порох

Всюду мох, сухой, как порох,Хрупкий ягелевый мох,И конические горыВулканических эпох.Здесь на зов весны несмелойОткликаются едваИ гранит позеленелый,И зеленая трава.Но рога свои олениСмело сбрасывают в снег.Исчезают сны и тени,И добреет человек.

Я на этой самой тропке

Я на этой самой тропкеПодбирал когда-то робкоБедные слова.Я сгибал больное тело,Чтоб в ушах зашелестелаСонная трава.Ныне я сквозь лес багровый,Опалив ресницы, брови,Проскачу верхом.Ведь, выходит, ты недаромУгрожала мне пожаром,Красным петухом.Бьется, льется дождь горящий,И кричит от боли чаща,И кипит река.Камни докрасна нагреты.Не попасть домой к рассветуБез проводника…

Оттепель

Деревьям время пробудиться,Смахнуть слезинку и запеть,Воды по капельке напитьсяИ завтра же зазеленеть.Сырые запахи гашеньяТак мимолетны, так легки.Березам тленье, и растленье,И все на свете пустяки.Едва ли черные березыСвою оплакивают честь.Ведь капли, как людские слезы,Морозом осушают здесь.И будто целый сад, с досадыНа запоздавшую весну,Не хочет становиться садомИ возвращается ко сну.Своим внезапным пробужденьемОн, как ребенок, устрашен.Он весь — во мгле, он весь — в сомненье,И зеленеть не хочет он.

Пережидаем дождь

Пережидаем дождьВ тепле чужого дома.Ложится навзничь рожь,Боясь ударов грома.И барабанит градКрупней любой картечиИ может, говорят,Нам приносить увечья.А небу все равно,Что будет нынче с нами.И тополь бьет в окноНамокшими ветвями.Летят из всех щелейОбрывы конопатки.Мигает все быстрейЗажженная лампадка…

Луч

Будто кистью маховоюПробежав по облакам,Красит киноварью хвоюИ в окошко лезет к нам.И, прорезав занавески,Он уходит в зеркала,И назад отброшен резкоТайной силою стекла.Он с геранью и с морковьюНатюрморта заодно.Он в глаза мне брызжет кровью,Не дает смотреть в окно.

В пятнадцать лет

Хожу, вздыхаю тяжко,На сердце нелегко.Я дергаю ромашкуЗа белое ушко.Присловья и страданьяНеистребимый ход,Старинного гаданьяС ума сводящий счет.С общипанным букетомЯ двери отворю.Сейчас, сейчас об этомЯ с ней заговорю.И Лида сморщит брови,Кивая на букет,И назовет любовьюМальчишеский мой бред.

Реквием

Ты похоронена без гробаВ песке, в холщовой простыне.Так хоронили в катакомбахТогда — у времени на дне.И в среднеазиатских, дикихПесках, сосущих арыки,Ты тем была равновелика,Кто нес под землю огонькиСвоей неистребимой верыВ такие будущие дни,Где нет «эпохи», нету «эры»И что не мастера ли МстерыКогда-то поняли одни.Куда теперь уйти и деться,Куда мне преклонить главу,В каком дожить мне жизнь соседствеИ с кем загрезить наяву?Ты слепла в черных лабиринтахМоей безвыходной земли,Какие ж сказочные ритмыТебя к спасению вели,Что в этой музыке душевнойТы проявила на светуТакой простой и совершеннойТвою седую красоту.Доколе, Боже мой, доколе,Предав все лучшее тщете,Нам ставить памятники болиИ распинаться на кресте?Опять граненым адамантомЗаколешь крепко кружева,Опять прославишься талантом,Простым талантом — быть жива,Чтоб делать всех людей живыми,Чтоб делать всех людей — людьми,Чтобы всю жизнь браниться с нимиИ хлопать в ярости дверьми.А может быть, твоею смертьюВ бегах, от дома вдалеке,Вся жизнь нам говорит: не верьте,Что очутились в тупике.Что всеми мелочами бытаНе будет подвиг затемнен,Что этот был тобой испытанИ самовластно побежден.И этот подвиг незаметный,Великий материнский долгКак подчеркну чертой отметкой,Когда еще «не втолкан толк».Когда догадкою ТолстогоВесь мир еще не одарен,Когда любовь, как Божье слово,Зашелестит со всех сторон,Неся отнюдь не всепрощенье,А только ненависти зло,Когда души моей смятеньеРастеньем тянется в тепло,Когда, заверчен и закрученЗа солнцем, светом и теплом,Я вижу в боли только случайИ средство для борьбы со злом.Тогда твоим последним шагомКуда-то вверх, куда-то вдальОставишь на моей бумагеНеизгладимую печаль.

