— Как вас зовут?
— Борис… — ответил мужчина. — Борис Зорин.
Мужчина показал Стасу свой паспорт.
— Хорошо, — кивнул Корнилов, взглянув на удостоверение личности мужчины, — Гражданин Зорин, вы много вещей успели потрогать? Что-то переставляли?
Борис Зорин лишь пожал плечами.
— Я не помню… Я… я искал их… бегал по квартире… Я точно не помню.
— А до того, как приехать сюда, вы связывались со своей семьёй?
— Да…
— В котором часу?
Зорин задумался. Стас сверлил его нетерпеливым взглядом.
— До того, как сесть в самолёт… Я летел из Новосибирска… Звонил перед посадкой. Потом… уже нет. Поздно было…
— Понятно. В таком случае, я вынужден вас попросить выйти из квартиры. Скорее всего, вам придется переночевать где-то в другом месте. Ваша квартира — место преступления и подлежит исследованию криминалистов. Вам есть куда поехать?
Зорин растеряно и глупо моргал после каждого слова Стаса. Казалось, его ошеломил напор Корнилова, и он явно не сразу усвоил услышанную информацию.
— А позвольте… А моя… — он развел руками. — А как же моя семья?
— Мы будем их искать.
— А я…
— А я вы будете ждать, — тоном, не допускающим возражений, ответил Корнилов.
— Но я могу… — запротестовал было отец Иры.
— Гражданин Зорин, — жестко проговорил Стас, — каждая секунда, которую вы у нас отнимаете, может стоить жизни вашим близким. Уезжайте немедленно, а ключи от квартиры оставьте мне.
— Хорошо… — кивнул Зорин и, вздохнув, прижал руки к лицу.
Он ненадолго ушел куда-то в комнаты, а через десять минут, когда вернулся, отдал ключи Стасу и вышел из своей квартиры.
Мы с Корниловым остались одни. Я нашла выключатель и включила свет, затем взяла в руки розы.
— Дай-ка, — сказал Стас.
Я отдала цветы ему.
— Одна роза ещё не распустилась, — заметила я. — А вот эта уже увядает…
— Дочка, бабушка и мать, — кивнул Стас и посмотрел на меня.
В его глазах я прочла горькое и злое разочарование.
— Я облажался, — с досадой проговорил он.
— Мы ещё можем успеть, — ответила я и осторожно прошла по комнате.
Я окинула взглядом гладкие, кобальтового цвета, обои на стенах и полки, где стояли фотографии в белых рамках, какие-то шкатулки, коробочки и книжки.
Широкий белый диван занимал одну шестую зала, он был забросан пёстрыми полосатыми подушками. Ворсистый, густой ковёр тоже был белым. Стас немедленно присел возле тех мест, где ворс был примят, осторожно потрогал и поднес пальцы к лицу.
Я подошла к плазменному телевизору, на его гладкой зеркальной поверхности я разглядела собственное тусклое отражение. И там же, в его бликах, я увидела движение… Воспоминание резко ворвалось в сознание.
Сначала я услышала крик, истошный и пронзительный. Затем он резко умолк. Я шагнула вперед, вышла из темноты и открыла дверь. Зал освещался единственным источником света — лежащим на низком столике ручным фонарём. Мужчина в кофте худи с капюшоном на голове заклеивал Иринке рот. Девочка уже была связана по ручкам и ножкам. Я посмотрела на неё, взглянула в её глаза. Там был ужас, непонимание и блестящие слёзы. Я подавила в себе яростное желание, подскочить к Романтику и ударить его ногой, сорвать с него капюшон, расцарапать ему лицо. Ведь я знала, что это тщетно, это только воспоминание — уже минувшее событие из чужой жизни. И я в нем, здесь и сейчас, лишь бестелесный фантом.
Мать Бориса и его жена были без сознания и обе связаны. Они лежали на том самом диване с множеством полосатых подушек.
Романтик не стал делать укол Иринке. Девочка, сидя на полу у стенки, то и дело беспокойно ёрзала и пыталась освободиться. Я видела, как эта смелая кроха повалилась набок от усилия высвободиться. Видела, как Романтик подошел к ней, поднял, снова посадил и тут же отвесил хлесткую, беспощадную пощечину. Девочка вздрогнула, скривилась и заплакала.
— Будешь так себя вести, я сделаю больно и твоей маме, и твоей бабушке, — угрожающе проговорил Романтик, грозя пальцем Иринке.
Та зажмурилась и вся сжалась, как испуганный зверёк. Я наблюдала это со стороны, и я вздрогнула всем телом, когда он ударил её.
— Подонок! — яростно прошептала я. — Какой же ты… проклятый, жестокий ублюдок!
Разумеется, он меня не слышал, как и Иринка. А во мне стыла тихая ненависть к Романтику и слёзная жалость к малышке. Я увидела, как убийца встал и подошел к матери Иры. Он поднял её на плечо и вышел из квартиры. Я с трудом оставила Иру и ринулась за ним. Ведь, как я чувствовала, я была именно в его воспоминании, в репродукции его памяти и его сознания.
Я пошла следом. Романтик как ни в чем не бывало поднялся по лестнице на самый последний этаж. Там он открыл квартиру в конце коридора, зашел внутрь и положил тело матери Ирины на пол. Это повергло меня в неистовый шок! Я попыталась вырваться из его воспоминания, я должна была сообщить Стасу. Он здесь! Романтик сейчас здесь! Над нами! На последнем этаже!
Но тщетно… я не властна над своими видениями и не могу освободиться от них, пока не закончится эпизод. Я мысленно гневно ругалась.
Романтик тем временем вернулся и точно так же переместил в квартиру на последнем этаже бабушку Иры, но её он не нёс на себе. Романтик, хоть и был немного коренастым, все же был недостаточно силён, чтобы поднять её.
Он завернул пожилую женщину в одеяло и потащил по лестнице, точно какой-то тюк или мешок с овощами. Всё это время я пыталась разглядеть его лицо.
Когда он возвращался за Ирой, он повернулся ко мне так, что я, наконец-то, сумела увидеть его лицо. Точнее сумела бы, если бы оно не было скрыто белой пластиковой маской. Маска была с золотыми глазницами и красными клыками под губами.
Романтик взял Иру и так же перенес в квартиру на шестнадцатом этаже. Девочка отчаянно пыталась брыкаться.
«Почему, почему никто из соседей не вышел ночью на площадку?» — думала я с бессильным негодованием. — «Почему никто в это время не возвращался домой? Почему?!» Они бы могли увидеть его!.. Однако, как бы сильно я ни была разочарована, что никому из соседей не пришло в голову в это время выйти на лестничную клетку, я осознавала, что они бы не пережили встречу с Романтиком.
Воспоминание исчезло, растворилось. Я порывисто обернулась и с колотящимся сердцем крикнула Стасу:
— Стас, он здесь!
— Что?! — Корнилов опешил.