Коля накинул куртку с надписью «ПОЛИЦИЯ» на спине. Стас отдал мне свою.
— А ты? — спросила я, взглянув на него.
Но он только отмахнулся. Спорить с ним было бессмысленно. Поэтому, задвинув подальше угрызения совести (все-таки Стаса мне жалко, чтобы он мок под дождем) я накинула его огромную куртку и вышла в дождливую ночь.
Корнилов поправил кобуру со страшным, массивным револьвером.
Коля тоже расстегнул свою кобуру, проверил удобно ли достается оружие. Мы подошли к дому. Оглядели его. Дождь шипел вокруг нас. Холодный, мокрый ветер качал траву на газоне и живую изгородь возле других домов. Когда в небе полыхнула вспышка молнии, я увидела вдалеке большой, овальной формы озеро. В нем, как в зеркале, отражалось грозовое, ночное небо. Картина выглядела завораживающей и пугающей.
— Ника, ты уверена, что это тот дом? — спросил Стас.
— Да, — кивнула я.
Я ни капли не сомневалась. Дом был точно таким, как в одном из воспоминаний Ксении. Сама Гудкова видела его на фотографии семьи одного из охранников.
Ограда вокруг дома была почти бутафорской и носила скорее декоративное значение, чем практическое. Потому что это был низенький, деревянный заборчик и такие же невысокие ворота, возле почтового ящика.
Корнилов и Домбровский просто перемахнули через них. Коля потом открыл мне калитку. Мы вошли на просторный дворик.
Я ещё раз взглянул на дом. В темных окнах отражался свет фонарей.
Когда в небе сияли всполохи молний, можно было разглядеть фрагменты комнат в доме.
Корнилов огляделся. Коля тоже был настороже. Во мне всплесками неуклонно росло изматывающее напряжение. Мое тело дрожало. Начали стучать зубы.
Я не понимала, от холодного ветра это или от накатывающего зловещего и тяжелого чувства подступающего страха.
Дома, в которых случилось нечто, что не должно происходить с людьми, нечто, что обычно происходит с другими, а не с нами… Такие дома почти физически источают не то запах, не то ауру.
Это почти осязаемое, тягостное, давящее и гнетущее чувство присутствия свершившегося кошмара. Темная и мрачная аура, что дышит сотворенным злом. Уродливым по своей сути и жестокости, безумным, извращенным и беспощадным злом. Злом рук человеческих. А именно этими руками чаще всего и действует эта опаснейшая из стихий.
И нечто подобное, ощутимо исходило со стороны этого дома. Пока мы шли к дверям, темневшим под аккуратным треугольным крылечком, мне показалось, что мир вокруг меня чуть замедлился.
Мне показалось, что на несколько мгновений в одной отдельной от всех и вся реальности оказались только я и этот наполненный могильным мраком дом.
Ступая по узкой дорожке я слышала голоса детей и их матерей.
Я слышала звуки сотен воспоминаний, скопившихся здесь.
И я чувствовала, как забравшийся внутрь страх, подобно хищному существу вгрызается в мое сознание. Его клыками служат устрашающие мысли о судьбах тех женщин и их детей, что приехали сюда сегодня, как обычно.
Мы подошли к двери. Стас и Коля глянули в окна. Стас достал ключи. Их он нашел в вещах одного из охранников. Я определила, что ключи от этого дома. Ключи подошли. Стас открыл два замка в двери, и мы вошли внутрь.
Темнота… Темнота густеет и властвует в просторной прихожей.
Коля и Стас включили фонарики, закрепленные под стволами их пистолетов. А мне Стас на всякий случай вручил электрошокер. Он был похож на ручной фонарик. Вот только мне это слабо помогало. Потому что Стас и Коля не видели то, что видела я.
Они видели укрытые черно-серым густым сумраком апартаменты дома. Стены с виниловыми обоями, голый пол с розоватым покрытием, мебель, полки, предметы декора и прочие элементы обстановки.
