Но… Но, почему он все равно… такой… такой милый! Ехидный, несерьезный, местами вообще ершистый и неприятный, но… милый и даже… обаятельный что ли… О чем, я думаю?..
Я хотела что-то ответить Мирону, но не нашлась с ответом и просто попросила его идти за мной. Дома я завела его на кухню, на нашу кухню, на третьем этаже, где могут появляться только дядя Сигизмунд, я и Федя. Но пока хозяин дома отсутствует, а его помощник пошел вообще неведомо куда, я нарушила одно из правил дяди Сигизмунда. «На третий этаж всем посторонним вход строго воспрещен!»
— Присядь вот здесь, пожалуйста, — попросила я вошедшего следом за мной Мирона.
Он послушно уселся на стул с высокой спинкой. Его немедленно заинтересовали стоящие рядом фотографии.
— Ух ты, — засмеялся он и показал на одну из фотографий. — Это ты такая кроха?
Я обернулась. В руках у Мирона я увидела старую фотографию.
На ней мои родители, дядя Сигизмунд и я, на плечах у своего отца.
Там мне четыре года. Меня кольнуло смущение и легкая стыдливость. Мне не очень хотелось, чтобы Мирон разглядывал мои личные, семейные фотографии. И тем более брал их в руки.
— Да, это я, — ответила я.
— А рядом твои родители, да? — спросил Мирон. — У тебя очень красивая мама.
— Спасибо, — я открыла дверцу домашней аптечки и выволокла оттуда громадную коробку с разнообразными медикаментами.
Среди вороха баночек, блистеров, спреев, упаковок пластырей я нашла зелёнку, и упаковку бинтов синего цвета.
Весь этот громадный медицинский арсенал (у нас таки три коробки) моя личная заслуга. Это я убедила дядю Сигизмунда, что в доме должно быть всё, от зеленки, черт возьми, до сильнодействующих антибиотиков. Дядя сопротивлялся до самого первого случая, когда чем-то траванулся. Ох и полоскало же его тогда!
Небольшим, но важным познаниям в медицине я обязана разным людям. Начиная от личного врача фигуристов в «Княжеском» Дворце спорта и заканчивая наставлениями от Стаса.
— Ника… — Мирон хотел что-то спросить, но, видимо, передумал и замялся.
— Ты хотел спросить, где мои родители? — не оборачиваясь, озвучила я его желание. — И почему я, собственно, живу у дяди?
Мирон был не из застенчивых.
— Да, — признался он. — И ещё, почему ты приехала в Россию? Что в Польше плохо?
Плохо? Да нет, почему же. Смотря кому. В целом, всё нормально, наверное. Только вот мне там подписан приговор. Нет, я утрирую, конечно. Никто прямо с ходу стрелять и убивать меня не станет, но… Мои родственнички уж точно захотят вернуть меня обратно.
Я всё же Лазовская. И, как выяснилось, могу на законных основаниях претендовать на весьма существенный кусок общего наследства. Включая долю моего отца, деда и бабушки, которые, как мне известно всё отписали своему сыну Роджеру. То есть моему отцу. А за ним в очереди наследования сразу иду я.
Так, что в Польшу мне путь заказан. А иначе меня там очень быстро запрут в домашних застенках, и по достижению совершеннолетия вынудят отказаться от наследства. А потом… Потом меня бы нашли где-то в пригородных лесах… И вряд ли бы об этом вообще кто-то узнал.
— Это всё очень долгая история, Мирон, — я вооружилась всем нужным для перевязки ран и направилась к нему. — И к тому же это личное.
Я села напротив него и положила лекарства на стол. Первым делом нужно было промыть рану перекисью водорода и остановить кровь.
Смочила ватный диск, и наклонилась к Мирону. Он с полуулыбкой смотрел на меня. Я старалась не обращать внимание на его взгляд. Мне пришлось близко наклониться к нему. Очень близко. Слишком…
И этот гад в упор, внаглую, вызывающе меня рассматривал.
Мне стало так неловко, как будто я… без одежды перед ним
У меня дрожали руки и трудно было сосредоточить мысли на его ранах.
— Ты не мог бы смотреть в сторону, — попросила я.
— Не-а, — усмехнулся он.
— Мирон, пожалуйста… — я вздохнула. — Мне так неудобно.
— Я тебя смущаю? — победно улыбнулся он.
Да, морда ты наглая, подумала я. Смущаешь! И ты прекрасно это знаешь!
— Мирон… Пожалуйста, мне неудобно, — пожаловалась я слегка раздраженно. — И это тебе не шутки. У тебя серьезное кровотечение, между прочим. Может и зашивать вообще придется.
— Ещё чего! — фыркнул Мирон. — Не хочу никого обижать, но твой друг дерется, как первоклассник.
— Мне все равно, кто из вас лучше дерется, — отрезала я. — Главное, что оба побитые, у тебя вон бровь и губа, а у него нос и что-то с челюстью. Кому всё это нужно?
— Он первый начал, — обиженно ответил Мирон. — Я его пальцем не трогал.
— А это уже неважно, — с хмурым видом ответила я, сосредоточенно и бережно промокая ватным диском рану возле левого края губ.
Я отложила диск в сторону. Он был весь пропитан кровью Мирона.
Я снова промыла его рану.
— Не больно? — боязливо спросила я.
— Нет, — улыбнулся он. — Я даже рад, что твой друг наградил меня этими царапинами…
— Ничего себе царапины! — фыркнула я.
— Ну, зато благодаря им я сейчас здесь с тобой, и ты впервые за последние несколько дней так близко от меня.
От его слов у меня чуть бутылек с перекисью из рук не выпал. Я его еле удержала. Дыхание сбилось, горло сдавило, с готовностью лихорадочно затрепетало сердце в груди. И такое буйное, беспокойное чувство неистовствовало и спазматически сжималось в груди. От локтей до плеч по нарастающей поднялась противоестественная дрожь, кожу пекло в нескольких местах, горели щеки, стало жарко где-то внутри, глубоко во мне.
Зачем он это сказал?! Зачем?! Ну вот зачем?!
Специально что ли пытается меня вывести из себя?! Я промыла его раны и собралась обрабатывать.
— Может щипать и печь, — предупредила я. — Но я постараюсь быстро.
— Не торопись, — изменившимся голосом вдруг проговорил Мирон. — И можешь не слишком осторожничать. Уж что-что, а боль от твоих рук я точно заслужил.
Я замерла и оцепенела, услышав это. Я посмотрела в его глаза.