Хью вернулся в квартиру Трулте и Федерика под утро. Юджины Майер он не застал, чему детектив не удивился. Он устал удивляться за последние дни. Сонный Федерик сунул ему сложенный вчетверо лист блокнота. Парень выглядел виноватым, хотя ничего плохого и не совершал. Разве можно удержать в руках ветер? Юю написала коротко и безапелляционно: «Дорогой Хью. Я знаю, что тебе будет неприятно моё очередное исчезновение. Я вынуждена уехать в Мюнхен. Бориса надо срочно отвезти в безопасное место. Место, о котором не знают ни Майеры, ни кто-либо ещё. Я свяжусь с тобой, как только эта задача будет решена. Я знаю твой адрес. В крайнем случае я позвоню или напишу Трулте. Люблю, Лаура».
Опять Борис Казарин, опять он на первом месте! И хотя Хью понимал, что старый художник был для Юю и отцом, и учителем, и защитником, досаду было сдержать трудно. Как он мог смириться с тем, что Юю отставила его, Барбера, на второй план? Может, её чувства и не были такими уж сильными, а приписка «Люблю, Лаура» была сделана из простой вежливости?
Хью, обессилев от навалившихся на него грустных мыслей, лёг на диван и забылся усталым сном. Ночью он перехватил четверть часа для сна, и потому проспал часов до восьми. Солнце било в лицо через редкую тюль. Хью поднялся с дивана. Голова трещала. Из кухни слышалась возня. Это Федерик, демонстрируя голый торс, варил овсянку. Судя по всему Трулте уехала к ребёнку.
— Овсянка — завтрак чемпионов, — безапелляционно заявил хозяин и продемонстрировал крепкие бицепсы. — Я съедаю ровно пятьсот граммов каши по утрам и иду в качалку.
— Замечательно, — рассеянно кивнул Хью. Ему не было дела до хвастовста Федерика, но пренебрегать гостеприимством он не мог, и потому уважительно потрогал бицепс и сел за стол в ожидании завтрака.
— Уехала наша Юю, — сказал банальность Федерик, помешивая варево в гигантской алюминиевой кастрюле, — что будешь делать?
— Не знаю, ничего не соображаю пока, — признался Хью.
— Юю не оставила инструкций? — осведомился Федерик.
Хью помотал головой. Поглощая дымящуюся кашу, он внезапно осознал, что остался без дела. Никакого плана он не имел, Юю его ни о чём не попросила перед отъездом. Чувства завершённости правильно выполненной работы не появилось. Ничего, кроме разочарования, Хью не испытывал. А потом на него накатила усталость и раздражение. Когда он был нужен — к его помощи прибегли, когда он выполнил свою миссию — от него отмахнулись, как от надоевшего домашнего питомца. Он даже не знал, чей труп был найден на вилле «Синий вереск» и жив ли отец Юджины. Он толком не успел поговорить с Лаурой.
— Спасибо за завтрак, — сказал он любезному Федерику. — я пошёл, если что — звони. Трулте — привет. Она у тебя и вправду красивая. Качай мускулы, девчонкам это нравится.
Хью нацарапал свой номер телефона, пришпилив записку на магнитик к холодильнику, и направился домой.
Матери дома не было, на столе красовалась записка, что она ушла на рынок за продуктами. На столе под салфеткой был оставлен завтрак. Но Хью, подивившись, как все его хотят накормить и облагодетельствовать, словно домашнего питомца, снова испытал раздражение. Несмотря на то, что из-под салфетки доносился аромат блинчиков с ягодами, желание подкрепиться не возникло. Хью прислонился к подоконнику и начал чертить на оконном стекле кружки и стрелки, размышляя над своей печальной судьбой.
Что следовало делать, если делать было совершенно нечего?
Хью усмехнулся. Он вспомнил, что Юю вчера наняла его для запутывания и без того запутанного дела. Но распутался клубок довольно легко, только правда, которую узнал Хью, была никому не нужна. Или всё-таки нужна?
Жизнь Юю была похожа на дурацкий кинороман. Она всю жизнь пряталась, доверяла свою судьбу случайным людям. Была ли она счастлива и спокойна? Могла ли принимать сама какие-то решения? Была ли она готова к настоящей жизни?
