Она наклонилась ко мне ещё ближе, свирепо глядя мне в глаза.
— Хочешь?! — выразительно вскинув брови, ядовито прошипела она. — И глазом моргнуть не успеешь!
Я скривившись, сжавшись, в смятении смотрела на неё. Её угрозы вселили в меня пугающие сомнения. Передо мной мгновенно предстали реалистичные образы ареста дяди Сигизмунда. И я не знала, врёт она или говорит правду. Я не знала, что они могут. Но я знала, что прошлое дяди Сигизмунда крепко связано с криминалом и незаконными перевозками. У него в доме храниться оружие! И не какие-то травматические пистолеты или охотничьи ружья!
А ещё я… я отлично помнила свой год жизни без родителей, среди «любимых» родственников.
Мои тётушки и дядюшки, особенно тётка Барбара и дядя Анджей, очень быстро разрушили мои иллюзии относительно их отношения ко мне. Очень быстро они свели моё положение к безвольной, бесправной, покорной… даже не рабыни, а домашнего животного!
Я помнила, что со мной делали. Я помнила, с каким фанатичным остервенением меня избивала тётка Барбара, выкрикивая мерзости про моих родителей. Я отлично помнила и вряд ли забуду, как дядя Анджей прилюдно грозился… изнасиловать меня палкой от старой швабры. Он бы с удовольствием привел в действие свои угрозы, если бы не вмешательство остальных родственников, посчитавших это «недостойным» для носители нашей фамилии.
Ещё я помнила, как их дети — мои троюродные (и ещё чёрт знает, какие) кузены, пытались заставить меня есть из собачьей миски.
Меня всё время пытались унизить, уязвить, сломать… Они пытались продемонстрировать мне, что я здесь никто и ничто. Что я здесь даже не человек… Они бы, наверное, и убили бы меня, если бы могли.
Но это было невозможно. Всё дело оказалось в порядке наследования общего семейного капитала. Бабушка и дедушка отписали свои доли наследства моему отцу. А мой отец в данный момент пребывает за решеткой. И таким образом, пока что я наследница довольно внушительной суммы и процентов семейного капитала. И отказаться (разумеется исключительно «добровольно») от наследства я смогу лишь после своего двадцать первого дня рождения. Таковы правила наследования в нашей семье.
Так что угрозы Ольги Датской были более чем реальны для меня.
Мне пришлось позволить увести себя из кафе и добровольно сесть в их машину, белый Lincoln Navigator.
С той секунды, как я забралась внутрь обитого кожей серо-бежевого салона, меня не покидало мрачное чувство, что я отправилась на своеобразное жертвенное заклание.
И, боюсь, их кабинет или комната, где меня будут допрашивать, может стать аллегорическим эшафотом для меня или для Стаса.
Или для нас обоих.
Когда мы добрались до места, меня завели в маленькую комнату с единственным столиком и серыми стенами, напоминающими собой фрагменты мокрого асфальта. На стенах было звукоизоляционное покрытие. Этот факт серьёзно настораживал.
Ольга Датская велела мне сесть на один из голубых пластиковых стульев. Я послушно уселась. Сама Ольга села напротив меня, рядом положила какую-то толстую папку.
Максим Датский остался стоять, скрестив руки на груди, и угрожающе нависая надо мной. На меня давил его взгляд, серые стены, потолок и вся обстановка. И сами близнецы Датские старательно усугубляли угнетающее впечатление.
— Так, — начала Датская, открыв папку и листая содержимое. — Давай сразу договоримся. Я задаю вопросы, ты отвечаешь, потом Максим отвезёт тебя туда, где мы тебя взяли, и ты можешь проваливать, куда тебе вздумается. А будешь упираться…
Она испытующе посмотрела на меня, словно желала удавить одним только взглядом.
— Потом будешь с болью и сожалением вспоминать об этом. — сверкнув глазами прошептала она. — Поняла?
Я вздохнула. Опустила взор на стол. Равнодушно, с обреченными видом пожала плечами.
— Вы можете задавать любые вопросы, — тихо ответила я. — Вот только мои ответы вряд ли вас обрадуют.
Ольга пару секунд смотрела на меня колючим, испытующим взглядом. Ненависть лихорадочными бликами дрожала в её фисташковых глазах.
