Я прокрутила все фотки на этом паблике, посмотрела фотографии с прошлых убийств. Розы… Карминовые, лиловые, белые. И каждый раз в центре сцены кровавое тело без кожи.
Внезапно я услышала девичий смех. Я закрыла глаза и крепко зажмурилась. Не надо… не сейчас… О, Боже… не надо, пожалуйста… Я слышу её смех, смех одной из них. Одной из тех, которых уже нет. Она рядом, я чувствую тепло. Я открываю глаза…
Солнце. Весна. Май. Зеленые деревья, трава и пестреющие на лужайке цветы.
Девушка в желтом платье с небольшой василькового цвета сумочкой «Келли».
Она куда-то спешит, спускается по ступеням. Шумно хлопая крыльями, взлетели два голубя, пролетели над её головой.
Я бессильно наблюдала за ней. Девушка в желтом платье прошла мимо меня и встретилась с парнем, который был одет в рубашку и джинсы. Они обнялись, он поцеловал её. Я увидела их вечер. Они хорошо провели время вместе. Они долго прощались перед её подъездом.
Потом я увидела, как она дома переодевается и заваривает чай. А потом я вижу его, тот силуэт… Ту тень из мрака, которая принадлежала ему — Романтику. Он забрал девушку в желтом платье. Она стала его первой. Потом я увидела следующую жертву, затем третью и, наконец, эту рыжеволосую.
Я вспомнила, что она хотела меня подвезти от супермаркета. Я молча рыдала, глядя на последние воспоминания из их жизни. Хватит, взмолилась я мысленно, пожалуйста… Хватит… Я поняла… я… поняла, перестаньте… Перестаньте! Хватит! Я не хочу!
Воспоминания выплюнули меня обратно. Я снова в своей комнате. Я в кресле, передо мной горит монитор компьютера. Меня опять сотрясала дрожь.
— Чёртов ублюдок… — шмыгнув носом, проговорила я. — Чтоб ты провалился! Сволочь! Скотина! Kurwa!..
Я встала со стула, подошла к полкам с книжками. Тут у меня был небольшой тайничок, где я хранила настойку пустырника и ещё парочку успокоительных средств. Я этим пользуюсь изредка, когда становится слишком уж тяжело.
Приняв лекарство, я начала собираться к Лере. Поспать мне все равно уже не удастся, а так хоть поговорю с подругой и узнаю подробности её глупого поступка. Может, ещё можно что-то исправить. А потом… Потом поеду к Стасу. Мы с ним не общались с тех пор, как он поймал «Московского Живодёра».
Тот, кстати, тоже любил записывать свои пытки на видео. И потом родителям жертв, тварь такая, отправлял эти записи.
Я начала собираться к Лере, но сперва надо было что-то сделать с покрасневшими от слёз глазами. Ладно. Я достала косметику и отправилась на кухню, чтобы заварить два пакетика зеленого чая. Посмотрим, что будет дальше.
РОМАНТИК
Воскресенье, 8 июня
Цветы похожи на людей. Нет, это не какая-то дурацкая аллегория, они, как и люди, растут и существуют группами в дурацком социуме. Они кажутся одинаковыми между собой, как и большинство людей. Так же, как и люди, они тянутся к солнцу. Солнце для цветов — олицетворение человеческих благ, к которым стремятся люди. Только в отличие от людей, у цветов нет эмоций, нет радости, печали, ненависти, злости, зависти и корысти. Цветы не умеют мечтать, не умеют говорить. Но в шелесте их лепестков и едва слышимых шорохах стеблей сокрыто куда больше смысла, чем в повседневной, бесполезной болтовне людей. Да, цветы похожи на людей, но они куда лучше людей и намного красивее.
Романтик обожал их именно за это. За то, что он может быть среди них. И они никогда его не прогонят за то, что он и вполовину не так прекрасен, как они.
Иногда он уверен, что цветы понимают его, когда он разговаривает с ними. Радуются ему, когда он приходит, внемлют ему, когда он рассказывает о себе и о своей жизни. Они единственные, с кем он мог поговорить. Он любил их с детства.
Детство… Он ненавидел то время. Время, когда он был чужим. Когда он был слабым и беззащитным перед этой безликой толпой. Когда толпа пыталась задавить его, изменить, заставить подчиниться ей, её правилам и законам.
Романтик полил цветы и ласково, с любовью, провёл рукой по бутонам роз Фламентанц. Прохладные, мягкие, гладкие лепестки. Какое блаженство просто касаться их! Он перешел к другим розам. Он сдобрил их землю азотосодержащими удобрениями. Внимательно осмотрел листочки и стебли.