Густеет темный воздух

Густеет темный воздух,И видно в вышине,Как проступают звездыНа синем полотне.Походною палаткойНатягивают ночь.Пилюли и облаткиНе могут мне помочь.И я один на свете,Седеет голова.И брошены на ветерБумажные слова…

Стучался я в калитку

Стучался я в калитку,Просился в райский садБесплодная попытка —Вернулся я назад.Там горькая услада,Секрет моей беды.Мальчишеского садаНезрелые плоды.Казалось мне, что рукуДовольно протянуть,Исчезнет моя мукаЗа несколько минут.Их вкус живет доселеВ моем иссохшем рту.И к той же самой целиЯ взрослым подойду.И яблоки литыеК моим ногам летят,Как солнца золотые,И озаряют сад.Лирично то, что лично,Что пережил я сам.Едва ли нам приличноНе верить чудесам.

Фортинбрас

Ходят взад-вперед дозоры,Не сводя солдатских глазС дальних спален Эльсинора,Где ночует Фортинбрас.Королевские террасыТемный замысел таят.Здесь, по мненью Фортинбраса,В каждой склянке налит яд.Здесь фамильные портреты,Притушив тяжелый взгляд,Поздней ночью с датским ветромОб убийстве говорят.В спальне на ночь стелет шубуПобедитель ФортинбрасИ сует усы и губыВ ледяной прозрачный квас.Он достиг заветной цели,Все пред ним склонились ницИ на смертных спят постеляхВосемь действующих лиц.Он не верит даже страже,Сам выходит на балкон.И готов с любым миражемЗавести беседу он.Он не будет слушать глупыхУвещаний мертвеца,Что ему наследство трупов,Страсти сына и отца.Что ему цветы Офелий,Преступления Гертруд.Что ему тот, еле-елеСохранивший череп шут.Он не будет звать актеров,Чтоб решить загадку ту,То волнение, в которомСкрыла жизнь свою тщету.Больше нет ни планов адских,Ни высоких скорбных дум,Все спокойно в царстве датском,Равномерен моря шум.Фортинбрас идет обратно,Потушив огонь свечи.На полу, чертя квадраты,Скачут лунные лучи.Кто же тронул занавеску,Кто прижался у стены,Озарен холодным блескомНаблюдательной луны?Кто сумел войти в покоиИ его развеял сныНарушителем покояПокорителя страны?Чья-то речь, как волны, бьется,Как морской прибой шумит,И над ухом полководцаЧей-то голос говорит:«Ты пришел за древним трономВ самый знатный из дворцов,Ты спешил почтить поклономНеостывших мертвецов.Знаю, ты боишься смерти,Не солдатской, не простойИ не той, что жаждут чертиЗа могильною чертой.Ты боишься смерти славы,Смерти в памяти людей —Где частенько прав неправыйИ святым слывет злодей.Только я даю бессмертье,Место в вечности даю.Запишу сестру ЛаэртаВ Книгу Светлую мою…Год пройдет — не будет флага,Фортинбрасова значка,Но отравленная шпагаПроблестит еще века.Лишь свидетельство поэта,Вдохновенного творца —Книга Жизни, Книга СветаБез предела и конца.Может быть, язык библейскийВ совершенстве простоты,Суете, вполне житейской,Дал значенье и мечты.Подчинить себе я властен,Мудреца и дурака,Даже тех, кто не согласенУходить со мной в века.Разбегутся сны и людиПо углам музейных зал,Даже те, кто здесь о чудеНикогда и не мечтал.Может быть, глаза портретовСтарых рыцарских временШлют проклятие поэтам,Разбудившим вечный сон.Может, им не надо славы,Их пугает кисть и стих,Может быть, они не вправеВыдать горестей своих.Но художника ли делоЧеловеческий покой,Если чувство завладелоЗадрожавшею рукой.Даст ответ не перед веком,Перед собственным судом —Почему завел калекуВ королевский пышный дом…Ты в критическом явленьеВ пьесу ввел свои войска,Создавая затрудненьеДля финального стиха.Без твоих военных акцийОбойдется наш спектакль.Я найду других редакцийЧерновой последний акт.Все, что сказано на сцене,Говорилось не тобой,Не тебе шептали тени,Что диктовано судьбой.Знай, что принца монологиИ отравленная стальБез тебя найдут дорогуВ расколдованную даль,Если совести поэтаДоверяешь жизнь и честь,Если ждешь его совета,Ненавидя ложь и лесть…Выбирай судьбу заране,Полководец Фортинбрас.Будет первой датской даньюМой эпический рассказ…»Снова слышен шелест шелкаЗанавески золотой.Пляшут лунные осколкиВ темной комнате пустой.Фортинбрас, собравшись с духом,Гонит бредовые сны.Не слова звучали глухо,А далекий плеск волны.Ходят взад-вперед солдаты.В замке — тишь и благодать.Он отстегивает латы,Опускаясь на кровать.

