Из забвения и ступора меня вырвал голос Стаса.
— Ника! — рявкнул он.
Я спохватилась, и бросилась к одной из женщин. Коля шлепал по щекам ту, что освободил. Я взяла со стола столовый нож. Дрожащей рукой поспешно разрезала пакет. Нож не слушался. Я стремилась добраться до лица женщины под пакетом. Мысль о её спасении стучала, билась в висках, пробивалась в голову.
Мне удалось! Есть! Я вспорола пакет и прижала дрожащие пальцы правой руки к левой стороне её шеи.
Мгновение. Тишина. Я замерла… И вот кроткий, тихий толчок пульса под пальцами.
— Она жива! — обрадованно вскричала я.
Коля подскочил ко мне. Пару раз шлепнул женщину по щекам.
Она не реагировала. Коля другим ножом со стола разрезал веревку на запястьях женщины. Затем осторожно положил несчастную на пол. Её выкрашенные в контрастное омбре волосы рассыпались по ковру.
Рядом Стас опустил на пол другую, шатенку с пышным каре. Коля за его спиной делал искусственное дыхание одной из женщин.
— Ника, сними мешки с других, проверь пульс, — распорядился Стас, начиная непрямой массаж сердца лежащей перед ним женщины.
Я кивнула. Меня лихорадило. Нервозное чувство насквозь пропитало тело. Я склонилась над полноватой брюнеткой, сняла мешок с её головы. Спешно приложила палец к шее.
Подождала. Я надеялась. Я ждала. Я верила… Пульса не было.
Осознание прикосновения к мертвому телу обожгло разум.
Я отдернула руку. Снова нервно, тяжело глотнула.
Я пару мгновений смотрела на безмятежное лицо покойницы.
Затем повернулась к следующей женщине. Рыжей, с пышными вьющимися локонами. Разрезала мешок, отбросила обрывки ненавистного целлофана прочь.
Тут же прижала пальцы к теплой коже на шее женщины. Я вся застыла в напряженном ожидании.
— Пожалуйста… — шепотом взмолилась я.
Крохотный толчок под пальцами. Жива! Я быстро освободила руки женщины. Стас положил на её на пол.
Коля тем временем успешно привел в чувство первую женщину, с омбре на волосах.
— М-миша… — прохрипела та, едва открыв глаза.
И тут же резко дернулась вперёд, хватая ртом воздух.
— Миша! — вскрикнула она. — Г-где… Где м-мой сын?!
— Тише, тише… Женщина, вам нельзя так резко вставать
— Где мой ребенок?! — вскричала женщина, вырываясь из рук Домбровского. — Вы кто такие?
— Мы из полиции! — прикрикнул на неё Николай. — Успокойтесь!
— Коля, не ори, — не глядя на Домбровского, Стас привел в чувство другую женщину.
Ему также пришлось делать ей искусственное дыхание.
Я тем временем бросилась к пятой жертве. Но, вскрыв мешок на её голове, я поняла, что и эту женщину жизнь покинула. Её кожа была ещё теплой. Она умерла недавно. Возможно за секунду до нашего прихода. Мысль об этом ранила. И рана с болью кровоточила.
Я убрала руку от лица женщины. Меня охватило подавленное бессилие, убийственная слабость разлилась по телу. Казалось из меня вынули силы и способности двигаться. Сложно было даже дышать. Мы не успели… Я тяжело сглотнула. Обернулась на трёх других женщин.
Стас и Коля умелым оказанием первой помощи, в частности с помощью массажа сердца и искусственного дыхания, смогли вернуть их к жизни. Две из них правда выглядели обессиленными, едва говорили и двигались с трудом.
Но та, которая звала своего сына Мишу, брыкалась и порывалась вскочить, и убежать в поисках своего ребенка. Домбровский пытался её урезонить.
А я сосредоточилась на воспоминаниях, которые кружили в этом доме. Нужно узнать, что Гудкова сделала с детьми. Куда она их дела, куда увела. И сделать это быстро и точно могу только я.
— Ника… — позвал Стас.
Но я нетерпеливо вскинула указательный палец правой руки.
Стас замолчал. Я чувствовала… Воспоминание подкатывало волной скопившихся эмоций и переживаний. Голоса и звуки крепчали, я уже различала плач детей. Видение захлестнуло и поглотило меня.
Я увидела её…
Гудкова стояла перед детьми. И говорила. Ровным, мягким, но повелительным тоном.
— Когда вы услышите два хлопка, вы пойдёте за мной, куда я скажу. Вы будете слушаться каждого моего слова, потому что только я желаю вам добра, и вы не должны сомневаться в моих словах. Вы полностью и абсолютно верите мне. Не так ли, дети?
При этом Ксения не сводила взгляда с детей. А те стояли всемером и раболепно внимали каждому слову Гудковой.
Меня пробрало щекотное, морозное чувство от внезапно осознания возможностей Гудковой. Она гипнотизёр! И при том сильный… опытный… и умелый…
Ужас зашипел в голове, вселяя мерзкое чувство беспорядочной паники. От голоса Ксении по коже рук, плеч и спины словно водили холодным металлом.
— Никто в этом мире не может быть вам дороже меня, — продолжала Ксения. — Вы все обязаны мне своим существованием. Я ваша мать и единственный человек, которому вы дороги.
С этими словами она быстро и легко два раза хлопнула в ладоши.
В момент у детишек опустились плечи, взгляды стали безвольными и отстраненными. Они завороженно взирали на Ксению с молчаливым обожанием. И это потрясало… То, с какой легкостью Ксения, играючи завладела сознанием детей.
Я мгновенно вспомнила парня на крыше здания. Того Антона…
Он даже не посмел ей сопротивляться.
Воспоминание резко сменилось. Ночь. Шелест листвы. Дождь стучит по земле, с чавканьем месит грязь. Грязная вода пузырится и плещется в ямах с лужами. В ночном небе трещинами сверкают молнии.
Ксения куда-то ведет малышей по заросшим лесным дебрям. Те, запинаясь о камни, спотыкаясь о корни деревьев беспрекословно бредут вслед за Гудковой. Я следую за ними. Я смотрю на спины детей. Дождь пропитал их одежду, и та липла к их телам, обвисала на маленьких плечах. С их мокрых волос по щекам и шеям стекали капли воды. Они не обращали внимание на сырость, ветер и холод. Им нипочем была гроза и устрашающие зигзаги молний в тучах над ними. Они покорно следовали за Ксенией.