СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ
Четверг, 14 января
Сочный и яркий запах кофе смешивался с влажным зимним холодом.
Генерал-майор Савельев Антон Спиридонович, облокотившись на перила широкого моста, неспешно отпил из кофейного стакана. За спиной у них со Стасом прошла шумная, хохочущая компания. Стас ждал, пока Аспирин заговорит. Но генерал не спешил, смакуя Американо из Старбакса.
Стас, ощущая подкатывающее раздражение, потёр ладони. Перчатки он оставил в машине, поскольку не знал, что разговор с генералом затянется.
— Значит, — вдруг произнес Антон Спиридонович, — ты хочешь сказать, что если Гольшанский не так на тебя посмотрел, он не убийца?
— Очень даже может быть, что убийца, — кивнул Стас. — Даже, скорее всего, так и есть.
— Но, — со вздохом вставил генерал.
— Но не Портной, — упрямо, с легким нажимом проговорил Стас.
— Допустим, — прокашлявшись, ответил генерал. — Можешь мне объяснить, чего именно ты ожидал от встречи с пойманным убийцей?
— Охотно, — с готовностью согласился Корнилов.
Он посмотрел вдаль. С моста над Москвой-рекой, на котором они стояли, открывался завораживающий вид на живописную засыпанную снегом столицу.
— Серийный убийца, с которым мы имели дело четыре года назад, — снова потирая руки, продолжил Корнилов, — пребывал в восторге и даже в безумной эйфории от того, что мы не могли его поймать. И он…
— Не «мы», а ты, — качнув головой, заметил генерал.
Стас осекся, взглянул на Аспирина. Тот посмотрел в глаза подполковника.
— За раскрытие дела отвечал прежде всего ты, Стас, — с едва заметным обвинением в голосе уточнил Антон Спиридонович.
— Да, — кивнул Корнилов. — И убийца отлично об этом знал.
— Скорее всего, — небрежно согласился генерал.
— Нет, — категорично ответил Стас. — Он знал обо мне. Знал, что нашей оперативно-следственной группой руковожу я. И отлично знал, что именно от меня требуют его поимки.
Генерал искоса, вопросительно взглянул на Стаса.
— Намекаешь на то, что для Портного это стало своеобразным соревнованием между ним и тобой?
— Судя по тому, как он осмелел в последних убийствах, и как нагло похищал девчонок буквально среди белого дня, при свидетелях… — Стас прокашлялся. — Да. Ему очень хотелось поиздеваться, показать свое превосходство и полную немощность полиции.
Корнилов ещё раз прокашлялся и, стараясь скрыть негодование, добавил:
— Ему хотелось унизить лично меня. Показать, что я вовсе не такой крутой сыщик, каким меня тогда, непонятно зачем, выставляла пресса.
— Допустим… Портной действительно был подвержен азарту и хотел продемонстрировать свое… превосходство.
Последнее слово генерал выговорил с явным отвращением.
— Но с чего ты взял, что именно ты имел для него такое важное значение.
Стас отвел взгляд.
— Вы помните последних жертв Портного?
— Не особенно, — неприязненно проворчал генерал.
— Их звали Дарья Прокопова, Алла Горбенко и Полина Горшкова, — перечислил Стас, глядя на серо-стальные воды реки внизу. — Перед ними были Анна Устинова и Евгения Лопухова.
Генерал со смесью удивления и обеспокоенности, чуть скривившись, посмотрел на Стаса.
— Ты их помнишь?.. Всех?..
Стас поднял взгляд от реки, взглянул в льдисто-голубые глаза генерала.
— Всех, — чуть севшим голосом ответил Корнилов.
— Зачем?.. Зачем ты запоминаешь это?..
— Чтобы помнить свои ошибки, — невесело усмехнулся Стас, — которые стоили жизни этим девочкам. Но не только благодаря этому. Мало, кто уделил внимание дате рождения Дарьи и Аллы. А стоило бы.
— А что такого в этих датах?
— В том, что они одинаковы.
Генерал Савельев подавился кофе и закашлялся. Стас похлопал стареющего начальника по спине.
— Эти девочки, — продолжил Корнилов, — родились девятого июня.
— М-м… — промычал генерал. — Надо же… Прямо в день рождения твоей дочери…
И тут генерал осекся, замолчал. Его ошарашенный взгляд метнулся к Стасу.
— Нет… — проговорил он с изменившимся лицом. — не может быть… Стас… Но…
Стас пожал плечами.
— Изначально он выбирал жертв беспорядочно или по какому-то другому признаку, но затем… Через одну, через две жертвы обязательно попадалась та, чей день рождения совпадал с именинами моей дочери. И после восьми подобных эпизодов, товарищ генерал, я не могу верить, что это может быть совпадением.
— Так… — генерал вылил остатки кофе в реку. — Хорошо… Понятно… Он хмыкнул, качнул головой.
— Теперь понятно, зачем ты своих отправил подальше из Москвы…
— Отсиживались у тётки Риты в Ижевске, — пожал плечами Стас.
— Почему ты мне ничего не сказал?! — рассердился Аспирин.
— Боялся, — коротко ответил Стас.
— Что у нас в УГРО кто-то может… — начал возмущаться Антон Спиридонович.
— Товарищ генерал, — голос Стас похолодел. — Когда речь заходит о безопасности дорогих мне людей, я предпочитаю исключать все, даже самые минимальные риски.
— Ладно, не кипятись, — отступил Савельев, глядя вперед на возвышающиеся впереди высотки. — Я понял… И да, если так, то… Гольшанский должен был отреагировать по-другому на твое появление… А он?
— А он даже не оглянулся на меня, — задумчиво ответил Корнилов. — Потому что он меня не знает, товарищ генерал.
— Прекрасно, — вздохнул Савельев. — Значит, хочешь сказать, посадили не того?
— Разве только у Сильвестра Гольшанского просто потрясающее самообладание.
Генерал в ответ лишь устало вздохнул. Стас понимал его раздражение и нежелание признавать разумность озвученных доводов. Всем, без исключения всем, очень хотелось думать, что Гольшанский — действительно Портной. Что убийца, отнявший жизнь у двух с лишним десятков маленьких девочек, наконец, за решеткой.
У Савельева заиграл телефон. Звучала песня из очень старого советского фильма. Генерал поднял трубку.
— Да, это я, — нетерпеливо проговорил он, прижимая к уху смартфон. — Что-то срочное?.. Что?!
Голос и выражение лица генерала Савельва изменились.
— Ясно, — проговорил он, недовольно скривив губы. — Спасибо, что предупредил. Давай…
Генерал прервал связь, спрятал телефон в карман своего пальто и посмотрел на Стаса.
— Дайте угадаю, товарищ генерал, — сказал Стас нарочито будничным и спокойным голосом. — Нашли тело девушки, по описанию похожей на Людмилу Елизарову.
Генерал хмыкнул в ответ.
— Да… нашли… Как ты догадался?
— Предположил, — дернул плечами Стас. — Потому что Гольшанский невиновен, но кто-то очень хочет, чтобы он сидел.
— «Тонко» намекаешь, что его подставляют? — спросил Аспирин.
Стас сдержанно кивнул.
— На хрена он тогда на суде при всех признался во всем содеянном? — пожал плечами Антон Спиридонович.
Стас неопределенно чуть качнул головой, шевельнул бровями.
— Понятия не имею. Все, что у меня есть, только догадки и выводы из анализа профиля предполагаемого убийцы.
— Поехали, — сказал генерал. — Глянем на тело.
— Насколько я знаю, дело об исчезновении Людмилы Елизаровой ведет Следственный комитет, — сказал Стас. — Вряд ли они обрадуются, что МУР сует нос в их дела.
— Кто их спрашивать будет, — проворчал генерал. — Пошли.
***
Разумеется, когда Стас и генерал Савельев прибыли в главное здание Следственного комитета, их не захотели пускать не то что в расположение судебно-медицинских исследований, но и даже за ворота. Судя по упрямому и откровенно наглому поведению охранников на воротах, их известили о том, что Стас и Аспирин могут явиться в здание СКР. Однако несколько звонков генерала Савельева разрешили проблему. Их пропустили.
Внутри здания в просторном и прохладном холле их встретил некто капитан Карабанов.
— Для меня огромная честь познакомиться с вами, товарищ подполковник, — Карабанов пожал руку Стасу и генералу. — Я наслышан о ваших достижениях и успехах. Вас почитают, как легенду. Знаете об этом?
— Слышал, — сдержанно ответил Корнилов. — Мы бы хотели взглянуть на тело девушки, которую вы нашли.
— Могу ли я узнать причину вашего любопытства? — сложив руки на спиной, деликатно спросил Карабанов.
