41443.fb2 Колымские тетради - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

Колымские тетради - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

ВЫСОКИЕ ШИРОТЫ

О песне[50]

1

Пусть по-топорному неровнаИ не застругана строка,Пусть неотесанные бревнаЛежат обвязкою стиха, —Тепла изба моих зимовок —Одноэтажный небоскреб,Сундук неношеных обновок,Глубоко спрятанный в сугроб,Где не чужим заемным светом,А жарким углем рдеет печь,Где не сдержать ничьим запретамРазгорячившуюся речь.

2

И я, и ты, и встречный каждыйНа сердце песню бережет.А жизнь с такою жадной жаждойОсвобожденья песни ждет.Та песня петь не перестала,Не потонула в вое вьюг,И струнный звон сквозь звон металлаТакой же чистый сеет звук.На чьем пиру ее похмелье?Каким вином она пьяна?На новоселье в подземельеОна тайком приведена.А может быть, всего уместнейВо избежание стыдаИ не расспрашивать о песне,И не искать ее следа.

3

Я много лет дробил каменьяНе гневным ямбом, а кайлом.Я жил позором преступленьяИ вечной правды торжеством.Пусть не душой в заветной лире —Я телом тленья убегуВ моей нетопленой квартире,На обжигающем снегу.Где над моим бессмертным телом,Что на руках несла зима,Металась вьюга в платье белом,Уже сошедшая с ума,Как деревенская кликуша,Которой вовсе невдомек,Что здесь хоронят раньше душу,Сажая тело под замок.Моя давнишняя подругаМеня не чтит за мертвеца.Она поет и пляшет — вьюга,Поет и пляшет без конца.

4

Не для анютиных ли глазок,Не для лобастых ли камнейЯ сочинил немало сказокПо образцу Четьи-Миней?Но все, что я шептал сердечноДеревьям, скалам и реке,Все, что звучало безупречноНа этом горном языке, —Псалмы, элегии и оды,Что я для них слагать привык,Не поддаются переводуНа человеческий язык.Так в чем решенье той задачи,Оно совсем не в пустяках.В том, чтоб тетрадь тряслась от плачаВ любых натруженных руках.И чтоб любитель просвещенья,Знаток глазастого стиха,Ценил узорное тисненьеЗеленой кожи лопуха.И чтоб лицо бросала в краскуОт возмущенья и стыдаЗемная горечь русской сказкиСреди беспамятного льда.

5

Весною все кричало, пело,Река гремела возле скал,И торопливо, неумелоВ подлеске ландыш зацветал.Но день за днем одно ненастье,И редкий, жгучий солнца лучКак ослепительное счастьеПорой выглядывал из туч.За эти солнечные нитиЦветок цеплялся как слепойИ лез туда в поток событий,Готовый жертвовать собой.И кое-как листы расправя,И солнцу выйдя на поклон,О славе думать был не вправе,О слове вольном думал он.

6

Так где же песня в самом деле?Немало стоило труда,Чтоб разметать слова в метели,Их завалить кусками льда.Но песня петь не пересталаПро чью-то боль, про чью-то честь.У ней и мужества досталоМученья славе предпочесть.Она звучит в едином хореЗверей, растений, облаков.Ей вторит Берингово море —Стихия вовсе не стихов.И на ветру скрипят воротаРаскрепощенных городов,И песня выйдет из болотаИ доберется до садов.Пусть сапоги в грязи и глине,Она уверенно идет.И рот ее в лесной малине,Сведенный судорогой рот.Она оранжевою пыльюПокрыта с ног до головы,Она стоит таежной быльюПеред заставами Москвы.Она свои расскажет сказки,Она такое пропоет,Что без профессорской указкиЕдва ли школьник разберет.И ей не нужно хрестоматий —Ей нужны уши и сердцаИ тот, дрожащий над кроватью,Огонь лучинного светца,Чтоб в рукописной смутной строчкеОткрыть укрывшуюся сутьИ не искать ближайшей точки,А — до рассвета не уснуть.

Ни шагу обратно! Ни шагу!

Ни шагу обратно! Ни шагу!Приглушены сердца толчки.И снег шелестит, как бумага,Разорванная в клочки.Сухой, вездесущий, летучий,Он бьет меня по щекам,И слишком пощечины жгучи,Чтоб их отнести к пустякам…

Плавка

Пускай всем жаром изложеньяТечет в изложницы металл —Стихов бесшумного движеньяТысячеградусный накал.Пускай с самим собою в спореТак много тратится труда —Руда, в которой примесь горя,Не очень плавкая руда.Но я ее засыплю в строки,Чтоб раскалилась добела,Чтоб из огня густым потокомЖизнь в формы слова потекла.И пусть в той дерзостной отливкеСмиренье стали огневойХранит твоих речей отрывкиИ затаенный голос твой.Ты — как закваска детской сказкиВ земной квартирной суетне,Где страсть совсем не для острасткиДается жизнью нынче мне.

Бумага

Под жестким сапогомТы захрустишь, как снег,Ты пискнешь, как птенец.Но думать о другомНе может человек,Когда он не мертвец.Напрасно со столаУпала, шелестя,Как будто слабый стонСдержать ты не могла,И падаешь, грустя,На каменный балкон…

Пень[51]

Эти россказни среза,Биографию пняПрочитало железо,Что в руках у меня.Будто свиток лишенийЗаполярной судьбы,Будто карта мишениДля учебной стрельбы.Слишком перечень кратокНаслоений годов,Где тепла отпечатокИ следы холодов,Искривленье узоров,Где больные годаНе укрылись от взоровВездесущего льда.Перемят и закрученТвой дневник путевой,Скрытый ворохом сучьевПорыжелой травой.Это скатана в трубкуПовесть лет временныхВ том лесу после рубкиСреди сказок лесных.

Хрусталь[52]

Хрупка хрустальная посуда —Узорный рыцарский бокал,Что, извлеченный из-под спуда,Резьбой старинной заблистал.Стекло звенит от колыханья,Его волнуют пустяки:То учащенное дыханье,То неуверенность руки.Весь мир от шепота до громаХотел бы высказаться в нем,Хотел бы в нем рыдать, как дома,И о чужом, и о своем.Оно звенит, стекло живое,И может вырваться из рук,И отвечает громче вдвоеНа приглушенный сердца стук.Одно неверное движенье —Мир разобьется на куски,И долгим стоном пораженьяЕму откликнутся стихи.Мы там на цыпочках проходим,Где счастье дышит и звенит.Мы дружбу с ангелом заводим,Который прошлое хранит.Как будто дело все в раскопках,Как будто небо и земляЕще не слыхивали робких,Звенящих жалоб хрусталя.И будто эхо подземелийЗвучит в очищенном стекле,И будто гул лесной метелиНа нашем праздничном столе.А может быть, ему обещанПокой, и только тишинаИз-за его глубоких трещинСтеклу тревожному нужна.

Вхожу в торфяные болота

Вхожу в торфяные болотаС судьбою своею вдвоем,И капли холодного потаНа лбу выступают моем.Твой замысел мною разгадан,Коварная парка-судьба,Пугавшая смолоду адом,Клейменой одеждой раба.Ты бродишь здесь с тайною целью,Покой обещав бытию,Глушить соловьиною трельюКричащую память мою.

Скажу тебе по совести

Скажу тебе по совести,Очнувшейся от сна, —Не слушай нашейНе для тебя она.И не тебе завещаныВ предсмертной бормотнеИ сказки эти вещие,И россказни зловещиеУ времени на дне.Не комнатной бегонииДрожанье лепестка,А дрожь людской агонииЗапомнила рука.И дружество, и вражество,Пока стихи со мной,И нищенство, и княжествоЦеню ценой одной.

Ястреб[53]

С тоской почти что человечьейПо дальней сказочной землеГлядит тот ястреб узкоплечий,Сутулящийся на скале.Рассвет расталкивает горы,И в просветленной темнотеТот ястреб кажется узоромНа старом рыцарском щите.Он кажется такой резьбою,Покамест крылья распахнет.И нас поманит за собою,Пересекая небосвод.

Белка[54]

Ты, белка, все еще не птица,Но твой косматый черный хвостВошел в небесные границыИ долетал почти до звезд.Когда в рассыпчатой метелиТвой путь домой еще далекИ ты торопишься к постелиКолючим ветрам поперек,Любая птица удивитсяТвоим пределам высоты.Зимой и птицам-то не снитсяТа высота, где лазишь ты.И с ветки прыгая на ветку,Раскачиваясь на весу,Ты — акробат без всякой сетки,Предохраняющей в лесу,Где, рассчитав свои движенья,Сквозь всю сиреневую тьму,Летишь почти без напряженьяК лесному дому своему.Ты по таинственным приметамНайдешь знакомое дупло,Дупло, где есть немножко света,А также пища и тепло.Ты доберешься до кладовки,До драгоценного дупла,Где поздней осенью так ловкоЗапасы пищи собрала,Где не заглядывает в щелиПрохожий холод ветровойИ все бродячие метелиПроходят мимо кладовой.Там в яму свалена брусника,Полны орехами углы,По нраву той природы дикой,Где зимы пусты и голы.И до утра луща орехи,Лесная наша егоза,Ты щуришь узкие от смеха,Едва заметные глаза.

