— Что это?! — прошептал сраженный Фабиан. — Это что… Это Захар?!
— Да, — кивнул Стас. — Осужден за убийство двух девочек-подростков, и отсидел за это восемь лет.
— Почему же его так скоро выпустили?!
— Его никто не выпускал, — ответил Стас. — Это был побег. Ваш Захар на самом деле Николай Ковальчук, уроженец Молдовы. После побега вернулся на свою историческую родину, но и там отметился похожими преступлениями. Приехал в Россию под вымышленным именем. Кстати, его мать давно умерла, поэтому, когда он вам говорил, что ездил проведать её… Неизвестно, где он был и чем занимался.
Фабиан после всего услышанного выглядел жалко.
— Я не убивал этих девочек, — глаза его слезились. — Да я…
Он со смешным щелчком сглотнул, его заостренный кадык подскочил.
— Да, я из… Я изнасиловал… изнасиловал ту девочку!.. Она… да! Да, я это сделал! Но я же… Я же не убивал!.. Я просто выгнал её… Я сказал Захару, и он…
Фабиан резко замолчал.
— Что вы ему сказали? — вкрадчиво спросил Стас.
— Отвезти её и оставить… где-нибудь под Москвой, — Фабиан пожал плечами, — но я не говорил…
— Значит, Захар решил, что раз эта девушка вас не интересует, то он может делать с ней всё что угодно, — заключил Стас.
Фабиан смотрел на майора и совершенно не мог говорить. Он забыл все слова и утратил способность издавать даже простые звуки.
— Получается, что… — снова сглотнув, медленно произнёс Арманд, — что Захар и есть… Романтик? Захар — Романтик?! Корнилов несколько секунд изучающе разглядывал Арманда.
— У Романтика есть стиль, — рассудительно ответил Стас. — А ваш Захар — обыкновенный «мясник». Хотя у него может быть раздвоение личности. Может быть ему нравится одних убивать грубо, а убийство других обставлять с идеей и намеком на эстетику.
Стас, правда, не был уверен ни в том, что Захар не Романтик, ни в обратном. Тем более, что Захар, а точнее Николай Ковальчук, до сих пор открывал рот только, чтобы произнести фразу: «Я хочу видеть своего адвоката!»
— Я не знал… — ошарашенно прошептал Арманд. — Я даже не мог представить…
— Я вам верю, — кивнул Стас. — А вот судья и гособвинитель поверят вряд ли.
Корнилов с показным сожалением цокнул языком. Фабиан таращился на него.
— Вы же обещали мне помочь!
— Тогда мне ещё не было известно ни об изнасиловании, ни о телах в ваших розариях, — заметил Стас.
Арманд молча, часто дыша, смотрел на него. Он силился увидеть в лице Стаса хотя бы намек на собственное спасение.
— Фабиан, вас могут признать невменяемым. Отчасти.
Стас критично скривился.
— Но, боюсь, для замены тюремного срока на принудительное лечение этого будет мало. Тем более, что на деле вы вполне адекватный и здравомыслящий человек. Вам пришьют соучастие в убийствах вашего Захара.
Фабиан продолжал таращиться на Стаса.
— Но всё равно у вас остаётся шанс избежать тюрьмы строгого режима.
— Как? — голос Арманда прозвучал с сиплым присвистом, и он прокашлялся.
Стас не спешил, у него была идея, и важно, чтобы Фабиан согласился.
— Вы можете мне помочь поймать Романтика, Фабиан.
— Я?! — старик как-то странно икнул и вздрогнул всем телом. — Я не знаю… Я же тут… Как я…
— Ваши цветы могут помочь, — ответил Стас.
— Мои цветы? — осторожно переспросил Фабиан.
— Вам в ближайшие пять-семь лет, увы, они точно не понадобятся.
Веки Арманда опустились, а взгляд стал сонным и удрученным, лишенным интереса и надежды.
— Зато представьте, что будут говорить люди, когда узнают, что цветы Фабиана Арманда помогли поймать Романтика, — проговорил Стас слегка мечтательным тоном.
Арманд отвёл взгляд.
— А вы можете пообещать, что общество узнает о том, что это были мои цветы?
Стас кивнул.
— Я приложу все усилия.
Арманд пожевала губу и скупо кивнул:
— Я согласен.
ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ
Понедельник, 16 июня.
Я стояла перед дверью квартиры и пыталась заставить себя позвонить в дверной звонок. Я слышала доносившиеся из-за двери звуки музыки, смеха и восторженные крики. Там собрались мои, Олины и Леркины друзья. Все собрались в квартире Сливки на её именины. И я тоже сейчас должна была быть там, вместе с ними. Я должна была вместе с ними отрываться и веселиться. Со всеми разделять всеобщий хаос безшабашной тусовки.
И от того, что я была лишена этого, в груди тяжелела гнетущая тоска и сосущее болезненное чувство обиды. Я не обижалась на Олю, нет. И на Леру тоже. Я их понимала, и их реакцию тоже.
Я обижалась… просто на обстоятельства. Мне было до крайности невыносимо горько, что я не могла сейчас быть там со всеми. Особенно учитывая то, что мы втроем с Олей и Лерой за два месяца до этого дня обсуждали, как всё будет проходить.
Я поднесла руку к звонку и застыла в нерешительности, но потом, пересилив себя, коснулась кнопки звонка.
— И теперь я не знаю, что будет! Понимаешь?! — причитала Лера, поднимаясь по лестнице. — Из-за этой дуры белобрысой меня могут на всю страну выставить голой шалавой! Особенно маме моей будет приятно! И, главное, я же её просила: «Не надо, не лезь!»