А Романтика, кажется, позабавила моя находчивость.
— Браво! — засмеялся он. — Умница!
Кажется, он и вправду рад. Только смысл и мотив его радости другой.
Я сосредоточенно вытягивала петельку из узла и пыталась вытянуть другую, которая слабела из-за первой.
— Знаешь, я почему-то думаю, что будь на твоём месте мужчина, ну или парнишка твоего возраста, он бы не заметил этого миниатюрного узелка.
Мне удалось развязать узел. Я аккуратно опустила оба конца, чтобы они не задели другие нити с колокольчиками.
— Я не считаю вас умнее, — продолжал философствовать Романтик. — Но вынужден отдать должное. Нередко вы способны видеть те решения проблем и бед, которые мужчины заметить не могут и не способны.
И что он пытается этим сказать? Это была миниатюрная ода феминизму?
Нельзя его слушать. Нельзя! Он отвлекает! Специально отвлекает. Я пробралась дальше. Оставалось уже немного. Здесь мне пришлось лечь на пол и проползти на спине. Затем пришлось сделать нечто похожее на пресловутое упражнение «мостик».
Романтик не удержался.
— А ты знаешь, детка… должен признать, на тебя нельзя смотреть без любования.
Я перелезла через три пересекающихся линий. Я была близко. Я чувствовала на себе взгляды пленниц. В их глазах трепетала отчаянная, несмелая надежда.
В моем сознании гирей повисла тягостная мысль, что я не имею права их подвести, не имею права на ошибку, не имею права допустить… оплошность.
Я не могу ошибиться. Я не могу сделать неверное движение. Я должна…
Осталось совсем немного. Я продвигаюсь дальше. Мне приходится совершать невообразимые гимнастические трюки. Я не выбилась из сил, но почувствовала, что начинаю уставать. Это была не физическая усталость. Меня изматывало напряжение — перманентное, истощающее эмоциональное и моральное напряжение.
А при следующем движении живот внезапно отозвался предательской резкой болью. Я охнула, качнулась, чуть не упала вперед. Каким-то чудом устояла. Я осторожно присела. Передо мной, надо мной и позади тянулись нити. Они перечеркивали, рассекали пространство вокруг меня. Приоткрыв рот, тяжело дыша, я с тревогой коснулась пальцами живота. Я закрыла глаза. Я чувствовала, как боль в животе ворчит, ворочается и вздрагивает. Боль, точно беспокойный зверь, которого только что разбудили. И этот зверь недоволен. Он зол и агрессивен. Он кусается и рычит. Боль. Волнами пульсирующая боль и животе, на месте удара. Подарок от фотографа.
Тело в месте удара начало сжиматься, стягиваться и скручиваться. Я скривилась, поморщилась, Ввыдохнула.
Романтик молча наблюдал за тем, как я корчилась от боли. Думаю, ему это нравилось. Он явно был бы непротив, чтобы моя боль не прекращалась.
— Тик-так. — в который раз повторил Романтик. — Тик-так…
Он что-то нажал. Трос лебедки коротко взвизгнул. Пленницы глухо замычали, глядя вниз на лезвия пил. Я выпрямилась. Живот всё ещё стягивало болью. Я хотела выждать, перетерпеть её. Но он ясно дал понять, что ждать не намерен. Осталось немного. Ещё пара метров. Господи… Целых два с лишним метра!
И нити здесь протянуты друг к другу теснее, чем в начале и середине длинного коридора.
— Поторапливайся, детка. — Романтик вдруг достал телефон. — Давай немного изменим правила.
Я остановилась, разгоряченно и глубоко дыша. Я ощущала, как воздух квартиры гладит мою покрывшуюся легкой испариной кожу. Я смогу, подумала я. Я точно смогу, я успею.
— Вот, — Романтик положил свой телефон на стол. — Я поставил будильник. Как только он зазвонит, одна из тех, ради кого вы сюда заявились, умрёт. Разумеется, кто это будет, ты знать не будешь. Как и время, которое тебе отпущено. Торопись.
Урод, подумала я с гневом. Живот болел. Мысли в голове порхали беспокойными, каркающими воронами. Он не шутит. Он вполне серьёзен. Если я не успею, кто-то из троих связанных, подвешенных над пилами пленниц умрёт. Одна из них умрёт у меня на глазах… из-за меня. Чёртов Романтик! Гребаные нити! И гребаная его больная фантазия!