Корнилов внимательно посмотрел на него. Показательная вежливость Карабанова его не обманула. Несмотря на свою любезность капитан Карабанов обладал изрядной долей заносчивого высокомерия и довольно враждебного пренебрежения ко всем, кто не обладал серьёзным влиянием. И в особенности к тем, кто по его мнению без надобности лезет в дела Комитета. Корнилов чуть усмехнулся, глядя в серо-зеленые с золотистой каймой глаза капитана. Выразительные, но аккуратные темные брови Карабанова чуть выгнулись вверх.
— Возникли кое-какие подозрения, — степенно произнес Стас.
— Неужели? — голос Карабанова дрогнул от насмешки. — Какого рода подозрения вас мучают, подполковник?
— Подозрения касательно Сильвестра Гольшанского, — прорычал менее сдержанный Аспирин.
— Сильвестр Гольшанский признал свою вину, — процедил капитан.
Корнилов немедленно отметил то, как резко изменились голос и выражение лица Карабанова. Его глаза сверкнули угрожающим блеском. Выразительные брови сдвинулись на тонкой переносице прямого носа с широкими ноздрями. А на коже высокого лба пролегли едва заметные гневные морщины. По мнению Стаса отношение Карабанова к Гольшанскому было как минимум не беспристрастное. Впрочем, учитывая, что в результате неудачного побега Гольшанского погибли двое подчиненных Карабанова, его отношение к Сильвестру вполне объяснимо.
— Скажите, — произнес Стас, чуть склонив голову, — вам достаточно услышать слова признания, чтобы быть уверенным в том, что за решетку сел настоящий виновник, или же вы предпочитаете лично в этом убедиться?
Карабанов хмыкнул, криво усмехнулся. Однако Стас заметил искру сомнения в его глазах.
— Я вас не понимаю…
— Просто дайте нам взглянуть на тело, и мы уйдем, — вмешался генерал Савельев, явно не желая что-то объяснять какому-то капитану.
Карабанов лишь поджал губы, но не пропустить их он уже не мог.
Стаса и Аспирина проводили в лаборатории СМЭ при Следственном комитете. В зале с белыми керамическими стенами и ярким светом сияло множество компьютерных мониторов, за которыми работало десятка два специалистов. А за плотным клеенчатым занавесом с застежками были расположены четыре прозекторских стола со всем надлежащим оборудованием. На одном из них сейчас лежало тело рыжеволосой девушки.
Стас, генерал Савельев и капитан Карабанов в сопровождение худощавого и наполовину облысевшего судмедэксперта прошли через расстегнутый вход занавеса.
— Прошу, — судмедэксперт с жеманной улыбкой картинным жестом указал на лежащее тело.
Стас бросил на него мимолетный изучающий взгляд и быстро сделал вывод, что этот человек хоть и профессионал, но слишком любит свою работу. Ему очень нравится работать с… человеческим материалом. Буквально до фанатизма.
Стас оглядел лежащее перед ним бледное тело. Лицо покойницы было изуродовано до неузнаваемости. Глаза были выколоты, вместо кистей рук лишь окровавленные обрубки.
— Вы позволите? — Стас кивнул на упаковку одноразовых нитриловых перчаток.
— Пожалуйста, — со все той же дурацкой и натянутой улыбкой судмедэксперт протянул Стасу перчатки.
Корнилов надел перчатки, взял со стойки скальпель, склонился над телом девушки. В нос Корнилову повеяло масляным приторно-гнилостным запахом. Отчетливо чувствовались продукты разложения человеческого тела — сероводород, двуокись серы, аммиак и другие. Корнилов не отшатнулся и не поморщился. Этот запах был ему отлично знаком. И хотя Стаса по-прежнему мутило от него, он давно уже не блевал от запаха мертвого тела.
— Что вы делаете? — удивленно спросил капитан Карабанов.
Стас молча, бесцеремонно с помощью скальпеля открыл рот на изуродованном лице. Все, что было вокруг рта и носа, щеки, скулы, лоб и прочее, было жестоко, с остервенением искромсано.
— Дайте фонарик, — сказал Корнилов, заглядывая в рот девушки.
Он не замечал, что генерал и капитан, оба подались назад, закрыв рты ладонями. Только судмедэксперт взирал на манипуляции Корнилова с нескрываемым интересом.
— Держите, — сотрудник СМЭ протянул Стасу похожий на ручку светодиодный медицинский фонарик.
Корнилов взял фонарик, направил луч света в темную полость рта мертвой девушки. Чуть нахмурившись, он несколько минут сосредоточенно смотрел внутрь рта трупа.
— Ну и как? — шутливым тоном спросил судмедэксперт. — Нашли что-нибудь?
— Да, — со спокойным безразличием ответил Стас и обернулся к Карабанову. — Вам что-то известно о последних днях или неделях жизни Елизаровой? В частности, о её болезни?
— О болезни?.. — скривился капитан Карабанов. — Какой ещё болезни?
— А вы сами взгляните, — предложил Стас, и чуть посторонился.
Карабанов окинул Стаса скептическим взглядом, приблизился к столу и склонился над телом. Он чуть прищурился, глядя в рот мертвой девушки. Через секунду лицо капитана преобразилось. На нем отразилось испуганное изумление. Он несколько раз моргнул, словно не веря тому, что увидел. А когда выпрямился, посмотрел на судмедэксперта.
— Антип, — проговорил Карабанов угрожающим голосом. — А ты в рот то ей заглядывал?
— Н-не успел ещё… — чуть дрогнувшим голосом, поправляя очки, ответил эксперт.
— Ну так сейчас самое время, — Карабанов кивнул на тело.
Антип послушно тоже склонился над трупом, а затем поднял ошарашенный взор на капитана и тут же перевел взгляд на Корнилова.
— У неё гнойная ангина! — воскликнул он. — Н-но… Но у Елизаровой же…
— У Елизаровой ничего подобного не было, — прорычал капитан Карабанов. — Она тусила, развлекалась, пила мартини и шампанское, и никаких жалоб на здоровье у нее не было, чтоб тебя!
— Н-но… Товарищ к-капитан… Откуда же… — начал оправдываться судмедэксперт.
— Ладно, заткнись! — раздраженно отмахнулся Карабанов и посмотрел на Стаса. — Но вы ведь не просто так начали в рот ей заглядывать, а? Подполковник?
— Товарищ подполковник, — с нажимом добавил стоящий за спиной Карабанов Аспирин.
Тот оглянулся на него, кивнул и повторил.
— Товарищ подполковник… Вы ведь что-то заподозрили, раз начали искать отличия от Елизаровой.
— Ну, если отсутствия лица и рук вас у вас подозрения не вызвало… — начал отвечать Стас.
— Это вполне ожидаемое действие преступника, — перебил его Карабанов. — Изуродовать тело, чтобы затруднить его идентификацию! Ублюдок Гольшанский или его псы из охраны явно ведь не хотели бы, чтобы в случае обнаружения тела Елизаровой, её можно было сразу узнать!
— Ну тогда советую вам обратить внимание на пятки, — со вздохом ответил Стас.
— А что с ними не так? — спросил Карабанов.
Но ответил ему судмедэксперт.
— Кожные покровы на пятках трупа имеют слой омертвевших клеток эпителия…
— Или проще говоря пятки этой девушки покрыты мозолями, — со скромной торжествующей улыбкой, ответил Стас. — Что говорит о ношении неудобной, дешевой или старой обуви. Вы уж сами решайте могла ли Людмила Елизарова носить нечто подобное или настолько не следить за собой…
— Антип… — прорычал Карабанов. — Я… Я на тебя рапорт напишу!
Судмедэксперт остолбенел, кожа на его лице приобрела оттенок сметаны.
— Н-но… — начал лепетать он.
— Ладно, всё, — нахмурившись, качнул головой капитана Карабанов.
Он искоса взглянул на Стаса.
— А я уже начал верить злым слухам, подполковник Корнилов, что вы действительно почти всеми своими успехами обязаны какой-то белобрысой синеглазой девчонке с экстрасенсорными способностями… — капитан хмыкнул. — Я рад, что ошибался.
Стас пристально взглянул на него. Аспирин за спиной капитана предупреждающе выразительно посмотрел на Корнилова.
— Приятно, что вы не разочарованы, товарищ капитан.
— Есть только одна небольшая неувязка, — уперев ладони в поясницу, сказал Карабанов. — Сегодня пришли родители Елизаровой.
— М-м, — усмехнулся Корнилов, — дайте-ка угадаю… Они опознали в трупе свою дочь?
— Даже расстроились вполне по-настоящему, — Кивнул Карабанов с нескрываемой злостью в голосе. — А я поверил…
— Они уже ушли? — коротко спросил Стас.
Карабанов отрицательно мотнул головой.
— Наверху, жалуются начальству… Говорят, что их дочь в день убийства должна была получить месячную выручку, а у трупа никаких денег обнаружено не было…
— Какая досада, — с иронией хмыкнул Стас.