Славословие собакам[55]

1

Много знаю я собак —Романтических дворняг:Пресловутая МумуС детства спит в моем дому.Сердобольная КаштанкаМеня будит спозаранку,А возлюбленная ЖучкаУ дверной танцует ручки.И показывает удальЗнаменитый белый пудель…Много знаю я и прочихСеттеров, борзых и гончих.Их Тургенев и ТолстойПриводили в лес густой…

2

Скоро я моих друзейПоведу в большой музей;В зал такой открою двери,Где живут Чукотки звери.Там приземистый медведьМожет грозно зареветь.Там при взгляде росомахиШевелится шерсть от страха.Там лиса стального цвета —Будто краски рыжей нету,И хитрющая лисаОкунулась в небеса.Рысь защелкает когтямиНад собаками-гостями,И зловещ рысиный щелк,И его боится волк.Что ж к дверям вы сбились в кучкуИ попрятались за Жучку,Мои милые друзья,Не слыхавшие ружья?Вы привыкли к детской соске,Вы, слюнявые барбоски,Напугает тот музейМоих маленьких друзей.

3

Где же те, что в этом миреКак в своей живут квартире,Где же псы сторожевые,Где упряжки ездовые,Почтальоны, ямщикиИ разведчики тайги,Что по каменным карьерамБез дорог летят карьером?Задыхаясь от пургиСреди воющей тайги,Полумертвые от бега,Закусили свежим снегомИ опять в далекий путь,Намозоля ремнем грудь,Вы, рожденные в сугробах,Вам сугробы были гробом.И метель, визжа от злости,Разметала ваши костиВы торосистыми льдамиШли медвежьими следами,Растирая лапы в кровь,Воскресая вновь и вновь.Никогда вы не видалиНа груди своей медали.Кто почтил похвальным словомПсов Георгия Седова?Их, свидетелей трагедий,Съели белые медведи.Сколько их тащило нарты,Курс на норд по рваной картеВ ледяных полях полярных,Запряженные попарно.И в урочищах бесплодныхСколько их брело голодных,Битых палками в пути?Где могилы их найти?

4

Сколько раз я, умирая,Сам пути себе не зная,Потеряв и свет, и след,Выходил на звуки лая,Чтоб моя тропа земная,Стежка горестей и бедВ том лесу не обрывалась,Чтобы силы оставалосьУ меня на много лет.

Баллада о лосенке[56]

У лиственницы рыжей,Проржавленной насквозь,Мои ладони лижетГубастый серый лось.Ружья еще не слышалИ смерти не искал.Ко мне навстречу вышел,Спустился с дальних скал.В лесу ему — раздолье,Но в этот самый часВстречаю я хлеб-сольюЕго не в первый раз.Он нынче здесь без старших;Доверчив, бодр и смел,Сюда стоверстным маршемЛосенок прилетел.В тайге нас только двое,И нам дышать легко —Все прочее живоеУкрылось далеко.Мы грамоты не знаем,И этот горный крайВсерьез считаем раем,И чем бы он — не рай?

Гарт

Нашел я сплав, совсем дешевый,Прошедшей тягостной зимой.Он оловянный и свинцовыйИ перемешанный с сурьмой…Он бы пригоден был для гарта,Любой печатне послужил,Но не рассказами Брет Гарта,А болью выстуженных жил.Он нам годится только в смеси,В приплавке силы золотой,Чтоб нам рассказывать о лесеПочти с библейской простотой,Чтоб нам рассказывать про горы,Болота, реки, камни, мхи,Каким едва ли будут впоруМои стесненные стихи.Он нам годится для параболИносказательных речейВ игре запутаннейших фабулСреди стосуточных ночей.

Какая в августе весна?

Какая в августе весна?Кому нужна теперь она?Ведь солнце выпито до днаЛиствою, пьяной без вина.Моя кружится голова,И пляшет пьяная листва.Давно хрупка, давно желтаЗемная эта красота.И ходит вечер золотойВ угрюмой комнате пустой.И осень бродит на двореИ шепчет мне о сентябре.Гляжу на наши небеса.Там невозможны чудеса.Давно уж темной пеленойПокрыто небо надо мной.И с небосвода дождик льет,И безнадежен небосвод.И осень, — видно, из нерях,И мной задержана в дверях.Таких не видывал грязнульПрошедший солнечный июль.И если б я хотел и мог,Я б запер двери на замок.Не может время мне помочьОбратно лето приволочь.И все же в сердце зажженаВесна.

Мне недолго побледнеть

Мне недолго побледнетьИ навек остолбенеть.Если ж только не умру,То продрогну на ветру.Впрочем, что мне гореватьИ держаться за кровать.Если даже шар земнойБудет вовсе ледяной,Я мороза не боюсь.Я слезами обольюсь.Мои слезы — горячи,У меня глаза — лучи.У меня в разрезе ртаЗатаилась теплота.Пусть сорвется с языкаРаскаленная тоска.Пусть она расплавит ледВсех арктических широт.Я к любому подойду,Будто где-нибудь в саду,Крепко за руку возьмуИ скажу в лицо ему:Я, товарищ, инвалид.У меня душа болит.Все, что знал когда-то я,Те скрижали бытия,Правду жизни, правду льдаЯ запомнил навсегда.И пойду домой — слепой,Возвышаясь над толпой.Палку высуну вперед,Пробираясь сквозь народ.Не безумный, не немой,Я иду к себе домой.

Пускай за нас расскажут травы

Пускай за нас расскажут травы,Расскажут камни и снега,В чем были правы, в чем не правыИ в чем была права пурга.Пускай за нас расскажут птицы,Что нынче, в поисках кормов,Слетелись около столицы,Ее старинных теремов.Пускай же, горбясь и сутулясь,Ероша перья на спине,Они летят вдоль наших улиц,Отлично видимые мне.Им снег полезней манной каши,Им лед — блаженство и уют.Они, как я, из синей чашиХолодный воздух жадно пьют.

Ты слишком клейкая, бумага

Ты слишком клейкая, бумага,И от тебя мне не отстать,Не сделать в сторону ни шагу,Не опуститься на кровать.Ведь страшно ей проснуться белой,Какой ложилась ввечеру,И быть от солнца пожелтелойИ выгоревшей на ветру.Уж лучше б все она стерпела,Ходя в любых черновиках,Лишь только б ей не быть без делаИ не остаться в дураках.И хорошо, что есть чернила,Чтобы услышанное мной,Бумага свято сохранилаИ увела на свет дневной.

Ты видишь, подружка

Ты видишь, подружка,Что облака стружкаПросыпана на небеса.А ветра здесь нету,Чтоб вынести этуВихрастую стружку в леса.Что лайковой ивыЦветных переливовПод солнцем сегодня не счесть.Что листья гак липки,А ветки так гибки,Что можно их в косы заплесть.А елки зубчатыхЗеленых перчатокНе снимут, не сбросят весной,И нынче и преждеВсе в зимней одеждеВстречают и холод и зной.Но время пролитьсяНевидимой птицыВесеннему пенью, и вотЗвенит поднебесьеЗнакомою песней, —И жаворонок поет…

В воле твоей — остановить[57]

В воле твоей — остановитьЭтот поток запоздалых признаний.В воле твоей — разорвать эту нитьНаших воспоминаний.Только тогда разрывай до конца,Чтобы связавшая крепко вначале,Если не судьбы, то наши сердца,Нить, как струна, зазвучала…

Я о деревьях не пишу

Я о деревьях не пишу,Я приказал карандашуБежать любых пейзажей.Все, что в глаза бросалось днем,Я, перед лунным встав огнем,Замазываю сажей.А скалы — скалы далеки.Они не так уж высоки,Как я когда-то думал.Но мне по-прежнему близкиЛюдские приступы тоски,Ее ночные шумы.

После ливня

Вдруг ослепляет солнца свет,И изменяют разом цветПоля,И жарко дышит синевой,И к небу тянется травойЗемля.

У края пожара

Взлетающий пепел пожара,Серебряный легкий туманМешается с дымом и паром,Сырым ядовитым угаромДорогу запутает нам.Наверно, и мы несчастливы,Что сумрачны и молчаливы,И так напряженно глядимНа синей травы переливы,На черный приземистый дым.

Я целюсь плохо зачастую

Я целюсь плохо зачастую,Я забираю слишком вверх,Но мой заряд не вхолостую,И выстрел мой — не фейерверк.Нет, я не гнался за удачей.Ствол, раскаленный горячо,Дал выстрел с тяжкою отдачей,Меня ударившей в плечо.Всего за миг до перегрева,Когда, казалось, у стрелкаЛишилась меткости от гневаУже нетвердая рука.Я брошен наземь в той надежде,Что, погруженный в эту грязь,Я буду меток так, как прежде,В холодной луже остудясь.

Приводит нынешнее лето

Приводит нынешнее летоПослушать пенье в темный лес,И вместо древнего дуэта —Дуэта моря и небес —Вся чаща тысячами звуковТревожит нынче сердце мне,Чтобы и я постиг наукуСопротивленья тишине.

Незащищенность бытия

Незащищенность бытия,Где горя слишком много,И кажется душа твояПоверхностью ожога,Не только грубостью обид,Жестокостью суждений,Тебя дыханье оскорбит,Неловкий взгляд заденет.И, очевидно, оттогоСовсем не в нашей волеКасаться сердца твоего,Не причиняя боли.И тяжело мне даже стихБросать, почти не целясь,В тех детских хитростей твоихДоверчивую прелесть.

Мечта не остается дома

Мечта не остается дома,Не лезет в страхе под кровать,Когда горит в степи солома,Она с пожарами знакома,Ее огнем не испугать.Мечта окапывает поле,Оберегая отчий дом,И кто сказал, что поневолеОна беснуется от боли,Когда сражается с огнем.Ручей, кипящий по соседству,Ее от смерти не спасет.Она другое знает средство,Что ей досталось по наследствуИ с детства взято на учет.Она не бросится к заречнойНедостижимой стороне,А хладнокровно и беспечноОна огонь запалит встречныйПоближе к огненной волне.И ярко вспыхивают травы,И обожженная земляВ дыму, в угаре, в черной славеНа жизнь свое отыщет правоИ защитит свои поля.

