— Твои… — тут Савельева опустил взгляд на меня и затем снова посмотрел на Стаса. — Ваши с Никой совместные успехи многим не дают покоя. Но…
Он прокашлялся.
— У мудрецов, сопровождавших Ковальчука, что-то пошло не так, и этот кусок дерьма, завалив двух охранников, смылся прямо на служебном автомобиле. Буквально сегодня утром.
— Так, а почему нам никто не сообщил? — прорычал Стас.
— А потому что совестно им было, — рыкнул в ответ Аспирин, тоже явно раздраженный действиями коллег из соседнего ведомства.
Я опустила взор, неловко потерла ладони.
— А ты что притихла? — спросил меня Аспирин.
Я подняла на него взгляд.
— Рассказывай, фея синеглазая, — усмехнулся Аспирин. — Твоя очередь.
И я рассказала. С того момента, как оказалась наедине с Анной Шмелиной.
— Значит, он её шантажировал, — подвёл итог генерал Савельев. — Все эти годы после смерти мужа и самоубийства Демида Хазина Анна Шмелина жила под чутким наблюдением и полной властью Романтика.
— Видимо, да, — вздохнул Стас.
— И она не знает, где её дочка? — спросил генерал.
— Говорит, что нет, — ответила я.
— А ты, что скажешь? — спросил генерал.
Я опять посмотрела на него, наши взгляды встретились.
— Не знаю… — тихо ответила я. — Но, вроде бы, она не врёт… Но я ничего не видела, если вы об этом.
— А сможешь?
— Не знаю.
— Постарайся.
— Хорошо.
Мы снова переглянулись. Аспирин смотрел на меня испытующе, с задумчивым, изучающим взглядом прищуренных глаз, но я ничего больше не могла ему пообещать, во всем ещё предстояло разбираться.
Аспирин ещё задавал нам со Стасом уточняющие вопросы. Мы отвечали, дополняли свои рассказы отдельными деталями. Но до сих пор окончательно четкой и ясной картины действий ни у кого из нас не было. Впрочем, у Стаса и Аспирина, возможно, была, просто они со мной не делились. А вот лично у меня вопросов было куда больше, чем ответов.
Через некоторое время, а именно часа через два, из операционной вывели Анну. Мы втроем поднялись почти одновременно. Я почувствовала, как у меня саднит сердце от вида Ани. Сейчас эта молодая женщина, а по меркам Стаса, наверное, и вовсе девчонка, выглядела уставшей, забитой, запуганной и, казалось, безразличной ко всему, что происходит вокруг. Со своей перебинтованной рукой она выглядела ещё более несчастной и удрученной.
Она в состоянии мрачной апатии молча, покорно шла за врачом, что вел её под руку. Шмелина смотрела только себе под ноги. Выглядела она безучастной ко всему, в том числе, и к самой себе. И во всём этом был виновен один или несколько человек, прячущихся под прозвищем «Романтик».
Анну провели в одну из палат. Мы вошли следом. Хирург утверждал, что Шмелиной нужна срочная психологическая помощь, и сейчас лучше её не трогать. Но Стас и Аспирин настояли на разговоре. И, хотя мне было несказанно жаль Аню, я была на их стороне, нам нужно торопиться.
Стас, Аспирин и я — все мы понимали, что Збруев и Ковальчук могли действовать не одни. И что сделает их сообщник, когда узнает, что они оба мертвы? Правильно! Попытается отомстить, скорее всего, максимально жестоким, зверским способом. В этом даже сомневаться не приходилось!
Шмелина на удивление спокойно и даже с какой-то готовностью отреагировала на предложение рассказать, как всё было. Но я приняла решение избавить бедную женщину от необходимости переживать заново всё, что она испытала до этого. Я просто подошла к её кровати, осторожно села на краешек и взяла её за руку. Я мгновенно ощутила мощный поток её воспоминаний и позволила ему захватить меня. Откуда-то издалека ещё успел донестись удивленный возглас Аспирина…
Первым, что я увидела, было то самое место в коридоре на втором этаже, где Демид Хазин убил Михаила Трегубова, а после покончил с собой. Сейчас здесь стелилась размеренная, остывшая и робкая тишина. Стена, где висели фотографии и вырезки из газет, опустела. Их не было и на полу, как и ни одного осколка стекла или обломка от рамы. Ничего. Через окна в коридор на втором этаже вплывал блекло-желтый солнечный свет.