— Сейчас я с ними побеседую, — со злым предвкушением сказал Карабанов.
— Стойте, — остановил его Стас.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Карабанов.
— У вас в вещдоках среди дел найдутся какие-то дорогие украшения?
Карабанов с любопытством взглянул на Стаса.
— Что вы задумали товарищ подполковник?
— Банальную проверку на жадность, — пожал плечами Стас.
***
Это были совершенно обычные мужчина и женщина. Совершенно типичные представители не слишком обеспеченного среднего класса. Крашеная, светловолосая женщина с короткой шеей, одетая в малиновую стеганую куртку. И мужчина с плоским лицом, мясистым носом и коротко стрижеными темно-русыми волосами, одетый в потёртую кожаную куртку. Они о чем-то говорили с офицером, стоя возле голубой Тойоты Королла.
— Здравствуйте, — произнес Стас, подходя к ним.
Офицер СКР и «родители» Людмилы Елизаровой уставились на Корнилова.
— Здрасьте, — пробурчал мужчина с плоским, немного азиатским лицом.
— Вы родители Людмилы Елизаровой? — спросил Стас.
Женщина с крашенными волосами кивнула.
И явно показательно печально вздохнула.
— Мы тут обнаружили кольцо Людмилы, которое ей подарил её любовник… — произнес Стас, внимательно наблюдая за реакцией мужчины и женщины.
Стоявший рядом офицер взирал на Корнилова с молчаливым любопытством. Его задача была задержать людей, которые представились родителями Людмилы, пока Корнилов и Карабанов подыскивали достаточно дорогую приманку для лже-родителей. А в том, что эта парочка лжет, Стас нисколько не сомневался. Он видел фотографию Людмилы Елизаровой. Видел её лицо и хорошо запомнил его.
Правильные, даже изящные черты лица, эффектные зелено-карие глаза, аккуратный нос с вогнутой спинкой и закругленным основанием и широкие губы с немного опущенными уголками. И ни одного из этих признаков в лицах «родителей» Людмилы не было.
Но при слове «кольцо» они оба заметно оживились.
— Какое кольцо? — не забывая сохранять плаксивое и горестное выражение лица, спросила женщина.
— Вот это, — Стас показал им кольцо в пластиковом прозрачном пакете. — Она должна была рассказывать вам о нём…
— Да, да, да, — быстро затараторила женщина. — Точно! Я… Я помню! Да, Толик? Помнишь, Людмила как раз говорила нам, что Сильвестр подарил ей кольцо.
Мужчина кивнул, не отводя алчного взгляда от кольца. Ещё бы! Кольцо было от Harry Winston, платиновое, с сорока девятью бриллиантами, сапфирами и аквамарианами! Тут у самого сдержанного человека дыхание перехватит. А у этой пары, казалось, даже сердца остановились.
— Значит, если я все правильно понял, — проговорил мужчина, — кольцо это… наше?
Он с враждебным подозрением посмотрел на Стаса.
— А как же иначе? — заволновалась женщина. — Ведь… Ведь Людочка то была… нашей… дочерью… Значит то, что ей причиталось… теперь принадлежит нам.
— Значит, это то самое кольцо, которое вы видели на фотографиях вашей дочери, которые она вам присылала? — с дружелюбной улыбкой спросил Стас.
— Да, да… — торопливо закивала головой женщина. — То самое… Точно… Ты же помнишь, Толик?
— Да, — проговорил мужчина. — Припоминаю…
— Вот и отлично, — Стас кивнул офицеру СКР, тот в ответ махнул рукой стоящим поблизости трем мужчинам, и они направились к голубой Тойоте.
— А что происходит? — обеспокоенно спросила женщина, вертя головой из стороны в сторону.
Её более расторопный муж бросился было к машине, открыл дверцу, но стоявший рядом офицер СКР среагировал молниеносно. И через секунду «отец» Людмилы Елизаровой лежал на снегу, а офицер Следственного комитета надевал ему наручники. «Мать» Елизаровой попятилась назад, но её удержал Стас. Женщина испуганно оглянулась на него.
— Давайте не будем делать глупостей, которые лишь послужат отягчающими обстоятельствами.
— Вера, ничего им не говори! — прорычал её муж, которого подняли со снега и повели к зданию Следственного комитета.
Женщину, которую держал Стас, тоже увели следом за ним. Стас пару секунд смотрел вслед двум лжеродителям. Он бы очень хотел побеседовать с ними, но понимал, что его к ним и близко не подпустят.
— Ловко и просто, — оценил подошедший капитан Карабанов. — Теперь не отвертятся…
— На многое особенно не рассчитывайте, — не оборачиваясь ответил Стас.
— В смысле? Вы о чем?
— Они, — Стас кивнул в сторону лжеродителей Елизаровой, которых заводили в здание Комитета, — вряд ли обладают какой-то ценной информацией. Тот, кто хотел подложить вам ложный труп Людмилы Елизаровой, не стал бы лично общаться с временными исполнителями.
— А вы уверены, что тело нам «подложили»? — с недоверием спросил Карабанов. — Как по мне, так это парочка неудачливых аферистов, решивших подзаработать, изображая безутешных родителей богатенькой девочки…
— Глупости, — отрезал Стас. — Слишком велик риск. Людмила ведь не сирота.
— Нет, — тут же ответил Карабанов и добавил. — Насколько я знаю.
— Ну вот, — дернул плечами Стас и, вздохнув, добавил, глядя в зимнее небо. — Кто-то очень хочет, чтобы все думали, что Сильвестр Гольшанский убил Людмилу Елизарову.
— Даже если он её и не убивал, он признался в убийствах…
— Вот именно, — невесело усмехнулся Стас. — Признался…
Карабанов прокашлялся.
— Товарищ подполковник, я благодарен вам, что помогли прояснить ситуацию и поймать шарлатанов… Но, надеюсь, вы понимаете, что это дело полностью под юрисдикцией Следственного комитета?
Стас медленно обернулся. Пристально посмотрел в настороженные глаза Карабанова. И, чуть улыбнувшись, кивнул.
— Конечно понимаю. Удачи, капитан.
СРОЧНЫЕ НОВОСТИ!
Четверг, 14 января
Буквально несколько часов назад стало известно, что в подмосковных лесах сотрудники Следственного комитета обнаружили тело девушки, по описанию похожей на Людмилу Елизарову. Подробности пока не разглашаются, но уже известно, что родители Людмилы опознали свою дочь. Остается только выразить сочувствие родным и близким Людмилы Елизаровой. Несчастной девушке пришлось стать последней жертвой Сумеречного портного, которого правоохранительные органы сумели поймать, лишь ввиду роковой случайности.
Всё это наталкивает на размышления о качестве работы, как полиции и Уголовного розыска, так и Следственного комитета.
Что будет дальше? Предъявят ли Сильвестру Гольшанскому новое обвинение?
Что на это скажет Елизавета Гольшанская, мать Сильвестра Гольшанского, и его сын Орест Гольшанский?
Газета «Ежедневный обозреватель».
ОРЕСТ ГОЛЬШАНСКИЙ: НЕ ВЕРЮ В ВИНУ ОТЦА!
Четверг, 14 января
Сын недавно арестованного по обвинению в серийных убийствах Сильвестра Гольшанского Орест Гольшанский сделал эмоциональное заявление касательно своего отца: «Я не верю в вину своего отца! Этого не может быть! Да, мой отец далеко не самый миролюбивый человек! Но в большом бизнесе, где на кону стоят многомиллионные контракты, скорее нужен воинственный, непреклонный и даже жестокий характер! Там, где крутятся большие деньги, нет места добродушию и благожелательности! Миролюбивые добряки быстро идут ко дну, на радость своим жестоким и хладнокровным конкурентам! Мир крупных финансовых сделок, контрактов, мир фондовых бирж и рынка облигаций, а также миллиардных инвестиций другим быть не может! И конечно же это не может не сказываться на характере человека! Я сам такой, и благодарен отцу за это воспитание! И я не удивлюсь, если отец действительно иногда воспитывал Людмилу Елизарову, которая явно не ценила того, что у неё было! Вообще, то, как быстро закрутилось это дело, как быстро отца вынудили признать вину, и как на удивление оперативно сработала наша не самая адекватная система правосудия, наталкивает на мысли о том, что здесь задействовано влияние недоброжелателей банка МосИнвест! И я сейчас говорю не просто о каких безликих врагах моей семьи и завистниках нашего успеха! Я говорю о конкретном человеке! Я говорю о Леоне Корфе, который больше известен, как «Аккорд»! Этот преступник возглавляет одну из самых опасных и влиятельных мафиозных группировок! Он давно положил глаз на банк МосИнвест и лишь ждал удобного случая, чтобы нанести свой подлый удар!»
