Договорить не успел.
Александра вскочил из-за стола.
— Где они?! Они… Они пропали?! Вы не знаете, где они?! Не знаете?! Да?! — закричала она. — А почему тогда вы сидите здесь?! Вы что, не понимаете?! Это всё он! Он! Он! Это Ковальчук их похитил! Он похитил их! А вы…
Она ринулась к Стасу, но у нее на пути поднялся Домбровский.
— Тихо, тихо, — Коля перехватил руки женщины и быстро скрутил её, сведя руки за спиной и уложив животом на стол. — Успокойтесь, Збруева!
— Пустите меня! — истерично заорала женщина и попыталась лягнуть Домбровского правой ногой.
Тот уклонился и чуть надавил на руки Александры. Женщина вскрикнула.
— Коля, оставь её! — рыкнул на него Стас.
Домбровский бросил на него вопросительный взгляд. Стас подошел к нему и жестом велел отойти. Тот отпустил Александру. Она медленно выпрямилась, потерла запястья рук, неуверенно, опасливо подняла взгляд на Стаса. Корнилов подошел к ней вплотную.
— С ними все в порядке, — проникновенно сказал он, глядя ей в глаза. — Вы ведь в курсе, что они отправились на свидание.
— И они… они до сих пор…
— Видимо, да, — вздохнул Стас. — Во всяком случае, мы уже несколько раз им звонили и спрашивали.
Стас устало вздохнул. Чтобы не вызывать у девушек подозрения, Арцеулов и Домбровский звонили дочерям Ипполита с разных номеров и делали вид, что ошиблись, или представлялись сотрудниками компании мобильного оператора. И девушки были в порядке. Тут Стас старался держать руку на пульсе.
Александра облегченно вздохнула, снова громко, плаксиво шмыгнула носом.
— А что с Романтиком? С Ковальчуком?
— С чего вы взяли, что он и есть Романтик?
— А разве… разве нет? — прошептала Саша.
Стас чуть заметно качнул головой.
— Он мёртв, — ответил Стас. — И более никогда вас уже не потревожит.
— Вы…
— Нет, — вздохнул Корнилов. — Он застрелился, когда понял, что не уйдёт.
Она нервно сглотнула.
— Мой брат пытался убить вас. Так ведь? — вдруг спросила она. — Как он умер?
— Александра, вы… — Стасу, конечно же, не хотелось об этом говорить.
Да ещё вот так, стоя совсем близко от Саши и глядя в её заплаканные глаза с дрожащими бликами.
— Вы его убили, — её голос скрипнул звонкой хрипотцой.
Стас сжал зубы, шумно, тяжело вдохнул. Александра закричала и ударила его кулаком по груди, затем ещё раз и ещё. Она рыдала и неистово била кулаками по широкой, большой, крепкой груди майора.
Он почти не защищался, терпеливо снося удары от отчаявшейся женщины.
Корнилов смерил взглядом шевельнувшегося было Домбровского.
— Я вас ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! — рыдала Александра. — Вы… Он же… Он же хороший… Он же… Он не хотел…
Она захлебывалась слезами. Мучительная, невыносимая, разрывающая сердце, душу, сознание, безжалостная боль рвалась наружу. Вскоре она ослабела, сникла и обмякла в руках Стаса. Он медленно прижал её к себе, погладил по голове, точно ребенка. Она тихо плакала.
— Я знаю, что вы его любили, — проговорил он ей на ухо. — Клянусь, я пытался взять его живым. Но ваш брат был слишком яростным бойцом и… И пытался убить меня. Как вы понимаете, я не мог ему этого позволить. Я прошу вашего прощения, Александра.
Она в ответ лишь всхлипнула, плечи её дрожали. Она содрогалась всем телом в его объятиях.
Домбровский стоял рядом и с откровенным удивлением, пораженный происходящим, наблюдал за плачущей Сашей Збруевой. Поневоле ему стало очень жаль её. Она ведь была просто женщиной, в юности совершившей большую ошибку, за которую вынужден был расплачиваться её старший брат.
Воистину, Errare humаnum est. И никто из них здесь не виноват.
ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ
Пятница, 20 июня
Она умирала долго. Девушка у моих ног, точнее у ног Николая Ковальчука, истекая кровью, молила о пощаде. Его глазами я увидела, как он совершенно равнодушно наблюдал за её мольбами.
— Пожалуйста! — пролепетала темноволосая девушка, глядя на него снизу вверх. — Умоляю… Не надо… Пожалуйста… Я… Я ничего не скажу…
Воспоминание Николая Ковальчука резко прервалось, и я оказалась в маленькой комнате. Комната выглядела жутко — старые обои и облезлый пол. На полу среди крошек еды в самом углу сидела девочка лет пяти. Она была очень заросшая, лохматая и страшно неухоженная. Её одежда была ужасно грязной, заношенной, а кое-где и вовсе порвалась. Она была до ужаса худой, даже костлявой.
Я застыла, буквально вросла в пол, глядя на неё во все глаза. Я её узнала даже в таком ужасном виде. Она была слишком похожа на свою мать. Девочка, кстати, сейчас что-то ела прямо руками, крошки сыпались на пол.
— Ещё хочешь? — насмешливо спросил знакомый елейный голос. — А? Хочешь?
— Да… — пролепетала девочка. — А можно?
— Если правильно попросишь, — насмехаясь, с издевкой произнёс Ковальчук.
Девочка поспешно доела последние куски. Затем быстро встала на своих худые колени, сложила свои маленькие ладошки вместе и произнесла:
— Мой господин, умоляю вас, дайте мне покушать…
Он рассмеялся.
— Держи…
Он швырнул ей кусок то ли булки, то ли хлеба. Ребенок с вожделением набросился на еду. Дочь Ани ела с голодной жадностью. Крошки булки сыпались из её рта на пол и её старую одежду. Ковальчук наблюдал за этим и смеялся.