Я готова была зареветь от злой обиды. Я ощущала, как тиски гнева сдавливают и душат меня. Эмоции рвались наружу, но я держалась.
Я снова двинулась вперёд, нужно торопиться. Я знала, что он этого и добивается. Конечно же, ему хочется, чтобы я задела нить, и чтобы звякнул колокольчик. Конечно же, ему хочется убить всех троих. Он считает, это будет эффектно и восхитительно. Он считает, что так проучит полицию, которая посмела охотиться на него и устраивать ловушки.
Я пролезла между двумя нитями, переставила ноги. Осторожно, стоя на четвереньках, пролезла дальше. Мне пришлось почти лечь на пол и повернуть голову набок, чтобы не задеть красные нити. Задержав дыхание, я пролезла под низко скрещенными нитями. Я поднялась вверх, чуть выгнув спину, аккуратно перевернулась набок. Сердце било тревожным гонгом. Ритм пульсатяжелел и ускорялся. От локтей до пальцев рук скользила нервная щекотка, мне казалось, у меня по коже рук и спины пробегает нервный трепет.
Впереди четыре перекрещенных, пересекающихся нити. За ними ещё две просто крест-накрест, затем пять нитей под острыми углами, и всё. Я почти смогла. Я почти добралась! Я почти выиграла!
Уверенность в этом подхлестнула меня, погнала вперёд. Я преодолела этап с четырьмя нитями, миновала косой крест из двух и добралась до пяти последних нитей. Здесь было сложно.
Испытывая напряжение мышц, я привстала на носки, прижалась к стене, выгнулась грудью вперед, осторожно пролезла, медленно, по очереди перебрасывая ноги через высоко натянутую нить.
На столе Романтика заиграла ритмичная, задорная джазовая музыка.
Он, сидя на стуле, отложил розы и начал прищелкивать пальцами в ритм.
— О-о… Рэй Чарльз… — томным голосом проговорил Романтик. — Hit the road Jack. Слышала?
Он хохотнул, дослушал припев, тихо подпевая. Я замерла, глядя на него с опасливым непониманием.
Музыка смолкла. Смолк будильник. Я тяжело сглотнула, глядя на него.
— Не надо, — шепнула я, понимая, что это тщетно.
Белая маска, издеваясь, склонилась влево.
— Время вышло. — хихикнул он.
— Нет, стой… Не смей!
— Он что-то нажал на управлении лебедкой.
Раздался тихий щелчок. Бабушка Иры истошно в ужасе замычала. Её тело ринулось на лезвия пил. На моих глазах связанное тело пожилой женщины тяжело рухнуло вниз. Раздался короткий, влажный звук, сдавленный хлюпающий хрип. В стороны тугими струями брызнула кровь. Стены зала покрылись багровыми пятнами.
Голова старой женщины застряла на пилах. Шея неестественно выгнулась вниз, хрустнула. Её пухлое, связанное тело затряслось в конвульсиях. Она ещё слабо шевелила ногами по полу. Я прижала руку ко рту. Вжала голову в плечи. Монстр свирепого ужаса двумя лапами вцепился в горло, с остервенением сдавливая дыхание и отнимая голос. Внутренности моего живота подскочили вверх. К горлу рванулся рвотный позыв. Я замерла, застыла без возможности шевельнуться. Я могла только смотреть. И я смотрела. Смотрела на умершую на моих глазах женщину.
Ира и её мать глухо, с надрывом, сдавленно мычали в ужасе, глядя на неподвижное тело бабушки и матери.
Старая женщина ещё несколько раз едва заметно вздрогнула и застыла, затихла, словно обессилев и устав. Я видела, как из-под её головы по лезвию пилы стекают обильные, торопливые струи крови. Тёмно-алые и багровые капли застучали по полу. Кровавая лужа под телом умершей женщины стремительно растягивалась, увеличивалась.
— Я ставлю новый будильник, — объявил Романтик.
Я с трудом оторвала взгляд от погибшей пожилой женщины. Взглянула на него с яростным презрением. Я бы сожгла его взглядом, если бы могла… Мне пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы сдвинуться с места. Я пролезла дальше. Пробралась через пять скрещенных нитей и выпрямилась во весь рост, стоя перед телом умершей женщины. Лужа крови под ней всё ещё растекалась. Я видела в ней скользящие, тусклые отражения.
— Поздравляю! — Романтик достал нож и, положив на стол, толкнул вперед. — Забирай любую.
Он хохотнул и встал со стула.