Вот и теперь вместо того, чтобы решить свою большую проблему, она помчалась к Борису Казарину, который купил себе много лет назад дочь, ученицу и сиделку в одном лице. Знала ли Юю об этом и должна ли она была узнать?
Вопросы роились в голове юного детектива, который никогда раньше не задумывался о том, что есть добро, а что зло, руководствуясь исключительно простым принципом: «Что мне приятно, то и хорошо, и — наоборот». Он не знал, как поступить, но точно был уверен, что не может привести в свой дом девушку и сказать матери: «Вот Юджина Майер, приёмная дочь миллионера, убившая своего отца, пробывшая два года в психушке и семь лет в бегах. Мы решили пожениться». Впервые за свои недолгие двадцать шесть лет Хью осознал, что он мучительно влюблён. И хочет он того или не хочет, но должен быть рыцарем на белом коне, который увезёт Юю в её новую жизнь. И для этого он должен был разобраться в том, что же было правдой в этой самой мешанине фактов и сведений.
Найдя свои старые записки, Хью Барбер наткнулся на имя Люси-Мэй Иэн. Улыбнулся своей «проницательности». Вот с кого следовало начинать поиски! Именно чужой и незамешанный в истории Майеров человек мог представить о Юджине объективные сведения.
Кроме того, опытный детектив Хью Барбер, каковым он себя считал, не мог отметать версию причастности к недавнему поджогу Юджины. Ведь в этой истории ещё предстояло разобраться. Любовь и долг вступали в неизбежное противоречие.
В новом списке дел Хью Барбера первой стала встреча с Люси-Мэй. Она работала психологом кризисного центра, её специализацией были трудные подростки. Несмотря на молодость, Люси-Мэй уже пользовалась авторитетом среди коллег и судебных органов, так как её заключения были полными, обоснованными и не содержали противоречий и бессмысленных рассуждений. Хью Барбер дважды к ней обращался за советом, и всякий раз Люси-Мэй была безупречно точна в своих оценках.
Хью приехал в кризисный центр, где его встретила Люси-Мэй — смуглая брюнетка, коротко остриженная, с минимумом косметики. Она и сама походила на подростка. Её движения были резкими и угловатыми, воробьиными. Хаос на рабочем столе компенсировался аккуратностью в рассуждениях.
— Хью, привет, плохо выглядишь, — заметила Люси-Мэй.
— Стараюсь, — отшутился Барбер.
— С чем пожаловал ко мне? Твой телефонный звонок меня заинтриговал. — Люси-Мэй отбросила чёлку со лба.
— Я хочу, чтобы ты прочла кое-какие заметки, детский дневник, эссе и письмо уже взрослого человека. И составила психологический портрет этого человека, — увидев удивлённо поднятые брови Люси-Мэй, Хью Барбер поспешил добавить, — разумеется, я понимаю, что времени в обрез, да и документов маловато, но дело не терпит отлагательств.
Увидев, что Люси-Мэй качает головой в раздумье, Хью добавил:
— Это исключительно для меня. Мне нужно разобраться, кто эта девушка. Я боюсь, что она психически больная. А я имел неосторожность ею увлечься…
Люси — Мэй засмеялась:
— Врёшь ты всё, Хью. Если бы ты был способен увлечься женщиной, тебя бы не остановила её психопатия. И к тому же я уверена, что ты сначала бы увлёкся мной, а не искал бы романтики на стороне.
Хью засмеялся в ответ и протянул папку.
— Когда я должна тебе дать ответ? — заинтересованно посмотрела на документы Люси-Мэй.
— Желательно вчера, — сострил Хью, — мне нужно позарез. Я подожду твоего вердикта, пошатаюсь по делам, а через три часа вернусь.
— Хорошо, но учти, — строго сказала Люси-Мэй. — ручаться за точность я не могу.
В три часа дня с небольшим опозданием, Хью Барбер вернулся к Люси-Мэй с букетом поздних роз.
— Ничего себе! — удивлённо воскликнула Люси-Мэй. — Я ещё ничего тебе не рассказала, а уже удостоилась награды?
— Это тебе компенсация за то, что я искал романтики на стороне — отшутился Барбер.