А я, ступая по этом полу и мимо этих стен, слышала и видела обрывки воспоминаний. Крики, смех, ругань, топот детских ног по лестнице. Разговоры и смех женщин. Звон бьющейся посуды. Припевы песен…
И затем её. Воспоминания Ксении Гудковой ворвались в сияющий водоворот воспоминаний собирающихся здесь женщин и детей.
Подобно чёрной тени воспоминание Гудковой наползало на светлые воспоминания жен и детей охранников. Оно накрыло их, поглотило и растоптало. Оно заполнило собою все вокруг и мое сознание.
… Она вошла в дом через дверь, как мы. В руках Ксения сжимала пистолет. Тот самый, которого не досчитаются охранники из больницы, когда придут в себя. Грязными кроссовками она прошла по полу, оставляя за собой следы влажной грязи. Сейчас её следы темнели на полу засохшими пятнами. Она двигалась в просторную гостиную. Туда, откуда звучал смех, музыка и звон бокалов. Туда, где бегали и смеялись дети, где что-то оживленно обсуждали их матери.
Я шла вместе с ней. Я готовилась к худшему. Я боялась это увидеть, но я обязана смотреть. Я знаю это. Таков уж мой Рок…Смотреть, терпеть, видеть и запоминать. Надолго, может, навсегда.
Чувствуя, как внутри меня все стынет, стягивается и леденеет, я шла за Гудковой.
Но воспоминание неожиданно оборвалось, когда Ксения открыла дверь, стих смех, и сидящие за столом женщины уставились на неё.
Воспоминание исчезло. Я стояла в темноте, глупо глядя перед собой.
С моих губ срывалось жаркое, взволнованно дыхание. Пульс ускорился до ритма иглы в швейной машинке. Тело и конечности цепенели от накатывающего напряжения.
— Ника? — Стас обернулся, поманил меня за собой, — что случилось? Что ты увидела? Ника!..
Мне некогда было объяснять. Я ринулась вперёд, но Стас удержал меня.
— Я иду первым, — не допускающим возражений тоном, сказал он.
Я торопливо кивнула. Тревога внутри распирала и терзала меня. Я жаждала оказаться в гостиной. Я догадывалась, что могу там увидеть. Я уже морально приготовилась… Да нет! Куда там!.. Разве я могу быть готова увидеть это?.. Нет! Я никогда не готова!
— Пойдём… — сказала я. — В гостиную… Они были там.
Голос мой дрожал. Я ничего не могла с этим сделать. Я не могла справиться с овладевающим мной ужасом от того, что я могла увидеть в гостиной. Я вспомнила замерших при появлении Гудковой женщин и детей, что обернулись на звук открывшейся двери. Я помню их лица. Я запомнила их глаза и взгляды. Некоторым из детей не было десяти… Я бессильно мысленно взмолилась, чтобы Ксения не тронула их. Это было тщетно, я знала. Но надеялась…
Стас открыл дверь в гостиную. Напряжение нарастало. Сдавливало ребра, сжимало внутренности, туго стягивало череп. Пульс сотрясал вены, вибрировал под кожей. Невыносимый страх облепил лицо, сдавил шею, горло, и забрал голос.
Гостиная встретила нас уже знакомым мраком. В сумраке угадывались очертания стола и сидящих за ним людей.
Они сидели неподвижно. У меня вырвался нервный вздох.
Луч света фонаря Стаса выхватил из тьмы лицо, плотно обтянутое голубым целлофаном.
Я вскрикнула, зажала себе рот, судорожно с усилием втянула воздух. Стас ринулся вперёд. Свет его фонаря обнаружил остальных.
Я успела их разглядеть. Пять фигур, сидящих за столом, на стульях. У всех руки отведены назад. А на голове целлофановые мешки.
Но, кажется, я не видела детей…
Зажегся свет. Коля нашел выключатель.
Стас лихорадочно срывал пакет с головы одной из женщин. Коля подскочил к другой. А я застыла в ступоре, не в силах шевельнутся.