Мы не можем делать выводов из заявления молодого Ореста Гольшанского, поскольку никаких неопровержимых доказательств о фабрикации уголовного дела или причастности к нему крупного предпринимателя Леона Корфа он не привел. Однако не может не бросаться в глаза уверенность Ореста и та страстная пылкость, с которой он обвинял Корфа.
Всё же даже если кто-то действительно приложил руку к аресту Гольшанского и крупно подставил главу МосИнвеста, он явно просчитался. Потому что молодой Орест давно признан настоящим финансовым гением! Именно с приходом Ореста инвестиционный банк МосИнвест расцвел ещё больше! Благодаря бурной деятельности двадцативосьмилетнего Ореста Гольшанского обороты и прибыль МосИнвеста выросли почти втрое!
Нам остается только гадать, что предпримет все ещё могущественная семья Гольшанских, и может ли Сильвестр Гольшанский рассчитывать на амнистию после своего откровенного признания?
Статья из новостного портала «Московский курьер».
ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ
Четверг, 14 января
На сиденье передо мной упала черная сумка с приколотыми яркими значками. Я вздрогнула и отвлеклась от просмотра новостей на телефоне. Рядом со своей сумкой уселась за столик кафе Лерка. Она без предисловий отпила из чашки с горячим шоколадом, который я заказала, и приветственно кивнула мне.
— Привет. Ну? Чего ради ты сегодня решила прогулять три последних урока?
— Есть причина, — вздохнула я.
— Я не сомневаюсь, — откинувшись на спинку серо-бирюзового дивана, Логинова развела руками. — Рассказывай…
— После того, как мы вчера с Мироном поехали искать хозяев для оставшихся троих щенков…
— А точнее на кого взвалить судьбу трех бездомных псин, — с едкой ухмылкой вставила Лерка.
Я лишь вздохнула с улыбкой покачала головой.
— Можно сказать и так. В общем…
Я сбивчиво, но кратко пересказала ей события вчерашнего вечера.
Когда я закончила Лерка несколько секунд сидела в легкой прострации.
— Так… — проговорила она с кивком. — Давай проговорим всё это ещё раз…
— Давай, — пожала я плечами.
— Этот чел на бумере, который чуть не размазал Мирона по асфальту, вёз в своей тачке какую-то роженицу?
— Да… — попыталась уточнить я.
— Когда вы приехали в больницу, она умерла? — продолжала Лерка.
— Да, и…
— Вам предложили исполнить, так сказать, её последнюю волю и отвезти её дочери в приют подарок?
— Да, но…
— Этот Бронислав забрал последнего щенка и ушился, наплевав на умершую при родах женщину?
— Да, — опечаленно вздохнула я.
— А ты согласилась отвезти подарок её окончательно осиротевшей дочери? — чуть склонив голову к плечу, проговорила Лерка.
— Ну да, — я снова пожала плечами.
— А ночью ты ещё увидела её воспоминания, из которых следует, что эту… Любинскую, когда-то там изнасиловали, после чего она родила дочку, которую в дождливую ночь оставила под воротами приюта? — Лерка не скрывала сердитой иронии в голосе.
— Примерно так, — я опустила взгляд на чашку с шоколадом, что грела мои ладони.
— Роджеровна, — глаза Леры опасно сузились, — знаешь, что тебе нужно было сделать, когда эта медсестра предложила отвезти в приют подарок для дочери умершей женщины?
— Что?.. — опасливо спросила я.
— Встать и уйти, как тот мужик с BMW.
— Ну Лера! — воскликнула я расстроенно и разочарованно. — Ведь… Ну… я не могла!
— Да знаю я, что не могла, — закатив глаза, раздраженно ответила Лерка. — Даже было бы странно, если бы ты сделала по-другому! Одеть, накормить, и пристроить бездомных псин. Простить пацана, который на тебя поспорил.
Она фыркнула, дернула головой и добавила:
— Или подружится с единственным изгоем в классе…
Я подняла на неё удивленный, чуть растерянный взгляд. Лерка покачала головой, глядя на меня, затем хмыкнула и добродушно улыбнулась.
Я смущенно улыбнулась в ответ и произнесла:
— Ты не была изгоем…
— Нет, была, — тихо и твёрдо проговорила Логинова. — Мы обе это знаем. Моя жизнь тогда изменилась только с твоим приходом.
— Лер… — жалобно, и отчаянно краснея, произнесла я. — Не надо…
— Так что я нисколько не удивлена, Роджеровна, — усмехнувшись, проговорила Логинова. — Ты не умеешь быть равнодушной…
Она замолчала, вздохнула.
— Это плохо? — с робкой улыбкой спросила я.
— Это неудобно, — пренебрежительно ответила Лерка. — Ты не знала? Люди не хотят быть добрыми не потому, что они все угрюмые злюки, а потому, что быть бессердечным эгоистом куда комфортнее и проще.
— Лер, — хихикнула я, — в тебе пропадает мудрый философ…
Логинова рассеяно кивнула.
— Я завтракаю чаем с сигаретой, пью Chesters Cherry и пишу рок-песни… Разве может быть по-другому?
Тут мы обе громко засмеялись. На нас удивленно оглянулись другие посетители кафе и несколько официантов. Мы тут же притихли.
Допив горячий шоколад, мы вышли из кафе. Лерка, явно красуясь, достала ключи от автомобиля и нажала на кнопку сигнализации.
Стоявший неподалеку чёрный (конечно же чёрный!) Subaru Forester приветливо отозвался. Этот предмет личной гордости Лерки появился у неё чуть больше месяца назад, когда усилиями многочисленных родственников семьи Логиновых и стараниями знакомого дилера дяди Сигизмунда Лерка прямиком из Японии получила относительно новый Субару. Сама модель была выпущена в далеком в две тысячи десятом. Но при этом внедорожник был в отличнейшем состоянии и с минимальным пробегом. Тут ещё удачно совпало, что незадолго до Леркиных именин в Госдуме наконец-то приняли закон о предоставлении прав на вождение лицам от шестнадцати лет* (Автор в курсе, что подобного закона в реальности не принимали, но автор позволила себе немного пофантазировать на эту тему). А Лерке пятнадцатого декабря как раз грянуло шестнадцать. В общем, радости моей лучшей (а по сути единственной) подруги в тот день не было предела. Лерка орала от счастья, прыгала вокруг автомобиля, снова орала, визжала от восторга и, не переставая, оглядывала свой подарок. Меня она чуть не задушила в объятиях, хотя единственная моя заслуга заключалась в том, что я упросила дядю Сигизмунда потратить время и задействовать свои связи. Ну правда мне пришлось два месяца в буквальном смысле батрачить в мастерской на всех видах работ, плюс готовка, походы в магазин, стирка и так далее. Словом, я Леркин подарок в буквальном смысле, простите за выражение, отработала.
Мы забрались в автомобиль. Я пристегнула ремень, а Лерка закинула в рот жвачку, выжала сцепление и завела двигатель.
— Ну что? — кивнула я на рычаг КПП, за который взялась Лерка. — Я ведь была права, когда убедила тебя согласиться на механику?
— Да, — усмехнулась Логинова, — признаю. Когда научишься ею пользоваться, реально комфортнее автомата. Да и тачка бабла меньше жрёт.
— И проходимость лучше, чем у седанчиков с автоматом, — со смешком добавила я. — Дороги у нас местами хорошие, а местами только для танков.
— Причем, только для русских, — хмыкнула Лерка.
— Ну другим тут и делать нечего, — резонно заметила я.
— Точно, — согласилась Логинова.
Лерка аккуратно выехала с места парковки и влилась в общее дорожное движение. Водить Лерку, кстати, учила я. Ещё задолго до появления у нее автомобиля и, разумеется, с позволения дяди Сигизмунда. Иначе ей, как и большинству новоявленных водителей, пришлось бы ездить на попсовых «автоматах».
— Не спеши только, — попросила я, слегка вжимаясь в спинку сидения.
— Кто бы говорил! — фыркнула Лерка, — Не вы ли с Федей месяц назад взяли без спросу Nissan Skyline и покатались на нём, пока Сигизмунд Владиславович был в отъезде?
— Это не в счет, — стыдливо ответила я. — Skyline R34-легенда … Я не удержалась…
— Сама бредишь японцами и меня подсадила, — хихикнула Лерка.
— Ты не пожалеешь, — хмыкнула я с толикой самодовольства.
Из воспоминаний скончавшейся Валентины Любинской я хорошо запомнила дорогу к приюту «Зеленая колыбель». И через пару часов мы с Леркой уже ехали по широкой вымощенной старой брусчаткой дороге. По обе стороны от нас густел заснеженный лес. Приют располагался в месте соприкосновения городских окраин и лесных угодий. Из-за широкого округлого поворота сквозь укрытые снегом переплетающиеся ветви деревьев показался край старинного здания из серого камня.