Гроза как сварка кислородная

Гроза как сварка кислородная,И ей немало нынче дела,Чтобы сухая и бесплоднаяЗемля опять зазеленела.Земля и небо вместе связаны,Как будто мира половинкиСкрепили этой сваркой газовой —Небесной техники новинкой.Земля хватает с неба лишнегоВо время гроз, во время буриИ средь заоблачного, вышнего,Средь замутившейся лазури.Она привыкла бредить ливнямиИ откровеньем Иоанна,Нравоучениями дивными,Разоблачением обмана.Но все ж не знаменьем магическим —Франклиновым бумажным змеемМы ловим высверк электрическийИ обуздать грозу посмеем.Все приготовлено для этого:И листьев бурное кипенье,И занавесок фиолетовыхВ окне мгновенное явленье.

Всю ночь он трудится упорно

Всю ночь он трудится упорноИ на бумажные листкиКак бы провеивает зернаДоспевшей, вызревшей тоски.Сор легкомысленного слова,Клочки житейской шелухиВзлетают кверху, как полова,Когда слагаются стихи.Его посев подобен жатве.Он, собирая, отдаетПризнанья, жалобы и клятвыИ неизбежно слезы льет.Тем больше слез, тем больше плача,Глухих рыданий невзначай,Чем тяжелее и богачеЕго посев и урожай.

Водопад

В свету зажженных лунной ночьюХрустальных ледяных лампадБурлит, бросает пены клочьяИ скалит зубы водопад.И замороженная пенаВыносится на валуны,В объятья ледяного пленаНа гребне стынущей волны.Вся наша жизнь — ему потеха.Моленья наши и тоскаЕму лишь поводом для смехаБывали целые века.

Черная бабочка[58]

В чернила бабочка упала —Воздушный, светлый жданный гость —И цветом черного металлаОна пропитана насквозь.Я привязал ее за нитку,И целый вечер со столаОна трещала, как зенитка,Остановиться не могла.И столько было черной злостиВ ее шумливой стрекотне,Как будто ей сломали костиУ той чернильницы на дне.И мне казалось: непременноОна сердиться так должнаНе потому, что стала пленной,Что крепко вымокла она,А потому, что, черным цветомСвое окрасив существо,Она не смеет рваться к светуИ с ним доказывать родство.

Дождь

Уж на сухой блестящей крышеСледа, пожалуй, не найдешь.Он, может быть, поднялся вышеГлубоко в небо, этот дождь.Нет, он качается на астрах,В руках травинок на весу,Томится он у темных застрех,Дымится, как туман в лесу.Его физические свойстваНеуловимы в этот миг,И им свершенное геройствоМы отрицаем напрямик.И даже мать-земля сырая,И даже неба синеваНам вторят, вовсе забываяДождя случайные слова.

Обогатительная фабрика[59]

Мы вмешиваем быт в стихи,И оттого, наверно,В стихах так много чепухи,Житейской всякой скверны.Но нам простятся все грехи,Когда поймем искусствоВ наш быт примешивать стихи,Обогащая чувство.

Деревья скроются из глаз

Деревья скроются из глаз,Суют под ноги сучья,Хотят с дороги сбросить насТаинственные крючья.Мы — меньше всех, мы — мельче всех,Мы — просто пешеходы.И на пути не счесть помех,Поставленных природой, —Оврагов, рек, ущелий, ям,Куда упасть недолго,Как ты бы ни был бодр и прямИ преисполнен долга.На нас с разбега небосводИз-за угла наткнетсяИ нас на клочья разнесет,Столкнет на дно колодца.И только встречная луна,Светящая как фара,Нарочно небом зажженаВ предчувствии удара.

Третья парка

Три пряхи жизнь мою прядут,Чтобы скорей вплеталасьВ живую жизнь любых причуд,В любую небывалость.Зачем же ты явилась здесь,Надев одежду пряхи,Как ты могла на небо влезть,Презрев людские страхи?Но ты — не та, что сучит нитьВолокна звездной пряжи,Что рада счастье сохранить,Судьбу спасти от кражи.И ты — не та, что вьет клубок,Запутывая нитиМоих извилистых дорогСреди мирских событий.Ты — та, что жизнь остановитьВсегда имеет право,Что может перерезать нитьМоей судьбы и славы.Затем и ножницы даныВ девические руки,Чтобы казнила без вины,А просто так — от скуки…

Гнездо[60]

Гнездо твое не свитоИ не утепленоИ веточками бытаНе переплетено.Твои хоромы тесны,Холодны и жесткиВ вершинах скал отвесныхУ берега реки.Средь каменных расселин,Обвитых лентой льда,Куда не может зеленьВзобраться никогда.Твое гнездо, квартира,Откуда видишь тыНе меньше чем полмираС надменной высоты.Ты греешь камень мертвыйСвоим живым теплом,И когти твои стертыОб острый камнелом.От суетной столицыЗа десять тысяч верстТвое гнездо, орлица,Почти у самых звезд.

Роща[61]

Еще вчера, руками двигая,Листвы молитвенник листала.Еще казалась вещей книгоюБез окончанья и начала.А нынче в клочья книга порвана,Букварь моей начальной школы,И брошена на тропы черныеВ лесу, беспомощном и голом.И дождик пальцами холоднымиПеребирает листья хмуро,Отыскивая темы модные,Пригодные литературе.А листья письмами подметнымиДрожат у отсыревшей двери,Стучат в ночные стекла потные,Шуршат и молят о доверье.В окно увижу муки дерева,Морозом скрюченные кисти,Ему когда-то люди верили,Его выслушивая листья.Я трону мышцы узловатыеИзмученного исполинаИ преждевременно горбатую,Ветрами согнутую спину.Я верю, верю в твердость мускулов,Живой наполненную силой,Не знающей ни сна, ни усталиИ не боящейся могилы.

Я жив не единым хлебом

Я жив не единым хлебом,А утром, на холодке,Кусочек сухого небаРазмачиваю в реке…

Цепляясь за камни кручи

Цепляясь за камни кручи,Закутанные тряпьем,Мы шьем на покойников тучи,Иголками хвои шьем.И прямо около дома,Среди предгрозовой мглы,Порожние ведра громаБросаем вниз со скалы.

Гомер

Он сядет в тесный кругК огню костра меж нами,Протянет кисти рук,Ловя в ладони пламя.Закрыв глаза и рот —Подобье изваянья,Он медленно встаетИ просит подаянья.Едва ли есть окрестЯснее выраженья,Чем этот робкий жестПочти без напряженья.С собой он приволокЗаржавленную банку,Походный котелок —Заветную жестянку.Изгибы бледных губВ немом трясутся плачеХлебать горячий суп —Коварная задача.Из десен кровь течет,Разъеденных цингою, —Признанье и почет,Оказанный тайгою.Он в рваных торбасах,В дырявых рукавицах,И в венчиках-слезахМорозные ресницы.Стоит, едва дыша,Намерзшийся калека,Поднимет не спешаМорщинистые веки.Мирская суета —Не веская причинаХранить молчанье рта,Зажав его морщины.И в голосе слышнаПронзительная сила,И пенная слюнаВ губах его застыла.Он — музыка ли сферГармонии вселенной?Бродячий Агасфер,Ходячий труп нетленный.Он славит сотый разПаденье нашей Трои,Гремит его рассказО подвигах героя.Гремит его рассказ,Почти косноязычный,Гудит охрипший бас,Простуженный и зычныйА ветер звуки рвет,Слова разъединяя,Пускает в оборот,В народ перегоняя.То их куда-то вдальЗабрасывает сразу,То звякнет, точно сталь,Подчеркивая фразу.Что было невпопадИль слишком откровенно,Отброшено назад,Рассеяно мгновенно.Вокруг гудит оркестрИз лиственниц латунных,Натянутых окрест,Как арфовые струны.И ветер — вот арфист,Артист в таком же роде,Что вяжет вой и свистВ мелодию погоды.Поет седой Гомер,Мороз дерет по коже.Частушечный размерГекзаметра построже.Метелица мететВ слепом остервененье.Седой певец поетО гневе и терпенье.О том, что смерть и ледНад песнями не властны.Седой певец поет,И песнь его — прекрасна.

Опять заноют руки

Опять заноют рукиОт первого движения,Опять встаю на муки,На новое сраженье.Представлю на мгновеньеВсе будущие сутки,Неискренние мненья,Божбу и прибаутки.Глаза закрою в страхеИ в сон себя запрячу,И ворот у рубахиРаскрою и заплачу,Чтобы рассвет немилыйВстречать без осужденья,Как много нужно силыПри каждом пробужденье.

Ведь мы не просто дети[62]

Ведь мы не просто детиЗемли,Тогда бы жить на светеМы не могли.В родстве с любым и небоИ облака,А го укрылась где быТоска?И в горле песни птичьейПодчас тона,И кажется сугубо личнойЛуна.

Наедине с портретом

Ты молча смотришь со стены,Боярыня Марина,Залита пятнами луны,Как стеарином.Ты взглядом гонишь муть и хмарьБесовского веселья.Дрожит наследственный янтарьНа ожерелье.А может, это ложь луны,И сквозь луны уловкиНа шее явственно видныУзлы веревки.

Лицо твое мне будет сниться

Лицо твое мне будет сниться,Бровей синеющих разлетИ тот, завешенный ресницей,Голубоватый вечный лед.Но забушует в мире буряИ переменит прежний цветТой безмятежнейшей лазуриНа краски горести и бед.Сверкнет ли россыпь золотаяСреди подземных мерзлых руд,Когда глаза твои растают,Слезами злобы изойдут.Или какой-то страсти взрывом,В тебе гнездящейся давно,Внезапным радостным порывомРаскрыто черное окно.И взглядом долгим и упорнымТы на меня глядишь тайком.Своим невидящим и черным,Как бы обугленным зрачком.

