Собираюсь с мыслями.
— Давай начнем с последнего, это самое простое, милая. — притягиваю Анки к себе. — Забудь об этом. Никаких плюсов более, чем он с тобой обговорил, подобная идея не несет. Это только так кажется, но Михаил глава страны, где связаны интересы многих народов и Родов. Вопрос общих корней, родства и тому подобного, Императорским Родом давно пережит и отброшен, иначе его бы уже давно смяли. На вершине такого государства должен быть относительно нейтральный к группировкам человек, иначе он долго не продержится. А Михаил у власти уже двадцать лет, со смерти своего отца. Так что вопрос крови — это не более чем повод для торга.
Ты сегодня это могла видеть, вся история с Ленскими это просто повод выбить меня на худшие переговорные позиции, не больше. Наплевать ему на Ленских, так-то. Группировка потеряла силу — с доски ее. А ресурсы перераспределить.
Более того, заметь, что несмотря на то, что я фактически закончил гражданскую войну, об этом Михаил даже не заикнулся, потому что это ему не выгодно. А вот о Кенигсберге и Померании он тут же заговорил, как узнал об отсутствии у них сильных магов. Потому, что это выгодно Империи. Это нормально. Так что забудь. Нет тут никаких дополнительных плюсов для Народа.
— А ты действительно уничтожил их? — Анки мягко прижимается спиной к моей груди, и скорее всего, задает этот вопрос без какой-либо цели. Но пусть, все равно разговор не только голосом. Это важно.
— Не совсем. Они уничтожили сами себя, но я действительно поспособствовал. Не думай о них, это прошлое. А война в Европе — дело будущего, она тоже не важна. Мне придется там участвовать, ради руян, у них есть накопившееся счета ко многим «добрым» европейцам, но это меня вообще не заботит. Это уже не важно. Важна наша земля, наши народы — это будет занимать время. А война — она пройдет, тем более, что результатами Михаил делится не особо захочет, но и пусть его. У нас другие горизонты, — я говорю, но понимаю, что большую часть Анки пропускает мимо разума. Но говорить не перестаю. Не в этом идея. Милая начинает расслабляться, и немного откидывается на меня. Вот это и есть моя цель.
— Ты так же хочешь, чтобы было здесь, на твоих землях? — неожиданно спрашивает Анки. Значит, все-таки, слушает. Мысленно радуюсь.
— Нет, я надеюсь что у Академия здесь, у Ясеня даст начало чему-то новому. Ты заметила, что чем сильнее становится Древо, тем больше земли становится под его кроной? Я чувствую это. Настя и отец думают, что Ясень забирает под себя земли вокруг него. Но это точно не так. Он создает. Или проявляет, я пока не понял. Пока что я понял только то, что снаружи моей земли, не исчезло ни метра. А внутри, здесь, пространства уже сейчас больше, чем было, когда он рос.
Если раньше до вершины холма можно было дойти за пять минут от границы болот, то сейчас без тебя, или меня, или Насти, в общем без того, кто понимает Тропы, сюда идти даже примерно не знаю сколько времени. Кроме того, Ясень снаружи не видно, а он занимает все небо тут. Я, конечно, мастер отрицать очевидные факты, но даже до меня дошло, что Древо создало свой карман пространства, пусть и очень сильно связанного с основным Миром, и постепенно расширяет его. — улыбаюсь про себя. Мой голос расслабляет Анки, и она незаметно устраивается поудобнее. А я постепенно собираюсь с мыслями.
— Вот и зачем мне заниматься внешними войнами, когда тут неисследованный расширяющийся Мир, да еще, кажется, и не один? — внезапно приходит волна одобрения со стороны Ясеня. Анки даже немного вздрагивает от неожиданности. Похоже Древо, каким-то образом, нас понимает и поддерживает, правда в один ему понятный момент. Похоже Ясень хотел бы, чтобы его земли люди заселяли. Ну пусть. Сейчас вот совершенно не об этом, но запомню. Тем более, дальние цели совпадают.
— Милая, знаешь, у меня есть возможность почти наверняка знать, что ко мне чувствуют другие люди, — начинаю я немного издалека.
— И я? — Анки поднимает на меня взгляд. Отлично. Из ямы самопожертвования мы вышли. Теперь аккуратно.
— И ты, — нежно целую милую и улыбаюсь. — но совсем по другой причине.
Когда я рядом с другими людьми, то мой побратим прекрасно чувствует как бы запах их эмоций. И если они направлены на меня или него, они хорошо понимаются. И он мне об этом говорит, если я спрашиваю.
Я зачем об этом говорю, — снова целую Анки, — я точно знаю, что княжна ко мне никакой влюбленности не испытывает. Доверие — да. Слегка дружеские чувства — тоже да. Но никакой романтики.
— А почему ты тогда меня послушал? — тихо удивляется Анки.
— Знаешь, ты моя, и если ты просишь, то сначала я тебя поддержу, даже если никто про твою просьбу не знает. Это первое и главное. А вот потом, мы с тобой обсудим зачем и почему, что мы сейчас и делаем. — мысленно пожимаю плечами. — Понимаешь, помолвка это не то, что нельзя никак отменить, даже у князей. Это скорее процесс, причем довольно длительный, и с непредсказуемым иногда результатом. А второе — я решил помочь хорошему человеку.
— Что ты имеешь ввиду? — не понимает Анки.