— Вау, — хмыкнула Лерка, когда далеко вперединад воротами возвысилось во всей красе громоздкое здание приюта. — Ничесе…
Хотя Лерка не всегда умела широко и красочно выразить свое восхищение, в целом, я была с ней согласна. Здание приюта «Зеленая колыбель» было выстроено в мрачноватом неоготическом стиле, сильно напоминающем архитектуру эпохи Тюдор. В центре здания виднелись высокие створки деревянных ворот, по обе стороны от которых не слишком сильно вытягивались узкие башни с зубцами на крышах. Высокие окна в белых рельефных рамах углублялись на всех трёх этажах. Здание растягивалось в обе стороны на сотню метров, охватывая территорию никак не меньше футбольного поля. Скорее, даже больше.
Несмотря на свое величие и архитектурную красоту здание приюта вызывало какое-то зловещее ощущение. В высокомерном и неприступном одиночестве высилось оно посреди заснувшего под снегом зимнего леса. И от взгляда на его стены в сердце проникало гнетущее, тревожное чувство. Я тихо вздохнула, чувствуя, как по коже спины, прямо по позвонкам пробежала холодная щекотка. У меня создалось неприятное впечатление, что приют следит за нами. Бесстрастно наблюдает всеми десятками своих темных окон за одиноким внедорожником, посмевшим приблизиться к его воротам.
Лера остановила автомобиль перед металлическими воротами и посигналила. Я нервно сглотнула, прижала к себе пакет с подарком для Рады. Меня внезапно наполнило чувство мучительного волнения. Стало дико не по себе.
— Эй, Роджеровна, — Лерка посмотрела на меня с изучающим подозрением. — Всё в порядке?
Я мельком взглянула на нее, и быстро кивнула.
С другой стороны к черным металлическим воротам подбежал охранник в чёрных брюках и горчичного цвета форменной рубашке с шевроном охранной компании. У нас спросили цель визита. Я объяснила ситуацию. Охранник узнал, есть ли в приюте шестилетняя Рада Любинская. А когда выяснилось, что есть, нас пропустили внутрь.
— Только пожалуйста припаркуйте автомобиль не далее вон того пруда, — охранник указал не большой заледеневший пруд в нескольких десятках метров от ворот.
— Как скажете, — притворно улыбнулась ему Лерка.
Ворота приюта открылись, мы заехали внутрь. Как и просил охранник, мы остановились неподалеку от пруда, вокруг которого торчали безжизненные голые ветки кустарников. Мы выбрались из автомобиля. Удерживая в руках пакет с подарком, я снова оглядела здание приюта. Отсюда монументальное строение выглядело ещё более угрожающе и зловеще. Хотя всё равно оставалось красивым.
Когда мы подошли к отделанным деревом высоким створкам, нам навстречу вышла женщина в сером пальто. У неё были слегка взлохмаченные светло-русые волосы и очки в странной леопардовой оправе. Очки у неё были в форме CAT-EYE. Женщина была полноватой, но передвигалась с удивительной почти парящей легкостью.
— Добрый день, — неожиданно звонким голосом произнесла она.
— Добрый, — неуверенно ответила я. — Мы приехали к…
— К Раде, — кивнула женщина. — Я знаю. Как вас зовут?
— Вероника, — ляпнула я и тут же подумала, что называть настоящее имя не стоило.
Но Лерка тоже представилась настоящим именем.
— Очень приятно, — с дурацкой американской улыбкой ответила женщина. — Меня зовут Клавдия. Я работаю здесь воспитателем младших групп. Вы знали мать Рады?
— Н-нет… — промямлила я.
Я боялась этого вопроса, потому что за ним обязательно последует вопрос о том, почему именно мы привезли подарок Раде от её матери. Затем нас спросят где сама Валентина Любинская, и почему она не приехала к дочери лично? А мне было крайне неловко и трудно даже представлять, как я отвечаю на эти вопросы и рассказываю печальную правду. И меньше всего мне хотелось рассказывать это маленькой шестилетней девочке. Да и вообще, я бы ни к кому не хотела приходить с такой вестью!
Нас провели по коридорам с высокими потолками. Внутри здания было вполне уютно, хотя и слегка попахивало сыростью, а старые акриловые обои с узорами кое-где были порваны или продырявлены. В глаза бросалось изобилие комнатных растений на окнах и на полу. Собственно, больше внутри смотреть было не на что. Кроме изредка попадающихся элементов декора из высушенных цветов и древесных веток причудливой формы, помещенных в рамки под стекло.
Клавдия провела нас с Леркой в комнату с синими стенами и серыми, обитыми замшей старыми диванами. На маленьких столиках здесь стояли горшки с фикусами. У торцевой стены зачем-то стояло старое пианино. А вдоль одной из несущих стен тянулись полки с выставленными на ней фотографиями в рамках, рисунками, кубками и разными статуэтками. На фотографиях чаще всего были улыбающиеся и смеющиеся дети.
— Подождите здесь, пожалуйста, — попросила Клавдия. — У нас сейчас тихий час, поэтому все спят. Я вам сейчас постараюсь привести Раду.
— Конечно, — ответила я. — Спасибо.
Она ушла. Мы с Лерой переглянулись.
— Ну и как тебе? — спросила Логинова, оглядывая помещение.
Она задержала взгляд на фотографиях в рамках и разнообразных статуэтках.
— Жутковатое местечко, — призналась я.
— Да, впечатление производит не самое радушное, — согласилась Лерка, и кивнула на фотографии. — Кстати, приют-то, походу, только для девочек.
Я тоже обратила внимание на фотографии и заметила, что на снимках действительно видны только девочки. Хотя среди воспитателей и сотрудников детдома мужчин было немало. И почему-то этот факт вызвал у меня странное беспокойство.
Большие часы на стене монотонно тикали, отмеряя секунды. Меня одолевала упорная нервозность. Я вертела головой по сторонам и беспокойно ерзала.
— Хватит нервничать, — проворчала Лерка. — Я слышу, как у тебя сердце барабанит. Че ты переживаешь то?
— Не знаю, Лер… — грустным голосом ответила я. — Сейчас придет ребенок, а я должна буду рассказать ей…
— А ты не говори, — нахмурившись, ответила Лерка. — Соври что-нибудь. Мама занята. Что, не знаешь, как это делается?
— Честно? — невесело усмехнулась я. — Нет…
Логинова в ответ только вздохнула. Не в силах просто сидеть, я встала с дивана и подошла к полкам с фотографиями и статуэтками.
Лениво прошлась вдоль них. Лерка тем временем заглянула в пакет с подарком.
— А ты не распаковывала? Не смотрела, что внутри? — спросила Логинова с ехидным любопытством.
— Нет! — ужаснулась я. — Ты что!.. Это же не мне!..
— Хм… — Лера взвесила в руке прямоугольной формы свёрток в золотисто-фиолетовой обёртке. — Увесистый такой. Спорим внутри говорящая кукла? Ты как? Ничего не видела в её воспоминаниях?
— Нет, — вздохнула я, глядя на групповой снимок восьми девочек. Я подошла ближе к полкам. Я не могла объяснить, что именно пробудило во мне интерес к этой фотографии. На ней были изображены восемь самых обыкновенных девчушек со счастливыми улыбками. Они хвастливо демонстрировали фотографу простенькую вышивку на платках. Странное наитие заставило меня протянуть руку к фотографии. Едва кончики моих пальцев коснулись гладкой, прохладной поверхности снимка, как перед глазами вспыхнул ослепительно белый свет, я услышала крики, смех, топот детских ног и строгий крик какой-то женщины:
— Девочки! Немедленно перестаньте баловаться! Слышите меня! Здесь нельзя бегать!
Затем воспоминания сменились. Девчонки играли в куклы в игровой и оживленно обсуждали, что кукла «Марина» купит в подарок для своих подружек. Девочки и сами явно были подружками. Причем, очень дружными. В следующем воспоминании я увидела, как они втихаря ночью, после отбоя с фонариком раскрашивают фломастерами раскраски с разными пони из мультика «Дружба — это чудо». Потом пришла строгая воспитательница. Почти все девчонки успели запрыгнуть в постель, но одна из них замешкалась, и её поймали с поличным.
— Кто ещё был с тобой?! — рассерженно спросила воспитательница.
Она безжалостно вытащила маленькую девочку из постели, и та босиком в пижаме стояла перед ней.
— Никто, — пролепетал ребенок.
Воспитательница залепила её пощечину. Я вскрикнула, воспоминание исчезло.
— Роджеровна! — Лера настороженно трогала меня за плечо. — Ты… Ты чего?… Что… Что, опять?.. Да?..
— Да, — кивнула я и нервно сглотнула, глядя на фотографию с улыбающимися восемью подружками.
Логинова перехватила мой взгляд. Посмотрела на фотографию и снова на меня.
— Что с этими девочками? А?