Нет, я совсем не почтальон

Нет, я совсем не почтальон,Простой разносчик плача,Я только тем отягощен,Что даром слов не трачу.Ведь я не думал петь и жить,Дрожа измерзшим телом,Но долга этого скоститьЗемля мне не хотела.А я хватался ей назло,Вставая спозаранок,То за шахтерское кайло,А то и за рубанок.И я ее строгал и бил,Доказывая этим,Как крепко я ее любилОдну на целом свете.Но, вырывая обушокИз пальцев ослабелых,Стереть грозилась в порошокМеня в пустынях белых.Она сварила щей горшок,Дала краюху хлеба,В дорожный сунула мешокКуски и льда и неба.Уж недалек конец пути,И силы так немного.Мне только б слезы донестиДо первого порога.

Ветров, приползших из России

Ветров, приползших из России,Дыханье чувствует рука —Предвестие эпилепсииИль напряженье столбняка.Давно потерян счет потерям,И дни так призрачно легки,И слишком радостно быть зверем,И навсегда забыть стихи.Но бедных чувств ограниченье,Вся неурядливость мечты,Встает совсем в ином значеньеВ гипнозе вечной мерзлоты.Зачем же с прежнею отвагойЯ устремляюсь в дальний путь?Стихи компрессною бумагойДавно положены на грудь.Чего бояться мне? Простуды,Колотья в сердце иль в боку?Иль впрямь рассчитывать на чудо,На самовластную тоску.Есть состоянье истощенья,Где незаметен переходОт неподвижности — к движенью,И — что страшней — наоборот.Но знаю я, что там, на воле,С небес такой же валит снегИ ждет, моей болея болью,Меня зовущий человек.

Нет, нет, не флагов колыханье

Нет, нет, не флагов колыханье,С небес приспущенных на гроб,Чужое робкое дыханьеЕго обвеивает лоб.Слова любви, слова разлукиЩекочут щеки мертвецу,Чужие горестные рукиСкользят по серому лицу.Как хорошо, что тяжесть этуНе ощутить уже ему,В гробу лежащему поэту,И не измерить самому.Он бы постиг прикосновенийКрасноречивейший язык,Порыв бесстрашных откровенийВ последний час, в последний миг.Лица разглажены морщины,И он моложе, чем вчера.А каковы смертей причины —Об этом знают доктора.

Я нынче — только лицедей

Я нынче — только лицедейТуманом выбеленных далей,Оленьих топких площадей,Глухих медвежьих магистралей.Я все еще твержу слова,Какие слышал в том рассвете.Мне нашептала их трава,Слова неслыханные эти.Что речи вещих мудрецовПеред собраньем откровений,Репья, бурьяна и волчцов —Простых кладбищенских растений.

Ведь только утром, только в час

Ведь только утром, только в часРассветного раздумья,Когда исчерпан весь запасПритворства и безумья,Когда опасность — как петля,Свисающая с крюка,Мое сознанье оголя,Манит минутной мукой.Тогда все тени на стене —Миражи ясновидца,И сам с собой наединеБоюсь я находиться.

Ночью

Я из кустов скользну, как смелый,Как исхудавший хищный зверь,Я навалюсь костлявым теломНа робко скрипнувшую дверь.Я своего дождался часа,Я встану тенью на стене,И запах жареного мясаЩекочет властно ноздри мне.Но я — не вор, я — только нищий,В холодном бьющийся поту,Иду как волк на запах пищиИ тычу пальцы в темноту.Я открываю занавеску,И синеватый лунный светВдруг озаряет блеском резкимПустой хозяйский кабинет.Передо мной на полках книжныхТеснятся толпы старых книг,Тех самых близких, самых ближних,Былых товарищей моих.Я замираю ошалело,Не веря лунному лучу.Я подхожу, дрожа всем телом,И прикоснуться к ним хочу.На свете нет блаженней мигаДерзанья дрогнувшей руки —Листать теплеющие книги,Бесшумно трогать корешки.Мелькают литеры и строчки,Соединяясь невпопад.Трепещут робкие лис точкиИ шелестят как листопад.Сквозь тонкий, пыльный запах тленьяТелесной сущности томовЖивая жизнь на удивленьеИ умиленье всех умов.Про что же шепчет страшный шелестСухих заржавленных страниц?Про опозоренную прелестьЛюбимых действующих лиц.Что для меня своих волненийВесьма запутанный сюжет?Ведь я не с ним ищу сравнений,Ему подобья вовсе нет.Волнуют вновь чужие страстиСильней, чем страсть, чем жизнь своя.И сердце рвут мое на частиВраги, герои и друзья.И что мне голод, мрак и холодВ сравненье с этим волшебством,Каким я снова сыт и молодИ переполнен торжеством.

Не поймешь, отчего отсырела тетрадка

Не поймешь, отчего отсырела тетрадка —То ли ночью излишне обильна роса?То ли жить той тетрадке настолько несладко,Что забила глаза ей слеза?А глаза ведь смотрели и ясно и жадноНа деревья с зеленой мохнатой корой,На вечерней реки перелив шоколадный,На лиловый туман под горой.Почему же мое помутневшее зреньеТвоего разглядеть не сумело лица?Неужели мне больше не ждать озареньяИ навек превратиться в слепца?

Лучше б ты в дорожном платье

Лучше б ты в дорожном платьеНе ходила у моста,Не кидалась бы в объятьяНеуклюжего куста.На плече плакучей ивыРазрыдалась ты сейчас,Не сводя с крутых обрывовШироко раскрытых глаз.Для чего ж ты испыталаПритяжение луны,Слабый запах краснотала,Горький аромат весны…

Земля со мною

Я на спину ложусь,И вместе с целым светомЯ посолонь кружусьВеселым этим летом.Кругом меня — леса,Земля же — за спиною.Кривые небесаНагнулись надо мною.Уже моя рука,Дрожа нетерпеливо,Вцепилась в облака,В щетину конской гривы.Я будто волочуВесь мир сейчас с собоюИ сызнова хочуЗажить его судьбою.

Мне полушубок давит плечи

Мне полушубок давит плечи.И ветер- вечный мой двойникОткроет дверь, задует свечиИ запретит вести дневник.Я изорву, сомну страницу,Шагну на шаткое крыльцо,И как пощечины — зарницыМне небом брошены в лицо.Со мною шутит наше летоВ кромешной нашей темноте.Сейчас не время для рассветаЧасы, часы еще не те.

Поэты придут, но придут не оттуда

Поэты придут, но придут не оттуда,Откуда их ждут.Предместья всю жизнь дожидаются чуда,И чудо на блюде несут.Оно — голова Иоанна Предтечи,Безмолвная голова.Оно — немота человеческой речи,Залитые кровью слова.А может быть, той иудейской царевнеНе надо бы звать палачей?И в мире бы не было их задушевней,Задушенных этих речей.Но слово не сказано. Смертной истомойИскривлены губы, и мертвый пророкДля этих детей, для толпы незнакомойСберег свой последний упрек.Та клинопись накрепко врезана в кожу,И буквы — морщины лица.И с каждой минутой все четче и строжеЧерты на лице мертвеца.

Тост за речку Аян-Урях

Я поднял стакан за лесную дорогу,За падающих в пути,За тех, что брести по дороге не могут,Но их заставляют брести.За их синеватые жесткие губы,За одинаковость лиц,За рваные, инеем крытые шубы,За руки без рукавиц.За мерку воды — за консервную банку,Цингу, что навязла в зубах.За зубы будящих их всех спозаранкуРаскормленных, сытых собак.За солнце, что с неба глядит исподлобьяНа то, что творится вокруг.За снежные, белые эти надгробья,Работу понятливых вьюг.За пайку сырого, липучего хлеба.Проглоченную второпях,За бледное, слишком высокое небо,За речку Аян-Урях!

Мне горы златые — плохая опора[63]

Мне горы златые — плохая опора,Когда высота такова,Что страшно любого в пути разговора,И кружится голова.И что мне погода, приличья и мода,Когда высота такова,Что мне не хватает глотка кислорода,Чтоб ясно звучали слова.И колют мне грудь, угрожая простудой,Весенние сквозняки.И я вечерами, как будто на чудо,Гляжу на чужие стихи…

Мигрени. Головокруженья

Мигрени. ГоловокруженьяИ лба и шеи напряженья.И недоверчивого ртаГоризонтальная черта.Из-за плеча на лист бумажныйТак неестественно отважноЛожатся тени прошлых лет,И им конца и счета нет…

Сказала мне соседка

Сказала мне соседка:— Сходить бы вам к врачам,Вы плачете нередко,Кричите по ночам.И маленькие детиБоятся ваших слов.Ужель на целом светеНе станет докторов?Но мне не отмолчатьсяОт ночи. В эту ночьВрачи и домочадцыНе могут мне помочь.Я все слова припомнил,Какими называлТебя в каменоломнеСреди дремавших скал.Но сердце ведь не камень,Его не уберечь.К чему ж ломать стихамиРазмеренную речь?Все это ведь — не прятки,А наша боль и быль,Дырявые палатки,Мороженая пыль.От взрывов аммонитаЛожится жаркий дымНа каменные плитыТяжелым и густым…Сегодня, чести ради,Я волю дал слезам.Их шорох по тетрадиУслышал ночью сам.Что сердцу было мило,Потеряно в тщете.Проклятые чернилаРасплылись на листе.Мутны и непрозрачныНа свет мои стихи.И рифмы — неудачны,И жалобы — горьки.Полны слова простыеЗначением двойным.И зря сушу листы яДыханием моим.