Его цветы были в идеальном состоянии. Он гордился ими и мог часами смотреть на них, любоваться и наслаждаться их существованием.
Закончив ухаживать за розами, Романтик прошел в другую комнату и открыл ноутбук. Зашел в интернет, открыл страницы, на которые сегодня загрузил фотографии своего нового шедевра. Его страницу заблокировали. Он ухмыльнулся. Это было ожидаемо, слишком ожидаемо. Именно поэтому он разослал всем, кому мог, ссылки, с которых можно было скачать его снимки. И судя по новостным лентам СМИ уже вовсю пользовались его фотографиями.
Известие о его деянии было и на видеохостингах, обсуждалось в социальных сетях и на форумах новостных порталов.
Он улыбнулся, довольно и блаженно. Его обсуждают, его боятся и им восхищаются. Но как его раздражает это грубое, грязное слово «Убийство».
Убить означает уничтожить кого-то ради собственной прихоти. Убивать значит умертвлять, уродовать, калечить. Он не уродует, не калечит и не убивает. Он делает прекрасное ещё более прекрасным!
Но разве это общество безмозглых животных способно понять разницу? Способны ли эти существа, этот социум, осознать всю важность и эпохальность его шедевров? Он зло ощерился. Ничего… Он заставит их признать себя. Они будут восхищаться им, они поймут. Они примут это и признают его гениальность. Он сломает их правила, разрушит их никчемные, бесполезные законы. Покажет, как выставленные сегодня искусственные границы вредят проявлению творческой натуры человека! Человек не может создавать красоту и чудо в условиях жестких и повсеместных ограничений! Человек должен быть свободным! И он… он свободен. И он будет творить… Он будет создавать!
И они вынуждены будут признать его!
ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ
Понедельник, 9 июня
Лера не хотела говорить. Мы были одни у неё дома, сидели на кухне за чашками чая. Чай остывал нетронутым. Кроме нас, у неё дома никого не было.
На кухне едва слышно играл радиоприёмник. Лера не смотрела на меня. Покусывая губу, с насупленным видом она поглаживала гриф своей новой гитары и смотрела только на неё. Я наблюдала за ней. Меня одолевали противоречивые чувства. Мне было жаль её, но в то же время я винила её и одновременно всё-таки была немного рада за Лерку. Но я радовалась бы за неё куда более искренне и выразительнее, если бы не способ, которым она осуществила своё желание.
Я очень сожалела и была опечалена тем, что она сделала. И была убеждена, что она могла обойтись и без этого. Кто-то мог бы сказать мне: «Какое твоё дело?! Чего ты к ней пристала?! Она ведь получила, что хотела! Сама!.. Вот и не лезь…» Да, всё так, может быть, я и не права. Но тяжело было принять это, смириться с этим, забить на это…
В моих глазах, моя лучшая подруга ради желанной вещи пошла на собственное унижение и бесчестье! Что я была бы за подруга, если бы спокойно на это отреагировала? Как я могла без яростного осуждения относиться к тому, что какой-то коварный, наглый тип подло и расчетливо сыграл на грёзах Лерки о новой гитаре. Он предложил, и она не устояла, поступилась собственными принципами, собственными правилами морали.
Я смотрела ей прямо в лицо. Лера подчёркнуто и упрямо не глядела на меня.
Я печально улыбнулась.
— Она тебе хоть нравится?
Лера стрельнула в меня обидчивым взглядом. Я не скрывала улыбки и смотрела на неё без укора.
— Нравится, — буркнула она и вздохнула. — Ну, давай начинай уже…
— Что начинать? — я чуть приподняла брови.
— То, что ты так любишь делать! — возвела глаза к потолку Лера. — Читать морали! О том, что правильно, что плохо, что нечестно, что соответствует гребаной этике и… всё прочее, что ты там обычно говоришь.
Леркина тирада не обидела и не задела меня. В ней говорили эмоции, и я это чувствовала.
— Я не собираюсь читать тебе морали, — вздохнула я.
— Почему это? — с подозрением спросила Лерка.
— Мне кажется, в них нет сейчас смысла, — дипломатично ответила я.
Но Логинова восприняла это иначе.
— То есть это означает, что мне бесполезно говорить о моральных принципах, правилах и устоях?! Да?! Нет, ну скажи, ты это имела ввиду?! Да?! Что ты лыбишься, как дура?!
— Лер… — я закрыла глаза и покачала головой, — я хотела сказать, что ты уже сделала то, что сделала.
Логинова, неприязненно сузив глаза, негодующе взирала на меня.