— Не знаю, — тихо ответила я. — Но с ними что-то случилось.
— Слушай, не надо таким потусторонним голосом говорить, — слегка раздраженно попросила Лерка, — мне стрёмно становится!
Я оглянулась на неё, виновато улыбнулась.
— Прости.
Лерка вздохнула, покачала головой, взгляд у неё был впечатленный.
— Я, наверное, никогда не смогу привыкнуть к твоим… — она замешкалась, явно пытаясь подобрать наиболее корректное выражение.
А я почувствовала внезапный и почти болезненный укол совести. Не стоило всё рассказывать Лерке. Не стоило погружать её в свой мир. Она совсем не обязана разделять со мной мои трудности, мои видения… мои кошмары. Видимо, размышления отразились у меня на лице, потому что Лерка взяла меня за руку.
— Всё нормально, Роджеровна, — сказала Логинова. — Слышишь? Не начинай только корить себя… Я по глазам твоим вижу, что ты уже начала себя накручивать. Типа «Зачем я ей все рассказала! Зачем втянула и тэ дэ, и тэ пэ!»
Она вздохнула.
— Мне неприятнее было, что ты слишком долго мне не рассказывала, — пожала плечами Логинова. — Хотя… На твоем месте я бы вообще не решилась. Я даже не знаю, как начать говорить о таком!
Дверь в комнату с синими стенами открылась, и вошла Клавдия. Воспитательница держала за руку девчушку, одетую в заношенный вязаный голубой свитер, клетчатую юбчонку, тоже явно поношенную, колготки и тапочки в виде собачек. Девочка молча шла за воспитательницей. Она с боязливым любопытством робко взирала на нас с Лерой. У малышки были большие, выразительные василькового цвета глазки.
При взгляде в её глаза, на её личико у меня сдавило сердце и горло. Я представила, как отдаю ей подарок, а она спрашивает меня, почему её мама сама не приехала. И я буду врать. Я обязана врать этой крохе. Потому что я просто не в силах (а может и не в праве) поведать ей истину.
Клавдия подвела девчушку к нам. Та явно застеснялась и неуверенно отступила назад. Я попыталась улыбнуться ей, но глаза уже начинало щипать от наворачивающихся слёз.
— Радочка, — обратилась к девочке воспитательница Клавдия. — Эти девушки приехали от твоей мамы.
Девочка удивленно посмотрела на женщину, затем на нас.
— Привет, — произнесла я, изо всех стараясь не расплакаться. — Меня зовут Ника, а это Лера.
Я указала на свою подругу. Логинова помахала малышке рукой.
Девочка слегка пугливо и даже настороженно глядела на нас.
— Рада, — воспитательница чуть наклонилась к девчушке, — что надо сказать?
Та взглянула на женщину, затем на нас и пролепетала смущенно:
— Здравствуйте…
Я как можно более добродушно улыбнулась ребенку.
— Ну, я вас оставлю, — предложила Клавдия и посмотрела на девочку. — Веди себя надлежащим образом Рада, помни о правилах приличия, которым тебя учили.
— Хорошо, Клавдия Романовна, — тонким голоском ответила девочка.
Воспитательница ушла, оставив меня и Леру с Радой.
На несколько секунд возникла неловкая пауза. Мы с Леркой смотрели на Раду, а девочка по очереди глядела на нас.
Я посмотрела на Логинову, та пожала плечами. Я неуверенно подошла к Раде.
— У нас есть для тебя подарок.
— Подарок? — переспросила девочка. — От мамы?
— Да, солнышко, — кивнула я. — От твоей мамы.
Я подошла к ней и протянула пакет с подарком.
— Держи. Это тебе.
— Спасибо, — проговорила Рада, принимая у меня пакет с подарком. — А что там?
— Не знаю… — честно ответила я и нервно улыбнулась ей через силу.
Знал бы кто, как неуютно я себя чувствовала в этот момент. И как тяжело было сдерживаться, чтобы не дать эмоциям вырваться наружу. В голове завертелись навязчивые воспоминания матери Рады. Я снова увидела отрывки кошмарных воспоминаний Валентины из того дня, когда её изнасиловали прямо после школьного выпуска. Я услышала её крики и мольбы, услышала пьяный и злорадный хохот её насильников. Я вспомнила, как Валентина посреди ночи, под дождем принесла новорожденную Раду к воротам «Зеленой колыбели».
— Ника, — произнесла девочка.
Я опомнилась, посмотрела на неё.
— Да, солнышко? — ласково спросила я.
— Почему ты так выглядишь, как будто тебе хочется плакать? — спросила Рада. — Что-то случилось, да? Что-то с мамой?
Я коротко вдохнула, застыла на месте. Болезненная тяжесть повисла в груди. Горло сдавило сильнее, стало так мерзко и противно на душе. Я смотрела в васильковые глаза Рады, робкие и наивные, полные хрупкой надежды. Я видела свое отражение в её глазах, и чувство горечи внутри меня медленно, с ожесточением, расцарапывало душу.
— Я… — мне с трудом удалось издать звук. — Нет… П-просто…
Она смотрела на меня. Молча. Робко. В васильковых детских глазах таилась боязливая надежда. И у меня был выбор: или рушить её, или лгать…
На мое плечо легла ладонь Лерки.
— Рада, — дружелюбно, по-приятельски обратилась Логинова к девочке, — моя подруга немного переволновалась, пока ждала тебя. Всё-таки выполнение поручения твоей мамы очень ответственное задание. Давай мы позволим Нике выйти ненадолго и перевести дух, а я отвечу на все твои вопросы. Идёт?
— Хорошо, — Рада улыбнулась Лерке.
Я взглядом поблагодарила подругу, та молча кивнула и взяла девочку за руку. Они вдвоем сели на один из диванов, а я тихо выбралась в прохладный коридор. Я была очень благодарна Лерке за вмешательство. Едва я вышла за порог комнаты для гостей, как сдерживаемые слёзы хлынули по моим щекам. Стоя у окна, я тихо дрожала от бессильных рыданий. Меня раздирало отчаянное горестное сочувствие к Раде. Невыносимое чувство жалости к оставшейся без матери девочке травило сердце и обжигало душу изнутри. Меня пробирало гневное, кипучее чувство несправедливости. Ну почему так?! Почему, чёрт возьми, должно происходить всё вот так?! За что этот ребенок обречен жить сиротой?! Кто там наверху всё это всегда за всех решает! Мрачные, тягостные и противоречивые мысли осиным роем вились в голове. И осознание суровой, угнетающей реальности жалило куда-то очень глубоко, в самый сокровенный уголок души. Где обычно таятся самые хрупкие надежды. Я вновь и вновь вспоминала. Я закрывала глаза и видела воспоминания Валентины Любинской. И я не могла перестать думать о том, что было бы, если бы…
Мои досадливые и угрюмые размышления прервал ворвавшийся в тишину длинного коридора пронзительный детский крик. Тонкий, срывающийся на истеричный хрип крик перепуганного ребенка. Я вздрогнула, быстро повернулась в сторону крика. Резким хищным броском в сознание и тело ворвалась шальная тревога. С диким рвением в груди забилось сердце. Его удары пульсирующим эхом отзывались в кончиках пальцев рук. Я тщательно вслушивалась, но теперь стены приюта хранили невозмутимую тишину. Одолеваемая пугающими подозрениями я прошла по длинному коридору и вышла к широкой спиралевидной лестнице с деревянной резной балюстрадой.
Укрытые темно-изумрудным ковром ступени уходили наверх. Я огляделась по сторонам. Коридор в обе стороны пустовал. Все-таки в приюте сейчас тихий час, все дети спят. А воспитатели наверняка коротают время за чашкой чая.
Подгоняемая всё тем же неугомонным чувством тревоги я ступила на лестницу, поднялась на второй этаж. Меня не покидало навязчивое и необъяснимое чувство, что за мной следят. И нет, не люди, а само здание, сам приют. «Зеленая колыбель» словно действительно наблюдала за мной безмолвно, с холодным пренебрежением.
Крик ребенка больше не повторялся. Он был коротким и внезапным, как случайный блик солнца среди городских улиц. Второй этаж был почти полной копией первого. Такие же блекло-зеленые стены с простыми узорами, такие же цветы, пальмы, фикусы и декор из высушенных веток и цветов. Постояв здесь, я подняла взгляд выше, на третий этаж. Я ринулась дальше вверх по лестнице. Изнуряющее беспокойство пульсировало во мне в такт скачущему сердцу.
— Что вы здесь делаете?! — чей-то резкий, строгий голос вспорол безмолвие.
Я вздрогнула и остановилась на ступенях лестницы, оглянулась.
Ко мне подошел какой-то мужчина в зеленом пиджаке и черных брюках. У него было лицо с широкими скулами и глубоко посаженными глазами, каштановые жидкие волосы, чуть ниспадавшие на лицо, усы и борода с проседью… Взгляд мужчины был властным, ледяным и колючим. Бледноватая кожа выглядела слегка влажной или потной.