Пусть невелик окна квадрат

Пусть невелик окна квадрат,Перекрещенный сталью,Мне в жизни нет милей наград,Чем эта встреча с далью,Где даже солнце, изловчась,На двор вползает снизу,Скользит уже не первый часПо узкому карнизу.Где у меня над головой,В распахнутую фортку,Влетает зайчик световой,Блистательный и верткий…Отсюда даль — совсем не дальЕе, как запах вешний,Ничто — ни камень и ни стальНе сделают нездешней.Она, как счастие мое,За каменной стеноюНа постоянное житьеПрописана со мною.Но слышен громкий голос дня:Гремят замком-затвором,И отрезвляет жизнь меняКарболовым раствором.

Раковина[64]

Я вроде тех окаменелостей,Что появляются случайно,Чтобы доставить миру в целостиГеологическую тайну.Я сам — подобье хрупких раковинБылого высохшего моря,Покрытых вычурными знаками,Как записью о разговоре.Хочу шептать любому на ухоСлова давнишнего прибоя,А не хочу закрыться наглухоИ пренебречь судьбой любою.И пусть не будет обнаруженаПоследующими векамиОкаменевшая жемчужинаС окаменевшими стихами.

Он в чердачном помещенье

Он в чердачном помещеньеВ паутине и в пылиПринял твердое решеньеОстанавливать вращеньеЗакружившейся земли.И не жди его к обеду:Он сухарь с утра грызет.И, подобно Архимеду,Верит он в свою победу,В то, что землю повернет.Он — живительный источник,Протекающий в песках,И среди страстей непрочныхОн — источник знаний точных,Обнаруженных в стихах.Он — причина лихорадок,Вызывающих озноб,Повелительный припадокСредь разорванных тетрадок —Планов, опытов и проб.

В церкви

Наши шеи гнет в поклонеСтаромодная стена,Что закована в иконыИ свечой облучена.Бред молений полуночныхЗдесь выслушиваем мы,Напрягая позвоночник,Среди теплой полутьмы.Пахнет потом, ярым воском,Свечи плачут, как тогда…Впечатлительным подросткомЗабирался ты сюда.Но тебе уж не проснутьсяСнова в детстве, чтобы тыВновь сумел сердец коснутьсяПравдой детской чистоты.И в тебе кипит досадаОт житейских неудач,И тебе ругаться надо,Затаенный пряча плач.Злою бранью или лаской,Богохульством иль мольбой —Лишь бы тронуть эту сказку,Что сияет над тобой.

Меня застрелят на границе[65]

Меня застрелят на границе,Границе совести моей.Кровавый след зальет страницы,Что так тревожили друзей.Когда теряется дорогаСреди щетинящихся гор,Друзей прощают слишком много,Выносят мягкий приговор.Но есть посты сторожевыеНа службе собственной мечты.Они следят сквозь вековыеУщербы, боли и тщеты.Когда, в смятенье малодушном,Я к страшной зоне подойду,Они прицелятся послушно,Пока у них я на виду.Когда войду в такую зонуУж не моей — чужой страны,Они поступят по закону,Закону нашей стороны.Чтобы короче были муки,Чтобы убить наверняка,Я отдан в собственные руки,Как в руки лучшего стрелка.

Воспоминание

Колченогая лавчонка,Дверь, в которую вошлаДрагоценная девчонка,И — как будто не была.Дверь до крайности заволглаИ по счету: раз! два! три! —Не хотела слишком долгоОткрываться изнутри.И, расталкивая граждан,Устремившихся в подвал,Я тебя в старухе каждой,Не смущаясь, узнавал.Наконец ты появилась,Свет ладонью затеня,И, меняя гнев на милость,Обнаружила меня.Ты шагала в черной юбкеЗа решительной судьбой.Я тащил твои покупки,Улыбаясь, за тобой.Свет таких воспоминаний —Очевидных пустяков —Явный повод для страданийИ завышенных стихов.А стихи ведь только средство,Только средство лишний разОщутить твое соседствоВ одинокий зимний час.

Какой же дорогой приходит удача?

Какой же дорогой приходит удача?Где нищенка эта скулит под окном?И стонет в лесу, захлебнувшись от плача,От плача по самом земном?Неправда — удача дорогою волиИдет, продвигаясь, вершок за вершком,Крича от тупой, нарастающей боли,Шагая по льду босиком.Неправда — удача дорогою страстиПриходит, и, верно, онаНе хочет дробиться на мелкие частиИ в этом сама не вольна.……………………………………….Столы уж накрыты, и двери открыты,И громко читают рассказ —Зловещий рассказ о разбитом корыте,Пугающий сыздетства нас.

Удача — комок нарастающей боли

Удача — комок нарастающей боли.Что долго терпелась тайком,И — снежный, растущий уже поневоле,С пригорка катящийся ком.И вот этот ком заслоняет полмира,И можно его превратить,Покамест зима — в обжитую квартируИль — в солнце его растопить.И то и другое, конечно, удача,Закон, говорят, бытия.Ведь солнцу решать приходилось задачиТрудней, чем задача моя.

Мечта ученого почтеннаМечта ученого почтенна[66]

Мечта ученого почтенна —Ведь измеренье и расчетСопровождают непременноЕе величественный ход.Но у мечты недостовернойЕсть преимущество свое,Ее размах, почти безмерный,Ее небесное житье.Ее пленительною силойЛюдская страсть увлечена,Бросая по свету могилыИ забывая имена.Что в том, что нужно строить прочно?Что нет естественных защит?Все, что чрезмерно, что неточно,Все поднимается на щит.И даже то, что так ничтожно,В чем героического нет,Одною этой силой можноВести дорогою побед.И можно ею лишь одноюОстановить солнцеворот —Всей силой сердца запасною,Внезапно пущенною в ход.И все физически не просто,И человек, в согласье с ней,Повыше собственного ростаИ самого себя сильней.Так ищут подвигов без славы,Так просятся в проводникиК вулканам, искрящимся лавой,Через глухие ледники.Так ищут лоцманского места,Пока осенняя вода,Сбивая снег в крутое тесто,Еще не вылепила льда.Мечты прямое назначенье,Нам оживляющее рай,Не только в преувеличеньеВ том, что хватает через край,А в том, что в сердце нашем скрытоИ обнажается сейчас,Чтоб быть единственной защитойОт треска слишком трезвых фраз.И потому любой наукеНе угоняться за мечтой,Когда она — добра порукаИ щеголяет красотой.Но мир вздохнет от облегченья,Когда раскроет тот секрет,Что для ее обозначеньяЕще и формулы-то нет.Что в фосфорическом свеченьеМечтой обещанных временИзвечны поиски значеньяЕе таинственных имен.

Стихи в честь сосны[67]

Я откровенней, чем с женой,С лесной красавицей иной.Ты, верно, спросишь, кто она?Обыкновенная сосна.Она не лиственница, нет,Ее зеленый мягкий светМне в сердце светит круглый годВо весь земной круговорот.В жару и дождь, в пургу и знойОна беседует со мной.И шелест хвойный, как стихи —Немножко горьки и сухи.И затаилась теплотаВ иголках хвойного листа,В ее коричневой коре,С отливом бронзы при заре,Где бури юношеских летГлубокий выщербили след,Где свежи меты топора,Как нанесенные вчера.И нет секретов между мнойИ этой бронзовой сосной.И слушать нам не надоестВсе, что волнуется окрест.Конечно, средь ее ветвейНе появлялся соловей.Ей пели песни лишь клесты —Поэты вечной мерзлоты.Зато любой полярный клестТянулся голосом до звезд.Средь всякой нечисти леснойОна одна всегда со мной.И в целом мире лишь онаДо дна души огорченаМоею ранней сединой,Едва замеченной женой.Мы с той сосной одной судьбы:Мы оба бывшие рабы,Кому под солнцем места нет,Кому сошелся клином свет,И лишь оглянемся назад,Один и тот же видим ад.Но нам у мира на краюВдвоем не хуже, чем в раю…И я горжусь, и я хвалюсь,Что я ветвям ее молюсь.Она родилась на скале,На той же сумрачной земле,Где столько лет в борьбе со льдомЯ вспоминал свой старый дом,Уже разрушенный давно,Как было жизнью суждено.Но много лет в моих ночахМне снился тлеющий очаг,Очаг светил, как свет звезды,Идущий медленно во льды.Звезда потухла — только светЕще мерцал немало лет.Но свет померк, в конце концовКоснувшись голых мертвецов.И ясно стало, что звездаДавно погасла навсегда.А я — я был еще живойИ в этой буре снеговой,Стирая кровь и пот с лица,Решился биться до конца.И недалек был тот конец:Нависло небо, как свинец,Над поседевшей головой,И все ж — я был еще живой.Уже зловещая метельСтелила смертную постель,Плясать готовилась пургаНад трупом павшего врага.Но, проливая мягкий светНа этот смертный зимний бред,Мне ветку бросила она —В снегу стоявшая сосна —И наклонилась надо мнойВо имя радости земной.Меня за плечи обнялаИ снова к бою подняла,И новый выточила меч,И возвратила гнев и речь.И, прислонясь к ее стволу,Я поглядел смелей во мглу.И лес, не видевший чудес,Поверил в то, что я — воскрес.Теперь ношу ее цветаВ раскраске шарфа и щита:Сияют ясной простотойЗеленый, серый, золотой.Я полным голосом пою,Пою красавицу свою,Пою ее на всю страну,Обыкновенную сосну.

Замшелого камня на свежем изломе[68]

Замшелого камня на свежем изломеСверкнувшая вдруг белизна…Пылает заката сухая солома,Ручей откровенен до дна.И дыбятся горы, и кажется страннымЖурчанье подземных ключейИ то, что не все здесь живет безымянным,Что имя имеет ручей.Что он занесен на столичные карты,Что кто-то пораньше, чем я,Склонялся здесь в авторском неком азартеНад черным узором ручья.И что узловатые, желтые горыСлезили глаза и ему,И с ними он вел, как и я, разговорыПро горную Колыму.