Люси-Мэй заметно повеселела, сунула букет в пыльную вазу на подоконнике, хлюпнув туда воды из пластиковой бутылки, и присела на край стола рядом с креслом, где разместился Хью Барбер.
— Что я могу сказать? — загадочно протянула Люси-Мэй. — Пожалуй, я помогу тебе. Дам портрет человека в общих чертах.
— А под диктофонную запись? — поинтересовался Барбер.
— Ну, если у тебя плохая память, — засмеялась Люси-Мэй, — то включай.
Подождав завершения необходимых манипуляций, Люси-Мэй начала:
— Что я могу сказать об авторе текста? Будучи ребёнком, эта девочка получала внимание только от отца, мать в её воспитании не присутствует. Это приводит неизбежно к развитию представления о моноцентричности мира. Среднестатистический ребёнок в той или иной степени тянется к центру мироздания, который для него представляет собой мать. В данном случае таким центром стал отец. Ребёнок, воспитанный отцом, становится более хрупким и романтичным, как ни странно, но при этом, как правило, лишён инфантильности и лени. Судя по запискам в дневнике, девочка очень любит своего отца, она придумала ему ласковое прозвище «Папичка», часто упоминает его в своих записях. Ей важно одобрение ее поступков именно со стороны отца, и она же скрывает свои детские грехи именно от него. Так она выбросила чепчик за комод, куда явно «Папичка» не заглянет и не спросит, что к чему. Девочка подражает мужским персонажам, в частности, её тянет играть в пиратов, она копирует их лексику. Её друзья — мальчики. Да, именно с мальчиками ей интереснее играть, ведь подружек она уничижительно называет «дура Зельден» и «рыжая Трулте», что свидетельствует о её невысоком мнении о девчонках.
Люси-Мэй помолчала. Хью, воспользовавшись моментом, задал волнующий его вопрос:
— Люси-Мэй, эта девочка могла поджечь дом и убить отца? Умышленно убить?
— Трудно сказать, на что способны люди, — задумчиво сказала Люси-Мэй. — У нас мало материала, чтобы делать выводы.
— Скажи свои предчувствия, — попросил Хью Барбер. — Фразы в дневнике «гори они синим пламенем» следователи восприняли именно буквально. Я говорил с инспектором Бруксом, он считает, что ребёнок страдал шизофренией с пироманией.
— Не много ли патологий для одной маленькой девочки? — грустно усмехнулась Люси— Мэй. — Фразу про синее пламя девочка упоминает в дневнике часто, но вовсе не потому, что она пироманка. Если ты заметил, она играет в пиратов, а это выражение достаточно пиратское, свирепое что ли… Думаю, что фразе «гори оно синем пламенем» не стоит придавать больше значения, чем «чёрт бы тебя побрал». К тому же психиатрической практике неизвестны случаи пиромании у детей. Шизофрения также проявляется в столь юном возрасте редко. У детей можно с лёгкостью диагностировать аутизм, слабоумие. Но можно ли выявить расщепление сознания выявить у ребёнка восьми лет? Не знаю, не знаю…
— Что же ты скажешь по поводу эссе «Казанова»? Разве там не говорится именно о расщеплении сознания? О том, что девушка чувствует себя одновременно несколькими личностями? — не унимался Хью Барбер.
— Это интересный текст, — оживилась Люси- Мэй и пересела за стол, взяв в руки эссе. — Девушке не отказать в литературном даре. Как ты думаешь, больной человек считает себя больным, страдает ли он от болезни, относится ли к себе критически? Как правило, нет. Посмотри, что говорится о шизофрении в трудах известнейшего психиатра Курта Шнайдера. Все больные отрицают болезнь. С их точки зрения больные — мы. Так-то, Хью. В тексте мы видим фантазии девушки, причём не лишённые эротического подтекста. Это характерно для подростка. Приукрашивание образа своего героя, его романтизация, при одновременном избегании физического или словесного контакта с ним. Сама себе девочка кажется тоже героиней романа, интереснейшего романа с тайнами и грядущими разоблачениями. Как правило, эти фантазии развиваются у подростков, круг общения которых минимален или искусственно ограничен. Их жизненный опыт пока не богат, и они наполняют свою бедную событиями и эмоциями жизнь такими вот цветистыми фантазиями. Опять же я не вижу ничего необычного. Нет, это однозначно не шизофрения.