— Я повторю вопрос, — проговорил он раздраженным баритоном, — что вы здесь забыли?!
— Я… — проговорила я, сбитая с толку его агрессивным напором. — Я просто услышала крик…
— Ну и что?! — он поднялся ко мне на лестницу. — Это дает вам право шляться, где вам вздумается? Здесь живет полторы сотни детей! Иногда они кричат и капризничают! Вы впервые слышите об этом?
— Простите, — ответила я, с трудом выдерживая взгляд его темных глаз, — но мне показалось, что кричавший ребенок не просто капризничал…
— Так, я не знаю, кто вы, но вам лучше уйти отсюда. Возвращайтесь на первый этаж. Если вы приехали кого-то навестить, то все встречи проходят только на первом этаже. Там есть для этого специальные комнаты.
С этими словами он взял меня за руку и повел вниз. Я безвольно, послушно пошла следом, не смея противиться.
Когда мы спустились с пролета между вторым и третьим этажом, я услышала звук похожий на шепот. Я неуклюже обернулась на ходу, и по коже прошел волной легкий жар.
Они стояли там, все восемь. Молча, в ряд, на фоне тусклого зимнего света из окна. Те самые восемь девочек, чьи воспоминания я увидела в комнате для встреч. Их взгляды были устремлены на меня. А на бледных лицах замерло бесстрастное, печальное выражение.
Мужчина в зеленом пиджаке свел меня на первый этаж и нетерпеливо махнул рукой в сторону комнаты для встреч, в которой я оставила Лерку и Раду.
— Идите, — почти приказным тоном велел он. — И вздумаете ещё раз шастать, где вам вздумается, я предупрежу охрану, чтобы вас больше не пускали на территорию приюта!
— Извините, — пробормотала я пристыженно.
Мне ничего не оставалось, как послушно вернуться к комнате для встреч.
Но когда я подошла туда, Лерка уже вышла, а Клавдия уводила за руку Раду. Девочка обернулась на звук моих шагов. Тут она что-то тихо спросила у воспитательницы, та кивнула и отпустила руку Рады. Дочка погибшей Валентины бросилась ко мне.
— Вытяни руки! — прощебетала она с счастливой улыбкой.
— А… ладно, — я неловко вытянула вперед сложенные ковшом ладони.
Рада быстро положила в мои руки две конфетки в ярких обертках.
— Спасибо за подарок! Передайте маме привет! Пока! — Рада помахала мне рукой и весело ускакала к воспитательнице.
Я еще несколько секунд, стоя с протянутыми руками, оторопело глядела ей вслед. «Передайте маме привет!». Эти слова, произнесенные голосом Рады, ещё долго звучали в моей голове.
Мы с Леркой вышли из здания приюта. Я натянула на руки перчатки и уставилась на снег под ногами. В душе стыла печальная досада.
— Как она приняла подарок? — спросила я, когда мы шли к машине Лерки.
— С писком и восторгом, — усмехнулась Логинова. — Очень позитивная девчушка.
Я на мгновение одобрительно улыбнулась и снова задумалась.
— Кстати, в упаковке оказалась интерактивная игрушка-щенок, — сообщила мне Логинова.
— Интерактивная? — переспросила я.
— Ага, — кивнула Лера. — Тявкает, скулит и писается.
— Лера…
— Ладно, только тявкает и скулит, и ещё виляет хвостиком, — усмехнулась Лерка. — Не очень дешевая игрушка, к слову.
— Да, наверное… — отстраненным голосом согласилась я.
— Да что с тобой такое? — не выдержала Лера. — За что ты опять себя коришь? Ты же выполнила последнюю просьбу той женщины! Ну! Твоя совесть чиста! Что опять не так-то?
— Да… ничего, — нехотя ответила я.
— Роджеровна, ты врать не умеешь, — ехидным голосом заметила Лера. — Давай выкладывай. Что? Опять что-то увидела?
Я молча кивнула.
— Выйдя из комнаты, я услышала детский крик, — рассказала я, взглянув на Леру. — Мне показалось, что кричали где-то с третьего этажа, я хотела подняться и посмотреть, что там происходит. Но между вторым и третьем этажами меня поймал какой-то крайне неприятный субъект с замашками диктатора.
— Не иначе, как местный директор, — хмыкнув, ответила Лерка. — Рада мне про него рассказывала. Они его тут Пожирателем называют.
— П-пожирателем?! — переспросила я ошарашено. — Почему?!
— Рада говорит, эту кликуху ему уже давно приписали. Задолго до того, как она тут появилась. Это старшие девчонки его так между собой называют, ну а эти помладше — повторюхи мелкие…
— Надо полагать, этим прозвищем его наградили не от большой любви, — мрачно заключила я.
— Да уж вряд ли, — со вздохом согласилась Лерка. — Вообще, как я сказала, неприятное место. И девчонкам, которые здесь живут, я не завидую.
— Это не просто так, Лер… — я снова отвела взор и, поджав губы, покачала головой. — Что-то… что-то происходит там… Что-то злое творится за стенами этого приюта…
Я остановилась на месте. Лера встала рядом со мной. Пару секунд я отрешенно глядела на снег.
— Роджеровна, с тобой всё в порядке? — осторожно спросила Лера.
Я медленно покачала головой.
— Тот этаж… Что они там скрывают? Этот… Этот Пожиратель… Он не просто так разозлился на меня. Он явно нервничал, Лер. Он был обеспокоен. А ещё…
Я нервно сглотнула.
— Я видела тех девочек.
Лерка судорожно вздохнула и тихо грязно выругалась.
— Я так и знала…
— Прости… — шепнула я.
— За что? — фыркнула Логинова. — За то, что ты видишь вещи, которые не видят другие, и это нередко спасает чужие жизни? Брось… А ты думаешь с этими девочками здесь… что-то… делают? Что-то… нехорошее?..
Судя по голосу, Лерке не очень хотелось даже предполагать, что именно может происходить с воспитанницами «Зеленой колыбели» за непроницаемыми стенами старого особняка.
Я не ответила. Я, не отводя взор, встревожено и пытливо глядела на стены особняка. Где-то внутри меня крепла мрачная уверенность в том, что этому зданию есть что скрывать от любопытных глаз и ушей. А здание приюта в ответ с безразличием смотрело на меня десятками тускло-серых непроницаемых окон.
Шепот… Шепот в дуновении зимнего ветра. Легкий, как ласковое прикосновение. Шепот с левой стороны. Неразборчивый, манящий и требовательный. Шепот в шуме холодного ветра…
Я медленно повернула голову, глядя Лерке за плечо. Я почти не удивилась, я не вздрогнула и даже нервно не сглотнула. Только сердце забилось чуть быстрее.
Они все были там. Все восемь. Все те девочки, которых, я почти уверена, давно уже нет в живых. Они стояли у большого кряжистого дерева с чёрной корой. Впившееся в землю извивающимися корнями оно напоминало перевернутого вверх ногами кальмара или даже мифического кракена. А его ветви-щупальца веером тянулись в разные стороны.
Я ринулась к дереву.
— Роджеровна… — проговорила Лерка.
— Пожалуйста, не иди за мной, — попросила я не оборачиваясь.
Не отрывая взора от девочек, я шла к ним, приближалась к дереву.
В голове зазвучали отдаленные голоса.
— Ну! Давай! Ну, Ира! Ну, бросай уже!
— Лови! — засмеялась в ответ другая девочка.
Перед моими глазами прерывистыми вспышками замелькали обрывки видения. В лучах солнца посреди летней зелени играли восемь девочек. Три из них в шортиках и футболках, остальные в легких платьицах. Девчонки стояли кружком и перебрасывали ярко-розовый мячик. При этом они играли в слова. Слово нужно было говорить во время броска. А тот, кто ловит мяч, должен был быстро придумать слово начинающееся с последней буквы предыдущего.
— Огород!
— Дом!
— Метеорит!
Их звонкие детские голоса звучали при каждом броске розового мячика.
— Тапок!
— Ключ!
— Чайник!
Мяч скачет из одних рук в другие. Летний ветер качает стебли трав и густую листву деревьев. Над приютом голубеет чистое небо с сияющим солнцем. Идиллия.
— Картина!
— Азбука!
— Арбуз!
Мяч все быстрее прыгал из рук в руки. Девчонки распалялись, их переполнял восторг и азарт игры. Все понимали, что сейчас кто-то должен проиграть. Задуматься, сбросить темп или бросить мяч без слова. И все это означало бы проигрыш.
— Зуб!
— Барабан!
Одна из девочек, тёмненькая, в желтом платье поймала мяч и застыла с растерянным лицом. Она не успела придумать слово.