Хочу я света и покоя

Хочу я света и покоя,Я сам не знаю, почемуГудки так судорожно воютИ разрезают полутьму.Как будто, чтобы резать тучи,Кроить на части облака,Нет силы более могучей,Чем сила хриплого гудка.И я спешу, и лезу в люди,Косноязыча второпях,Твержу, что нынче дня не будет,Что дело вовсе не в гудках…

Ты не срисовывай картинок

Ты не срисовывай картинок,Деталей и так далее.Ведь эта битва — поединок,А вовсе не баталия.И ты не часть чужого плана,Большой войны таинственной.Пусть заурядного романаТы сам герой единственный.Ты не останешься в ответеЗа все те ухищрения,С какими легче жить на свете,Да, легче, без сомнения…

Да, он оглох от громких споров

Да, он оглох от громких споровС людьми и выбежал сюда,Чтобы от этих разговоровНе оставалось и следа.И роща кинулась навстречу,Сквозь синий вечер напролом,И ветви бросила на плечи,Напоминая о былом.И судьбы встали слишком близкоДруг к другу, время хороня,И было слишком много рискаВ употреблении огня.

Воображенье — вооруженье

Воображенье — вооруженье,И жить нам кажется легко,Когда скала придет в движеньеИ уберется далеко.И у цветов найдется запах,И птицы песни запоют,И мимо нас на задних лапахМедведи медные пройдут.

Нам время наше грозам

Нам время наше грозамНапрасно угрожало,Душило нас морозамиИ в погребе держало.Дождливо было, холодно,И вдруг — такое лето, —Хоть оба мы — немолодыИ песня наша спета.Что пелась за тюремнымиЗатворами-замками,Бессильными и гневнымиУпрямыми стихами,Что творчества изустногоБыла былиной новой,Невольничьего, грустного,Закованного слова.И песни этой искренность,Пропетой полным голосом,Серебряными искрамиПронизывает волосы…

Не только актом дарственным

Не только актом дарственнымРасщедрившейся сказкиТы проступаешь явственно,Как кровь через повязку.И боль суровой кароюОпять ко мне вернулась,Затем, что рана стараяЕще не затянулась.Пока еще мы молодыДушою и годами,Мы лечим раны холодом,Метелями и льдами.Но, видно, в годы зрелыеНе будет облегченьяОт слишком устарелогоТаежного леченья.И смело ночью звездною,Развеяв все туманы,Мы лечим эту грозную,Мучительную рануПовязкой безыскусственной,Пропитанной простою,Горячей и сочувственнойДушевной теплотою.

Мы имя важное скрываем

Мы имя важное скрываем,Чужою кличкою зовемТу, что мы лучше жизни знаем,Чью песню с юности поем.И от неназванного словаОстрее грусть, больнее боль,Когда мы явственно готовыЗаветный выкрикнуть пароль.Что за подпольщина такая?Зачем уклончивее взорУ наступающего мая,Вступающего в заговор?Что охватил листву предместья,Камней дорожных немоту.И я и ты мы с лесом вместеПережидаем темноту.И в напряженное безмолвье,В предгрозовую духотуУсловный знак ярчайших молнийВнезапно кинут в высоту.И в этом новом освещенье,Пока гроза недалеко,Мы забываем запрещеньяИ выдаем себя легко.

Есть мир. По миру бродит слово

Есть мир. По миру бродит слово,Не различая у людейНи малого и ни большогоВ масштабах действий и идей.Оно готово все на картуПоставить из-за пустяка,Оно в своем слепом азартеЛегко дорвется до греха.И, меря все единой мерой.На свой изломанный аршин,Не хочет жертвовать пещеройДля одиночества вершин.

Прочь уходи с моего пути!

Прочь уходи с моего пути!Мне не нужна опора.Я и один могу добрестиУзкой тропинкой в горы.Дикие розы в горах цветутВ яркости небывалой.Каждая сопка кажется тутБудто от крови — алой.Только лишь я разобрать могуКровь это или розы?Лед ли блестит на плотном снегуИли людские слезы?Видишь — песок у меня в горсти?Это — песок дорожный,Не удивляйся и не грусти —Все сожаленья ложны.Ветер похода щекочет грудь,Сердцу до боли тесно.Залит луной одинокий путь,Мне хорошо известный.

Все стены словно из стекла

Все стены словно из стекла,Секретов нет в любой квартире,И я гляжу из-за углаНа все, что делается в мире.Людского сердца кривизнуЯ нынче вымерю лекаломИ до рассвета не уснуВ моем унынье небывалом.И вижу я, что честь и ложьВступили вновь в единоборство.И в спину чести всажен нож,И странно мне ее упорство.Упасть бы наземь ей давно.Тогда сказали б с одобреньем: —Вот что наделало вино, —И отвернулись бы с презреньем.

С тобой встречаемся в дожде

С тобой встречаемся в дожде,В какой-то буре, в реве, в громе,И кажется, что мы нигдеИначе не были б знакомы.Нам солнца, видно, и не ждать.Нас не смутишь грозой нимало.И вспышки молний — благодать,Когда нам света не хватало.

Ты услышишь в птичьем гаме

Ты услышишь в птичьем гамеВ этот светлый, легкий час,Что земля с ее снегамиРасступилась под ногами,Но сдержала все же нас.Суть бессилия мороза,Очевидно, только в том,Что мороз не может слезыОбъявить житейской прозойВ рассужденьях о былом.Даже времени бессильеПодтверждается сейчасТем, что крепнут наши крылья,Не раздавленные былью,Вырастая во сто раз.А бессилие пространстваНе полетами ракет —Измеряют постоянством,Несмотря на годы странствий,Без надежд и без побед.Это — власть и сила слова,Оброненного тайком.Это слово — свет былого,Зажигающийся сноваПеред жизнью и стихом.Это слово — песни сколок —Той, что пелась наугад,Не достав до книжных полок,Пелась в лиственницах голых,Шелестя, как листопад.Заглушенная поземкой,Песня, петая негромко,У созвездий на глазахВ разрывающих потемкиОслепительных слезах.

Мы с ним давно, давно знакомы

Мы с ним давно, давно знакомы:Час? Или век? И нет нуждыНам из бревенчатого домаБежать куда-нибудь во льды.И все рассказано, что надо,И нам молчать не надоест —Яснее слов одни лишь взгляды,Яснее взглядов только жест.Нам нет дорог из этой двери,Нам просто некуда идтиВедь даже птицы, даже звериКончают здесь свои пути.Чего я жду? Весны? Обеда?Землетрясенья? Или тойВолны спасительного бредаВ сраженье с вечной мерзлотой?

Давно мы знаем превосходство

Давно мы знаем превосходствоПрироды над душой людской,Ее поверив благородству,Мы в ней отыскиваем сходствоС своей судьбою городской.Мы по ее живем приметам.Мы — мира маленькая часть,Мы остальным всю жизнь согреты,Его ночей, его рассветаВсегда испытывая власть.Чужой напяленною кожейМы смело хвалимся подчас.И мы гордимся сами тоже,Что на бездушное похожиНа слух, на ощупь и на глаз.Тот тверд, как сталь, тот нем, как рыба,Тот свищет, точно соловей.А кто не дрогнул перед дыбой,Тому базальтовою глыбойЯвиться было бы верней.Чего же мне недоставало,О чем я вечно тосковал?Я восхищался здесь, бывало,Лишь немотою минералаИли неграмотностью скал.Когда без всякого расчетаВесенней силою дождейТворилась важная работаСмывать и кровь и капли потаСо щек измученных людей.Где единица изнуренья?Где измеренье нищеты?И чем поддерживать гореньеВ душе, где слышен запах тленьяИ недоверчивость тщеты?Не потому цари природы,Что, подчиняясь ей всегда,Мы можем сесть в бюро погодыИ предсказать ее на годыПогода — это ерунда.А потому, что в нас чудесноПовторены ее черты —Земны, подводны, поднебесны,Мы ей до мелочи известныИ с нею навек сведены.И в ней мы черпаем сравненья,И стих наполнен только тем,Чем можно жить в уединеньеС природою в соединеньеСредь нестареющихся тем

Тупичок, где раньше медник

Тупичок, где раньше медникПриучал мечтать людей,Заманив их в заповедникЧайников и лебедей.Есть святые тротуары,Где всегда ходила ты,Где под скоропись гитарыЗашифрованы мечты.Инструмент неосторожныйРаньше, чем виолончель,Поселил в душе тревожнойНепредвиденную цель.Фантастическая проза,Помещенная в стихи. —Укрепляющая дозаЧеловеческой тоски.

Был песок сухой, как порох

Был песок сухой, как порох,Опасавшийся огня,Что сверкает в разговорахВозле высохшего пня.Чтоб на воздух не взлетели,Достигая до небес,Клочья каменной метели,Звери, жители и лесБыли топкие трясиныВместо твердых площадей,Обращенные в машины,Поглощавшие людей.Средь шатающихся кочекНа болоте, у рекиПод ногами — только строчекНенадежные мостки.

Свет — порожденье наших глаз

Свет — порожденье наших глаз,Свет — это боль,Свет — испытание для нас,Для наших воль.Примета света лишь в одномВ сознанье тьмы,И можно бредить белым днем,Как бредим мы.

Мне не сказать, какой чертою

Мне не сказать, какой чертоюЯ сдвинут с места — за черту,Где я так мало, мало стою,Что просто жить невмоготу.Здесь — не людское, здесь — Господне,Иначе как, иначе ктоНапишет письма Джиоконде,Засунет ножик под пальто.И на глазах царя ИванаСверкнет наточенным ножом,И те искусственные раныИскусства будут рубежом.И пред лицом моей МадонныЯ плачу, вовсе не стыдясь,Я прячу голову в ладони,Чего не делал отродясь.Я у себя прошу прощеньяЗа то, что понял только тут,Что эти слезы — очищенье,Их также «катарсис» зовут.

