Это были те двое автослесарей, которых я тогда уволила.
Ерохин и Пахоменко.
— Ну, здравствуй, — громко и зло прошипел Пахоменко. — Скучала, мелкая дрянь?
— Чего вылупилась с**ка? — прорычал Ерохин. — Что не ожидала?! Да?!
Они неторопливо, подступали ко мне. Пахоменко кривил губы в ехидной, злорадной усмешке. Ерохин глядел на меня тяжелым, угрюмым взглядом. Они приближались.
Я в испуге и растерянности по очереди глядела на них, чувство опасности тяжелой, вязкой массой наваливалось на меня.
Ликующий страх хлынул в кровь, жгущий холод растекся по венам.
Я бросила беспомощный взгляд в сторону собак. Леопольд и Каролина были слишком далеко. К тому же на цепи. Почему они пустили Пахоменко и Ерохина? Наверное, ещё не отвыкли от их запахов.
— Как все удачно совпало то, а? — посмеиваясь с издевкой проговорил Пахоменко. — Ваши работники все свалили, смотреть это с**ный бой… А твой дядюшка небось опять где-то бухает. Верно? И теперь ты здесь одна…
Он прожигал меня ненавистным взглядом.
— Знаешь, — продолжал Пахоменко, глядя на меня, — мне в жизни многое пришлось пережить и стерпеть. Но никогда ещё…
Его лицо вдруг скривилось в злобной гримасе.
— Ещё никогда меня не смела унижать какая-то сопливая малявка, с хозяйскими замашками. Похоже, твой дядюшка не научил тебя уважительному отношению к мужчинам!
— Надо бы это исправить, а, — зло проворчал Ерохин.
Я не знала, что им ответить. Я вообще боялась что-то сказать.
Овладевшая мной паника вселяла безвольную дрожь и слабость в тело. Меня захлестывал ужас от осознания собственной беззащитности. Я должна была кричать, но не могла. Да и кому? Мирону? Что он им сделает! Они вон два здоровых шкафа… И куда сильнее, чем Федя.
На дрожащих, слабеющих ногах я робко отступила назад.
— Что смотришь, овца драная! — рявкнул вдруг Пахоменко.
Я вздрогнула всем телом. Боязливо сжалась, попятилась назад.
— Извинятся будешь?! — басом рыкнул Ерохин.
Я плаксиво скривилась, всхлипнула.
— Ну! — прорычал Пахоменко.
— Изв-вините… — заикаясь, дрожащим голосом тонко пролепетала я. — п-пожалуйста…
— «П-п-пожалуйста», — с насмешкой передразнил меня Пахоменко. — Что, коза белобрысая, уже не такая смелая?! А?! Смотри-ка, как ты трясешься… Понимаешь, что никто тебе сейчас не поможет, да?!
— Только ты неправильно просишь прощения, — мрачно заметил Ерохин. — Перед взрослыми мужчинами надлежит по-другому извиняться!
— Действительно, — довольно хохотнул Пахоменко и посмотрел на своего приятеля. — Только я первый.
— Да без проблем, — ухмыльнулся Ерохин. — Я удовольствием погляжу… на процесс перевоспитания.
Я в страхе глядела на их лица. О чем они? Что… И тут до меня дошел смысл их слов. И я поняла, что они понимают под «перевоспитанием».
— Ну, что, — плотоядно и зловеще улыбаясь проговорил Пахоменко.
Он подошел ко мне так близко, что я ощущала исходящий от него кисло-соленый, тошнотворный запах пота. И злость. Мстительную, оскалившуюся злость.
— Иди сюда…
— Нет! — вскрикнула я отчаянно и замотала головой.
По моим щекам заструились слезы страха. Я не могла принять происходящее. Не могла с этим смириться. Не могла… Не хотела… Этого не может произойти… не должно… нет… нет…
— П-пожалуйста… — с отчаянной мольбой пролепетала я. — П-пожалуйста… н-не надо… н-не надо…
— Надо, дрянь, надо, — прошипел Пахоменко.
Я выставила вперёд дрожащие ладони.
— П-пожалуйста… — закрываясь руками всхлипнула я.
— Заткнись, овца писклявая! — снова рявкнул на меня Пахоменко. Он хлестнул меня по рукам. Я вскрикнула. Он поймал меня за волосы, и рывком дернул к себе.
Я закричала от боли. Упала на колени, на четвереньки. Пахоменко потянул мои волосы вниз, стоя на четвереньках, я наклонила голову вниз. Саднящая боль жгла кожу головы под волосами. Я скривившись, плача, уперлась ладонями в холодный пол.
— Подержи её, — сказал Пахоменко.
— С радостью, — хмыкнул Ерохин.
Затем я услышала тихое позвякивание. Что это? Что они делают?
Затем я поняла, что это звенит пряжка ремня на мужских брюках.
Я дернулась было назад. Но Ерохин держал крепко.
— Тихо, тихо, кобылка, — посмеиваясь проговорил он.
— Не надо! Пожалуйста! Перестаньте! Не надо! Не надо! — с ужасом и слезами закричала я. — Стойте… п-пожалуйста…
Я готова была предложить им все, что угодно, лишь бы только они оставили меня в покое.
— Я м-могу дать в-вам денег… — рыдая, с дрожью в голосе проговорила я. — Только не делайте этого… Не надо…
— Рот зарой! Свои деньги засунешь себе поглубже, — грубо ответил Пахоменко.