— Лучше тебе отвечать правдиво, синеглазая ты моя. А то ведь пожалеть придется не только себя, но и дядюшку…
Для меня оставалось загадкой, почему они обращаются со мной так, словно осуществляют какую-то кровную месть! Разумеется, я знаю об их отношениях со Стасом, и, понятное дело, что это не могло не коснуться меня. Но, если подумать… Ведь ни Корнилов, ни я ничего плохого им никогда не делали, ни косвенно, ни специально, ни ненароком, ни предумышленно! Чего, кстати, о них не скажешь…
— Итак, что от тебя нужно Корнилову? — прямо спросила Ольга Датская. — Что у вас за дела? Для чего вы встречаетесь? Почему тебя не раз видели с ним на местах преступления? А?!
Тут она с прищуром оглядела меня и, чуть склонив голову к плечу, спросила:
— Между вами что-то было? Вы вступали в интимную связь?
— ЧТО?! — ахнула я, вскинувшись, и обескураженно взглянула на Датскую
Она вообще в своём уме?!! Что она такое несёт?!! Как ей вообще такая мысль могла в голову забрести?!!
— Смотри, как залилась краской, — осклабился Максим Датский, насмешливо глядя на меня. — Нет, Оль… Мимо. Она бы может и не прочь была бы… Но у Корнилова слава принципиального мужика с жестким моральным кодексом, железной волей и стойкой силой духа. Не стал бы он с малолеткой… К тому же у него дочка её возраста… Да и я слышал, он любит свою жену. Даже не изменял вроде никогда.
— Ты как будто им восхищаешься! — с обвинением в голосе воскликнула Ольга.
— Я никогда не говорил, что презираю его, — спокойно ответил Максим. — Он зазнавшаяся, тщеславная и честолюбивая сволочь, которую давно уже пора поставить на место. Но это не отменяет всех его прочих достоинств.
Услышав то, что он сказал про Корнилова, я почувствовала прилив праведного, справедливого раздражения, но сочла за лучшее промолчать.
— Так, не важно, — отмахнулась Ольга Датская и снова взглянула на меня. — Зачем ты всё время встречаешься с Корниловым? Ну?
— Твое молчание также будет иметь все негативные последствия, о которых тебя предупредили, — зловеще предостерёг меня Максим Датский.
— Хорошо, — я пожала плечами. — Я напросилась к Корнилову, чтобы изучать… криминальную психологию, поведенческий анализ и составление психологического профиля убийцы.
— Да ну! — с издёвкой хмыкнул Максим. — Долго думала, курица?
— Ты что издеваешься над нами, дрянь?! — зло воскликнула Ольга Датская. — Я с тобой, кажется, сейчас по-хорошему пытаюсь говорить, и то только делая скидку на твой нежный возраст! — Кстати, о возрасте, — сообщил Максим Датский. — Не забывай, что ты уже обременена уголовной ответственностью.
— Вот, вот, — поддакнула Ольга. — Хочешь, не в Польшу вернёшься, а в колонию поедешь? Лет на пять-шесть? Знаешь, кем ты оттуда выйдешь?
— А там, между прочим, жуткие вещи иногда творят с такими хорошенькими, нежными дворяночками из чрезмерно богатых семей, — ощерившись, с мрачным предвкушением проговорил Максим. — Уверен, тамошние охранники быстро найдут с тобой общий язык.
Они с сестрой переглянулись и обменялись одобрительными смешками.
Я не сомневалась, что свою угрозу они могут привести в действие.
Но я также знала, что рассказывать им правду я точно не буду! Пусть хоть режут! Просто тяжесть последствий от моей правды буквально зашкаливает во всех смыслах! Как для меня, так и для Стаса.
Корнилов неминуемо будет уволен с позором. Все его заслуги буду приписаны «девочке с необыкновенным даром».
А сама «девочка с даром» неотвратимо станет собственностью спецслужб (в лучшем случае), рабочим инструментом, ручным зверьком, да кем угодно, только уже не той, кем она была раньше!
Ей, то есть мне, уже никогда не дадут жить хотя бы отчасти нормальной жизнью! Всё моё существование будет подчинено исполнению высшей воли и высших интересов кого-то там, кому всегда «виднее» и «лучше знать». И если на льду я готова хоть лоб в кровь разбить, но заполучить золотую медаль, то за пределами спорта я хочу жить нормальной жизнью! Как все!
Хоть чуть-чуть… Хоть иногда, отчасти, понемногу…
— Так и будешь молчать? — язвительный вопрос Ольги Датской отвлёк меня от тягостных раздумий.