Гроза закорчится в припадке

Гроза закорчится в припадке,Взрывая выспренний туман,И океан гудит в распадке,А он — совсем не океан —Ручей, раздутый половодьем,Его мечта не глубока,Хоть он почти из преисподнейЛетел почти под облака.И где искать причин упадка?На даче? В Сочах? Или там —В дырявой бязевой палатке,Где люди верят только льдам.Где им подсчитывают виныИ топчут детские сердца,Где гномы судят исполинов,Не замолчавших до конца.И все стерпеть, и все запомнить,И выйти все-таки детьмиИз серых, склизких, душных комнат,Набитых голыми людьми.И эти комнаты — не баня,Не пляж, где пляшут и поют:Там по ночам скрипят зубамиИ проклинают тот «уют».И быть на жизнь всегда готовым,И силы знать в себе самом —Жить непроизнесенным словомИ неотправленным письмом.

Какой еще зеленой зорьки

Какой еще зеленой зорькиТы поутру в чащобе ждешь?Табачный дым глотаешь горький,Пережидая дымный дождь?Ты веришь в ветер? Разве правоНа эту веру ты имел?Оно любой дороже славы,Оно — надежд твоих предел.

А лодка билась у причала[69]

…А лодка билась у причала,И побледневший рулевойГлядел на пляшущие скалыИ забывал, что он — живой.И пальцы в боли небывалой,Не ощущаемой уже,Сливались с деревом штурвалаНа этом смертном рубеже.И человек был частью лодки,Которой правил на причал,И жизнь была, как миг короткий,По счету тех земных начал,Что правят судьбы на планете,И, воскрешая и губя,И лишь до времени в секретеСпособны выдержать себя.И вот, спасая наши души,Они проводят между скалЛишь тех, кто только им послушен,Кто жизни вовсе не искал…

Что песня? — Та же тишина

Что песня? — Та же тишина.Захвачено вниманьеЛишь тем, о чем поет она,Повергнув мир в молчанье.Нет в мире звуков, кроме тех,Каким душой и теломТы предан нынче без помехВ восторге онемелом.Ты песне вовсе не судья,Ты слышал слишком мало,Ты песней просто жил, как я,Пока она звучала.

Сирень сегодня поутру

Сирень сегодня поутруНеторопливоОтряхивалась на ветруБрезгливо.Ей было, верно, за глазаДовольноДождя, что в ночь лила грозаНевольно.И пятипалым лепесткомТрясла в ненастье,Сирень задумалась тайкомО счастье,Не нужном людям до утра,До света,Хотя знакома и стараПримета.

Опять застенчиво, стыдливо

Опять застенчиво, стыдливоЛуной в квартиру введенаТа ночь, что роется в архивахИ ворошит всю жизнь до дна.У ней и навыка-то нетуПеребирать клочки бумаг,Она торопится к рассветуИ ненавидит свой же мрак.Она почти что поневолеПугать обязана меня,Сама порой кричит от боли,Коснувшись лунного огня.Да ей бы выгодней сторицейПо саду шляться вслед за мной,И ей не в комнате бы рыться,Ее пространство — шар земной.Но при такой ее методе,Как ясно совести моей,Она нуждается в природе,В подсказке лиц и тополей.

А мы? — Мы пишем протоколы

А мы? — Мы пишем протоколы,Склонясь над письменным столом,Ее язык, простой и голый,На наш язык переведем.И видим — в ней бушуют страстиКуда сильней, чем наша страсть,Мы сами здесь в ее же власти,Но нам не сгинуть, не пропасть,Пока не выскажется явноЕе душа, ее строка,Пока рассказ о самом главномМы не услышим от стиха.Пускай она срывает голосПорой почти до хрипоты,Она за жизнь свою боролась,А не искала красоты.Ей не впервой терпеть лишенья,Изнемогать от маеты,И чистота произношеньяНе след душевной чистоты.И время быть ее допросу:Ее свидетельская речьСлышна сквозь снежные заносыИ может нас предостеречь.От легкомысленности песни,От балагурства невпопадМир до сих пор для сердца тесенИ тесен также для баллад.

Слова — плохие семена

Слова — плохие семена,В них силы слишком мало,Чтобы бесплодная странаТотчас же зацветала.Но рядом с песней есть примерЖивого поведенья,Что не вмешается в размер,Не лезет в отступленье,Тогда короче будет срокДо урожайной жатвы,Чему никто помочь не могМолитвой или клятвой.И можно выжить среди льда,И быть других чудесней,Но лишь тогда, тогда, тогда,Когда и жизнь — как песня.

В защиту формализма

Не упрекай их в формализме,В любви к уловкам ремесла.Двояковыпуклая линзаЧудес немало принесла.И их игрушечные стекла,Ребячий тот калейдоскоп —Соединял в одном биноклеИ телескоп и микроскоп.И их юродство — не уродство,А только сердца прямота,И на родство и на господствоРассвирепевшая мечта.Отлично знает вся отчизна,Что ни один еще поэтНе умирал от формализма —Таких примеров вовсе нет.То просто ветряная оспаИ струп болезни коревой.Она не сдерживает роста:Живым останется живой.Зато другие есть примеры,Примеры мщенья высших силТем, кто без совести и верыЧужому Богу послужил.Кто, пораженный немотою,Хватался вдруг за пистолет,Чтоб доказать, чего б он стоил,Когда б он был еще поэт.Тот, кто хотел на путь поэтаСебя вернуть в конце концов,Бегун кровавой эстафетыИзвестных русских мертвецов.Но рассудительные БогиНе принимают смерть таких.И им нужна не кровь двуногих,А лишь с живою кровью стих…

Синтаксические раздумья

Немало надобно вниманья,Чтобы постичь накороткеЗначенье знаков препинаньяВ великом русском языке.Любая птичка-невеличкаУмела истово, впопадСажать привычные кавычкиВокруг зазубренных цитат.И нас сажали в одиночки,И на местах, почти пустых,Нас заставляли ставить точкиВзамен наивных запятых.И, не моргнув подбитым глазом,Не веря дедам и отцам,Мы рвали слог короткой фразойПо европейским образцам.Как ни чужда такая формаСудьбе родного языка,В нее влюбились непритворноИ вознесли за облака.Бедна, должно быть, наша вераИль просто память коротка,Когда флоберовская мераНам оказалась велика.Тогда слова дышали в строчкеЗапасом воздуха в груди,Тогда естественная точкаНас ожидала впереди.И был период двухсотлетний,Когда периодов длинуЛюбили вовсе не за сплетни,За чувств и мыслей глубину.Но страстный слог витиеватыйДавно уж нам не по нутру,Слова пророков бесноватыхДавно мы предали костру.Скучна, скучна нам речь Толстого,Где двоеточий и не счесть,Где позади любого словаЗнак препинанья может влезть.Любой из нас был слишком робок,Чтоб повести такую речь,Где, обойдясь совсем без скобок,Он мог бы всех предостеречь,Чтобы в российской речи топкойНе поскользнуться, не упасть,Не очутиться бы за скобкой,Под двоеточье не попасть.Ехидно сеющий сомненьяЗнак вопросительный таков,Что вызывает размышленьяУ мудрецов и дураков.Зато в обилье восклицанийВся наша доблесть, наша честь.Мы не заслужим порицанийЗа восклицательную лесть.И вот без страха и сомненьяМы возвели глаза гореИ заменили разъясненьяМногозначительным тире.По указующему знакуИмперативного перстаМы повели слова в атаку,И это было неспроста.Нам лишь бы думать покороче,Нам лишь бы в святочный рассказНе высыпались многоточьяНа полдороге наших фраз.А что касается подтекстаИ лицемерных прочих штук,То мы от них пускались в бегство,Теряя перышки из рук.А как же быть в двадцатом векеС архивной «точкой с запятой»?Ведь не найдется человека,Кому она не «звук пустой».Ведь дидактическая прозаНе любит «точки с запятой»,Ею заученная позаВсегда кичится простотой,Той простотой, что, как известно,Бывает хуже воровства,Что оскопила даже песнюВо имя дружбы и родства.И ни к чему ей философский,Живущий двойственностью знак,И в современный слог московскийНам не ввести его никак…Литературного сознаньяОсуществленный идеалНаходит в знаках препинаньяКонсервативный материал.

Любой бы кинулся в Гомеры

Любой бы кинулся в ГомерыИли в Шекспирово родство,Но там не выручат размерыИ не поможет мастерство.За лиру платят чистой кровью,И, задыхаясь в хрипоте,Гомеры жертвуют здоровьемВ своем служении мечте.Они, как жизнь, всегда слепыеИ сочиняют наугад,Ведя сказания любыеБез поощрений и наград.И разве зренье — поощренье,Когда открылся горний мир?Когда вселенная в движеньиНа струнах этих старых лир?Высокопарность этой фразыГомерам нашим не под стать —Им ни единого алмазаИз темной шахты не достать.Алмазы там еще не блещут,Не излучают лунный свет,И кайла попусту скрежещут,Не добиваются побед.Дрожи г рука, немеет тело,И кровь колотится в виски,Когда старательское делоГотово вылиться в стихи.И побегут слова навстречу,И отогнать их не успеть,И надо многих искалечить,Чтобы одно заставить петь.И суть не в том, что наш старательС лотком поэзии в руках —Обыкновенный обывательИ только служит в горняках.В руках-то он не может развеЛоток как следует держать?Он просто золота от грязиНе научился отличав.Ведь это просто неуместно,Недопустимо наконец,Когда лирическую песнюНам о любви поет скопец.И разве это не нелепость,Что приглашаются юнцыВести тетрадь с названьем «Эпос»,Где пишут только мудрецы.

