— А что же Михали Трегубов? — кротко спросила я.
Анин силуэт темнел на фоне окутанных расплывчатым сумраком светлых стен кухни.
— Миша… Миша внезапно стал очень тихим и скрытным, — ответила она. — Однажды… Однажды мы узнали, что он сбежал, оставил записку и сбежал.
Она странно усмехнулась.
— Уже через полгода мы увидели его по телевизору.
Она снова всхлипнула.
— Мишка был засранцем, но потом круто изменился… Стал боксёром, мы за него болели, помню… А Демид злился. Он ещё пытался ухаживать за мной, но с тех пор я обходила его десятой дорогой… Он преследовал меня, он постоянно был рядом, я всё время чувствовала его взгляд на себе… Постоянно. Мне всё время казалось, что он вот-вот возьмёт меня за руку.
Она шептала эти слова с искренним ужасом пережитых моментов. То и дело её голос дрожал и срывался на безголосый хрип.
— Я больше не могла так, — сказала она. — Я решила сбежать.
— Сбежать? — переспросил Стас. — Куда? К кому?
Я обернулась, бросила на него предупреждающий взгляд. Он замолчал. Совсем не стоит говорить Ане, что раз она живет в детдоме, то ей не к кому или некуда идти.
— Знаю… — проговорила Шмелина и покачала головой. — Вы наверняка думаете, что мне и податься было некуда… Ошибаетесь…
Последнее слово она протянула с какой — то злорадной язвительностью.
— Я сбежала к отчиму.
— Почему же вы… — начал было Стас, я, не отводя взгляда от Ани, протянула руку и легко коснулась его левого запястья.
Стас замолчал.
— Почему я жила в детдоме и не сбежала к нему раньше? — спросила она. — Вы это хотели спросить? Да? Потому что он пил, как свинья! И бил и меня, и маму! А потом… потом она ушла, а я…
Шмелина замолчала, сипло всхлипнула, втянула воздух и опустила голову.
— Меня у него потом забрали. Он в очередной раз напился до белки… И… И набросился на меня… Я кричала, и соседи вызвали полицию… В итоге, меня у него забрали. Я до четырнадцати лет прожила в детдоме, пока… пока не познакомилась с Демидом…
Её слова звучали с безразличной тоскливой грустью. Голос женщины, отчаявшейся надеяться хоть на какое-то счастье в жизни.
— Потом я встретила Мишу, он начал ухаживать за мной. Потом сделал мне предложение, и я… Я почти сразу согласилась. Но…
— Но вы его не любили, — закрыв глаза на мгновение, проговорила я. — Просто ухватились за него, как за шанс начать новую жизнь без отчима, без Демида.
Шмелина фыркнула.
— Вы бы на моём месте по-другому бы поступили?
Я вздохнула.
— Демид нашёл вас.
— Да.
— Расскажите про тот вечер… — попросила я.
— Я… Он… — голос её сорвался, она уже зарыдала в открытую. — Он… он пришел… Я видела… как Миша бросился к нему… И…
Она подавилась рыданиями и прижала ладони к лицу.
— Я не могу… я не могу… не могу! Не могу!
— Тише… — Стас протянул руку к ней, но я его остановила.
Осторожно, морщась от боли, встала из — за стола, обошла его и положила руку на плечо Ани Шмелиной. Женщина внезапно накрыла мою руку своей ладонью. Она у неё была шершавая и холодная. Она крепко, с нескрываемой благодарностью, сжала мою ладонь. Я поняла, насколько одинока и запугана эта женщина. Уже несколько лет ей совсем некому рассказать о том, что гложет и пугает её, о том, что болезненно тяготит её. Ей некому поведать свои страхи и переживания. Она одна — одинока и беззащитна. И обречена чахнуть наедине с призраками своего прошлого.
Я знала и верила, что она не сможет рассказать, правда, не сможет. Она старалась держаться первые минуты нашего общения. Но, те эмоции, те чувства, которые она испытала, помноженные на гнетущее одиночество… они прорвались наружу и выплеснулись единым потоком сдавленных рыданий. А для меня её выплеснувшиеся наружу чувства стали проводником в её воспоминания.
…Пол давит на затылок, в голове разливается вязкая, тянущая боль. А он нависал надо мной. И я видела своё отражение в его лихорадочно блестящих глазах. Он дышал мне в лицо и шептал:
— Я любил тебя! Любил! Любил больше себя! Больше жизни! Больше, чем кого бы то ни было! Даже… Даже больше матери!
С этими словами он сделал порез на моём лице. Я вздрогнула, ощутив, как острая, обжигающая боль стянула мою правую скулу. Я почувствовала, как по щеке медленно поползла щекотная струйка крови.
— Не бойся… Не бойся, любовь моя, — сверкая безумными глазами, шептал Демид. — Не бойся… Я не буду убивать тебя… Обещаю…
— Демид… Я… — я всхлипывая, лепечу что-то плачущим голосом.
Но он торопливо прижимает свои пальцы к моим губам.
— Нет-нет, — с обманчивой жалостью шепчет Демид. — Нет… Ничего не говори. Не нужно ничего говорить…
И я молчу. Страх полностью парализует меня, отнимает даже возможность издать хотя бы звук. Я лишена голоса. Я не могу говорить. Я вся замерла, застыла, сжалась, напряглась и закрыла глаза.
— Во-от так… — протянул он.
Я пискнула от боли, когда он снова порезал меня. Лезвие его ножа жгло и вспарывало кожу на моем лице. Я лежала, прижатая им к полу, и беззвучно рыдала от боли и безграничного, бесконечного проникающего в душу, просачивающегося в само мое сознание, опустошительного ужаса.
Слезы на моем лице смешивались с кровью.
— Только не дёргайся… — шептал Демид. — Только не дёргайся, любовь моя…
Я не дергалась, я боялась шевельнуться. Я сжала кулаки и просто лежала.
Лицо горело, жгло и пекло. Боль нарастала, становилась невыносимой. Я не издавала звуков и не двигалась. Я только терпела и ждала. Ждала, когда он перестанет. У меня дрожало тело, судороги боли рвали мое лицо. Я чувствовала прикосновение его холодного, влажного ножа.
Я почувствовала, когда он слез с меня и встал. В легкие ворвался кислород, я вдохнула полной грудью и заорала, выгибаясь на полу, схватилась рукой за лицо, но тут же отдёрнула руку, испытывая разрывающую, жгучую боль. Я перевернулась на бок, поджала ноги, меня сотрясали рыдания. Я жмурилась от боли и чувствовала, как моя кровь растекается по лицу. Правая сторона моего лица как будто лежала на раскаленной сковороде. Мне казалось, что невидимый огонь, пламя или раскаленный докрасна металл обжигает мое лицо. Я скребла ногами по полу и билась в истерике ужаса и мучительного страдания.