— Я тогда не мог тебе этого сказать, да и не нужно было — тебе там опасности никакой не было, но сейчас приходится к слову. Понимаешь, ни Михаилу, ни Анне, ни, скорее всего, Марии, младшей княжне, верить в проявлении чувств нельзя. Для них, как для точно практикующих менталистов, чувства, эмоции — это просто инструменты. Они сами выбирают, каким инструментом пользоваться в нужный момент. — на пару секунд замолкаю, — вообще, из известных мне менталистов, почти реальные чувства, похоже, были в двух ситуациях. У старшего сына Ленского, когда я был его пленником…
— Ты мне не говорил. — оборачивается ко мне Анки, — и это ведь те, кого ты уничтожил?
— Не было смысла, ты бы еще волновалась бы попусту. А так сильной опасности ты не чувствовала, и ладно. Да и пленником я был почти понарошку, но для Ленского это было вполне всерьез, и так как о мясе, в лице пленных, думать смысла не было, то та маска, которую он носил скорее всего была для него любимой. Довольно неприятная, честно говоря. То есть я видел его почти настоящее лицо, десяток минут.
И вторая ситуация — это пара секунд, когда Михаил встретился с моим отцом. Потом он уже наверняка опять выбирал, что чувствовать, но в тот момент похоже был честен.
Так я это к чему? Анна прямым текстом сказала, что она пленница своего положения. Михаил молод, и править будет еще долго, так что у нее один путь — замужество, и непременно выгодное с точки зрения Империи. А тут я такой красивый нарисовался, и Анна разыграла свою игру. И вполне успешно.
— Но зачем, если ты это понимал, ты поддержал её?
— Вообще, потому что ты попросила, — хмыкаю, — это основное, в ином случае я бы проигнорировал. Михаилу шаманы нужны. Он уже успел оценить выгоду переговорников, духов и самой другой традиции. Так что даже если бы мы стали плясать голыми на столах, он бы скорее всего назвал это эксцентричным обычаем. Я утрирую конечно, но не то, чтобы сильно, милая. Так что он бы согласился и на просто союз.
Но тут получилось помочь хорошему человеку. Анна все-таки хорошая девушка, с учетом отклонений ее силы. И теперь нам обязана.
— Чем? Мы же не посылали посольства еще, как ты говорил? — Анки немного запуталась. — И не пошлешь?
Так, а вот тут совсем аккуратно.
— Пошлю, — улыбаюсь, — именно потому, что я об этом сказал. Но это не быстрое дело, да и между обручением и свадьбой пара лет минимум. Так что, если Анна не дура, а она точно не дура, и не влюблена в меня, не забывай об этом, то мы подарили ей очень нужные пару-тройку лет, до момента полного взросления младшей княжны. Она точно это знает, и воспользуется. У нее теперь станет чуть больше свободы, а у нас вокруг много холостых, и, в общем, очень неплохих ребят, которые гораздо лучше подойдут на роль консортов. Елецкие, например, побратим тот же, хотя там та же проблема, что и у меня.
— Какая? — лукаво улыбается Анки. Выражение лица видно плохо, но я слышу по голосу.
— Однолюбы мы, — прижимаю к себе милую, и говорю ей на ушко. — Никто, кроме единственной не нужен, а с учетом того, что мы знаем реальные чувства людей, для побратима вообще всё непросто. Зато вот мне очень повезло.
— А свадьба? — уточняет милая, — ты же примешь обязательства.
— К тому времени, — усмехаюсь, — Михаил уже точно поймет, где его дочка сыграла против него, но сделать ничего уже не сможет. Не бери в голову, это не наши игры, а их. И обязательства тут довольно условные, это скорее декларация о намерениях. В истории множество случаев, когда помолвка свадьбой не заканчивалась, причем без какого-либо репутационного ущерба для сторон. Просто найдем подходящий.
Анки уже почти улыбается, но не все сделано. Остается главное.
— И милая, по поводу твоего Пути, — Анки опять застывает, как натянутая струна. — Рядом при инициации шаманок никогда не было целителей вне категорий. А духи, какие бы они ни были, пусть даже и Жизни, это другая сторона, они не люди, они восстанавливают человеков по своим лекалам, и не факт, что верным. Я почти уверен, что им приходится идти на компромиссы.
Ты точно не погибнешь. И если ты на Пути заблудишься, я тебя найду. Ведь я уже делал это для отца с мамой, а для тебя уж точно на месте стоять не буду.
— Кир, ты не понимаешь…
— Понимаю, милая. Если моя мама смогла себя сохранить в тех условиях в Улье с демонами, то ты точно ко мне и сыну вернешься. Мы уже все вместе победили, милая, просто ты пока еще не сделала своего шага. А это просто формальность. У тебя есть те, ради кого побеждать, ради кого навязать свою волю кому угодно. Хоть духам, хоть богам. — пожимаю плечами. — назначай день. Я буду рядом.
Анки разворачивается ко мне, обнимает меня и прячет лицо на груди. Я чувствую стук ее сердца, и чувствую, как ее страх, пережигается в холодную ярость на испытание, на препятствие между ней и её будущим, на то, что мешает быть со мной, не думая ни о чем.
И тут мне не нужен Лис, чтобы это чувствовать. Ведь что, как не страх исчезнуть становится отправной точкой для её размышлений? Уверен, что именно ужас потерять себя тогда, когда она счастлива, заставляет Анки придумать свою замену для мужа и сына, ведь что может быть важнее Рода? А княжна — лучшая из замен в этом смысле.
И что, как не он же станет теперь топливом для ее решимости? Ведь ей есть ради чего возвращаться.
Но то, что я увидел и прочувствовал этот страх, я милой никогда не скажу.