Мне жизнь с лицом ее подвижным

Мне жизнь с лицом ее подвижнымБывает больше дорога,Чем косность речи этой книжной,Ее бумажная пурга.И я гляжу в черты живыеИздалека, издалекаГлухие дали снеговыеМеня лишили языка.Я из семейства теплокровных,Я не амфибия, не гад,Мои рефлексы — безусловны,Когда меня уводят в ад.Ни вдохновительный звоночек,Ни лицемерный метрономНе извлекут слюны из строчек,Привыкших думать о живом.

Март

То притворится январем,Звеня, шурша, хрустя,И льдом заклеивает дом,Нисколько не шутя.То он в обличье февраля,Закутанный в пургу,Свистя, выходит на поля,И вся земля в снегу.То вдруг зазвякает капельСреди коньков и лыжКак будто падает апрель,Соскальзывая с крыш.Нет, нам не открывает картИгра календаря.Таким ли здесь встречала мартМосковская заря?

Я падаю — канатоходец

Я падаю — канатоходец,С небес сорвавшийся циркач,Безвестный публике уродец,Уже не сдерживая плач.Но смерть на сцене — случай редкий,Меня спасет и оттолкнетПредохранительная сеткаМеридианов и широт.И до земли не доставаяИ твердо веря в чудеса,Моя судьба, еще живая,Взлетает снова в небеса.

Она никогда не случайна[70]

Она никогда не случайна —Речная полночная речь.Тебе доверяется тайна,Которую надо сберечь.Укрыть ее в склепе бумажном,В рассказы, заметки, стихи,Хранящие тайну отважноДо самой последней строки.Но это еще не открытье,Оно драгоценно тогда,Когда им взрывают событья,Как вешняя злая вода.Когда из-под льда, из-под спуда,Меняя рельеф берегов,Вода набегает, как чудоРасплавленных солнцем снегов.

Кто верит правде горных далей

Кто верит правде горных далей,Уже укрывшихся во мгле,Он видит были до деталейВ увеличительном стекле.И в смертных датах, в грустных числахСквозь камень, будто сквозь стекло,Он ищет хоть бы каплю смысла,Каким оправдывалось зло.И щеголяет отщепенством,Прикрыв полою пиджакаТетрадку, где с таким блаженствомЕго свирепствует тоска.

Зачем я рвал меридианы?

Зачем я рвал меридианы?К какой стремился широте?Тесны полуночные страныОкрепшей в холоде мечте.Я снова здесь. Но нет охотыТому, кто видел горный край,Считать московские долготыЗа чье-то счастье, чей-то рай…

От солнца рукою глаза затеня

От солнца рукою глаза затеня,Седые поэты читают меня.Ну что же — теперь отступать невозможно.Я строки, как струны, настроил тревожно.И тонут в лирическом грозном потоке,И тянут на дно эти темные строки…И, кажется, не было сердцу милейСожженных моих кораблей…

  1. Написано в 1956 году в Калининской области, незадолго до возвращения в Москву. Писалось очень легко — каждый день по стихотворению этого цикла. Поправки, исправления вносились тоже очень легко. Главным стихотворением этого цикла, этого собрания стихов было второе — «Пусть не душой в заветной лире, а телом тленья убегу». При окончательной подготовке именно это стихотворение было снято. «Цикл» не очень удачное слово для собрания стихотворений подобного рода, но в русском языке, как ни хвалил его Тургенев, подходящего слова нет.Цикл «О песне» написан весной 1956 года, летом читан у Пастернака в Переделкине. Это — мой поэтический дневник того времени. Впервые напечатан в «Литературной газете» в подборке «Северные стихи».

  2. Стихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Вполне в духе моей поэтики.

  3. Написано весной 1956 года в поселке Туркмен и входит в «Колымские тетради». Читалось Пастернаком. Для меня работа над «Хрусталем» была доказательством плодотворности моих художественных идей — я уходил от горного северного пейзажа и чувствовал себя еще увереннее. В то же время это страница моего дневника. «Хрусталь» имеет несколько вариантов. Этот — лучший. Входит в «Колымские тетради» на правах «итогового» стихотворения. Художественные принципы, которые так легко находили соответствия в горном пейзаже и в событиях русской истории, здесь выдержали пробу на большее. Печатается по полному тексту, опубликованному в сборнике «Дорога и судьба».

  4. Написано в 1954 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

  5. Написано в 1956 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Написано ради первой строфы.

  6. Немудреное это стихотворение написано в 1949 году летом на Колыме. Входит в «Колымские тетради».

  7. Написано в 1954 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради» и описывает истинное происшествие со мной, когда я работал в 1939 году в угольной разведке Дальстроя.

  8. Это стихотворение, написанное в 1956 году в Калининской области, — предмет моего детского тщеславия. Мне казалось, что я достиг совершенства в лаконизме, новизне, остроте лирической темы, поставил и решил вопросы происхождения искусства. В своем детском тщеславии я полагал, что эти восемь строк — оптимальный, по мнению Пастернака, размер для русского лирического стихотворения — не уступают пушкинскому «Я вас любил». Стихотворение было опубликовано журналом «Юность» и осталось вовсе незамеченным.

  9. Написано в 1956 году в поселке Туркмен. Новое в разрешении этой темы.

  10. Написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

  11. Написано в 1956 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Печатается по журнальному тексту — «Стихи о Севере», «Знамя», № 5, 1957. Этот цикл был первым в жизни моим выступлением в стихах. Прозу я печатал и раньше.

  12. Стихотворение написано в 1954 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Меня неоднократно спрашивали: посвящена ли «Роща» Пастернаку? Отвечаю: нет. Просто «Роща», и все».

  13. Написано в 1954 году в Туркмене Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Одна из формул бытия.

  14. Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

  15. Написано в 1956 году в Калининской области и входит в «Колымские тетради». Одна из формул бытия. С технической стороны отличается особым ритмическим узором. Дело в том, что стихи — это не проза. С легкой руки Белинского к стихам подходили как к прозе: «Евгений Онегин» — энциклопедия русской жизни», «Характер Татьяны», и так далее. На самом деле стихи имеют особенность, тонкость. Сам творческий поиск ведется не на путях прозы, а другим способом.Открытие звуковых повторов, конфигурация согласных букв в «Медном всаднике», напоминающая химические формулы белка, — поэтическая реальность, которую не объяснишь формулами школьного учебника. Поэтическая интонация становится паспортом поэта. Публикуются частотные словари, и мир русской лирики открывается читателям с неожиданной стороны. Эта сторона поэтического творчества всегда была важна для поэта.Я верю, что с помощью кибернетики обязательно будет найдено что-то очень важное для стиха, для поэзии, для литературы, для искусства. Что-то будет открыто вроде нового грамматического закона, не упрощающего русскую грамматику и правописание, а наоборот, усложняющего, обогащающего понимание русской литературы. Все поэты, начиная с Пушкина, добивались результатов лишь эмпирическим опытным путем. Оказалось, что для науки работы тут непочатый край. Все это предвидел гений Белого.Каждое мое стихотворение — и «Раковина» в том числе — представляет собой поиск, вооруженный самыми последними достижениями русской лирики XX века.

  16. Написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Нам слишком много прощено».

  17. Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Это — большое стихотворение, называвшееся «Недостоверная мечта»: то, что напечатано в «Шелесте листьев», — пятая часть стихотворения. Я сожалел сначала об этой хирургической операции, а потом пригляделся, чуть привык и холодно рассудил, что оставлено — лучшее, что в стихотворении было.Многословие многих колымских моих стихов объясняется тем, что стихи сочинялись в самой неподходящей обстановке, а возникновение, появление требовало немедленной фиксации, пусть в несовершенном, неожиданном виде, лишь бы это все закрепилось, и я смог бы к этим стихам, к этой работе вернуться. Я должен был освободить мозг немедленно.Я делал попытки вернуться к работе над колымскими черновиками. Эти попытки кончились ничем. Вернуться оказалось невозможно. Лучше, проще, легче было написать новое стихотворение, чем превращать этот колымский черновик в материковский беловик. Чем дальше, тем яснее было сознание, что запас новизны — безграничен, и колымские черновики никогда не будут черновиками. Впрочем, есть стихи, работ над текстом которых привела к положительным результатам. Это — «Стланик». Но в большинстве случаев все кончалось ничем — потерей времени и ненужным нервным напряжением, крайним напряжением — ибо ведь нужно было вернуться памятью, чувством, волей назад, в ту жизнь. Оказалось, что нельзя, не под силу. Без этого нравственного, чувственного возвращения оказалось невозможным не только написать новое по материалу черновика, но и править хранимое в папках, в бумагах времен до «Колымских тетрадей». Будет ли возможность вернуться к этому материалу? Нет, не будет.В стихотворении «Мечта ученого почтенна» утверждается некая новая поэтическая истина. Именно: стремление к высоким целям в творчестве делает человека выше самого себя. Пример — не только Некрасов, Гейне, но и любой акт большой поэзии. Высокая цель в искусстве увеличивает силу одиночки, поэта, делает его способным повернуть общество или удержать от гибельного поворота. Это — задача всякого поэта. У поэта должна быть постоянно мысль о своей собственной огромной силе.

  18. Написано в 1956 году в Калининской области в поселке Туркмен. Одно из стихотворений, где наиболее полно выражены мои поэтические идеи, художественная система.

  19. Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

  20. Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Одно из важных стихотворений, обобщающих мой северный опыт и мою формулу искусства. Печатается по истинному тексту.

  21. Стихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».