Девчонки радостно завопили, зааплодировали. Их беззаботный громкий смех летал по кругу.
А девочка в желтом платье обиженно насупилась.
— Ну и чего смеетесь? — пробубнила она. — Я просто… задумалась.
— Да ничего страшного, Тань, — произнесла одна из девочек с русыми волосами, одетая в красную футболку с белые шортики. — В прошлый раз я проиграла, а в позапрошлый — Диана… Все по очереди будем
— Да? — Таня оглянулась на одну из девочек, одетую в фиолетовую футболку. — А вот Лиза ещё не была!
Лиза в ответ шутливо показала язык и отбросила назад белокурые волосы.
После очередной вспышки воспоминания я вдруг осознала, что стою в центре круга девочек. А те снова играют в мяч и называют слова.
Охваченная привычным волнением я в смятении глядела на детей.
Во мне крепло и твердело ожидание чего-то страшного и отвратительного. Я чувствовала это. Я знала… И словно в подтверждение моих слов в нескольких шагах от девочек я увидела Вестника. Конь молча, не двигаясь, стоял в траве и глядел на нас. Высокий, породистый, тёмно-мышастой масти и с густой челкой на глазах. Он не вороной, но ненамного лучше него.
Летнее небо потускнело. Словно ослабев, бесшумно утих теплый ветер. Трава и листья больше не качались от его дуновений. Летний день померк, теряя краски. А девочки вдруг остановились, застыли. Розовый мяч упал на траву, неспешно покатился в сторону.
Часто, нервно дыша, я водила взглядом из стороны в сторону. Все девчонки вокруг меня вдруг опустили головы и руки. Все стояли одинаково понуро, молча, покорно.
— Что… — начала я.
И тут сверху к каждой из них, точно щупальца или длинные языки, спустились сотни красных нитей. Я поперхнулась криком ужаса, глядя, как нити опутывают девочек. На моих глазах обвязанные нитями девочки обманчиво легко взмывали вверх одна за другой. Я задрала голову вверх и увидела, что небо над моей головой побагровело, а облака почернели. Я не кричала. Я только задыхалась, одержимая бессильным кошмаром происходящего.
Все восемь девочек безжизненно повисли на красных нитях, которые густо обвили ветви старого, кряжистого дерева с черной корой. Все восемь девочек были облачены в зеленые платья. На их глазах темнели кружки пуговиц, а губы были стянуты грубыми черными стежками.
— Нет… — пролепетала я. — Нет… Нет не может быть… Неужели… Но…
Несколько секунд назад девчушки весело играли в мяч под летним солнцем. И вот они уже висят на красных путах, навсегда затихшие, неживые. Им никогда уже не играть в мяч в летний день, им никогда уже не смеяться и никогда не радоваться своей беззаботной детской жизни… Кто-то за них решил, что жизнь им больше ни к чему.
С дрожащими губами, приоткрыв в страхе рот, я глядела на покачивающиеся тела детей. Парализованная окутывающим меня хладным чувством кошмара, с трудом вдыхая горький воздух, я глядела на сотворенное очередным чудовищем зло. Чёрное, гадкое, непростительное и пугающее зло. Зло, которое нарушает все мыслимые устои человеческой жизни и всего этого мира.
Убийство. Убийство детей. Убийство беспомощных, не успевших пожить детей-сирот. И первое, и второе, и третье — страшнейшее, что способен совершить человек… Человек? А точно человек?..
Дурманящее ужасом воспоминание медленно, словно нехотя выцвело и рассыпалось хрупким пеплом на фоне зимнего ландшафта. Я стояла перед черным деревом и отстраненным, пустым взглядом смотрела перед собой. Вокруг меня вилась слабая метель. Я медленно закрыла глаза. Они были передо мной. Они были у меня в голове. Все восемь девочек. Все они улыбались, смеялись, играли. Они просто хотели жить… Просто улыбаться, просто смеяться, играть и… жить, как все мы. Я тяжело, с трудом проглотила распирающий горло черствый комок, открыла глаза, подняла взор на черные ветви старого дерева.
— Я сделаю всё, что в моих силах… — прошептала я едва слышно, с тихой, клятвенной яростью.
Я говорила это им, их воспоминаниям, их боли и страданиям, которые они пережили. Я несколько раз моргнула, вновь чувствуя теплые слезы на ресницах.
— Роджеровна?
Я обернулась. Лерка стояла возле меня с встревоженным лицом.
— Роджеровна, что случилось? — голос Логиновой дрогнул.
Я посмотрела на снег под ногами, затем снова на Лерку и проговорила:
— Он не останавливался, Лер…
— Что? — поморщилась Лерка. — Кто?..
— Портной, — обманчиво равнодушным голосом ответила я. — Говорили, что он перестал… Ушел… Исчез… А он… он был здесь… Всё это время…
— Роджеровна, — Лера вплотную подошла ко мне, взяла за плечи. — Что ты видела?
Я посмотрела в её малахитовые глаза и чуть дёрнула плечами.
— Как обычно.
Лерка понимающе кивнула.
— Кровь, убийства и страдания?
— Последствия человеческих поступков, — горько усмехнулась я.
Мы вышли с территории приюта, подошли к Леркиному автомобилю.
Я всё ещё была сама не своя. Логинова украдкой настороженно поглядывала на меня. А я думала о тех девочках. Ужасающее видение не шло у меня из головы. Я не могла избавиться от настырного образа подвешенных на дереве девочек в зеленых платьях.
Лерка открыла дверцу, села за руль. Я с рассеянным видом тоже взялась за ручку дверцы, но так и осталась стоять на месте.
Лерка, сильно наклонившись вбок, открыла мне дверцу.
— Ну чего ты опять застыла?.. Роджеровна?
Я ничего не ответила. Глядя на Леру ошарашенными глазами, я вынула руку из правого кармана куртки и опустила взгляд. У меня вырвался судорожный вздох. Лерка сдавленно выругалась. У меня в руке был спутанный комок красных нитей. Я брезгливо отбросила его. Комок упал в снег, но от него нити тянулись к моему карману. Я лихорадочно начала вытягивать нити из кармана своей куртки. Я тянула всё быстрее. Беспорядочная куча красных нитей у моих ног стремительно увеличивалась. А им все не было конца. Меня охватила паническая истерика. Я стремилась как можно быстрее избавиться от красных нитей, вызывающих у меня ужас и отвращения. От них несло убийством, мучениями и страданиями. Голоса жертв Портного хором шептали в моей голове. Наконец, нити закончились. Я ещё несколько секунд лихорадочно шарила рукой в пустом прохладном кармане куртки.
Захлопнув дверцу ко мне подбежала Лерка.
— Роджеровна! — взволнованно воскликнула она, подбегая ко мне. Логинова остановилась, глядя на груду красных нитей у моих ног на снегу.
Глубоко и часто вдыхая морозный воздух, я уставилась на неё.
А Лерка вдруг с изменившимся лицом подняла дрожащую руку и указала пальцем вниз. Я обернулась и отскочила назад.
Ворох красных нитей стремительно разматывался. Узкая красная полоска одинокой нити быстро ползла по снежным сугробам в чащу заснеженного леса. Я, ничего не объясняя, ринулась следом. Я откуда-то знала, что мне нужно идти за ней. Идти за красной нитью. Я почему-то была уверена, что она приведет меня к чему-то важному.
— Роджеровна, стой! — крикнула Лерка и бросилась за мной. Не говоря больше ни слова, держась за руки, мы шли следом за протянувшейся вперед красной нитью.
По сугробам мы прошли метров пятьдесят, наверное, или чуть больше. Пока не увидели, что красная нить, перекинувшись через ветви молодого деревца, повисла с каким-то предметом на конце.
— Что это? — спросила Лерка, когда мы с опаской приблизились к дереву.
Я взяла странный предмет, покачивающийся на конце красной нити. Это оказалась самодельная кукла. Она была сшита с заметной кропотливостью и дотошной детальностью. Кукла изображала мужчину в бежевых брюках, белой рубашке с черным галстуком и вишневой жилеткой. У мужчины была русая борода, очки и длинные волосы до плеч.
— Он знает…
Я вздрогнула от прошелестевшего в моей голове детского голоса.
— И что это такое? — испуганно и с отвращением произнесла Лера.
— Не знаю, — я сняла куклу с нитки. — Но для чего-то меня к ней привели.
Он знает…
— Кто? — не понимающе спросила Логинова.
Я вздохнула.
— Девочки, которых убил Портной, — бесстрастно ответила я и подняла взгляд вверх.
Он знает… Они снова были здесь. Стояли в нескольких метрах, теряясь в тени, скрываясь дебрях заснеженного леса. Блеклые, неприкаянные воспоминания восьми маленьких девочек. В обличье тех, кому они принадлежали, они теперь обречены вечно скитаться в этом лесу.
Брошенные. Бледные. Ненужные…