Я заглянула в одну из комнат. Тут, судя по всему, был маленький спортзал с тремя тренажерами и прочим спортивным инвентарём. На стенах я заметила несколько десятков спортивных плакатов и фотографий известных боксёров из разных десятилетий нынешнего и прошлого века.
Я услышала шаги, раздавшиеся внизу, на первом этаже. Я оглянулась. По лестнице поднялась Анна Шмелина. Она несла в руках моющее средство и большую губку. В коридоре, на том самом месте, где было совершено убийство и самоубийство, она встала на колени.
Я только сейчас заметила, что на полу темнело несколько крупных коричневых пятен — засохшая кровь Хазина и Трегубова.
Аня нанесла моющее средство на губку и принялась с ожесточением оттирать кровавые пятна, въевшиеся в покрытие пола на втором этаже.
Воспоминание сменилось. Вечер, уже сумерки… Ветер шелестит в листве обильно растущих вокруг деревьев. Слабыми яично-желтыми огоньками светят редкие уличные фонари. Анна стоит перед серым домом с пристройкой и с меланхоличным лицом смотрит на окна здания.
Она рассматривала дом так, словно пыталась смириться с тем, что теперь она живёт здесь. Я видела, с каким усилием она пыталась свыкнуться с тем, что её жизнь теперь резко изменилась.
Она была облачена в легкое, василькового цвета, летнее платье, из-под которого выступал заметно увеличившийся живот. Но он был еще не очень большим, как и срок её беременности. Шмелина вдруг тепло, нежно улыбнулась, опустив взгляд вниз, с неподдельной любовной лаской погладила живот.
— Теперь мы будем жить здесь, моя зайка, — проговорила Аня с искренним, трепетным обожанием.
Она вздохнула, ещё раз взглянула на дом и, убирая рук от живота, добавила:
— Это наш дом, милая. Только ты и я, мой зайчик. Обещаю, тебе здесь понравится… У тебя будет просто великолепная детская комнатка… А по вечерам мы с тобой будем читать книжки или смотреть мультики. Потом, может быть, заведем собаку или кошку. Кого ты захочешь, моя крошка.
Она выглядела такой нежной, счастливой и любящей, когда говорила со своей дочкой. И в её словах, в её улыбке выражалась хрупкая, боязливая надежда на то, что впереди их ждет только лучшее. Аня очень хотела верить, что им с дочкой предназначена долгая, полная счастливых лет и радостных событий жизнь. Было видно, как она пытается себя заставить забыть, поверить… Начать всё сначала. Начать жить по-другому, иначе. И забыть… Забыть! Забыть! Забыть, всё, что было до этого… Забыть весь тот пережитый кошмар. Забыть его… Забыть Демида. А может, и Михаила. Так будет проще.
Она с мечтательной улыбкой погладила живот. Так будет проще им обеим.
Шмелина вздохнула.
— Теперь все будет по-другому, — проговорила Аня с уверенностью.
Затем она вернулась к стоящему рядом с изгородью чёрному Прадо, достала из автомобиля пару сумок. Они не были тяжелыми. Кажется, там была одежда или что-то другое, достаточно легкое.
Аня вошла в дом, оставила сумки у входа. Затем вернулась к машине, поставила её в гараж и снова зашла внутрь дома. Я видела, как она прохаживается по комнатам, осматривает кухню, камин, веранду. Она переехала совсем недавно, это было видно по обилию коробок во всех комнатах и обтянутой пленкой мебели. В этом доме так же обитала незыблемая тишина — нетронутая, нерушимая, затаившаяся.
Я стала свидетелем того, как Аня расставила посуду на кухне, потом вымыла окна, но только на первом этаже. Несколько раз она прерывалась, чтобы покушать. Затем она пришла в детскую Комнатка была оформлена просто изумительно! Светлый интерьер, на стенах разные цветные зверушки. С потолка свисают серебристые и золотые звездочки с закругленными краями. На полу густой, теплый, шерстяной ковер кремово-розового цвета. У стены возле расставленных на полу игрушек стояла уютная детская кроватка. Внутри неё лежали еще несколько мягких игрушек.
— О-о, — проворковала Аня. — Смотри, кто тебя здесь ждет.
Она чуть наклонилась вперёд и взяла в руки игрушечного зайца. Игрушка была нежно-голубого цвета.
— Смотри, как много друзей уже ждут тебя, зайка, — проговорила Аня и, не удержавшись, несколько раз погладила игрушечного зверька.