— Что же скажешь о письме, последнем письме, — задумчиво произнёс Хью Барбер.
— Ничего для тебя нового. Девушка — манипулятор. Ей известно не только о твоём профессиональном, но и личном интересе. И она попыталась, как смогла, донести до тебя мысль, что она никакая ни пироманка и не психопатка. Удивительно, что при своей проницательности ты ничего этого не заметил. — усмехнулась Люси-Мэй.
— Спасибо, Люси-Мэй. — Хью Барбер медлил, не уходил, словно ждал ещё какой- либо подсказки от Иэн.
— Не за что, было интересно, — кивнула Люси- Мэй. — Несмотря на то что ты не ввёл меня в курс дела, я поняла, что речь идёт о девочке из семьи Майеров.
— Как?! — поражённо воскликнул Хью Барбер, который вымарал все имена и фамилии, которые могли хотя бы косвенно намекнуть на принадлежность документов к делу Юю.
— И хотя я живу в Антверпене всего три года, я же специализируюсь на трудных подростках. Все наши учебники о девиантном поведении детей содержат описания случая Юю Майер.
— Не может быть! — продолжал удивляться Хью Барбер.
— В литературе описан этот случай как классический случай детской шизофрении, но с отсутствием предполагаемых тобой симптомов пиромании и психопатии. Шизофрения — это многогранное явление, его даже трудно классифицировать как болезнь. Скорее всего, это состояние психики. Так вот, в учебниках, которые ты можешь полистать и сам, приводится описание состояния Юю Майер как посттравматического ступора. Например, в книге профессора Бреццеля ««Психопатологии в детском и раннем подростковом возрасте». Ни о каком расщеплении личности, пиромании, эротомании и подобном речь быть не может, если речь идет о шизофренике. Чтобы тебе было понятно, шизофреник зацикливается на чём-то одном. — Люси— Мей помочлала и добавила. — Я даже сомневаюсь, что все документы, которые ты мне принёс, могут относиться к личности Юю Майер.
— Как это? — не понял Барбер.
— Если дневник относится к периоду детства Юю Майер, у которой потом диагностировали шизофрению, а именно посттравматический ступор, то она должна была сидеть как фикус в горшке, смотреть в одну точку, повторять монотонные фразы или однообразные движения. Развитие психической деятельности, её поливариантность исключена. Крайне редко детей выводят из состояния ступора, но их эмоционально— волевая сфера, а тем более, интеллектуальное развитие, угасает.
— Так, — начал понимать Хью Барбер, — написанное эссе и письмо не могут быть плодом деятельности шизофреника. Ты же исходила из того, что девочка Майеров шизофреник?
Люси-Мэй кивнула.
— Да, я брала за основу этот вывод. Принадлежность дневника не вызывает сомнения. Но и он не говорит о шизофрении его автора. Учитывая к тому же, что Юю Майер умерла, и никак не могла написать последнее письмо, то я не могу быть уверена, что это её письмо.
— Очевидно так, — уверенно заявил Хью, радуясь тому, что не подставил Юю, раскрыв тайну, — А могла ли Юю Майер вводить в заблуждение психиатров, полицейских? Симулировать симптомы?
— О нет, это исключено. Даже взрослый, опытный и подкованный симулянт не может продержаться долго, а тут речь о восьмилетней девочке. И о профессоре Бреццеле. Это светила с мировым именем, Хью.
— Что же ты думаешь о документах?
— Думаю, что тебя кто-то разыграл, — Люси-Мэй улыбнулась.
— Спасибо, Люси-Мэй. Ты мне очень помогла, — улыбнулся Хью Барбер и приобнял девушку.
— Не за что, приходи снова, с розами и романтическими письмами. По крайней мере, не скучно, — ответила ему улыбкой Люси-Мэй.
Хью Барбер ушёл от Люси-Мэй в приятных размышлениях. Во-первых, он укрепился в уверенности, что Юю не совершала поджога виллы в 1972 году, и что профессор Бреццель действительно подделал заключение о болезни девочки, которая не страдала ни пироманией, ни шизофренией. А во-вторых, Юю и теперь не была больной психопаткой, которая могла совершить ужасные вещи. В третьих, Люси-Мэй не догадалась о том, что девочка Майеров жива.