В края далекой радости... Но скоро.
Тоску дневную отогнав с укором,
Теплом румяных маков напоен,
Как требник мавров золотым затвором,
Сомкнул ей веки благодатный сон:
Так ночью роза вновь сжимается в бутон.
XXVIII
244 Пред опустевшим брошенным нарядом
В углу укромном Порфиро застыл,
Не отрываясь восхищенным взглядом,
Взволнованной души смиряя пыл.
Затем бесшумно на ковер ступил,
В тиши заслышав ровное дыханье
И, бережно шагнув, благословил
Ее груди дремотной колыханье...
Как сон глубок и тих в чуть призрачном сиянье!
XXIX
253 Но издали донесся шум и крик,
Внезапно возмутив покой уютный,
И бойко в уши Порфиро проник
Лихой рожок, заливисто-беспутный.
Рассыпал барабан свой треск минутный
И, пререкаясь с праздничной трубой,
Невнятной речью, сдержанной и смутной,
Ответил глухо горестный гобой,
И тотчас смолкло все за звякнувшей скобой.
XXX
262 Но долго-долго длился безмятежный,
Лазурновекий и беззвучный сон...
На скатерти он ставит белоснежной
Все яства экзотических сторон:
Сиропы сдабривает киннамон,
Соседствуют миндаль и персик рдяный,
Прозрачное желе, айва, лимон,
Густой шербет и сладостная манна
Из Самарканда, из кедрового Ливана.
XXXI
271 Пылающей рукою громоздит
Он щедрые дары чужого края:
В корзинах ярких роскошь их блестит,
Прохладный аромат распространяя.
Спит Маделина, ни о чем не зная.
"Теперь очнись, о нежный серафим!
Я - твой паломник, ты - моя святая.
Скорей открой глаза - иль сном глухим
Забудусь близ тебя, отчаяньем томим".
XXXII
280 Сон девы затенен завесой пышной,
Свисающей с лепного потолка.