— Он и сейчас её рушит, — проговорил ему в лицо Шамов. — Смотрите, как он улыбается… Это не пес… Это чудовище! И оно радуется, когда вы терпите неудачи, оно смеет над вами…
— Смеется?! — со злобой на лице оскалился Павел. — Смеется?!
Он яростно зарычал и двинулся на пса. Сеттер лег, прижался к полу, завилял хвостом и грустно, испуганно заскулил.
— Ты больше не будешь мне гадить, мразь! — вскричал взбешенный Павел, подходя к собаке.
Пес смотрел на хозяина и не понимал, что происходит. Он не понимал, что он сделал не так. Не понимал, за что хозяин злится на него. За что…
— Устраните препятствие, Павел! — воскликнул Шамов. — Уничтожьте чудовище!
— Чудовище! — плюясь слюной, с безумным взглядом повторил Павел и набросился на своего пса.
Он взмахнул ножом и с силой ударил. Пес взвыл, заскулил.
Стас быстро нажал на «стоп», и отвел взгляд. Арцеулов глубоко и часто дышал, тоже глядя в сторону. Корнилов посмотрел на него, затем на Домбровского, стоящего у окна. Тот не оборачиваясь, сложа руки на груди, смотрел на улицу.
— Вы до конца посмотрели видео? — наконец спросил Стас.
Увиденное и вправду потрясло его. То, с какой жестокостью любящий хозяин Микки начал бить ножом своего питомца, вселяло ошеломляющий ужас.
— Да, — не оборачиваясь сухо и угрюмо ответил Домбровский. — Это Павел зарезал своего пса…
— Зарезал! — громко хмыкнул Сеня и покачал бородатой головой. — Да он его просто в…
Арцеулов взмахнул широкой ладонью.
— Просто в фарш… Любимого пса! В котором души не чаял!..
Стас вздохнул, похлопал Сеню по плечу. Бородач был известным любителем собак. Большей частью крепких, бойцовских собак, но и всех остальных тоже искренне любил.
Да и Домбровского, который домашних животных не слишком жаловал, увиденное проняло и ужаснуло так же, как и Стаса.
— Другие видео есть? — спросил Стас, втайне надеясь на обратное.
Другие видео были. И много. Десятки. Мать под гипнозом, в дикой ярости задушившая трехгодовалого сына. Отец, зарезавший дочь тем самым ножом, которым Павел умертвил своего рыженького сеттера Микки. Сын, забивший ногами пожилую мать. Дочка, застрелившая обоих родителей из пистолета с глушителем, и выпустившая ещё по нескольку пуль в уже мертвые тела. Парни близнецы, что убили друг друга в яростной, остервенелой драке.
Этим видео не было конца. Как оказалось, убийства и прочие ужасы, которые творили пациенты Шамова под гипнозом, были лишь заключительной частью. Каждому из устрашающих деяний предшествовали несколько сеансов. Шамов начинал с малого.
Например, заставлял разбить любимую чашку. Разорвать и сломать цветы. Сжечь фотографии. Разбить свой же дорогущий телефон. Раздавить ногами насекомых. Задушить в руках пойманную птицу. Бросить в камин визжащую мышь. Некоторым он предлагал ударить себя в живот или в лицо. И пациенты били. Били с радостью, с ожесточением, с… Господи, они были преисполнены самого настоящего, злого, безумного… счастья.
Спустя час два таких видео посмотрел генерал Савельев. Аспирин не стал досматривать видео, где мужчина, любящий муж и отец троих детей, буквально, примерный семьянин, кулаками забил какую-то бездомную девчонку, которую привел в кабинет Шамов.
Девчонке было не больше десяти-одиннадцати лет. Казалось, её мольбы и крики до сих пор эхом звучали в кабинете.
Аспирин, как и Стас со своими операми, не сразу пришел в себя.
Нажав на паузу, он снял очки и несколько секунд смотрел куда-то в одну точку. Стас терпеливо ждал.
— Что это значит, Стас? — спросил он. — Почему эти люди совершают то, что… совершить никак не должны были? Как ему удается это?!
— Как удается, я не знаю, товарищ генерал, — вздохнул Стас. — А вот почему они это делают… Шамов, очевидно, нашел какой-то способ постепенно пробуждать в человеке его самые худшие качества, самые низменные чувства… И не просто пробуждать, он на протяжении нескольких сеансов создавал условия, при которых темная сущность его пациентов стремительно гипертрофировалась, росла, утраивалась и даже удесятерялась. Корнилов хмыкнул. Грустно, бессильно покачал головой.
— Но, я не знаю… Я никогда подобного не видел, товарищ генерал. Это… Это за гранью человеческих возможностей! Во всяком случае было.
Аспирин протяжно вздохнул и так же тяжело выдохнул.
— Стас… — проговорил он, — если это все правда, мы должны найти Шамова в самые короткие сроки.
— Я понимаю, товарищ генерал, но…
— И мы должны задействовать все возможные ресурсы, — перебил его Антон Спиридонович.
Стас изучающе взглянул на начальника.
— Да, Стас, — кивнул генерал и еще раз, с выразительным ударением повторил, — все ресурсы. Все, без исключения. Ты понимаешь.
Последнее было не вопросом.
— Понимаю, — неприязненно и холодно ответил Стас. — Но, я не могу использовать её постоянно!..
— Можешь, — отрезал генерал. — И используешь.
— Товарищ, генерал, — процедил Стас агрессивно. — Вы понимаете, что Ника может просто… лишиться рассудка, сойти с ума, свихнуться?! Вы понимаете, что есть вещи, которые она не может переживать и терпеть постоянно, все время? Это… Это истощает её! Да, она храбрится и хорохорится, потому что… потому что она — ребенок! Ребенок! Понимаете?!
— Понимаю, — тихо, спокойно ответил генерал Савельев. — Но Ника — крайне одаренный ребенок, Стас. И она может делать то, что не может больше никто. В этом её проклятие.
— Нет, — ответил Стас. — В этом её несчастье. А проклятием для неё стали мы. И я.
Стас в порыве ярости поднялся из-за стола и, распахнув дверь, быстрым шагом вышел из кабинета генерала, оставив дверь открытой. Пылая гневом, Стас ворвался в кабинет особой группы, оглушительно хлопнул дверью и подойдя к своему столу, уставился в окно.
Домбровский и Арцеулов за его спиной молча обменялись взглядами и бесшумными жестами. Спрашивать о чем-то Стаса они сейчас не желали. Корнилов редко выходил из себя. Но уж если выходил, все знали, что несколько секунд его лучше не трогать.
Он всегда быстро брал себя в руки и возобновлял свое завидное самообладание.
Эпизод третий «16: черно-белый театр». Часть пятая.
ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ
Четверг, 25 августа. Поздняя ночь.
Я еле досмотрела очередную серию Ривердейла. И хотя я обожаю этот сериал, на часах было то время, когда я уже превращаюсь в сонного зомби.
Сидящий рядом Мирон, это заметил. Особенно, когда я начала тихонько посапывать.
— Ника? — осторожно спросил он.