Написано на ручье Дусканья в 1950 году. Это стихотворение энергично переделывалось мной в 1954 году, но как всегда из переделки ничего не вышло. Удержано на грани полного разрушения. Еще бы шаг, еще бы один вариант, и я бы потерял к стихотворению всякий интерес. В печатаемом варианте считаю это стихотворение — одним из лучших тех лет.Опубликовано в журнале «Юность», в самой моей значительной журнальной публикации.
Написано в поселке Туркмен Калининской области в 1954 году. Это было время, когда я писал беспрерывно, каждую свободную минуту, и думал, что этот поток никогда не иссякнет.Попытка выразить в такой сложной форме мое тогдашнее душевное состояние, ибо жизнь хранила немало ловушек, и эти ловушки надо было, во-первых, угадать, почувствовать, предвидеть, во-вторых, избежать, а в-третьих, воспеть, определить в стихи. «Птицелов» — важная страница моего поэтического дневника. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1954 году в поселке Туркмен Калининской области. Напечатано впервые в первом цикле моих стихов, первой моей стихотворной публикации.
Написано в 1954 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Лучшая строфа — вторая. «Гроза» входила в цикл «Стихи о Севере» — напечатанные в журнале «Знамя».
Написано в 1949 году на ключе Ду-сканья. Входит в «Колымские тетради». Впервые опубликовано журналом «Знамя» в самом первом моем стихотворном цикле. Стихотворение чуть многословно, как почти все с ключа Дуска-нья, но содержит в себе полную «модель», как теперь говорят, моих художественных принципов. Для публикации журнал «Знамя» привлекла новизна решения темы
Одно из главных, опорных стихотворений сборника. У меня много стихотворений о соснах, хотя сосен на Колыме почти нет. Дерево Колымы — лиственница даурская. Написано в 1953 году на Колыме. В сборнике «Огниво» дан неполный, урезанный текст по сравнению с журнальным. Но и журнальный текст неполон. Сейчас печатается истинный текст одного из главных моих стихотворений. «Сосны срубленные» — одно из самых характерных для моей поэтики.
Написано в декабре 1953 года в поселке Туркмен Калининской области. Входит в цикл «Стихи к Пастернаку». Опубликовано впервые журналом «Юность» как первое стихотворение цикла «Поэту».
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».Опубликовано с сокращениями под назв. «Скрипка, как желтая птица…».
Стихотворение написано в 1954 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Написано из-за последней строфы.
Написано в 1949 году на Колыме, на ключе Дусканья. Это — самое колымское мое стихотворение. Я помню, где оно писалось в ноябре сорок девятого года на замерзшем ключе Дусканья. Я шел по зимнему льду — а до больницы, где я работал, было километров пятнадцать. Помню скалу, полынью, от которой валил белый пар, и как я едва отогрел руки, чтобы нацарапать на клочке бумаги, стирая выступивший иней, это самое стихотворение.